Глава 7

— Иллюзии, конгрессмен, нередко разбиваются о действительность. Надеюсь… надеюсь, вы не будете разочарованы.

Наконец-то Кил улыбнулся. Устроившись рядом с ней поудобнее, он приподнялся на локте, склонил голову и неторопливо, ласково и в то же время уверенно и решительно завладел ее ртом. Поначалу он просто прижался к губам, потом кончиком языка разомкнул их и проник внутрь, начиная тот путь, что ведет к самым потаенным местам и позволяет испытать неслыханное наслаждение.

Он заставлял ее желать себя все больше и больше, всасывая ее губы, приводя в движение ее язык, вызывая дрожь, зарождающуюся где-то внутри и пробегающую по всему телу. Пьянил его запах — запах душистого мыла и чего-то еще, неповторимо мужского, сосредоточенного в жаркой мускулистой груди, жестких волосах, дразнящем прикосновении ног, кольце рук…

О, если б только здесь было темно… если б никто ее не видел. Тогда можно было бы дать себе волю, не сдерживаться. Тогда бы она с восторгом приняла все, что он готов отдать ей. Исчезни предательский свет — и она сбросит с себя все путы.

Кил слегка откинулся и провел пальцем по ее повлажневшим губам.

— Ну, между иллюзией и действительностью я всегда выберу действительность, — невнятно пробормотал он. — Она лучше во всех отношениях.

Рина попыталась улыбнуться. Она так хотела его, но испытывала какую-то странную неловкость.

Кил снова принялся осыпать ее поцелуями, но Рина, облизывая и без того влажные губы, остановила его:

— Свет.

Кил откинулся назад и застыл, буквально физически ощущая, как его переполняет нежность — такая же несомненная и всепоглощающая, как и желание.

Так легко было бы повиноваться, встать с кровати, выключить свет, и пусть мечты о былом, не отпускающем ее, сольются с настоящим. Тогда она прильнет к нему, как ласковый котенок, и ответит на порыв порывом не менее страстным, и одарит чувственностью, которую он всегда в ней угадывал. Так легко было бы прогнать невольный страх, затаившийся в ее глазах. Но хоть Кил и не мог заставить Рину понять, насколько он ее любит, позволять себе легких путей ему не хотелось.

Кил покачал головой и печально улыбнулся:

— Я хочу, чтобы ты видела, с кем занимаешься любовью, — чуть слышно произнес он.

— Понимаю, но… — Глаза ее расширились, а веки тут же слегка опустились, прикрывая фантастическую бирюзу. — Кил… ведь так давно… так давно у меня никого не было. Я боюсь показаться тебе слишком неуклюжей…

Голос Рины сошел на нет, и Кил позволил себе слегка улыбнуться:

— Ну, об этом можешь не беспокоиться, я все возьму на себя.

— Как всегда, уверены в себе, конгрессмен? — сверкнула глазами Рина.

— Конечно. Я хочу сказать, уверен в том, что никого так в жизни не хотел, как тебя. И еще я уверен в том, что никуда уже тебе от меня не деться!

На сей раз в поцелуе его не было и намека на нежность — только всепожирающая, все на своем пути сметающая страсть. Он крепко обхватил ее руками и прижал к себе так, что у Рины перехватило дыхание и голова пошла кругом. С каждой секундой желание разгоралось все сильнее и сильнее, прикосновение обнаженной мужской плоти жгло кожу, и не находилось слов, чтобы восславить это безупречное тело. Она остро ощущала его даже сквозь шерстяную фуфайку. Пробудились давно забытые чувства — жила каждая клеточка тела, пульсировала каждая жилка, до боли чувствительным стало каждое нервное окончание. Рина была подобна лунатику, внезапно пробужденному к жизни ярким лучом утреннего солнца.

Неужели у всех мужчин такие замечательные щеки — чисто выбритые, но даже малейшим прикосновением убедительно свидетельствующие, что обладатель их — мужчина до кончиков ногтей.

