ГЛАВА ПЕРВАЯ

— Пожениться? — переспросил Люк, отрывая взгляд от финансового отчета, и в темных глазах его сверкнули недоумение и досада. — Да с какой стати я должен на тебе жениться?

Тонкая рука Кэтрин задрожала. Она поспешно поставила кофейную чашку, вся ее храбрость мигом улетучилась.

— Я только хотела знать, приходило ли тебе это в голову. — Ее пальцы лихорадочно теребили салфетку. Ей было страшно встретиться с ним взглядом. — Я просто так спросила…

— Кто тебя надоумил? — мягко уточнил он. — Мне казалось, ты всем довольна.

Ей вовсе не хотелось задумываться над тем, в каком положении она оказалась по милости Люка? Но «всем довольна» — нет, это бывало лишь изредка. С самого начала любовь к нему была столь безумна, безоглядна, столь всепоглощающа, что она и помыслить не могла ставить себя вровень с ним.

Разве знал он, как часто за эти два года она то взлетала в эмпиреи восторга, то погружалась в бездну отчаяния. Да и не хотел знать. Эта очаровательная, роскошно обставленная квартира оказалась тюрьмой для нее. Не для него. Она была хорошенькой птичкой в золоченой клетке — предназначенной исключительно для удовольствия Люка. Но в плену держали ее не оковы, а любовь.

Она украдкой бросила на него неуверенный взгляд. Мягкий тон его речи был обманчив. Внутри в нем кипела ярость. Но не на нее. Его гнев относился к некоему воображаемому субъекту, который посмел заронить ей в душу семена сомнения.

— Кэтрин, — нетерпеливо проговорил он. Она так сжала под столом руки, что ногти впились в повлажневшие ладони. В отношениях с Люком она не привыкла ходить по тонкому льду.

— Ну просто спросила, и все… И ответ меня вполне удовлетворяет, — отважилась она пошутить, поскольку ответ, конечно, ее не удовлетворил, она вообще предпочла бы не услышать этого ответа.

Даже если бы накануне вечером рухнула вся электронная империя Сантини, Люк и то не был бы так мрачен. Все-таки вырвалось наружу то, что так долго удавалось держать в узде.

— Ни твое происхождение, ни воспитание не подходят для женщины, которая собирается стать моей женой. Вот так-то! — Он выпалил это с той безжалостной решимостью, которая в деловых кругах внушала к нему не менее страха, чем уважения. — Надеюсь, теперь все ясно.

С лица ее медленно сползли все краски. Она вся сжалась от той грубой прямоты, на которую сама же вызвала его, и стыдилась показать, что у нее еще теплится слабая надежда: может, в глубине души он испытывает иные чувства. Ее светло-голубые глаза убегали от его взгляда, голова клонилась вниз.

— Да, теперь мне все ясно, — едва выдохнула она.

Решительно подавив бунт на корабле, он несколько отмяк.

— Не самая подходящая тема для разговоров за завтраком, — пробормотал он язвительно. Ну конечно, как она посмела поднять этот вопрос. — Зачем ты добиваешься отношений, в которых ты уже не будешь чувствовать себя комфортно… а? Мне кажется, в качестве любовника я куда менее требователен, чем был бы в качестве мужа.

И в разгар самого мучительного эпизода, какой когда-либо выпадал ей в жизни, из ее сведенного судорогой горла вырвался истерический смешок. Смуглый палец лениво поглаживал побелевшие костяшки ее сжатой в кулак руки. И хотя она понимала, что Люк, как обычно, просто хочет отвлечь ее, волна желания прошла по ее телу, и минутная попытка смехом рассеять пепел разочарования не удалась.

С легким вздохом облегчения он оттянул манжету новехонькой шелковой рубашки, взглянул на свои точнейшие картьеровские часы и нахмурился.

— Ты опоздаешь на свою встречу, — сказала она, поднимаясь, и впервые за все время почувствовала жгучую радость оттого, что вот сейчас он уйдет.

Люк выпрямился и пристально посмотрел на нее.

— Ты сегодня какая-то нервная. Что-нибудь случилось?

Ну да, подумала она с раздражением, тема разговора уже забыта, вычеркнута, как не стоящие внимания глупые женские капризы. Люку даже в голову не придет, что она нарочно задала этот вопрос перед самым его уходом. Не хотела отравлять последние часы, что им суждено провести вместе.

— Нет… что может случиться? — Она покраснела и отвернулась. Но ведь именно он научил ее мастерству лжи и притворства, так что пусть пеняет на себя.

— Что-то не верится. Ночью ты не спала. Она замерла. Он подошел к ней и, уверенно обхватив руками ее изящную, стройную фигурку, повернул лицом к себе.

Ощутив рядом с собой крепкие мышцы его отлично сложенного, худощавого тела, она почувствовала нарастающую слабость, с которой не имела сил бороться. Эту знакомую ему слабость и дрожь заметил и Люк, его самолюбие было удовлетворено. Он погладил пальцем ее подрагивающую нижнюю губу.

— Когда-нибудь наши пути разойдутся, — пообещал он глухо, вполголоса. — Но пока я об этом не думаю.

Господи, да понимает ли он, какую боль причиняет ей такими словами? Впрочем, его это не волнует. Точно так же он дрессирует своих подчиненных, чтобы ходили по струнке. Он говорил о каких-то акциях и денежных вкладах, но она не потрудилась вслушаться. Любовь не купишь, Люк. И расплатиться за нее тоже нельзя. И когда ты это поймешь?

Она знала, что, пока его тяга к ней не уменьшится, она в безопасности. Но ей совсем не льстило его физическое влечение, которое она когда-то наивно приняла за настоящее чувство. В те несколько дней в месяц, которые у Люка запланированы для утех и развлечений, они не расставались ни на минуту. Но последние недели были для нее сущим адом, и то, что Люк об этом не догадывался, только подтверждало, что связь между ними ослабла. Ей стало ясно, что воздушные замки, строить которые она начала два года назад, скрыли от нее реальность. Он не любит ее. Не было у него такого дня, когда бы он проснулся и понял, что не может без нее жить… а главное, такого дня никогда и не будет.

— Ты опоздаешь, — повторила она напряженно, съеживаясь под его беспощадным взглядом, ведь он мог прочесть на ее лице решение, которое она приняла этой ночью. С уходом Люк обычно не медлит.

