ГЛАВА 21

Эрин смотрела на тонкий яркий месяц. В черном небе блестели звезды. Воздух был холодным, но все же она не могла заставить себя закрыть окно и продолжала дрожать в своей тонкой льняной рубашке. Напряжение в ней все более и более возрастало. Она задрожала, когда услышала, как открылась и закрылась дверь, и новая волна нервной дрожи поднялась в ней.

Она не обернулась, а ждала, зная, что он прислонился к двери, которую так решительно закрыл, зная, что он смотрит на нее. Она судорожно сглотнула, снова задумавшись, не зная в какую игру он играет, Если он желал ее снова, то ему ничего не стоит осуществить свое желание. Она должна удержаться, но тем не менее она молилась, чтобы он попросил ее об этом. Тогда она снова будет с ним, не уронив своего достоинства.

— Браво, жена, — заявил он наконец, медленно растягивая слова. — Мне кажется, ты завладела сердцем моего брата. Эрик просто зачарован.

Эрин пожала плечами, оставаясь стоять спиной к нему.

— Я нахожу Эрика учтивым и милым.

— Странно, ведь он мой родственник. Эрин проигнорировала это замечание.

— Я могла быть более гостеприимной, если бы меня предупредили заранее о его приезде, да и вообще, если бы я знала, что он существует.

— Ты думала, что викинги действительно порождение дьявола, изрыгнутое на землю, а не рожденные отцом и матерью? Вероятно, ты должна была предположить, что у меня есть семья.

— Ты никогда не говорил о семье.

— Ты никогда и не спрашивала.

Эрин еще раз пожала плечами, дрожа, как вода под порывом ветра, посланным с моря. Они молчали, и Эрин чувствовала, что холод только удлиняет расстояние между ними, и она знала: стоит ей столкнуться со сталью его глаз, как она почувствует, будто прикоснулась к огню.

Эрин не хотела встречаться со взглядом, который проникал в ее душу, угрожая отнять гордость, обнажить все, что она так отчаянно пыталась скрыть в своем сердце.

— Закрой ставни, — вдруг приказал он грубо. — Ты хочешь подвергнуть опасности свое здоровье и здоровье моего ребенка?

Эрин закрыла решетчатые ставни, но продолжала слепо смотреть теперь уже на закрытое окно. Опять воцарилось молчание, такое продолжительное, что ей захотелось сильно ударить в каменную стену и пронзительно закричать.

— Повернись, Эрин, — тихо приказал он. Она медленно подчинилась, сцепив пальцы, и слегка наклонила голову.

— Мне будет любопытно узнать, ирландка, почему ты не смотришь мне в лицо. Эрин подняла глаза.

— А мне будет любопытно узнать, мой лорд, какую игру ты ведешь.

Олаф поднял вопросительно бровь, выказывая недоумение, скрестил на груди руки и сухо улыбнулся.

— Боюсь, что тебе придется самой сначала объясниться, если ты хочешь, чтобы я ответил.

— Хорошо, — сказала она холодно. — Чего ты хочешь, мой лорд? Что мы должны обсудить?

— Это не я хочу, а ты хочешь.

Она опять отвернулась от него, глядя на закрытые ставни.

— Не издевайся надо мной, Олаф. Я не жду, что ты отпустишь меня с Грегори и Брайсом в Тару.

— Повернись, Эрин, и, пожалуйста, не испытывай мое терпение, постоянно заставляя меня просить об этом. Она повернулась, раздраженно вздохнув.

— Скажи мне, ирландка, — спросил он мягко. — По кому ты так горюешь? По Лейту или по молодому королю из Коннахта? По брату или по любовнику?

— Феннен никогда не был моим любовником, — ответила тихо Эрин, — и это тебе хорошо известно. Он слегка склонил голову.

— Отвечай на мой вопрос. Умоляю тебя.

— Я скорблю по ним обоим, Олаф, — ответила она спокойно и с достоинством. — По брату, которого я горячо любила много лет, и по другу, который был отважным и заботливым, благородным молодым правителем своего королевства.

Олаф помолчал мгновение.

— Об этом я не буду больше говорить с тобой и не буду безжалостно попирать твои чувства, так как боль, которую ты испытываешь, мне хорошо знакома, и не буду поворачивать кинжал, который вонзился в твое сердце.

Он прокашлялся, как будто это задело его собственные чувства. Его голос резко изменился и стал более привычным — низкий, любезный и циничный.