А руки… Правая утонула в ее волосах, левая легла на колено и медленно двинулась вверх: задержалась на мгновение на талии и потянула — все выше и выше — край фуфайки.

Рина задрожала, вся открываясь ему навстречу. Рухнули последние защитные сооружения, но теперь она об этом даже не думала. Какое это имеет значение, когда она уже с ним. Когда пальцы ее, пробежав вниз по его спине, ощутили эти чудесные бугорки напрягшихся мышц. Когда она с закрытыми глазами жадно возвращала его поцелуи. Когда ладонь его совершала свое загадочно-эротическое путешествие, обследуя изгиб талии, спускаясь к бедру, а пальцы неторопливо и маняще выводили круги на коже, заставляя все сильнее и сильнее разгораться огонь в тайном очаге, однако же непосредственно к очагу не прикасаясь, давая возможность огню взвиться самому. Рина хрипло застонала.

Не размыкая объятий, они перекатились с одной стороны кровати на другую. Фуфайка сбилась у Рины на талии. Кил обхватил ее за ягодицы и еще теснее прижал к себе, наслаждаясь их тугой округлостью, нежным шелком кожи.

Он резко прервал поцелуй и приподнял ее над собой. В его темных глазах полыхал голубой огонь. Словно устыдившись своих чувств, Рина поспешно опустила ресницы и попыталась было уткнуться ему в плечо, но Кил ей не позволил.

— Сними фуфайку, — хрипло сказал он. Рина заколебалась. Наверное, можно было все это сделать как-то поделикатнее, но он явно хотел, чтобы она сама пошла ему навстречу. Нервы у него были натянуты, как струна, кровь бежала по жилам, как бурный поток, желание сделалось мукой, но мукой сладкой. Рина сидела у него на животе, и мягкое прикосновение ее бедер делалось все более невыносимым. Ему неудержимо захотелось бросить ее на спину и взять, не слушая никаких возражений. Тогда, наконец, произойдет взрыв, но Килу хотелось чего-то большего, чем обладание ею. Ему хотелось удержать ее. Хотелось, чтобы ее притягивало к нему не только желание.

— Рина, — прошептал он, пробегая пальцами по ее губам, бровям, поглаживая щеки, — ну же, ну.

Она опустила руки и медленно, через голову стянула фуфайку. Глаза их встретились.

Кил потянулся к ней и нежно прикоснулся к соскам, затем накрыл ладонями полные груди. Откликаясь на ласку, они округлились, Рина глубоко вздохнула, закрыла глаза и прижалась к нему. Но он не хотел торопиться пожирал ее глазами и по-прежнему поглаживал грудь подушечками пальцев.

— Ну посмотри же на меня, — хрипло сказал он, и она послушно вскинула густые ресницы, позволяя ему проникнуть на самую глубину своих изумрудных глаз. Удивительная женщина. Волны эбеново-черных волос сбегают вниз по спине. Вот сидит она, высокая и горделивая, лицо словно выточено из мрамора, шея длинная и изящная, плечи прямые и узкие, ключица обрывается углублением, к которому мужчину так и тянет прикоснуться. И эти груди — тугие, полные, груди зрелой женщины с темно-розовыми сосками — прекрасные холмики, возвышающиеся на гладкой поверхности, подчеркивающие узкую талию…

— Кил… — вдруг взмолилась она, и, услышав свое имя, он рассмеялся и снова запустил ладони ей в волосы, прижал ее голову к своей груди и принялся покрывать все лицо легкими поцелуями. Затем прижался губами к шее и провел по ней кончиком языка, утопив его в ямочке, где сходятся ключицы. Остановился ненадолго и двинулся дальше, благоговейно положив голову в ложбинку между грудями.

Вновь обхватив ее за ягодицы. Кил легонько покусывал ее грудь, а захватив губами сосок, почувствовал, как по всему ее телу пробежала дрожь. Он услышал сдавленный стон, вырвавшийся откуда-то из самой глубины горла. Она вцепилась ему в спину, и он тоже задрожал всем телом.

