Краем глаза Анатолий заметил, что самописец на карте остановился у границы зыбучих песков. Капсулы одна за другой, как рыбы, скользнули из открытой шлюзовой камеры.
— Держаться всем вместе! — приказал Дарин. — Без моей команды ни на шаг!
Так они и поплыли, четыре огонька в зеленой толще воды. Позади остались прожекторы земера — маяки. Впереди была непроглядная темень, которой, казалось, не будет конца. Отплыв от земера метров четыреста, Дарин приказал повернуть назад. Туннель выходил в подземную полость — мешок, налитый водой. В обе стороны от туннеля шла стена из желтого песчаника, вниз она уходила на неопределенную глубину. Вверху стена загибалась сводом. Эхо-локатор из командирской капсулы подтвердил, что пловцы находятся в подземной пещере, похожей на грушу, поставленную вверх узким концом.
— Бутылка с водой! — пояснил Глеб, имевший привычку комментировать очевидные истины.
— Что вы сказали? — переспросил Дарин.
— Я говорю — мы в бутылке… — повторил Глеб.
— Да, — согласился Дарин. — Виктор, что дали пробы воды?
— То же самое, что и в туннеле, — вода без примесей.
— Анатолий, возьмите пробы из стен вправо от туннеля и влево. Я поищу из пещеры выход.
Выход эхо-локатор показал в противоположной от земера стороне. Объем пещеры был около кубического километра. Выявился еще один туннель — вправо от земера.
— Очевидно, туннели ведут в другие пещеры, — предположил Петр Петрович. — Как магнитное поле, Ильин?
— Магнитное поле сильнее, чем на поверхности! — возбужденно ответил Глеб. — Я наблюдал тенденцию повышения во время спуска. Под нами кобальтовые или железные руды!
— Неудивительно, — вмешался в разговор Анатолий, — в песчанике вкрапления магнетита.
— Я же говорил, — сказал Глеб, — под нами кобальт или железо.
— А вода?
— Вода химически чистая, Петр Петрович, — заверил Виктор.
— Температура?
— Двадцать градусов.
— Обследуем ближайший туннель, — предложил Петр Петрович. — За мной!
Второй туннель оказался в трехстах метрах от первого. В слабом свете плывущих торпед он открылся, как зев в загадочную страну. Один за другим исследователи втянулись в темное жерло.
Туннель был таким же, как тот, где стоял земер, — с желтоватыми стенами, вымытыми водой в песчанике.
— Брать пробу? — спросил Анатолий.
Дарин не успел ответить: два глухих взрыва колыхнули стены и воду вокруг исследователей.
Они знали, что к земеру надо свернуть влево от выхода из пещеры. Яркие звезды прожекторов — последнее, что они видели перед тем, как втянуться в раскрытый зев.
— Свет погас! — крикнул Ильин.
— Петр Петрович, что-то случилось с земером… — отозвался Черкезов.
— Спокойнее! — ответил Дарин. — Не упускайте друг друга, двигайтесь вдоль стены. Шатров! У вас более сильные лампы, прибавьте свет!
Петр Петрович говорил спокойно — даже слишком спокойно, и это выдавало его внутреннюю тревогу. Было ясно, что с земером случилась беда. И никто так реально не понимал беды, как сам Дарин. Взрыв мог произойти от контакта аккумуляторных батарей с водой. Каким-то образом вода проникла в снаряд. Но как? Земер тысячу раз был испытан на давление земных толщ, на температуру до двух тысяч градусов. И вода земеру не страшна. Значит, дело в открытых шлюзовых камерах. Вода нашла трещину или неплотный паз и заполнила земер. Система электропитания внутри земера выведена из строя. В ядерные реакторы вода не проникнет, они полностью изолированы. Но запустить реакторы будет нельзя: затопленный земер мертв…
И только когда пришло это слово, Дарин понял трагизм их положения. Воздуха в капсулах на пять часов. Прошло больше половины этого срока, пока исследователи занимались работой. Что будет через два часа с ними?..
