Глава 1

Грязный свинцовый пол холодит голый живот Полы. Неглубокая рана от левого соска идет вниз, переводит в рваную, выгнутую дутой бороздку под мягкой грудью девушки. Крови немного, но больно. Это от битого стекла: пивную бутылку уронили на пол и раздавили. Девушка подумала: «Может, в ране застряли осколки?» Смешно даже. Днем Пола добрых полчаса провела перед большущим зеркалом. Полчаса на складочки и оборочки – решить не могла, сколько показать. Гаремный костюм, конечно, должен быть откровенным, но и репутацию надо блюсти. Она ведь секси-шустро-соблазнительная. «Секси» и «шустрая» – так ребята говорят, а «соблазнительная» – это из последнего номера «Жестокого романса». Настанет день, и парень назовет ее «соблазнительной». Или мужчина. Тут, однако, грань, тонкая грань между секси и обычной дешевкой. Девушке надо заботиться о своей репутации. И вот бретелька отскочила, лифчик – в сторону, а ей – хоть бы что! Потеха! Вот потеха. Спасаемся истерикой. Такие вот глюки. Глюки и все. Кошмарики начались. Как хочется в это поверить. Приторчала малек, крыша поехала. Обкурилась, никогда столько не курила и не пила, плюс такое количество колес сразу. Халява! Да еще и в ханку подмешали что-то – ясное дело. Немножко выпить, травки покурить – Пола после этого всегда в форме: непринуждена. Уж лучше б было именно так: а то придется поверить, что все происходящее – правда. И тщедушный Джейми Халифакс все это проделал на самом деле. На самом деле вытащил на блестящем острие серпа живые, пульсирующие кишки своей собственной матери. На самом деле насадил своего брата на плохо оструганный деревянный кол. На самом деле содрал нежную кожу с незнакомой голой девушки, превратив ее в кусок сырого алого мяса с желтыми прожилками сочащегося жира. Карий глаз повернулся в ее сторону. «Оно» ее разглядывает! А на Поле тонкие газовые шаровары сеточкой. Соблазнительный вид. Только она хотела бы соблазнить Арнольда, а не эту гадину, для которой она только порция мяса и все. Кто-то наступил на Полу, нарочно наступил, не один из гостей, не из их компании. На нем черный развевавшийся плащ. Джейми! Прорывается к выходу. Девушка поднялась, схватила парня за руку – то, что левая грудь голая, ее уже мало заботило. Джейми повернулся, что-то сказал, расслышать невозможно: гвалт дикий. Кто-то орет, кто-то молится, а у кого-то бульканье из глоток, и все это многократно отражается свинцовыми стенами. Джейми поднял руку. Серп! Он окропил Полу красной теплой влагой, сталь врезалась в лицо. Пола скорчилась, зажала рот рукой. Острые осколки передних зубов, десна онемела, хлынул липкий, соленый, тошнотворный поток. Девушка упала, ударилась о стойку. Заляпанные кровью пальцы ухватились за скатерть. Она взглянула на руку, и губы разжались, выпуская кровь. Потом боль разом ударила в лицо. Руку свело. Пола опустилась на колени, чувствуя, что вот-вот рухнет. Скатерть – за ней, вниз. Чаша с пуншем и мерцающий канделябр свалились на пол, свечи гасли в разлитой жиже. Лужа доползла до колен девушки, лизнула, тонкая ткань впитала влагу. Коленная чашечка почувствовала мокрый липкий холод. Сзади раздался грохот. Девушка повернулась. Дверь. Металлическая безжалостная плита опускалась. Пола рванулась что было сил вперед, в закрывающуюся щель, но успела просунуть лишь пальцы: край плиты расплющил суставы. Изящные, тоненькие ее косточки размозжило разом, с хрустом, на пол брызнуло. Рука в ловушке, как в фильмах: под колесом стоящей машины.

