Феллсмор Мэнор,
       Ирландия
       18 октября 1783 года
      – Брось нож, женщина! Сейчас же брось, черт побери, или я всажу его в тебя! – крикнул Джеффри Карлайл, с ужасом обнаружив, что повитуха острым лезвием надрезает кожу на крохотной ручке его новорожденной дочери.
      – Но, ваша милость, – нерешительно откликнулась женщина, – что же мне делать? Ваши дочери похожи как две капли воды. Нужно же как-то отличать ту из них, что родилась первой. Ведь если у вас никогда не будет сына, именно она должна унаследовать ваш титул.
      Одним из предков Джеффри был Джонатан Карлайл, третий герцог Четэм. Он оказался таким верным и преданным слугой Елизаветы Тюдор, что юная королева позволила ему однажды просить у нее все, чего он ни пожелает.
      Герцог Джонатан был несметно богат и беспредельно несчастен. У него было шестеро дочерей, но, увы, ни одного сына, который мог бы унаследовать отцовское достояние вместе с его титулом. А это, в свою очередь, означало, что после смерти Джонатана все его земли должны будут отойти в королевскую казну. По просьбе Джонатана Елизавета издала специальный указ, гласивший, что если в семействе Карлайл не будут рождаться сыновья, герцогский титул переходит старшей дочери. Она же, выйдя замуж и родив сына, передаст свой титул ему. По своей милости королева утвердила свой вердикт на вечные времена, гарантировав тем самым, что род Карлайлов отныне никогда не прервется.
      – Крошка не почувствует боли, ваша милость, и ранка вскоре заживет.
      Повитуха продолжала говорить, но Джеффри уже не слушал ее. Он стоял возле кровати, не сводя повлажневших глаз от лежащих перед ним младенцев. «Мои дочери», – думал он с умилением. Малышки и впрямь были совершенно одинаковыми, вплоть до фамильного родимого пятна, похожего на крест, расположенного над сердцем. С таким пятном рождалось уже десятое поколение Карлайлов.
      Герцог наклонился к кровати и нежно поцеловал порезанную ручку старшей дочери, мысленно прося у нее прощения за пролитую кровь и сожалея о том, что ему пришлось пометить свою наследницу таким варварским способом. Но выделить с самого начала ту из сестер, к которой со временем перейдет его титул, было прямой обязанностью Джеффри.
      О том, что такое ответственность, он знал с ранней юности. Ему было всего восемнадцать, когда умер его отец, Малкольм Карлайл, не оставив Джеффри практически ничего, кроме своего титула. Мать Джеффри умерла при родах. Герцог так и не смог пережить эту утрату. Поручив воспитание собственного сына слугам и наставникам, Малкольм провел остаток своих дней за бутылкой вина и картами, успев пустить по ветру почти все несметное состояние Карлайлов.
      Вступив в права наследства и обнаружив бедственное состояние дел, Джеффри дал себе клятву восстановить пошатнувшееся финансовое положение семьи и вернуть утраченное. На ближайшие годы это стало его главной целью, и он сумел добиться успеха, превратившись за какие-то девять лет в одного из богатейших людей во всей Европе. За изрядное умение приумножать свои доходы он даже получил прозвище – Лорд Мидас, в честь мифического царя, превращавшего в золото все, к чему прикасались его руки. Но прошло еще какое-то время, и погоня за богатством отошла у Джеффри на второй план. Он влюбился.
      – Джеффри! Как там наши малютки? С ними все в порядке? Для новорожденных они ведут себя слишком тихо.
      Голос жены вывел Джеффри из задумчивости. Он осторожно завернул дочерей в одеяльца и понес показать их своей обожаемой Евангелине.
      – Они чувствуют себя прекрасно, любовь моя, – сказал он, счастливо улыбаясь жене. – А ты поторопись насладиться тишиной, потому что, как мне кажется, эта прелестная парочка еще задаст тебе жару.
      Тут одна из новорожденных тоненько заплакала – возможно, от боли в руке, порезанной острым лезвием, – и ее никак не могли успокоить нежные уговоры отца. Тогда Евангелина осторожно приняла плачущую дочку на руки.
