Пролог

22 сентября, 19.00

Вашингтон, округ Колумбия

Дробно стуча каблуками, конгрессмен Кил Уэллен поспешно шагал к Овальному кабинету Белого дома. Его сопровождали двое сотрудников охраны. Войдя в комнату, он обнаружил, что вокруг сидевшего за столом президента сгрудились несколько человек — министр внутренних дел, государственный секретарь, спикер нижней палаты и вице-президент.

При появлении Кила президент — изможденные черты его лица вполне выдавали и возраст, и повседневное напряжение — встал и протянул ему руку. Другие ограничились кивком.

— Прошу вас, мистер Уэллен, присаживайтесь, — сказал президент.

Кил придвинул кресло к столу. Было ясно, что происходит нечто экстраординарное. Собственно, еще час назад, когда его попросили зайти к президенту, у него заныло в животе. А теперь, при виде всех этих важных господ, застывших в мрачном молчании, это ощущение переросло в животный страх.

Президент сразу взял быка за рога:

— Конгрессмен, мы попали в чертовски неприятную ситуацию. Вы что-нибудь слышали о деятельности Красных Ястребов — Армии освобождения?

Кил нахмурился, сдвинув густые брови, нависающие над угольно-черными глазами:

— Насколько я понимаю, Красные Ястребы — террористическая организация. Многие из ее членов прошли подготовку в Северной Африке. Это люди различных национальностей, и их цель — образование международного правительства. Как они говорят, правительства народного доверия.

— Совершенно верно. — Спикер шагнул к Килу и, присев на край стола, посмотрел ему прямо в лицо. — Во главе этой компании стоит некто Ли Хок — то ли фанатик, то ли безумец и, к сожалению, человек выдающихся способностей. Он считает, что насилие можно победить только насилием. — Спикер недоверчиво покачал головой. — Он утверждает, что действия его находят оправдание в Библии и Бог понимает его методы. Конечная цель Ли Хока состоит в том, чтобы добиться полного прекращения производства ядерного и химического оружия.

Кил молча ожидал продолжения, теребя манжеты. Собственно, ничего нового он не услышал — всем известно, кто такие Красные Ястребы, с ними постоянно возникают проблемы.

Однако ему все более становилось не по себе, а неприятная резь в желудке усиливалась. Кил пребывал в растерянности. Чего, собственно, эти серьезные люди ожидают от него, младшего конгрессмена от штата Виргиния? Что может сделать он, располагая весьма ограниченными возможностями, особенно если ситуация действительно критическая, а судя по всему, так оно и есть?

— Да, — спокойно заметил Кил, переводя взгляд со спикера на президента, — мне приходилось кое-что читать о Ли Хоке. Согласен, личность он незаурядная, и действительно, есть в нем нечто от безумца. У него высокие цели, но способы их достижения ужасны.

Президент поднялся и через большое окно бросил взгляд на мирную, покрытую зеленью, мягко уходящую вниз лужайку. Затем вновь обернулся к Килу:

— Согласно последним сообщениям разведывательных служб, Хок со своими людьми перемещается из одной европейской страны в другую. — Президент сделал небольшую паузу. — Но выяснилось, что эти сообщения катастрофически устарели. Двое его людей сейчас летят из Чарлстона в Вашингтон.

У Кила возникло такое ощущение, будто в живот ему вонзился острый нож. Боже, ведь этим рейсом летит Эллен. Неужели президенту известно, что он ждет невесту? Не потому ли его сюда и вызвали?

Да нет, вряд ли. «Боинг-747». На карту поставлена жизнь двухсот, а то и трехсот человек. И не похоже, что его пригласили, чтобы просто выразить сочувствие и поддержку. Кила охватил неведомый прежде страх. Даже в армии ничего подобного не бывало — или было иначе. Там было просто страшно, а сейчас его охватило чувство какой-то трагической безысходности, словно он попытался ухватить за вожжи сорвавшуюся с привязи лошадь, но внезапно обнаружил, что руки у него крепко связаны.