— Вопрос в том, ирландка, насколько сильно тебе хочется увидеть родных.

Ее сердце начало отчаянно биться, когда она обнаружила, что с таким странным взглядом она еще никогда не встречалась. Этот взгляд был отчужденным, но сверлящим.

— Вероятно, тебе известно, — ответила она, внутренне сожалея, что может говорить лишь шепотом, — как сильно я хочу увидеть отца, увидеть свой дом. Но мы оба знаем, мой лорд, что ты откажешь мне.

Он не ответил сразу. Он раздевал ее взглядом. Жар окрасил ее тело и щеки румянцем. Она знала, что белье, которое было на ней, прозрачно. При свете свечей под ним хорошо видны ее формы.

Он снова посмотрел на нее.

— Может, и нет, ирландка, все зависит от тебя.

— Ты шутишь.

— Нет, не шучу. Это зависит от того, что ты мне можешь предложить в обмен.

— Я не понимаю, зачем ты насмехаешься надо мной, говоря опять об обмене, — едко выкрикнула Эрин, задыхаясь. — Ты хочешь получить взамен мое тело и обещание, что я буду предоставлять тебе его и дальше, и тогда я смогу поехать к отцу домой? Тогда я скажу «да» мой лорд, так как я уже по опыту знаю, что ты всегда поступаешь как тебе нравится независимо от того, что я решу. Ты, однако, мой муж. Я никогда не боролась против тебя.

Она была удивлена, заметив еле уловимую усмешку.

— С этим, ирландка, можно поспорить. Но нет, Эрин, я не прошу взамен твоего тела. Я не так глуп, леди, ты не можешь предложить мне то, что и так принадлежит мне.

Яркий румянец гнева и унижения появился на ее лице.

— Я умоляю тебя, — отрезала она, — прекрати эти игры, я устала от них. Скажи, могу я поехать, да или нет…

— Мужчина, — перебил он, — любой мужчина, даже викинг, говорит «да» или «нет», сообразуясь со своим настроением. Если он в хорошем расположении духа, расслаблен и настроен льстить, он, наиболее вероятно, скажет «да». Чем больше он получает удовольствия, тем больше сам стремится угождать.

— Олаф! — В ее голосе слышалось рыдание и пронзительный крик. — Что ты все же хочешь от меня? Ты говоришь, что мне нечего предложить в обмен…

— Нет, этого я не говорил…

Он прервал ее тихим голосом, почти шепотом, и, тем не менее, она отчетливо слышала его. Этот звук разлился жаром по всему ее телу, как его прикосновения.

— Я сказал только, — продолжал он, шагнув к ней, — что ты не можешь предложить мне то, что и так принадлежит мне. Но я не хочу женщину, которая вынуждена отдаться мне. Не хочу я и ответного чувства, которое доставит удовольствие. Ты однажды сказала мне, что есть то, что можно брать, а есть то, что можно получить. И это очень мудро, ирландка. Ублажи меня, ирландка. Подойди ко мне сама, отдайся мне…

— Опять ты издеваешься? — резко и холодно сказала она. — Я не могу этого сделать, ведь ты заклеймил меня…

— А, но это как раз и есть обмен. Один должен отдать что-то, а другой, естественно, это получить. Если ты хочешь поехать в Тару, ты должна поднять мое настроение, так как оно очень мрачно сейчас.

— Я не могу… — начала она снова, едва дыша, но ее голос смолк, когда он пожал плечами и отвернулся от нее.

— Тогда, увы, ты останешься в этих стенах.

— Олаф! — Эрин расцепила пальцы и забарабанила кулаками в каменную стену.

Он опять повернулся и взглянул на нее.

— Ты ублюдок! — выкрикнула она.

— Это твое обычное утверждение. Измученная, она продолжала смотреть на него.

— Какая разница…

— О, я полагаю, огромная разница, Эрин. Это сделка. Она продолжала колебаться, как будто ожидала, что время даст ей спасительный ответ.

— Ты ошибаешься, Олаф, так как, если я сделаю даже шаг тебе навстречу, это будет все равно принуждение.

— Нет, Эрин. Ты сама выбираешь. Тебе стоит только вечером сказать мне «нет», и я покину комнату.

— И запретишь мне поехать к отцу! Он пожал плечами.

