Но Майкл Уоррен не был хорошим человеком. Возможно, он сумел убедить мать Тилы в том, что за его суровостью кроется доброта, и сам, несомненно, верил в это. Майкл ежедневно молился и регулярно посещал церковь. Но Тила не считала, что это оправдывает его поступки и поведение. Ради матери она пыталась найти в нем что-то хорошее, однако не могла. Он наслаждался жестокостью, любил причинять боль. Тила слышала, с каким удовольствием Майкл рассказывал о своих «подвигах» друзьям и офицерам в доме ее родного отца. Ему нравилась война; ему нравилось убивать вообще и особенно индейцев, этих «проклятых смутьянов». Их возраст не имел для него значения. Он множество раз воевал с индейцами племени крик, порой вместе с Эндрю Джэксоном, ставшим позднее президентом Соединенных Штатов. Недавно Джэксона сменил на этом посту его друг Мартин Ван Бурен.
И хотя сейчас Ван Бурен был президентом, а Джэксон, выйдя в отставку, вернулся на свою плантацию и вел образ жизни фермера, его политика по-прежнему проводилась. Настойчивое стремление Джэксона оттеснить индейцев дальше на запад не утихло ни после войн с племенем крик, ни после печальной миграции индейцев чероки. Правительство было полно решимости изгнать краснокожих из Флориды, тогда как те не желали покидать свою землю. Это противостояние провоцировало военные конфликты и обеспечивало Майкла Уоррена привычной и любимой работой. Его удостоили наград за героические подвиги в войне 1812 года против англичан, но это не принесло ему удовлетворения. Он не испытывал удовольствия, воюя с англичанами; ему нравилось воевать с индейцами.
Военные операции заставляли Майкла Уоррена часто уезжать из дому. При жизни матери отлучки отчима очень радовали Тилу. Но прошлым летом, когда Майкла Уоррена впервые временно назначили командующим армией во Флориде, которую он именовал «проклятой дырой». Лили Уоррен умерла. Мягкая, нежная и хрупкая, как роза, она, казалось, просто увяла. Лили лежала в гробу такая же прекрасная, как и при жизни; ее сверкающие золотисто-каштановые волосы, словно веер, разметались по белому бархатному покрывалу, очаровательное лицо выражало умиротворенность. Видя, как увядает мать, Тила решила принять ее последний вздох, а потом отказаться от плантации, своего законного наследства. Сейчас на документах уже стояло имя Уоррена, хотя владельцем плантации был родной отец Тилы. Он построил и дом, кирпич за кирпичом. Но девушка не сомневалась, что отец понял бы, почему ей пришлось покинуть плантацию. Не оставаться же здесь с Уорреном!
К несчастью, она была несовершеннолетней. Тила не могла осуществить свое намерение, не проводив мать к месту вечного упокоения. Майкл Уоррен, конечно, приехал на похороны жены. Но даже в тот момент, когда Тила оплакивала Лили, стоя на коленях у гроба, Майкл вышагивал у нее за спиной, описывая будущее, которое он ей уготовил.
Тила, без обиняков заявив ему, что не собирается оставаться и подчиняться его диктату, совершила огромную ошибку. Девушку немедленно заперли в ее комнате. Хорошо понимая, что домашние слуги благоволят к Типе, Майкл Уоррен поставил стеречь ее солдат. Их не удалось бы ни уговорить, ни очаровать. В тот единственный раз, когда она все же сбежала, ее силой вернули назад.
Вскоре выяснилось, что Тиле предстоит выйти замуж за того самого мерзавца, который так безжалостно тащил ее в дом после побега.
Но как бы ни издевался над девушкой Майкл Уоррен, и его власти над ней был предел. Она подошла с отчимом к алтарю, приняла руку «суженого» — и в самый разгар церемонии наотрез отказалась выходить замуж.
Это унизило и уязвило Уоррена. В ту ночь Тила испытала смертельный страх перед ним, и не напрасно. Рубцы от ударов ремнем только недавно побледнели. Да, тогда он выжал из нее слезу, но покорности не добился.