Но на лице конгрессмена ничего не отразилось. Прищурив глаза, он лишь обвел взглядом собравшихся и спокойно спросил:

— И что же им нужно?

— Они выдвигают требования, выполнить которые мы никак не можем, — с печальным вздохом откликнулся спикер.

— Двое из людей Хока были задержаны при попытке покушения на министра обороны Западной Германии. Сейчас они находятся в тюрьме по обвинению в организации взрыва, при котором погибли десять немецких граждан, и германское правительство отказывается их освободить.

А как насчет тех сотен, что сейчас на борту самолета, едва не выкрикнул Кил, но удержался.

— Что-нибудь еще?

— Да, они требуют крупную сумму денег и самолет. На нем они улетят в Северную Африку, где у них есть надежное укрытие.

Нервно сплетая и расплетая пальцы, Кил некоторое время молчал, опустив глаза. Надо бы подстричь ногти, рассеянно подумал он и поднял тяжелый взгляд на президента:

— Ну а я-то что могу сделать?

— На борту не только эти двое, — немедленно откликнулся президент. — Там находится и сам Хок, Он связался с нами по радио, но вести переговоры соглашается только с вами.

— Со мной? — Брови у Кила удивленно взлетели вверх.

— Хок с уважением относится к некоторым вашим политическим взглядам, — пожал плечами президент. — Короче, он хочет разговаривать с вами, Уэллен. А если нет, то угрожает взорвать самолет.

Страх и внезапно свалившаяся на его плечи огромная ответственность буквально придавили Кила к земле, у него перехватило дыхание. Это еще хуже, чем просто страх за Эллен. Может, ее нет на борту, может, она пропустила рейс? Да ничего подобного, с безнадежной уверенностью подумал Кил. Эллен никогда и никуда не опаздывает.

Он вытащил из нагрудного кармана сигарету, постучал фильтром по ногтю и потянулся за зажигалкой, но спикер опередил его и, взяв со стола украшенную монограммой зажигалку, поднес ему огонь.

Кил глубоко затянулся и вновь остановил немигающий взгляд на президенте.

— И что же я должен сказать этому Ли Хоку?

— Мы сейчас обсуждаем ситуацию с немецкими властями. Министр обороны и парни из Бюро аэронавтики тоже занимаются только этим делом. Просто свяжитесь с ним и, ради всего святого, постарайтесь удержать его от поспешных шагов. Самолет кружит над Ричмондом.

— И когда?..

— Прямо сейчас.

Президент переключил тумблер на аппарате, стоявшем рядом с массивным пресс-папье. Кил встал и, отметив рассеянно, что у него дрожат руки, вплотную подошел к столу. Он посмотрел на президента. Тот ободряюще кивнул.

— Ли Хок? — произнес Кил. — Хок, вы меня слышите? Это конгрессмен Кил Уэллен. Насколько я понимаю, вы хотели поговорить со мной. Отлично. Я тоже хочу поговорить с вами.

22 сентября, 19.15

Ричмонд, штат Виргиния

Рина Коллинз открыла холодильник и недовольно поморщилась. Она была совершенно уверена, что положила на верхнюю полку головку сыра, припасенную для покера у соседки, а ее там нет. Она вздохнула. Право, всякий раз, как только захочется что-нибудь найти в холодильнике, приходится предпринимать настоящие раскопки. Просто он слишком мал. Чего тут только не понапихано — детское питание, школьный завтрак Райана, огрызки бананов, полупустые бутылки содовой, графины с апельсиновым соком…

— Ой! — Почувствовав, что ее внезапно обхватили за талию, Рина вскрикнула и обернулась. Ну разумеется, Пол.

— Раздевайся, живо! — прорычал он, отрывая ее от пола. — Дети спят. — Пол перехватил ее поудобнее и посмотрел на часы. — У нас есть… да, до прихода няни у нас есть ровно четыре минуты двадцать секунд.

