Глава 9

Она не спросила его, поднимется ли он с ней наверх, в этом не было необходимости. Поездка от клуба до ее дома заняла всего несколько минут. Припарковав машину, он тут же оказался у ее дверцы и помог ей выйти. Он быстро провел ее по дорожке к подъезду, втолкнул в дверь и взлетел с ней по лестнице на второй этаж.

— Ну что ж, спасибо, лейтенант, — процедила она сквозь зубы, роясь в сумочке в поисках ключа, потом вставляя его в замочную скважину. — Вам незачем было провожать меня, но…

Когда она открыла дверь, он подтолкнул ее внутрь, прошел сам и закрыл дверь за собой.

— Кто уполномочил вас копаться в этом деле? — спросил он.

— Мне не нужны никакие полномочия, чтобы пойти выпить в клуб, лейтенант, — бросила она ему в ответ, едва сдерживаясь. Положив сумочку на стул, она подошла к дивану и села.

Это было ошибкой. Он последовал за ней и, грозно нависая над ее головой, заметил:

— В Новом Орлеане полно клубов!

— Я слышала, что в этом — лучший джаз.

Он протянул руку и поднял ее с дивана.

— Это преступление и так достаточно сложное для полиции, чтобы еще и с вами возиться.

Она попыталась вырваться, но он, похоже, даже не заметил ее усилий.

— Я не просила вас опекать меня…

— Не хватало мне, чтобы вас убили, Энн.

— Меня не… — Она снова попыталась высвободиться, придумывая, что бы такое ответить. Он впервые назвал ее по имени? Кажется, так. В этом его обращении ей вдруг почудилось что-то до смешного личное.

— Меня… меня не собираются убивать, — сказала она и смущенно поперхнулась. — Я…

Этот человек был невыносим. Он хотел достать Джона. Он властен, упрям и назойлив. Громила. Ей следует пожаловаться на превышение полномочий полицейского.

Но вдруг Энн поняла, что не может найти слов. Хотела закричать, что он не имеет права находиться в ее доме, держать ее за руку так, как он держит. Но ей было приятно, что он здесь. О Господи, ей нравилось, как он держит ее за руку, как он пахнет, нравилось смотреть на его выбритое лицо, ощущать кожей прикосновение его пиджака, ей нравился этот его пронизывающий насквозь взгляд, он согревал и возбуждал ее. У нее пересохло во рту, она не могла сглотнуть, не могла думать. О Боже, она опять чувствует себя перед ним, словно маленькая школьница, пытающаяся играть с большими мальчиками. Но, Господи Иисусе, да, ей хотелось вступить в игру. Она едва знала этого человека, но ей нестерпимо хотелось прикоснуться к нему и чтобы он тоже к ней прикоснулся. Он был не просто красивым мужчиной, которым она могла бы восхищаться как художник. Она жаждала прикосновения. Ей непреодолимо хотелось почувствовать его.

Это все клуб. Дюваль прав. Он будоражил кровь, дразнил, соблазнял. С тех пор как она развелась, жизнь ее была слишком целомудренной: время от времени какое-нибудь свидание, дружба, вечеринки… Но ничего, подобного этому. Никогда не испытывала она такого острого желания — сорвать одежду с почти незнакомого мужчины и прижаться грудью к его груди, почувствовать на себе его руки, ощутить прикосновение этих гладко выбритых щек на своем теле.

«Этот клуб опасен! С тобой может случиться нечто непредвиденное», — сказала она себе.

Она видела, что губы его двигаются. У него был великолепный рот, чувственный, с благородным изгибом. Он все еще крепко держал ее, что-то втолковывая, они стояли очень близко друг к другу. С каждым вдохом в нее вливался его запах, и с каждым выдохом она слабела, внутренняя дрожь нарастала в ней.

— Вам пора… уходить, — прошептала она.

— Вы меня не слушаете.

— Слушаю. Вы считаете, что в клубе таится опасность и что мне следует держаться подальше от него.

— Что вы там делали? — прядь волос упала ему на лоб. Лицо было напряжено. Она ощущала, как захлестывавшие его чувства придавали все большую силу его рукам.

— Живопись Джона… — пролепетала она.