Оно поднялось на задние ноги, оторвавшись от своего кушанья. Шмат темного мяса, что-то вроде печени, вывалился у Него изо рта и влажно плюхнулся на пол. По всему Его телу прошла судорога, Оно ударило в дверь. Звук был такой, будто кто-то гигантской ногой наступил на тысячу разом хрустнувших жуков. Оно заскребло по полу всеми ногами одновременно. Передние скрежетали по свинцу, оставляя бороздки, в то время как задние рвали мясо и кожу распростертого тела Полы – пытались найти точку опоры. Оно взвыло от ярости. Такого высокого тона никому из присутствующих в Комнате слышать не доводилось, разве что одной, самой молодой здесь девушке, но и та от шока уже впала в обморочное состояние. Холодная ярость. За свою долгую жизнь Оно попадало в ловушку три раза. Первый раз – естественным образом, второй – усилиями Эфраима, и вот теперь поймано его далеким отпрыском. Оно в преддверии грядущего голода пока попирует, но будет и на его улице праздник. Сколько их еще здесь замурованных, человеко-блюд! Семнадцать, но Оно считать не умеет. Их надолго хватит. Сколько страданий тела и духа можно будет еще посмаковать! Оно сыто сейчас, а надо, надо питаться, нужно разд… Есть в этом какой-то особый, резонирующий, шизофренический ужас, он переполняет жертву, когда стеклянные когти скользят по ее лицу и полый сосущий язык проникает в ее глазное яблоко, жидкость уже высосана, а осторожный кончик языка проникает дальше, глубже, ощупывает лобные доли пульсирующего от страха мозга. По ту сторону двери лежали два отрубленных пальца. Два силовых кабеля – для группы и для прожекторов, освещавших жутковатое джеймино шоу – корчились, брызгались бледными голубыми искрами. Когда Эфраим, еще в сорок седьмом, проводил в Комнату электричество, то использовал провода в предназначенных для этого оплетках. Они шли под полом. Эфраим, пользуясь оцинкованными скобами, которые забивают молотком, крепил провода в изолирующей ткани прямо к несущим деревянным балкам под Комнатой. Провод повредили только в одном месте, там Баунти поддевала монтировкой панели, когда безуспешно охотилась за «сокровищами». За сорок лет изоляция на проводах истлела. Пробки находились в деревянном шкафу рядом с верстаком, там, где Брайер размозжил себе палец. Предохранитель был только один. В чулане, за стеной комнатки, где Эфраим имел обыкновение сочинять свои зашифрованные правила, проскочила искра. Ткань начала тлеть. Мелькнул язычок пламени. Промежуток между дощатыми переборками успешно сыграл роль дымохода. Пол под Его животом становился теплым. Слишком теплым. Свечка, погашенная струей крови, начала Монстр выронил корчащееся человеко-блюдо, вонзил коготь в основание его черепа. Блюдо успокоилось. С проворством насекомого заметалось Оно от жертвы к жертве, стаскивая живых и мертвых в одну стонущую, корчащуюся кучу. Лужа из пунша высохла, превратилась в липкое пятно, свечки растеклись чистенькой лужей. Оно кружило по Комнате. Десятки специальных прядильных желез по бокам прозрачного тела чудовища извергали быстро застывающую тягучую массу. Куча брыкающихся тел быстро оформлялась в грубо укутанный в белое конус. Высохшие фитили свечек лежали на полу: последний воск испарился. Потолок распух, провис. Оно взбежало по склону своего гнезда из человечины на вершину и зарылось внутрь. Тела в основании начали пригорать, начали тлеть давно уже потерявшие вид хеллоуиновские костюмы. В верхнем углу свинцовая обшивка дрогнула. Потекла. Нагретый воздух вырвался наружу. Внутрь засосало холодный. Пары, заполнявшие Комнату, воспламенилсь. Чудовище завертелось, разрывая все вокруг себя зубами и когтями, скрепляя липкой массой разодранные плечи, искромсанные ноги, головы с болтающимися клочьями кожи. Паутина твердела. Внутри новой оболочки Оно съежилось, на мгновение оставив зазор для связи своего претерпевающего быстрые метаморфозы тела с внешним раскаленно-враждебным миром. Капли расплавившегося металла, попадая на кучу, шипели и застывали, испаряя оставшуюся в телах жидкость. Комната содрогнулась. Несущие деревянные балки накренились, подались. Середина пола сильно прогнулась. «Гнездышко» монстра соскользнуло во впадину, в шипящий слой жидкого человеческого жира. Кокон обволокло расплавленным свинцом. Пол провалился. Защищенное слоем человечьего мяса, Оно вместе с ливнем расплавленного металла ринулось через дыру вниз. Там, в подвале, под ревущей домной, в которую превратился дом, было холодней. Когда дом рухнул, свинцовый ком насадило на десяток крепких полуобгоревших бревен. Одна здоровенная балка проткнула освинцованный клубок почти до середины и чуть не задела монстра. Прибыла пожарная машина. Припозднившиеся мощные водяные струи пробили узкие стены из древесного угля. Свинцовая масса недевольно зашипела, свернулась, застыла. Дубовое бревно потушили, обуглившийся его конец торчал из кома под углом сорок градусов. То, что оставалось от дома, рухнуло, слиток-склеп был погребен в подвале.