      – Джеффри, мы условились с тобой назвать нашу первую дочь Кэтрин Элизабет, в честь твоей матери, – сказала она. – Но раз уж господь одарил нас сразу двумя, я хотела бы назвать вторую Викторией Роксанной, в честь своей матери. Ты не станешь возражать?
      Герцог посмотрел на жену счастливыми глазами, наклонился и сказал, поправив золотистый локон, упавший ей на лоб:
      – Это чудесные имена, любовь моя. Но только как нам теперь разобрать, кто из них Кэтрин, а кто Виктория?
      Евангелина посмотрела на прижатую к груди дочурку. Та, продолжая тянуть сосок своим крошечным беззубым ротиком, раскрыла ладошку с подсыхающей ранкой.
      – Кэтрин – это она, – ответила Евангелина, грустно глядя на порез.
      Джеффри разделял печаль жены и решил, что впредь будет различать своих дочерей иначе.
      На следующий день он заказал у местного ювелира золотые кулоны и вскоре своими руками надел на дочерей тонкие цепочки с полированными сердечками, на которых были тонко выгравированы их инициалы.
      После этого Джеффри распорядился, чтобы снимать эти кулоны с его дочерей не смел никто и никогда.
      А для себя он твердо решил, что никогда больше не взглянет на этот проклятый шрам, оставшийся на руке Кэтрин.

       Феллсмор Мэнор,
       Ирландия
       Декабрь, 1784 год
      – Ты, конечно, чудесная девочка, Кэтрин Элизабет, – добродушно ворчала старая няня, заворачивая ребенка в розовое одеяльце, – но почему ты до сих пор не спишь? Время уже за полночь. Все давно уснули – и папа, и мама, и твоя сестричка. Не стыдно тебе?
      Старой Элле Маккей из Дублина было восемьдесят лет, и она успела вынянчить на своих руках три поколения Карлайлов. Разумеется, за столько лет она стала в этом доме скорее членом семьи, чем служанкой. Ей предлагали уйти на покой, но Элла, невзирая на свои годы, взялась поднять на ноги и маленьких близнецов Кэтрин и Викторию.
      От своей матери девочки унаследовали золотистый цвет волос и тонкие черты лица, однако глаза их, бывшие поначалу голубыми, как у всех новорожденных, вскоре приобрели новый оттенок и стали изумрудно-зелеными, как у отца. Элла любила их обеих, не уставая удивляться резвости малышек. Особенно неугомонной была Кэтрин, которая в свой год с небольшим уже вовсю забиралась куда угодно и пыталась ползать по всему дому. Она отличалась не только своим любопытством, но и сильным голосом, целыми днями звеневшим под сводами Феллсмор Мэнора.
      Не желая разбудить кого-нибудь, Элла унесла девочку в темную кладовую, примыкавшую к кухне, надеясь наконец убаюкать непоседу, предварительно напоив ее теплым молоком.
      Возясь с чашкой, Элла вдруг услышала приближающиеся мужские голоса. Она узнала Дики и Биллетса, новых рабочих, которых наняли совсем недавно. Не желая, чтобы ее увидели в ночной рубашке, Элла прикрыла за собой дверь кладовой.
      – Почему именно этой ночью, Дики? Гроза приближается.
      – Именно поэтому, осел! В такую ночь никто сюда не сунется, а значит, и свидетелей не будет!
      – Не понимаю, что он имеет против этих людей, Дики. Мне самому они кажутся такими добрыми.
      – Возможно, но его светлость желает видеть их мертвыми. Иначе он не сможет получить наследство.
      Элла приникла к двери и обратилась в слух. Дики и Биллетс торопились, проглатывали слова, и Элла не все разобрала, но и того, что ей удалось расслышать, было достаточно, чтобы умереть со страху на месте.
      – Биллетс, не забудь прихватить свечу и масло для лампы. После того, как дело будет сделано, мы должны будем подпалить это гнездо.
      – Ох, Дики, но ведь убивать детей – это смертный грех, – захныкал Биллетс. – За это наши души будут вечно гореть в аду, так говорит наш священник. А если нас поймают, то наша с тобой жизнь и ломаного гроша стоить не будет.
