Глава 13

Джон и Фонг сидели в кабинке техасско-мексиканского ресторанчика. С потолка свисал конический светильник: по деревянным балкам были развешаны папоротники. Было пять тридцать — слишком рано для обеденного столпотворения, но с приближением этого радостного часа народу все прибывало: хакеры при галстуках, агенты по продаже недвижимости. Крупная блондинка восседала на своем обычном месте за стойкой бара. Ей можно было дать по крайней мере лет на десять меньше, если бы не сигарета во рту и не оглушительный смех. По ресторану разносился запах фрижоле и фажита; блюда, изобретенные мексиканскими крестьянами, продавались здесь по ценам, превосходящим все их мечты.

Фонг пила скотч, Джон потягивал бурбон. Еда стояла нетронутой.

— Все изменилось с тех пор, как я жила здесь ребенком, — сказала Фонг.

— Ты выросла здесь? — поинтересовался Джон.

— Нет, я попала сюда уже довольно большой. Последние классы школы. Когда мама уже серьезно болела, папа перевелся сюда — ради нас обеих.

— Тебя звали ФЛ — фифа из Лэнгли?

— Официальная формулировка гласила, что отец «прикомандирован к штату посольства». Я вовсе не фифа из Лэнгли и не дитя шпиона.

— Они дразнили тебя так?

— У меня было много прозвищ. Крутая. Пижонка. Сирота.

— Здесь?

— Не столько здесь, сколько в Лондоне, — здесь не столь сильные предрассудки, а в начальной школе были те еще забияки, и доходило до смертного боя.

— Где было лучше всего?

— Почти везде было замечательно. Рим. Африка. Несколько раз мы ездили вдвоем, мама и я, независимо оттого, куда в это время направляли папу. Париж...

— Я люблю Париж.

— Я тоже. Прекрасно побывать там в юности, — она улыбнулась. — Я была предоставлена самой себе, папа...

Она горестно вздохнула.

— Я провела год в Швеции, училась в шведской школе-интернате. Швеция — это опыт рассудительности. Нейтралитет, граничащий с безразличием, и в каждой семье армейский пулемет под кроватью главы семейства.

— Сколько тебе было, когда они удочерили тебя?

— Не меньше четырех — по крайней мере мы так считали. В Сайгоне в шестьдесят седьмом весь центр был в руинах. У монахинь была вера, но не было картотеки. Папа рассказывал, что когда они с мамой пришли в сиротский приют, то заметили ребенка, который стоял в стороне, сжимая кулаки.

Я была очень зла на него, у меня не было причин злиться на него, просто он был... Я никогда не могла забыть, что он, и мама тоже, хотя она оставила управление сразу после того, как они взяли меня, я имею в виду... что ЦРУ, черт возьми, что они начали войну, которая убила моих... моих настоящих родителей!

— Каждый несет свою долю ответственности...

— Я понимаю это, — сказала она. — Но то, что ты понимаешь умом, и то, что ты чувствуешь сердцем, и то, что по ночам нашептывает твой шкаф... это все приводит к такой путанице. Особенно когда ты молод. Ты можешь много всякого натворить. Наговорить всякой чепухи.

Она высморкалась в салфетку. Джон потягивал свой бурбон, давая Фонг отдохнуть от его внимательного взгляда.

— Он когда-нибудь рассказывал обо мне? — спросила она.

— Он никогда не терял бдительности, — сказал Джон, наблюдая за ней.

— Лучший комплимент для шпиона. Вы обожаете из всего делать секреты. Даже в США он оставался бульдогом-оперативником. А как насчет тебя? — помолчав, спросила она.

— Представитель при конгрессе, — ответил Джон.

— Думаешь, ФЛ купится на твою легенду? Мне нужна она. Мне нужно ее доверие.

— Я работал в оперативном отделе, — признался Джон.

— Политический консультант? Военный атташе? Шофер?

«Поступай по отношению к другим так, как ты хочешь, чтобы они поступали по отношению к тебе» — так всегда говорила его мать. Умение придумывать правдоподобную ложь было его профессиональной привычкой.

Правда. Ей необходима правда.

— Я был БП, — признался он. — Без официального прикрытия. Никак не связан с посольством. Шефы в центре знали, где я нахожусь, но во время выполнения задания я ни с кем не поддерживал контакта.

— Где ты бывал?

— Твой папа когда-нибудь рассказывал тебе, где и с каким заданием он был?