Земер стоял темный, точно притаившийся или заснувший. Но это не был сон. Это была смерть. Она глядела стеклянными провалами иллюминаторов. За ними была вода. В шлюзовую камеру можно было проникнуть, но продуть ее, войти внутрь снаряда было нельзя — электросеть обесточена.
— Петр Петрович… — позвал Черкезов.
— Никаких вопросов, ребята, — ответил Дарин. — Положение и опасность всем понятны.
— Что будем делать?
— Думать.
Выбраться из-под километровой толщи грунта по следу, проложенному снарядом, рассчитывать было нечего: след заплавлен породой, переработанной земером. Пробить толщу каким-либо другим способом тоже было немыслимо. Плыть по туннелям в надежде как-то выбраться через них — ничего не даст: сеть туннелей и емкостей может быть на тысячу километров…
— Путь один — вверх, — сказал Анатолии. — Может быть, под куполом есть воздух.
— Вверх! — согласился Дарин.
Они поплыли вверх. Фонари торпед тускло освещали стену, казавшуюся бесконечной. Только эхо-локаторы говорили, что где-то выше горло «бутылки» сужается. «Будет ли там хоть капля воздуха?» — спрашивал себя Дарин. Ребята молчали. Они молчали потому, что молчал он. И надеялись на то, на что надеялся он.
Воздуха под куполом не оказалось. Крыша сомкнулась сразу — казалось, она плавает на воде.
— Все, Петр Петрович? — тихо спросил Черкезов.
Спроси он громче, он не выдал бы своего состояния, но в тихом вопросе Виктора звучал страх. И, наверно, поэтому Глеб крикнул:
— Как же так?..
— Тише!.. — ответил Дарин.
Они плыли под потолком. Хоть. бы где-нибудь была трещина!.. Неужели — черт возьми! — Анатолии ожесточался: неужели тупик? Он не хотел сказать слово «смерть». Ему казалось, что, если он мысленно произнесет это слово, он будет кричать, как Ильин: «Как же так?..»
— Петр Петрович — ловушка?.. — Глеб сдавал с каждой минутой.
— Будьте мужественны, — ответил Дарин.
Глеб замолк. Слышно было его прерывистое дыхание.
«Неужели нет выхода?» — твердил Анатолий. Он ни на мгновение не мог подумать, чтобы Петр Петрович погиб, что погибнет он сам, Анатолий. На минуту перед ним встало лицо Ольги: «Мучаюсь с Димкой…»
— Петр Петрович, — спросил он, — какие показатели глубины?
— Над нами семьдесят метров породы.
Семьдесят метров! Анатолий вспомнил Урбанцева, его слова о том, что капсула с фрезами может врезаться в грунт на сто, даже на сто двадцать метров. Капсула может пробить крышу над ними!.. Надежда, как молния, вспыхнула в уме Анатолия. И тут же погасла: чтобы сделать эту работу, нужно время. Нужен воздух!
Анатолий взглянул на электронный манометр — стрелка была почти на нуле. Хоть бы шанс на спасение!.. Сколько еще можно протянуть, полчаса?.. Анатолий старался не поддаваться панике, хотя чувствовал, как на спине у него между лопатками проступает холодный пот.
Тяжело дышал в капсуле Черкезов. Дарину тоже дышать было нелегко, но он сдерживался. Все четверо молчали, экономя каждый глоток драгоценного воздуха. А наверху, над песчаной крышей, — воздушный раснлеснувшийся океан. Анатолий на секунду закрыл глаза, представил глубину синего неба. Какими ослепительно привлекательными были горячий ветер, холмы!.. Снова открыл глаза — не поддаваться страху! А что делать?.. Стрелка манометра коснулась нуля. Конец?.. Руки Анатолия инстинктивно сжались на рычагах запуска капсулы — рвануться в толщу крыши, кромсать ее фрезами!
Семьдесят метров… Опять взгляд Анатолия упал на стрелку манометра. Вспомнилась другая стрелка — самописца, остановившаяся на границе зыбучих песков.
— Петр Петрович! — почти крикнул Анатолий. — Насколько мы ушли от «Вулкана»? По горизонтали?
— На двести метров, — ответил Дарин.
