То не на каменном току
в кровавой круговерти
Герой поднялся встречь врагу,
бросая вызов Смерти.
То раздирает свой покров
земля моя святая,
Отцов скликая и сынов,
смерть смертью попирая.
Там, где над ратью диких скал
вершин, сверкают пики,
Свет Воскрешенья воссиял,
гул восстает великий.
Там пляску Греция ведет,
а с нею — партизаны,
Тысячелицый хоровод
среди цветов поляны.
Средь алых, словно кровь, цветов
(а с музыкой нет сладу!)
Накрыты тысячи столов —
вам, павшим за Элладу.
 

      Ночи стали темные. И в темноте происходят страшные вещи. Все сидят дома за закрытыми дверями и черными шторами. Порядочным людям нельзя выходить по вечерам на улицу. Того и гляди, впутаешься в какую-нибудь историю.
      Возле Факсе неизвестные пробрались в карьер, где добывается известняк, и увезли на велосипедах двадцать пять килограммов аэролита. Не дай бог встретить таких велосипедистов на дороге. В темноте совершалось много такого, о чем лучше не знать. На лугах видели таинственные световые сигналы; ходили слухи, что с английских самолетов сбрасывают какие-то свертки. Чем это все кончится? Дошло до того, что поезда летели под откос. Несколько человек встретились ночью у железной дороги между Рингом и Люндбю и потихоньку отвинтили с дюжину гаек. Пропустив пассажирский поезд, они оттащили в сторону двадцатиметровый рельс, и немецкий поезд с боеприпасами, который следовал непосредственно за пассажирским, сошел с рельсов и свалился под откос.
      Люди сознательные и имеющие влияние серьезно предупреждали относительно подобных преступлений. Председатель Объединения профсоюзов призвал рабочих не поддаваться провокациям: повернитесь спиной, не слушайте, если вас будут подбивать на что-либо подобное! Пусть провокаторы сами делают свое черное дело! Диверсии никогда не были и никогда не станут оружием датского рабочего класса. Жизнь должна идти своим чередом. Мы живем в такое время, когда особенно важно иметь чистую совесть и высоко чтить принципы, на которых зиждется наше движение!
      А премьер-министр обратился по радио ко всем датским женщинам и мужчинам, призывая их быть благоразумными. Не позволяйте неразумным бесстыдным элементам осуществлять свои темные цели и нарушать тот порядок, который должны охранять все благоразумные датчане! Само собой разумеется, что правительство согласно нашему законодательству с величайшей строгостью будет карать диверсии и иные преступления против немецкого вермахта, полиция же будет со всей энергией разыскивать злоумышленников, ибо сохранение спокойствия и порядка — это первейшая обязанность правительства, соблюдающего интересы страны.
      Но правительство и полиция одни не в состоянии добиться того спокойствия и безопасности, каковые являются условием сохранения нынешнего положения и на будущее. Для этого требуется помощь всех добрых сил нашего народа, всех тех, кто может и хочет оказывать влияние на других, всех, кому поручены руководящие посты.
      Помогайте разъяснять всем, и в особенности молодежи, что совершающий диверсию, или помогающий ее осуществить, или скрывающий от властей известные ему планы диверсий, или же уклоняющийся от указания виновных действует против интересов своей родины!
      После этого выступления по радио «Дагбладет» написала, что отныне датский народ еще теснее сплотится вокруг правительства и при всех обстоятельствах будет выполнять наказ короля, данный им в роковые дни два с половиной года назад.
      Во всех датских газетах в эти дни можно было прочесть большое объявление:

      «Правительство обещает вознаграждение в пять тысяч крон за сведения о нахождении Оскара Поульсена. Вознаграждение будет выплачено Министерством юстиции. Рабочий молочного завода Оскар Поульсен родился в Копенгагене 22 ноября 1920 года, рост приблизительно 180 см, сложение нормальное, волосы рыжие, лоб высокий, лицо покрыто веснушками. Год назад он носил синий рабочий костюм, белые поношенные спортивные туфли, серую кепку и ездил на старом, покрытом черным лаком мужском велосипеде с ветхими покрышками. Он обвиняется в диверсиях и должен быть задержан».