— Живопись? Вы глупышка…

— Но Джон не может быть виновен!

— Виновен ваш Джон или нет, в этом проклятом месте существует некое подводное течение, можете вы это понять? Даже улицы вокруг него опасны, Энн, вы ведь сами прекрасно это знаете. Говорю вам, вы…

Он осекся, продолжая смотреть на нее в упор. Она приближала свое лицо к нему. Ближе, ближе. Она смотрела на его губы.

И вдруг он неожиданно, почти свирепо впился ими в ее губы.

Его руки…

Она не могла противиться.

Он нашел ее рот и страстно, бешено припал к нему губами. Она ощутила, как его горячий язык, раздвинув ее зубы, проник глубоко внутрь. Это было гораздо больше, чем просто поцелуй. Внутри у нее вспыхнул огонь, который разрастался и пронизывал ее насквозь. Его рука коснулась ее щеки, спустилась на шею, потом начала нежно, дразняще и мучительно ласкать грудь сквозь тонкую ткань платья. Его поцелуй… Он пронзил ее, как удар молнии, заставил содрогнуться все ее существо, до самых интимных уголков. Разряд прошел по бедрам, по низу живота и воспламенил ее… Но так же внезапно, как это началось, так и закончилось. Он оторвал свои губы от ее рта и хрипло выдохнул:

— О Боже!

Рука его ослабла, и в следующий момент Энн уже опять сидела на диване. Он поддержал ее, видимо, поняв, что в противном случае она просто упадет, и сложил ей руки на коленях. Глаза его все еще были темны от страсти, лицо напряжено больше, чем когда бы то ни было, густая шевелюра встрепана. Он глядел на нее не отрываясь:

— Проклятие! — Он открыл рот, чтобы сказать что-то еще, но застыл, словно пораженный.

Мысленно чертыхаясь, приглаживая волосы рукой, он зашагал к выходу. Потом, обернувшись, наставил на нее палец и грозно произнес:

— Держитесь подальше от этого проклятого клуба!

И громко хлопнул дверью.

Грегори провожал Синди до ее квартиры, находившейся в нескольких кварталах от клуба.

— Она собирается снова прийти, знаешь? — озабоченно сказал он ей.

— Она думает, что копы схватили не того. — Синди тряхнула головой. — Я боюсь за нее. Если она права, то может невзначай задеть опасную струну.

— Клуб — общедоступное место, здесь Америка. Она все равно будет приходить снова и снова.

— Грегори, ты серьезно собираешься отвести ее к Маме Лили Маэ?

— Придется. Она все равно пойдет туда, даже если я не поведу ее.

— Да, наверное, — согласилась Синди. — Только…

— Что — только? — спросил Грегори.

— Ну, болота. Господи, там ведь на многие мили ничего, кроме травы, воды, змей и аллигаторов. А когда темно, то уж там такая темень!.. А уж если начнется ураган, то это конец света.

— Такова природа Дельты.

Синди дрожала.

— Надо сделать так, чтобы никто не знал, что она туда собирается.

— А кто, кроме тебя и меня, может об этом узнать?

— Думаешь, никто не слышал нашего разговора?

Грегори оглянулся вокруг в нерешительности. Потом, снова посмотрев на Синди, сказал:

— Кажется, нет. Почему ты так за нее волнуешься?

— Не знаю. То есть даже если оставить в стороне Энн Марсел, Джина с Джоном, наверное, страшно боролись друг с другом. Может, они и не хотели этого, но в пылу борьбы… может, он действительно убил ее?

— Тогда его жене ничего не угрожает.

— А что, если все было не так? — простонала Синди. — Тогда мы все в опасности.

Грегори обнял ее за плечи.

— «Правда делает человека свободным», как говорят. Синди, мы не можем остановить бывшую жену Джона.

— Но мы должны хотя бы позаботиться о ней.

— Да, ну что ж, она снова придет в клуб. Она будет приходить туда до тех пор, пока не получит того, чего хочет.

— Может, мне поучить ее танцевать?

— А может, она будет рисовать там?

Грегори остановился.

— О чем, черт возьми, мы говорим? Что бы она там ни делала, она появится в клубе.

Синди била мелкая дрожь.