— Напрямую никогда. А теперь уже и не расскажет. Пожалуйста, — сказала она. — Я не выношу вежливой болтовни, я не хочу выслушивать ложь... На сегодня достаточно моих воспоминаний. Лучше расскажи что-нибудь о себе, чтобы скоротать время.

— На втором году обучения в колледже, — сказал Джон, — я увлекся изучением китайского и вступил в Американское общество будущих политиков. Они привезли нас в Вашингтон — три месяца в штате у сенатора, три месяца на стороне Белого дома. Мне понравился процесс осуществления власти, захотелось работать на переднем крае. К тому же мне надоела школа, хотелось...

— Спасти мир?

— Что-то вроде.

— Ну, за последние десятилетия этим никого не удивишь, — заметила она.

— Приятно услышать лестные слова в свой адрес.

Впервые он увидел ее улыбку.

— Ты не проходил подготовки на их базе?

— Нет. А чем ты занимаешься в Чикаго?

— Так, ничего важного, — сказала она.

— Я что-то сомневаюсь.

Она поглядела на него. Допила свой скотч. Джон подал знак официанту повторить, и она не протестовала.

— В Чикаго, — сказала она, — я работаю редактором в «Легал таймс», газете, ориентированной на юристов. В Сан-Франциско я год преподавала в школе, боролась против влияния телевидения на сердца и умы подрастающего поколения. Проиграла. В Цинциннати работала секретарем в одной юридической конторе. В Нью-Йорке — рецензентом в издательстве.

— Да, достаточно перемещений за не такой уж большой срок.

— Я уезжаю, когда чувствую, что пришло время. Где тебя готовили?

— Почему ты думаешь, что я должен тебе это рассказывать?

— Потому, что я здесь.

Официант принес их выпивку.

— Не отговаривайся тем, что ты пьян, — сказала она, потягивая свой скотч. — Расскажи мне об этом. Он действительно... Это действительно был несчастный случай?

Смотри ей прямо в глаза.

— Насколько мне известно, да.

— Ты мог спасти его?

Вот он, этот вопрос, жестокий и оправданный.

— Я задавал себе этот вопрос тысячу раз, — ответил Джон. — Нет, не мог.

Она отвела глаза в сторону. Сказала:

— Я разговаривала с ним в воскресенье.

— Что он говорил?

Она прошептала:

— Что любит меня.

Она прижала кулак ко лбу, закрыла глаза. Ни одна слезинка не упала на белую скатерть стола, не разбавила ее скотч.

— Что он любит меня, — сказала она минуту спустя, глядя прямо на Джона. Ее голос был ровным и спокойным.

— В каком состоянии он был?

— Что ты имеешь в виду? — спросила она.

— У него все было в порядке? Он был счастлив?

— Ты встречался с ним каждый день, — напомнила она. — Кому это лучше знать, как не тебе?

— Я знал его в основном по работе, — сказал Джон. — Он выглядел уставшим.

— Он сказал, что много работает. Вечерами. В выходные.

— Над чем?

— Тебя интересует, не забыл ли он о бдительности? Не стал ли делиться со мной секретами компании по открытой линии? Если ты...

— Нет.

— ...что-то пытаешься выловить, то, черт возьми, здесь ты ничего не найдешь. Уверена, черт меня подери, что мой отец всегда был верен и делал все для того, чтобы каждый чертов Мэтьюс независимо оттого, что за кровь течет в его жилах, был верен и...

Повышенные тона, на которые она перешла, стали привлекать взгляды присутствовавших. Она заметила это и сразу стихла. Принялась рассматривать белую скатерть.

— Извини, — сказала она. — Я...

— Ты поступила самым лучшим из всех возможных способов.

— Надеюсь, — прошептала она. — Это то, чего он всегда требовал.

Какое-то время они молча выпивали.

— Он звонил мне из автомата, — заметила она. — Почему?

— Могло быть множество причин.

— Что случилось с фотографиями? — задала она следующий вопрос. — Дом выглядит так, как будто его не раз перетряхнули.

— Где ты нахваталась такой терминологии?

— Мои родители не могли скрыть все свои секреты, — ответила она. — Почему он снял все мои фотографии? Округ Колумбия — это ведь не иностранный форпост, где «плохой Джо» может перетрясти твои веши в поисках компромата. Черт, ведь «плохой Джо» умер вместе с Берлинской стеной!

— "Плохие Джо" всегда найдутся, — философски заметил Джон.

— Кто они, эти «плохие Джо», в случае с моим отцом?

— Я не знаю, — сказал Джон. — Он когда-нибудь говорил об этом?

