К черту и ее, и ее притворную покорность. А он еще сожалел, что мучил ее, выполнил ее просьбу, покончил с Мэгин, а она хоть бы выказала немного признательности.

Вдруг он улыбнулся.

— Эрин, — попросил он, прикрыв устало глаза, — я хочу, чтобы ты помыла мне спину.

Она не отвечала. Как раньше она притворялась покорной, теперь притворялась спящей.

Он снова заговорил:

— Я знаю, что ты не спишь, жена, у меня был тяжелый день. Я приказываю тебе подойти и помыть мне спину.

— Мой лорд Олаф, — сказала она холодно, не поворачиваясь к нему, — я подчиняюсь тебе во всем, что касается хозяйства, но что касается тебя лично, я ничего не собираюсь делать. Ты обещал моему отцу уважать меня, и ты все время говоришь о компромиссе, но прошлой ночью ты ударил меня, доказывая, что ты дикое животное. Сегодня, однако, ты сделал то, что приятно удивило меня, но все это не более чем твоя обязанность перед моим отцом и перед теми, кого ты завоевал и с кем хочешь жить в мире. Поэтому мы сохраним мир, как ты того желаешь. Я не буду беспокоить тебя, пока твои действия не затрагивают меня, и я так же не хочу, чтобы ты оскорблял меня. Будем жить в мире. Я буду держаться подальше от тебя и не досаждать, тогда у тебя не будет повода ударить меня.

Он поднялся из чана и подошел к кровати, роняя капли на пол, так тихо, что она ничего не услышала до тех пор, пока он не поднял ее одним легким движением. Он был вознагражден изумленным взглядом горящих зеленых глаз. Она перевела руки на его грудь, пытаясь освободиться.

— Жена, — сказал он резко, — ты называешь меня грубым животным, ты продолжаешь издеваться надо мной, и все тебе сходит с рук. По-моему я должен доказать тебе, что я воспитанный человек и желаю только лишь одного — наслаждаться твоим присутствием. Ты не хочешь мыть мне спину, значит, мне надо смириться и вымыть спину тебе.

Эрин не могла освободиться от него, синий огонь его глаз приводил ее в трепет. Вероятно, ей суждено познать и его ярость, и его мерзкие шутки. Едва она издала возглас протеста, как оказалась погруженной в чан, полный воды. Она отчаянно пыталась удержаться на перилах, но сильный супруг поборол ее.

— Как нехорошо! — пробормотал он, хватая ее за запястья одной рукой, согнувшись над чаном. — Я не могу потереть тебе спину, пока ты в одежде, не так ли?

— Будь ты проклят, викинг! Я не хочу, чтобы ты тер мне спину! — кричала Эрин, доведенная до отчаяния, когда он схватил ее одной рукой, другая его рука скользнула вниз, нащупала подол ее ночного платья и стянула мокрое белье через голову. Он освободил ее руки, только чтобы снять платье, и затем схватил их снова.

— Сиди спокойно, жена, — сказал он ласково, его глаза были мягкими и притворно простодушными.

Она боролась с ним, пытаясь подняться. Но от этого их обнаженные мокрые тела соприкасались, и она вздрагивала, как будто бы дотрагивалась до огня.

Она опустилась в чан.

— Оставь церемонии, принцесса, — прошептал он тихо, со скрытой издевкой в голосе, — я поступил с тобой как порядочный дикарь, и я должен искупить вину.

Эрин почувствовала, что он отодвинулся назад и, придерживая ее волосы, стал мыть ее плечи. Но сильнее его прикосновений она ощущала сам факт его присутствия, энергию, исходящую от его тела. Она ощущала каждое движение внутри него.

Она оперлась руками о края чана, как если бы стояла у края огромной расщелины и любое ее движение могло бы увлечь ее вниз.

