И точно, не успел я проговорить последние слова, как свеча, с которой я не сводил глаз, погасла. Я тут же снова ее зажег, чтобы убедиться, не в фитиле ли дело, а возможно, Посид взял плохой воск, но нет, свеча горела ярко и продолжала гореть, пока от нее не остался фитилек в лужице воска, не больше золотой монеты. Это было одним из немногих мистических переживаний, испытанных мной за долгую жизнь. У меня нет к этому дара. А вот моего брата Германика все время терзали всякие видения и призраки. В то или иное время он встретил почти всех наших полубогов, нимф и чудовищ, прославленных поэтами, а при посещении Трои, когда Германик был губернатором Азии, он даже удостоился лицезреть богиню Кибелу, которой поклонялись наши прародители троянцы.
      ГЛАВА XX
      В палатку поспешно вбежал Авл. - Со сторожевых постов сообщают, что неприятель отходит от Вилд-брука, цезарь. Как будем действовать? Я предлагаю сразу же послать на ту сторону один полк. Я не знаю, какой у британцев план, но нам все равно придется завтра пересекать этот ручей, и если они решили отдать его нам без боя, мы сэкономим на этом время и людей. - Отправь Девятый, Авл. Дай им материал для наводки моста. Надеюсь, завтра на их долю выпадет меньше, чем на долю всех остальных, так что могут и поспать поменьше. Прекрасные новости. Зашли вперед лазутчиков, надо, чтобы они догнали противника и доложили нам, как только его найдут. После подъема по тревоге Девятый был отправлен на противоположный берег Вилд-брука. Вскоре от них пришло донесение, что неприятель отступил до половины склона горы, что наведено двадцать дощатых переправ через ручей и полк стоит в ожидании дальнейших приказов. - Гвардейцам пора отправляться в путь,- сказал Посид. - Как ты думаешь, этому лекарю можно доверять? - спросил я. - Я иду впереди вместе с ним, цезарь,- сказал Посид.- Это мой план, и если он сорвется, я, с твоего разрешения, лишу себя жизни. - Прекрасно. Отдай приказ выступать через пять минут. Посид поцеловал мне руку, я хлопнул его по спине, и он вышел. Через несколько минут я увидел, как из восточных ворот лагеря бесшумно выступает первая рота гвардейцев. Им приказали идти не в ногу, чтобы их мерная поступь не донеслась до вражеских сторожевых постов, оружие, чтобы не лязгало, было обмотано тряпками. Щиты у всех были закинуты за спину, и на каждом белел нарисованный мелом круг. Это поможет им, не перекликаясь, поддерживать связь в темноте. Белые пятна были видны хорошо; Авл как-то заметил, что олени следуют друг за другом в темной чаще благодаря пятну белой шерсти на заду. Гвардейцы прошли за лекарем мили три-четыре по неровной топкой местности, пока не подошли к самому болоту. От него исходило зловоние, повсюду мелькали блуждающие огни, и чтобы добраться до начала тайной тропы, гвардейцам пришлось брести следом за провожатым, проваливаясь выше колен в илистую, полную пиявок, жижу. Но лекарь знал, куда вел. Он нашел тропу и уже с нее не сходил. Сторожевой пост британцев расположился в сосновой рощице у противоположного края болота, и, когда взошла луна, дозорным предстало такое зрелище, сопровождаемое такими звуками, что их сердца наполнились неодолимым страхом. Внезапно из тумана на расстоянии полета дротика возникла огромная птица с острым блестящим клювом, большим серым туловищем и длинными, в пятнадцать футов, ногами; она направлялась к ним гигантскими шагами, время от времени останавливаясь, чтобы с хриплым криком похлопать крыльями, почистить перья своим грозным клювом и снова крикнуть. Царица Цапля! Дозорные в ужасе скорчились на месте, надеясь, что страшное видение исчезнет, но оно неотвратимо приближалось к ним. Наконец птица, по-видимому, заметила их костер. Сердито дернув головой и раскинув крылья, Цапля устремилась прямо к ним, крича все громче и громче. Британцы вскочили и помчались куда глаза глядят. Царица Цапля с жутким гогочущим