Встретившись с его сияющим взглядом, Рина рассмеялась и покачала головой:

— О раздевании забудь. Нет у нас четырех минут. Я еще пятнадцать минут назад должна была все отнести к Джун. Да и вообще, что за ребячество?

— Что? — возмущенно воскликнул Пол. — Ты отвергаешь такое чудесное романтическое предложение ради того, чтобы отнести какую-то несчастную головку сыра в дом напротив!

Рина ухмыльнулась и растрепала его темные волосы:

— Знаешь, медовый месяц у нас закончился семь лет назад, и заваливаться на пол меня что-то не тянет.

— Зануда! — с напускным отчаянием простонал Пол. — Ну ладно. — Он сделал гримасу, прижал Рину к себе, быстро поцеловал в губы и отпустил. Затем привел в порядок волосы и скорбно посмотрел на нее: — Только поаккуратнее, детка, смотри, сколько всего в сумки насовала, того и гляди вывалится.

Рина снова засмеялась и еще раз внимательно осмотрела содержимое холодильника.

— Ничего у меня не вывалится. А ты не лысеешь, просто на висках проступает благородная седина.

— Правда? — с надеждой спросил Пол.

— Правда, — ответила Рина и облегченно вздохнула: нашелся-таки, наконец, этот чертов сыр, вон куда завалился, в самый угол. — Ну, теперь все. Бегу. Благодарю, уважаемый господин супруг, за то, что выручили свою старушку-домохозяйку. Если бы вы не искупали детей, я бы никогда не оделась вовремя.

— А мне что, только приятно, — заметил Пол, добавив в последний момент сельдерея в и без того полную сумку. — Сказка о Белоснежке в двести второй раз — это, пожалуй, действительно многовато, но против ванны у меня никаких возражений нет. Отец должен купать своих детей.

Рина ухитрилась ухватить двумя свободными пальцами сумочку и посмотрела на Пола, чувствуя, как в ней нарастает волна нежности. Положим, время от времени им приходилось цапаться, но вообще-то, подумала она, о лучшем браке и мечтать нельзя.

У нее есть все! Прекрасный дом на окраине города, двое славных, здоровых, во всех отношениях замечательных детей, огромная немецкая овчарка — всеобщая любимица, толстая полосатая кошка и две желтые канарейки, которые действительно поют по утрам.

Но прежде всего — у нее есть Пол. Поставив себе целью сделаться лучшим в мире аналитиком рынка, он каждое утро надевал безукоризненно отутюженный, ладно сидящий костюм и уходил на работу. Но вечерами, возвращаясь домой, оставался все тем же Полом, который любит покататься с детьми по полу, с готовностью выносит мусор, не ворчит, если еду подают на бумажных тарелках, и нутром чует, когда ей слегка надоедает роль матери и хозяйки, приглашая ее тогда куда-нибудь в ресторан.

Рина поставила поклажу на пол и, лукаво улыбаясь, обхватила мужа за шею.

— Ночью, когда вернемся, порезвимся на славу. Ты как?

— Всегда готов! — Пол легонько шлепнул ее пониже спины. — Смешаю пару коктейлей покрепче, и зададим друг другу жару.

— Ты считаешь, что для таких дел мне нужны коктейли? — возмутилась Рина.

— Ну, после тридцати все мы уже с ярмарки возвращаемся, — поддразнил Пол жену и обнял ее за плечи. — Шучу, шучу, дорогая, ты по-прежнему самая страстная, самая чувственная, самая красивая девчонка из тех, что мне попадались.

Рина улыбнулась, поглаживая его плоский живот.

— Да и ты неплох, Казанова! Разве что комплимент твой что-то подозрительно сладок. Похоже, тебе действительно чего-то не хватает.

— Это верно, — с трагическим выражением лица откликнулся Пол. — Любви!