Вздохнул, почти всхлипнул в капсуле Глеб Ильин.
— А что? — спросил Дарин, только бы не слышать, как ребята задыхаются в капсулах. — Ты хочешь…
Анатолий не слышал его. Видел пустыню, верблюдов, погружавшихся в песок на глазах людей. Видел столб синей воды.
— Светите мне все! — крикнул он. — В купол!
Всплыл к потолку, врезался фрезами в камень. Веером брызнул щебень, пошел в глубину. Анатолий нажал на рычаги — глыба песчаника отвалилась от потолка. Вода замутилась.
— Светите!
С бешеным визгом работали фрезы.
Анатолий не слышал, как задыхались люди. Он тоже раскрывал рот, как рыба, глотая тяжелый мертвый воздух. Только бы успеть, думал он, пробить крышу! Если над ними зыбучий песок, то где-то есть выход к поверхности — есть каверна!
— Петр Петрович! — крикнул он.
— Здесь я… — ответил Дарин.
Он понимал Анатолия: погибать — так в борьбе. У него был готов приказ Анатолию дробить породу. Секунда — Петр Петрович отдал бы приказ, если бы не безнадежность: над головой семьдесят метров толщи. Дать приказ для успокоения не поворачивался язык: себя Дарин мог обмануть, ребят — нет. Шатров сам догадался, что делать. Петр Петрович благодарен был Анатолию. Юность умеет дерзать. И надеяться. Дарин прислушивался к визгу работавших фрез. Полная мощь, отметил он. Времени бы. Хоть каплю времени!..
Анатолий думал о Дарине, об Ольге. Но главное — успеть. Во что бы то ни стало успеть! Раскрошить купол, найти выход. Уже не глыбы — песок сыпался вниз. Еще, ну еще, твердил Анатолий. Сдерживал дыхание, почти не дышал, выигрывая секунды. Когда сдерживать горький воздух не стало сил, крикнул:
— Петр Петрович!
— Слышу, — ответил Дарин.
— Ильин! Черкезов!
— Я! Я!.. — отозвались ребята, точно на перекличке.
— Держитесь!
Песок сыпался желтый, как неочищенный сахар. Перед глазами плыли синие, фиолетовые круги. Мертвой хваткой Анатолий сжимал рычаги управления. Фрезы шуршали, обрушивая песок. Какое счастье, что песок сыплется вниз, в воду, иначе фрезы давно бы застопорило.
— Ребята!
Никто не отозвался.
— Черкезов! Ильин!
— Здесь… — хрипло ответил Дарин.
— Только бы!.. — мечтал Анатолий. Может быть, от одной минуты зависит жизнь. Жизни!
В висках стучало, глаза ничего не видели. Анатолий не выпускал рычагов, слился с ними — превратился в металл.
Так он сжимал их, пока сквозь красный туман в глазах не блеснуло синее небо.
— Толька мой, Толька, я же знала, что ты у меня такой!
Ольга склонилась над Анатолием, вытирала на его лбу капельки пота.
— Лежи, — говорила она. — Тебе нельзя говорить. Да ты и не сможешь. Я сама обо всем расскажу тебе.
Анатолий хотел пошевелить рукой, но даже не мог улыбнуться от слабости.
— Ну вот, видишь? — сказала Ольга. — Хорошо, что ты хоть можешь слышать меня.
Анатолий глядел на нее. В глазах его был вопрос. Ольга поняла, о чем он хочет спросить.
— Жив Петр Петрович, — сказала она. — И Черкезов и Ильин живы.
Слова Ольги доходили издалека. Желтый песок сыпался, сыпался перед Анатолием — не было ему конца. «Живы…» — повторяла Ольга, и это наконец коснулось сознания. Желтизна стала солнечной, чистой. Анатолий узнал стену, на стене оконный квадрат. За окном солнце, понял он, — солнце! И голос Ольги здесь, рядом.
— Все, все, все хорошо, — говорила она. — Тебя вместе с капсулой выбросил столб воды, ударивший среди зыбучих песков. Выбросило ребят и Петра Петровича. И всех троих спас Петр Петрович — открыл капсулы. Вы молоды, вам не хватило двух глотков воздуха.