      – Раньше нужно было думать об этом, болван. А теперь ослушаться Эдварда Демьена – это все равно что самому себе затянуть веревку на шее. Шевелись! И помни, что, если кто-нибудь станет сопротивляться, ты должен будешь его пристрелить. Ну, давай, зажигай свечу, и пошли.
      – Ах, Эдвард, Эдвард, – чуть слышно прошептала Элла побелевшими от ужаса губами. – Как далеко завела тебя твоя зависть. Как же ты мог замыслить такое после всего, что сделал для тебя твой брат?
      Элла осторожно приоткрыла дверь и выглянула в кухню.
      «Господи, что же делать? – подумала она. – Эти двое уже подходят к лестнице. Мне теперь не опередить их и не поднять тревоги».
      Почувствовав, что ее тянут за волосы, Элла опустила взгляд и увидела, что Кэтрин молча смотрит на нее своими внимательными глазенками.
      – Боже милостивый! – воскликнула Элла. – Я унесу тебя из дома, Кэтрин, только молчи. Тсс! Старая Элла спасет тебя, вот увидишь.
      Она осторожно вышла из кладовой, тут же почувствовала запах гари и снова услышала приближающиеся голоса Дики и Биллетса. Не теряя ни секунды, Элла завернула в одеяло Кэтрин, схватила свою шерстяную накидку, набросила ее на плечи и выскочила через заднюю дверь в ночную тьму.
      Отбежав подальше и оглянувшись, она увидела яркое пламя, бушующее в окнах нижнего этажа. Со звоном лопнуло оконное стекло, и огромный столб огня выплеснулся наружу, освещая все вокруг зловещим алым светом, в котором Элла сумела рассмотреть убегавших от дома Дики и Биллетса. Она прикрыла девочку краем накидки, и ноги сами понесли ее в сторону моря.
      С неба хлынули ледяные струи дождя, застучали горошины града. Тонкие туфли Эллы немедленно промокли, но она продолжала свой отчаянный бег, прижимая к груди крохотное детское тельце, и не останавливалась до тех пор, пока не оказалась на краю бухты, окруженной скалами.
      Ливень утих. Из-за туч показалась полная луна. Впереди Элла увидела горящие факелы и, не задумываясь, бросилась туда.
 
      Капитан Шон О'Бэньон был контрабандистом. Он подошел в эту ночь к побережью Ирландии для того, чтобы переправить на сушу свой груз. Наверное, был промысел божий в том, что он, несмотря на темень, сумел разглядеть в ночи фигуру бегущей женщины. Шон кликнул своего первого помощника, Пэдрика, и вместе с ним поспешил навстречу. Они подбежали как раз в ту минуту, когда пожилая женщина обессилела и упала на землю. Шон наклонился, желая помочь ей подняться.
      – Все в порядке, матушка, не беспокойтесь, – сказал он. – Мы отнесем вас к себе, и вы сможете отогреться.
      – Для меня все кончено, – с трудом промолвила старая Элла, медленно покачав головой. – Возьмите девочку… Всю ее семью убили… Ее тоже хотели убить, но… Я сумела обмануть их… Расскажите ей потом, что это я спасла ее от смерти.
      Элла говорила так тихо, что Шону пришлось наклониться, чуть ли не приложив ухо прямо к ее губам.
      – О ком вы говорите, матушка? – спросил он. – И кому, кроме вас, еще нужна наша помощь?
      Прежде чем старая женщина успела ответить, он сам заметил детскую головку с золотистыми волосами, торчавшую из складок промокшей одежды.
      Крошка посмотрела на него и улыбнулась, потянувшись ручонками к заросшим щекам Шона. Он не успел и глазом моргнуть, как тонкие сильные пальчики впились в его рыжую бороду.
      – Эй, эй, мне больно, – сказал капитан, осторожно освобождаясь от ее руки. Девочка не испугалась, не закричала, она лишь весело рассмеялась, и Шон не мог не улыбнуться в ответ.
      – Ее зовут Кэтрин, – прошептала Элла, умоляюще глядя в лицо капитану. – Прошу вас, не обижайте ее.