— Ты неисправим, — с притворным изнеможением вздохнула Рина и, бросив взгляд на большие настенные часы, простонала: — О Боже, почти половина восьмого! Джун убьет меня. Я ведь обещала ей приготовить закуски…

— Ладно, за дело. — Пол встряхнулся и извлек откуда-то объемистую сумку. — Давай-ка, переложим все сюда, удобнее будет. И двигай. А я подожду Синди. Могу даже пересказать ей твою лекцию, что и как делать, если дети проснутся. Впрочем, поскольку мы будем прямо напротив…

— Это «напротив», между прочим, добрая сотня ярдов, — заметила Рина, пряча улыбку. Он прав, она действительно всякий раз накачивает няню всевозможными советами да указаниями. А сегодня они будут под боком, у Хербертов.

— Ладно. Пойду попрощаюсь с детьми. Глазом моргнуть не успеешь, как вернусь.

Рина откинула со лба тяжелую гриву черных волос и поспешно поднялась на второй этаж. Комната Дженни — первая справа. Рина на цыпочках подошла к колыбели и улыбнулась. К шести месяцам головка Дженни уже обросла рыжеватыми кудряшками. С прижатыми к круглым щечкам крохотными кулачками малышка выглядела просто прелестно. Рина нагнулась и нежно поцеловала дочку.

— Спокойной ночи, мое сокровище, — прошептала она. Теперь — к сыну. Пятилетний Райан крепко спал, прижав к груди мягкого игрушечного инопланетянина. Простыни у него сбились на сторону. Рина с улыбкой поправила их и поцеловала сына в лоб.

— Я люблю тебя, малыш. — В коридоре Рина свет выключила, а в ванной оставила, на тот случай, если Райан ночью проснется. Затем она быстро сбежала по лестнице вниз, на кухню, где Пол все еще возился с сельдереем.

— Ну, как я справился? — победоносно спросил он.

— Первый класс, — с одобрением откликнулась Рина и взяла сумку у него из рук. — Дождись Синди, но дольше не задерживайся. Джун не терпится познакомить шефа со своими замечательными соседями.

— Да неужели? — засмеялся Пол. — К счастью, она не забыла предупредить нас о том, что следует одеться должным образом.

Рина скорчила гримасу, чмокнула Пола в щеку и поспешно вышла из кухни. Стоял роскошный летний вечер. Лужайка, плавно спускающаяся к самой дороге, выглядела чудесно, да и у Хербертов — подальше в тупичке — не хуже.

Пересекая дорогу, Рина услышала гул пролетающего самолета и, нахмурившись, подняла голову. Странно, обычно тут они так низко не летают. Впрочем, какое это имеет значение, пожав плечами, подумала Рина.

22 сентября, 19.28

Вашингтон, округ Колумбия

Кил вглядывался в мирную красоту лужайки, раскинувшейся перед Белым домом. Он курил уже четвертую сигарету, но только по этому и можно было судить, как он нервничает. Разве что еще беспрерывно расхаживал перед окном.

— Вы мне нравитесь, Уэллен, — говорил Ли Хок. — Я слышал много ваших выступлений. В них нет обычного мусора — ну конечно, насколько это возможно для политика. И, похоже, вы знаете, чего хотите, и умеете отстаивать свои взгляды. Я был в Капитолии, когда вы поддерживали законопроект о ядерных отходах.

Кил изумленно посмотрел на президента. Неужели охрана совсем позабыла свое дело?

Через мощный усилитель было слышно, как Хок ухмыльнулся:

— Да-да, парень, я был там. Трудно поверить, верно?

— Действительно, нелегко. — Кил затушил сигарету, подумав, что лично говорить о таком деле с Хоком было бы куда проще, чем через эту штуковину. — Знаете, Хок, я уважаю вашу позицию относительно ядерного оружия и всего такого прочего. Но чего вы думаете добиться, уничтожив триста человек?

— Для точности, двести восемьдесят семь, — спокойно заметил Хок. — Знаете, конгрессмен, мне вовсе не нравится убивать. Но иногда некоторым приходится умирать, чтобы остальные остались в живых. Однако если вы выполните мою просьбу, эта птичка спокойно сядет в аэропорту Даллас, и как только немцы отпустят моих людей и мне дадут требуемое количество оружия — все свободны. Я даже позволю вашему пилоту улететь назад сразу, как только он доставит меня, куда будет велено.