Коварные пальцы, лежащие у нее на спине, придвинули ее ближе, другой рукой он по-хозяйски приподнял ее золотистые кудри, рассыпанные по плечам.

— Bella mia, — хрипло проговорил он по-итальянски, наклоняя свою темную голову, чтобы прикоснуться к ее влажным, приоткрытым губам.

Его врожденная, мучительная для нее чувственность сражала ее наповал. Скованная угрызениями совести, она опасливо отстранилась, пока он не успел еще ощутить исходящий от нее незнакомый холодок.

— Я неважно себя чувствую, — попыталась она оправдаться и тут же в испуге спохватилась, что может выдать себя.

— Что же ты раньше не сказала? Тебе надо лечь. — Он легко подхватил ее на руки, осыпал поцелуями, а затем отнес в спальню и уложил на неубранную постель.

Он все мешкал, хотя старался не показывать своего беспокойства. Окинув взглядом ее бледные щеки и хрупкую фигурку, он вдруг разразился насмешливой тирадой:

— Если это результат твоих дурацких диет, то терпение у меня лопнуло. Когда же ты наконец поймешь, что нравишься мне такой, какая ты есть? Хочешь довести себя до настоящей болезни? Так и знай, Кэтрин, я этого больше не допущу.

— Хорошо, — согласилась она, даже не улыбнувшись его заблуждению.

— Сегодня же вызови врача, — приказал он. — И только попробуй увильнуть, я проверю. Я напомню об этом Стивенсу.

При упоминании об охраннике, приставленном к ней, как считалось, ради ее безопасности, но гораздо более вероятно, для слежки за каждым ее шагом, она уткнулась лицом в подушку. Стивене был ей неприятен. Его бесстрастная отчужденность и подчеркнутое соблюдение дистанции пугали ее.

— А кстати, как вы с ним ладите?

— Я поняла, что ладить с охранниками мне не следует. Не поэтому ли ты уволил Сэма Холстона? — ответила она, радуясь, что он сменил тему, хоть и эта не безопасна.

— Он был слишком занят тобой, чтобы хорошо выполнять свои обязанности, — отрезал Люк ледяным тоном.

— Неправда, просто он относился ко мне по-дружески, — возразила она.

— Его нанимали не для этого. Если бы ты считала его охранником, и не более, он до сих пор был бы здесь, — сказал Люк. — А теперь мне и правда пора. Я позвоню тебе из Милана.

Он произнес это так, будто одаривал ее какой-то невероятной милостью. Хотя на самом деле звонил ей ежедневно, в какой бы точке земного шара ни находился. И вот он наконец ушел.

Когда завтра зазвонит телефон, нескончаемая трель будет разливаться в пустой квартире. Несколько мучительных минут она просто лежала, глядя туда, где он только что находился. Непостижимый, неуемный, для ранимой женщины он был настоящей пыткой. За все время их связи она ни разу не осмелилась перечить Люку. Так или иначе он всегда поставит на своем. Все ее жалкие попытки отстоять себя были все равно что следы на песке, смываемые мощной волной его куда более сильного темперамента.

Считалось, что он входит в десятку богатейших людей мира. Когда тебе двадцать девять, это впечатляющее достижение. Начинал он с нуля в мини-Италии, обосновавшейся на улицах Нью-Йорка, имея за душой лишь сообразительность и крепкую хватку. И он упорно лез вперед. Люк всегда был первым, и более всего — в собственных глазах. Ничто не манит и ничто не опьяняет человека сильнее власти. Люк добивается всего, что задумает, любой ценой, лишь бы это не задевало его личные интересы. Он привык достигать желаемого в борьбе, поэтому то, что достается легко, не представляет для него никакой ценности.

«Одинокий волк» — так журнал «Тайм» назвал его в недавней статье, стараясь проникнуть в тайну этой личности среди стаи обычных баловней успеха.

Его империя стояла не на одном техническом превосходстве. Она держалась энергией и волей одного человека, которые в сочетании с непредсказуемостью неизменно загоняли в угол конкурентов на рынке, где борьба идет не на жизнь, а на смерть. Но Кэтрин могла бы совершенно точно сказать тому журналисту, что такое Люк Сантини. Это жестокий, предельно жестокий и циничный, безжалостный человек, эгоист до мозга костей. Только дурак стал бы у него на пути… только очень неразумная женщина могла отдать ему свое сердце.

Судорожно вздохнув, она крепко зажмурилась. Все кончено. Никогда больше она не увидит Люка. Чуда в одиннадцатом часу утра не произошло. Брак невозможен, даже в виде отдаленной перспективы. Она погладила себя по округлившемуся животу. Люк начал терять ее безоговорочную покорность с того самого часа, когда она заподозрила, что носит его ребенка. Интуиция подсказывала ей, что, узнай он об этом, он обвинил бы ее в предательстве и, без сомнения, заподозрил, что она подстроила это нарочно. И она все откладывала разговор и жила в постоянном страхе, что обман раскроется. Женившись на девушке своего круга, он поднимется еще выше, хотя куда уж выше, и ему ни к чему будут последствия былых грешков. Совершенно разбитая всеми этими мыслями, она кое-как вытерла распухшие глаза и встала.

Решено, он никогда не узнает. Слава Богу, она уговорила Сэма показать ей, как действует сигнализация. Она уйдет через черный ход. Пусть отвечает Стивене. Интересно, будет Люк тосковать о ней? У нее вырвался судорожный всхлип. Он придет в ярость — из-за того, что она его бросила, и из-за того, что он этого не предвидел. Но и пальцем не шевельнет, чтобы ее вернуть. Ведь ничего особенного в ней нет, не такая уж она и красивая. Она никогда не могла понять, что он в ней нашел. Если только это не был холодный расчет хищника, почуявшего запах легкой добычи, со стыдом призналась она себе.

Разве могла она жалеть, оставляя эту жалкую жизнь? Друзей у нее не было. Какие могут быть друзья, когда главный принцип — соблюдение тайны. Не спеша, но твердо Люк отдалил ее от всего, чтобы смысл ее жизни заключался в нем одном. Порой она чувствовала такое одиночество, что разговаривала вслух сама с собой. «Какая ужасная вещь любовь», — подумала она, содрогнувшись. Когда ей было восемнадцать, она была совсем неопытна. Нельзя сказать, что два года спустя она стала умнее, но воздушных замков больше не строила.