Ненависть Тилы к отчиму усилилась, равно как и решимость противостоять ему.
Девушка сочла огромной удачей то, что вскоре после несостоявшейся свадьбы его перевели на постоянную службу во Флориду. Руководствуясь странным кодексом чести, Майкл Уоррен полагал, что, как отчим Тилы, по законам самого Господа имеет право решать все за девушку и бить ее, дабы добиться повиновения. Он слыл хорошим прихожанином и богобоязненным человеком, однако Тилу удивляли его представления о христианском сострадании, о добре и зле. Во время отлучек отчима девушку неукоснительно стерегли, не оставляя ей шансов на побег, но все же она имела относительную свободу. Тила так обрадовалась, когда он уехал!
Отчасти она радовалась и другим новостям, приходившим из Флориды. Там шла ожесточенная война. Правительству казалось несложным вытеснить семинолов на новые земли на западе.
Вместе с тем индейцев явно недооценивали. Они упорно цеплялись за землю, уходя в глубь дикой территории, нанося удар и исчезая, снова возникая из тьмы и нанося новый удар. Во время походов против них полегло много солдат. Майкл Уоррен мог и не вернуться.
Грешно, конечно, молить Бога о смерти человека. Тила старалась не делать этого и молилась лишь о том, чтобы он исчез. Чтобы его поглотили болота.
Но они не поглотили Майкла Уоррена. Он послал за Тилой, и вот сейчас девушка приближалась к границе диких земель, где шла жестокая и отчаянная война.
Она вздохнула, глядя на воду. В этот край многие устремлялись в поисках свободы. Задолго до того, как отчима послали на пограничную территорию Флориды, воображение Тилы захватили сообщения в газетах и журналах. Рабы бежали от хозяев на юг, присоединяясь к шайкам индейцев. Уже несколько десятилетий индейцы племени крик и другие отступали на юг под Натиском белых, объединяясь с индейцами из почти вымерших племен. Всех недавно мигрировавших индейцев, говорящих на одном языке, белые называли семинолами, симарронами, предателями и беглецами.
С ними подписывали договор за договором. Полыхали войны. Договоры нарушались. Наконец, после декабрьской расправы, именуемой «расправой Дейда», начался настоящий беспредел, и положение резко ухудшилось. Тила много читала, слушала рассказы военных и знала мнение отчима. У семинолов, когда-то совсем неопытных, теперь появился герой, вождь, талантливый лидер по имени Оцеола. Он научил индейцев воевать и отступать, сеять смерть и разрушения и стремительно исчезать в своих диких болотах. Хотя белые и считали, что нескольких акций регулярной армии вполне достаточно для усмирения взбунтовавшихся дикарей, однако из-за сопротивления семинолов в стране разгорелась ужасная война. Американцы желали владеть землей независимо от того, есть на ней индейцы или нет. Резервации на западе страны ждали коренное население, поэтому семинолам приказали покинуть свои земли.
Кое-кого действительно удалось переселить на запад.
Но многие упорно держались за свою землю, передвигаясь стремительнее ветра, тише, чем наступление сумерек. Белых поселенцев — мужчин, женщин и детей — убивали или увечили.
Индейские деревни уничтожались полностью.
Однако индейцы продолжали сопротивляться, проявляя упорство и непостижимые военные навыки. И хорошо обученная, регулярная армия, посланная Соединенными Штатами, оказалась почти беспомощной против тактики индейцев.
«Только такой человек, как Майкл Уоррен, способен потребовать, чтобы падчерицу привезли в столь опасное место», — подумала Тила. Но ведь Майкл Уоррен, несомненно, считал, что если она не научится подчиняться его приказам, то вполне заслуживает страшную смерть от рук дикарей. Кроме того, по его словам, сейчас ждали перемирия. Март принес еще один договор.
Однако, как и все прежние соглашения между белыми и индейцами, это тоже было нарушено.
Солдаты возобновили налеты на деревни.