И это Анатолий понял. Неясным было — откуда здесь Ольга? Она осталась на Кавказе!..
Он заставил себя повернуть голову и увидел ее. Ольга глядела ему в глаза.
— А теперь я с тобой, — говорила она, — Мы же с тобой — видишь?
ЦВЕТЫ АЛЬБАРОССЫ
Чудеса начались сразу, как только ракета опустилась на луг. Григорий приземлил ее на воздушной подушке: уже сотню лет инструкция требует при достаточной плотности атмосферы пользоваться компрессорами. Но при любом, даже сверхосторожном спуске воздушный столб срывает верхний почвенный слой, корабль садится в облаке пыли. Здесь ракета села, не подняв с поверхности ни пылинки. Под каждой из ферролитовых лап шасси клонились живые цветы.
Борис и Григорий смотрели на них сквозь стекла иллюминаторов.
— Давление воздушной струи — четыре тонны на сантиметр, — сказал Григорий. — Можно было бы раздавить слона…
Цветы оставались целыми, нежными, с полупрозрачными лепестками.
Датчики показывали наличие кислорода, двадцать два градуса тепла по Цельсию и отсутствие в воздухе биогенных носителей.
— Прямо-таки не терпится потрогать цветы руками! — ответил Борис. — Выйдем!..
— Подожди, — Григорий включил приемник.
— Зачем? — Борис поднял недоумевающий взгляд. — За восемь часов облета хоть бы кто-нибудь охнул на наши вызовы…
— А что мы теряем? — сказал Григорий, глядя, как наливается зеленью индикатор. Борис недовольно сопел у него над ухом, ему не терпелось ступить на почву планеты — вечно жгучее желание открывателей.
Верньер медленно, не считаясь ни с чьим желанием, двигался по шкале УКВ. В диапазоне четырех метров он наткнулся на звон.
— Слышишь? — спросил Григорий, останавливая планку и оборачиваясь к Борису.
— Что-то новое!.. — воскликнул Борис.
— Новое, — согласился Григорий.
— Поет планета?..
Из решетчатого кружка динамика лился непрерывный, настойчивый звон. Казалось, что звенит рой возбужденных ос. Или миллион серебряных колокольцев…
Планета была открыта лет тридцать тому назад — в пересчете на земные обыкновенные годы. Световые ракеты смяли обычное время, сделали его частным временем каждого корабля. Они же показали полную непригодность гигантских космических лайнеров, которыми увлеклось человечество в начале двадцать первого века. В Пространстве лучшими показали себя небольшие ракеты, с экипажем в два-три человека. Когда снаряжалась комплексная экспедиция, объединялось до двадцати кораблей. Впереди ставились заслонные керамитовые ракеты, которые рассекали облака пыли, прокладывали туннель последующим, идущим за ними в нитку.
Даже в двадцать втором столетии человечество еще приглядывалось к Пространству. Полеты были трудными, как плавание на каравеллах, уходивших когда-то путями Колумба и Магеллана. Космос не давал человеку ни уютного света кают-компаний, ни широких экранов. Каждый полет требовал от космонавтов работы, выносливости, невероятной смелости и физической силы.
Седьмая комплексная экспедиция была направлена к Ригелю Ориона в 2111 году. У небольшой белой звезды, в четырнадцати парсеках от Солнца, экспедиция открыла голубую планету с удивительно постоянным фоном: в атмосфере не было облаков, поверхность планеты казалась ровной, как бильярдный шар. Об открытии сообщили на Землю, попросили назвать планету Зарей. Понравился цвет: планета, наверно, была покрыта водой или синим туманом. Оказалось, что Заря есть уже в Кассиопее, а вторая Заря — в Павлине. В Космографическом Центре попробовали перевести название на латинский, на близкие к нему языки и в древнем провансальском нашли замену: Альба — рассвет. Но и здесь открывателям не повезло: Альб оказалось шесть… Выход все же нашли: планете дали название Альбаросса.