Глава 2

Дождь лил вовсю. Когда он выходил из дома и садился в машину, стоял тяжелый, густой туман. Его кудрявые волосы лоснились, борода блестела. Ролло подал чуть вправо, прямо в лужу. Ролло любил дождь. Он встал в четыре утра, чтоб впустить в спальню чистый сырой воздух. Уютное тепло кровати, лицо чувствует легкое прикосновение холодной влаги – с чем еще это сравнишь? Больше всего Ролло любил сидеть у полуоткрытого окна или на старомодном крыльце, когда настоящая гроза расходилась как черт по бочкам. Мужчина дотянулся до правой дверцы и приспустил стекло. Брызги, влетая через щелку, пятнышками оседали на голубой коже сиденья, иногда, ласкаясь, долетали до щеки. Ролло понюхал воздух. Электричество. Отдает медью, что ли. Еще, чего доброго, молния ударит. Улица Кленов, 16. Направо. Опять потянул воздух. Походным костром пахнет. Значит, сюда. Огромные клены, «пурпурные короли осени», склонили над машиной мокрые шевелюры. Сейчас самый насыщенный цвет у – красный, это, видимо, заморозки со среды на четверг постарались. Скоро деревья со своей листвой распрощаются.

В конце улицы – хаос. Там, где была просторная кольцевая дорожка перед домом, теперь – изрезанная, изуродованная колеями грязная масса. Поперек стриженного газончика – глубокие рытвины. На гравии, между дорожкой и тем местом, где стоял дом, остались белые, хрустящие под ногой пятна. Куда ни глянь, везде масляные пятна, рытвины, уголья, битое стекло. Почерневшие сломанные доски торчали, как зубы, по краям ямины, образовавшейся на месте сгоревшего дома. Пожарные уехали. Одна пожарная машина боком саданула клен, последний из длинного ряда. Он так и остался стоять с зияющей раной. Края ее ощетинились щепками, волокна – как пух. За ним стоял красно-белый автомобиль управления пожарный службы: три колеса на траве, одно – на гравии. Машина увязла в грязи по самую ось. Под тентами сбились плотные кучки горожан: плачущие женщины, мужчины со стиснутыми зубами. «Скорая» стоит рядом с «Фредди. Быстрая и удобная пища». Под ярким ее балдахином? Ролло вырулил между «скорой помощью» и грузовиком с едой. Один из жующих взглянул на него, слизнул красный сок с подбородка. Ролло подождал. Никто не подошел к нему. Дождь лил. Люди со «скорой» бросили использованные салфетки в грязь. Из окошка яркого кузова машины сочился аромат кофе. Ролло поднял воротник куртки и перелез поближе, на пустое сиденье.

– Кофе, большой, черный. Без сахара.

Фредди, сухой и теплый Фредди, склонился над своей блестящей кофеваркой.

– Шеф полиции где? Не знаете? – спросил Ролло.

Фредди отсчитал сдачу и указал подбородком: мол, там, впереди.

Фургончик шефа полиции стоял задом к провалу. Полицейский в ярко-желтом макинтоше держал большой зонт над шефом, сидевшим на откинутом заднем бортике.