смехом преследовала их до дальнего края рощи, затем повернулась и гордо прошла вдоль края болота, время от времени издавая глухие крики. На случай, если вы вообразили, будто это действительно была царица Цапля, прилетевшая чтобы их напугать,- если Эгерия могла явить себя таким удивительным образом, чем хуже Царица Цапля? - я должен объяснить нашу хитрость. Царицей Цаплей был один солдат-француз, уроженец обширных болот к западу от Марселя, где пастухи, когда им надо перебраться через топкие места, слишком широкие, чтобы их перепрыгнуть, используют ходули. Посид замаскировал его под птицу: туловище из плетеной корзины, обшитой байкой, крылья, которые прикрепили к рукам, тоже плетеные и покрытые легкой тканью; голову и клюв наскоро смастерили из планок, обтянули материей и укрепили на плечах солдата: он мог двигать ими, поворачивая шею. Клюв намазали фосфором. Страшные звуки он издавал благодаря хитроумной трубке с водой, которую держал во рту. Солдат знал повадки цапель и удачно копировал их походку, стоя на ходулях, крепко привязанных к его ногам. Лекарь довел их с Посидом до того места, где с тропы уже было видно очертание рощи. Гвардейцы шли в двухстах ярдах за ними, и теперь Посид отправил связного с приказом остановиться. Он подождал, пока не увидел, что "птица" свободно ходит по роще, и понял, что уловка удалась. Тогда он побежал обратно и сообщил гвардейцам, что путь свободен. Они поспешили вперед и захватили рощу. Чтобы восемь тысяч человек прошли гуськом в определенное место, требуется немалое время, и протекло не меньше пяти часов, пока все гвардейцы перебрались через болото; уже стало светать, но туман еще не рассеялся и они были не видны с холма. За час до рассвета я принес жертвоприношение Марсу, затем я и весь мой штаб позавтракали и договорились о дальнейшем, если наши планы вдруг расстроятся. Однако мы уже знали, что основная масса гвардейцев успела занять исходную позицию - судя по всему, ничто не помешало их переходу через топь,- и мы все были уверены в победе. Геты с нами не было: взяв один батальон Восьмого полка (я забыл упомянуть о нем, он был в числе приведенных мной подкреплений), кавалерию, батавцев и слонов, он занял позиции в двух милях от лагеря по левому флангу. Моего зятя, молодого Помпея, тоже не было. Я поручил ему командовать нубийцами и балеарскими пращниками, и он уже перевел их через Вилд-брук. Балеарцы несли с собой мотки веревки для палаток, колышки и деревянные молотки, нубийцы - свои барабаны и длинные белые копья. Завтрак был прекрасный, вина мы выпили как раз в меру - достаточно, чтобы быть довольными собой, но не настолько, чтобы поступать безрассудно,- и серьезное обсуждение дел часто прерывалось шутками. В основном это были остроты по поводу верблюдов - мы никак не могли выкинуть их из головы. Я внес свой вклад в виде цитаты из письма Ирода Агриппы моей матери: "Верблюд-это одно из семи чудес света. Он делит эту честь с радугой, эхом, кукушкой, неграми, вулканом и сирокко. Но он первое и самое великое из них". Я отдал приказ войскам занять позиции по ту сторону Вилд-брука. Собранные вместе трубачи протрубили сигнал, который разнесся на много миль окрест. В ответ со склона холма послышались громкие крики и рев боевых рогов. Это неожиданно потрясло меня. Хотя я, естественно, знал, что битв не бывает без противника, всю эту ночь я представлял себе нашу битву как диаграмму на карте, где бесшумно сталкиваются квадраты и овалы: римские затушеванные черным, британцев - оставленные белыми, оттесняя друг друга то в одну, то в другую сторону. Когда раздался звук труб и рогов, мне пришлось претворить схему в жизнь, я увидел за ней реальных людей, лошадей, колесницы и слонов. Я не спал с полуночи, и, по-видимому, мое лицо и жесты выдали, в каком я был напряжении: Ксенофонт даже предложил, чтобы после завтрака я отдохнул и переправился через ручей только