Это Седьмую звездную удовлетворило. Но исследовать планету тогда не удалось — слишком далеким был путь до Ригеля. Исследование было поручено Девятой комплексной, тоже посланной к Ориону. Флотилия замедлила ход, кроме ракеты Григория Ломма: ему на исследование было дано сорок часов. А потом предстояло догонять экспедицию в течение двух недель. Так навигатор Ломм и механик Борис Рожков оказались на Альбароссе.
Планета действительно была синей, как весеннее небо. Но не океан и не дымка придавали ей синеву: от экватора до полюсов планета оказалась покрытой цветами.
— До безумия хочется подержать их в руках… — говорил Борис, налегая на рычаг гидросистемы, открывавшей выходной люк.
— Сейчас, сейчас… — сдерживал Григорий нетерпение друга.
Подъемник опустил их на цветочный ковер. Кабина открылась автоматически. Борис и Григорий вышли, не закрывая, однако, за собой дверь.
Ни один, ни другой не знали, что ожидает их.
Борис тотчас опустился на корточки. Цветы были обыкновенные — синие колокольчики. Нет, не обыкновенные: их нельзя было сорвать — невозможно переломить стебель.
— Проволокой прикручены?..
Борис рассматривал красную полоску на пальцах. Как обычно, он потянул стебель к себе, цветок наклонился, Борис ощутил на руке влажность его лепестков. Но сорвать цветок не удалось: стебель, как струна. резал пальцы. Сейчас Борис дул на медленно бледнеющую полоску.
— Попробуй! — кивнул он Григорию.
Тот ничего не ответил, думал, что Борис дурачится: светлый прозрачный воздух, пьянящий большим количеством кислорода, солнце, синяя даль, похожая на спокойное море, рождали мальчишеское желание пуститься с Борисом вперегонки, плюхнуться в колокольчики и, задрав рубаху, подставить спину теплому солнцу.
Борис повторил:
— Попробуй!..
Выбрав цветок покрупнее, Григорий потянул стебель к себе. Тонкая прохладная нить врезалась в пальцы.
— Да-да… — сказал он, отпустив стебель и шевеля пальцами в воздухе.
— Что ты на это скажешь? — спросил Борис.
— То же, наверное, что и ты…
— Здоровенные парни, — развил его мысль Борис, — покорители космоса, не могут сорвать цветочек с клумбы. Что скажут девушки?..
— Без иронии, Боря. Это непростые цветы.
— За двести лет никто не встречал цветочков на проволоке… — не унимался Борис.
Григорий вошел в кабину, загремел в ящике инструментами. Вынес обыкновенные, испытанные на Земле и на космических трассах кусачки, С трудом, действуя в две руки, друзьям удалось перекусить стебель цветка.
— Один… — сказал Борис, держа цветок на ладони. — А их миллиарды!
Колокольчик лежал маленький, легкий, слегка холодил ладонь. На срезанном стебле блестела капелька сока. Друзья разглядывали его, как живое чудо, не сразу заметив звенящий звук, дрожавший над лугом. Звук был настойчивый, непрерывный — такой же, как из приемника на корабле,
Они отошли от ракеты километра на полтора. Планета была меньше Земли — до горизонта подать рукой.
— Дальше идти не стоит, — сказал Григорий, — везде те же цветы.
Космонавты остановились. Стенящий звон лился над лугом.
— Их кто-то выращивает, — говорил Борис о цветах. — Такая планета не может быть необитаемой: солнце, воздух, тепло. Где же хозяева?..
Борис волновался. Григорий молчал: те же вопросы вставали и перед ним, а ответов не было. Зато странностей было сколько угодно.
Ровная поверхность планеты казалась сглаженной, а цветы — посеянными. За ними не было видно почвы: космонавты не могли до нее продраться сквозь сетку переплетенных стеблей. При каждом шаге сетка пружинила, на ней не оставалось следов — цветы не мялись. Как они получали питание, влагу, если над планетой не было облаков? — Борис и Григорий убедились в отсутствии облаков за восемь часов облета. Или вот этот звон. Что звенит — небо, воздух, цветы?.. К нему можно привыкнуть — космонавты уже привыкли — но как объяснить его?
— Я тоже не уверен, что планета необитаема… — Григорий оторвался от моря цветов, взглянул на товарища.