— Грегори, я завтра тоже пойду с тобой.

— В Дельту?

Она кивнула.

— Чем больше нас будет, тем меньше опасность, — решительно сказала она. — Я хочу сказать, что, если кто-то все же подслушал наш разговор?

— Синди…

— Грегори, мы же много раз ходили к Маме Ли Маэ. И никогда не боялись. Поверь, будет лучше, если мы пойдем все вместе, ты так не думаешь?

Грегори вздохнул.

— Ну, если ты так хочешь, — он снова обнял ее за плечи, — давай я отведу тебя домой. У меня такое предчувствие, что завтра нам предстоит чертовски длинный день.

Джину Лаво хоронили в фамильном склепе.

Энн пришла в церковь на отпевание, но остановилась у входа, предпочитая наблюдать за службой издали.

Гроб несла любопытная компания мужчин: Грегори, Хэрри Дюваль, Жак Морэ, приходившийся Джине дальним родственником, и, что особенно удивительно, лейтенант Марк Лакросс.

Энн была совершенно уверена, что к тому времени, когда процессия двинулась на кладбище, ее никто не заметил, Марк-то уж точно. Его напарник, парень с лицом, напоминающим морду породистой собаки, тоже присутствовал на службе, но, как и она, держался в тени. Энн полагала, что ей удалось оставаться на достаточном расстоянии от офицера Джимми, чтобы он ее не увидел. Среди присутствовавших были и другие полицейские. Она узнала их, поскольку в разное время все они дежурили у палаты Джона.

Энн весьма странно чувствовала себя в этой компании: она не была знакома с Джиной, но ей начинало казаться, что она знала ее.

Еще более странное ощущение она испытала на кладбище. Энн любила новоорлеанские кладбища, в частности и на этом бывала раньше неоднократно. Когда она пришла сюда впервые, гид, сопровождавший туристскую группу, предупредил ее, что она может встретиться здесь со «смертельной» опасностью. Причем это не было игрой слов. Накануне на кладбище произошла перестрелка. После этого она сама водила сюда туристов, делала зарисовки надгробий и самого кладбища на фоне отдаленного городского пейзажа. Не то чтобы у нее был болезненный интерес к загробному миру, но погребальные сюжеты очень полезны художнику для практики. И хотя на новоорлеанских кладбищах редко встретишь старинные фигуры ангелов с крыльями, посмертные маски, изображения скорбящей Мадонны и прочие традиционные для европейских и новоанглийских кладбищ скульптуры, здешние надгробия, высоко поднятые над землей из-за постоянной угрозы наводнений, были тоже по-своему интересны. Ангелов и других неземных существ здесь тоже хватало, хотя они и были другими. Крылатые грифоны над коваными воротами охраняли фамильные склепы. Дикий виноград, плющ, мхи и цветы пробивались сквозь щели в цементных плитах, оплетали их, создавая таинственную ауру.

Первые погребения в фамильном склепе Джины относились ко второй половине восемнадцатого века. Массивные чугунные ворота были открыты, усыпальница Лаво готовилась принять гроб с телом Джины. За гробом шла молчаливая, торжественная процессия. Лишь изредка кое-где слышались всхлипы. Энн заметила Синди Маккена в окружении молодых женщин. Она тихо плакала. Какая-то очень старая женщина отказалась принять помощь мужчин, которые хотели поддержать ее под руку. Энн подумала, что едва ли это мать Джины: осанка у женщины была прямая и горделивая, но лицо казалось древним, ей, вероятно, далеко за восемьдесят.

Пастор начал последнюю часть погребальной церемонии — прощальную молитву над разверстой могилой. Он говорил о жизнелюбии Джины, ее нежной душе и сказал, что Бог принял ее в объятия свои, а на земле восторжествует справедливость.

Возможно, в этот момент священник не слишком верил в разворотливость новоорлеанской полиции, потому что добавил, что если даже справедливость не восторжествует на земле, то Всемогущий восстановит ее в День Страшного Суда.