      В Копенгагене происходили беспорядки. На улицах шла стрельба. Многие граждане были опасно ранены пулями и штыками. Полиция, улаживая эти беспорядки, применяла дубинки и произвела множество арестов.
      А дело было в том, что вернувшийся на родину добровольческий корпус «Дания» был негостеприимно встречен населением.
      За большие заслуги корпуса на Восточном фронте рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер разрешил его участникам четырехнедельный отпуск на родину. Командир корпуса, оберштурмбаннфюрер СС К. Ф. фон Шальбург пал у озера Ильмень... пал также и его немецкий преемник X. фон Летов-Форбех. Корпусом командовал теперь оберштурмбаннфюрер СС Мартинсен.
      В связи с отпуском добровольческого корпуса министр юстиции Ранэ разослал циркулярное письмо.

      «На днях ожидается прибытие в отпуск большого количества бойцов добровольческого корпуса «Дания».
      Немецкие военные власти придают большое значение тому, чтобы пребывание добровольцев в Дании не привело ни к каким неприятным эпизодам. Министр юстиции, со своей стороны, настаивает на необходимости избегать столкновений с добровольцами. Поэтому на полицию возложена обязанность строго следить за тем, чтобы добровольцы не подвергались оскорблениям. В частности, полиция обязана быть на месте там, где можно ожидать провокаций и стычек, как, например, на политических собраниях, на собраниях по вербовке и т. п. Далее, рекомендуется не именовать добровольцев «немецкими военными», как это уже имело место в отчетах и иных документах. Такое наименование уже приводило к недоразумениям и недовольству...»

      Главнокомандующий немецких войск в Дании заранее разослал указания членам добровольческого корпуса на время их пребывания в Дании:

      «Помни всегда, что ты носишь немецкую форму и что это накладывает на тебя особые обязательства. Как член германского вермахта, ты не можешь терпеть нападок на германский или датский народ, на добровольческий корпус «Дания» или же на честь отдельных его членов. Обидчика ты должен предавать в руки датской полиции. Твой долг — быстро реагировать на физические нападения».