«Arrivederci, Люк, grazie tanto», — вывела она помадой по зеркалу. Театральный жест, избитый прием. Придется его эгоизму обойтись без пяти закапанных слезами страниц, безнадежно объясняющих ему, что никто никогда не любил и не будет любить его сильнее, чем она.

Люк, а она была в этом абсолютно уверена, не ставит любовь ни во что. И притом не постеснялся использовать ее любовь как оружие против нее же и подвергать ее чувства жестоким экспериментам, пока эти чувства не стали прутьями ее собственной клетки.

— Что ты делаешь с моими книжками? Кэтрин распрямилась над картонным ящиком и встретилась с сердитым взглядом темных глаз.

— Упаковываю. Давай помоги мне, — предложила она. — Тогда и поговорим.

Дэниэл пнул ножку стула. Он был весь как натянутая струна.

— Я не хочу говорить про переезд.

— Не хочешь — не надо, только ведь этим ничего не добьешься, — сказала Кэтрин.

Держа руки в карманах, Дэниэл с мрачным видом снова пнул ножку — забавная демонстрация характера. Кэтрин медленно сосчитала до десяти. Еще немного, и она взорвется — и завизжит и будет визжать не переставая, пока ее не увезут отсюда люди в белых халатах. Почему ее сын обращается с ней так, будто она худшая и самая злая мать на свете? С натянутой улыбкой она проговорила:

— Не так все плохо, как тебе кажется. Дэниэл недоверчиво глянул на нее.

— А какие-нибудь деньги у нас есть? Захваченная этим вопросом врасплох, Кэтрин покраснела и неуверенно пожала плечами.

— Какое это имеет значение?

— Я слышал, как мама Джона говорила миссис Уитерс, что у нас нет денег, потому что, если бы были, мы бы купили этот дом и остались здесь.

Кэтрин готова была задушить женщину, болтавшую такое в присутствии Дэниэла. Хотя ему всего четыре, для своего возраста он очень смышленый. Он уже и так понимает слишком много из того, что происходит вокруг.

— Это нечестно, что кто-то может отобрать у нас дом и продать кому-то еще, хотя мы сами хотим тут жить! — закричал он во все горло.

Отчаяние, которое она прочла в его сверкающих глазах, надрывало ей сердце. К несчастью, ей нечем было утешить его.

— «Серый монах» нам никогда не принадлежал, — напомнила она ему строго. — И ты это прекрасно знаешь. Он принадлежал Харриэт, а после смерти она завещала его комитету благотворительности. И теперь те, кто этой благотворительностью занимается, решили его продать, чтобы использовать деньги на…

Во взгляде Дэниэла сверкал гнев.

— Какое мне дело до тех, которые голодают в этой Африке! Это наш дом! Где мы будем жить?

— Дрю подыскал нам квартиру в Лондоне, — сказала она ему уже в который раз.

— А в Лондон нельзя взять ослика! — яростно выкрикнул Дэниэл. — Почему нам нельзя остаться у Пэгги? Она говорила, что можно.

— У Пэгги и без нас тесно, — вздохнула Кэтрин.

— Я убегу от тебя, а ты можешь жить в своем Лондоне сколько хочешь, без Клевера я никуда не поеду! — кричал на нее Дэниэл в ярости и отчаянии. — Это ты во всем виновата. Если бы у меня был папа, он купил бы нам дом, как покупают все папы! Спорим, он бы и Харриэт вылечил… Я тебя ненавижу, ты ничего не можешь!

Выкрикнув эти злые слова, Дэниэл выбежал в заднюю дверь. Теперь он спрячется в одном из своих потайных мест в саду. И будет сидеть, проклиная жестокий мир взрослых, в котором у тебя без зазрения совести отнимают самое дорогое. Она взяла со стола письмо своего поверенного. Мальчик рассердится еще больше, когда узнает, что теперь даже провести выходные на ферме у матери Пэгги и то невозможно.

Иногда — в такие минуты, как сейчас, — Кэтрин охватывало ощущение, что им с Дэниэлом никогда не понять друг друга. Дэниэл был не похож на других детей. В два года он разобрал на части приемник, потом собрал снова, и он заработал. В три он выучил немецкий, слушая образовательные программы по телевизору. И все-таки он был слишком мал, чтобы мириться с неизбежными потерями. Смерть Харриэт уже была ударом, а теперь он должен расстаться с домом, с обожаемым осликом, с друзьями, с которыми привык играть… короче, со всем, что на данный момент составляло для него смысл жизни. Так что удивительного в том, что он напуган? И как она может успокоить его, если и сама со страхом смотрит в будущее?

Кэтрин никогда не покидало чувство, что беда поджидает ее за каждым углом. Скоропостижная смерть Харриэт лишь подтвердила ее худшие предположения. Один жестокий удар, и весь их мирный счастливый мирок рухнул. Ее словно безжалостно отбросили туда, откуда она начинала четыре года назад…

Вся жизнь тогда полетела вверх дном, с головокружительной скоростью понеслась под откос. Шансы на будущее были равны шансам летчика — камикадзе. И тут появилась Харриэт. Как недооценивали ее близкие! Харриэт… Как-то в раздражении Дрю обозвал ее «очаровательной дурочкой». Так вот Харриэт буквально подобрала Кэтрин, встряхнула и поставила на ноги. Со временем Харриэт стала для Кэтрин второй матерью.

Познакомились они в поезде. Та поездка и та встреча навсегда изменили жизнь Кэтрин. Они оказались в одном купе, и Харриэт все пыталась завязать разговор. Когда ты сплошной комок нервов и больше всего боишься разрыдаться на людях, не очень-то тянет на разговоры. Но Харриэт сумела преодолеть ее замкнутость, и она в конце концов излила ей душу и рассказала всю свою жизнь.

После она не знала, куда деваться от стыда, и охотно избавилась бы от старушки. Вышли они на одной станции. Сколько Харриэт ни твердила ей, что она «приняла правильное решение», все впустую. Точно наркоман, испытывающий муки долгого воздержания, Кэтрин буквально сгорала от жажды услышать его голос хотя бы по телефону. Виновато попрощавшись с Харриэт, она ринулась к телефонной будке, которую заметила на другом конце автостоянки.

Что бы изменилось, сделай она этот звонок? Скорее всего, он был бы непростительной ошибкой, венчающей отношения, несчастные с самого начала и до конца?