— Он говорил, что не видел меня с Рождества. — Она покачала головой и улыбнулась во второй раз: — Думаю, папа все-таки врал мне.

— Нет.

— А ты лжешь мне?

— И не собирался.

— Говоришь, как настоящий шпион. Ходишь вокруг да около не хуже любого адвоката. Где они тебя готовили?

«Вот она, — подумал Джон, — черта. Возможно, я уже переступил ее».

— Им пришла в голову великолепная идея, — сказал он. — Позволить армии сделать это за них. Или попытаться выбраковать меня или сделать из меня человека. Управление «руководило» моим выбором. Как резервист, я пошел в воздушно-десантные войска, получил направление в спецподразделение «зеленые береты». Специальные приемы ведения разведки, обучение особым способам ведения боевых действий. Армейские разведывательные школы в Аризоне, Кентукки. Несколько недель обучения оперативной работе с инструкторами ЦРУ на надежной явке в... Новой Англии. Мне понравилось там: снег, березы. Что это? — сказал он, положив на стол похожую на журнал брошюру, которую он принес из дома Фрэнка.

— О, — сказала Фонг, — это...

На обложке было написано: «Новое чикагское речное обозрение».

— Так, ничего особенного, — закончила она.

— Не пытайся провести опытного обманщика.

— И опытного убийцу? — Она не улыбалась.

Джон тоже. Он пролистал страницы — черно-белые фотографии, рисунки, строчки прозы и...

— Страница сорок семь, — подсказала она.

Он прочитал одно из семи стихотворений на этой странице:

Весна

Листья падают в ручей.

Вода несет их, кружась в водовороте над скалами.

Журавль вернется, поднимаясь вверх по течению.

Фонг

— Мне нравится, — сказал он.

— Мне тоже.

— Почему не «Фонг Мэтьюс»?

— Это старое стихотворение, — сказала она. — Тогда мне не хотелось, чтобы... под ним стояла моя фамилия. К тому же хайку, под которым стоит звучащее по-японски имя, скорее примут, чем если под ним будет стоять смешанное.

— Которое на самом деле вьетнамское.

— Которое на самом деле американское. Которое выглядит, как всякое...

— Для меня ты выглядишь так, как есть. Она закатила глаза.

— Папа не одобрил бы моего желания добиться успеха хитростью.

— Если ты уберешь из последней строчки журавля, поставив вместо него "Я", ты получишь правильный подсчет слогов.

— В наше время допускается отступление от правил.

— Но если ты меняешь форму...

— Кроме того, «журавль» мне нравится в моем стихотворении гораздо больше, чем "я". Это важнее, чем форма.

— Кроме того?

Она пожала плечами.

— Без «Мэтьюс» за моим именем папа мог не беспокоиться о том, что это найдут при обыске.

— Не думай об этом, — сказал Джон. — Это моя работа.

— Где ты делал свою работу? Я имею в виду настоящую работу, а не игры в здании конгресса.

— Твой отец когда-нибудь рассказывал тебе про меня?

— Папа никогда бы не стал много рассказывать мне про тебя.

— Почему?

— Он никогда не хотел, чтобы я общалась с людьми, подобными ему.

— Наверное, он был прав, — сказал Джон.

— Ты сказал это как простой человек? Или как шпион?

Спроси:

— Могу я почитать другие твои стихи?

— Нет, — отрезала она. — Вам случалось вместе выполнять задания?

— Никогда. Я всегда работал соло. Глубокая конспирация.

Расскажи ей: регионы, в которые тебя забрасывали, не долго будут оставаться секретными, и кроме того, эта война закончилась.

— Во времена «холодной войны» моим первым заданием был Пакистан. ЦРУ организовало канал между Китаем и Афганистаном через территорию Пакистана. У нас были секретные соглашения с коммунистическим Китаем: помогать им продавать оружие повстанцам, сражавшимся с марионеточным правительством Афганистана, которое поддерживали Советы.

Я был глубоко законспирированным наблюдателем за всем и всеми. Изображал из себя этакого бездельника с рюкзаком за плечами. Покуривал травку. Ловил кайф. Выглядел как опустившийся бомж, придурок-янки, а не шпион.

— Ты затягивался?

— Никогда.

Она рассмеялась, стараясь сдержать свой смех.

— Я не должна смеяться. Только не сейчас.

— Именно сейчас, — сказал он.

— Я попытаюсь поверить твоим словам. — Она покачала головой. — Управлению, должно быть, нравилось, что ты куришь травку.