« Что случилось?» — думала она мучительно. Он издевался над ней и до этого, но сейчас было что-то новое. Она была неспособна бороться, двигаться. Она не могла думать; как будто ее разум и чувства были подавлены движениями, прикосновениями мужчины, которого она поклялась презирать. Да, это было что-то новое.» Но этого не может быть «, — ужаснулась она. Она гораздо больше боялась его нежных прикосновений, нежели гнева. Между ними всегда царило напряжение, настороженность, предвещавшая вспышку, даже тогда, у ручья; напряжение, которое делало ее пленницей эротических ощущений.

Олаф не знал, под покровительством Бога или дьявола он находится, желал ли он любить ее или наказать. У него кружилась голова. В мыслях он возвращался к тому дню, когда она ударила его в пах, назвав норвежским псом; потом ему вспомнилась их первая брачная ночь, когда он понял, какую редкостную жемчужину получил, и с тех пор он страдал ночами от желания и гнева, которые она разжигала в нем сверкающими изумрудными глазами.

Эбеновые волосы в его руке создавали ощущение шелка. Шелковой была и кожа на длинной шее, похожей на колонну из слоновой кости. Он набрал в руку воды, чтобы ополоснуть ее плечи, затем опять намылил сукно, чтобы помыть ей спину. Ее спина красиво переходила в талию, а поверхность ягодиц под кромкой воды была покрыта гусиной кожей. Он молча смыл мыльную пену, чувствуя, как она дрожит под его нежными пальцами, затем наклонился ниже и коснулся губами ее затылка. Он видел, как подрагивают ее побелевшие длинные тонкие пальцы на перилах чана, и приблизил губы к ее уху, нежно дыша, что вызвало новый всплеск дрожи.

— Я варвар, принцесса, северный пес. Я поступаю так, как мне подобает.

Он взял ее под мышки и приподнял, опять намыливая спину. Выронил мыло, поглаживая кожу на плече, гладкую, как слоновая кость, затем спустился ниже, лаская ее ягодицы. Он почувствовал, что его охватило желание. Каждое его действие было продуманно и точно. Она содрогалась всем телом.

Он снова дотронулся губами до ее шеи, затем пробежался вниз по всей длине позвоночника, его язык ощупывал нежно каждый позвонок. Он обхватил руками ее бедра, встал на колени, наклоняясь над чаном, чтобы дотронуться до ямочек на ее щеках цвета слоновой кости.

— Нет, пошел к черту, — выдохнула она еле слышно. Олаф с удовольствием ощущал колебания ее бедер и тазовые кости, когда она пыталась увернуться от него.

Он позволил ей повернуться в его объятиях и увидел, что ее глаза широко раскрыты. Он улыбнулся, и вспышка лазурного сияния в его глазах заставила ее приподнять ресницы и затрепетать. Она ясно поняла, что своим сопротивлением доставляет ему удовольствие. Он освободил ее только на мгновение, чтобы достать мыло, и его руки опустились на ее икры.

— Пожалуйста… — шептала она, и победное чувство охватило его тело, так как он почувствовал, что она произнесла это, как зверь, пораженный ядом охотника, и этот яд уже растекался по ее жилам. Она так хотела оставаться спокойной, не выражая ничего, кроме безразличия, но это было выше ее сил. Он почувствовал, что в нем поднимается волна страсти, которая давно не давала себя знать. Она могла ненавидеть его целыми днями, но не могла отрицать, что ее тело трепетало от каждого прикосновения его рук.

Он намылил ее ноги, достигая тех мест, где внутренняя поверхность бедер плавно переходила в живот, и он мог дразнить ее прикосновениями к ложбинкам на ее бедрах и впадине на ее плоском гладком животе. Потом обеими руками он начал гладить ее грудь и ласкать ее круговыми движениями, дотрагиваясь большими пальцами до сосков, скрытых в мыльной пене.