Борис стоял, обернувшись назад, глаза его буквально лезли на лоб: от ракеты по направлению к космонавтам неторопливо шли два человека. Это были земные люди. Они шли, оглядываясь по сторонам, иногда останавливались, жестикулировали. Машинально Григорий отметил, что один из них в оранжевом свитере, другой в синем. И сейчас же он рассмотрел их черты. По лугу шли Борис и Григорий… Они копировали жесты, походку Григория и Бориса — были их двойниками!..
Космонавты не отличались робостью: Борис делал четвертый рейс, Григорий — шестой. Но сейчас при виде самих себя на чужой планете, под чужим солнцем их взяла оторопь. Борис-второй, что шел от ракеты, остановился, высвобождая ботинок из. жестких стеблей колокольчиков. Григорий-второй протянул ему руку, чтобы товарищ мог на нее опереться… Все это было проделано так, как проделали космонавты минут десятьдвенадцать назад. Борис высвободил ногу и, повернувшись к Григорию, улыбнулся. «Сказал спасибо…» — вспомнил Григорий. И опять они, разговаривая, пошли по лугу.
— Может, я сплю, Григорий… — бормотал Борис, схватив друга за плечо.
Григорий чувствовал себя не лучше Бориса и, наверно, обратился бы к нему с тем же вопросом, не захвати у него дыхания от этого зрелища. Двойники подходили ближе. Они не глядели на Григория и Бориса: озирались по сторонам, оглядывали поле, цветы, словно не видели космонавтов или перед ними никого не было. С каждым шагом расстояние между ними и людьми сокращалось.
— Что же это, Гриша?.. — растерянно, по-детски спросил Борис.
Оставалось пятьдесят шагов, тридцать…
— Эй!.. — крикнул Борис.
Никакого эффекта. Двойники даже не взглянули на космонавтов.
— Стойте!
Двойники подходили. Григорий-второй улыбнулся, глянул на небо — у настоящего Григория мурашки ползли по спине, — затем повернулся к Борису, сказал что-то, шевельнув беззвучно губами.
— Стойте!.. — опять крикнул Борис.
Ничто не помогало. Осталось с десяток шагов. Борис угрожающе согнул руки в локтях, готовясь отразить нападение. Двойники не моргнули глазом. В жутком молчании подошли вплотную и вошли, влились в живых людей.
Но не это оказалось самым паршивым: от ракеты шла вторая пара — Борис и Григорий, а из подъемника выходила третья…
— Вот это влипли! — сказал Борис, отирая со лба капли пота. — Что бы я ни дал сейчас, чтобы очутиться на родном космодроме…
Тотчас, скрыв третью пару, ракету, перед людьми возник космовокзал — семиэтажное белое здание с башенкой радиомаяка, знакомое космонавтам каждым окном, изгибом архитектурной линии. Борис оглянулся: позади, у горизонта, стояло несколько ракет, заправочные машины, поодаль — купола ангаров, где проходили осмотр и ремонт после возвращения корабли, — все то, что Борис ожидал увидеть и что должно было быть на космодроме Солнечный Гай в причерноморской степи.
Между тем двойники, вторая пара, подходившие к ним, были уже недалеко: опять Борис остановился, высвобождая ботинок, Григорий протянул ему руку. Борис-двойник улыбнулся, пошевелил губами…
— Отойдем в сторону, — сказал Григорий, все еще чувствуя спиной холодок.
Они отошли, наблюдая за двойниками. Те как ни в чем не бывало приблизились к месту, где космонавты только что встретили первых своих двойников, остановились словно в раздумье. Потом, Борис-второй обернулся назад, рот его открылся от удивления.
— Увидел вторую пару, — комментировал Бориснастоящий и сплюнул: — Ну и рожа…
Григорий старался осмыслить происходящее, даже следил за своим двойником, отмечая, что Борис абсолютно прав: физиономии у обоих были до отвращения глупыми.