— Вот так? — глухо спросил Кил, покрывая влажными поцелуями левую грудь. Он оторвался, поднял голову, посмотрел прямо в широко раскрытые и немигающие глаза Рины.

— Да, — чуть слышно прошептала она. Кил вновь опустил глаза на ее груди.

— Ты — само совершенство, — нежно выговорил он и принялся покрывать поцелуями ее тело.

— Да ничего подобного, — слабо откликнулась Рина. — Ради Бога, забудь про совершенство.

— Для меня ты совершенство. Я даже и не ожидал такого.

Рина вздрогнула, но не пыталась сопротивляться, когда губы его скользнули вниз и язык прижался к нежной кожице ее лона.

— Ты — словно мед, и море, и солнце, и ветер, — прошептал он. — Рина…

Где-то внизу живота, у самых бедер, отпечаталась почти невидимая светлая полоска. Почувствовав, что язык его коснулся этого места, Рина резко дернулась.

— Вот видишь, говорила же я тебе про совершенство, — выдохнула она.

Кил готов был убить себя. Полоска — маленький шрам. Свидетельство того, что Рина была матерью. Напоминание о детях, которых она потеряла.

Теперь она отдаляется от него — в глубь своего сердца. в свое потаенное «я», сожалеет, что открылась ему, а может, и боится. Женщина помоложе, женщина, которая никогда не рожала, не носит такого клейма.

Но отступить Кил не мог, особенно сейчас, когда их будущее еще так хрупко и неопределенно. Особенно сейчас, когда кровь у него кипит, как раскаленная лава, заставляя все тело содрогаться.

— Кил! — выдохнула Рина и изо всех сил ухватила его за волосы. Не обращая внимания на боль, он приподнял ее, вновь нарочно прижался губами к светлой полоске, не позволив вымолвить и слова, скользнул пальцами по бедрам к коленям и, не дав Рине стиснуть ноги, резким, мгновенным движением развел их в стороны, а потом поднял голову и хрипло заговорил;

— Не уходи от меня, дорогая, не оставляй. Никогда. Все в тебе прекрасно. Даже шрам. Это часть тебя, точно так же, как годы и события, оставшиеся позади. Все хорошее и все плохое. Все, что с нами происходит, — это мы сами, и, если бы ты была другой, я не мог бы так тебя любить, так желать, как люблю и желаю.

Рина, не отрываясь, смотрела на него, но в уголках глаз закипали слезы. Губы, так прекрасно округлившиеся и повлажневшие от его поцелуев, дрожали.

— Может, лучше подождать… — начала она.

— Как бы не так! — взорвался Кил.

Он неожиданно вцепился ей в волосы, впился в губы — в яростном, но и жертвенном порыве. И снова она ощутила его ладонь у себя на талии, ищущие, ласковые, настойчивые пальцы на бедрах, на груди. И вот уже ее ждущее тело готово принять упоительную напряженность его тела.

Рина хотела его, и хотела, чтобы он хотел ее, и хотела казаться ему совершенной.

Но ей было страшно оттого, что она уже не пыталась оглянуться назад, на прошлое. Она целиком поглощена настоящим, а настоящее — это Кил. Когда он прикасается к ней, целует, ласкает, все остальное уходит в туман.

Кил оторвался от нее и требовательно взглянул прямо в глаза. Он немного отодвинулся, провел пальцами по бедру, дошел до верха, притронулся к тайному, задержался там, заставив ее вскрикнуть, и резко притянул к себе. На мгновение Рине сделалось страшно. Она так беззащитна перед ним, перед его стройным мускулистым телом, крепкими бедрами, длинными ногами.

Но страх тут же прошел. Да, она перед ним беззащитна, он ею обладает, но ведь и наполняет желанием, соками самой жизни. Он сильный, он мужественный, его близость разжигает внутри огонь, всепожирающее пламя. Ей приносится в дар все, в чем она нуждается. Все в ней, что так сильно его жаждало, теперь нашло свое удовлетворение. И, откликаясь на ласки его опытных рук, она может вознаградить это даяние своим. Она может изогнуться всем телом, встретить его с восторгом, сравняться с ним в страсти, вобрать в себя глубоко-глубоко. По мере того как желание охватывало их все сильнее и сильнее, она как безумная впивалась ему в губы, стискивала руки на спине, ощущая, как напрягается под пальцами все его тугое тело.