– Мистер Гилдер? – обратился Ролло.

Гилдер покосился на заговорившего сквозь струи дыма, дрейфующие вокруг болтающейся на губе сигареты. – В чем дело, сынок?

– Вы посылали за мной? В Университет. Университет Харлоу Шуберта.

– А-а. Астролог?

– Астроном. Да нет. Физик я. Читаю курс физики. Астрономия – мое хобби. У нас нет штатной единицы астронома, а я ближе всех к этому предмету.

Гилдер хрюкнул.

– Понимаешь, значит, в кометах? – Сигарета качнулась, пепел упал.

– В метеоритах, – кивнул Ролло. – Я так понял, вы решили, что тут метеорит свалился.

– Метеоры. Кометы. Не один черт?

– Не один. Отнюдь. Во-первых. – Тут до него дошло, что это не было вопросом. – С чего вы взяли, что тут метеорит?

Гилдер выплюнул окурок, тряхнул мятой пачкой, доставая новую сигаретку, прикурил от головешки. Вода в луже у ног полицейского приобрела желто-никотиновый оттенок от плавающих в ней разлохмаченных окурков.

– Иди, посмотри, – приказал Гилдер, махнув в сторону дыры.

Ручейки свежей дождевой воды устремлялись к пепелищу, выгибаясь дугой на коварном краю ямины. Ролло спрятал кулаки в карманы куртки и посмотрел вниз. Поначалу он вообще не мог ничего разобрать в мешанине обломков. Торчала бутылка из-под пепси с отбитым горлышком. Неопределенная часть одежды серого цвета дрейфовала, поддерживаемая на плаву вздувшимися пузырями. Валялся квадратный белый холодильник с языками гари, помятый, перекошенный. Книжка со сломанным корешком и вываливающимися страницами вертелась в медленном водовороте. Высовывались из воды гире причудливые чугунные ножки. Вокруг одной обмоталось полотенце. «Ванна», – догадался Ролло. Каких-нибудь двадцать четыре часа назад все было домашним, уютным, кому-то нужным. Кто-то читал книжку, наливал из бутылки, поправлял перед зеркалом кофточку, наполнял ванну, доставал продукты из холодильника. В середине все было перемешано: почерневшие доски, куски проволоки, гнутые трубы, поломанные картинные рамы. Венчал все мятый лист ржавой жести, под ним находилась часть какого-то механизма: шестерня с гнутыми зубцами, застрявшая в. В чем? Слиток. Металл: оплавленный, застывший, местами – в оспинах, местами – гладкий. Черепица с крыши, горелые доски облепили покатые стороны, скрывая его форму и размеры.

– Не метеорит, – доложил Ролло Гилдеру.

– Откуда это видно?

– Большой слишком.

– Ну и что?

– Дерево видите? – Ролло показал на обожженный клен.

– Дальше что?

– Стоит себе.

– Ну.

– Если б это был метеорит такого размера, то он бы свалил это дерево за милую душу. И следующее. И так на много метров вокруг.

– Дуришь меня, сынок?

Ролло погладил свою влажную бороду тыльной стороной ладони. – Нет, начальник. С полицией я никогда не шучу.

Гилдер хрюкнул.

– Ну и что это?

– Не знаю.

– Ты ученый или кто? Иди, посмотри.

До края объекта оставалось метров пять. Самая длинная доска была метра четыре. Ролло стал прикидывать. Длинная доска пересекала угол ямы. Физик взял другую и уложил ее на пружинящую середину первой, перегородив оставшуюся часть ямы. Импровизированный мост качался при каждом шаге. Ролло продвигался медленно, крошечными шажками. Дальний конец шаткого мостика вел к металлической глыбе. Доска так и норовила выскользнуть из-под ног. Ролло хватал руками воздух. Доска опять сдвинулась. Потом заскользила, дальний конец ушел под воду. Наклон значительно увеличился, стало Ролло поскользнулся, однако на доске удержался. Он начинал испытывать к Гилдеру чувства не самые теплые. По щиколотку в жиже, не имея твердой опоры под ногами, Ролло склонился над глыбой. На поверхности имелись отметины двух типов. Одни – черненые, другие – чистенькие. Из чего ученый сделал заключение: пока масса была мягкой, полурасплавленной, в нее попадали как капли воды, так и зола. Сизая твердая масса явно не была стальной. Ролло порылся в кармане в поисках ключей. Рябая поверхность процарапывалась легко, поддаваясь и стали, и бронзе. Молодой ученый развернулся и встал на четвереньки. Не смущаясь, он двинулся в обратный путь. – Свинец, – доложил физик, – свинцовая глыба.