Семинолы нападали на фермы и плантации белых. Война шла и в тот момент, когда Тила направлялась к границе продвижения переселенцев на полуострове. Это был долгий путь вдоль всего восточного побережья к Атлантике и потом вверх по западному побережью Мексиканского залива. Уоррена скорее всего направили в форт Брук, хотя сейчас отдельные бои вспыхивали повсюду.
Тилу это не беспокоило. Она презирала Майкла Уоррена, но мечтала поскорее увидеть пограничные районы Флориды, экзотических птиц, о которых столько читала, и закаты… Ее не пугали ни москиты, ни тяжелая жизнь в военном форте.
Пока Лили была жива, Тила старалась оправдать надежды матери. Она принимала ее гостей и даже сослуживцев Майкла с радушным гостеприимством. Девушка играла на спинете и пела баллады для гостей, ездила на балы, танцевала, флиртовала и очаровывала молодых людей, конечно, в рамках, принятых в обществе. Она регулярно посещала церковь и неизменно участвовала в благотворительных акциях матери. Тила не тяготилась этим — напротив, ей нравилось помогать больным, и она с удовольствием занялась бы изучением медицины.
Но Лили умерла, и сразу отпала необходимость скрывать свое отношение к Майклу. Тила любила Чарлстон, но не желала подчиняться приказам отчима.
Девушка подставила лицо ветру, улыбнулась и с удивлением подумала о том, почему приезд сюда так волнует ее воображение. Прочитанное зачаровало Тилу. Ей хотелось увидеть болота, волшебные закаты и экзотических птиц. Сейчас, когда она стояла на борту корабля, даже легкий ветерок приводил ее в возбуждение. Казалось, жизнь, пусть и полная опасностей, будет яркой, многоцветной. Девушку тянуло в неизведанные места, манящие и пугающие, к красоте, хотя бы и дикой.
«И потом, — смущенно подумала Тила, — вероятно, я не только многое увижу. Раз Майкл Уоррен послал за мной, значит, у него есть на то особые причины. Скорее всего он вновь попытается выдать меня замуж. И на этот раз наверняка за кого-нибудь старого и замшелого, но, разумеется, состоятельного. Такого, кто сумеет заставить повиноваться невесту, не желающую идти под венец. Сам Майкл теперь не станет связываться со мной».
Никогда! — поклялась себе Тила. Он может принудить ее ко многому, но только не к насильственному замужеству. Приграничные земли совсем не то, что Чарлстон. И Майкл будет часто отправляться в военные экспедиции. Да, Чарлстон предоставит ей больше возможностей.
«Возможностей для чего?» — спросила себя девушка. «Для свободы», — словно шепнуло ее сердце. Внезапно на корабле прозвучал свисток, и Тила увидела, что вокруг закипела бурная деятельность, ибо последовал приказ убрать паруса и повернуть корабль. Они приближались к берегу.
Взглянув туда, Тила отвлеклась от своих мыслей. Представшая ее взору картина очаровала девушку и вместе с тем привела в замешательство. форт, грубое деревянное сооружение с высокими стенами и башнями, казалось, вырос прямо из-под земли. Небольшое поселение вокруг форта выглядело неприглядно — немногочисленные бедные деревянные домишки, окруженные заборами, грязные дороги и пасущийся скот. Но она сразу заметила, что убогий и неказистый городок расположен в потрясающе красивой местности. Река, мерцавшая зелеными бликами, несла свои воды сквозь заросли кустарника, уходившие в глубь берега, а залив отражал блеск сотен тысяч бриллиантов, ярким пламенем плясавших на горизонте. Городок опоясывали белые песчаные пляжи, словно устланные белоснежным шелком.
— Мисс Уоррен, мы вот-вот причалим, — услышала Тила и быстро огляделась. Слегка позеленевшие соглядатаи отчима были рядом. Точнее, цвет кожи заговорившего с ней Трентона в точности соответствовал цвету его зеленых глаз. Бедняга Бадци выглядел таким же белым, как песок на пляжах. Но несмотря на свои муки, оба снова надели военную форму.