Узнать это ей было не суждено. Стремясь к будке, она бросилась прямо под машину. Чтобы поставить ее на ноги, потребовались невероятные усилия. Отходя от полученных ушибов, следующие три месяца она провела в больнице. Лишь через много дней она пришла в себя настолько, чтобы различать ласковый голос, сквозь пелену боли прорывающийся в ее мутное сознание. Это был голос Харриэт. Зная, что у нее никого нет, Харриэт сидела подле нее денно и нощно, помогая выбраться из бездны. Кэтрин не сомневалась, что, не будь тогда рядом Харриэт, ей бы не выкарабкаться.

Так что еще до его преждевременного рождения Дэниэлу уже пришлось бороться за жизнь. Появившись на свет, он запищал, чтобы привлечь к себе внимание, — хотя и не очень громко, зато требовательно и упрямо. Еще в роддоме он очаровал весь персонал тем, что проходил все стадии развития в рекордные сроки. И Кэтрин поняла, что появлению ее сына «а свет — с доставшимися ему великолепными генами — не помешал бы даже десятитонный грузовик, а не то что какая-то легковушка, сбившая его беспечную мать.

— Этот малютка отличный боец, — с гордостью объявила Харриэт, принимая на себя роль приемной бабушки с той горячностью, на какую только способна одинокая женщина. Дрю искренне любил старшую сестру, однако ее эксцентричность порядком раздражала его, да и жена, утонченная француженка Аннет, и дети-подростки попросту не оставляли ему времени для Харриэт. Поместье «Серый монах» располагалось в Оксфордшире, совсем рядом с одной из деревушек. Обветшавший старый дом был окружен несколькими акрами одичавшего парка. Здесь родились и Харриэт и Дрю, и Харриэт громко протестовала против любой попытки брата подновить ее дом. Окружающая обстановка не имела для Харриэт решительно никакого значения. Ее занимали только несчастные.

Затуманенным взглядом обвела Кэтрин скромную кухню. Это она повесила клетчатые занавески, которые шевелил сейчас врывающийся в окно ветер, покрасила обшарпанные шкафчики веселенькой оранжевой краской, купленной по дешевке на распродаже по случаю какого-то церковного праздника. Это их дом. В самом глубоком смысле. Как ей убедить Дэниэла, что он будет так же счастлив в крохотной городской квартире, если она сама в это не верит? Но, Боже милосердный, кроме этой квартирки, никаких других вариантов все равно нет.

Легкий стук в заднюю дверь, и, не дожидаясь ответа, в комнату влетела ее подруга Пэгги Дауне, высокая женщина лет тридцати с ровно подстриженными рыжими волосами. С бесцеремонностью частого гостя она плюхнулась на продавленный диван и с изумлением уставилась на картонную коробку.

— Это что, генеральная репетиция? У тебя же еще две недели впереди.

— Нет. — Кэтрин протянула ей письмо поверенного. — Дрю, к счастью, сказал, что можно пока пожить в его квартире. Мы не можем оставаться здесь до конца месяца, а раньше квартира не освободится.

— Черт возьми! И вам не дадут прожить здесь хотя бы еще неделю? — возмутилась Пэгги.

Чтобы не видеть искаженного гневом лица Пэгги, Кэтрин вернулась к упаковке посуды, надеясь, что ее подруга не вскочит на коробку из-под мыла, чтобы разразиться оттуда проклятиями по поводу завещания Харриэт и необходимости немедленного отъезда в город. В последнее время, обуреваемая лучшими побуждениями, Пэгги была очень деятельна и совершенно бесполезна.

— У нас нет никаких законных оснований оставаться здесь, — сказала Кэтрин.

— Но с моральной точки зрения это право у тебя есть, и мне кажется, что благотворительная организация могла бы проявлять больше милосердия к матери-одиночке. — Пэгги произносила свою гневную речь как бы от имени Кэтрин. — Никогда им этого не прошу. И вся эта кутерьма только из-за твоей драгоценной Харриэт!

— Пэгги…

— Прости, но я предпочитаю говорить правду в глаза. — Это пояснение было явно излишним для всякого, кто был знаком с острым язычком Пэгги. — Честно говоря, Кэтрин… мне иногда кажется, что тебя привезли сюда только затем, чтобы просто пользоваться тобой! Ты даже не замечаешь, как люди тебя используют! Какую благодарность ты получила за эти четыре года, что прожила с Харриэт?

— Харриэт пустила нас к себе, когда нам вообще некуда было идти. И ей меня благодарить не за что.

— Ты обслуживала весь дом, выполняла все ее прихоти, ковырялась во всех этих ее делах милосердия, — яростно напирала Пэгги. — И все за стол и угол, да еще за кучу тряпья! Прямо невероятный размах благотворительности!

— Харриэт была самым добрым и самым чистым человеком из всех, кого я знаю, — твердо сказала Кэтрин.

«И самым чокнутым», — чуть не прибавила раздраженная Пэгги. Конечно, эксцентричные выходки Харриэт действовали на Кэтрин меньше, чем на других, не столь терпимых людей. Она, казалось, не замечала ни того, как Харриэт громко разговаривает сама с собой, обращаясь к своей совести, ни того, как она с шумом высыпает содержимое своего кошелька на блюдо для пожертвований в церкви. Кэтрин не морщила нос, когда Харриэт приглашала попить чаю грязных и вонючих бродяг и предлагала им чувствовать себя как дома.

«Эх, Кэтрин, да если бы ты…» — эту фразу Пэгги часто начинала, да вот закончить так, чтобы было убедительно, так и не сумела. Лучшей подруги, чем Кэтрин, у нее никогда не было. Она такая добрая, благородная, самоотверженная, и это высоко поднимало ее в глазах женщины, считающей себя закоренелым скептиком. Разве можно ругать за столь бесценные качества? К несчастью, это те самые качества, благодаря которым Кэтрин и попала в безвыходное положение.

Кэтрин словно витала в каком-то ином пространстве. Глядя на эти загадочные голубые глаза, на это прелестное лицо, Пэгги не могла избавиться от ощущения, что видит перед собой ребенка, заблудившегося в непонятном мире взрослых. Кэтрин была склонна видеть в людях только хорошее и бесконечно доверять им. За ее неизменно оптимистичным взглядом на мир скрывалась ее ужасающая, наивная беззащитность. Она горячо сочувствовала чужим страданиям. Когда ее о чем-нибудь просили, ей даже в голову не приходило сказать «нет». В этой кухне всегда толпились люди с какими-нибудь просьбами — матери, которым надо, чтобы кто-то посидел с детьми, люди, которым не на кого оставить кошку, собаку или хомяка, пока они будут в отъезде. Кэтрин пользовалась здесь большой популярностью. Была бы шея, хомут найдется. А кто сделал что-нибудь для нее? Насколько было известно Пэгги, таких было раз-два и обчелся.