      – Но чья она, эта крошка? – спросил Шон. – И остались ли у нее родственники, которым можно было бы ее передать?
      – Никого, – покачала головой няня. – Она теперь совершенно одна. Обещайте, что будете заботиться о ней и отдадите ее в хорошие добрые руки.
      – Клянусь, – заверил старую женщину капитан. – Не беспокойтесь за нее, почтенная леди. Шон О'Бэньон по прозвищу Ирландский Ястреб умеет держать свое слово.
      – Не обмани меня, О'Бэньон, иначе я вернусь с того света и задушу тебя своими руками. – Элла нежно прикоснулась к щеке девочки дрожащими пальцами и поморщилась от боли, разрывавшей ее старое, уставшее жить сердце. – Будь счастлива, Кэтрин, и помни, что старая Элла никогда не оставит тебя.
      С этими словами она закрыла глаза и тихо умерла.
      Шон медленно поднялся, держа ребенка в больших заскорузлых ладонях. Он укутал девочку своим плащом, приказал Пэдрику позвать матросов, чтобы похоронить старую Эллу, а затем повернулся и медленно зашагал к своему судну, стоявшему на якоре возле самой кромки прибоя.
      Кэтрин положила головку на плечо капитана и снова принялась играть его бакенбардами. Шон увидел в лунном свете доверчивую улыбку девочки и понял, что отныне он уже никогда не расстанется с этим очаровательным созданием.
      – Ну что же, милая леди, – сказал Шон. – Как видно, сама судьба свела нас с тобой навеки. Отныне ты будешь моей дочерью. Я познакомлю тебя с моей женой, Эрин. Она всегда говорила мне, что хотела бы иметь много детей, так что лишней в нашей семье ты не станешь.
      Пэдрик провожал своего капитана долгим взглядом, и ветер доносил до него слова Шона.
      – …И с твоими новыми братиками, Колином и Родериком. Только не вздумай называть его этим именем, он все равно не отзовется. Хотя ему всего пять лет, он уже не желает, чтобы его называли иначе как Рори. Ох и упрямый малец, скажу я тебе! Сам не могу понять, и в кого только он таким уродился…

       Карлайл-Хаус,
       Лондон
       10 декабря 1784 года
      – Будь ты проклят! – выкрикнул Эдвард Демьен, подняв голову к портрету брата, висевшему над камином.
      Душа Эдварда была окутана таким мраком, что, если бы ее можно было увидеть, она оказалась бы под стать его темным волосам и блестящим черным глазам. Впрочем, Эдварду было от чего прийти в отчаяние – вся его жизнь катилась в бездонную пропасть, и виноват в этом, конечно же, старший брат, Джеффри.
      – Будь ты проклят, Джеффри, – повторил Эдвард, не сводя глаз с портрета. – Наш покойный отец, Малкольм, был, конечно, никудышным папашей, но тебе-то он, по крайней мере, хоть что-то оставил: свой титул и свою фамилию. А я? Я вообще рос в приюте, пока ты не вытащил меня оттуда двенадцать лет тому назад.
      Эдвард провел дрожащими пальцами по своим спутанным волосам, нервно прошелся по кабинету и снова заговорил, обращаясь к воображаемому брату:
      – Да, Джеффри, ты всегда был баловнем судьбы. Тебе досталось все – и титул, и деньги, и даже женщина, которую я люблю. Проклятье! Ведь Евангелина должна была стать моей женой, а не твоей, ты слышишь? Моей!
      Евангелина была единственной дочерью сэра Томаса Уэстлейка, одного из деловых партнеров Джеффри. Два года тому назад сэр Томас умер, и тогда Джеффри решил стать опекуном его дочери – разумеется, оговорив это предварительно с Эдвардом. Так в их доме появилась Евангелина.
      В то время Евангелине исполнилось девятнадцать лет, и она вступила в пору расцвета, когда бутон, заключенный в девушке, начинает раскрываться, являя удивленному взору юную, прелестную женщину ослепительной красоты и грации.