— Смотреть тут особенно не на что, я знаю, — сказал Бадди, будто оправдываясь. У этого веснушчатого парня с фермы в Теннесси, воспитанного в духе военных традиций, чувство долга преобладало над чувством чести. Но в общем-то симпатичный и добросердечный молодой человек сейчас явно пытался приободрить Типу.
— На вид это замечательно, — ответила она, слегка слукавив. Пляжи, море и небо действительно восхитили ее. Только форт и дома имели жалкий вид.
Они вошли в бухту, корабль пришвартовался, спустили трап. Никто еще не успел сойти, как на борт поднялись солдаты и подошли к капитану.
— Первое, что мы хотели бы услышать, это новости, — мрачно бросил Трентон.
— Хорошая новость уже то, что город стоит, а не сгорел дотла, — вставил Бадди.
Солдаты, поднявшиеся на корабль с посланиями и новостями, разбрелись, а добродушный старый капитан поспешил к Тиле.
— Колобок пушистый, — пробормотал Трентон.
— Он моряк.
— Одни из них полезны, другие — нет, — возразил Трентон. — Хотя признаюсь, мне гораздо спокойнее в форте, когда его охраняют и моряки. Но именно этот моряк…
— Мисс Уоррен! — воскликнул капитан. Девушка подавила улыбку. Ее охранники правы. Капитан, странный человек с семенящей походкой, большим животом, короткими тонкими ножками, маленькими ступнями, с лицом, покрытым белым пушком, постоянно тревожился и суетился.
— Я ужасно расстроен! Ваш отчим собирался встретить вас, но задержался на севере, воюя с варварами. — Он драматически перекрестился.
— О Боже, какая жалость! — Тила изобразила огорчение, но глаза ее сверкали.
— Не тревожьтесь. Наши добрые друзья, Джош и Нэнси Рейнольдс, ждут вас на берегу. Они позаботятся о вещах и проводят до Симаррона, куда вскоре прибудет военный эскорт, чтобы сопровождать вас к отчиму.
— Благодарю вас, — сказала Тила. Святые небеса! На первых порах ей предстоит одной знакомиться с этими удивительными краями! Она бы упала на колени, благодаря Бога за такую милость, если бы на нее не было устремлено столько глаз. Девушка улыбнулась, приняла руку капитана, спустилась по тралу и ступила на землю Флориды.
Да, дома оказались длинными бараками, форт выглядел сурово, а многие солдаты и жители имели более устрашающий вид, чем дикари, о которых Тила столько читала и слышала. Ее это не смущало. Девушку охватило возбуждение, едва она ступила на берег. Когда они направлялись от пристани к грязной городской улице, раздался приветственный возглас:
— Мисс Уоррен! Мисс Уоррен!
Тила увидела, что к ней спешит миловидная пухленькая женщина с каштановыми волосами, выбивающимися из-под широкополой шляпы. За ней следовал высокий крупный мужчина. Женщина, одарив улыбкой капитана Фицхью, протянула руку Тиле:
— Добро пожаловать, мы много о вас слышали и рады видеть вас здесь.
Она умолкла, когда муж чуть сжал ее локоть.
— Я — Джош Рейнольдс, мисс Уоррен. Мы действительно рады вам, и, пожалуйста, не тревожьтесь. Здесь судят о людях не по меркам Чарлстона.
— Джош! — Одернула мужа Нэнси.
Тила несколько опешила. Слухи явно опередили ее, достигнув этой глуши. Она улыбнулась. Что ж, сплетни лишь возбудили любопытство этой доброй и радушной четы.
— Я очень рада, что приехала сюда, — отозвалась Тила.
— Неужели? — удивился Джош. Взглянув на девушку и убедившись в ее искренности, он изумился еще больше. — Многие леди, подобные вам, отнеслись бы с презрением к нашему бедному городку.
— Полагаю, вы кое-что уже слышали обо мне? — насмешливо спросила Тила.
— О, мы не интересуемся сплетнями, — начала было Нэнси, но тут же умолкла и рассмеялась. — Мисс Уоррен, вы придетесь ко двору в нашей глуши.
— В нашем раю, — поправил жену Джош.