– Ну и как она сюда попала? – Гилдер глянул на измазанные в грязи коленки Ролло.

– Не знаю. У старых домов бывают крыши со свинцовым листом.

– Жидкий свинец скатывается в шарики и катается ртуть. С чего бы ему сплавиться в один-единственный ком?

– Свинцовые водопроводные трубы?

– Опять же.

– Что же он, с неба упал? С самолета?

– Нет. Исключено.

– Тогда что?

Ролло вытер руки о штаны. Все равно стирать придется.

– Тайник? Может, кто-то припрятывал свинец? Кто здесь жил, кстати?

– Старик. Эфраим какой-то. Помер. Наследники заселились, совсем недавно.

– Эксцентричный старикан?

Гилдер отхлебнул дымящийся кофе, смял в кулаке стакан, швырнул его в табачную жижу. Закурил еще одну сигарету.

– Может, и так. Ага. Эксцентричный старикан свинец припрятывал. Мне это нравится. А зачем?

– Что «зачем»?

– Зачем свинец-то? Он богатый был. Зачем ему понадобился свинец?

– А я откуда знаю?

– Догадайся.

Ролло потянул себя за ухо.

– Бомбоубежище?

– Из свинца?

– Радиация. В шестидесятых многие себе бомбоубежища строили.

– Отлично, парень! – Ролло сложил руки и замолчал. – Соображаешь, – продолжал Гилдер. – Еще пару вопросиков и прикрываем дело. Первый: трупы.

– Трупы?

– А что, не заметил? Трупов-то нет нигде.

– Я полагал, их все убрали.

– Ученый, елки! Полагал он! Нет. Ни одного так и не нашли. В свинце, наверное. Похоже, вечеринка проходила в убежище. Все оказались в ловушка Кроме одного. Машины нет. Мы еще не знаем, кто именно сбежал. Машину пока не нашли. Теперь вопрос: в каком состоянии находятся тела внутри?

– Ну, собственно, никаких тел не будет. – Ролло потер нос. – Свинец плавится при трехстах с лишним по Цельсию… Триста двадцать семь и.

– Это сколько по-нормальному?

– По Фаренгейту? Шестьсот. – Ролло вытащил из нагрудного кармана логарифмическую линейку.

– Что это?

– Линейка. Калькулятор.

– У моего пацана есть. Ничего общего. На солнечных батарейках.

– Это старый.

– Потрясающие штуки япошки делают.

– Это – немецкая.

– И фрицы. Ладно. Ты сказал, шестьсот с лишним. – Шестьсот целых и.

– Моя старуха жарит в духовке при четырехстах. Прожарились они там что надо, ребятки, а?

Кулаки Ролло сжались в карманах куртки.

– Прожарились?. Я говорил, свинец плавится при трехстах двадцати семи. Внутри, когда все плавилось, было гораздо больше. Семьсот, восемьсот до тысячи градусов. При остывании там образуются чудовищное давление и конвекционные токи. Даже кости должны кальцинироваться.

– Кальцинироваться?

– Выгореть. В известь превратиться.

– Так. А осталось что?

– Примеси. Примеси в свинце.

– И никаких кусочков?

– Нет. Кусочков никаких.

Гилдер потер руки.

– Последний вопрос. Во сколько обойдется вытащить эту свинцовую глыбину?

– Я не инженер.

– Ты ученый или нет?

– Ну ладно. Сначала надо осушить яму. Может, сама высохнет, если дождь перестанет. Потом понадобится кран.

– Сколько это весит?

– Можно только догадываться.

Гилдер ждал.