— В данный момент мы ведем переговоры с немецким правительством, — торжественно заявил Кил.

— Да, между прочим, ваша невеста ни в чем не нуждается, Уэллен. Я подумал, что вам это будет приятно услышать.

Кил стиснул зубы и порывисто вздохнул. Чувствуя, что никто не спускает с него глаз, он слегка разжал кулаки.

— Спасибо, Хок. А как насчет остальных пассажиров?

— Пока все нормально. Но есть проблема.

— Да? И какая же именно?

— Если я не ошибаюсь, у нас тут в самолете пара людей из ФБР. Возможно, они сопровождают одного из ваших собратьев-законодателей. Или, вернее бы сказать, законохранителей. Это Бейнз, член Верховного суда.

Кил снова посмотрел на президента, на сей раз сердито и с упреком. Тот неторопливо кивнул, и Кил почувствовал, как его охватывает бессильная ярость. Его втянули в опасную игру, даже не объяснив всех правил.

— Так в чем проблема? — спокойно спросил Кил.

— Хотелось бы надеяться, что у нас на борту нет героев.

— Мне тоже. — Кил медленно оглядел присутствующим — Ладно, Хок, дела обстоят следующим образом. Оружие вас ждет, самолет заправят в аэропорту Даллас и дадут вам нового пилота. Но вы должны понять, что ваших людей удерживает не американское правительство. У нас просто нет полномочий…

— Ну, так нажмите на немцев. Между прочим, у нас на борту есть дюжина-другая этой публики.

— Мы и так нажимаем.

— Я верю вам, конгрессмен. Верю. Давайте молиться за то, чтобы вы получили нужный ответ до того, как у этой птички выгорит керосин. Тогда эти славные, добрые люди проживут еще долго, и все благодаря вам, конгрессмен. Возможно… — Черт! Проклятие!

— Что? Что такое? Эй, Хок, вы где? Слышите меня? — заорал Кил прямо в трубку, изо всех сил вцепившись пальцами в край стола. От напряжения у него вздулись мышцы на спине и плечах. — Эй, Хок!

Ответом ему был оглушительный шум — то ли выстрел, то ли взрыв.

22 сентября, 19.30

Ричмонд, штат Виргиния

У двери Хербертов Рина на секунду остановилась, с любопытством вглядываясь в небо. Гул сделался громче, затем внезапно оборвался и тут же перешел в оглушительный свист — серебряная сигара устремилась к земле.

Рина в ужасе открыла рот. Свист становился все громче, серебряная сигара с угрожающей скоростью приближалась к земле, и вот окружающий мир с грохотом раскололся надвое. В небо взметнулась стена багрового пламени.

Застрявший в горле крик вырвался наружу, покрывая стрекот кузнечиков в траве. Вокруг все летало, жар был как в топке, но Рина ничего не замечала. По ту сторону дороги бархатистая зеленая трава была выжжена дотла. А дом, ее дом, целая улица — просто исчезли. Все превратилось в кромешный ад.

— Нет! — закричала Рина, задыхаясь в клубах дыма, из-за которого ничего не было видно. — Нет!

Она ринулась в самое пекло, но в этот момент на порог выскочили Херберты. Билл успел схватить ее за руку.

— Они там, — выдохнула Рина. — Все они там! Я должна вытащить их. Малышка, Райан… Пол…

Она извивалась, царапалась, колотила его кулаками, но Билл Херберт, не сдерживая слез, держал ее крепко. Он не пытался объяснить ей, что уже поздно, ничего не сделаешь. Не уворачиваясь от ударов, он просто плакал. Наконец все вокруг ожило. Завыли сирены. Кто-то вонзил Рине в руку длинную иглу, и она погрузилась в пустоту.

Об этой истории газеты и журналы писали в течение нескольких недель. Погибли двести восемьдесят один пассажир и тридцать жителей округи. Спаслись только шестеро. Это была самая крупная катастрофа в истории авиации.