Эрин лежала спокойно, ее ногти вонзились в ладони, пульс на шее бился в бешеном ритме. Он взглянул ей в лицо, почувствовав, как в возбуждении поднялись ее соски, темные, раскрасневшиеся от мытья. Ее глаза были по-прежнему широко распахнуты, зубы стиснуты, но губы приоткрыты, как будто она хотела опять попросить пощады, но не могла. Он наклонился ниже и слабо поцеловал ее. Она позволила ему это, словно находясь под гипнозом, потом попыталась увернуться. Он обхватил сильными пальцами ее шею, наклонился и поцеловал еще раз, проникая все дальше во влажные глубины ее рта своим языком. Она издала слабый крик, но его губы были уверенны и властны, и она не могла ничего поделать. Она позволила увлечь ее в пучину страсти. Пока он держал ее, он прошелся рукой над ее грудью, скользя мылом вниз, массируя шелковую кожу между ее ног. Звук, выдох, стон смешались в ее побежденном теле, но он продолжал свои действия, пытаясь нащупать самую нежную кожу.

Только тогда ее руки отчаянно обхватили его плечи. Он был уверен, что она попытается встать и сопротивляться, но силы покинули ее.

Он прервал поцелуй, набрал пригоршню воды и ополоснул ее тело. Видя, что она старается взять себя в руки, обхватил ее плечи, несмотря на ее попытки исторгнуть мольбу мокрыми набухшими губами. Но все ее попытки оказались тщетны.

Он взял ее, мокрую, на руки, отнес на устланную мехами кровать и положил, глядя в ее блестящие изумрудные глаза. Он смотрел на полные холмики из слоновой кости с покрасневшими вершинами, на гладкий живот, на манивший эбеновый треугольник, который обещал величайшие богатства, строго охраняемые гибкими, красивыми, длинными ногами.

Опять он вспомнил слова Мэгин, и в его сознании мелькнула мысль об убийстве Феннена Мак-Кормака, если выяснится, что тот был близок с ней. Но Олаф чувствовал невинность в ее испуганных глазах. Огонь в его собственном теле рвался наружу и выходил из-под контроля, хотя он продолжал сдерживать желание и смотрел на Эрин, впитывая в себя ее красоту.

Она не могла думать. Что-то случилось, когда он коснулся ее. Она начала дрожать и терять контроль над своим телом. Отчаяние прокралось внутрь нее, она чувствовала, как громадная энергия рвется наружу. Обжигающая жидкость, подобно морской волне, разливалась в ней. У нее в глазах потемнело, потом она увидела звезды, свет и опять стало темно. Что-то, подобно пламени, поднималось из ее глубин и росло, причиняя боль, которая была сладкой и расслабляющей и нарастала при каждом касании его руки, когда он водил нежными пальцами между ее бедер, оставляя, как ей казалось, раскаленное клеймо.

Потом она почувствовала, будто парит в облаках, словно ей дали какого-то снадобья. Он отстранился от нее, но она была неспособна пошевельнуться. Ее глаза следили за ним, он подошел к сундуку около двери и потом вернулся к ней, взяв с собой один из сосудов с маслом. Только когда он широко раздвинул ей ноги, упершись своими ляжками, она подумала о сопротивлении, но было уже слишком поздно. Он пригвоздил ее к кровати своими мускулистыми ногами. Он видел ее дрожь, и синий огонь, который сверкал в его глазах, насмешливо и странно нежно противостоял ей.

— Я не собираюсь, жена, требовать от тебя чего-либо, что я не смогу с удовольствием возместить, — прошептал он хрипло. Он вылил небольшое количество масла на свои ладони и поставил пузырек на пол, продолжая мягко:

— Это не сандаловое дерево, а цветочная эссенция. Может быть, укол моего шипа доставит розе удовольствие…

Эрин почувствовала, что потеряла дар речи. Она попыталась поднять руку, но он с легкостью перехватил ее и начал натирать пальцы, потом перешел к ладоням.

Она должна заговорить, должна остановить его.

— Олаф… оставь меня. Я… я… — Она попыталась подняться, но встретилась с его глазами и ощутила решительное прикосновение к своим плечам.