— Харриэт должна была оставить по крайней мере часть имущества тебе, — проворчала Пэгги.

Кэтрин поставила чайник.

— А как, по-твоему, отнесся бы к этому Дрю и его семейство?

— У Дрю и так полно денег.

— У Хантингдона совсем небольшая фирма. И он вовсе не богач.

— У него огромный дом в Кенте и квартира в центре Лондона. По-твоему, это бедность? — резко возразила Пэгги.

Кэтрин вздохнула.

— Сейчас дела у фирмы идут неважно. Дрю пришлось даже кое-что продать, так что он, должно быть, не очень доволен завещанием Харриэт, он ведь ничего не получил. Со всей землей этот дом кое-чего стоит. Ему это было бы очень кстати.

— Да еще при разводе Аннет сдерет с него все остальное, — задумчиво проговорила Пэгги.

— Она не хочет разводиться, — возразила Кэтрин.

Пэгги фыркнула.

— А что это меняет? Роман-то завела она. Так что она виновная сторона.

Заваривая чай, Кэтрин раздумывала над тем, что ждать от Пэгги терпимости в данном вопросе бесполезно. Ее возлюбленный все никак не мог решиться на разрушение ее нынешнего брака. Зато муж изменял ей направо и налево. Так что случай Аннет мало подходил для сравнения. Постоянные деловые хлопоты и двое трудных подростков осложнили брак Хантингдонов. Аннет завела роман, это потрясло Дрю. Невзирая на ее горячие мольбы о примирении, Дрю ушел из дома и направился прямиком к своему адвокату. Просто удивительно, как другие люди ведут себя в критической ситуации. Кэтрин была уверена, что она-то смогла бы простить и забыть. Но она ошибалась.

— Я надеюсь, что они смогут выпутаться из своих проблем, пока дело не зашло слишком далеко, — тихо сказала она.

— Да ему-то это зачем? Ему всего пятьдесят… красивый мужчина, все еще в расцвете сил…

— Да, конечно, — рассеянно ответила Кэтрин. Брат Харриэт был ей глубоко симпатичен, но под таким углом она никогда его не рассматривала.

— И притом не может придумать ничего лучшего, чем кататься сюда по выходным, чтобы просто поиграть с Дэниэлом, — заметила Пэгги с деланной небрежностью.

Не понимая ее настойчивости, Кэтрин засмеялась.

— Да он просто мается без семьи. Пэгги прочистила горло.

— А тебе не приходило в голову, что у него есть какой-то личный интерес?

Кэтрин недоверчиво посмотрела на нее.

— Господи Боже мой! — простонала Пэгги. — Я что, открываю тебе глаза? Его поведение на похоронах было куда красноречивей моих слов. Да если ты бралась за что-нибудь тяжелее чашки, он бросался через всю комнату, словно какой-нибудь юный Ланселот! Я просто уверена, что он в тебя влюбился.

— Влюбился в меня? — ошеломленно переспросила Кэтрин. — В жизни не слышала такой ерунды.

— Возможно, я ошибаюсь, — с сомнением проговорила Пэгги.

— Конечно, ошибаешься! — с неожиданной горячностью поддержала ее Кэтрин. От смущения у нее даже щеки порозовели.

— Да ладно, успокойся, — вздохнула Пэгги. — Однако я перекинулась с ним парой слов во время похорон. Я спросила, зачем он подсовывает тебе очередную старушку, чтобы ты ухаживала за ней…

— Миссис Энсти его крестная! — возмутилась Кэтрин.

— Которая переживет еще не одно поколение своих бесплатных сиделок, — мрачно предрекла Пэгги. — Когда я забегала посмотреть квартиру, мне хватило одного ее каменного лица. Все это я высказала Дрю.

— Пэгги, как ты могла? От меня требуется только сходить за покупками да вечером приготовить обед. Это совсем не много при том, что плата за квартиру ничтожная.

— Поэтому-то я и чувствую здесь какой-то подвох. Между прочим… — Пэгги сделала многозначительную паузу, — Дрю сказал, что я напрасно волнуюсь, он не думает, что ты особенно долго там задержишься. Как ты думаешь, почему он так сказал?

— Может, он не уверен, что я ей подойду. «Ну спасибо, Пэгги, еще одну заботу мне прибавила», — устало подумала она.

А Пэгги теребила в руках письмо от поверенного и вдруг нахмурилась.

— Если ты уезжаешь на этой неделе, значит, ты даже не сможешь побывать у меня на ферме? — огорченно проговорила она. — А я-то надеялась, Кэтрин. Вы так прекрасно ладите с моей мамой, да и мне легче.

— Да, этого Дэниэл мне тоже не простит, — пробормотала Кэтрин.

— Может, хотя бы его оставишь? — неожиданно предложила Пэгги.

— Одного?

— А что такого? Мои родители его обожают. До смерти его забалуют. А ты тем временем уже устроишься, обживешь новую квартиру. Я чувствую себя такой виноватой, что ничем не могу тебе помочь, — призналась Пэгги. — Было бы так хорошо.

— Как я могу повесить на тебя…

— Мы же друзья, правда? А Дэниэлу так будет легче перенести переезд. Бедный бродяжка, эти переживания ему совсем ни к чему, — убеждала Пэгги. — Незачем ему видеть, как ты уводишь Клевера в приют для животных, да и в перевалочной квартире Дрю ему тоже незачем болтаться. Не думаю, что он легко поладит с тамошней экономкой.

«Дэниэл вообще не слишком ладит с любым, кто смеет ему противоречить», — грустно подумала Кэтрин. Особенно он не выносит, когда с ним сюсюкают и говорят, какой он хорошенький, а он, на его беду, именно такой. Черные кудри, длинные ресницы, темные глазищи. С ней-то он бывает очень ласков, но с другими — никогда.

— Так ты можешь доверить его мне? — напрямик спросила Пэгги.