Вторая пара, повернувшись лицом к ракете, вернее к фасаду призрачного вокзала, топталась на месте, поджидая третью пару, которая в это время вышла из стены здания. Потом, поглотив третью пару и беззвучно обменявшись словами, двинулась к Григорию и Борису, каким-то образом выделившись из третьей пары, которая теперь стояла на том же месте и ожидала чегото, глядя на фасад здания.
— Где же ракета?.. — шепотом спросил Григорий Бориса.
Не успели стихнуть его слова, как ракета возникла на том месте, куда он глядел, — у левого подъезда вокзала. Вторая ракета возникла в стене здания, куда глядел Борис. Рядом из стены вышла четвертая пара, в синем и в оранжевом свитерах.
— С меня хватит!.. — Борис, не обращая внимания на двойников, ринулся к ракете. Григорий едва поспевал за ним.
Нижний люк корабля был открыт, подъемник распахнут, но, когда Борис хотел взяться за дверцу рукой, он ощутил только воздух.
Через час на видимом пространстве синего луга стояло восемь ракет, часть улицы, на которой жил в Одессе Григорий, аллея пирамидальных тополей, и на всей территории, оранжевые и синие, бродили призраки. Друзья старались ни о чем не думать, ничего не желать. Они уже накопили опыт: стоило о чем-нибудь вспомнить — о вокзальном здании космопорта, обыкновенной пуговице, — все тотчас появлялось перед глазами, и уже не было никакой возможности от него избавиться. Так появились статуи пионера и пионерки, виденные Борисом в одном из уголков приморского парка, решетчатый щит кинорекламы, клумба с цветущими флоксами, пара крутобоких морских валунов… С мелочью еще можно было мириться. Хуже, когда появлялись здания вроде вокзала. В стену запросто можно было сунуть руку, войти. Но удержать руку, удержаться в здании самому было. нельзя: внутри были темнота и нестерпимый холод. Борис залетел с ходу в космовокзал, но тотчас выскочил обратно к Григорию: темнота поглощала звук, невозможно было определить, где остался товарищ. Попробовали они войти, взявшись за руки, но тут же потеряли ориентировку и вышли назад, на солнце, пожалуй, случайно. После этого с полчаса наблюдали за двойниками, которые тыкались в стену и выскакивали обратно — зрелище не из приятных…
— Штука!.. — сказал Борис, встряхивая головой, будто отгоняя дурной сон. — Что будем делать дальше?
— Надо обойти вокзал. Ракета должна быть где-то за ним.
Двинулись вдоль фасада, свернули за угол здания. Но тут у них на пути вырос многоквартирный дом, вросший наполовину в вокзал; за домом поблескивал гофрированным алюминием ангар.
— Чертовщина! — выругался Борис.
Пришлось вернуться назад, к центральному входу в вокзал.
— Так мы сотворим себе заколдованный круг из домов и ангаров!.. — возмущался Борис.
— Ни о чем не вспоминай! — советовал ему Григорий.
Тотчас, скрыв левую часть вокзала, перед друзьями возник театр их космического городка: одна сторона оказалась ниже другой, будто театр перекосило землетрясением.
— Не могу! — Борис схватился за голову. — Гриша, не могу, понимаешь?..
— Возьми себя в руки!..
— Они нас задавят! — Борис указал на здания. Нотка отчаяния в его голосе неприятно резала слух, но хуже, что Борис не замечал этого. Только не поддаваться страху, твердил Григорий себе, не поддаваться страху! Пусть это непонятно, но не поддаваться панике… В то же время он оглядывался по сторонам, ожидая чего-то, еще более непонятного. Это ожидание у него тоже рождало страх.
Солнце опустилось за горизонт, и без всякого перехода, словно взмахом крыла, космонавтов накрыла ночь.
— Хотя бы все это нам приснилось… — бормотал Борис, укладываясь спать на цветах рядом с Григорием.
Темнота спасла их от созданных ими призраков. Не видно стало двойников, бродящих по лугу, театра, тополевой аллеи.
— Хотя бы… — согласился Григорий, не находя слов, чтобы ответить товарищу, другая мысль билась в его мозгу: только бы не сойти с ума…
Утро ничего не изменило в их положении. По-прежнему маячило здание космопорта, за ним — алюминиевый ангар, салютовали мраморные пионеры. Все так же кружили по лугу призраки.