      Впервые увидев Евангелину в доме брата, Эдвард влюбился в нее – безумно и безрассудно. Он стал пользоваться каждой отлучкой Джеффри из дома для того, чтобы оказаться рядом с Евангелиной. Эдвард водил ее в церковь, на прогулки, в магазины и чувствовал себя счастливым, как каждый влюбленный человек. Будущее начинало казаться ему все более и более прекрасным. Эдвард мечтал о том, что закончит последний семестр в Оксфорде, затем вернется, сделает Евангелине официальное предложение и…
      – Ты обокрал меня, Джеффри! – гневно выкрикнул Эдвард, грозя портрету вытянутым пальцем. – Пока я заканчивал университет, ты увел у меня из-под носа девушку, о которой я мечтал всю жизнь! Когда я узнал об этом и примчался домой, чтобы просить Евангелину изменить свое решение и выйти замуж не за тебя, а за меня, было уже поздно. Она сказала, что любит тебя, а мне… Ты знаешь, что она предложила мне? Дружбу!
      Эдвард истерично воскликнул, упал в кресло и сделал большой глоток из стоявшего на столе бокала с бренди. Он снова испытывал сейчас ту боль, которой отозвался в его душе отказ Евангелины. Тогда он смертельно обиделся на них обоих. На Джеффри – за то, что он украл у него невесту, а на Евангелину – за то, что та не оправдала его надежд. Ну конечно, что же удивительного в том, что Евангелина выбрала не его, а старшего брата! Ведь у того есть все – и деньги, и титул, а у него, у Эдварда, ровным счетом ничего.
      Так Эдвард потерял и старшего брата, и свою несостоявшуюся невесту. Впрочем, свой университетский диплом он тоже потерял, решив не возвращаться в Оксфорд. Вместо этого он остался в Лондоне и принялся просиживать целыми днями в доме брата, преследуя Евангелину взглядом везде, где только было возможно, – за столом, в гостиной, при любой случайной встрече. При этом в отсутствие Джеффри он никогда не заводил с ней разговор, просто молчал и сверлил «изменницу» взглядом, желая тем самым добиться ее раскаяния.
      У Джеффри тоже были проблемы, связанные с Евангелиной, но совсем иного порядка. Ему пришлось пересмотреть свои планы относительно представления своей будущей жены высшему лондонскому свету. Евангелина, выросшая в отцовском поместье в Эссексе и привыкшая к простой деревенской жизни, была не готова к этому. Поведение Джеффри тогда повергло Эдварда в изумление.
      Во-первых, Джеффри отменил пышные торжества, связанные со свадьбой. Вместо этого они с Евангелиной обвенчались в маленькой церкви в присутствии всего лишь нескольких самых близких друзей. А после свадьбы Джеффри увез свою молодую жену в Ирландию, в поместье, принадлежавшее его матери и затерянное на морском побережье посреди дикой природы.
      Однако больше всего Эдварда поразило последнее из решений, принятых старшим братом. Уезжая в Ирландию, он предложил Эдварду взять на время своего отсутствия управление всеми делами дома Карлайлов. Эдвард стал отказываться, ссылаясь на свою полную неподготовленность и неопытность, но герцог сумел настоять на своем. «Все мы – одна семья, – убеждал он тогда Эдварда, – и я хочу, чтобы ты, мой брат, тоже принимал участие в семейном бизнесе».
      В конце концов Эдвард принял предложение Джеффри. Он даже надеялся в глубине души, что напряженная работа поможет ему поскорее забыть об утерянной им навек Евангелине.
      Оставляя Эдварда управлять семейными делами, Джеффри дал ему все полномочия и назначил очень высокое жалованье, а также процент от прибыли. В первый год все шло хорошо. Ежемесячно братья обменивались письмами – теплыми по форме, но деловыми по существу.
      Но в прошлом октябре Эдвард получил от брата письмо, резко отличавшееся от всех предыдущих. В нем Джеффри не спрашивал ни о том, как идут дела, ни о положении на рынке ценных бумаг, но писал о счастливом событии: Евангелина родила пару прелестных девочек-близнецов. Герцог писал о дочерях с восторгом, больно ранившим сердце Эдварда.
      – Будь ты проклят, Джеффри, будь ты проклят! – выкрикнул тогда Эдвард. – Эти девочки должны были быть моими дочерьми, а не твоими! А теперь ты наслаждаешься своим счастьем, а я должен работать за тебя день и ночь!