— Конечно, я…

— Значит, решено, — заключила Пэгги. Кэтрин хотела было возразить, что они с Дэниэлом еще ни разу не расставались, даже на одну ночь, но промолчала. Дэниэл любил бывать у них на ферме. За эти годы они несколько раз гостили у Пэгги по выходным. По крайней мере так он хотя бы не лишится своего долгожданного отдыха на ферме.

Шесть дней спустя Дэниэл сжал ее в объятиях и бросился к машине Пэгги. Кэтрин медлила.

— Если он заскучает по дому, позвони, — сказала она Пэгги.

— У нас больше нет дома, — напомнил ей Дэниэл. — Его отняла Африка.

Минута-другая, и они уехали. Кэтрин застыла в дверях, глядя сквозь слезы на коробки и чемоданы. Не так-то много накопилось за четыре года. Коробки отправятся в гараж к Пэгги, на следующей неделе сосед обещал отвезти их в квартиру Дрю. Она досадливо смахнула слезы. Дэниэл уехал только на десять дней, не на полгода же!

Дрю встретил ее на вокзале и подвел к своей машине. Это был широкоплечий мужчина с приятными чертами лица и спокойными манерами человека сдержанного и воспитанного.

— Сперва отвезем на квартиру ваши вещи.

— Сперва? — удивилась она.

— Я заказал в «Савое» столик. Для ланча, — улыбнулся он.

Кэтрин уже несколько раз завтракала с Дрю в обществе Харриэт, однако тогда он возил их в клуб.

— Моя фирма вот-вот заключит огромный контракт, — не без гордости сообщил он. — Между нами, дело уже в шляпе. Вечером я улетаю в Германию. А послезавтра мы подписываем все окончательно.

— Отличные новости, — заулыбалась Кэтрин.

— Честно говоря, он подоспел как раз вовремя. Еще немного, и фирма «Хантингдон» просто разорилась бы. Но это не все, что нам предстоит отметить, — добавил он. — Может, отпразднуем ваш переезд в Лондон?

— Вы скоро вернетесь из Германии? — спросила она, когда они уже выходили из квартиры.

— Дня через два, но я поживу в отеле.

— Почему? — нахмурилась Кэтрин. Он слегка покраснел.

— Когда ведешь бракоразводный процесс, приходится быть особенно осмотрительным, Кэтрин. Слава Богу, через месяц все уже закончится. Вы, конечно, считаете, что я слишком осторожничаю, но мне бы не хотелось, чтобы в связи с этим разводом трепали ваше имя.

Кэтрин страшно смутилась. Она с благодарностью приняла его приглашение пожить у него дома, даже не подумав о том, в какое положение его ставит.

— Какой ужас, Дрю. А мне и в голову не пришло…

— Конечно. Вам такие гадости и не могут в голову прийти. — Он нежно пожал ей руку. — Когда суд закончится, нам уже не придется беспокоиться о злых языках.

Последнее замечание скорее напугало ее, чем успокоило, поскольку подразумевалась степень близости, которой между ними отродясь не бывало. Но она тут же обругала себя, а заодно и Пэгги, из-за которой ей виделся скрытый смысл там, где его и в помине нет. Хотя после разрыва с Анкет они с Дрю действительно сблизились. Он стал гораздо чаще бывать в доме сестры.

В баре им вручили меню. Кэтрин мучительно углубилась в свое, напечатанные слова представлял? для нее громадную трудность. Она страдала дислексией, но старалась скрывать свой недостаток.

— Бифштекс, пожалуй.

Бифштекс — это спасение. Он встречается в любом меню.

— Вы неизменны в своих привычках, — посетовал Дрю, но — с улыбкой. Он принадлежал к тому типу мужчин, которые любят, чтобы все всегда оставалось как прежде. — А для начала?

И пошел новый круг мучений, теперь с закусками.

— Я могу заказать для вас, — предложил он.

Ее блуждающий взгляд уткнулся в спину высокого темноволосого человека, который прошел через вестибюль и вышел за дверь. Она снова метнула туда взгляд, но его уже не было. Она ошеломленно заморгала и приказала себе выбросить из головы страх узнавания, от которого у нее заледенело все внутри.

«У Бога дней много», — сказала ей когда-то Харриэт. У Харриэт всегда вертелась на языке какая-нибудь поговорка, и четыре года назад она бы тоже легко могла такое сказать. Но день состоит из двадцати четырех часов, в каждом из которых шестьдесят минут. Сколько же их должно было пройти, чтобы она могла хоть на пять минут избавиться от воспоминаний? И сколько прошло с тех пор, как она лежала ночь напролет без сна, охваченная тем мучительным чувством, которое изо всех сил старалась забыть? В конце концов ей удалось выстроить в своем сознании стену. За этой стеной она жила уже два года. И порой ей казалось, что она жива только наполовину…

— Что случилось?

В ответ на удивленный взгляд Дрю она подчеркнуто небрежно пожала плечами.

— Я увидела привидение, — пошутила она, опуская свои слишком выразительные в этот момент глаза.

— Теперь, когда вы в Лондоне, мы сможем видеться чаще… — взволнованно проговорил Дрю и взял ее за руку. — Я хочу сказать, получается у меня, правда, не слишком складно… мне кажется, я вас люблю.

Рука у нее дрогнула, из рюмки плеснулось шерри. Пробормотав извинения, она стала шарить в сумке в поисках салфетки, но подбежал официант и ловко вытер стол. Кэтрин сидела ошеломленная, мечтая оказаться где угодно, только не здесь, где Дрю выжидательно смотрел на нее.

— Я хотел, чтобы вы знали, как я к вам отношусь, — вздохнул он.

— Я… я не думала. Мне и в голову не приходило… — вот и все, что она сумела пролепетать, чувствуя, что говорит что-то не то.

— Я понимаю, вам надо подумать. — На его спокойном лице промелькнула горькая усмешка. — Очевидно, я выразился не так ясно, как мне казалось. Кэтрин, не смотрите так испуганно. Я ничего от вас не требую. Я проявил нетерпение и бестактность, прошу меня извинить.

— Я чувствую, что встала между вами и Аннет, — виновато прошептала она.

— Ерунда, — нахмурился он. — Только после того, как мы расстались, я понял, насколько хочу быть с вами.

— Но, не окажись меня рядом, вы наверняка вернулись бы к ней, — натянуто ответила она. — | Вы очень хороший друг, но…

Он снова накрыл ее руку своей.