тогда, когда все войска будут на позиции. Словно он не понимал, как мне важно ждать их у переправы в императорских доспехах и пурпурном плаще, приветствовать каждый подходивший полк и смотреть, как он переправляется! Если бы Ксенофонт хоть шепотом произнес слово "массаж", думаю, я убил бы его на месте. Я подъехал к ручью на спокойной старой кобыле: это не кто иная, как Пенелопа, вдова экс-гражданина Рима и несостоявшегося консула Инцитата, который незадолго до того сломал ногу на беговой дорожке, так что пришлось его прикончить. Здесь туман был еще гуще. Уже в пятнадцати шагах впереди ничего не было видно. А какая ужасная стояла вонь от верблюдов! Возможно, вы когда-нибудь проходили в тумане по полю, где бродил старый козел. Обычно ветер и солнце почти уничтожают запах, но туман точно впитывает его; вы даже представить себе не можете, какой смрад висел в воздухе. Верблюды эти были самцы, которых я купил для представлений в цирке верблюдихи слишком дороги,- и воняли они страшно. Для лошадей запах верблюда - самый ненавистный из всех, но, поскольку кавалерия наша была далеко на фланге, это нам никак не повредило, а Пенелопа привыкла в цирке к любым запахам. Переправа через ручей прошла спокойно, и, несмотря на туман, полки построились на берегу в полном боевом порядке. Дисциплинированный полк может производить весьма сложные построения в полной темноте: гвардейцы часто занимаются строевой подготовкой на Марсовом поле ночью. Я хочу, чтобы вы увидели битву глазами британцев, потому что это поможет вам правильнее оценить мой план атаки. Итак: лучшая их пехота находится в трех фортах, в каждом из которых спереди есть ворота для вылазок; а позади идет просека через лес, к открытой местности за ним. Форты соединены мощным палисадом, который тянется вдоль всей подковы лесистого кряжа, а в лесу находится столько воинов, что нападение на палисад между фортами ничего не даст. Незадолго до рассвета из центрального форта через ворота выезжает дивизион боевых колесниц. Им командует Каттигерн, зять Каратака, вождь триновантов. Другой дивизион выезжает из форта на правом фланге (правом с их стороны). Его возглавляет сам Каратак. Дивизионы останавливаются по обе стороны центрального форта. Каратак разгневан, он только что узнал, что триновантская пехота, стоявшая на Вилд-бруке, ночью оттуда отступила, и упрекает за это Каттигерна. Каттигерн в ярости. Как? Разговаривать с ним в таком тоне перед всем его племенем?! Он заносчиво спрашивает Каратака, уж не обвиняет ли он триновантов в трусости? Каратак интересуется, по какой другой причине они могли покинуть свой пост. Каттигерн объясняет, что они ушли оттуда из религиозных соображений. Их командир сильно раскашлялся из-за тумана и вдруг стал кашлять кровью. Они сочли это очень плохим предзнаменованием, уважение к нимфе ручья не позволяло им остаться. Поэтому они принесли жертвоприношение - двух пони вождя,- чтобы умилостивить нимфу, и отошли оттуда. Каратаку приходится принять объяснение, но он не скрывает своего недовольства. Он еще не знает, что дозорные из сторожевого поста в сосновой роще у болота тоже оттуда убежали, но до него уже дошли тревожные слухи, будто в тех местах явилась сама Царица Цапля, которую никто в Британии не видел с легендарных времен. И тут раздаются звуки наших труб и ответный рев их рогов. К Каратаку подбегают лазутчики и сообщают, что через ручей переправляются крупные силы противника. Рассвело, ясно вырисовывается лес, покрывающий кряж горного полукруга, и открытый склон, идущий уступами к ручью, но сам ручей и часть поляны за ним в трех-четырех сотнях ярдов от склона тонет в тумане. Каратак еще не может сказать, в какую сторону будут наступать римляне. Он вновь посылает разведчиков, чтобы прояснить обстановку. Минут через двадцать они поспешно возвращаются и сообщают, что римляне наконец снялись с места и движутся по дороге к