Языки пламени вздымались все выше, и вот уже не осталось ничего, кроме тепла его кожи, прерывистого дыхания, полыхающего огнем тела и той силы, что шевелилась внутри нее. Любовное объятие было прекрасно и почти невыносимо. Рину подхватило и понесло куда-то, все дальше и дальше, сплетенные тела их двигались в едином ритме, губы искали губы, и вот она почувствовала, что он застыл на миг, а потом растворился в ней всем своим существом, задрожал, изошел немыслимым огнем, и этот взрыв породил ответный взрыв, и ее охватили фантастическая радость и гордость собою, всем своим женским естеством.

Рину медленно обволакивала сладкая истома. Внезапно она ощутила покачивание судна, услышала, как снаружи ревет ветер. И все равно, душа ее и тело знали сейчас только его одного. Загорелая его кожа покрылась испариной. Рука лениво легла ей на грудь. Волосы щекотали щеку. Сердца бились в такт друг другу, дыхание почти слилось.

Давно уже Рина не чувствовала себя такой счастливой. И все еще никак не могла поверить, что этот мужчина принадлежит ей. Только сейчас она поняла, сколько в нем мужественности, сколько силы и красоты. Тело у него было стройное, крепко сбитое, но ведь мужественность — не только физическое понятие. Это и мысли, и строй чувств, и вообще все то, что формирует его незаурядный характер.

Она боялась открыть глаза, боялась, что этот образ рассеется, уйдет куда-то смутное ощущение полноты, завершенности, нераздельной близости, и еще — чудесной легкости, смешанной с чем-то вроде благоговения.

— Не уходи, останься со мной на ночь, — вдруг услышала она.

Рина открыла глаза. Голова его покоилась рядом, глаза, как обычно, были темны и бездонны.

Но в этот момент, лежа подле него, раздумывая мучительно, а вдруг, когда Кила не будет рядом, когда каждый вновь окажется сам по себе, она его потеряет, Рина внезапно испытала чувство некоей новой близости. Хорошо было просто лежать рядом с ним — обнаженным. Нагота давала какую-то власть. Можно просто протянуть руку, прикоснуться к нему, ощупать, провести рукой по телу. При всей своей откровенной силе он перед ней так же беззащитен, как и она перед ним.

— Я…

— Не уходи, — повторил он, приподнявшись на локте и порывисто отбросив рассыпавшиеся по подушке волосы. — Не надо. Хочу, чтобы ты была здесь, когда я засну. Не могу отпустить тебя. И тебе так будет лучше.

Рина прикоснулась к его щеке, провела ногтем по брови. В глазах у нее мелькнуло что-то невыразимое.

— Не уйду, — тихо сказала она.

— Два раза в месяц, по воскресеньям, мы ездили к маме. А по субботам они с папой забирали детей. Мама была твердо убеждена, что большинство браков превращаются в рутину, утрачивают чувство новизны именно потому, что очень трудно, особенно в наши дни, сводить концы с концами, ухаживать за детьми, ну и все такое прочее. Замечательные у меня родители.

Рина скосила взгляд на Кила. Они подлил в бокалы шампанского и, поправив простыни, выдвинул ящичек туа летного столика, где лежали дискеты с разнообразными видеоиграми. Лениво потягивая шампанское и закусывая его сыром, он предложил Рине сыграть. Но это скоро прискучило, тогда-то он и принялся расспрашивать ее о прошлом, а она, к собственному удивлению, разоткровенничалась. Вспоминать о минувшем все еще было тяжко, но почему-то и молчать не хотелось. И даже сладко было оглядываться назад — в воспоминаниях оживал Пол и возвращались к ней дети. Рина все еще не могла примириться с утратой, но только нынче ей открылось, что еще хуже — прятаться от правды и делать вид, что родных ей людей вообще не было. Нет, они были, они жили, и жизнь эта была особенной, прекрасной, неповторимой. Похоронить себя заживо, похоронить память о былой любви — чудовищная несправедливость по отношению к себе и к ним тоже.