— ЦРУ заняло в этом вопросе такую же позицию, как и полиция по отношению к своим парням, тайно внедряющимся к наркоманам. Так что не стоит нас этим попрекать, мы вовсе не стремимся к этому и не получаем на это специальную санкцию, однако конспирация вынуждает. Главное, не переусердствовать и не втянуться. Они очень внимательны во время обследования на детекторе лжи и специально заостряют внимание на употреблении наркотиков.

— Какие, должно быть, были славные денечки.

— По большому счету это была пустая трата времени.

— Курение наркотиков?

— Ловля на наживку. Наркотики... — Он пожал плечами. — Можешь смеяться, но у меня было достаточно тяжелых моментов с незатуманенной реальностью. К тому же это вредно для легких. Самое трудное было не угодить в ловушку к каким-нибудь жуликам-контрабандистам.

— А что было потом, мистер Чистюля?

— Изображал студента, занимающегося в Гонконгском университете. Каллиграфия, китайская литература, Па-ква и Синг-и.

Он принялся подробно описывать свое пребывание в Гонконгском университете, борясь с желанием забыть, что она внимательно слушает, и целиком погрузиться в глубины своего я, к своим корням И Цинь.

— Затем был Бангкок, работал для настоящей компании, занимавшейся переработкой металлолома. У этого города бизнес в крови. Одновременно держал под пристальным наблюдением Камбоджу.

— Вьетнам? — спросила она.

— Он не был среди моих первоочередных целей. Опять вернулся в Гонконг. Сначала работал по импорту — экспорту, потом притворялся очередным бездельником — художником-баталистом. Таких там тьма-тьмущая. Логичное прикрытие.

Он осушил остатки бурбона.

— Покинул Гонконг в восемьдесят девятом. Пришло время взять тайм-аут.

— Почему?

— Я не могу ответить на этот вопрос, — сказал он ей.

Она подождала. Спокойно. Вполне спокойно.

— Не могу, — помолчав, повторил он. — После этого... Буря в пустыне. С моей подготовкой «зеленого берета» я был прикомандирован управлением к специальным оперативным частям в Саудовской Аравии: рок-н-ролл против Ирака. А потом меня перевели работать с твоим отцом. Мне нравилось с ним работать. Он многому меня научил. Хорошо относился ко мне. Вообще был хорошим человеком.

Она смотрела в сторону.

Джон сказал:

— Я до сих пор не свыкся с мыслью, что он мертв.

— Вижу, — сказала она. — Спасибо тебе за то, что привел меня сюда. Я не была голодна, но... И спасибо за помощь с похоронами. И за все остальное.

— Это то, что я должен был сделать.

— Обязанность, да?

— Это не связано с работой.

— Который час? — спросила она.

Новые часы, которые Джон купил по дороге к дому ее отца, имели как стрелки, так и цифровой циферблат.

— Шесть семнадцать.

— Четверть шестого в Чикаго, — сказала она. — Я, должно быть, еще сидела бы сейчас на работе, размышляя, где бы пообедать.

— Где ты остановилась? — поинтересовался Джон.

— Дома. Где же еще?

— Одна?

— Конечно. — Она нахмурилась. — Пропавшие фотографии... Что это все-таки значит?.. Ты думаешь, мне там будет угрожать опасность?

— Нет.

— Скорее всего так оно и есть: они уже обыскали там все. Нет причины возвращаться.

— Я просто беспокоюсь за тебя.

— Не стоит. Даже папа понял, что в этом нет необходимости.

— У тебя есть здесь друзья?

— Тебя считать?

— Конечно.

Она посмотрела на него.

— Тогда один есть, — сказала она.

— Друзья семьи? Люди, с которыми работал твой отец? Кто-нибудь, кому можешь доверять?

— Из-за моей чертовой юности, маминого рака и папиной карьеры секретного агента мы мало общались с окружающими. Всякий раз, когда появлялись люди с его работы, я уходила. Я сдерживала желание спросить у них, не они ли сажали моих родственников во время программы «Феникс».

Программа «Феникс» — разработанный в недрах ЦРУ проект, который привел к казни сорока тысяч девятисот девяноста четырех вьетнамцев — «врагов в штатском» — во время самой продолжительной из войн, которые вела Америка.

— Я запомнила одного типа, — сказала она. — Его звали Вудман или Вудвард или...

— Вудруфт?