      Он смял и отбросил в сторону письмо, обжигавшее ему пальцы.
      – Нет, епископ прав, – продолжил он, – и начиная с сегодняшнего дня я должен жить только ради себя самого!
      Епископ Чемберлен стал духовником Эдварда два года тому назад, вскоре после того, как они познакомились в Оксфорде. Старый, опытный, все еще имеющий большую власть, священник хорошо знал покойного Малкольма Карлайла и всем сердцем презирал его. Именно от епископа Чемберлена Эдвард узнал всю правду о том, как Малкольм заставил его мать отказаться от сына. Уже тогда епископ пытался посеять вражду между братьями, призывал Эдварда отомстить Джеффри за свою искалеченную жизнь, но Эдвард оставался глух к его словам – во всяком случае, до этого дня.
      Вскоре после получения письма, сыгравшего роковую роль в его судьбе, Эдвард возобновил утраченные было знакомства со своими старыми друзьями и быстро влился в их круг. Стал сначала завсегдатаем закрытых лондонских клубов, а затем пристрастился к карточной игре и начал вовсю просаживать деньги. Игроком Эдвард оказался никудышным и слишком азартным. Поначалу он проигрывал собственные деньги, а когда они кончились, залез в семейную кассу, подделав подпись Джеффри на чеках. Эдвард проматывал не только деньги Карлайлов, но и наследство Евангелины, чье состояние вошло в их единый семейный фонд.
      Вскоре пришло еще одно письмо, окончательно поставившее Эдварда на грань катастрофы. Джеффри писал, что к Рождеству собирается вернуться в Лондон со всей своей семьей.
      Теперь раскрытие преступлений, совершенных Эдвардом, стало лишь вопросом времени. Ему уже мерещились суд и тюрьма, и эти мысли приводили Эдварда в ярость. Проклятый Джеффри! У него-то есть в жизни все – и титул, и деньги, и женщина, которую Эдвард продолжал страстно желать. Гнев подтолкнул запутавшегося, озлобленного Эдварда к мести. Он решил, что Джеффри и Евангелина должны умереть. Эдвард нанял двоих убийц и отправил их в Ирландию, в Феллсмор. Эдвард знал, что после смерти брата и его семьи он унаследует все, кроме титула, поскольку незаконнорожденный не может стать герцогом. В остальном же это был прекрасный план.
      Во всяком случае, Эдвард сумел убедить себя в этом.
      И вот сегодня пришло новое письмо из Ирландии, но на этот раз не от Джеффри, а из местной полиции. Эдварда извещали о том, что в доме его брата был сильный пожар, но по счастливой случайности направление ветра спасло семью герцога. Дотла выгорели лишь помещения для прислуги, кухня и детская. В огне погибли экономка и одна из дочерей Джеффри, причем пламя было настолько сильным, что полиции не удалось обнаружить никаких останков. Сам герцог, его жена и одна из дочерей, Виктория, остались живы. Джеффри и Виктория не пострадали совершенно, что же касается Евангелины, то она получила сильные ожоги, пытаясь найти в огне свою вторую дочь. Как только герцогиня будет способна перенести дорогу, вся семья отправится в Лондон. По мнению местного доктора, это может произойти не ранее чем через шесть недель. Впрочем, более подробно обо всем Эдварду сообщит сам Джеффри, как только немного оправится от потрясения.
      Эдвард допил бренди, резко поднялся на ноги и принялся кружить по кабинету, бормоча себе под нос:
      – Шесть недель, шесть месяцев… Да хоть шесть лет! Где мне, черт побери, взять эти проклятые тридцать тысяч фунтов? Мои дорогие приятели отвернулись от меня, как только стало известно о том, что я проигрался и залез в долги. Об этом знают и в клубах, так что теперь меня там и на порог не пустят. Проклятье! Епископ? Нет, эта старая развалина в митре мне не поможет… Где же мне взять эти проклятые деньги? В какую дверь толкнуться?.. Пожалуй, у меня остался только один выход – ехать в Седвик Мэнор…
      Эдвард усмехнулся, несмотря на свое безвыходное положение. Впрочем, с этой минуты оно не казалось ему таким уж безнадежным. Лорелея Сент-Джеймс, графиня Седвик… Одна из богатейших вдовушек во всей Англии и к тому же прелестная. Только она не отвернулась от Эдварда, когда тот попал в трудное положение. Напротив, она всячески подчеркивала свое расположение к нему и не раз приглашала навестить ее в Седвик Мэноре. Нужно не откладывая черкнуть графине несколько слов и отправляться на свидание с ней, причем сегодня же, немедленно. Лорелея – единственный человек на свете, который может ему помочь.