Но что же это я делаю? — вдруг содрогнулась от ужаса Рина. Лежу в постели с чужим человеком, с которым только что как бешеная занималась любовью, и спокойно рассказываю ему о другом, о муже и детях — о тех, кто всего лишь два года назад составлял всю мою жизнь.

Разве можно вспоминать мужа, связавшись с другим мужчиной, расхаживающим в чем мать родила по комнате; а она лежит в постели и всем своим существом еще ощущает тепло его тела. С мужчиной, который волей-неволей оказался причастен к гибели ее мужа и детей. Неправильно это…

Между тем этот самый, несентиментальный, казалось бы, мужчина, вслушиваясь в ее слова, похоже, едва сдерживает слезы. Как странно. Ведь если речь идет просто об интрижке, то он вроде уже получил все, чего хотел. Разве только его опять терзает желание…

Рина снова хотела его и была уверена, что и он испытывает желание. И в то же время вдруг со всей ясностью поняла, что ему хочется, чтобы она расслабилась, просто поболтала, чтобы ей с ним было спокойно. Так что дело не просто в физическом влечении.

Мягко изгибая уголки губ. Кил ласково улыбался ей. Не похоже, что ему скучно, он выглядит таким умиротворенным. Кил сейчас похож на Пола, с которым она тоже любила поболтать ночью.

— Видно, твои родители и впрямь люди редкие, — заметил он, отбрасывая у нее со лба прядь волос. — Должно быть, они по тебе скучают. Ты когда навещала их в последний раз?

— Около года назад. Да, думаю, им действительно меня не хватает. А мне не хватает их. Но, по-моему, они понимают, что для меня лучше всего было уехать подальше.

— Может быть, все-таки надо почаще бывать дома. Знаешь, вдали от него порой бывает хуже.

Рина с любопытством посмотрела на Кила. Случалось, он делал ей больно, но только потому, что старался достучаться. И собственно, все, что он говорил, должно было помочь ей обрести уверенность в себе. И лишь однажды, это было в тот день в Нассау, когда ей самой открылась правда, именно она, а не он, сказала какие-то теплые слова.

— Кил, — вдруг проговорила Рина, — не знаю, может, не надо этого говорить, но мне жаль Эллен.

Не глядя на нее, он улыбнулся, полузакрыв глаза и заложив руки за спину.

— Спасибо тебе. Тоска готова смениться яростью, и это, наверное, самое худшее. Думаешь о молодом прекрасном существе, готовом подарить все лучшее в себе миру. А потом наступает пустота. А еще потом начинаешь думать, что во всем есть свой высший распорядок, что существует Бог, и у Него на все есть свои резоны. Я долго даже приблизиться не мог к Смитсоновскому институту и Национальному зоопарку, и к десяткам других мест, куда мы, бывало, захаживали вдвоем. Я уехал из Вашингтона, но… — Кил поморщился и пожал плечами. — Конгрессменам приходится большую часть своего времени проводить в столице, и со временем я полюбил воспоминания. Ко мне возвращались ее слова, порой поразительно глубокие, порой на редкость простодушные, и я невольно начинал улыбаться, понимая, что радуюсь ее присутствию в своей жизни.

Рина немного помолчала.

— Это чудесно, — вымолвила она наконец, — только…

— Что только?

Рина нервно подтянула простыню повыше.

— Ну, о тебе много чего с тех пор говорили. Ты что, стараешься вновь обрести Эллен?.. Я хочу сказать — в другой женщине?

— Нет, во всяком случае, не в том смысле, как ты думаешь.

— Тогда…

— Тогда откуда эта репутация ловеласа? Ну, начнем с того, что люди больше болтают, чем было на самом деле.