Уже через двадцать минут Тила знала, что Джош всегда считает свою жизнь раем — не важно где: здесь или в другом месте. Он и Нэнси владели магазином, в котором было все, и снабжали товарами торговцев и поселенцев, отправлявшихся в глубь территории, хотя, как пояснил Джош, в глубинке осталось чертовски мало белых. Слишком часто армии приходилось оставлять свои форпосты. Если солдат не донимали индейцы, то трепала лихорадка, уносившая больше мужчин, женщин и детей, чем война.
Однако несмотря на трудности, супруги процветали. Часть их деревянного дома была отведена под магазин. Они продавали продукты, лекарства, инструменты, одежду, обувь, напитки и даже домашний скот. У них были кокосовые орехи и перья экзотических птиц, доставляемые в основном индейцами. Казалось, магазин располагает всем, что только существует в природе.
В задней части дома помещались кухня и некое подобие гостиной — большая комната, в которой гуляли сквозняки. Правда, в огромном камине весело потрескивал огонь. Хотя уже близилась весна, погода стояла прохладная. Лучи солнца, струившиеся сквозь окна, еще не согревали, поэтому домашнее тепло было особенно приятно. Повсюду здесь сновали малыши, старшему из них было всего семь лет.
«Какой необычный рай», — подумала Тила, но, играя в гостиной в прятки с малышами, поняла, что давно не чувствовала себя такой счастливой. Джош обслуживал клиентов, а Нэнси подыскивала для Тилы обувь, подходящую для поездки на юг Флориды.
Если бы только Майкл Уоррен не приехал сюда…
Сидя на коленях и играя в мяч с трехлетней девчушкой, Тила вдруг почувствовала, что в комнату кто-то вошел. Резко обернувшись, она увидела в дверях высокого мужчину с иссиня-черными волосами. Он наблюдал за ней.
— Прошу прощения, я не хотел испугать вас. На редкость красивый незнакомец с тонкими и выразительными чертами лица имел весьма внушительный вид. Малышка закричала от радости и бросилась к нему, воскликнув:
— Дядя Джаррет, дядя Джаррет! Мужчина подхватил девчушку, звонко поцеловал ее в щеку и опустил на пол. Поднявшись на ноги, Тила разглядывала его.
— Джаррет Маккензи, мисс Уоррен. Мы с женой живем вниз по течению реки. Позвольте предложить вам наше гостеприимство до тех пор, пока за вами не вернется лейтенант Аргоси, чтобы отвезти вас к отцу.
— Здравствуйте. — Тила смутилась. — Большое вам спасибо.
Джаррет внимательно посмотрел на нее:
— Вы, наверное, очень разочарованы, что разминулись с отцом.
— С отчимом.
— А… вероятно, без него этот край кажется вам чужим и страшным.
— Меня нелегко испугать, мистер Маккензи. Он улыбнулся:
— Хорошо. Мой корабль у пристани. Я прослежу, чтобы ваши вещи погрузили, мне хотелось бы отплыть в течение часа, пока солнце еще высоко.
— Конечно.
Джаррет направился к двери, но девушка тихо окликнула его:
— Мистер Маккензи!
Он обернулся, вопросительно подняв бровь.
— Сомневаюсь, что вы симпатизируете Майклу Уоррену. Почему же вы делаете это для него?
Его, видимо, удивил вопрос девушки, свидетельствующий о ее интуиции. Джаррет чуть улыбнулся:
— Я ни за что не отправил бы вас одну в дикие места, мисс Уоррен. Моя жена никогда бы не допустила этого.
— Но вам не нравится мой отчим. Джаррет пожал плечами:
— Мисс Уоррен, я не говорил этого.
— Мистер Маккензи, мне он тоже не нравится. Он рассмеялся:
— Полагаю, в таком случае вы согласитесь задержаться в Симарроне подольше.
Второй раз Тила увидела его на корабле. Нэнси и Джош проводили девушку, наперебой давая ей всевозможные советы: держаться подальше от болот, где можно подхватить лихорадку, остерегаться насекомых, змей и особенно коварных и опасных крокодилов.