      На вокзале состоялась торжественная встреча добровольцев, выступали бригаденфюрер СС Канштейн, фюрер из Боврупа и командир корпуса. Их речи вкратце сводились к следующему. К сожалению, некоторые круги датского народа все еще не понимают, за что идет война. Но миссия нордических народов в деле освобождения Европы от ее узких национально-государственных границ и ее возрождения вместе с близким по крови германским народом будет понята благодаря деятельности добровольческого корпуса. Из кровавых совместных жертв, из лишений, из боев на Востоке возникли духовные ценности, очистившие загрязненные источники западной культурной общности и слившие их снова в германо-европейское единство. Расовая общность связывает нас, боевой дух германцев ставит великие цели, открывает широкие горизонты и геополитические перспективы общей германской колонизации на пространстве от Балтийского моря до Волги и Черного моря.
      Столкновения с жителями начались во время почетного марша по улицам столицы от Вестерброгаде и Главной улицы до крепости Кастель. Девушки бросали солдатам цветы, но иные зрители бросали в них гнилые яблоки и камни. Полиция охраняла корпус, а на Королевской площади ей даже пришлось прибегнуть к дубинкам.
      На другой день добровольцы в пропагандистских целях прошлись маршем по улицам города, и в Спортивном зале была проведена вербовка нового пополнения. Затем состоялся парад в присутствии германского главнокомандующего. А потом уже начался собственно отпуск. Вот тут-то и пошли ежедневные драки и вооруженные нападения.
      Супруги Мадсен ждали своего приемного сына Оге. Гарри вряд ли приедет, он не был у них и в первый свой отпуск и не написал ни одного письма.
      Но пришел как раз Гарри. Пришел с известием, что Оге пал во славу Дании и нынче покоится на кладбище героев в Биакове. Это произошло в последние дни битвы у озера Ильмень, когда добровольцев-датчан уже выводили из «котла». На его могиле поставлен маленький березовый крест с надписью: «Оге Хенриксен, р. 16.III.1924, ум. 24.VIII.1942».
      Бедный Оге так и не дождался собственной усадьбы, не стал колонистом и помещиком в завоеванной стране. Значит, такова божья воля. Фру Мадсен, конечно, больше любила Оге. Он был более послушен и любознателен, охотно всему учился. Он обязательно добился бы чего-то в жизни.
      — Он и добился, — сказал Нильс Мадсен. — Стал героем. Прекрасная смерть — пасть за честь и свободу родины.
      — Вот уж ничего прекрасного, — возразил Гарри. — Он сгорел как полено. От бутылки с бензином, мы не могли его спасти. Хотели застрелить, но нам не разрешили, черт побери.
      Гарри вырос. По мнению супругов Мадсен, солдатская жизнь пошла ему на пользу. Он стал мужчиной. Несмотря на сломанный нос, он имел прекрасный вид в военной форме. Батраки с восхищением слушали его рассказы. Он показал им револьвер, продемонстрировал, как его заряжать и разбирать. Вообще-то брать револьвер в отпуск не разрешалось, но Гарри всегда делал что хотел, револьвер пригодится, если еврейская чернь в Копенгагене очень уж обнаглеет. На Овергадене в Христиансхавне рабочие стащили фуражку и отняли штык у одного из боевых товарищей Гарри. Полиция нашла фуражку и вернула ему, а штык был брошен в канал, и его пришлось добывать водолазу, Гарри-то не позволит так с собой обращаться.
      Нильсу Мадсену хотелось, чтобы Гарри, раз он дома и делать ему нечего и его кормят, немного поработал. Но Гарри предпочитал фланировать по улицам, демонстрируя свою форму и вызывая восхищение жителей поселка. Он медленно прохаживался вдоль заборов, чтобы все его видели. Все здесь было так мирно и так ничтожно; ему казалось, что он не был здесь целую вечность.
      Ему захотелось выпить пивка в кабаке, куда он раньше никогда не заходил.
      — Пива нет, — ответил кельнер, — Мы пьем его сами. — Но доброволец спокойно положил на стол револьвер.
      — А это нюхал?
      Пиво нашлось.
      Нет, Гарри не был более ребенком, и Нильс Мадсен не имел над ним более никакой власти. Его нельзя было заставить работать, нельзя было задать ему взбучку. Он был уважаемым гостем в усадьбе; посмотреть на него и послушать приходили соседи и товарищи по партии. Он сидел в кресле в гостиной, поставив ноги в больших сапогах на ковер фру Мадсен, курил сигареты и сбрасывал пепел не глядя, куда попало.
      Среди гостей были Мариус Панталонщик с супругой, управляющий из Фрюденхольма, бледный слуга Лукас, а также несколько телохранителей графа.
      — А что поделывает граф и другие высокородные господа? — спрашивал фронтовик. — А когда вы возьмете власть в свои руки?
      Граф находился в Боврупе в штабе фюрера. Вряд ли произойдут какие-либо изменения, пока у власти стоят все те же сторонники прежней системы.
      — Здесь скоро невозможно будет жить, — пожаловался Нильс Мадсен. — Коммунисты ежедневно производят поджоги и взрывы. В нашей округе действует рыжий разбойник, хозяйничает вроде как хездинг Гёнге в свое время, а полиция ничего не может поделать.
      — Предоставили бы это нам, — сказал Гарри, — мы умеем обращаться с партизанами.
      — А как выглядят русские? — спросил Мариус Панталонщик. — Выродки? Какая там земля? Можно там вести сельское хозяйство?
      — Красиво ли там? — спросила жена Мариуса.
      — Там, где мы дрались, грязь и болота, — ответил Гарри. — Русские — болотные люди, а не европейцы. Они родились в болотах, и им легче ходить по этим болотам, чем нам. Это и командир нам говорил. Наша штаб-квартира помещалась в Биакове, город полностью разрушен и сожжен. Ничего красивого в нем нет. Наших покойников мы приносили в бункера и складывали там, от них несло падалью. А перевязочные пункты, куда ежедневно доставляли множество раненых! У попавших под мину всегда отрывало ноги. Мы кучами сортировали окровавленную одежду. Нет, ничего красивого в этом нет! В Митаве было лучше, там нас хоть от вшей избавили, хотя условия в казармах были собачьи.
      — Бедный Оге, — пожалела фру Мадсен. — Так страшно об этом думать. Иногда трудно понять волю божью.
      — Сегодня ты, завтра я, — возразил Гарри. — Это война. Оге был настоящий парень. У нас на дорожных работах использовались русские военнопленные. Один из них стянул пачку сигарет из нашего вагона. Вечером Оге поручили отвести их обратно в лагерь. В лесу он велел им остановиться и заставил укравшего сигареты вырыть яму, а потом застрелил его. Это война.
      — А чем кончится война? Когда кончится? Когда фюрер вступит в Москву?
      Член добровольческого корпуса не обладал достаточным кругозором, чтобы ответить на эти вопросы. Не был он силен и в географии. Но у Нильса Мадсена была карта, по которой он следил за ходом военных действий. Он понимал, что Россия будет разрезана посредине. Вот в чем гениальность плана Адольфа Гитлера. Германские войска уже дошли до Сталинграда на Волге, и через несколько дней город будет взят. Он показал на карте.
      — Вот Волга, а вот Сталинград. Здесь и решится исход войны!

* * *

      Портной Хеннингсен оплакивал своего сына. Старый член религиозной миссии сидел у своего друга Дамаскуса на одном из красных плюшевых стульев и жестоко укорял себя:
      — Я гнилое дерево. Я во всем виноват. И я понесу за это кару.
      — Вы всегда были хорошим человеком, — сказал типограф Дамаскус. — Вы идеалист и бескорыстно боролись за то, во что верили.
      — Не всякий, кто твердит: «Господи, господи!» — войдет в царство небесное, — причитал старик. — Многие скажут в день страшного суда: «Господи, господи! Не от твоего ли имени мы пророчествовали? И не твоим ли именем бесов изгоняли?» А он ответит: «Я никогда не знал вас, отойдите от меня, делающие беззаконие».
      — Я уверен, что вы никогда никому не причинили зла, — сказал Дамаскус.
      — Мой сын причинил зло. Его имя у всех на устах. О нем говорят по английскому радио, о нем пишут в газетах, которые передаются из рук в руки в Преете. Мне показывают и спрашивают: «Инспектор Хеннингсен в лагере Хорсерёд — ваш сын? Очень жаль, что ваш сын пошел по этому пути. Я понимаю, как это тяжело для вас». Горе тем, кто обидит малых сих!
      — Ваш сын несчастный человек. Но вы в этом не виноваты. Вы были добрым отцом.
      — Я гнилое дерево. Дерево познается по плоду. Доброе дерево не может принести плохих плодов. А гнилое не может принести добрых — сказано в священном писании. Это слова господа.
      Слабый голос старика напоминал мышиный писк. Ранее у него был громовый бас, он проповедовал слово божие под открытым небом, и всем было его слышно. А теперь трудно было даже понять, что он говорит. Он одряхлел, глаза у него слезились, руки тряслись. Дамаскус давно его не видел и был потрясен происшедшей в нем переменой. Правда, старому Хеннингсену скоро исполнится девяносто лет, он прожил тяжелую трудовую жизнь идеалиста. Но если бы питался вегетарианской пищей и не отравлял свой организм паштетом и копченой колбасой, он бы еще на много лет сохранил и здоровье и быстроту движений.
      — Вы были добрым отцом, — повторил Дамаскус. — Вы дали ему хорошее образование, отказывали себе во всем ради него.
      — Я был тщеславен. Я допустил, чтобы мой сын стал известным лицом. Но какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?
      — Нет ничего плохого в том, чтобы учить своих детей. Знания ведут к добру.
      Старик вытер глаза.
      — Он был такой маленький. Все ему давалось с трудом. И учиться ему было нелегко, хоть он и старался. Он всегда слушался старших. А мальчики в школе всегда издевались над Фредериком Антониусом. Мне приходилось встречать его и охранять от мальчишек по пути домой. Но я слишком стар и не могу больше помогать ему.
      — Он сам теперь может постоять за себя, — утешил отца Дамаскус.
      — А потом! Когда война кончится! Тогда его никто не защитит. Немцы проиграют войну, и что будет тогда с бедным Фредериком Антониусом?
      — Ну, может быть, ничего плохого с ним и не случится. Он, наверно, избежит наказания. Хотя наказание, возможно, пошло бы ему на пользу именно потому, что он слишком долго был тюремщиком. Это нанесло ему большой вред. Я вообще считаю, что тюрьма никого исправить не может.
      — Трудно будет тюремному инспектору самому оказаться в тюрьме, — задумчиво проговорил старик Хеннингсен.
      — Лучше быть заключенным, чем тюремщиком, — сказал типограф. — Нехорошо, когда человеку дана власть над другими людьми.
      — Да, может быть, кара послужит во спасение Фредерику Антониусу, — согласился старый портной. — Господь всемогущ.
      Когда портной Хеннингсен был еще здоров и силен, он безвозмездно работал среди заключенных. Эта работа приносила ему много разочарований, но он переживал и радостные минуты, когда заключенный искренне раскаивался в содеянном и становился хорошим человеком.
      Вот, например, Ольсен; он еще не раскаялся, не обратил еще свое сердце к Иисусу. Но все же Эгон Чарльз исправился, стал полезным членом общества. Почти четыре года он не совершает никаких противозаконных поступков. Он слабый человек, и прежде его окружали плохие друзья, но теперь его воля окрепла, видимо, кто-то оказывает на него хорошее влияние. Судя по всему, у него хорошая постоянная работа и живется ему неплохо. И он уже не производит впечатления обиженного судьбой, как было раньше.
      — Очень трогательно, что Ольсен так предан старым друзьям, — сказал Дамаскус.
      Ольсен по-прежнему заходил в маленькую типографию на Стенгаде поболтать с друзьями-идеалистами. Правда, Он еще не совсем избавился от своей слабости. Дамаскус не раз замечал, как Ольсен запускает свои длинные пальцы в ящик с набором и потихоньку кладет горсть шрифтов в карман. Но Дамаскус делал вид, что не видит, чтобы не обидеть гостя.
      Старик Хеннингсен переночевал у Дамаскуса. Он собирался поехать в Хельсингёр увещевать сына. Ведь, может быть, это будет их последнее свидание в этой жизни. Старик чувствовал приближение смерти и жил одной только мыслью о вечном спасении сына и своем собственном, ибо в священном писании сказано, что дерево, не приносящее добрых плодов, следует срубить и бросить в огонь.
      Вряд ли у Фредика Антониуса найдется время выслушать увещевания. Правда, лагерь Хорсерёд пуст, но инспектор поглощен хозяйственными заботами и представительством. Лагерь окружили новой изгородью из колючей проволоки, приняли и более серьезные меры безопасности. Группы датских и немецких специалистов приезжали ознакомиться с нововведениями. Государственному прокурору по особым делам и начальнику департамента полиции, а также немецкому директору Штальману и штурмбаннфюреру СС Антону Фесту продемонстрировали и новую изгородь, и другие целесообразные усовершенствования. Когда немецкие господа заявили, что теперь они ничего не имеют против, чтобы снова вернуть в лагерь коммунистов, переведенных в тюрьму Вестре, инспектор Хекнингсен счел нужным обратить их внимание на то, что некоторых besonders aktive по его мнению, было бы безопаснее по-прежнему держать в тюрьме.
      Немцам был вручен список имен этих особо активных: старший учитель Магнуссен, адвокат Мадс Рам, рабочий Мартин Ольсен и некоторые другие, навлекшие на себя немилость инспектора. По желанию немцев интернированных через некоторое время снова перевели в лагерь Хорсерёд mit Ausnahme der einigen, die sich als besonders aktiv erwisen haben .
      — Что касается меня, — сказал адвокат Рам, — то я, несмотря ни на что, предпочитаю тюрьму с твердым, хотя бы и идиотским распорядком пребыванию в концентрационном лагере под началом самодура Хеннингсена.
      Все были с ним согласны. Пребывание в тюрьме было довольно терпимым. Инспектор Хольгерсен делал заложникам послабления, какие были в его силах. В первую очередь чаще стали свидания. Письма просматривались не так строго и никогда не задерживались. Хольгерсен по-прежнему был уверен, что этот арест — своего рода защитная мера, принятая для того, чтобы уберечь коммунистов от еще худшей доли. Он с негодованием отвергал утверждение, что они заложники и будут выданы немцам по первому требованию.
      — Неужели вы думаете, что я могу быть соучастником в предательстве своих земляков? — говорил он.
      Заложники размещались в верхнем этаже тюремного крыла, предназначенного для уголовников, днем двери их камер не запирались, и они могли навещать друг друга. Питались они за общим столом в гимнастическом зале и гуляли на большом открытом дворе. Сторожили их два старых тюремщика, они не отравляли жизнь заключенным больше, чем это полагалось по службе, и наоборот, оказывали по возможности разные мелкие услуги.
      С воли доходили ободряющие известия. Заключенные радовались, узнавая об актах диверсий и о растущем движении Сопротивления, но их страшило приближение того часа, когда немцы возьмутся за заложников, которых датское правительство держало для них наготове. Немецкий план летнего наступления на Восточном фронте провалился. Третий месяц шли бои за Сталинград, а город все еще не был взят. Приближалась зима. Были все основания верить в светлое будущее. Но заключенные понимали, что чем лучше обстоят дела на воле, тем большая опасность грозит им...

* * *

      Таинственная «Гражданская организация» с ее внутренним, внешним и мобильным кругами, как и многие другие организации, подчинялась теперь государственному прокурору по особым делам. Отчеты от смотрителей дюн и начальников портов о странных явлениях в их округах более не поступали, члены профсоюзов, епископы и лесничие более не являлись активными членами общества любителей бабочек. Организация прекратила свое существование. Последнее сообщение из ее внешнего круга гласило, что у одной старухи в Престё живет рабочий с молочного завода, которого разыскивает полиция. Сообщение пришло слишком поздно, рабочий за это время сумел скрыться.
      Писатель Франсуа фон Хане, руководивший в мирное время этой тайной организацией, смог снова посвятить себя литературным занятиям. Некоторое время он редактировал национал-социалистскую газету, а затем поселился в деревенской тиши в поместье Фрюденхольм, чтобы написать исторический труд о германцах.
      Урожай был собран, праздник урожая проведен. Началась осенняя охота. Новый главнокомандующий германских войск в Дании генерал фон Ханнекен оказал честь Фрюденхольму, приняв участие в охоте с загонщиками. Фон Ханнекен, сменивший во время политического кризиса генерала Людке, относился к туземцам свысока и запретил офицерам проводить время с датскими коллегами. Но с национал-социалистами, к тому же дворянами, он мог разрешить себе насладиться охотой. Он ночевал в пресловутой кровати с балдахином, которая со времен Карла X Густава много раз принимала в свое лоно исторических личностей.
      Затем во Фрюденхольм прибыл новый уполномоченный немецкого рейха доктор Вернер Бест, он был более общителен, чем суровый генерал, и охотно завязывал знакомства и связи с местной знатью. Вернер Бест ловко ездил верхом и вместе с графом предпринимал длинные прогулки по осенним лесам Фрюденхольма. Уполномоченный любил собак и очень подружился с двумя графскими любимицами-овчарками, а также с помещиками, нефтяными королями и фабрикантами колбас, встречавшимися за гостеприимным графским столом.
      Фрюденхольм был своего рода центром, местом встреч великих временщиков. Немецкие солдаты стояли на страже у ворот и у подъемного моста. А когда сгорел солдатский барак, только что построенный в поместье, уполномоченный отнесся к этому спокойно и, улыбаясь, сказал хозяину, что он тоже в молодости занимался диверсиями — во время оккупации Рура. Bin ja sebler Saboteur gewesen .