– Тонны. Тут… э-э… пятьдесят, сто кубических футов. Сдельный вес – одиннадцать и триста сорок четыре тысячных. Раза в полтора тяжелее железа. Считай, тон двадцать, как минимум. Но это так, догадки. Всего-то не видно, может, она гораздо больше. И потом, может, свинец не чистый: оксиды, красный свинец, кристаллы углерода – масса примесей. Когда пол провалился, все потекло в одну дыру, вроде воронки, наверное, там что угодно может быть.

Гилдер вытащил еще одну сигарету. Полицейский в форме перехватил зонтик в другую руку и поднес зажигалку. – Тяжеловато… да и дороговато поднимать-то, а?

– Конечно.

– А тела все равно не восстановишь, так?

– Так.

– Хорошо. Держим в уме. Бомбоубежище – слишком большой вес, не стоит того, так?

– Да, но…

– Сегодня вечером на чрезвычайном заседании – в Городском собрании. Придешь в восемь: ты – эксперт.

– Но я не эксперт.

– Уже эксперт. Видишь, сынок, как выходит… В случаях стихийных бедствий Городское собрание оплачивает счета похоронным службам через полицию. Теперь смотри: ну вытащим мы эту свинцовую чушку из ямы, порежем на двадцать-тридцать кусочков, положим каждый в свой собственный гроб и похороним в своей могилке. Ну и что? Непонятно. И дорого. Очень дорого. Похоже, лучше похоронить всю эту хреновину как она есть. Разумно. И дешево. Ты только повторишь все, что здесь говорил мне, лады? С меня причитается. Гилдер не забывает своих друзей. В следующий раз, как прилепят тебе квитанцию за неправильную парковку, сошлись на меня. Идет?

Ролло побрел назад к машине. На лужи он уже не обращал внимания. Физик уже выезжал, когда пожилая женщина остановила его, постучав по стеклу. Лицо у нее было такое, будто его в темноте лепили. Ролло опустил стекло: – Слушаю вас.

– А все цветы, молодой человек. Говорила я им: никаких цветов, никаких растений. Правила есть правила. Взяли и принесли цветы. Говорила же: никаких цветов.

– Ах-ах. Да что вы говорите. – Ролло отъехал.

Ролло надо было вернуться к ритуальным службам. Он – вроде ответственного, так, кажется? Он миновал пораненное дерево (до раны никому нет дела) и запарковался в конце ряда частных машин – у служебных автомобилей свое место стоянки: отгорожено веревкой. Там стояли длиннющий «кадиллак» мэра, красно-белая пожарная Маршала и фургончик Гилдера. Последние две – пустые, а вот про машину мэра ничего нельзя сказать: темно-синие стекла. Родственники собрались в две кучки: справа – католики, все в черной униформе, слева – протестанты, в черном, сером и темно-синем. Обе поминальные службы – Ролло взглянул на часы – должны начаться минут через десять: одновременно. Чье-либо первенство недопустимо. Ролло открыл дверцу машины и застыл в нерешительности, с ногой на весу. Старушка стояла на краю ямы. Она вглядывалась в глубину, кулаки на бедрах, локти торчат в стороны. Ни дать ни взять птеродактиль, собирающийся взлететь. Голова повисла между приподнятыми плечами и медленно раскачивается из стороны в сторону на складчатой шее. Наконец старуха подняла голову и потрясла поднятыми кулаками, пригрозив небу и богам неприятностями. Она отошла. Резиновые боты под подолом черного из грубой ткани платья, вылезающего дюймов на шесть из-под коричневого плаща. Ролло взял зонт и подошел к освободившемуся краю. Доски убрали, укрепили стенки. Убрали мусор, холодильник, ванну. Дождь покрывает оспинами прозрачную водяную поверхность, на которой плавают цветы: слева – гортензии, справа – лилии. Соответствующие венки беспомощно висят на специальных штырях, воткнутых в холмик. Головки цветов или поникли под дождем, или медленно рассыпаются в воде. Позади родственников терпеливо ждут мокрые грузовики, полные чистенького дерна, бульдозеры. Водители покуривают себе с независимым видом. Напротив того места, где стоял Ролло, устанавливали переносную деревянную трибуну, прилаживали навесы. Желтые крашеные сиденья, никакой обивки. После церемонии мэр произнесет внеконфессиональную эпитафию. Молоток звякнул по последнему куску металлической трубки, конструкция готова. Словно сигнал прозвучал: обе службы начались. «Пребудь со мной» состязалось с «Аве Марией» в сопровождении портативного органа. «Аве Мария» пока выигрывала.