— Я не хочу торопить вас, Кэтрин. У нас еще много времени, — проговорил он спокойно и ловко сменил тему разговора, прекрасно понимая, что дальнейшее обсуждение ничего не даст.

Они все еще сидели в Речном зале, когда она услышала этот голос — низкий, с легким акцентом, — и точно мед потек у нее по позвоночнику. Она тотчас же обернулась, повинуясь инстинкту, укорененному столь глубоко, что не требовалось ни малейшего участия сознания. Она широко раскрыла глаза от изумления, тело напряглось каждой мышцей. Бешено застучало в ушах. Дрожащей рукой она поставила на стол бокал.

Люк.

Боже мой… Люк. Это его она только что видела. Это был он. Его точеный профиль, смуглый, как у цыгана, четко вырисовывался на фоне окна за его спиной. Одной рукой он жестикулировал, поясняя что-то двум своим спутникам. Она не могла оторвать от него глаз, и это было ужасно. Тонкий орлиный нос, резко очерченные скулы, пронзительный взгляд глубоко посаженных темных глаз сливались в единый образ умопомрачительной красоты.

Он слегка повернул голову. И посмотрел прямо на нее. Никакого удивления. Никаких эмоций. Золотые, как пламя костра, глаза. У нее остановилось дыхание. Даже перестали тикать часы. Она вынуждена была сидеть неподвижно, в то время как все ее чувства приказывали ей вскочить и бежать, бежать до тех пор, пока опасность не останется далеко позади. На миг она забыла, что он, скорее всего, даже не узнает ее. На миг ее начисто парализовал ужас, идущий откуда-то из самого живота.

Люк первый нарушил это противостояние. Он сделал знак одному из своих спутников, тот немедленно, словно вышколенный лакей, вскочил со своего места и склонил голову, чтобы не пропустить ни слова хозяина.

— Я расстроил вас, — сказал Дрю. — Я не должен был начинать разговор.

Она захлопнула веки так резко, будто щелкнул затвор фотоаппарата. На нее снова нахлынул звон ножей и вилок, невнятица голосов. Ничего не изменилось, в оцепенении думала она. Когда она смотрит на Люка, никто и ничто на свете не может отвлечь ее внимания. Над губой у нее выступила испарина. Говорят, в критические мгновения перед тобой проходит вся жизнь. О да, самые глубины жизни.

— Кэтрин…

С запозданием она вспомнила о человеке, с которым завтракала.

— У меня разболелась голова, — пробормотала она. — Извините, я выйду на минутку.

Она встала, ноги у нее подгибались, она благодарила небо за то, что ей не надо идти мимо столика, где сидит Люк. Но просто выйти из зала было для нее все равно, что прогуляться по доске над кишащим акулами водоемом. Она подсознательно ожидала, что вот-вот на ее плечо опустится чья-то рука. Чувствуя себя по-настоящему плохо, она укрылась в ближайшем туалете и сунула руки под холодную воду.

А вытирая, задела золотое колечко на безымянном пальце. Подарок Харриэт, ее выдумка. Все, кроме Пэгги, считали ее вдовой. Эту ложь выдумала Харриэт и успела распространить еще до того, как Кэтрин вышла из больницы. Она не стала изобличать Харриэт во лжи. Но ее коробило, что приходится выступать под чужой личиной, хотя она прекрасно понимала, что без благопристойной выдумки Харриэт деревенское общество не приняло бы ее так радушно.

Ее по-прежнему тошнило. «Сделай вдох, успокойся. Зачем паниковать? Но как не паниковать, когда Люк рядом», — лихорадочно соображала она. Люк совершенно непредсказуем. Он может выкинуть любой номер. Но ведь и торчать здесь целую вечность тоже невозможно.

— Кажется, надвигается гроза, — сказала она Дрю по возвращении, стараясь не отклоняться взглядом ни вправо, ни влево. — У меня часто болит голова к перемене погоды.

За главным блюдом она болтала без умолку. Ее разговорчивость несколько ошеломила Дрю, но по крайней мере он не заметил, что аппетит у нее пропал. Люк наблюдал за ней. Она это чувствовала. Она ощущала на себе гипнотический взгляд его карих глаз. И ничего не могла с этим поделать. Это напоминало китайскую пытку водой. Бесконечную, безжалостную. Нервное напряжение нарастало.

А Люку все нипочем. Его спокойствие возмутительно — в свете всех причиненных ей страданий. Нет в мире справедливости, если Люк цветет самым пышным цветом, точно особо жизнестойкое тропическое растение. Сруби его, оно вырастет вновь, да еще вдвое выше и гораздо опаснее.

И все же когда-нибудь… каким-нибудь образом… какая-нибудь женщина проникнет сквозь все его доспехи. Это обязательно случится. Он должен узнать, что такое боль, которую он причиняет другим. Эта мысль спасла Кэтрин от вспышки негодования. Она представила себе Люка, стоящего на коленях, Люка, очеловеченного страданием, но тут же снова вернулась к действительности. Удержать мечту невозможно.

Углубившись в себя, она помешивала кофе. По часовой стрелке, против, снова по часовой, с запозданием насыпала сахар. Все перепуталось у нее в голове, разум застрял где-то между прошлым и настоящим. Она была просто одной из длинного списка тяжело раненных Люком Сантини. Сознание этой горькой правды ее уязвило.

— Он меня не узнал! — перебил вдруг Дрю бесконечной поток ее болтовни.

— Что-что? — переспросила она растерянно.

— Люк Сантини. Выходя, он посмотрел прямо на меня.

Внезапное открытие, что Дрю, оказывается, знаком с Люком, ее изумило. А что, собственно, ее удивляет? Они с Люком все-таки работают в одной области, хотя Дрю, конечно, стоит куда ниже. Фирма «Хантингдон» производит какие-то детали компьютеров.

— Это т-так важно? — с запинкой выговорила она.

— Это научит меня знать свой шесток, — скривившись, сказал Дрю. — Когда-то мы вместе работали, много лет назад. Теперь-то я никак не вхожу в его касту. Возможно, он меня вообще не помнит.

Память у Люка — стальной капкан. Он никогда не забывает лица. Она почувствовала себя виноватой в том, что Люк не узнал Дрю, — он не поклонился только потому, что рядом была она, только поэтому. Она тоже не будет придуриваться, делая вид, что не знает Люка. Если ты не знаешь, кто такой Люк Сантини, ты либо невежда, либо живешь на необитаемом острове.