— Может быть. Папа сказал, что он должен был бы получить должность этого Вуд-как-там-его, если бы пошел прямо в управление вместо того, чтобы терять время морским летчиком. Я встретила его и его жену однажды вечером, когда они пришли развлечь маму и папу игрой в бридж. Маму поддерживали подушки... Она всегда пользовалась туалетной водой с запахом сирени, даже в последние дни жизни, когда я вспоминаю ее, мне вспоминается этот запах...

Официант, направившийся к ним, увидел лицо Фонг и удалился.

— Она была самой лучшей женщиной на свете, — с болью в голосе сказала Фонг. — Она бросила свою карьеру, отдала все свои силы тому, чтобы воспитывать меня, любить меня, заставить почувствовать, что я ее родная дочь. Все лучшее, что во мне есть, вышло из ее сердца, — прошептала Фонг. — И папиного. Может, уйдем отсюда? — спросила она.

На автомобильной стоянке Джон спросил:

— Почему бы тебе не остановиться у Вудруфтов или соседей?

— У тех, кто знал меня, вряд ли остались глубокие воспоминания. Возможно, они даже не узнают меня. Не забывай, черт возьми, что все мы для вас выглядим одинаково.

— Дай миру небольшой шанс.

Фонг бросила на него быстрый взгляд:

— Извини. Почему-то, вернувшись домой, вспоминаешь старые обиды.

Дорога к дому Фрэнка заняла десять минут, прошедших в полном молчании.

— Слушай, — сказал он, когда они остановились перед домом. — Существует формальная сторона. Люди из управления, для которых главное — бумажки, захотят поговорить с тобой. Полиция. Кто-нибудь еще. Позволь мне управиться с ними. Позвони мне, если они неожиданно объявятся или позвонят, и ничего не говори им и ничего не предпринимай, пока я не появлюсь.

Она пожала плечами:

— Ладно.

— И... э-э... если позвонят репортеры...

— Я журналист, — сказала она. — В некотором роде. Помнишь?

— Нет, ты поэт.

— И ФЛ, — сказала она. — Позволь мне поделиться с тобой секретом.

Он затаил дыхание.

— Я не люблю репортеров.

Он улыбнулся. Она нет.

— Я любила его, — прошептала она. — Всегда, даже когда утверждала противоположное.

— Он был резким человеком, и он это знал.

Она покачала головой:

— Это так нереально! Мы здесь. Я. Ты. Обычный вечер середины недели, чувствуешь, что... Но неожиданно все переворачивается вверх дном. Становится не таким. Электрическим и... пустым.

— Исчезло чувство равновесия.

— Да.

— Я, должно быть, выгляжу черт знает как.

Она потупила взгляд, провела пальцами по волосам.

— Вовсе нет.

Улыбка, которую она не смогла удержать, прилив чувств, когда она осознала свой жест.

— Тебе не следовало пить так много.

— Я чувствую себя отлично.

— Джон Лэнг. Хм!

Он не стал давать ей какую-нибудь бумажку со своим адресом и телефоном, которую она могла бы выбросить с прочим мусором из кармана.

— Если я тебе понадоблюсь, — сказал он, — мой телефон и адрес в справочнике. Я живу недалеко отсюда.

— Ключи, — бросила она.

— Что?

— У тебя есть ключи от нашего дома. Могу я забрать их?

Было прохладно, и его, несмотря на куртку и свитер, пробирала дрожь. На ней был черный плащ, подпоясанный и застегнутый, воротник поднят. Уличные фонари отражались в ее темных глазах.

— Конечно, — сказал он, передавая ей позвякивающую связку ключей.

Пожелав спокойной ночи, она вошла в дом и заперла дверь.

Дубликаты ключей от дома оттягивали карман рубашки у сердца Джона.

Глава 14

Похороны — это состояние хрупкого равновесия между вчерашним и завтрашним, короткая передышка, которая должна помочь живущим приспособиться к изменившейся жизни.

Скорбящие собрались на пригородном кладбище федерального округа Колумбия под пасмурным серым небом холодного мартовского четверга. Церемония погребения состоялась в десять часов утра. Фрэнк был похоронен рядом со своей женой.

«Мы спешим покинуть свой дом для того, чтобы умереть», — подумал Джон.

Многие лица были знакомы ему по Лэнгли. Некоторым было далеко за шестьдесят; в их глазах отражалась череда гробов, за которыми им пришлось пройти за долгие годы службы в управлении.

Пришла вся аристократия управления включая директора.