— Лежи спокойно, — приказал он. Его глаза. Она не могла бороться с его взглядом, когда он так смотрел. Она почувствовала, что прижата к кровати.

— Законы, — прошептала она, но тут же он перебил ее:

— К черту ваши законы Брегона! Наверное, они не отрицают того, что муж может доставить удовольствие своей жене?

— Ты не доставляешь мне удовольствие, — возразила она, дрожа всем телом. Но он не обратил на это внимания, и истома опять завладела ею. Она хотела сопротивляться, но у нее не было сил.

Он обхватил ее, и его нежные пальцы переместились на ее ключицу.

Эрин чуть не закричала, когда его руки коснулись ее груди, лаская и смазывая пахучим маслом. Его большие пальцы касались сосков снова и снова, причиняя им боль и делая их податливыми. Потом его руки спустились к ее бедрам, и огонь внутри нее сконцентрировался в одном месте, ниже ее живота, и каждое прикосновение его нежных рук рождало новые вспышки.

Эрин держала глаза крепко закрытыми, надеясь побороть гипнотическую силу огня и желания, которые надвигались на нее, подобно мощным океанским волнам в шторм.

Он передвинулся и перевернул ее. Она чувствовала, как он касался ее плеч, спины, с каждым прикосновением увлекая ее в мир чувственности. Он дотронулся до ямочек внизу спины с восхищением, втирая легкий дурман розового масла в ее ягодицы, бедра, икры и ступни, массируя слегка даже большие пальцы ног.

Его огонь разгорался все сильнее с каждым прикосновением к ней. Его охватывало ликование победителя, когда он видел ее, пораженную и беспомощную, расслабленную и податливую.

Его сердце билось, как барабан, горя желанием, какого он прежде никогда не испытывал. Он снова перевернул ее лицом к себе, встал и посмотрел на нее. Она открыла глаза, но веки отяжелели. Олаф слегка улыбнулся. Ее колено было согнуто, последняя попытка защититься, но он знал, что перед ним нет преград.

Эрин захотела шевельнуться, закрыть глаза, но что-то в глубинах ее сознания предостерегало ее. Она должна протестовать. Но она могла только смотреть на его могучую фигуру, широкую золотистую грудь, крепкую узкую талию. Его плоть горела желанием. Ее губы пересохли, и она пыталась смочить их языком. Потом сознание опять вернулось к ней, обессиленной его ласками.

Крик вырвался у нее, когда она внезапно осознала, что он не шутит. Он больше не дразнил, он хотел окончательно сломить ее. Он сейчас овладеет ею.

Она отчаянно вскрикнула:

— Нет! Не прикасайся больше ко мне, варвар!

— Я не прикасаюсь к тебе как варвар, и мы оба это знаем, — уверил он нежно.

Он увидел в ее глазах страх. Не обращая внимания на отчаянные удары, он навалился на нее всем своим телом, ее глаза закрылись от ужаса, и он схватил ее запястья, прижал их к кровати на уровне плеч ладонями. Их пальцы переплелись. Он не причинял ей боли, но был настойчив, подчинив ее своим мягким взглядом. Ее пальцы вцепились в него, ее сердце бешено билось. В безумстве она пыталась бороться.

— Пожалуйста… умоляю тебя, Олаф!

— Эрин, ты моя. Моя жена. И это — наша судьба. Успокойся, ты ведь дрожишь, когда я прикасаюсь к тебе.

Он не боролся с ней, он просто держал ее и смотрел, требуя глазами, чтобы она лежала спокойно. Ее трепещущее тело было готово к взлету, и она перестала сопротивляться.

Он снова поцеловал ее, медленно, осторожно, пробежав кончиком языка по ее губам. Его язык все глубже и глубже проникал в ее рот. Его борода касалась ее щек, и это обостряло ощущения и увеличивало дрожь, которую она не могла остановить.