 
      Лорелея Сент-Джеймс приподняла край своего шелкового бледно-зеленого платья и поудобнее уселась перед большим зеркалом.
      – Как ты думаешь, Розали, понравится мое платье Эдварду? – спросила она.
      – Как всякий настоящий мужчина, миледи, – фамильярно хихикнула служанка, – он непременно оценит ваше платье. Ведь оно так выгодно подчеркивает вашу фигуру, так идет к цвету глаз… Я уверена, что Эдвард будет просто ослеплен.
      Лорелея взяла с туалетного столика гребень, провела им по своим густым иссиня-черным волосам.
      – Ослеплен… Неплохо для начала, Розали, но этого мне мало.
      – Ну, я не сомневаюсь, что такой пылкий кавалер сумеет согреть вам постель.
      – В этом я тоже не сомневаюсь, Розали, но мне нужно большего. Я хочу, чтобы Эдвард стал моим мужем, – сказала Лорелея и повела рукой в сторону служанки. – Но если ты сейчас скажешь мне хоть слово о том, что Эдвард намного моложе меня, я собственными руками сброшу тебя с балкона, так и знай.
      Розали еще раз хихикнула и взяла гребень из руки своей хозяйки.
      – Напрасно вы так говорите, миледи. Ведь я помню вас с юности, когда вы были еще совсем молоденькой девушкой. Я знаю вас так, как не знает, наверное, никто на целом свете. Если вы считаете, что брак с этим парнем может сделать вас счастливой, – в добрый час. Можете не сомневаться, я помогу вам всем, чем только смогу. А теперь сядьте прямо, чтобы я могла закончить к его приезду вашу прическу.
      Лорелея задумчиво посмотрела на свое отражение в зеркале.
      – Как правило, все бывает иначе, и мужчины берут себе в жены девушек намного моложе себя. Да мне самой было всего семнадцать лет, когда я выходила за Винсента, а ведь ему тогда уже исполнилось сорок девять.
      – Да, я помню, какой тогда разгорелся скандал вокруг вашей свадьбы, – кивнула головой Розали. – Впрочем, я никогда не осуждала вас за то, что вы решили связать свою судьбу с симпатичным вдовцом – богатым, как король, и к тому же совершенно одиноким. Сэр Винсент любил вас.
      – К сожалению, Винсент Сент-Джеймс оказался слабаком, – жестко заметила Лорелея. – Когда вся эта титулованная свора отвернулась от него после нашей свадьбы, считая, что он запятнал свой графский титул, женившись на дочери простого торговца, он не нашел в себе сил ответить как подобает настоящему мужчине. Конечно, он изо всех сил пытался сохранить независимый вид, но я-то знала, как сильно ранило его душу такое отношение к нему в высшем свете, будь он проклят. И тогда бедный Винсент не нашел ничего лучше, чем запить. И он запил, да так крепко, что всего через два года сошел в могилу.
      – Зато вы сумели за него отомстить всем им, миледи.
      Лорелея невольно улыбнулась, вспомнив те веселые деньки, когда она, богатая и свободная, объявила настоящую войну лондонскому свету. Для этого она сначала завязала знакомство с такими же, как она сама, изгоями, которых свет не желал впускать в свой тесный круг, а затем стала настоящей королевой повес и бунтарей, устраивая для них роскошные приемы в своем городском доме. Здесь не только танцевали и пили тонкие вина, но еще и играли – азартно, по-крупному.