Рядом с директором стояли Роджер Аллен и его хорошенькая жена. Другие принцы толпились возле этого королевского ядра. Крупные бароны старались пробраться как можно ближе к короне. Харлан Гласс держал под руку худощавую женщину.

Его жена? Торчащий подбородок. Отсутствующий взгляд.

Ричард Вудруфт отсутствовал. Джон приметил в толпе его красавицу жену Кэти.

Глава службы безопасности Джордж Корн прохаживался вокруг, отдавая указания охране. В стороне от толпы окружной детектив по расследованию убийств Тэйлор Гринэ и его долговязый белый напарник дожидались окончания церемонии.

Пришла дюжина служащих из сенатского Комитета по делам разведки. На Эмме Норе было темно-синее пальто и шляпка с вуалью в стиле двадцатых годов. Они с Джоном обменялись церемонными поклонами.

Фонг Мэтьюс стояла рядом с могилой, ее коротко стриженная голова была непокрыта, черный плащ затянут поясом.

Сказать надгробную речь выпало Мигелю Зеллу, главе представительства при конгрессе. Зелл прочитал «Дом — это охотник» — стихи Роберта Льюиса Стивенсона, добавив, что это стихотворение было всегда одним из самых любимых Фрэнком.

Взгляды Гласса и Джона встретились. Кивок стоявшего с каменным лицом Джона был столь же неуловим, как и ответный Гласса.

— Аминь, — закончил Зелл, хотя прочел вовсе не молитву.

Все начали расходиться. Чьи-то руки сочувственно похлопывали Джона по спине. Голоса бормотали соболезнования. Толпа повлекла его к автостоянке. Пытаясь выбраться из людского потока, он повернулся...

Вспышка белого света! На мгновение он ослеп...

Зрение постепенно возвращалось. Небо, деревья Человек.

Перед ним стояли двое мужчин. Детектив Тэйлор Гринэ и его напарник. В руках белого копа был фотоаппарат.

— Получилось, — сказал он.

— Что? — спросил Джон.

Гринэ сказал:

— Нам необходима фотография для опознания.

— О чем вы говорите?

— Белый мужчина лет тридцати, прилично одетый, спортивного телосложения. Назвался Гарольдом Брауном. Проник в наш отстойник автомобилей, очевидно, чтобы подурачиться. А может быть, чтобы воспрепятствовать правосудию.

— Должна получиться потрясающая фотография, — сказал белый коп.

За его спиной раздался шипящий голос:

— Отдайте мне пленку!

Глава отдела безопасности ЦРУ Корн, его тусклые глаза сузились и сверкали. Двое его людей спешили ему на помощь.

— Какого черта, — сказал Гринэ.

— Это неповиновение начальству! — проскрипел Корн.

— Вы мне не начальник.

— Один телефонный звонок...

— Не тратьте впустую свое время, — сказал Гринэ.

Полицейские направились к выходу.

Кивком Корн послал двух своих помощников за ними.

— Что это они к тебе привязались? — спросил Корн у Джона.

— Что это вы разгромили мой кабинет? — ответил Джон вопросом на вопрос. — Где наши папки с документами? Наши материалы?

— Ваши материалы? Вы с Фрэнком держали в офисе управления материалы, не относящиеся к санкционированным официальным делам?

— Чего вы добиваетесь?

— Чтобы ты мне все рассказал, — сказал Корн. — Про свой офис. Чем вы там занимались.

— Моя работа состоит в том...

— Не вешай мне лапшу на уши!

Джон посмотрел на Корна.

— Вы оба бывшие оперативники, — сказал Корн, — привыкшие ни перед чем не останавливаться. На чем вы прокололись?

— Мы?

— Или ты один?

— Не понимаю, о чем вы, — сказал Джон.

— Об играх за пределами вашего офиса на Холме. Когда кто-нибудь трогает лист дерева в этом городе, все деревья начинают шелестеть. Ты считаешь, что я глухой?

— Не представляю, что вы хотите от меня услышать, — сказал Джон.

— Или ты знаешь и лжешь мне, или ты дурак.

— Вы гоняетесь за призраками, — заметил Джон.

— Может быть, — ответил Корн, — но я прислушиваюсь к шелесту деревьев.

Уходя, Корн пожелал Джону хорошо провести день.

Солнечные лучи отражались в лобовых стеклах отъезжающих машин. В конце длинного ряда Джон увидел Эмму, садящуюся в автомобиль: черная вуаль, изящные лодыжки. Дверь машины захлопнулась.

Пролетел воробей, направляясь к расположенному неподалеку торговому ряду.