— Я опять говорю тебе, мужчина в хорошем и добром настроении гораздо уступчивее. И подумай об этом, Эрин. Ты многого просишь после того, как за моей спиной нарушила мой наказ. Все в твоих силах. Вообще-то, предупреждаю тебя, ты должна удовлетворить меня как следует, так как события дня неблагоприятно сказываются на моем терпении.

Эрин вонзила ногти в ладони. Казалось, он всегда выигрывает сражения, используя элемент неожиданности, резкий поворот в ходе атаки. Эта атака оставила ее пораженной и беззащитной. Если бы только она могла взглянуть на него бесстрастно и сказать ему, что ни за что не даст ему то, что он просит.

Олаф действительно делал ее уязвимой и беззащитной. Она была охвачена огнем желания, ей так хотелось сделать шаг… лучше бы он сделал шаг… Это бы не лишило ее гордости. Желание близости затмевало ее разум. Она не могла позволить ему уйти. Ее гордость не шла ни в какое сравнение с тем, что она представляла себе, как Олаф уйдет к экзотической красавице, которая так изумительно танцует.

Он опустил брови, пожал плечами и повернулся еще раз к двери. Эрин не могла больше колебаться.

— Олаф! — Ее голос был отчаянным и резким. Он остановился.

— Я уже все сказал, ирландка, — проговорил он грубо. — Никаких уступок, никаких бесстрастных поцелуев и холодных губ. Ты подойдешь ко мне сама и отдашь себя всю.

Она задрожала, у нее пересохло горло. «Олаф, — умоляла она про себя, — если бы ты сделал шаг навстречу, ты бы нашел все, что просишь. Я боюсь, боюсь, что не смогу. Я боюсь, что мое отяжелевшее тело не сможет так соблазнить тебя, как то, которое так изящно извивалось в танце…»

— Эрин!

Его тихий голос звучал требовательно, и все же она не могла сдвинуться с места. Он заговорил снова, и она поняла, что он действительно мог проникать в ее сердце и ее душу своим синим взглядом.

— Ты, моя жена; более совершенна и прекрасна для меня сейчас, чем когда-либо. Мой ребенок увеличил твой живот, окрасил твои щеки здоровым румянцем и сделал тяжелой твою грудь. В самом деле, Эрин, когда придет срок, твое тело по-прежнему будет для меня наиболее привлекательным. Я не могу измерить глубину моей страсти, ирландка.

Слезы навернулись у нее на глазах. «Не говори со мной нежно, — молила она про себя, — не льсти мне, не говори ласковых слов, они идут не от сердца…»

— Ирландка, я не буду больше ждать. Она подняла глаза, и к ним вернулся огонь. Она не покажет ему больше своих страхов, не обнажит перед ним своего сердца. Он хотел обмен. Она будет достойна своей позиции в этом обмене. Он растревожил ей душу, и она заплатит ту цену, которую он требует, со всем мастерством, на которое способна.

Эрин отошла от окна и остановилась, глядя на Олафа. Потом медленно сняла рубаху. Продолжая смотреть на мужа, она небрежно уронила одежду на пол. Затем направилась к нему, покачивая бедрами, не сознавая, что дрожь и смущение придавали ей очарование, делали ее еще более соблазнительной.

Почему, спрашивал Олаф себя, каждый раз, когда он видел ее, то испытывал наслаждение снова и снова? Он не лгал, когда говорил, что беременность красила ее. Ее шея и плечи были все такие же нежные, груди увеличились и набухли, и вены казались бледными голубыми тропинками, к которым так и тянуло прикоснуться мягко пальцами, ее соски потемнели до темно-розового цвета, поднявшиеся и цветущие подобно распустившимся лепесткам. Он видел и слабую припухлость около ее талии, и округлившийся живот.

Ее ноги не изменились. Длинные, гибкие и соблазнительно стройные. В движениях чувствовалась тайна и врожденная грация, каждый ее шаг отзывался волной соблазна. «Все, что тебе надо сделать, моя жена, — думал он, — это подойти, и ты доставишь удовольствие любому мужчине».

Ему показалось, что предложенный обмен был не равноценен, ведь он позволил ей поехать в Тару. Но сейчас это не имело значения. Он продал бы душу дьяволу в эту минуту. Днем, когда она разговаривала с его братом, ее изумрудные глаза смеялись. Олаф понял, что пожертвует всем ради этой минуты. Он готов был использовать любые средства, чтобы она вот так подошла к нему, протянула руку и смотрела на него с обворожительной страстью.