— Будьте вы прокляты… — с ненавистью погрозил им кулаком Борис.
Он плохо спал ночь, был удручен нелепым положением, в каком они очутились с Григорием.
— Надо пробиться к ракете любым путем! — жестко сказал Григорий. У него настроение было не лучше, но он сдерживал себя, стараясь не раскисать.
— Как пробиться?.. — спросил Борис.
Григорий снял с себя оранжевый свитер. Это был добротный свитер, сотканный из толстых волокон.
— Держи! — подал Борису и, хладнокровно надрезав ткань, начал распускать свитер с воротника.
Получился солидный клубок, цветом похожий на апельсин.
— Теперь определим направление. Мы стояли вот так, — Григорий указал на призраки, стоявшие на том месте, откуда космонавты впервые увидели двойников. — И смотрели сюда, — Григорий кивнул на очередную пару, появившуюся из стены космовокзала. — Они идут от ракеты. Станем на их пути…
Было неприятно становиться лицом к лицу с двойниками, ждать, пока они пройдут сквозь тебя. Но ничего другого не оставалось.
— Ну вот… — сказал Григорий, когда призраки пронизали их. — Вот и прошли… — повторил он, облегченно вздохнув, — но так, чтобы не заметил Борис: призраки прошли бесшумно, неосязаемо, и все же столкнуться с ними было неприятно до дрожи.
— Идиоты… — дернул плечами Борис, оглядываясь на двойников.
— Подойдем к стене, — Григорий намеренно не обратил внимания на выходку друга: ругать двойников имело столько же смысла, сколько просить солнце повернуть вспять. — Держи, — сказал он Борису, протягивая клубок. — И гляди, чтобы нитка была натянута.
Намотав конец нити на руку и согнув плечи, как против ветра, Григории вошел в стену здания. Борис разматывал клубок ему вслед, замечая, что нить уходит в стену все медленнее. Четыре, пять шагов — нить повисла прогнувшись. Борис натянул ее, но вот она дернулась раз, другой и упала вниз. Борис потянул с поспешностью, нить выпрямилась, но тут же упала снова, словно Григорий, отступая, пятился назад. Несколько раз он дернулся, пытаясь натянуть вить, прорваться вперед, потом нить ослабла, и из стены боком, неуверенно вышел Григорий. Лицо его было синим от холода, глаза полны страха.
— Не пускает… — Григорий присел на корточки, тяжело дыша и растирая закоченевшие руки. — Вышвыривает и давит страхом…
Борис глядел на товарища. Клубок и несколько витков оранжевой нити лежали на цветах. Солнце, поднявшееся над крышей космовокзала, осветило клубок, запуталось в оранжевых петлях.
— Это все? — удивленно спросил Григорий, прикинув на взгляд количество петель.
Стена вытолкнула второго Григория, с синим лицом и сведенными руками.
— Черт!.. — выругался настоящий Григорий. У него тоже начали сдавать нервы, потянул в сторону Бориса: — Отойдем!
Они пошли прочь от стены космовокзала. Григорий молчал, Борис ждал, не прерывая его молчания. В нем закипала злость. Горячий по натуре, он не терпел неясностей, тем более необъяснимого. Лететь к Ориону, бороться с космосом — двести лет космонавты борются, бывает, гибнут. Но там ясны причины и следствия: пески на других планетах, вулканы… А здесь небо над головой, серебряный звон. И ты сам с собой, повторенный тысячу раз. Зачем это нужно? Кому?
— Мне казалось, — заговорил наконец Григорий, — что я блуждал в потемках бесконечно долго. Полная потеря чувства времени, понимаешь? Темнота не только поглощает свет и звук — она растворяет время. И это страшнее всего. Я провалился в бездну, меня охватил страх. Больше я ничего не помню, только бесконечный ужас падения… В космосе нелегко, но там хоть звезды, Борис. А здесь ничего, кроме страха. Как ты меня вытащил, не понимаю… Там, по-моему, нет и воздуха, не помню, чтобы я хоть раз вздохнул.
