Юрий Греков
      ДРОТИК ОДИССЕЯ
      - Сергей Григорьевич какой-то вроде не в себе был,-заключила Настя, закончив подробный отчет о событии, состоявшем в том, что в библиотеку заходил Сережка Гриценко и, не застав меня, просил вечером зайти к нему.
      Конечно, если бы зашел с той же просьбой, скажем, Василий Иванович, другой мой приятель, Настя просто сказала бы: заходил, мол, просил передать... Но Василий Иванович по Настиному искреннему убеждению безнадежно стар, поскольку ему уже почти под сорок, и уже поэтому абсолютно никакого внимания требовать не может. Настя- практикантка из Кишиневского университета, лет ей от роду девятнадцать, а Сергей Григорьевич, или, для приятелей, просто Сережка Гриценко, по общему признанию в некотором роде эталон мужского обаяния, которое подкреплено двумя немаловажными деталями: холостяк двадцати пяти лет (даже в глазах Насти это приемлемый возраст) и прочная репутация очень хорошего педиатра.
      Недавно Сережка получил квартиру в только что сданном пятиэтажном доме, первом в нашем райцентре. По плану в ближайшие годы рядом должны подняться еще три таких же небоскреба, но уже сейчас местные патриоты, гордые приобщением к высотному строительству, называли новый дом не иначе, как Черемушки.
      В маленьком городке случается историй, пожалуй, не меньше, чем в столицах, хотя на первый взгляд, что тут особенного может произойти? Но это только на первый взгляд - тому, кто живал в маленьком городке, этого доказывать не нужно. Вот и Сережкиному вселению в новую квартиру- событию отнюдь не национального масштаба, но вообще-то, безусловно, радостному, предшествовали события куда более значительные, вошедшие в устную летопись нашего райцентра под названием "мамский бунт". Вкратце эта история, которой суждено было стать преданием, выглядит так.
      Три года назад, приехав к нам по распределению, Сережка прямо с поезда с чемоданом, дипломом и запасом нерастраченного простодушия явился в горсовет, чтобы с ходу получить ордер на квартиру, причитавшуюся ему как молодому специалисту. Из кабинета председателя он вышел с полным представлением о грандиозных перспективах жилищного строительства в городе, а также с твердым обещанием, что, когда эти перспективы станут явью, ему немедленно будут выданы и ордер, и ключи, и золотые горы в придачу. А поскольку в ожидании всех этих благ жить где-то пока было нужно, Сережка снял комнату у больничной сторожихи и принялся уменьшать процент детской заболеваемости в районе. Надо сказать, что делал он это весьма и весьма успешно. Детишки на приеме у него не орали, не ревели, не дергались, готовно разевали рты на глазах у растроганных мамаш, высовывали языки, охотно ели всякие пилюли и порошки, даже самые горькие, и самое главное - выздоравливали. А поскольку половина населения любого города состоит из мам, тетушек и бабушек, нетрудно догадаться, что это (плюс помянутые уже качества) обеспечило Сережке популярность, которая, будучи изображенной графически, выглядела бы в виде прямой, устремленной в бесконечность.
      Когда минули два года, которые Сережке нужно было отработать по распределению, по городу пополз панический слушок: доктор Гриценко собирается уезжать! Неизвестно как возникший (Сережка и не помышлял об отъезде), слух оброс деталями и подтверждениями, среди которых самой весомой причиной предполагаемого докторского бегства было отсутствие приличной квартиры. И тут вспыхнул бунт, который начали мамы, отчего он и получил название "мамский". К мамам присоединились тетушки и бабушки. Депутации и делегации оккупировали приемную председателя. Начальник почты стал опасаться, что придется выделить еще одну почтальонскую единицу - поток писем с припиской "председателю лично" грозил выйти из берегов. В общем, "мамский бунт" хоть и не приобрел размеров Медного, зато окончился полным успехом бунтовщиков, вернее бунтовщиц. После недельной осады, к которой присоединились председательская супруга и, главное, его теща, председатель сдался и клятвенно обещал очередной депутации, что, как только будет сдан новый пятиэтажный дом, он лично вручит доктору Гриценко ордер...
      Сережка открыл сразу, как только я нажал кнопку. Вид у него был действительно встрепанный, "не в себе", как заметила Настя.
      - Случилось что-нибудь?
      - Садись, - сказал Сережка и в упор спросил: - Ты фантастикой балуешься? Так вот... Садись, садись, я тебе сейчас такое расскажу, закачаешься...
      Сегодня после утреннего приема Сережка забежал за чем-то домой, за чем не помню. И минуты через две в комнату вдруг волной хлынула страшная духота, стало трудно дышать, Сережка почувствовал, что сознание туманится. "Как будто кто-то хлороформу напустил", - пояснил он.
      Чувствуя, как подгибаются ноги. Сережка кинулся к балконной двери, рванул и выскочил на балкон. Едва он успел хватануть воздуху полной грудью, как вдруг что-то оглушительно треснуло, - ив следующий миг он инстинктивно отшатнулся, не веря глазам. Да и как поверить? Во все стороны до самого горизонта катили, пенясь белыми барашками и гребешками, зеленые валы. Волны медленно колотились о стену дома, расшибались под балконом, водяной пылью обдавало лицо. Сережка зажмурился, задержал дыхание, по-детски взмолился про себя: пропади, пропади!а когда открыл глаза, прямо перед собой в полусотне метров увидел большой крутобокий, с высоким носом корабль. Секунду назад его не было! А еще через секунду он уже совсем ясно видел, как мерно вздымаются по бокам корабля длинные черные весла, радужно вспенивая воду.
      "Трирема? Галера? Схожу с ума!" - с пугающей уверенностью подумал Сережка. Галера нырнула под волну, взлетела; еще несколько секунд - и она врежется прямо в балкон. На высоком носу, рядом с потемневшей от воды женской статуей, вырос полуголый человек в блестящем гривастом шлеме, тяжело опершись на короткое копье. Зрение странно обострилось - глаз схватывал одновременно и бесконечные волны, и капли, слетавшие с весел, и пятна соли на плечах статуи, и четкий профиль под высоким шлемом. И тут стоявший на носу повернул голову, и Сережка понял, что тот тоже видит его. Внезапно лицо воина исказилось яростью, он что-то хрипло выкрикнул и резким, почти неуловимым движением метнул копье. Раздался оглушительный треск, заломило в ушах. На мгновение ослепило странной темнотой. И снова - солнце. Сережка обессилено прислонился к стенке: звонко горланя и размахивая деревянными саблями, соседские мальчишки штурмовали груду строительного мусора. Из-за угла вывернулся мотоцикл: приехал домой пообедать дядя Петя из третьей квартиры. Все было, как всегда. Только в воздухе чувствовалась какая-то свежесть, как после грозы. Но какая там гроза, вот уже с месяц и малого дождика не было...
      - Ну, что скажешь?-спросил Сережка.
      - Что я скажу? Ты же врач, мне ли тебе объяснять: у галлюцинации может быть миллион причин.
      -Миллион? А ну, иди сюда.
      Мы вышли на балкон. Сережка ткнул пальцем: это что такое? В шероховатом бетоне стены рядом с дверью светлела свежая выбоинка. Я подумал невольно: зачем ему меня разыгрывать?
      - Ну и что?
      - Тебе мало? А что ты на это скажешь?-Сережка, видно, успел подготовиться к рассказу и вел его теперь по всем правилам к кульминации. С этими словами он вытащил из-за двери короткую палку с массивным бронзовым наконечником, с погнутым острием. Это был настоящий дротик, изображения каких можно увидеть почти на каждой античной вазе...
      Из распахнутого окна соседней квартиры донесся рассерженный голос-слов было не разобрать: видно, ругались в глубине комнаты. Но то ли Маша, Сережкина соседка, подошла ближе к окну, то ли рассердилась основательно, но я отчетливо расслышал:
      -Где взял, я тебя спрашиваю?! В ответ раздалось что-то неразборчивое, вперемежку с всхлипыванием.
      - Долго ты мне голову морочить будешь? - не унималась Маша.
      -Ваську воспитывает, - сказал Сережка. Ваську, восьмилетнего Машиного сына, я знал. Паренек был тихий, и влетало ему сейчас наверняка за какой-нибудь пустяк или же просто для профилактики.
      - Ну, так что скажешь? - повторил свой вопрос Сережка.
      Сказать мне было абсолютно нечего. Будь я сам свидетелем происшедшему, тогда другое дело. А так, со слов... В общем, рассказанное Сережкой, меня, к его удивлению, не взволновало нисколько. Верить-то ему я верил, но примерно так, как иной раз веришь прочитанному: мало ли, мол, что бывает.
      -Да черт его знает. Вообще-то похоже на сдвиг времени.
      - Слушай, если бы не эта штука, - Сережка щелкнул по отполированному древку, - я бы сам поверил, что этот Одиссей, Язон или еще какой-то там древний грек мне привиделся... Сдвиг во времени... Ты мне лучше скажи, как это может быть:
      он ведь кинул колье две тысячи лет назад, а оно чуть не продырявило голову мне? Как это может быть?
      - Вообще-то этого быть не может, - сказал я, но, увидев, что Сережка мгновенно нахмурился, поправился: - До сих пор, во всяком случае, не бывало. Но теоретически представить можно так: возьми лист бумаги и нарисуй две точки в разных концах. Расстояние между ними может быть каким угодно большим - все зависит от величины листа. Но сложи лист пополам так, чтобы точки совместились, и расстояние практически исчезнет. Кстати говоря...
      В передней звякнул звонок. Сережка пошел открывать. Из прихожей послышался Машин голос. Я прислушался.
      -Вы уж извините, Сергей Григорьевич. Боюсь, не заболел ли мой оболтус: плетет что-то непонятное. Так я подумала...
      -Давайте его сюда.
      - Где, говорю, эту штуку взял? А он: приснилась! И так, и сяк.... может, подарил кто-нибудь, спрашиваю, или, не дай бог, стащил где-нибудь? А он свое: приснилась, и все! Ну, что ты с ним будешь делать!
      - Да вы заходите, - сказал Сережка. - Что, так и будем через порог разговаривать?
      - Вы уж посмотрите его, Сергей Григорьевич, а я сбегаю к себе, керогаз горит.
      -Ладно, ладно, - успокоил ее Сережка, - сейчас посмотрим.
      - Ну, заходи, старик, - говорил он, легонько подталкивая неожиданного пациента.
      Васька робко поздоровался со мной и потупился.
      - Ну-ка, клади свое богатство сюда,-скомандовал Сережка, - и садись.
      Васька поставил на краешек стола квадратный ящичек матово-серого цвета и застыл столбом. Но доктор Сергей Григорьевич не подкачал. И через минуту Васька стал рассказывать охотно и подробно. По его словам, дело было так. Сидел себе парень за столом и честно готовил уроки. Вдруг что-то как трахнет! (Сережка быстро взглянул на меня). Когда струхнувший Васька огляделся, он увидел, что сидит в какой-то совершенно незнакомой и очень большой комнате, опутанной разноцветными проводами, как паутиной. Какие-то люди в белых водолазках (Васькино определение) щелкали выключателями, беззвучно переговаривались и вообще вели себя спокойно, хоть и не очень понятно. Один из них, не обращая никакого внимания на Ваську, поставил перед ним на стол небольшой ящичек и отошел. Васька совершенно успокоился, поскольку ему стало абсолютно ясно, что все это снится. Он с интересом разглядывал незнакомую обстановку и даже собрался походить по комнате, но тут, к сожалению, что-то снова грохнуло, и он проснулся. А проснувшись, увидел, что ящичек по-прежнему стоит на его столе, только почему-то съехал к самому краю. В общем, на тот счет, что ящичек достался ему из собственного сна, у Васьки не было никаких сомнений, потому он и объяснил матери коротко и, на его взгляд, исчерпывающе точно:
      приснился...
      Сергей дотошно выпытывал у Васьки подробности, пока тому не надоело повторять одно и то же и он не попросил:
      -Дядя Сережа, давайте я вам другой сон расскажу.
      - Какой еще? - не сразу понял Сергей.
      - А как меня собака чуть не укусила!
      - А, нет, это как-нибудь в другой раз, - спохватился Сергей. И тут вмешался я:
      -Вася, а ты не помнишь, случаем, сколько было времени, когда ты заснул?
      -Не, - сказал Васька, - не знаю. После школы, в обед. - Подумав, он добавил: - А когда снова треснуло-дядя Петя приехал на мотоцикле. А может, это он меня разбудил? У него глушитель барахлит.
      Васька совсем освоился, но Сергей, не церемонясь, сказал:
      - Вот что, старик, дуй-ка домой и спать ложись пораньше. А эту штуку пока оставь, посмотрим, что это такое.
      Закрыв за Васькой дверь, Сергей еще из прихожей спросил:
      - Тоже галлюцинация?
      Он присел к столу и, поглаживая Васькин ящик, продолжал:
      - Итак, что мы имеем? Вариант первый: два психа - одному двадцать пять, второму восемь. Вариант возможный, хотя меня лично он не устраивает. Вариант второй: преступный сговор доктора Гриценко с второклассником Васькой с целью заморочить голову некоему лицу, то есть тебе...
      Сергей продолжал трепаться, пытаясь побороть собственную растерянность, а я вдруг подумал совсем о другом: о том, как я сам выгляжу во всей этой истории. И сравнение, пришедшее на ум, выглядело, при всей своей обидности, совершенно справедливым, потому что с самого начала я действительно повел себя, как страус. Интуитивно почувствовав в рассказанном Сережкой опасность здравому смыслу, я инстинктивно сунул голову в песок безразличия. Или, если говорить точно, ухватился за самое удобное объяснение: галлюцинация, - вместо того, чтобы попытаться вникнуть в невероятный факт. Собственно, многим свойственно закрывать глаза на факты, которые представляются им невозможными с точки зрения здравого смысла, или же с этой точки зрения их объяснять. У Шекли даже есть специальный термин для этого психологического явления - "пан-саизм": Дон-Кихот считает ветряную мельницу великаном, а Санчо Панса считает великана ветряной мельницей. При донкихотстве обыденные явления воспринимаются как необычные... при пан-саизме же наоборот: необычные - как обыденные... А целая компания французских академиков во главе с самим Лавуазье в свое время очень точно сформулировала принцип отношения к неприемлемому и невероятному: "Этого, не может быть, потому что этого не может быть!" Удивительная логичность данной формулы вызывает ироническую ухмылку лишь до того случая, когда ухмыляющийся столкнется нос к носу с чем-то абсолютно немыслимым.
      Вообще-то при случае можно с достаточным апломбом порассуждать о прямом и обратном ходе Времени, о темпоральных параллелях, о сдвигах, перепадах и даже о моменте вращения времени, доказывать или с равным успехом отрицать возможность путешествия в прошлое или будущее. Можно даже прослыть знатоком проблем и гипотез, которые столь успешно решают отважные герои и не менее отважные авторы фантастических сочинений и перед которыми в тупик становятся ученые, тоже не отличающиеся трусостью, но связанные тем пониманием сложности проблемы, которое отнюдь не обременяет дилетантов. Но вот, когда доходит до дела...
      И тут я поймал себя на мысли, что эти рассуждения, при всей их справедливости, - всего-навсего еще одна инстинктивная попытка уйти от главного вопроса: что же все-таки произошло?
      Сережка прервал свой монолог о вариантах и, чертыхнувшись, кивнул на ящичек:
      - Ну что, поковыряемся?
      Ковыряться долго не пришлось: на трех сторонах ящичка были небольшие углубления, точно такие, как на крышках школьных пеналов. И каждая стенка легко отходила в сторону, открывая ряд узких цветных клавиш. Мы несколько раз откидывали и закрывали крышки, так и сяк разглядывая ящик.
      -Приемник - не приемник, - рассуждал Сережка. - Похоже, и не похоже... Может, попробуем? Нажмем?
      Ящичек был совершенно мирного вида, но мне почему-то вспомнились мины-сюрпризы, которые при отступлении разбрасывали немцы, - перочинные ножи, авторучки, зажигалки и прочая безобидная с виду дребедень, которая взрывалась, стоило только попытаться открыть ножик или чиркнуть зажигалкой. Такой вот "авторучкой" Вовке Фролову кисть оторвало.
      Сережка, не дожидаясь ответа, утопил сначала одну, потом вторую красную клавишу. И только собрался нажать третью, как боковая стенка ящичка слабо засветилась, потом вспыхнула и на противоположной стене комнаты сфокусировался резкий белый квадрат. Кино, что ли?
      Едва успел я это подумать, как квадрат вдруг стремительно расширился, охватив вторую стену, и краем глаза я успел приметить, что стена тут же растаяла, а в следующее мгновение я понял: надо обязательно успеть. Сережа, шагавший впереди, ускорил шаг и почти побежал. И в ту же секунду я почувствовал, что меня будто что-то подхватило, шаги стали широкими, длинными, незначительным усилием я пролетал, наверное, десяток метров при каждом шаге. При этом никаких других неожиданных ощущений я не испытывал - ничто не толкало меня, ничто не поддерживало. Только умом я представил что-то подобное: огромная труба, и сильный ток воздуха мягко, но настойчиво несет меня вперед и вперед, с каждым мигом быстрее. Но никакой трубы не было-мы бежали по Бульварной, вернее по тротуару ее, почти вплотную к домам. Вот мимо проскочил магазин Бондарева - культмаг, где в детстве я покупал марки в целлофановых пакетиках, и, с позволения дяди Георгия Бондарева, читал книжки, пристроившись у прилавка (дома за моим чтением следили, опасаясь за зрение, а здесь можно было читать, сколько влезет). Магазин проскочил мимо, и только краем глаза я приметил: ремонт- дверь снята, и вместо одного из косяков стоит почти законченная бутового камня колонна в свежих потеках цементного раствора.
      А Сережкина спина все удалялась, я поднажал, и когда он круто свернул и впрыгнул в распахнутую дверь бывшего ателье индпошива, я в тот же лиг перелетел через порог следом за ним. Посреди ободранной, давно нежилой комнаты зиял широкий люк с невысоким колодезным срубом из рыжего кирпича. Сережа оглянулся, задохшимся голосом крикнул: быстрей, не успеем!-и прыгнул в люк. Я, не раздумывая и не удивляясь, прыгнул, как в воду, "солдатиком", и через мгновение барахтался, стараясь выпростаться из душной массы, окутавшей меня. Кто-то сильно дернул меня за руку, я встал и, пружиня на груде желтой ваты, попытался оглядеться, но Сережа снова крикнул: скорей! И, волоча за собой клочья приставшей ваты, мы побежали, по низкому кирпичному коридору. За третьим или четвертым поворотом коридор кончился и выбросил нас в широкий просторный зал, похожий на холл большой современной гостиницы. Холл негромко, но ровно гудел голосами. Какие-то совершенно незнакомые, очень элегантные люди поодиночке, парами, группками гуляли по мраморным плитам меж отделанных деревом стен, разговаривали, прислонившись к цветным витражам и кованым фигурным решеткам, стряхивали пепел в пасти украшенных чеканкой огромных пепельниц - дельфинов. Едва я успел оглядеться, Сережа, потянув меня за рукав, кивнул: сюда. Машинально наклонившись, чтоб не стукнуться о низкую притолоку, я оказался в просторной невысокой комнате со сводчатым потолком. Из узких небольших окошек в комнату лился свет, ровно, без бликов, без лучей распространяясь по всей комнате, - такой ровный теплый свет неподвижно стоял, наверное, в маленьких датских домиках андерсеновских времен.
      В комнате тоже были люди, но совсем другие. Я сначала не понял - почему другие. Но, оглядевшись, увидел: взрослых совсем немного, зато мальчишек множество. Все они как-то бесцельно слонялись по комнате, почти не переговариваясь и упорно вглядываясь в тускло шлифованные кирпичи пола.
      - Успели, - облегченно вздохнул Сережка. - Смотри.
      И в ту же секунду у моих ног кирпич брызнул звоном и во все стороны раскатились блестящие монетки. Мальчишки повалились на пол. Я незаметно для себя тоже опустился на кирпичи. Взяв одну монетку - венгерские пять пенго - я подбросил ее на ладони и уронил. И, едва коснувшись пола, монета с легким хлопком взорвалась - точнее слова не подберу, - и с мягким звоном передо мной раскатилось несколько новых монет. Я вгляделся: гривенник, какая-то желтая монета с иероглифом, пфенниг. Последнюю я не успел узнать: она вдруг подпрыгнула, удар о пол, и в легком звенящем взрыве передо мной раскатились совершенно другие монеты. Звон и легкие хлопки наполнили комнату. Я огляделся. Шагах в двух от меня на полу устроился пацан лет двенадцати в сбитой на затылок шапке. Он ловко и привычно щелкал монетой о пол, и как только перед ним рассыпались новые-быстро и наметано выхватывал, пока не исчезли, двадцатикопеечные монеты. Набрал он их уже много - зажатые в левом кулаке, они высовывались между пальцами. Держать было неудобно, а когда одна выкатилась из кулака и взорвалась на какие-то совершенно ненужные красные медяки, мальчишка оглянулся беспомощно.
      - В шапку сыпь! - посоветовал я ему осторожно.
      Он благодарно взглянул на меня, сдернул шапку и, высыпав монеты, показал:
      - Во, уже трояк набрал! Еще раз приду - как раз на "Смену-8" будет...
      Прижав локтем шапку, он снова принялся звенеть монетами о пол.
      Я хотел поискать глазами Сережку, но тут передо мной снова звякнул хлопушечный взрыв, и я не поверил глазам: среди нескольких мелких монет лежал, серебряно поблескивая, константиновский рубль - одна из редчайших русских монет...
      Хорошо, должно быть, выглядели мы со стороны, когда очумело уставились друг на друга. А ящик смирно стоял на столе, стенки были обычного матового цвета, только откинутая панелька, казалось, ухмылялась краснозубой улыбкой клавиш.
      - Ну, дела... - промычал Сережка и, не спрашивая, наугад нажал две крайние клавиши...
      Просыпаться не хотелось, но какой-то странный звук - не то шорох, не то царапанье - пробивался сквозь сон, мешал и тревожил. И только когда что-то скрипнуло совсем громко и в комнате потянуло холодом, я внезапно легко и сразу проснулась. Кто-то лез в окно. Странно, что меня поразил не сам факт: вор лезет в мое окно, - а то, что он, этот вор (или воры?) ухитрился добраться до моего окошка - на четвертом этаже. Я инстинктивно нащупала кнопку, и яркий свет ударил по глазам.
      Окно было распахнуто настежь, и в ту секунду, когда вспыхнул свет, через подоконник легко перепрыгнул молодой красивый парень. Он тут же обернулся к окну, наклонился, помогая влезть следующему.
      Я сдавленно крикнула, чувствуя, как слова с трудом продираются из окостеневшей гортани:
      - Что вам нужно? Кто вы?!
      Вор даже не обернулся. Я вскочила, заворачиваясь в одеяло. А в окно влез уже второй, третий, и через полминуты моя комната заполнилась чужими людьми. Две умело накрашенные красивые девицы принялись за дело. В окно полетел японский транзистор, привезенный тетей в прошлом году из загранплавания, следом отправился содранный со стены ковер, потом сервиз, потом еще что-то. Я соскочила с кровати и, кутаясь в сползавшее одеяло, бросилась к стоявшему ближе всех парню, деловито вытаскивавшему из шкафа теткины платья.
      - Что вы делаете?! Кто вы?!
      Он не обратил на меня внимания. Я бросалась от одного к другому, пока, наконец, один из грабителей - тот, первый, удивленно уставившись на меня, не рявкнул:
      - Иди ты!.. - и отвернулся.
      Через несколько минут все кончилось. Оглядев пристально комнату - стены со следами выдранных гвоздей, шкаф, сиротливо распахнувший дверки, пустые полки серванта, вожак удовлетворенно оказал:
      - Лады...
      В полминуты комната опустела. А я, уронив одеяло на пол, растерянно оглядывалась по сторонам. Что я скажу тете? - колотилась единственная мысль. Что?
      Мой взгляд задержался на тумбочке, где еще полчаса назад стоял цветной телевизор. На тумбочке лежала какая-то пачка. Машинально взяв ее, я прочла размашистую надпись: "За соучастие". Так же машинально развернув бумагу, я увидела деньги. Их было пятнадцать красных десяток - полтораста рублей. "За соучастие". И тут только до меня дошло - ведь это мне. За соучастие...
      Коленки у меня ослабли и, внезапно обессилев, я опустилась на пол...
      - Ну и ахинею несет эта штука! - единственное, что я нашелся сказать, инстинктивно отпихивая подальше вопрос: что же все-таки происходит?
      Сережка, нахмурясь, вертел ящик так и сяк, распахивал панельки и, только когда я дважды повторил вопрос, ответил, как отмахнулся:
      - Ничего не понимаю. Похоже на галлюцинатор.
      - Что-то я о таком не слышал.
      - Я тоже. Но если аппарат вызывает галлюцинации, как ты его назовешь?
      Сережка умолк, как будто что-то подсчитывая в уме и, пробежав пальцами по клавишам одной панелью и, быстро повернул ящик и нажал несколько клавиш на второй боковинке.
      - Ну, посмотрим, что сейч...
      Сумерки окрасили все вокруг в ярко-красный цвет. Бордовые тени изогнутых мачт легли причудливыми многоугольниками на полупрозрачные кубы и полушария Станции. Он, откинувшись на пологую спинку, с интересом следил, как красная полусфера стены становилась бледнее и, наконец, стала оранжевой - наступила ночь. Второй раз он был на Станции - в этот раз уже три осевых оборота, - и все равно было интересно.
      Завтра заканчивается Время Порога - период проверки пилота и его корабля после перелета с Этерны на Станцию перед новым гигантским прыжком в неизведанное. В неизведанное - потому, что Станция была крайним форпостом человечества, портом на берегу галактического океана. И каждый, кто стартовал отсюда, отправлялся туда, где еще никто никогда не был.
      Он прошел весь курс Порога, и сегодняшний вечер был отведен программой активному отдыху - воспоминаниям о пройденном человечеством пути к звездам. Он пододвинул глубокую коробочку и наугад нажал кнопку. Коробка беззвучно выбросила небольшой кружок величиной с ноготь. Он вложил диск в наручный гипнатор. В ушах раздался тихий голос: "Полет Эпохи Начала. Легенда "Глубоко в небе, звездочка..."
      Растаяла оранжевая полусфера. Не стало Станции. Со всех сторон - слева, справа, внизу, вверху - вокруг невероятная темь, которую не могут рассеять мириады звезд, висящие сверкающими точками в бездонной черноте. Позади звезды красноватые. Действует закон Доплера - корабль уходит, свет звезд смещается в красную часть спектра. Впереди звезд нет: они ушли в невидимую часть.
      ...Шел восемнадцатый год полета, и близко уже была Земля. Корабль возвращался. Далеко позади - восемь световых лет - осталось все. И только память говорила о страшных огненных бурях чужих солнц, об обломках далеких миров и великих минутах открытий.
      Корабль вез на Землю огромный запас наблюдений, разгадки изумительных тайн, новое знание, потому что никто не проникал так далеко в неизведанные глуби Вселенной, и впервые ступила нога человека на планету чужого солнца.
      Корабль вез Земле рассказ о страшных вспышках материи, о багряном сиянии тьмы, о бесстрастных изваяниях, что увидели люди на погибшей планете синей звезды; корабль вез рассказ о пропасти Времени и о тоске по Земле и людям. И еще корабль вез человека.
      ...Много лет назад "Рассвет" впервые в памяти людей ушел к мечте человечества - созвездию Норд-Диадемо, что в переводе с древнего языка означает "Северная Корона". Корабль вел Альт Ген, один из немногих "штурманов бури" - людей, смелости которых удивлялись звезды, и перед которыми в страхе отступала опасность.
      Наконец кончились долгие годы пути, и "Рассвет" достиг цели.
      На мертвой планете синего солнца корабль оставил четырех астролетчиков. Они должны были прожить здесь три земных года, разгадать странные тайны чужого мира, понять и не ужаснуться разгадкам великих загадок.
      Остальные ушли к другой планете...
      Корабль вернулся через три года. И страшно удивились люди, увидев человека с волосами странного цвета, цвета того древнего металла, который люди когда-то называли серебром.
      Один из четырех, оставшийся в живых. Его звали Альт Орг.
      В, глазах человека не было ничего. И поняли люди, что значило это.
      Корабль уходил от страшной планеты, отнявшей у троих жизнь, а у одного больше, чем жизнь, - разум.
      Человек с серебряными волосами часами сидел без движения и молчал. Он знал то, чего не знали другие. Он узнал одиночество, увидел смерть товарищей и познал страх Времени.
      Гаоль, астроврач "Рассвета", пришла к Альт Гену и сказала:
      - Ген, я теперь знаю, что значит слово "отчаяние". Я ничего не могла сделать. Остается последнее...
      - Тебе известна степень риска, и ты решаешься на это? - спросил Альт Ген.
      - Я знаю, что могу раствориться в его безумии навсегда. Но другого способа нет.
      И тогда Альт Ген, штурман бури, без страха глядевший в глаза Вселенной, сказал:
      - Великий мудрец Эры Зари говорил: счастье - это борьба. Он прав. Попытайся...
      ...Альт Орг покорно позволил надеть на себя шлем цереброна, и Гаоль приказала: "Вспоминай!"
      Свет померк, и Гаоль стала Альт Оргом.
      ...Дни шли, бежали, уходили. Черные тени падали, ломались, разбивались на тысячи брызг.
      Дни шли, бежали, уходили. Время стекало по скользким стенам ледяных гор. Люди жили, а потом нет. Дробилось время и не было солнца...
      И почувствовала Гаоль, как кольцами свивалась обезумевшая мысль и давила мозг страшными обручами - разум исчезал. ...Тревожно загудел индикатор опасности и отключил прибор. Гаоль сорвала с себя шлем и перевела дыхание. Великий риск опыта на самой себе оправдался. Теперь она знала, что случилось с Альт Оргом. Это была ностальгия - мучительная тоска по родине и по людям.
      А в то время люди уже не знали неизлечимых болезней - и надежда вернулась к ним - Альт Оргу нужен свет родного Солнца...
      И вот глубоко-глубоко среди мириадов звезд, рассыпанных по черному полотну неба, засверкала голубая искорка. Наступал великий час возвращения. И он настал. Земля встретила своих сыновей древней песней Мечты о звездах, и радовались люди братьям, вернувшимся из Неведомого.
      И ударил свет Солнца в глаза Альт Орга, осветил и преломился в них. И разжались кольца болезни, освободив разум...
      Три венка легли к подножию Памятника Ушедшим и Не вернувшимся. Торжественно звучала песня, сложенная в те времена, когда впервые покинул Землю ее гордый сын:
      И летят к Ориону и Лире,
      Обгоняя серебряный свет,
      Звездолеты из гордого мира
      Открывателей новых планет.
      Солнце светило, как и тысячи лет назад. И новый корабль ушел к звездам...
      Голубое сияние медленно гасло, рассеялся туман гипнотического забытья, и снова перед ним распахнулась оранжевая ночь Станции.
      Он поднялся. Через семь единиц заканчивается Время Порога. Завтра он уйдет в бездонную черноту, и так же за кормой его корабля покраснеют звезды. Легче ли будет ему, чем тем, на "Рассвете"? Наверное, легче. Ведь те были первыми, одними из первых. А за ним тысячелетний опыт. Но что этот опыт перед лицом Вселенной? Ничто и одновременно - очень много... Он опустил диск в прорезь коробочки и, легко оттолкнувшись, всплыл к потолку. Ухватившись за изогнутый поручень, он скользнул в светлый люк и, включив силовые присоски, зашагал вверх по отвесной стене к выходу.