— Ядовитых змей не так уж много, точнее четыре вида: гремучая, карликовая гремучая, коралловая и водяной щитомордник. Они никогда не тронут, если не трогать их.
Тила поднялась на корабль, значительно меньше того, на котором она приплыла. Команда состояла из пяти человек. Девушка заметила, как один из матросов закатил глаза, услышав советы Нэнси, и улыбнулась.
— Вообще-то мисс Уоррен производит впечатление вполне смышленой молодой леди, Нэнси, — заметил Джаррет.
— Предупредить — все равно что уберечь, — возразила Нэнси. — Ты и сам будь поосторожнее. — Она заключила его в объятия. — Я там положила одеяло для малыша, Джаррет Маккензи. Обними его за меня как следует. И Тару тоже. Скажи ей, что я скоро приеду.
Джош покачал головой:
— Нэнси боится ехать.
— Боится? — удивилась Тила.
— Здешние поселенцы пока еще опасаются, что семинолы могут напасть на Тампу в любой момент, — сказал Джаррет.
— Эта река тоже чревата опасностями, — сказала Нэнси.
— Только не со мной. — Джаррет ободряюще улыбнулся Нэнси, поцеловал ее и пожал руку Джошу. — А теперь отправляйтесь с моего корабля! До дома целые сутки добираться, а мне не терпится увидеть жену и ребенка.
— Помни, ты всегда можешь рассчитывать на нашу помощь! — крикнула Нэнси Тиле, когда Джош решительно повел ее к сходням. Девушка помахала ей рукой.
Вскоре якорь подняли, но, едва корабль отплыл, Тила увидела двух мужчин в военной форме, бежавших к причалу.
— Ваши друзья? — спросил Джаррет.
— Не совсем, — смутилась девушка. — Это мои… сопровождающие.
— Охранники?
— Вообще-то они неплохие парни.
— Вернемся за ними? — осведомился он.
— О нет! Пожалуйста, не надо!
— Они и сами найдут Симаррон. Тила вздохнула, глядя на берег.
— Не знаю, но может, лучше вернуться. Майкл взбесился бы, узнав, что мы их оставили.
— Неужели?
Обернувшись, девушка увидела, что в глазах Джаррета, почти таких же черных, как и волосы, вспыхнули дьявольские огоньки. Усмехнувшись, он наклонился к ней и прошептал:
— Тогда мы обязательно оставим их. — И тут же громко распорядился:
— Поднять паруса! И полный вперед!
Он отошел от девушки. Тила смотрела на берег, размышляя о первых впечатлениях от этой странной земли. Корабль продвигался все дальше в глубь территории.
Глава 2
Симаррон
Направляясь сквозь заросли к лужайке, Джеймс взглянул на дом брата, и на сердце у него стало радостно и легко. Он вместе с Джарретом мечтал об этом доме, вместе с братом строил его и по сей день был привязан к нему.
Они собирались построить еще один — для самого Джеймса. Хотя оба росли в основном среди людей, которые, приехав во Флориду, стали семинолами для белых, братья постоянно находились со своим отцом-шотландцем и так же хорошо знали уклад жизни белых, как и обычаи индейцев. Джеймс умел распланировать и построить дом, обрабатывать землю и ухаживать за скотом. Он читал Дефо, Бэкона, Шекспира и многих других писателей, его учили музыке, он играл Моцарта и Бетховена.
Но еще совсем юным Джеймс безоглядно влюбился в индейскую девушку и примкнул к ее племени, потому что оно нуждалось в нем. Поскольку в его жилах текла кровь матери-индианки, он возглавил отряд и остался жить на просторной, прекрасной возвышенности.
Потом грянула война.
Но, несмотря на жестокости войны, на глубокую боль и гнев, все еще слишком часто руководившие его поступками, он любил брата так же, как и отца — самого просвещенного из людей, которых когда-либо встречал. Его неразрывную с самого рождения связь с братом не разрушила даже война.
— Джеймс!
Услышав, что его окликнули с порога, он спешился и увидел, что Тара, жена брата, кинулась навстречу ему.