При падении «боинг» смел три квартала, не уцелел ни один дом. По иронии судьбы, тело Ли Хока так и не обнаружили, хотя все вокруг прочесали тщательнейшим образом. По мнению прессы, было удачей, что самолет взорвался на окраине города, иначе жертв оказалось бы гораздо больше.

Среди обломков нашли пули, но настолько деформированные, что даже опытнейшие специалисты-баллистики не могли сказать, из какого оружия стреляли. Никто так и не узнал, что же случилось в воздухе. Последними словами, которые зафиксировал «черный ящик», были слова, сказанные Хоком Килу Уэллену.

Конгрессмен публично принял всю ответственность за происшедшее на себя. Он взял продолжительный отпуск и уехал из Вашингтона, поселившись в заброшенной хижине в горах. Несмотря на то что, по мнению его сторонников Уэллен проявил непозволительное равнодушие к собственной избирательной кампании, его переизбрали на очередной срок. Похоже, электорат Уэллена не был склонен винить его в трагедии. Да и вообще мало кто так считал.

Но о Рине этого сказать было нельзя. Чтобы пережить горе, ей нужно было кого-то ненавидеть, кого-то винить. Рина не была знакома с конгрессменом Уэлленом, он казался ей одним из тех небожителей, что, не вылезая из своих роскошных кабинетов, играют судьбами людей. Она во всем винила его. И когда надолго охватившее ее оцепенение наконец прошло, поняла, что в сердце у нее занозой сидит настоящее отвращение к этому типу.

Кил же Уэллен, вернувшись после успешных для него выборов в Вашингтон, набросился на дела как безумный. Борьба за принятие законов и законопроектов стала для него лекарством от боли. Сильный человек, горец, он и ветрам противостоял так же упорно, как скалы и пики Голубого хребта[1]. К тому же время медленно, но верно исцеляло раны.

У Рины Коллинз дела обстояли гораздо хуже. Много недель она просто не выходила из шока, а потом, примирившись с происшедшим, проводила целые дни в слезах, не в силах и рукой пошевелить. Ну почему, вновь и вновь спрашивала она себя, она не оказалась в этот момент в доме, чтобы умереть, чтобы уйти в небытие вместе со всем, что составляло ее жизнь? Она святотатственно проклинала Бога, взявшего ее детей, ее мужа и оставившего ее одну.

А когда, наконец, она пришла в себя настолько, чтобы хоть чем-то заняться, выяснилось, что выдерживать участие друзей невозможно; ибо, как ни старалась она быть им благодарной за все, что они для нее делали, друзья, все до единого, напоминали ей о том, что она потеряла. Для них жизнь продолжалась. Билл Херберт играл в гольф. А Пол уж никогда не возьмет клюшку в руки. Дети подруг садились в школьные автобусы, матери готовили им завтрак, малыши возились в своих колясках, заходясь смехом. У нее всего этого больше нет. Никогда больше не взять ей на руки свою малышку.

Через полгода после трагедии брат Рины Тим, всерьез опасаясь за душевное здоровье сестры, связался со своим бывшим однокашником, который, с его точки зрения, наилучшим образом подходил для того, чтобы вытащить Рину из привычной среды, где ей было так плохо.

— Не валяй дурака, Тим, — безжизненно усмехнулась Рина. — Пол оставил большую страховку. Работа мне не нужна. Да и не умею я ничего делать! Я всегда была просто женой. И… матерью. Я умею играть в покер, смешивать коктейли, накрывать на стол. И это все.