      Шли годы, но вечера в доме графини Седвик не теряли своей популярности. Как раз на одном из таких вечеров Лорелея и познакомилась с Эдвардом Демьеном. С первого взгляда она была очарована молодым красавцем, а узнав о бедственном его положении, принялась строить собственные планы.
      Несмотря ни на что, Эдвард был Карлайлом, пускай и незаконнорожденным. Получить в мужья сводного брата могущественного герцога казалось Лорелее весьма соблазнительным, ведь, несмотря на восемнадцать лет, прошедшие со дня смерти Винсента, ей так и не удалось преодолеть порог лондонского света. Что ж, пускай они попробуют не принять ее, когда она станет женой Эдварда!
      Узнав о карточных долгах Эдварда, Лорелея приказала своим поверенным начать скупать его векселя, а заодно и долговые расписки на собственность в Сассексе. На сегодняшний день Эдвард уже был ее личным должником, и это значительно упрощало дело.
      В дверь, предварительно постучав, заглянул дворецкий и почтительно доложил о том, что визитер прибыл и препровожден в гостиную. Лорелея бросила последний взгляд на свое отражение в зеркале, встала и направилась к выходу.
      – Счастливой охоты, миледи, – улыбнулась ей вслед Розали.
      – Счастливой? Не знаю, – рассмеялась Лорелея, – но в том, что охота будет удачной, не сомневаюсь ни на миг.
 
      – Эдвард, дорогой, я так рада видеть вас, – улыбнулась Лорелея, пока Эдвард почтительно целовал ей руку. – Не хотите ли чаю? Мой шеф-повар Анри испек сегодня какое-то невероятное печенье. Приказать принести?
      – Нет, благодарю вас, миледи, – отрицательно покачал головой Эдвард. – Я высоко ценю талант Анри, но сегодня у меня, к сожалению, совершенно нет аппетита.
      – Бедняжка, – проворковала Лорелея, – вы чем-то сильно расстроены? Присядьте и расскажите мне все.
      С видом сердечного участия Лорелея положила ладонь на руку Эдварда, и тот честно и откровенно признался в том, что хотел бы занять у графини денег. Лорелея внимательно выслушала его и ответила со вздохом:
      – Мы с вами добрые друзья, Эдвард, и если бы речь шла о сотне-другой фунтов, я дала бы их вам, не раздумывая. Но тридцать тысяч… Какие гарантии у вас под такую крупную сумму?
      – Только слово джентльмена.
      – Я, разумеется, верю в вашу искренность, Эдвард, но тридцать тысяч фунтов… Нет, я не смогу их одолжить вам.
      Убитый, нет, просто раздавленный отказом, Эдвард встал и направился к двери.
      – Благодарю вас хотя бы за то, что вы согласились выслушать меня, графиня.
      – Одну минутку, Эдвард. Я не могу одолжить вам эти деньги, но я могу их вам дать.
      – Каким образом, графиня?
      – В качестве свадебного подарка, дорогой. Все, чего я хочу, – это видеть вас своим мужем. Помимо денег и дома, вы можете получить графский титул. Женитесь на мне, и вы станете новым графом Седвиком.
      – Я, графом? Нет, это невозможно!
      – Отчего же? – улыбнулась Лорелея. – С моими деньгами и связями для вас не станет ничего невозможного. Ведь мне обязаны многие люди, включая кронпринца. Ведь это именно я, и никто другой, познакомила принца с его возлюбленной, миссис Фитцгерберт. Принцу не составит труда моментально подписать все необходимые бумаги, которые сделают вас графом. Вам нужно только сказать для этого «да».
      – Хорошо, – не раздумывая, кивнул головой Эдвард. – Хорошо, Лорелея, я женюсь на вас. Но деньги нужны мне как можно скорее, чтобы успеть выкупить закладные на имущество в Сассексе.
      – Не беспокойся об этом, дорогой. Мой стряпчий позаботится об этом, как только будет подписан наш брачный контракт. Он же проследит за тем, чтобы были погашены и все остальные твои долги. Кроме того, ты станешь получать достаточно денег на расходы. У тебя будет титул, будут дома и поместья и все прочее, что подобает иметь графу Седвику, хотя распоряжаться основным капиталом буду я сама. Ну как, можно считать, что мы договорились?