У Олафа перехватило дыхание, когда она приблизилась. Нежный, едва уловимый запах роз окутывал его. Он мог протянуть руку и ощутить ее шелковые волосы, страстными пальцами ласкать ее полную грудь. Но он не делал этого. Он был внешне спокоен. Эрин остановилась, когда подошла к нему, опустив ресницы. Он не тянулся к ней; он все еще проверял. Она дрожала всем телом, боясь, что не сможет дать ему удовольствия, которое он желал получить. Но он не щадил ее, и она уже зашла слишком далеко.

Уже не могла отступать.

Эрин подняла ресницы, их взгляды встретились. У нее пересохли губы, и она слегка прикоснулась к ним кончиком языка, затем поставила свою обнаженную ступню на пол, чтобы сделать последний шаг. Она стояла перед ним так близко, что чувствовала непреодолимую силу его желания.

— Дальше, — шептал он, его слова ласкали ей щеку. Она встала на цыпочки и обхватила руками его шею, нежно поцеловала в губы, дрожа при каждом прикосновении. Эрин откинулась немного назад, но муж продолжал смотреть на нее глазами, исполненными желания. Она поднесла руки к его лицу, отодвигая золотые завитки с его лба, потом обхватила пальцами его щеки и шею, провела большим пальцем по его губам, придвинулась ближе, прижавшись к нему.

Стон вырвался из его груди, когда он обнял ее. Ее поцелуй стал более страстным, и он уже не мог сдерживать себя и осторожно ласкал ее губы кончиком языка. Его руки поглаживали ее затылок, зарываясь в волосах, ощупывая плечи и спину, спускаясь все ниже, чтобы добраться до ягодиц. Эрин уже была готова закричать, упасть бессильно в его объятия. Но когда их губы соединились, ее пышные волосы упали ей на лицо, и она отпустила его, чтобы вынуть из волос гребень. И тогда серебряный герб упал небрежно на пол вместе с красным плащом. Это походило на падающее горящее облако.

На мгновение их взгляды встретились, и в эту минуту, затаив дыхание, она осознала, что сдалась. В эти короткие секунды их желания были как кроваво-красное облако его упавшего плаща, такие чистые и такие искренние, такие сильные, такие смелые и неостановимые. Эрин опустила глаза, встала на колени перед ним, покорная и гордая, и стала снимать его обувь.

Олаф запустил пальцы в ее волосы, но она не взглянула ему в глаза, а расстегивала пояс. Он позволил ей снять его, лаская темный, как ночь, шелк ее волос своими дрожащими пальцами. Он снял рубаху через голову и бросил ее на пол и снова завладел ею; нежное обнаженное тело безжалостно дразнило его плоть и ублажало его, доставляя сладкое чувственное наслаждение. Ему были приятны ее инстинктивные движения, ритмичные касания его груди ласковыми холмиками. Ее губы целовали его плечи, а пальцы чувствовали силу и крепость его плеч и рук, когда она касалась их, она ласкала завитки золотистых волос на его груди.

Эрин низко наклонилась над ним снова, прикосновения ее ласковых пальцев становились более смелыми, ее губы дразнили, причиняя страдания, касаясь с легкой нерешительностью и огромной страстью. Она отдала себя всю, играя в чувственную любовную игру, которой он так хорошо обучил ее. В нем разгорался огонь, который нельзя было сдержать.

Олаф потянулся к жене, стеная от глубочайшей страсти. Он отнес ее на руках в кровать. Его взгляд встретился со взглядом изумрудных, ослепительно сверкающих глаз, это было все, чего он желал. Она улыбнулась, и снова ее глаза отразили красоту и тайну происходящего.

Он лежал рядом с ней, ее волосы разметались по подушке. Эрин скользила телом по его телу, ослепительно красивая, и приняла его в свое лоно. Его руки ласкали ее гладкие ягодицы, и вдруг все внутри него занялось огнем, и он притянул ее к себе. Она чуть слышно застонала, отвечая его желанию. Он прижал ее к себе и, наконец, почувствовал облегчение. Когда они оба утихли, он не отпускал ее, он ждал. Через какое-то время он начал опять медленный пульсирующий ритм, который снова воспламенял огонь, хотя ей казалось, что она уже насытилась и не сможет испытать все в полной мере.

— Нет… — прошептала она устало, содрогаясь от плотского наслаждения. — Я не могу, я думаю, что…

— Нет, ирландка, ты можешь. Ты не думай, ты чувствуй, — прошептал он в ответ. Вскоре она опять горячо сжимала его, ее пальцы ласкали его волосы, ногти царапали спину, привнося все новое и новое возбуждение. Он любил ее, он смотрел на нее, наслаждался ею, не мог оторвать от нее глаз. Он чувствовал ее дыхание, находил удовольствие в содроганиях и криках, которые опять потрясали ее нежное тело, захваченное порывом страсти. Время. Он так желал, чтобы оно остановилось. Вскоре напряжение, которое установилось между ними, плавно перешло в умиротворение, и, сладко насытившаяся и утомленная, она уснула. Он смотрел на изгиб ее губ, раскрывающихся при выдохе, прекрасные черты лица, на ее пополневшее изящное тело. Он обаял ее, глубоко вздохнул и, Удовлетворенный, погрузился в сон.

Эрин медленно просыпалась, позволяя себе насладиться приятным чувством удовлетворения. Когда она открыла глаза, то вынуждена была столкнуться с реальностью, и это отразилось болью в ее сознании.

Ночь была для нее и бурей, и убежищем, умиротворением и волшебством. Теперь Эрин могла покинуть золотого викинга, который так крепко спал рядом с ней.

Она заслужила награду. Она могла поехать в Тару, утешить опечаленную мать, обнять отца и забыть о своих печалях. Она сможет оплакать Лейта и Феннена, взывая в молитвах к Богу. Их души должны найти покой на небесах. Ей было необходимо это, необходимо почувствовать себя ближе к тем, кто любил ее сейчас, и к тем, кто уже не сможет любить ее, потому что их пребывание на земле окончилось.

Сейчас, как никогда, Эрин хотелось уехать. Ей не выиграть сражения, если она все время уступает. Она поклялась никогда не прощать его. Но она любила Олафа, и как любящий человек она бы с удовольствием простила его, если бы только он попросил ее об этом.

Она часто мечтала о таком дне. Олаф, который поверил бы и понял, что причинил ей страдания. Он умолял бы, чтобы она простила его, зная, что не заслужил этого. Олаф, который говорил, что любит ее больше всех.

Но такой день никогда не настанет. Она должна понять это и смириться. Слезы наполнили ей глаза. Когда он прикасался к ней, когда он шептал ей о том, какое удовольствие она ему доставляет, было очень легко поверить, что он когда-нибудь полюбит ее, поверит ей, будет нуждаться в ней.

Она должна заставить себя понять, что слова, высказанные в порыве страсти, легко берутся назад. Он не нуждался в ней и не любил ее. Он испытывал лишь физическое влечение. Если бы ночью она ушла, он шептал бы похожие слова другой женщине. Он хотел ребенка, недвусмысленно предупреждая, что даже не позволит ей прикоснуться к новорожденному, и на его стороне ирландские законы.

Ее снова душили слезы, и она зарыдала. Его рука случайно упала на ее грудь, мускулистое бедро и колено легли на ее тело. Эрин открыла глаза и слегка повернулась, чтобы взглянуть на его лицо.

Муж казался моложе, когда спал. Напряжение спало, и гранитное лицо, которое всегда скрывало его чувства, было спокойно и красиво. Густые ресницы цвета меда скрывали синеву его глаз, он походил на беззаботного ношу. Полные, резко очерченные губы, были приоткрыты и слегка улыбались. Ему снились, должно быть, сладкие сны. Прядь солнечно-золотистых волос упала ему на лоб, переплетаясь с толстыми дугами бровей. Ей хотелось прикоснуться к ним, почувствовать и нежность, и грубость его волос, смахнуть их с бровей, но она не сделала ого. Волк безмятежно спал. Малейший шорох мог легко разбудить его. Эрин с любовью смотрела на него.

Ее взгляд скользнул по его плечам, и она улыбнулась, когда подумала, как забавно видеть его спящим. Мускулы трепетали под бронзой его кожи даже во сне. Все в нем было гармонично-и крепость, и гладкость, и сила. Золотой король волков… «И я ухожу от него. Я должна», — подумала она с тоской, но потом вдруг представила, что он изменит свое решение этим утром. Возможно, он просто шутил с ней, посмеялся над ней.