Джеймс стоял рядом с конем и ждал. Едва она приблизилась, он подхватил и закружил ее. Необычайно красивая, золотоволосая, голубоглазая, хрупкая, как фарфоровая статуэтка, Тара отличалась внутренней силой и решительностью. Она стала прекрасной женой его брату.
Тара коснулась его щек, словно желая убедиться, здоров ли он, затем отступила, нахмурившись. На Джеймсе были штаны из плотной ткани, безрукавка из сыромятной кожи и мокасины. Волосы удерживала повязка. Молодая женщина покачала головой:
— Ведь еще холодно!
— Тара, здесь никогда не бывает по-настоящему холодно.
— Бывает.
— Но уже весна.
— Воздух холодный.
— Как моя дочь?
Глаза Тары вспыхнули, и она улыбнулась.
— Растет как тростинка. Потрясающе хорошенькая маленькая леди, Джеймс. И такая смышленая! А как замечательно справляется с малышом!
— А как поживает этот маленький разбойник — мой племянник?
— Джеймс, он ангел! — с негодованием воскликнула Тара. — Ему же чуть больше шести месяцев. Все дети ангелы в этом возрасте.
— Поскольку это ребенок моего брата, не рассчитывай, что он долго будет ангелом. Дженифер здорова? — снова спросил Джеймс, и в голосе его зазвучало беспокойство.
Ему не удавалось избавиться от страха. Джеймс ненавидел войну, однако порой почти радовался, что она продолжается. Война не позволяла ему задумываться, вспоминать, желать собственной смерти, отвлекала от постоянной и безысходной боли.
Заставляла забывать о ненависти ко всем белым и ко всему белому…
— Дженифер здорова, честное слово, — ответила Тара. — Пойдем, увидишь ее. — Взяв Джеймса за руку, она повела его к дому. — Какие новости? — с напряженным интересом осведомилась Тара.
— Не было бы никаких новостей, если бы не майор Уоррен, — не сразу отозвался Джеймс.
— Я слышала, Уоррен, обретавший все большую власть в военной среде, был кровожадным мерзавцем. Даже в разгар битвы Джеймс порой понимал, что большинство белых — включая и тех, кто считал депортацию семинолов на запад единственным решением «проблемы индейцев», — способны здраво мыслить. Никто лучше его не знал, что в армии США есть белые, которые отказались бы убить ребенка, любого ребенка. Жизнь научила Джеймса не оценивать человека по цвету кожи. Как белые, так и краснокожие бывают порядочными и порочными от рождения.
Уоррен, по мнению Джеймса, относился к последним, и его давно следовало убить.
С тех пор как началась война, Джеймс не раз воевал против белых, таких же как его отец. У Джеймса не было выбора. Когда стреляли в его семью и друзей, он отвечал тем же. Но Джеймс никогда не участвовал в набегах на земли белых, не сжигал их плантации, никогда не убил ни женщины, ни ребенка. Если это ему удавалось, он выступал посредником. Временами, ради блага своего народа, пытался образумить людей, собиравшихся подчиниться приказам белых и отправиться на запад. Джеймс сражался за тех, кто решил остаться. Порой он занимал выжидательную позицию и очень рисковал, но сохранил свой авторитет среди семинолов и остался близок с теми белыми, которые всегда были его друзьями. Джеймс ненавидел посредничество, но изо всех сил пытался избежать стычек. Ведь с тех пор, как умерли Наоми и его ребенок, Джеймса душила такая ярость, что он боялся разорвать в клочья все попавшееся под руку: имущество белого человека, самого белого человека…
Наоми и ребенка не уничтожили, не застрелили и не пронзили штыком, как женщин, детей и стариков в деревне, где совсем недавно бесчинствовал Уоррен. Они умерли от болезни.