Продолжая удерживать ее руки, он приподнялся и снова поймал ее взгляд. Потом переместился ниже и взял губами ее грудь, все настойчивее лаская языком сосок. Он вдыхал приятный экзотический запах розового масла, и страстное желание внутри него нарастало, благодаря нектару, вкус которого он ощущал. Он снова взглянул в ее полузакрытые глаза, затем повторил то же с другим высоким и сладким холмиком. Ее пальцы начали сгибаться, отпустили его и снова сжали.

Он раздвинул ее бедра коленом и навалился между ними всем своим весом. Он нежно целовал ее, слегка покусывая, щекоча ее ребра горячим влажным языком, наслаждаясь каплей чистой свежей воды с розовым маслом, которая собралась в ее пупке.

Он устроился между ее ног, мягко заставляя их раздвинуться шире, чувствуя их неровную дрожь. Посмотрел на ее лицо, бледное и прекрасное в обрамлении чудесных черных волос, разметавшихся по подушке и мехам. Ее глаза закрылись, губы дрожали. Он услышал ее шепот» Нет!», но это было скорее выдохом, а не словом.

Он обхватил ее руки, чувствуя в них напряжение, и зарылся лицом в локонах. Она тяжело дышала, нервно подрагивая. Потом издала слабый стон протеста. Он сжал ее руки, пытаясь мягко пробраться к нежной уязвимой впадине, где скрывались ее женские прелести, и поласкать их самым мягким орудием. Потом подложил свои руки под ее ягодицы и проник глубоко внутрь, желая теплоты ее плоти. Он был вознагражден: ее лоно сильно увлажнилось. Она изогнулась, дрожь сотрясала ее тело.

Эрин застонала:

— Пожалуйста!

Он бросил взгляд на ее лицо и увидел, как она откинула голову и облизывала высохшие губы сладко-розовым кончиком языка.

Она извивалась под ним, словно в ритме танца, купаясь в волнах страсти, и ритм этих колебаний становился все сильнее. Он чувствовал биение и пульсацию ее возбужденного тела. Руки, которые он не держал больше, упали на кровать, затем обхватили его плечи. Мир, кровать, красавица, лежащая перед ним — все было озарено светом. Он подался назад, нежно ее лаская, и ее тело отвечало ему.

Она вскрикнула, когда он вошел в нее, медленно, но уверенно и страстно. Он старался казаться спокойным, но, чувствуя, как пульсирует его плоть внутри нее, как в теплом футляре, он прошептал:

— Не напрягайся, Эрин… возьми меня… успокойся…

— Олаф…

Она прижала голову к его шее, ее пальцы обхватили его плечи. Он был внутри, и она ощущала боль, похожую на обжигающую сталь, его широкая грудь казалась надежной и приятной. Он сделал ее своей, и в этот момент ей была необходима его теплая сила и уверенность.

— Возьми меня, Эрин, боль постепенно исчезнет. Давай вместе со мной…

Он снова начал двигаться, мягко обнимая ее тело, даря сладкое тепло. Он проникал глубже и глубже, завлекая ее в свой ритм, чувствуя, как она извивается под ним.

Перед его глазами возникли красные и черные вспышки. Прекрасные звезды таяли во всполохах огня. Страсть, которую он мучительно пытался сдержать, охватывала его всего, волной за волной ненасытного желания. Он целовал ее в губы, грудь и опять в губы, жаждущий, содрогающийся, не сознающий ничего, кроме этой женщины, которую он завоевал.

Он чувствовал, как ее стройные ноги обвили его тело, она грудью прижималась к нему, тянулась к его губам, и он знал, что она парила вместе с ним в мире, где все казалось красным и черным. Потом она вскрикнула, и этот крик слился с его стоном, свидетельствующим об освобождении, блаженстве и экстазе.

Он не покидал ее, а оставался внутри, пока мир медленно принимал привычные очертания.