Как только служба закончилась, Энн быстро выскользнула на улицу и села в машину: ей не хотелось, чтобы лейтенант Лакросс увидел ее и помешал отправиться в Дельту. Если он считал возможным выволочь ее из клуба, он не остановится перед тем, чтобы выудить ее и из лодки. Усевшись за руль, она почувствовала, как по телу снова прокатилась теплая волна — это ощущение настигало ее уже неоднократно в это утро. Она не могла забыть вчерашний вечер. Его поцелуй. Господи! Она опять задрожала. Идиотка. Это совсем не то, что ей нужно. Черт, конечно, не то. Но было так приятно, когда он прикасался к ней, целовал ее.

Он вовремя остановился.

А что бы она делала, если бы не остановился?

У нее не было выбора. О Господи, она оказалась такой доступной. Потому что страстно хотела его. Смешно, разумеется. Это произошло лишь потому, что она так занята, у нее нет постоянного партнера, а ей нужен мужчина. Только это, ничего более.

Нет, нет, ни с кем из своих знакомых она не испытывала подобного. Ей никогда так не хотелось прикоснуться к чьему-то обнаженному телу и ощутить чью-то руку на своем.

У нее взмокли ладони. Проклятие! Не бросалась же она на незнакомцев до этого. Но его она хотела, и когда он остановился, испытала разочарование, ей хотелось, чтобы он пошел дальше. Его запах, его чуть колючие щеки, руки, такие сильные, — это было искушением.

Он полицейский, преследующий Джона! — сердито напомнила она себе.

А вот и он. Энн сползла пониже на сиденье автомобиля, надеясь, что он не узнает ее серую «мазду». Он разговаривал со своим собакоподобным напарником и восточным красавцем. Марк был в черном пиджаке, белой рубашке, черном жилете и галстуке. Он выглядел чрезвычайно достойно и был невероятно красив с этими блестящими каштановыми волосами и чуть посеребренными висками. Очень печален и гладко выбрит по случаю похорон. Ее снова охватили жар и дрожь. Она его совсем не знала, но чувствовала, будто знает всю жизнь. Его образ стоял перед ее мысленным взором еще до того, как она впервые его увидела. И этот поцелуй…

И конечно, то, как он охранял ее. Ну, положим, он ведь полицейский. И ему нет необходимости соблазнять свою… Кого? Подозреваемую в соучастии в убийстве? Возможную жертву? Свидетельницу?

«Все вместе, наверное», — горько усмехнулась она про себя.

Он должен будет пройти прямо мимо нее. Она еще глубже сползла вниз и затаилась, почти не дыша.

Словно это могло бы помешать ему ее увидеть!

Но — о чудо! — он ее не заметил. Был слишком озабочен тем, что говорил ему восточный красавец.

— И ничего, больше ничего? — упрямо твердил Марк Лакросс.

— Видите ли, наша Джейн Доу никогда не служила в армии, это я могу сказать точно. И не совершала никаких преступлений: ни в одной криминальной картотеке Соединенных Штатов и Канады нет ее отпечатков. Мы проверяем слепки зубов, сверяемся со списками пропавших без вести. Но многих одиноких людей друзья и родственники начинают искать лишь через какое-то время после их исчезновения.

— А что в клубе? — резко спросил Марк.

— Ну, понимаете, там все как бы находятся в одной лодке — практически двадцать четыре часа в сутки. Хэрри Дюваль утверждает, что никто из его девушек не пропустил работу, но дело в том, что не все они работают каждый день. Естественно, я не могу слишком уж давить на Дюваля сейчас, сразу после похорон Джины, но я непременно отвезу его в морг на опознание.

Марк засунул руки в карманы и смотрел через ворота кладбища, как растекается толпа.

— Я бы узнал ее, если бы она выступала в клубе.

— Вы знаете всех танцовщиц?

— Нет, — признался Марк.

— Но как вы думаете, может это быть тот же самый человек?

— Может.

— Почерк другой.

— Знаю, — сказал Марк, — а вы что думаете, вот что мне хотелось бы знать.

— Ну… — начал восточный красавец.

Они проходили как раз мимо машины Энн. Она напряглась, чтобы услышать ответ, но, как ни старалась, не смогла уловить слов. Еще несколько секунд она сидела, прячась за руль и моля Бога, чтобы появились новые улики или юридический повод, для того чтобы полиция хотя бы усомнилась в виновности Джона. Почерк нового преступления иной. Печально, но факт: в Новом Орлеане слишком часто убивают женщин, поэтому вполне вероятно, что здесь действовали два разных убийцы.