— Рина. — Тим попытался засмеяться, но попробуй, засмейся, когда сестра в таком ужасном состоянии. — Так это же как раз то, что нужно! Тебе необходимо чем-то заняться. Жизнь продолжается! И в этом смысле предложение Доналда Флэгерти как раз для тебя. Это богач, каких во всем мире по пальцам можно пересчитать. Секретарша ему не нужна, и умница-референт тоже. Зато ему требуется привлекательная хозяйка, которая умеет поддержать разговор. Послушайся меня, Ри, соглашайся. — Тим наклонился и взял сестру за руку. — Понимаю, сейчас тебе кажется, что лучше всего умереть. Понимаю, Пол и дети составляли всю твою жизнь. Но я люблю тебя, Рина, и мать с отцом тоже любят. Так хотя бы ради нас…

У Рины на глазах выступили слезы. Она знала, каким ударом для ее родителей оказалась гибель внуков, но, по крайней мере, их дочь осталась в живых. И хотя она гневила Бога, коря его за то, что он не дал ей умереть вместе с мужем и детьми, Рина знала, что для родителей и брата она — единственный лучик надежды. Милый, славный Тим. Стоит и глаз не сводит с ее заплаканного лица, не зная, как помочь.

— Ну ладно, — наконец выговорила она. — Если этому твоему приятелю-крезу нужен кто-то, умеющий смешивать коктейли и играть в карты, я готова.

Спустя всего месяц Рина уже хвалила себя за то, что приняла предложение Доналда Флэгерти, известного филантропа и к тому же умного, чуткого человека. А бороздить на яхте моря и океаны оказалось занятием интересным. Боль так и не прошла, но Рина кое-как к ней притерпелась и по прошествии года снова научилась улыбаться, а порой даже и смеяться.

Работа требовала от нее умения быть хорошей хозяйкой. И она действительно ею стала. Красавица, чаровница, которая всех держит на некотором расстоянии.

Вскоре Рина сделалась всеобщей любимицей. И сам Дон Флэгерти, и его партнеры, друзья, служащие называли ее Дамой Червей.

Глава 1

— Вы еще не видели ее с поднятыми парусами! Один брамсель чего стоит. Как только наполнится ветром, так это суденышко прямо-таки полетит по волнам. Настоящая красавица! Ничто не может с ней сравниться, вы уж мне поверьте, Рина.

Глен Тривитт, судовой врач, с таким энтузиазмом расписывал яхту «Сифайр», которая готовилась совершить свой первый рейс — после покупки Доналд Флэгерти основательно ее переоборудовал, — что Рина не могла сдержать улыбки. Таким энтузиазмом нельзя было не заразиться, как нельзя было не восхищаться самой яхтой.

Вот уже час, как они с Гленом наблюдали за портовой суетой в Майами, стоя на носу одного из старейших в мире частных парусников. Пассажиры готовились к посадке. Глен вновь принялся восторгаться горделивой осанкой яхты.

— Вы правы, Глен, она действительно великолепна. — Рина тоже посмотрела наверх, где прямо в небо смело вонзались высокие мачты. — Не дождусь, когда она распустит все паруса.

— Боюсь, мне ими не полюбоваться, — ухмыльнулся Глен. — Судя по списку пассажиров, у нас на борту полно старушек, а это такая публика, которую с утра до вечера надо убеждать, что смерть от морской болезни им не грозит.

— А вы заранее раздайте побольше драманина, — рассмеялась Рина, — вот все проблемы и решатся. К тому же, — добавила она, поворачиваясь в сторону трапа, — у нас в гостях, похоже, не только старушки.

— Ах, вот как?

Высоко подняв брови, Глен вцепился в перила, посмотрел вниз и, увидев поднимающихся на борт пятерых оживленно о чем-то болтающих и пересмеивающихся молодых женщин, негромко присвистнул. Дамы были одеты с небрежной элегантностью, которая, однако, явно стоила модельеру немалых усилий: очень короткие юбки, широкополые шляпы, высокие сапожки с отворотами и жемчужные ожерелья. Рина не могла не оценить их наряды, тем более что сама она в светлой юбке и жакете выглядела, как ей казалось, довольно нелепо. По идее, на островах Карибского бассейна были бы уместны джинсы или шорты; а если охота покрасоваться, то изяществу и красоте судна соответствовали бы развевающиеся шелка. Но в настоящий момент ни соображения удобства, ни тем более всякие там выкрутасы в расчет не принимались. Доналд распорядился, чтобы вся обслуга — команда, стюарды и так далее — при отходе яхты были одеты «с достоинством».