центру несколькими сомкнутыми колоннами. Каратак поворачивает дивизион колесниц на правый фланг и нетерпеливо ждет, когда из тумана появятся первые роты римлян. К нему подбегает какой-то воин и говорит, что перед самым выездом колесниц из тумана доносились глухие удары, словно римляне загоняли в землю колышки палаток, а отряд, посланный выяснить причину шума, не вернулся. Каратак ответил: - Колышки палаток нам не страшны. Наконец до них отчетливо доносятся топот ног и бряцание оружия приближающихся римлян и подбадривающие возгласы офицеров. В тумане смутно вырисовывается ведущая рота Двадцатого полка. Британцы громкими криками вызывают их на бой. Каттигерн бросает свою колонну колесниц на левый фланг. Неожиданно римляне останавливаются, и взору предстает любопытное зрелище. Взад-вперед, то возникая из тумана, то вновь ныряя в него, трусят за ведущими их солдатами невероятно высокие длинношеие животные с горбом на спине,- и это как раз на том фланге, который Каттигерну надо атаковать. Британцы напуганы и бормочут заклинания против злой силы. Каттигерну следовало бы бросить своих людей в атаку, но он все еще не знает, не является ли наступление римлян ложным, так как в поле его зрения не больше пятисот человек. Может быть, главная атака в каком-нибудь другом месте. Он выжидает. Каратак шлет ему верхового гонца, приказывая немедленно начать наступление. Каттигерн велит трубить атаку. И тут происходит очень странная вещь. Как только колонна колесниц слетает со склона вниз, туда, где в тумане ходили невиданные животные, с пони делается что-то невообразимое. Они визжат, становятся на дыбы, брыкаются, храпят, артачатся - их нельзя заставить тронуться с места. Ясно, что туман этот магический, недаром у него такой непривычный пугающий запах. Дивизион Каттигерна в смятении, пони брыкаются и рвутся из постромок, возничие орут и ругаются, пытаясь их успокоить, и тут внезапно раздаются звуки труб и из тумана на них выступают два батальона Двадцатого полка, за которым следуют два батальона Второго. С криком "Германик! Германик!" они забрасывают воинов градом дротиков. Каратак тоже начинает атаку. На его дивизион численностью в три тысячи человек чары не действуют, и он несется вниз по склону к флангу остановившейся римской армии, где, судя по всему, нет бокового охранения. Но фланг этот охраняют еще более сильные чары, чем зловонный туман. Колонна колесниц мчится во весь опор, и только оказывается за пределами досягаемости дротиков, как вдруг слышатся шесть ужасных ударов грома, одновременно видны шесть вспышек молнии, по небу с шумом несутся пылающие шарики смолы. Испуганная колонна сворачивает направо, и тут их осыпает туча стрел, со свистом летящих к ним от пращников-балеарцев, поставленных позади "молний" и "грома". Возничие падают направо и налево, и так как вожжи туго обмотаны у них вокруг пояса, это ведет к гибели множества колесниц. Колонна почти выходит из-под контроля, но Каратак все же умудряется повернуть ее на прежний курс. Он стремится атаковать наш арьергард, который уже ясно виден, так как легкий ветерок отогнал туман на другой берег ручья. И тут происходит катастрофа. В то время, как колонна, уже нарушившая боевой порядок и слившаяся в одну хаотическую лавину, мчится вперед, колесница за колесницей с грохотом рушатся на землю, словно остановленные какой-то невидимой силой. Задние колесницы сгрудились так тесно, а инерция стремительного движения вниз по склону так велика, что никто не может остановиться или свернуть в сторону, не столкнувшись с соседями. Лавина слепо несется все дальше, и куча разбитых колесниц впереди становится все выше и выше. И заглушая треск дерева, стоны и вопли британцев, все громче и громче звучит дробь барабанов, а затем, словно ниоткуда, возникает полчище высоких, голых, черных людей, размахивающих белыми копьями. Они бросаются к груде разбитых колесниц, и их