Она выпрямилась, быстро завела машину и поехала прочь от кладбища. Она направлялась в «Аннабеллу».

Ей не давали покоя события сегодняшнего утра. Как могло случиться, что Марк Лакросс оказался среди тех, кто нес гроб Джины?

— Позвольте мне пригласить вас на обед, Мама Лили Маэ, — сказал Жак Морэ своей прапрапрате-тушке. Он все время поглядывал на нее, пока шла церемония. Женщина держалась стоически. И теперь продолжала молча смотреть прямо перед собой. Она не плакала, но он знал, как она скорбела. Джина всегда пыталась обманывать Маму Лили Маэ, представляя свою жизнь в более розовом свете. Мама Лили Маэ приходилась прапрапратетушкой по крайней мере двум дюжинам молодых мужчин и женщин, происходивших из рода Лаво в Дельте.

И все, не задумываясь, назвали ее, когда один из телевизионных каналов задумал сделать специальную передачу о женщине, приближающейся к порогу своего стодесятилетия. Она пребывала в удивительно добром здравии, ни в коей мере не испытывала свойственной старым людям физической слабости, каждый день много ходила пешком, обходясь без палочки. Зрение у нее было по-прежнему острым. Время от времени она испытывала приступы артрита, но пара таблеток лекарства делали чудо.

— Мама Лили Маэ? — повторил Жак Морэ.

Она отрицательно покачала головой.

— Вам не стоит возвращаться к себе прямо сейчас. Поешьте в ресторане, побудьте немного в Новом Орлеане.

Мама Лили Маэ порылась в сумочке и, достав самокрутку, напоминающую сигару, закурила.

Жак не хотел, чтобы в его белом «мерседесе» пахло табаком, но не решился сказать ей об этом.

— Вам не следует курить, это вредно для здоровья, — слукавил он.

Выкатив глаза, она посмотрела на него:

— Что? Ты боишься, что я умру молодой?

Жак вздохнул.

— Прекрасно. Курите. И упрямьтесь. Я отвезу вас домой. — Он улыбнулся ей одной из самых обворожительных своих улыбок. — Большинство женщин за счастье почли бы отобедать с Жаком Морэ, знаете ли, — поддразнил он ее.

— Большинство женщин глупы, — ответила она, но, чтобы смягчить свои слова, похлопала его по плечу своей неправдоподобно тонкой и костлявой рукой. — Поедем со мной. Большинство мужчин и женщин платят деньги за то, чтобы послушать Маму Лили Маэ. А ты послушаешь бесплатно, к тому же я угощу тебя самыми замечательными речными раками, которых тебе когда-либо доводилось есть даже в Новом Орлеане. Ну что, сынок?

— Конечно, конечно, — со вздохом ответил Жак и посмотрел на нее. Она ответила ему долгим пристальным взглядом темных глаз. Они испытывали его. Жака прошиб пот. Она видела насквозь. Это все знали. Она видела все.

Он с ужасом подумал: что она видит там, внутри него?

— Вези меня домой, быстро, — сказала она.

— Хорошо, доставлю вас быстро, хотя лучше бы…

— Я должна быть дома, — повторила она.

— Почему?

— Кое-кто придет ко мне, — ответила она самодовольно.

Он снова почувствовал, что потеет.

— Лучше бы вас оставили в покое…

— Джину убили.

— Но полицейские же говорили с вами, — сказал он, стараясь, чтобы голос звучал ласково. — Они ведь сообщили вам, что человек, который…

— Чушь! — фыркнула Мама Лили Маэ и сурово посмотрела на него. — Ведь полиции никто не говорит правду, а? Мы никогда не знаем, какая невинная правда может причинить нам боль. Но потом…

— Что — потом?

— Потом виновный все равно заплатит, есть на нем кровь или нет.

Что, черт возьми, она хочет сказать? Может, утопить старую ведьму в заливе, избавить всех наследников от ее власти и прихотей?