– Явный перевес!

Ролло думал так же, поэтому какое-то время прошло, прежде чем он откликнулся. Говорила женщина в плаще, туго перетянутом поясом, на голове у нее была шляпа «Феодора». Ролло заглянул ей в глаза сквозь очки, покрытые вуалью дождевых крапинок.

– Католики числом, протестанты – умением.

– А вы за кого болеете? – Женственность ее голоса сочеталась с напористостью.

– Вне конфессий.

– Вы Ролло Дернинг, не так ли?

– Да. Мы знакомы?

– Сэксони. Клэр Сэксони, «Монитор».

– А-а, пресса? Репортер?

– Верно. Я вас видела во время слушаний.

– О-о.

– Вид у вас был не слишком счастливый. Казалось, у вас было что сказать, но вы решили все оставить при себе.

– Нет. – Ролло ткнул носком неказистого башмака в грязь. – Пожалуй, нет.

– Пожалуй, нет?

– Не то, что вы думаете. Видите ли. – Ролло по правил свой макинтош. – Вы когда-нибудь..... трудно объяснить.

– Я слушаю.

– Ну. Может, у вас случалось: вот вы собираетесь что-то сделать, так как это необходимо. Но тут кто-то говорит, чтобы вы это сделали.

– Конечно, бывает.

– Что-то в этом роде и было. Все мои показания, все, что я говорил про тела там и прочее, – все это правда, но.

– Но?..

– Но это они хотели, чтобы я так сказал, вот что меня злило.

– «Они» давили на вас?

– Нет, вроде. Прямо – нет. Это было как… Ну, когда я говорил то, что нужно, они одобряли. А на остальное, что я говорил, внимания не обращали, не слушали. Не то, чтобы давили, а.

– А что вы еще говорили?

– Не знаю. Вроде ничего. Только, понимаете, какое-то неудобство, что ли, от всей этой истории. Разве ж это показания?

– Нет. Даже не сюжет.

– Сожалею. – Он пожал плечами.

Она повернулась, чтобы уйти.

– Ладно, что толку здесь болтаться. Стройплощадка, а не похороны. Поеду-ка лучше в Драммонвиль.

– Драммонвиль?

– Они нашли парня, который пропал.

– Ну-у?

– Сын из той семейки. Странный случай. Разбил машину о телефонный столб. На дороге – никого. Единственное дорожное происшествие. Погиб бы, да на нем было что-то вроде шлема – от хеллоуиновского костюма. Это и спасло ему жизнь. Сейчас парень в больнице.

– Вот и выяснится, что там стряслось, прав я был или нет насчет бомбоубежища.

– Может быть.

– Может быть?

– Амнезия у мальчика. Он к тому же наследник. Мать умерла, брат – умер: все достается ему. А тут амнезия. Официальная версия: кто-то подмешал в напитки ЛСД на вечеринке. Все впали в наркотическое опьянение, как-то получился пожар. Молодой Джейми Халифакс так поражен, ошеломлен, что удирает оттуда – уезжает. И ударяется в столб. Но он – единственный наследник.

– И это кажется вам подозрительным.

– Работа такая.

– Вы же не хотите сказать, что подросток убил всю семью и своих школьных друзей, чтобы наложить лапу на семейное барахло?

– И не такое бывает. Бомбы в самолеты подкладывают, чтобы избавиться от супруга и получить страховку, да мало ли что.

– Леди, у вас нехорошие представления о жизни.

– Работа.

Клэр ушла. Под легким моросящим дождем Ролло дождался, пока последний ковш земли опустят, заровняют, навсегда скрыв серую глыбу. Он так и не заметил бревно, торчащее из свинца под утлом сорок градусов. Никто не заметил.