копья мелькают тут и там среди упавших воинов. Они хохочут, гикают, орут во все горло, и ни один воин не отваживается защищаться от них, принимая их за злых духов. Каратаку едва удается уцелеть в этой бойне. Его колесница перевернулась одной из первых, но самого вождя благополучно скинуло на землю. Он бежит направо и тут же падает в траву, зацепившись о веревку, туго натянутую колышками на высоте колен. В конце колонны, где возничими были белги из западной части острова, наконец догадались, что происходит впереди, и вовремя свернули в сторону. Пятьсот колесниц сумели избежать катастрофы. Тут белгов окликает Каратак, и они вызволяют его из беды. Остальные колесницы потеряны, так как два батальона Четырнадцатого полка заходят с тыла, а два батальона Девятого устремляются вперед на помощь нубийцам. Каратак ведет колесницы обратно на холм и приказывает командиру белгов двигаться на другой фланг для поддержки Каттигерна. Сам он подъезжает к центральному форту, так как замечает, что ворота для вылазок открыты, и хочет узнать почему. Он въезжает внутрь и видит, что гарнизон исчез. Тем временем Каттигерн храбро сражается во главе отряда из спешившихся воинов с колесниц и тех пехотинцев, которые во множестве вышли к нему на подмогу из леса. Он ранен. Его дивизиона нет. Его брат возглавил отступление к центральному форту, откуда можно уйти по лесной дороге. Гарнизон форта последовал за ним. Двадцатый и Второй постепенно оттесняют людей Каттигерна назад, наступая на них сомкнутым строем. Возвратившись к воротам, Каратак слышит грохот несущихся колесниц: это белги, которые тоже обратились в бегство. Он пытается их остановить, но они не желают его слушать. Осознав, что битва проиграна, Каратак поворачивает свою колесницу и дважды трубит в рог из слоновой кости - сигнал отступления. Он надеется перегнать бегущих воинов и собрать из них отряд на дороге в Колчестер в нескольких милях отсюда. Но, выезжая из леса с его противоположной стороны, он слышит звуки наших труб и видит, как к опушке подходят, справа от него, восемь батальонов римской регулярной пехоты. Это гвардейцы. А слева, в отдалении, из леса появляются слоны и кавалерия и несутся к нему. Каратак кричит возничему, чтобы тот хлестал лошадей, и ускользает. Каратак исчез, и битва закончилась. Гвардейцы отрезали воинов, которые пытались уйти из леса, а те, кто там еще оставался, оказали очень слабое сопротивление. По лесной просеке был послан эскадрон кавалерии для захвата правого с их стороны форта, но на полпути они наткнулись на отряд вооруженных копьеносцев; у тех хватило присутствия духа обрезать канаты и освободить нечто вроде спускной решетки, которая плотно села на дорогу, сделав невозможным проход. Все три просеки были снабжены множеством таких решеток, соединенных с палисадами по обеим сторонам, но эта оказалась единственной, которой они воспользовались. К тому времени, когда кавалеристы уничтожили это препятствие, отступавшая группа британцев опустила следующую решетку и поспешила в форт предупредить, что все потеряно. Гарнизон благополучно скрылся в западном направлении. Второй форт сдался час спустя; к этому времени Каттигерн был серьезно ранен и сопротивление его воинов сломлено. Мы взяли восемь тысяч пленных и насчитали на поле боя четыре тысячи семьсот убитых. Наши потери были незначительны; триста восемьдесят человек убитыми, шестьсот ранеными, из которых лишь сто пятьдесят не годились для дальнейшей службы. Мы послали слонов и кавалерию вперед, чтобы помешать убежавшим снова собраться в отряды на колчестерской дороге. В Челмсфорде они нагнали Каратака - он пытался организовать оборону реки Челмер. Одного вида слонов оказалось достаточно, чтобы британцы разбежались во все стороны. Каратак опять сумел спастись. Теперь он оставил последнюю надежду отстоять Колчестер. Во главе двухсот колесниц, принадлежавших его соплеменникам, он