Господи, Джеймс слишком хорошо все помнил, так отчетливо, что задыхался от этих воспоминаний и невыносимой боли. Они заболели лихорадкой, потому что все время бежали. Бежали все глубже и глубже в болота, ибо их преследовали солдаты. Солдаты, убивавшие всех индейцев, кто попадал им в руки, — молодых и старых, мужчин и женщин, девушек и малышей. Джеймса не было, когда они заболели. Он в это время поехал в район форта Брук и вел переговоры от имени друзей, которые, обессилев, признали поражение и согласились отправиться на иссушенные, бесплодные земли далекого запада, где, по утверждениям белых, индейцы обретут свободу. Друзья предупредили Джеймса, что его жена очень больна. И тогда он бросился бежать — стремительно и безостановочно, движимый отчаянием.
Но Джеймс опоздал. Он было обрадовался, увидев, что его брат, узнав об этом, тоже пришел, но и Джаррет пришел слишком поздно. Он стоял на коленях склонив голову.
До чего же отчетливо помнил Джеймс последние несколько шагов!
Приблизившись к Джаррету, он увидел на его коленях тело Наоми. Слеза брата упала на ее золотистую кожу. «Мне жаль, Господи, как мне жаль, я тоже любил ее…»
Джеймс рухнул на колени. И вот уже он сам держал тело жены, сотрясаясь от безмолвных рыданий.
Потом он узнал, что потерял и ребенка. Джеймс хотел умереть. Он скорбел так, что забыл о воде и пище, скорбел день и ночь, и все это время брат был рядом с ним.
Нет, Джеймс никогда бы не смог ненавидеть брата. Но с тех самых пор в душе его бушевали неистовая, бешеная ярость и жажда мести.
От отца он узнал все обычаи белых, близко познакомился с их миром. Джеймс понимал, что они сильны и поэтому в отчаянной борьбе с ними ему едва ли удастся победить. Но и белые не» могли преодолеть болота, а значит, и покорить индейцев. Пока, кажется, еще никто не догадался об этом.
— Сколько их убили во время рейда Уоррена? — спросила Тара, возвращая Джеймса к настоящему.
— Почти сотню. Мерзавец распространил слух, будто индейцы, которые решат в течение месяца уйти на запад, получат одежду и продукты. Он обещал заплатить золотом. Как много женщин, уставших бежать и смотреть на своих голодных детей, были готовы поверить ему! Я бы остановил их, если бы добрался вовремя. Но я был у Миканопи, возле Сент-Августина. Они пришли, собираясь сдаться, и Уоррен напал на них ночью. Когда же этим возмутились даже жители Флориды, наиболее беспощадные к индейцам, он заявил, что принял их стоянку за лагерь воинов, намеревавшихся напасть на фермы белых.
Джеймс решил утаить от Тары все остальное. В пересказе это звучало бы еще ужаснее.
Белые солдаты уничтожили тела, но слухи все равно расползлись. Многим младенцам попросту разбили головы — зачем тратить пули? Женщин распарывали ножами от горла до паха; стариков мучили и терзали, а потом убивали.
Джеймс криво усмехнулся:
— Вот тебе и перемирие в марте.
— Джеймс, мне так жаль! — воскликнула Тара. — Умоляю тебя, помни, что не все белые…
— ..такие, как Уоррен, — продолжил он. — Однако именно таких, как он, чертовски много.
Возле крыльца Тара подвела его к колыбели, чуть покачивавшейся на ветру. Его шестимесячный племянник Йен мирно спал. Джеймс улыбнулся. Мальчик — вылитый Маккензи, это уж точно. Тара белокурая, а у ребенка густые черные как смоль волосы.
— Берегись этого ангела! — пошутил Джеймс. Она сморщила носик.
— А сейчас…
Еще одно темноволосое маленькое создание вылетело из дома. Его уцелевшая дочь Дженифер, которой шел пятый год, кинулась к нему.
— Папочка! — радостно закричала она.
Джеймс поднял ее на руки, нежно прижал к груди. Ее сердечко неистово колотилось, девочка излучала тепло и жизнелюбие. Слава Богу, что она жива! Во всем мире у него не осталось никого дороже дочери. Она жила с Тарой и Джарретом с тех пор, как умерли ее мать и сестра, и хорошо понимала, что отец не может проводить с ней все время. Дженифер слишком взрослая для своего возраста!