Он хотел обнять ее, нежно заговорить с ней, но слова застряли в горле, когда он взглянул на нее. Ее глаза были закрыты, тело — покрыто блестящим потом. Она не двигалась, только сдвинула бедра. Опять он попытался заговорить, потом, усмехнувшись, изменил свое намерение. Она отпрыгнула от него, и он рассердился, когда понял, что она отвернулась от стыда и досады, и это после того, как она получила удовольствие, заглушившее первоначальную боль и приведшее к пику блаженства. Олаф чувствовал сугубо мужское удовольствие в ту минуту, когда сделал ей больно и увидел пятна крови. Он бы совершил убийство, если бы ему изменили.

Он опять усмехнулся, глядя на красивый изгиб ее спины. Он был уверен, что она рыдает беззвучно. В нем поднимался гнев, сменившийся смятением, перешедшим в неистовство. Он не просто удовлетворил свою нужду, он обходился с ней бережно. Гренилде… С ней он забыл о Гренилде и, таким образом, предал ее память. У него были женщины, но со времени ее смерти он никого не любил. А теперь он любил ирландскую женщину, которая ненавидела его больше, чем кого бы то ни было, и которая молилась о его смерти. Он отдал всего себя этому акту, как он никогда не делал даже с Гренилде, Эрин отвернулась от него и разрыдалась.

Смятение, ярость, душевная боль переполнили его, лед, сковавший его сердце, снова возник в его глазах. Он провел пальцем по спине жены. — Ладно, принцесса, теперь ты можешь сказать, что с тобой действительно дурно обошлись, как ты и ожидала своего дикого мужа-викинга. Тебя побороли… и безжалостно изнасиловали.

Последнее было сказано с такой наглой издевкой, что ей показалось, будто мечом пронзили ее сердце. Эрин до крови закусила пальцы, чтобы он не услышал ее всхлипываний. Она почувствовала, что он коснулся ее руки, и услышала его голос, необычно нежный.

— Эрин… Она отпрянула.

— Пожалуйста! Хоть сейчас оставь меня в покое!

Олаф соскочил с кровати. Он встал, посмотрел на нее и сжал кулаки. Гнев и смятение охватили его снова, и он выругался про себя от раздиравших его страданий.

Он оделся и вышел из комнаты, хлопнув тяжелой деревянной дверью.

Блуждая в ночи, Олаф молча взглянул на полную луну. Он вышел в ночь, чтобы успокоиться.

Он не совсем ясно понимал, отчего его бросало в жар. Он овладел ею. Этого он давно хотел, но ему не стало легче. Он хотел ее снова еще сильнее, и знал, что жажду можно утолить на время, но желание разгорится снова, как огонь, который быстро распространяется.

Лихорадка, да, она была для него как лихорадка. Эта страстная впечатлительная женщина ненавидела его.

Однажды он хотел оставить ее в покое, предложить мир. Но теперь он не мог оставить ее в покое.

Гренилде. Это имя ранило душу, и он думал о своей любимой с глубокой и ноющей болью. Но когда он закрывал глаза, он видел перед собой изумрудные глаза, сверкающие с вызывающей гордостью, то сощуренные, то затуманенные.

— Жена-прошептал он громко, — ты, надеюсь, поняла, что я твой хозяин. И ты прекратишь мечтать о другой жизни, и о другом господине, и о смерти всех викингов. Но либо по своей, либо по моей воле ты придешь ко мне, и я возьму то, что принадлежит мне. Я сначала подойду с добротой и посмотрю, оценишь ли ты это. Ты не будешь рыдать, испытав радость женщины, которая была в моих руках.

Он встряхнулся и сжал зубы.

Потом он еще раз посмотрел на луну и нахмурился. Казалось, по ней пляшут черные танцоры. Тени богов… Суматоха в Вальхалле.

Олаф подумал о валькириях, они всегда разыскивают тех, кто должен умереть, и подносят им питье в большой зале Валгаллы. Он даже не знал, верил ли в богов: в мудрого Одина; Тара, могущественного воина; Фрея и Фрейду, брата и сестру, обычно веселых и великодушных богов плодородия…

Он вернулся в свой дом и заснул один около огня в кухне.