повернул на запад и исчез с театра военных действий. Он решил заручиться заступничеством своих союзников, жителей Южного Уэльса. Мы собрали все трофеи: оружие и обломки колесниц, соорудили из них высокую пирамиду и сожгли в знак благодарности Марсу. В этот вечер мы разбили лагерь на дальней стороне леса. Солдаты разбрелись в поисках поживы. Повсюду валялись золотые цепочки, украшенные эмалью латы и шлемы. Я издал приказ, строжайшие запрещающий касаться пленных женщин - сотни их сражались в лесу рядом с мужьями,- и трое солдат из Четырнадцатого полка были в тот же вечер казнены за ослушание. С наступлением ночи я почувствовал реакцию после победы и во время общего ужина у меня начался самый жестокий приступ желудочных колик - "сердечный приступ", как его называют,- какой я когда-либо испытывал. Казалось, сто мечей пронзили мое нутро, и я издал такой вопль, что все подумали, будто меня отравили. Ксенофонт кинулся мне на помощь и, поспешно перерезав столовым ножом завязки моих лат и бросив латы в сторону, встал на колени и принялся двумя руками растирать мне живот, а я вопил и орал, не в силах остановиться. Наконец ему удалось совладать со спазмом, и он велел обернуть меня нагретыми одеялами и отнести в постель, где я провел одну из ужаснейших ночей в жизни. Однако наша решительная победа оказалась для меня самым лучшим лекарством. К тому времени, когда мы, три дня спустя, подошли к Колчестеру, я снова был в полном порядке. Ехал я туда на спине слона, как индусский раджа. У Колчестера нас встретил авангард дружественной армии. Это были икены, поднявшиеся нам на помощь в тот день, когда они узнали, что я прибыл в Лондон. Объединив наши силы, мы окружили город, который мужественно защищали старики и женщины, и взяли его штурмом. От имени Рима я тогда же заключил почетный союз с вождем икенов, царем Восточного Кента и царем Восточного Сассекса в знак благодарности за их помощь. Остальную часть владений Каратака я официально объявил римской провинцией, назначил губернатором Авла, и вскоре все мелкие царьки и вожди, включая кентских вождей, которые скрывались в Вилде, по всей форме приняли на себя обязательства подчиняться Риму и платить ему дань. После чего я решил, что выполнил все, ради чего мы пришли в Британию. Я попрощался с Авлом и его армией и вернулся в Ричборо с гвардией, слонами и пятьюстами добровольцами, которые отплыли вместе со мной из Остии, но прибыли сюда слишком поздно, чтобы участвовать в сражении. Мы сели на наши транспортные суда и пересекли пролив без каких-либо происшествий. Я провел в Британии всего-навсего шестнадцать дней. Сожалел я об одном, хотя мне следовало благодарить судьбу. Во время битвы я был все время с Девятым полком и, когда два их батальона кинулись на помощь нубийцам, я, ощутив прилив храбрости, очертя голову поскакал вперед, чтобы, перегнав их, поскорей присоединиться к драке. Однако тут же передумал: я не хотел быть среди нубийцев, которые в пылу боя часто принимают своих за чужих. Я повернул Пенелопу и придержал ее у фланга. И тут я увидел вождя британцев, бежавшего к лесу между мной и грудой ломаных колесниц с брыкающимися пони. Я вытащил меч и пришпорил кобылу. Я почти настиг его, когда заметил большой отряд колесниц, и был вынужден повернуть и ускакать обратно. Я знаю теперь, что вождь этот был Каратак. Только подумать, что какие-то несколько секунд лишили меня возможности вступить с ним в поединок! Поскольку я был верхом и вооружен, а он - был пеший и безоружный, скорей всего мне посчастливилось бы его убить. А если так, меня ждала бы бессмертная слава! За всю нашу историю только два римских полководца убили вражеского военачальника в единоборстве и сняли с него оружие.
      ГЛАВА XXI