— Вам вообще не следовало разговаривать с людьми, — сказал он сурово. — И полиции надо было оставить вас в покое. Вы слишком близко все принимаете к сердцу, слишком переживаете. — Он замялся. — Вы всегда любили Джину больше всех, больше любого другого члена семьи.

— Я слишком долго живу на свете и повидала слишком много смертей на своем веку, чтобы слишком переживать, — заверила она. — А вот ты что так волнуешься, mon cher? He слишком ли ты принимаешь все это близко к сердцу, не чересчур ли взволнован? Не боишься ли разговаривать с полицейскими?

Пепел с ее самокрутки упал на белую кожаную обивку его машины. Она, разумеется, видела это. И разумеется, знала, как его это бесит.

Ему и впрямь хотелось придушить ее.

— Я уже говорил с полицейскими, — ответил он.

— Ты ведь когда-то любил ее. Больше, чем троюродную кузину.

— Я до самого конца любил ее больше, чем троюродную кузину. Она меня не любила.

— Страсть рождает ненависть?

— Это вам сообщили жертвенные цыплята?

Она самодовольно улыбнулась. Она его не боялась, она вообще никого не боялась. Она стара, устала от жизни и готова встретиться с Создателем, когда он ее призовет.

— Страсть рождает ненависть, злобу и вызывает бурю.

— Они схватили того парня! Они поймали человека, с ног до головы покрытого ее кровью! Почему все сомневаются в том, что очевидно? Ее убийца лежит в больнице, он в коме.

— Ах, если бы он умер, как было бы кстати! — насмешливо сказала Мама Лили Маэ, аккуратно стряхивая пепел со своей хлопчатобумажной юбки. — Всегда найдется тот, кто будет сомневаться в очевидном, а в ту ночь она виделась со слишком многими мужчинами, чтобы с легкостью сваливать все на одного, a, mon cher?

Опять эта липкая потная волна. Откуда, черт бы ее побрал, она знает, где он был в ту ночь? И что точно она знает? Он вовсе не считает, что виновен в том, что случилось.

— Кто к вам собирается прийти? Почему надо так лететь домой? — спросил он. — Вы уже говорили с полицией, они излазили сегодня все кладбище. Кто же еще должен прийти?

— Точно не знаю кто, но знаю — почему.

— Почему?

— Потому что ничто не бывает на свете таким простым, как кажется. Ну же, Жак, поторопись. Отвези меня поскорее в Дельту.

Он стиснул зубы и прибавил газу.

Мама Лили Маэ удобно устроилась, откинувшись на сиденье. Она была старой женщиной, и у нее осталось так мало удовольствий.

Одним из них было доводить Жака до белого каления, куря в его машине.

Другим — оценивать и судить людей. Она постоянно проверяла свои способности, оценивая, что представляют собой на самом деле те, с кем она встречалась.

Сегодня она видела эту женщину. Наблюдала за ней, наблюдала за другими людьми. Эта женщина едет к ней. В сущности, дело было вовсе не в вудуистской магии, просто один из истинных друзей Джины, молодой красавец Грегори Хэнсон, сказал ей, что привезет кое-кого.

А интуиция подсказала, что это будет та маленькая блондинка.

Повинуясь инстинкту, она знала, что сегодня день, когда она выговорится, скажет правду. Потому что правду следует сказать не только для пользы дела.

Просто правду должны услышать.

Прежде чем покинуть кладбище, Марк договорился с Хэрри Дювалем встретиться в патологоанатомическом отделении. На церемонии отпевания он видел большинство людей, игравших важную роль в жизни Джины. Если бы на Джоне Марселе не было ее крови, троих — тех, кто вместе с ним несли ее гроб, — можно было бы заподозрить в первую очередь: Хэрри Дюваля, Жака Морэ и Грегори Хэн-сона. Мама Лили Маэ тоже была там — она знает больше, чем говорит, но, чтобы узнать, сообщит ли она ему что-нибудь важное, с ней надо говорить наедине. «Дикси-бойз» присутствовали в полном составе, равно как и большинство танцовщиков из клуба. Джину любили. Не так уж странно, что и убийца мог любить ее.

Теперь совершено еще одно убийство, и предстояло ответить на самый важный вопрос, связанный с новой жертвой.