По темно-зеленым пышным полям, холмам и обрывам бродил Аэд Финнлайт ночью. Когда он проснулся, то не понял, что разбудило его. Он посмотрел на жену, но она сладко спала, улыбаясь во сне.

« Ничего особенного «, — решил он. Аэду не спалось. Он поднялся, натянул шерстяную рубаху и вышел из спальни в тихую залу.

В очаге еле теплился огонь. От него распространялось тепло, но мало света. Свет исходил от луны. Аэд прошел мимо дремлющей стражи и вышел в ночь. Резкий холодный ветер пронизывал его.

Он взглянул на луну. Казалось, будто тень описала мерцающий круг, скрывая ее в таинственном мраке. Дрожь пробежала по его телу. Он предчувствовал зловещее. Аэд попытался избавиться от навязчивой мысли, проникшей, казалось, даже в его старые кости. Потом он подумал о своей младшей дочери, о которой постоянно беспокоился, вспомнил те дни, когда она была в Таре. Он мог поклясться, что временами слышал ее нежный звенящий серебристый смех. Он закрывал глаза и видел ее блестящие глаза, копну черных волос, мягко развевающихся по ветру, когда она бежала к нему.

« Может быть, нам стоит вернуться в Дублин, мне и ее матери?», — думал он. Его жена ужаснулась, узнав, что он отдал Эрин в жены викингу. Но Маэве не могла представить Олафа, да и никто бы не смог себе его представить, надо было видеть золотого короля-великана, излучавшего вокруг себя энергию.

Да, он повезет Маэве к Эрин, и он молился, чтобы его любимое дитя простило его. Он подождет две недели, даст ей возможность приспособиться к новой жизни, и потом Верховный король Тары нанесет первый королевский визит в норвежскую резиденцию.

Аэд повернулся, чтобы отправиться в постель, но вдруг почувствовал укол в затылок. Он взглянул на луну. Ему не нравился ее зловещий вид. Это казалось знамением чего-то Дурного. Ссутулившись под влажным ночным ветром, он вошел в дом. Ветер был резким, и земля, казалось, дрожала.» Ты старик, Аэд, — сказал он мрачно, — как глупы твои фантазии «.

Он лег, обнял спящую жену и прижал ее крепко к своему бьющемуся сердцу.

В темно-зеленой тьме леса Мергвин тоже смотрел на луну. Но его глаза были суровы и задумчивы. Он поднял голову, почувствовав ветерок. Он распростер руки, взывая к земле, и ждал ответа с небес. Страна теней. Предательская луна.

Вспышка молнии рассекла тьму и исчезла, тени совершали свой причудливый танец вокруг луны.

Мергвин повернулся, его одежда и волосы развевались на ветру. Он вошел в свою маленькую хижину, подкинул хвороста в огонь, поставил на него котел и начал что-то бросать в него. Его глаза горели как пламя, и он произносил древние слова, слова земли. Он не мог предотвратить беду. Он мог только ослабить ее силу.

По всей земле скакали датчане. Он чувствовал сейчас: земля сотрясалась. Фриггид Кривоногий жаждал мести. Но это было не то зло, которого он боялся. Судьба давно предначертала Олафу встретиться с хищником, и эта встреча должна произойти. Когда-нибудь, в свое время, один из них победит. Но пришло ли это время?

Мергвин покачал головой. Что-то еще тревожило его. Какая-то гибельная ошибка, которая повернет судьбу.» Глупый старик! — бранил он себя. — У тебя не хватает ума, чтобы понять это, прикоснуться к этому, не хватает силы, чтобы помешать этому «.

Он вздохнул, отошел от очага и шагнул в ночь, снова взглянув на луну. Он поедет с королем и Волком. Он должен наблюдать за норвежским Волком внимательно и, возможно, ему удастся разгадать ту опасность, которую он не мог сейчас понять.