      Для того, чтобы римскому генералу был дан полный триумф за победу над врагами его родины, он должен удовлетворять определенным требованиям, существующим со стародавних времен. Прежде всего, он должен иметь звание консула или судьи первого ранга и быть официальным главнокомандующим военными силами, одержавшими победу, а не просто исполняющим обязанности командира или его заместителем, и в качестве главнокомандующего он должен лично принести перед битвой жертвы богам и узнать, каковы предзнаменования. Затем сражаться он должен против иноземного врага, а не против бунтующих граждан своего отечества, и целью войны должен быть захват новых земель и установление там римского господства, а не возврат бывших римских территорий. Далее, он должен полностью разбить врага в генеральном сражении, которое окончит кампанию, и должен убить не менее пяти тысяч человек, а потери римлян должны быть сравнительно невелики. И последнее - победа его должна быть настолько полной, чтобы он мог отвести свои победоносные войска с завоеванных земель без ущерба для дела и вернуться с ними в Рим для участия в триумфе. Разрешение праздновать триумф даруется сенатом, но, как правило, лишь после долгого и завистливого обсуждения. Обычно сенат собирается в храме Беллоны за пределами города и самым тщательным образом изучает обвитое лавром письмо полководца с официальным извещением о победе, и, если у сенаторов есть основания полагать, что его притязания необоснованны или преувеличены, сенат посылает за ним, чтобы он подкрепил их устными доказательствами. Если, однако, они решают, что тот одержал выдающуюся победу, они объявляют день общего благодарения и испрашивают по всей форме согласие римлян на впуск в стены города победоносной армии на день триумфа. Сенат имеет власть смягчать некоторые из этих условий, если он считает, что победа очень существенна для государства. Это только справедливо, но я должен с сожалением выразить здесь свое мнение, что из трехсот пятнадцати триумфов, отмеченных в Риме со времен Ромула, по крайней мере шестьдесят или семьдесят не заслуживали того, чтобы их праздновали, а с другой стороны, очень многие полководцы были лишены честно заработанного триумфа из-за происков своих соперников в сенате, которым чужие лавры не давали спокойно спать. Однако если генерал лишается положенной ему чести из-за козней врагов или просто по технической причине, он обычно празднует свой триумф неофициально на Альбанском холме за городом, и на нем присутствует весь Рим, так что это ничем не хуже настоящего триумфа, только его не заносят в городские анналы да после смерти его погребальную маску нельзя носить с триумфальной тогой. Самые позорные триумфы, которые видел Рим, были, пожалуй, триумф Юлия Цезаря после победы над его родственниками, сыновьями Помпея Великого, и тот, который праздновал один из моих предков, некий Аппий Клодий, несмотря на то, что и сенат, и римский народ отказали ему в этой чести; он уговорил свою сестру, весталку, сесть на его триумфальную колесницу, чтобы городские власти не осмелились стащить его на землю из страха оскорбить непорочную деву. Когда я послал сенату письмо с просьбой предоставить мне триумф, я был заранее уверен в том, что получу его,- никто не осмелился бы противостоять моим притязаниям, даже будь они совершенно безосновательны - так же безосновательны, как притязания Калигулы, когда он праздновал тройной триумф по поводу победы над Германией, Британией и Нептуном. Он прошел с войском несколько миль в глубь Германии, не встретив противодействия, стал жертвой собственных страхов и пустился в паническое бегство; он никогда не пересекал Ла-Манша и не посылал в Британию войска, а что касается Нептуна, ну что я могу сказать? Что, мягко говоря, нельзя назначать триумф за победу, настоящую или вымышленную, над своими национальными богами. Но я хотел соблюсти приличия, поэтому сообщил в депеше, что число убитых врагов во время битвы, которую возглавлял лично я, было на три сотни меньше требуемой цифры в пять тысяч человек, но зато