Глава 3

Три сотни акров, просторных, ровных. Город, на глазах разросшийся из городка, словно притягивал деньги, как перезревшее яблоко. «Пластикорп» уже перенес сюда свое Центральное отделение. Утвердился триумвират сцепленных друг с другом империй: Рестораны «тикса», «Слатс & Спайкс уорлдуайд» и «Уайлд Кард Инкорпорэйтед». Множество компаний образовалось здесь, много больше, чем в подобных городах, одна из них приобрела заброшенную военную авиабазу и переоборудовала ангары в киностудии. Что там делалось – от широкой публики держали в секрете. Город процветал, разрастался. Новая больница, щедро дотируемая «Пластикорпом», новые библиотеки, зоны отдыха, бассейны. Бум ресторанного бизнеса. Построены два торговых гиганта: «Торговый» и «Увеселительный пассаж Ксанаду», «Отели Великого Хана» – Цены на недвижимость росли и росли без каких-либо признаков стабилизации. «Монитор» обзавелся разделами «финансы» и «стиль жизни», потом появился «дейли». График состязаний в гольф становился более насыщенным. Солнце сияло на улицах Ридж-Ривер. Бедные остались бедными. Что касается тех, у кого имеется талант продавать, то они.

Доходы, поступающие в ваше распоряжение, увеличиваются, у вас становится больше вещей. Больше вещей – требуется больше помещений. Старое перестраивается: трущобы снесли, поднялись высотные здания. Город оставался ненасытным, поглощая большие территории. Три сотни акров, ровных, просторных. Земли для первоочередной застройки. Пять с лишним лет, однако, понадобилось для того, чтобы первый землемер наконец пробрался сквозь высокие густые травы. Формальности, связанные с наследованием, заняли год. «G. & D. Недвижимость и инвестиции» по суду курировали эти дела. Имела место некоторая задержка из-за юридических сложностей. В деле имел интерес старик садовник, Вуди, но его так и не нашли. Наконец, суд постановил считать его умершим, предположительно погребенным в свинце. Наследник был еще слишком молод и содержался в санатории. В конце концов Джейми Халифакс достиг совершеннолетия и обрел дееспособность. Он хотел, даже очень хотел. В конечном счете – и это не явилось ни для кого сюрпризом – счастливым покупателем стала «Уайлд Кард инкорпорэйтед». Два главных условия были приняты. Застройщик согласился на то, что в парке будет воздвигнут Мемориал Школы, жилые постройки будут строиться не ближе ста пятидесяти футов от него и что Колдовской Холм будет передан в общественное пользование. Улицу Кленов расширили, улучшенное покрытие подняло ее сразу на несколько рангов, вдоль нее появилось множество сервисных пунктов. Проложили и новые дороги. В самой отдаленной части владения землю поделили на участки, площадью по акру каждый. Южную часть участка отдали под коммерческую зону. С внешней стороны, надвигаясь, росли дома. Акр за акром, медленно приближалось строительство к Мемориальному Парку.

К Нему.

Последним шагом стал персональный проект Питера Уайлда: «Гексаген». «Гексаген» должен был вырасти из земли пятьюдесятью этажами солнцезащитных стекол и меди. Подножие его должно быть ровно в ста пятидесяти футах от центра Мемориала. Название оправдано гексагональной формой. Каждый этаж, исключая первый, с рекреационной зоной, вместит двенадцать квартир-люкс, из которых шесть будет просторными, шесть – настоящими хоромами. Последние использовали дополнительную площадь шестиугольных выступов. Законченное сооружение представляло собой сверкающий многофасеточный кристалл. Поговаривали, что он походит на глаз насекомого. Линия, проведенная через сдобренную ферментом подстилку из гноя, венчающую Его кокон, и далее вдоль медленно разрушающегося дубового бревна, прошла бы сквозь восемь квартир, шесть холлов, шахту лифта, один гимнастический зал и бассейн. Его разум контролировал сей воздушный путь, встречая, однако, лишь пустоту… Пока ячейки не начали распродаваться.

Глава 4