Взволнованная своими мыслями, она быстро начала выбираться из постели. Но в это утро он спал крепко. Ни дин мускул не дрогнул на его лице. Эрин встала, слегка пошатываясь от боли в мышцах. Она бросила взгляд на льняную рубаху, которую сбросила ночью. Похвалила себя за то, что ей так легко удалось выскользнуть из постели, но вдруг похолодела от ужаса, услышав настойчивый стук в дверь. Она подбежала к двери, надеясь открыть ее до того, как Олаф проснется.

Перед ней стоял Риг. Он немного подался назад, когда дверь распахнулась и на пороге появилась Эрин, непричесанная, с широко раскрытыми глазами. Риг нес таз с водой для умывания, и вода случайно выплеснулась ему на руки, когда он отпрянул назад.

— Прошу прощения, моя леди, — прошептал он быстро. — Я не знал, пожелаешь ли ты принять ванну, но я все равно принес воду. Твой брат собирается отбыть через два часа. Он просит, чтобы ты была готова…

— Что? — недоумевая переспросила Эрин. Как мог Брайс узнать, что она, наконец, получила разрешение поехать с ним? Олаф не выходил из комнаты с того момента, как согласился на сделку.

— Лорд Олаф объявил прошлым вечером, что ты вместе с Брайсом и Грегори отправишься домой в Тару, — сказал весело Риг, уверенный, что он принес хорошие известия. Улыбка исчезла с его лица при виде огорченной Эрин.

— Что-то не так? Тебе нехорошо? Мне сказать твоему брату, что ты не сможешь отправиться в путешествие?

— О нет, Риг… Нет, нет, нет. Я твердо намереваюсь уехать. — Эрин улыбнулась, не разжимая зубов. — Пожалуйста, скажи моему брату, что я соберу свои вещи быстро и буду готова отбыть, когда он того пожелает.

Эрин потянулась к тазу с водой, продолжая улыбаться. Она повернулась и посмотрела на мужчину, лежащего на кровати. Он мирно спал, его губы по-прежнему улыбались. Она никогда не видела его так сладко спящим. Он и во сне оставался самоуверенным и высокомерным.

Эрин пришла в бешенство. Единственное, что она могла сделать — это не завопить от ярости. Кое-как она справилась с собой и стала медленно приближаться к кровати, четко зная, как ей поступить. На минуту она остановилась, ее глаза сузились. Эрин посмотрела на красивое лицо мужа. Затем подняла таз с водой над его головой и быстро опрокинула его. На Олафа обрушился поток холодной воды.

Его глаза моментально открылись, и он вскочил так быстро, что ей пришлось отступить. Он прорычал, брызгая слюной, с бешеным гневом в голосе:

— Во имя богов, что…

И осекся, когда увидел перед собой Эрин. Глаза ее были сощурены и опасно сверкали, нежные черты лица исказились от ярости. Олаф сжал зубы. Когда он смог снова заговорить, его голос звучал жестко и холодно, в нем слышалось леденящее душу предостережение.

— Мне кажется, Эрин, что ты явно рехнулась.

Когда он двинулся к ней, она метнула в него пустой таз. Это застало его врасплох, и он согнулся от неожиданной боли. Таз угодил ему прямо в живот.

— Обмен! — кричала Эрин с нескрываемой злостью. — Ты подлец, обманщик, гнусный ублюдок! Грязный язычник! Крыса, червь, змея…

Он схватил ее за запястье и швырнул на кровать. Эрин поднялась на колени и начала снова изрыгать проклятия.

— Ты уже сказал, оказывается, что я могу ехать, норвежский ублюдок!

При этих словах он подошел к кровати, оперся на одно колено, схватил Эрин за подбородок и крепко сжал, так что она не могла ни увернуться, ни сопротивляться, чтобы не причинить себе боли.

— Прикуси свой дерзкий язык, Эрин, — сказал он тихо, но с угрозой и предостережением в голосе, стряхивая с волос воду. — Да, я решил вчера вечером, что разрешу тебе поехать. Я никогда не позволял женщине повелевать мною.

Эрин дернулась, пытаясь вырваться.

— Будь ты проклят! — прошипела она, набросившись на него с кулаками. — Пошел ты ко всем чертям…

Олафу понадобилось несколько мгновений, чтобы снова схватить ее запястья и усмирить.

— Смотри, ирландка! — рявкнул он. — Ты пока еще здесь, а я могу легко изменить решение.