— Гм, эту компанию я бы не прочь покормить драманином, — небрежно бросил Глен, — да только уж больно они хвост распушили, не подберешься. — Заметив пассажиров, следующих за этой роскошной пятеркой, он добавил: — Ну вот, большие шишки пожаловали.

Рина тоже обратила внимание на группу вальяжных мужчин, приближающихся к трапу: все в строгих деловых костюмах, у всех в руках портфели.

— Конгрессмены? — спросила она.

— А также сенаторы и дипломаты.

Какое-то время они молча смотрели на своих будущих пассажиров. Хотя вообще-то яхта была куплена в расчете на регулярные круизы, оба понимали, что этот рейс — первый за последние двадцать лет — будет особым. Часть кают была продана, однако же большинство мест предназначалось для специально приглашенных гостей.

Доналд Флэгерти был связан с целым рядом благотворительных и общественно-политических организаций. Пожалуй, больше всего его занимали проблемы, связанные с ядерным разоружением. Поэтому он и пригласил прокатиться на своей новой яхте массу знакомых со всего света: в ходе круиза предполагалось провести конференцию на тему «Мир без ядерного оружия». Список пассажиров получился впечатляющим. Здесь были видные люди не только из Англии, Франции, Германии и других западных стран, но также из КНР и Советского Союза[2]. А помимо того — три американских сенатора и как минимум с полдюжины конгрессменов.

— Подумать только, — вздохнул Глен, — они, видите ли, будут развлекаться морской прогулкой, принимать солнечные ванны, а нам с вами, рабочим лошадкам, придется ублажать эту знатную публику.

Рина снова не удержалась от смеха. Непонятно как, но Глену Тривитту всегда удавалось поднять ей настроение. Обычно она, несмотря на все усилия быть со всеми вежливой и приветливой, была погружена в себя. Не то чтобы она сознательно отстранялась от других, просто так получалось. Хотя Рина и научилась заново общаться с людьми, болтать, словом — жить повседневной жизнью, никто, кроме Доналда, к которому она искренне привязалась, особого интереса у нее не вызывал. Но месяц назад, познакомившись — уже на службе у Доналда — с Гленом, Рина обнаружила, что ей снова хочется смеяться. Этот среднего роста и ничем особым не примечательный мужчина лет сорока ей нравился. Глаза у него были светло-голубые, почти бесцветные, но смотрели они на собеседника с глубоким и сочувственным вниманием. Рина не сомневалась, что ему известно ее прошлое — а кому оно здесь неизвестно? — но только он никогда не заговаривал на эту тему. С ним всегда было приятно и легко. В этих бесцветных глазах угадывалась настоящая мудрость, в них светился цепкий, проницательный ум.

— Глен, — заговорила Рина, упершись ладонями в гладко отполированные, успевшие изрядно нагреться на солнце поручни, — не думаю, что нас с вами ожидает такая уж тяжкая работа. Будем надеяться, что никто не заболеет. Ну а что касается меня, то вряд ли сдача карт и приготовление коктейлей — такое уж непосильное бремя, а особенно если делаешь это ради Доналда. Если бы я не знала, что у него денег больше, чем все бухгалтеры на свете способны сосчитать, то постеснялась бы вообще что-нибудь у него брать.

— Да бросьте вы, Рина, — запротестовал Глен. — Вас за одно только появление на палубе нужно золотом осыпать.

— Спасибо. — Уловив искорку, промелькнувшую в его глазах, Рина ощутила некую неловкость. Она знала, что нравится ему, и это ее смущало. Иное дело, если б у нее самой было к нему какое-то чувство, если бы его прикосновения, звук голоса хоть немного возбуждали ее. Но она испытывала к Глену лишь обыкновенную симпатию, и было бы жаль оборвать тонкую нить этой необременительной дружбы.

— Нет, вы только посмотрите! — прервал ее размышления Глен, улыбаясь и указывая куда-то пальцем. Рина встряхнула головой: