Юрий Греков
      ДРОТИК ОДИССЕЯ
      - Сергей Григорьевич какой-то вроде не в себе был,-заключила Настя, закончив подробный отчет о событии, состоявшем в том, что в библиотеку заходил Сережка Гриценко и, не застав меня, просил вечером зайти к нему.
      Конечно, если бы зашел с той же просьбой, скажем, Василий Иванович, другой мой приятель, Настя просто сказала бы: заходил, мол, просил передать... Но Василий Иванович по Настиному искреннему убеждению безнадежно стар, поскольку ему уже почти под сорок, и уже поэтому абсолютно никакого внимания требовать не может. Настя- практикантка из Кишиневского университета, лет ей от роду девятнадцать, а Сергей Григорьевич, или, для приятелей, просто Сережка Гриценко, по общему признанию в некотором роде эталон мужского обаяния, которое подкреплено двумя немаловажными деталями: холостяк двадцати пяти лет (даже в глазах Насти это приемлемый возраст) и прочная репутация очень хорошего педиатра.
      Недавно Сережка получил квартиру в только что сданном пятиэтажном доме, первом в нашем райцентре. По плану в ближайшие годы рядом должны подняться еще три таких же небоскреба, но уже сейчас местные патриоты, гордые приобщением к высотному строительству, называли новый дом не иначе, как Черемушки.
      В маленьком городке случается историй, пожалуй, не меньше, чем в столицах, хотя на первый взгляд, что тут особенного может произойти? Но это только на первый взгляд - тому, кто живал в маленьком городке, этого доказывать не нужно. Вот и Сережкиному вселению в новую квартиру- событию отнюдь не национального масштаба, но вообще-то, безусловно, радостному, предшествовали события куда более значительные, вошедшие в устную летопись нашего райцентра под названием "мамский бунт". Вкратце эта история, которой суждено было стать преданием, выглядит так.
      Три года назад, приехав к нам по распределению, Сережка прямо с поезда с чемоданом, дипломом и запасом нерастраченного простодушия явился в горсовет, чтобы с ходу получить ордер на квартиру, причитавшуюся ему как молодому специалисту. Из кабинета председателя он вышел с полным представлением о грандиозных перспективах жилищного строительства в городе, а также с твердым обещанием, что, когда эти перспективы станут явью, ему немедленно будут выданы и ордер, и ключи, и золотые горы в придачу. А поскольку в ожидании всех этих благ жить где-то пока было нужно, Сережка снял комнату у больничной сторожихи и принялся уменьшать процент детской заболеваемости в районе. Надо сказать, что делал он это весьма и весьма успешно. Детишки на приеме у него не орали, не ревели, не дергались, готовно разевали рты на глазах у растроганных мамаш, высовывали языки, охотно ели всякие пилюли и порошки, даже самые горькие, и самое главное - выздоравливали. А поскольку половина населения любого города состоит из мам, тетушек и бабушек, нетрудно догадаться, что это (плюс помянутые уже качества) обеспечило Сережке популярность, которая, будучи изображенной графически, выглядела бы в виде прямой, устремленной в бесконечность.
      Когда минули два года, которые Сережке нужно было отработать по распределению, по городу пополз панический слушок: доктор Гриценко собирается уезжать! Неизвестно как возникший (Сережка и не помышлял об отъезде), слух оброс деталями и подтверждениями, среди которых самой весомой причиной предполагаемого докторского бегства было отсутствие приличной квартиры. И тут вспыхнул бунт, который начали мамы, отчего он и получил название "мамский". К мамам присоединились тетушки и бабушки. Депутации и делегации оккупировали приемную председателя. Начальник почты стал опасаться, что придется выделить еще одну почтальонскую единицу - поток писем с припиской "председателю лично" грозил выйти из берегов. В общем, "мамский бунт" хоть и не приобрел размеров Медного, зато окончился полным успехом бунтовщиков, вернее бунтовщиц. После недельной осады, к которой присоединились председательская супруга и, главное, его теща, председатель сдался и клятвенно обещал очередной депутации, что, как только будет сдан новый пятиэтажный дом, он лично вручит доктору Гриценко ордер...
      Сережка открыл сразу, как только я нажал кнопку. Вид у него был действительно встрепанный, "не в себе", как заметила Настя.
      - Случилось что-нибудь?
      - Садись, - сказал Сережка и в упор спросил: - Ты фантастикой балуешься? Так вот... Садись, садись, я тебе сейчас такое расскажу, закачаешься...
      Сегодня после утреннего приема Сережка забежал за чем-то домой, за чем не помню. И минуты через две в комнату вдруг волной хлынула страшная духота, стало трудно дышать, Сережка почувствовал, что сознание туманится. "Как будто кто-то хлороформу напустил", - пояснил он.
      Чувствуя, как подгибаются ноги. Сережка кинулся к балконной двери, рванул и выскочил на балкон. Едва он успел хватануть воздуху полной грудью, как вдруг что-то оглушительно треснуло, - ив следующий миг он инстинктивно отшатнулся, не веря глазам. Да и как поверить? Во все стороны до самого горизонта катили, пенясь белыми барашками и гребешками, зеленые валы. Волны медленно колотились о стену дома, расшибались под балконом, водяной пылью обдавало лицо. Сережка зажмурился, задержал дыхание, по-детски взмолился про себя: пропади, пропади!а когда открыл глаза, прямо перед собой в полусотне метров увидел большой крутобокий, с высоким носом корабль. Секунду назад его не было! А еще через секунду он уже совсем ясно видел, как мерно вздымаются по бокам корабля длинные черные весла, радужно вспенивая воду.
      "Трирема? Галера? Схожу с ума!" - с пугающей уверенностью подумал Сережка. Галера нырнула под волну, взлетела; еще несколько секунд - и она врежется прямо в балкон. На высоком носу, рядом с потемневшей от воды женской статуей, вырос полуголый человек в блестящем гривастом шлеме, тяжело опершись на короткое копье. Зрение странно обострилось - глаз схватывал одновременно и бесконечные волны, и капли, слетавшие с весел, и пятна соли на плечах статуи, и четкий профиль под высоким шлемом. И тут стоявший на носу повернул голову, и Сережка понял, что тот тоже видит его. Внезапно лицо воина исказилось яростью, он что-то хрипло выкрикнул и резким, почти неуловимым движением метнул копье. Раздался оглушительный треск, заломило в ушах. На мгновение ослепило странной темнотой. И снова - солнце. Сережка обессилено прислонился к стенке: звонко горланя и размахивая деревянными саблями, соседские мальчишки штурмовали груду строительного мусора. Из-за угла вывернулся мотоцикл: приехал домой пообедать дядя Петя из третьей квартиры. Все было, как всегда. Только в воздухе чувствовалась какая-то свежесть, как после грозы. Но какая там гроза, вот уже с месяц и малого дождика не было...
      - Ну, что скажешь?-спросил Сережка.
      - Что я скажу? Ты же врач, мне ли тебе объяснять: у галлюцинации может быть миллион причин.
      -Миллион? А ну, иди сюда.
      Мы вышли на балкон. Сережка ткнул пальцем: это что такое? В шероховатом бетоне стены рядом с дверью светлела свежая выбоинка. Я подумал невольно: зачем ему меня разыгрывать?
      - Ну и что?
      - Тебе мало? А что ты на это скажешь?-Сережка, видно, успел подготовиться к рассказу и вел его теперь по всем правилам к кульминации. С этими словами он вытащил из-за двери короткую палку с массивным бронзовым наконечником, с погнутым острием. Это был настоящий дротик, изображения каких можно увидеть почти на каждой античной вазе...
      Из распахнутого окна соседней квартиры донесся рассерженный голос-слов было не разобрать: видно, ругались в глубине комнаты. Но то ли Маша, Сережкина соседка, подошла ближе к окну, то ли рассердилась основательно, но я отчетливо расслышал:
      -Где взял, я тебя спрашиваю?! В ответ раздалось что-то неразборчивое, вперемежку с всхлипыванием.
      - Долго ты мне голову морочить будешь? - не унималась Маша.
      -Ваську воспитывает, - сказал Сережка. Ваську, восьмилетнего Машиного сына, я знал. Паренек был тихий, и влетало ему сейчас наверняка за какой-нибудь пустяк или же просто для профилактики.
      - Ну, так что скажешь? - повторил свой вопрос Сережка.
      Сказать мне было абсолютно нечего. Будь я сам свидетелем происшедшему, тогда другое дело. А так, со слов... В общем, рассказанное Сережкой, меня, к его удивлению, не взволновало нисколько. Верить-то ему я верил, но примерно так, как иной раз веришь прочитанному: мало ли, мол, что бывает.
      -Да черт его знает. Вообще-то похоже на сдвиг времени.
      - Слушай, если бы не эта штука, - Сережка щелкнул по отполированному древку, - я бы сам поверил, что этот Одиссей, Язон или еще какой-то там древний грек мне привиделся... Сдвиг во времени... Ты мне лучше скажи, как это может быть:
      он ведь кинул колье две тысячи лет назад, а оно чуть не продырявило голову мне? Как это может быть?
      - Вообще-то этого быть не может, - сказал я, но, увидев, что Сережка мгновенно нахмурился, поправился: - До сих пор, во всяком случае, не бывало. Но теоретически представить можно так: возьми лист бумаги и нарисуй две точки в разных концах. Расстояние между ними может быть каким угодно большим - все зависит от величины листа. Но сложи лист пополам так, чтобы точки совместились, и расстояние практически исчезнет. Кстати говоря...
      В передней звякнул звонок. Сережка пошел открывать. Из прихожей послышался Машин голос. Я прислушался.
      -Вы уж извините, Сергей Григорьевич. Боюсь, не заболел ли мой оболтус: плетет что-то непонятное. Так я подумала...
      -Давайте его сюда.
      - Где, говорю, эту штуку взял? А он: приснилась! И так, и сяк.... может, подарил кто-нибудь, спрашиваю, или, не дай бог, стащил где-нибудь? А он свое: приснилась, и все! Ну, что ты с ним будешь делать!
      - Да вы заходите, - сказал Сережка. - Что, так и будем через порог разговаривать?
      - Вы уж посмотрите его, Сергей Григорьевич, а я сбегаю к себе, керогаз горит.
      -Ладно, ладно, - успокоил ее Сережка, - сейчас посмотрим.
      - Ну, заходи, старик, - говорил он, легонько подталкивая неожиданного пациента.
      Васька робко поздоровался со мной и потупился.
      - Ну-ка, клади свое богатство сюда,-скомандовал Сережка, - и садись.
      Васька поставил на краешек стола квадратный ящичек матово-серого цвета и застыл столбом. Но доктор Сергей Григорьевич не подкачал. И через минуту Васька стал рассказывать охотно и подробно. По его словам, дело было так. Сидел себе парень за столом и честно готовил уроки. Вдруг что-то как трахнет! (Сережка быстро взглянул на меня). Когда струхнувший Васька огляделся, он увидел, что сидит в какой-то совершенно незнакомой и очень большой комнате, опутанной разноцветными проводами, как паутиной. Какие-то люди в белых водолазках (Васькино определение) щелкали выключателями, беззвучно переговаривались и вообще вели себя спокойно, хоть и не очень понятно. Один из них, не обращая никакого внимания на Ваську, поставил перед ним на стол небольшой ящичек и отошел. Васька совершенно успокоился, поскольку ему стало абсолютно ясно, что все это снится. Он с интересом разглядывал незнакомую обстановку и даже собрался походить по комнате, но тут, к сожалению, что-то снова грохнуло, и он проснулся. А проснувшись, увидел, что ящичек по-прежнему стоит на его столе, только почему-то съехал к самому краю. В общем, на тот счет, что ящичек достался ему из собственного сна, у Васьки не было никаких сомнений, потому он и объяснил матери коротко и, на его взгляд, исчерпывающе точно:
      приснился...
      Сергей дотошно выпытывал у Васьки подробности, пока тому не надоело повторять одно и то же и он не попросил:
      -Дядя Сережа, давайте я вам другой сон расскажу.
      - Какой еще? - не сразу понял Сергей.
      - А как меня собака чуть не укусила!
      - А, нет, это как-нибудь в другой раз, - спохватился Сергей. И тут вмешался я:
      -Вася, а ты не помнишь, случаем, сколько было времени, когда ты заснул?
      -Не, - сказал Васька, - не знаю. После школы, в обед. - Подумав, он добавил: - А когда снова треснуло-дядя Петя приехал на мотоцикле. А может, это он меня разбудил? У него глушитель барахлит.
      Васька совсем освоился, но Сергей, не церемонясь, сказал:
      - Вот что, старик, дуй-ка домой и спать ложись пораньше. А эту штуку пока оставь, посмотрим, что это такое.
      Закрыв за Васькой дверь, Сергей еще из прихожей спросил:
      - Тоже галлюцинация?
      Он присел к столу и, поглаживая Васькин ящик, продолжал:
      - Итак, что мы имеем? Вариант первый: два психа - одному двадцать пять, второму восемь. Вариант возможный, хотя меня лично он не устраивает. Вариант второй: преступный сговор доктора Гриценко с второклассником Васькой с целью заморочить голову некоему лицу, то есть тебе...
      Сергей продолжал трепаться, пытаясь побороть собственную растерянность, а я вдруг подумал совсем о другом: о том, как я сам выгляжу во всей этой истории. И сравнение, пришедшее на ум, выглядело, при всей своей обидности, совершенно справедливым, потому что с самого начала я действительно повел себя, как страус. Интуитивно почувствовав в рассказанном Сережкой опасность здравому смыслу, я инстинктивно сунул голову в песок безразличия. Или, если говорить точно, ухватился за самое удобное объяснение: галлюцинация, - вместо того, чтобы попытаться вникнуть в невероятный факт. Собственно, многим свойственно закрывать глаза на факты, которые представляются им невозможными с точки зрения здравого смысла, или же с этой точки зрения их объяснять. У Шекли даже есть специальный термин для этого психологического явления - "пан-саизм": Дон-Кихот считает ветряную мельницу великаном, а Санчо Панса считает великана ветряной мельницей. При донкихотстве обыденные явления воспринимаются как необычные... при пан-саизме же наоборот: необычные - как обыденные... А целая компания французских академиков во главе с самим Лавуазье в свое время очень точно сформулировала принцип отношения к неприемлемому и невероятному: "Этого, не может быть, потому что этого не может быть!" Удивительная логичность данной формулы вызывает ироническую ухмылку лишь до того случая, когда ухмыляющийся столкнется нос к носу с чем-то абсолютно немыслимым.
      Вообще-то при случае можно с достаточным апломбом порассуждать о прямом и обратном ходе Времени, о темпоральных параллелях, о сдвигах, перепадах и даже о моменте вращения времени, доказывать или с равным успехом отрицать возможность путешествия в прошлое или будущее. Можно даже прослыть знатоком проблем и гипотез, которые столь успешно решают отважные герои и не менее отважные авторы фантастических сочинений и перед которыми в тупик становятся ученые, тоже не отличающиеся трусостью, но связанные тем пониманием сложности проблемы, которое отнюдь не обременяет дилетантов. Но вот, когда доходит до дела...
      И тут я поймал себя на мысли, что эти рассуждения, при всей их справедливости, - всего-навсего еще одна инстинктивная попытка уйти от главного вопроса: что же все-таки произошло?
      Сережка прервал свой монолог о вариантах и, чертыхнувшись, кивнул на ящичек:
      - Ну что, поковыряемся?
      Ковыряться долго не пришлось: на трех сторонах ящичка были небольшие углубления, точно такие, как на крышках школьных пеналов. И каждая стенка легко отходила в сторону, открывая ряд узких цветных клавиш. Мы несколько раз откидывали и закрывали крышки, так и сяк разглядывая ящик.
      -Приемник - не приемник, - рассуждал Сережка. - Похоже, и не похоже... Может, попробуем? Нажмем?
      Ящичек был совершенно мирного вида, но мне почему-то вспомнились мины-сюрпризы, которые при отступлении разбрасывали немцы, - перочинные ножи, авторучки, зажигалки и прочая безобидная с виду дребедень, которая взрывалась, стоило только попытаться открыть ножик или чиркнуть зажигалкой. Такой вот "авторучкой" Вовке Фролову кисть оторвало.
      Сережка, не дожидаясь ответа, утопил сначала одну, потом вторую красную клавишу. И только собрался нажать третью, как боковая стенка ящичка слабо засветилась, потом вспыхнула и на противоположной стене комнаты сфокусировался резкий белый квадрат. Кино, что ли?
      Едва успел я это подумать, как квадрат вдруг стремительно расширился, охватив вторую стену, и краем глаза я успел приметить, что стена тут же растаяла, а в следующее мгновение я понял: надо обязательно успеть. Сережа, шагавший впереди, ускорил шаг и почти побежал. И в ту же секунду я почувствовал, что меня будто что-то подхватило, шаги стали широкими, длинными, незначительным усилием я пролетал, наверное, десяток метров при каждом шаге. При этом никаких других неожиданных ощущений я не испытывал - ничто не толкало меня, ничто не поддерживало. Только умом я представил что-то подобное: огромная труба, и сильный ток воздуха мягко, но настойчиво несет меня вперед и вперед, с каждым мигом быстрее. Но никакой трубы не было-мы бежали по Бульварной, вернее по тротуару ее, почти вплотную к домам. Вот мимо проскочил магазин Бондарева - культмаг, где в детстве я покупал марки в целлофановых пакетиках, и, с позволения дяди Георгия Бондарева, читал книжки, пристроившись у прилавка (дома за моим чтением следили, опасаясь за зрение, а здесь можно было читать, сколько влезет). Магазин проскочил мимо, и только краем глаза я приметил: ремонт- дверь снята, и вместо одного из косяков стоит почти законченная бутового камня колонна в свежих потеках цементного раствора.
      А Сережкина спина все удалялась, я поднажал, и когда он круто свернул и впрыгнул в распахнутую дверь бывшего ателье индпошива, я в тот же лиг перелетел через порог следом за ним. Посреди ободранной, давно нежилой комнаты зиял широкий люк с невысоким колодезным срубом из рыжего кирпича. Сережа оглянулся, задохшимся голосом крикнул: быстрей, не успеем!-и прыгнул в люк. Я, не раздумывая и не удивляясь, прыгнул, как в воду, "солдатиком", и через мгновение барахтался, стараясь выпростаться из душной массы, окутавшей меня. Кто-то сильно дернул меня за руку, я встал и, пружиня на груде желтой ваты, попытался оглядеться, но Сережа снова крикнул: скорей! И, волоча за собой клочья приставшей ваты, мы побежали, по низкому кирпичному коридору. За третьим или четвертым поворотом коридор кончился и выбросил нас в широкий просторный зал, похожий на холл большой современной гостиницы. Холл негромко, но ровно гудел голосами. Какие-то совершенно незнакомые, очень элегантные люди поодиночке, парами, группками гуляли по мраморным плитам меж отделанных деревом стен, разговаривали, прислонившись к цветным витражам и кованым фигурным решеткам, стряхивали пепел в пасти украшенных чеканкой огромных пепельниц - дельфинов. Едва я успел оглядеться, Сережа, потянув меня за рукав, кивнул: сюда. Машинально наклонившись, чтоб не стукнуться о низкую притолоку, я оказался в просторной невысокой комнате со сводчатым потолком. Из узких небольших окошек в комнату лился свет, ровно, без бликов, без лучей распространяясь по всей комнате, - такой ровный теплый свет неподвижно стоял, наверное, в маленьких датских домиках андерсеновских времен.
      В комнате тоже были люди, но совсем другие. Я сначала не понял - почему другие. Но, оглядевшись, увидел: взрослых совсем немного, зато мальчишек множество. Все они как-то бесцельно слонялись по комнате, почти не переговариваясь и упорно вглядываясь в тускло шлифованные кирпичи пола.
      - Успели, - облегченно вздохнул Сережка. - Смотри.
      И в ту же секунду у моих ног кирпич брызнул звоном и во все стороны раскатились блестящие монетки. Мальчишки повалились на пол. Я незаметно для себя тоже опустился на кирпичи. Взяв одну монетку - венгерские пять пенго - я подбросил ее на ладони и уронил. И, едва коснувшись пола, монета с легким хлопком взорвалась - точнее слова не подберу, - и с мягким звоном передо мной раскатилось несколько новых монет. Я вгляделся: гривенник, какая-то желтая монета с иероглифом, пфенниг. Последнюю я не успел узнать: она вдруг подпрыгнула, удар о пол, и в легком звенящем взрыве передо мной раскатились совершенно другие монеты. Звон и легкие хлопки наполнили комнату. Я огляделся. Шагах в двух от меня на полу устроился пацан лет двенадцати в сбитой на затылок шапке. Он ловко и привычно щелкал монетой о пол, и как только перед ним рассыпались новые-быстро и наметано выхватывал, пока не исчезли, двадцатикопеечные монеты. Набрал он их уже много - зажатые в левом кулаке, они высовывались между пальцами. Держать было неудобно, а когда одна выкатилась из кулака и взорвалась на какие-то совершенно ненужные красные медяки, мальчишка оглянулся беспомощно.
      - В шапку сыпь! - посоветовал я ему осторожно.
      Он благодарно взглянул на меня, сдернул шапку и, высыпав монеты, показал:
      - Во, уже трояк набрал! Еще раз приду - как раз на "Смену-8" будет...
      Прижав локтем шапку, он снова принялся звенеть монетами о пол.
      Я хотел поискать глазами Сережку, но тут передо мной снова звякнул хлопушечный взрыв, и я не поверил глазам: среди нескольких мелких монет лежал, серебряно поблескивая, константиновский рубль - одна из редчайших русских монет...
      Хорошо, должно быть, выглядели мы со стороны, когда очумело уставились друг на друга. А ящик смирно стоял на столе, стенки были обычного матового цвета, только откинутая панелька, казалось, ухмылялась краснозубой улыбкой клавиш.
      - Ну, дела... - промычал Сережка и, не спрашивая, наугад нажал две крайние клавиши...
      Просыпаться не хотелось, но какой-то странный звук - не то шорох, не то царапанье - пробивался сквозь сон, мешал и тревожил. И только когда что-то скрипнуло совсем громко и в комнате потянуло холодом, я внезапно легко и сразу проснулась. Кто-то лез в окно. Странно, что меня поразил не сам факт: вор лезет в мое окно, - а то, что он, этот вор (или воры?) ухитрился добраться до моего окошка - на четвертом этаже. Я инстинктивно нащупала кнопку, и яркий свет ударил по глазам.
      Окно было распахнуто настежь, и в ту секунду, когда вспыхнул свет, через подоконник легко перепрыгнул молодой красивый парень. Он тут же обернулся к окну, наклонился, помогая влезть следующему.
      Я сдавленно крикнула, чувствуя, как слова с трудом продираются из окостеневшей гортани:
      - Что вам нужно? Кто вы?!
      Вор даже не обернулся. Я вскочила, заворачиваясь в одеяло. А в окно влез уже второй, третий, и через полминуты моя комната заполнилась чужими людьми. Две умело накрашенные красивые девицы принялись за дело. В окно полетел японский транзистор, привезенный тетей в прошлом году из загранплавания, следом отправился содранный со стены ковер, потом сервиз, потом еще что-то. Я соскочила с кровати и, кутаясь в сползавшее одеяло, бросилась к стоявшему ближе всех парню, деловито вытаскивавшему из шкафа теткины платья.
      - Что вы делаете?! Кто вы?!
      Он не обратил на меня внимания. Я бросалась от одного к другому, пока, наконец, один из грабителей - тот, первый, удивленно уставившись на меня, не рявкнул:
      - Иди ты!.. - и отвернулся.
      Через несколько минут все кончилось. Оглядев пристально комнату - стены со следами выдранных гвоздей, шкаф, сиротливо распахнувший дверки, пустые полки серванта, вожак удовлетворенно оказал:
      - Лады...
      В полминуты комната опустела. А я, уронив одеяло на пол, растерянно оглядывалась по сторонам. Что я скажу тете? - колотилась единственная мысль. Что?
      Мой взгляд задержался на тумбочке, где еще полчаса назад стоял цветной телевизор. На тумбочке лежала какая-то пачка. Машинально взяв ее, я прочла размашистую надпись: "За соучастие". Так же машинально развернув бумагу, я увидела деньги. Их было пятнадцать красных десяток - полтораста рублей. "За соучастие". И тут только до меня дошло - ведь это мне. За соучастие...
      Коленки у меня ослабли и, внезапно обессилев, я опустилась на пол...
      - Ну и ахинею несет эта штука! - единственное, что я нашелся сказать, инстинктивно отпихивая подальше вопрос: что же все-таки происходит?
      Сережка, нахмурясь, вертел ящик так и сяк, распахивал панельки и, только когда я дважды повторил вопрос, ответил, как отмахнулся:
      - Ничего не понимаю. Похоже на галлюцинатор.
      - Что-то я о таком не слышал.
      - Я тоже. Но если аппарат вызывает галлюцинации, как ты его назовешь?
      Сережка умолк, как будто что-то подсчитывая в уме и, пробежав пальцами по клавишам одной панелью и, быстро повернул ящик и нажал несколько клавиш на второй боковинке.
      - Ну, посмотрим, что сейч...
      Сумерки окрасили все вокруг в ярко-красный цвет. Бордовые тени изогнутых мачт легли причудливыми многоугольниками на полупрозрачные кубы и полушария Станции. Он, откинувшись на пологую спинку, с интересом следил, как красная полусфера стены становилась бледнее и, наконец, стала оранжевой - наступила ночь. Второй раз он был на Станции - в этот раз уже три осевых оборота, - и все равно было интересно.
      Завтра заканчивается Время Порога - период проверки пилота и его корабля после перелета с Этерны на Станцию перед новым гигантским прыжком в неизведанное. В неизведанное - потому, что Станция была крайним форпостом человечества, портом на берегу галактического океана. И каждый, кто стартовал отсюда, отправлялся туда, где еще никто никогда не был.
      Он прошел весь курс Порога, и сегодняшний вечер был отведен программой активному отдыху - воспоминаниям о пройденном человечеством пути к звездам. Он пододвинул глубокую коробочку и наугад нажал кнопку. Коробка беззвучно выбросила небольшой кружок величиной с ноготь. Он вложил диск в наручный гипнатор. В ушах раздался тихий голос: "Полет Эпохи Начала. Легенда "Глубоко в небе, звездочка..."
      Растаяла оранжевая полусфера. Не стало Станции. Со всех сторон - слева, справа, внизу, вверху - вокруг невероятная темь, которую не могут рассеять мириады звезд, висящие сверкающими точками в бездонной черноте. Позади звезды красноватые. Действует закон Доплера - корабль уходит, свет звезд смещается в красную часть спектра. Впереди звезд нет: они ушли в невидимую часть.
      ...Шел восемнадцатый год полета, и близко уже была Земля. Корабль возвращался. Далеко позади - восемь световых лет - осталось все. И только память говорила о страшных огненных бурях чужих солнц, об обломках далеких миров и великих минутах открытий.
      Корабль вез на Землю огромный запас наблюдений, разгадки изумительных тайн, новое знание, потому что никто не проникал так далеко в неизведанные глуби Вселенной, и впервые ступила нога человека на планету чужого солнца.
      Корабль вез Земле рассказ о страшных вспышках материи, о багряном сиянии тьмы, о бесстрастных изваяниях, что увидели люди на погибшей планете синей звезды; корабль вез рассказ о пропасти Времени и о тоске по Земле и людям. И еще корабль вез человека.
      ...Много лет назад "Рассвет" впервые в памяти людей ушел к мечте человечества - созвездию Норд-Диадемо, что в переводе с древнего языка означает "Северная Корона". Корабль вел Альт Ген, один из немногих "штурманов бури" - людей, смелости которых удивлялись звезды, и перед которыми в страхе отступала опасность.
      Наконец кончились долгие годы пути, и "Рассвет" достиг цели.
      На мертвой планете синего солнца корабль оставил четырех астролетчиков. Они должны были прожить здесь три земных года, разгадать странные тайны чужого мира, понять и не ужаснуться разгадкам великих загадок.
      Остальные ушли к другой планете...
      Корабль вернулся через три года. И страшно удивились люди, увидев человека с волосами странного цвета, цвета того древнего металла, который люди когда-то называли серебром.
      Один из четырех, оставшийся в живых. Его звали Альт Орг.
      В, глазах человека не было ничего. И поняли люди, что значило это.
      Корабль уходил от страшной планеты, отнявшей у троих жизнь, а у одного больше, чем жизнь, - разум.
      Человек с серебряными волосами часами сидел без движения и молчал. Он знал то, чего не знали другие. Он узнал одиночество, увидел смерть товарищей и познал страх Времени.
      Гаоль, астроврач "Рассвета", пришла к Альт Гену и сказала:
      - Ген, я теперь знаю, что значит слово "отчаяние". Я ничего не могла сделать. Остается последнее...
      - Тебе известна степень риска, и ты решаешься на это? - спросил Альт Ген.
      - Я знаю, что могу раствориться в его безумии навсегда. Но другого способа нет.
      И тогда Альт Ген, штурман бури, без страха глядевший в глаза Вселенной, сказал:
      - Великий мудрец Эры Зари говорил: счастье - это борьба. Он прав. Попытайся...
      ...Альт Орг покорно позволил надеть на себя шлем цереброна, и Гаоль приказала: "Вспоминай!"
      Свет померк, и Гаоль стала Альт Оргом.
      ...Дни шли, бежали, уходили. Черные тени падали, ломались, разбивались на тысячи брызг.
      Дни шли, бежали, уходили. Время стекало по скользким стенам ледяных гор. Люди жили, а потом нет. Дробилось время и не было солнца...
      И почувствовала Гаоль, как кольцами свивалась обезумевшая мысль и давила мозг страшными обручами - разум исчезал. ...Тревожно загудел индикатор опасности и отключил прибор. Гаоль сорвала с себя шлем и перевела дыхание. Великий риск опыта на самой себе оправдался. Теперь она знала, что случилось с Альт Оргом. Это была ностальгия - мучительная тоска по родине и по людям.
      А в то время люди уже не знали неизлечимых болезней - и надежда вернулась к ним - Альт Оргу нужен свет родного Солнца...
      И вот глубоко-глубоко среди мириадов звезд, рассыпанных по черному полотну неба, засверкала голубая искорка. Наступал великий час возвращения. И он настал. Земля встретила своих сыновей древней песней Мечты о звездах, и радовались люди братьям, вернувшимся из Неведомого.
      И ударил свет Солнца в глаза Альт Орга, осветил и преломился в них. И разжались кольца болезни, освободив разум...
      Три венка легли к подножию Памятника Ушедшим и Не вернувшимся. Торжественно звучала песня, сложенная в те времена, когда впервые покинул Землю ее гордый сын:
      И летят к Ориону и Лире,
      Обгоняя серебряный свет,
      Звездолеты из гордого мира
      Открывателей новых планет.
      Солнце светило, как и тысячи лет назад. И новый корабль ушел к звездам...
      Голубое сияние медленно гасло, рассеялся туман гипнотического забытья, и снова перед ним распахнулась оранжевая ночь Станции.
      Он поднялся. Через семь единиц заканчивается Время Порога. Завтра он уйдет в бездонную черноту, и так же за кормой его корабля покраснеют звезды. Легче ли будет ему, чем тем, на "Рассвете"? Наверное, легче. Ведь те были первыми, одними из первых. А за ним тысячелетний опыт. Но что этот опыт перед лицом Вселенной? Ничто и одновременно - очень много... Он опустил диск в прорезь коробочки и, легко оттолкнувшись, всплыл к потолку. Ухватившись за изогнутый поручень, он скользнул в светлый люк и, включив силовые присоски, зашагал вверх по отвесной стене к выходу.
      Лифт вынес его на верхушку телескопической антенны и остановился у входа в наблюдательную кабину. Стенка лифта плотно прижалась к стенке кабины, щелкнул переключатель, и он шагнул в овальный проем.
      Прозрачная шарообразная кабина, казалось, висела в пространстве. Только малое притяжение Станции позволило конструкторам поставить огромный прозрачный шар на тонкую опору мачты.
      Человек, полулежавший в кресле, обернулся и кивнул на место рядом. Он вспомнил его имя - Ольф.
      - Завтра? - спросил Ольф.
      Он знал, что Ольфу известно время отлета, но кивнул.
      - Хочешь посмотреть на Этерну?
      -Да.
      Звезды в оранжевом небе Станции казались выточенными из желтоватого льда. Вдруг передняя часть кабины помутнела, стремительное приближение разметало звезды, и они превратились в мчащиеся в разных направлениях белесоватые полосы, сплетающиеся в бесформенные клубки. Через минуту бег звезд замедлился и впереди засверкал знакомый узор.
      - Вот, - показал на голубую точку Ольф.
      Ему вспомнилось: глубоко в небе звездочка...
      - Сделать ближе? - спросил Ольф.
      - Нет. - Он знал, что система приближения работала на пределе и то, что хотел показать ему Ольф, было заранее сделанной видеозаписью.
      Справа внизу сквозь прозрачную стену ясно был виден корабль. "Тоже красный",-отметил он про себя. Большая стрелка медленно подобралась к черте, щелкнул переключатель, стены кабины потемнели - выдвинулись мощные светофильтры. Наступил рассвет. Взглянуть на солнце Станции - все равно, что на атомный взрыв с десятка шагов. Даже суперсветофильтры не выдерживают долго, приходится часто менять.
      До отлета оставалось три единицы времени.
      Вспыхнул экран связи, на нем появился Ранд,
      Главный Дежурный Станции.
      - Пилот, прошу на Последний совет.
      Он поднялся.
      Воздух в просторном кабинете Главного Дежурного казался голубым: светофильтры отбирали из мощного потока света местного солнца именно этот оттенок. Он выслушал результаты испытаний во Времени Порога, о них коротко рассказали ассистенты-испытатели.
      - Пилот готов, - заключил эксперт психовыносливости.
      - Корабль тоже, - добавил начальник технической обработки.
      Главный Дежурный улыбнулся; испытания были сложными.
      Теперь предстояло главное - задание. Еще на Этерне, в Академии неба ему сообщили, что основное задание он получит только после прохождения Времени Порога. И вот сейчас он должен узнать, чем и как ему придется заняться.
      Ранд нажал кнопку на прямоугольном щитке, и на большом экране вспыхнула объемная карта звездного неба. Он плавно повернул вращающееся кресло и приготовился слушать.
      - Тебе известно, что в квадрат "Сигма-234" ушел Долин на "Стрелке". Тебе неизвестно, что Долин не вернулся. - Ранд помолчал. - И уже никогда не вернется... Мы покажем тебе то немногое, что успел передать Долин. Может быть, это поможет тебе. Я могу высказать только предположение о том, что случилось.
      Ранд повернул верньер, и светлая полоска четко очертила на карте небольшой квадрат.
      - Вот "Сигма-234". Расстояние три с половиной световых года. По собственному времени корабля твоего класса - полтора месяца Этерны. На пути выступ газовой туманности, занимающей квадраты "АБС-Сигма". Долин почти прошел толщу туманности, когда прекратилась связь. По тому, что мы успели принять, можно предположить, что в этом районе происходит что-то странное с пространством. Суди сам.
      Карта погасла, и на экране появились кадры сообщений Долина.
      Вначале картина была обычной: звезды расположились по кругу, в центре которого зияла чернота. Корабль шел со субсветовой скоростью - действовал все тот же закон Доплера...
      И вдруг в центре круга, - он даже приподнялся в кресле, - появилась одна красноватая! - звездочка. Потом другая, и через минуту весь экран залило красным светом. Единственное объяснение этому: корабль повернул на сто восемьдесят градусов и с той же скоростью рванулся в обратном направлении. Это невероятное предположение он отбросил тут же: на той скорости, с которой шел корабль Долина, поворот даже на доли градуса грозил мгновенным разрушением корабля. Безопасное торможение, разворот корабля и новый разгон до прежней скорости требовали не меньше месяца. Здесь же все произошло за минуту. Это невозможно.
      Ранд следил за впечатлением, которое производили кадры сообщения на пилота. И когда экран погас, Главный Дежурный сказал:
      - Я ничего не хочу утверждать, но мне кажется, что мы имеем дело с гигантским искривлением пространства. Корабль Долина, видимо, втянуло в эту невероятную воронку, откуда назад он выхода не нашел. Из ловушки не могли вырваться и сигналы - те, что мы получили, были посланы на входе. Если все это так, тебе должно быть ясно, насколько велика опасность. Правда, у Долина не было трансформатора времени, который имеешь ты. Но насколько он тебе поможет, предсказать нельзя. Добавлю, что раскрытие загадки Долина, или даже намек на раскрытие, сделает реальным овладение пространством и временем, что, впрочем, одно и то же, - заключил Ранд.
      Пилот помолчал, потом встал и легко прошелся по комнате.
      - Я согласен - твое предположение наиболее вероятно. Гадать дальше бесплодно. Цель понятна. - Он взглянул на светящийся диск отсчета времени.
      Все поднялись.
      -У меня есть просьба, Дежурный, - вдруг сказал он.
      - Говори.
      - Пусть мой корабль назовут "Рассвет"...
      -В общем так, - сказал Сергей, когда мы немного пришли в себя, - кто-то великий сказал, что гениальная гипотеза должна быть достаточно безумной.
      - Слыхал.
      -Предлагаю рабочую гениальную гипотезу... Спорили мы часов до четырех. Сережкина идея в нескольких словах выглядела так. Искривление пространства-времени - результат чьего-то гигантского эксперимента (может, в отдаленном будущем). По случайности или неизбежности крайние точки кривизны, одна из которых в прошлом, другая в будущем по отношению к нам, сомкнулись в третьей точке - где-то посередине, почти совместившись. И в результате Сережка едва не схлопотал привет от сердитого древнего грека, а соседский Васька угодил в какую-то лабораторию или еще что в далеком будущем. Когда взбешенный древний грек метнул в Сережку дротик, он позорно промазал, но зато хрупкое равновесие в точке сопряжения времен мгновенно нарушилось и рухнуло. И единственными свидетельствами происшедшего остались выпавшие из своего времени дротик и этот вот странный аппаратик. И если назначение дротика ясно, то о назначении серого ящика можно только гадать.
      -А теперь спать, - спохватился Сережка, посмотрев на часы. - Ты, согласно закону гостеприимства, - на тахте, а себе я кресло разложу. Так, есть заключительное предложение: завтра в обеденный перерыв покрутим еще эту штуку, может, о чем и догадаемся. А не догадаемся, вреда ей все равно не будет. При случае отвезем в Кишинев, есть там у меня знакомые электронщики...
      С утра, как назло, прибыли новые книги, и по заведенному заведующей порядку нужно было тут же описать их для каталога. После полубессонной ночи это было не очень легко, и провозился я до обеда. Когда я изорвал очередную испорченную карточку, Настя, помогавшая мне, спросила:
      - Что это с вами?
      Но тут зазвонил телефон, Настя потянулась к трубке, пропела:
      -Да-а... Здрасьте... Сейчас...
      Звонил Сергей. Отвечая, я краем глаза видел, что уши у Насти стоят торчком, но из моих "угу", "ага", "ладно" и Шерлок Холмс не выудил бы даже одного бита информации, так что Настя была совсем разочарована. Положив трубку, я сказал:
      - У любопытных нос быстрее растет.
      Настя скосила глаза на кончик носа, и тут я добавил:
      -Сергей Григорьевич сказал, что у тебя красивый голос.
      Ничего такого Сережка не говорил, но он - "эталон", а я - гуманист, так отчего же не сделать Насте приятное?
      С Сережкой мы встретились у подъезда "Черемушек". Когда мы поднялись на третий этаж, на площадку выбежала Маша, Васькина мама, - наверное, еще из окна нас увидела, - и, остановив Сергея, сокрушенно сказала:
      - Вы уж извините, Сергей Григорьевич, моего сорванца...
      - А что такое?
      Наконец, уразумев, в чем дело, мы в один голос спросили:
      - А где он?
      - Да здесь где-то, во дворе. Вы уж отругайте
      его как следует!
      - Отругаем-отругаем...-И мы бросились вниз по лестнице.
      Перелезть с балкона на балкон Ваське было раз плюнуть, что он и сделал, решив, что приснившийся ему ящичек уже достаточно побыл у дяди Сережи...
      Ваську мы нашли за угольным сараем. Рядом, аккуратно разложенные кучками, лежали какие-то стекляшки, проволочки, железки, а Васька, закусив от усердия губу, продолжал выковыривать из ящичка новые сокровища большим ржавым гвоздем.
      Мы постояли и, не замеченные усердным исследователем, ушли, не сказав ни слова...
      Косые лучи заходящего солнца ломаным квадратом легли на противоположную окну стенку. Сережка взял с тумбочки книжку, раскрыл на заложенной странице.
      ...После ты две повстречаешь скалы:
      до широкого неба
      Острой вершиной восходит одна, облака окружают
      Темносгущенные ту высоту, никогда не редея.
      столь ужасно, как будто, обтесанный, гладок
      Камень скалы; и на самой ее середине пещера,
      Темным жерлом обращенная к мраку Эреба
      на запад;
      Мимо нее ты пройдешь с кораблем,
      Одиссей многославный;
      Даже и сильный стрелок не достигнет
      направленной с моря
      Быстролетящей стрелой до входа высокой
      пещеры;
      Страшная Скилла живет искони там...
      -И так далее... "Одиссея". Песнь двенадцатая. - Сергей захлопнул книгу.
      Я только утром вернулся с месячных курсов по повышению квалификации и под вечер заглянул к Сергею.
      - Вот такие дела. Не послушался Одиссей Афину Палладу. Правда, не быстролетящую стрелу в меня пустил, а дротик.
      -Ты что, в самом деле думаешь, что это был Одиссей?
      -А почему бы и нет? Пятиэтажный домище посреди моря - чем не скала? "Гладкообтесанный камень". И жерло пещеры... и не одной. Кстати, посмотри в окно.
      Солнце уже наполовину зашло за горизонт - Сережкины окна выходили прямо на запад.
      -Усек? - спросил Сергей. - "...пещера, темным жерлом обращенная к мраку Эреба на запад". Я не нашелся что сказать, кроме:
      - Слушай, надо бы дротик в музей отдать.
      - Носил... на свою голову. Павел Федорович разобиделся. Вы, говорит, неудачно шутите. Где это видано, чтоб деревянное древко с античных времен до нас дошло! Да и наконечник-как вчера сделан. Подшутить хотите? Мы подделок не держим, у нас серьезный очаг культуры... - я так далее. Еле ноги унес. Вот такие пироги.
      Я молчал. Сережка взял "Одиссею", лениво полистал. Остановился на каких-то строчках, улыбнулся, отложил книгу, не закрыв. Встал, вышел на кухню, принес молоток и гвозди, и через минуту дротик висел наискосок над телевизором. Сережка полюбовался, потом взял раскрытую "Одиссею" и прочел:
      ...к колонне высокой
      прямо с копьем подошел он и спрятал его там
      в поставе
      гладкообтесанном, где запираемы в прежнее время копья царя Одиссея, в бедах постоянного, были...
      С той поры минуло десять лет. Я работаю все в той же библиотеке. Сережка, согласно законам хэппи-энда, женился на Насте, которая вдобавок стала моей начальницей - прежняя наша заведующая вышла на пенсию. Дротик по-прежнему висит наискосок над телевизором. Древко слегка потемнело, наконечник позеленел пятнышками. Сережка как-то пошутил, что остается всего две тысячи лет до того, как дротик приобретет вид, который даст ему право переселиться в наш краеведческий музей. Подождем!