мы взяли такое количество пленных, что, возможно, это компенсирует нехватку убитыми, и что утешительная краткость нашего списка раненых и убитых тоже должны быть приняты в расчет, если сенат решит, в порядке исключения, не настаивать на первом требовании. Я обязуюсь, если триумф будет мне дан, предоставить шестьсот пленных для смертельных схваток в цирке, тем самым доведя количество убитых врагов до нужной цифры. Я писал, что не могу вернуться в Рим раньше марта, так как этой зимой Авлу понадобятся все находящиеся в Британии войска, чтобы приучить британцев к нашему постоянному пребыванию на острове; и даже после я не смогу оставить провинцию без охраны, поскольку не замиренные еще пограничные племена, возможно, будут устраивать набеги. Но я могу привести с собой войска, которые активно участвовали в последней битве, а именно Двадцатый полк, четыре батальона Четырнадцатого, два - Девятого, два - Второго, один батальон Восьмого полка и несколько подразделений вспомогательных войск, если это удовлетворит сенат. А пока, чтобы не нарушать древний обычай, я не вернусь в город (где по-прежнему, вместе с ними, будет править Вителлий в качестве моего представителя) и останусь во Франции, устроив свою штаб-квартиру в Лионе; буду решать в суде спорные дела, поданные на апелляцию, улаживать разногласия между племенами и городами, делать смотры, инспектировать оборонительные сооружения, ревизовать ведомственные счета и проверять, насколько строго выполняется мой приказ полностью уничтожить орден друидов. Принято мое письмо было хорошо, сенат любезно отменил пункт о пяти тысячах убитых неприятельских воинов и попросил народ разрешить мне ввести в город мою армию, на что римляне с радостью согласились. Сенат постановил выделить мне полмиллиона золотых из общественных денег на празднование триумфа и назначил дату: первое марта, новый год. Поездка по Франции прошла без каких-либо особых происшествий; я принял несколько важных решений насчет расширения рамок римского гражданства. Не буду терять времени, записывая свои впечатления о стране. От Авла регулярно приходили депеши, где он сообщал о захвате различных катувеллавнских крепостей и подробно рассказывал о дислокации войск; он прислал также на апробацию план будущей весенней кампании после возвращения войск из Рима. Я получил много поздравительных писем от губернаторов различных провинций, союзных царей и городов и от личных друзей. Марс написал из Антиохии, что моя победа произвела большой эффект и была весьма своевременной, так как на Востоке какими-то тайными врагами распространяются слухи о внутреннем упадке Рима и надвигающемся крахе империи, которые сильно будоражат сирийцев. Но это было еще далеко не все, что писал Марс. Он сообщал мне о недавней смерти старого царя Парфии того самого, которого при Калигуле Вителлий застал врасплох, когда тот собирался вторгнуться в Сирию, и вынудил его дать знатных заложников, чтобы обеспечить в будущем его хорошее поведение - и переходе власти к его сыну Готарзу, ленивому, беспутному малому, у которого было много врагов среди парфянской знати. Марс писал: "У Готарза есть брат Вардан, очень одаренный и честолюбивый принц. Этот Вардан сейчас направляется в Парфию, где он намерен оспаривать у брата трон. Совсем недавно он посетил Александрию под предлогом, что ему надо показаться известному ушному врачу - Вардан глуховат на одно ухо. Но путь его проходил через Иерусалим, и мои агенты уверяют меня, что он покинул владения царя Ирода куда более богатым, чем был раньше. Я не сомневаюсь, что с помощью этого еврейского золота он займет место своего брата; знать Парфии всегда можно купить. Он может также рассчитывать на безвозмездную поддержку царя Адиабены - ассирийского царства, которое, вряд ли надо тебе напоминать, расположено за рекой Тигр к югу от Ниневии,- и на царя Осроены, находящейся в Западной Месопотамии.