Дрю прихлебывал кофе, удовлетворившись объяснением, что его просто забыли.

— Поразительная личность. Представьте, сколько ему пришлось рисковать, чтобы добиться своего нынешнего положения.

— А вы представьте, через скольких ему пришлось перешагнуть.

— Да, точно, — задумчиво подтвердил Дрю. — Насколько мне известно, поскользнулся он только раз. Дайте вспомнить, это было лет пять тому назад. Не знаю уж, что там у него случилось, но он дошел до того, что с него чуть не сняли последнюю рубашку.

Зная Люка, она не сомневалась, что рубашку свою он снова натянул, да еще и раздел при этом кого-то другого. В этом отношении Люк беззастенчиво придерживался правила: око за око, зуб за зуб, ну и, может быть, еще комиссионные за сделку. При мысли об этом она содрогнулась.

— Я свалял ужасного дурака, так ведь? — подавленно сказал Дрю, когда они вышли из гостиницы.

— Ну что вы, зачем так, — поспешила она его успокоить.

— Взять вам такси? — сдержанно предложил он. — Мне пора обратно в офис.

— Лучше я пройдусь. — Ее мучило, что она не сумела проявить больше такта, но его признание да плюс еще появление Люка, маячившего на заднем плане точно пиратский корабль, совершенно выбили ее из колеи.

— Кэтрин! — И прежде, чем она успела увернуться, Дрю, повинуясь внезапному порыву, прикоснулся губами к ее губам. — В один прекрасный день, хотите вы того или нет, я попрошу вас стать моей женой, и это произойдет очень скоро, — пообещал он, уже вновь вполне владея собой. — С тех пор как вы потеряли мужа, прошло уже почти пять лет. Не вечно же вы будете хоронить себя ради его памяти. А я человек настойчивый.

Он повернулся и быстро зашагал в другую сторону. Глаза у нее сразу же наполнились слезами. Запоздалая реакция на случившееся. Она почти потеряла контроль над собой. Дрю такой добрый, до мозга костей джентльмен старого образца, который предложение руки и сердца скрепляет первым поцелуем.

А она обманщица, настоящая обманщица. Она ведь совсем не та женщина, оплакивающая молодого мужа и свое трагически оборвавшееся супружество, какой он ее себе представляет. Дрю возвел ее на пьедестал.

Правда потрясла бы его. Она и ее самое теперь, задним числом, потрясает. Целых два года она была содержанкой Люка Сантини, и не заблуждалась на этот счет. Ее холили и лелеяли за то, что она ублажала его в постели. Люк никогда не смешивал секс и любовь. Это она допускала такую ошибку. Более приличное название подобного союза — «подруга». «Подруги» только очень богатых людей могут рассчитывать выйти на сцену. Люк раз и навсегда установил, что ее место за кулисами. Он и мысли не допускал вывести ее куда-то на всеобщее обозрение. Нет в ней необходимого лоска, происхождение и воспитание тут ни при чем. Даже сейчас воспоминания жгли ее точно кислота, и, чего бы они ни коснулись, все отзывалось болью, оставляло незаживающие раны.

Выбор. Жизнь и есть постоянный выбор. Порой даже самый ничтожный поступок вырастает в Каинов грех. В восемнадцать лет Кэтрин пришлось совершить несколько подобных шагов. По крайней мере ей казалось, что она их совершает. У неопытной девушки любовь побеждает и гордость, и разум. До встречи с Люком она и представить себе не могла, что любовь к кому бы то ни было может оказаться ошибкой. Может. Именно что может. Если тот человек превратил твою любовь в оружие против тебя же, тогда это ошибка, горевать о которой ты не перестанешь до конца своих дней.

С самого раннего детства Кэтрин жаждала любви. Теперь, задним числом, Кэтрин понимала, что была просто ходячей бомбой с часовым механизмом, настроенным на самоуничтожение. Мать бросила ее спустя всего несколько часов после ее рождения, эту убежденную отказницу так и не нашли. И никаких сведений о ней тоже не поступало.

Она выросла в детском доме, где была лишь одной из многих. Она любила мечтать, годами воображая, как однажды явится ее неизвестная мать и заберет ее к себе. Когда она подросла, эта надежда растаяла, и она стала мечтать о безумной страсти.

В шестнадцать она окончила школу и осталась работать в этом же доме, но он через два года закрылся. У директрисы были родственники, семья Гоулдз. Эти молодые супруги-интеллектуалы владели в Лондоне маленькой художественной галереей. Гоулдзы предоставили ей работу секретарши, но платили так мало, что ей едва хватало на жизнь, хотя ее готовность работать, сколько бы ни понадобилось, приносила им немало пользы. Дела в галерее шли вяло, открыта она по большей части была допоздна, и много раз Кэтрин приходилось дежурить там одной, когда ее работодатели уходили.

Люк забрел туда как-то сырым зимним вечером, когда она уже собиралась закрывать. Жил он в гостинице по соседству. Он просто так вышел на улицу, на плечи было накинуто белоснежное пальто, в темных волосах поблескивали капельки дождя, от него исходили волны неукротимой энергии и уверенности в себе. И тут она сделала первый роковой шаг — ослепленная и одурманенная его мимолетной улыбкой, она решила, что запирать дверь еще рано…

Поток ее воспоминаний нарушил серебристый лимузин, притормозивший чуть впереди. Она шла куда глаза глядят, сама не зная, куда забрела. Оглядевшись, она увидела, что стоит на маленькой улочке. Вдруг задняя дверь лимузина распахнулась — на тротуар выскочил Люк и загородил ей дорогу.

— Тебя подбросить?

ГЛАВА ВТОРАЯ

Кэтрин побелела как полотно и смотрела на него расширенными глазами.

— Я… я просто гуляю…

— Заблудилась? — насмешливо спросил он.

— И без тебя дороги не найду, — в том же тоне заключила она. — Как ты меня нашел?

Он протестующе взмахнул своей красивой смуглой рукой.

— Так как же? — настаивала она.

— Я ехал за тобой от самой гостиницы.

У нее перехватило дыхание. Неужели она могла подумать, что эта вторая встреча простая случайность? Неужели могла вообразить, что он отпустит ее без единого вопроса? К лимузину подлетела еще одна машина, из нее выскочили встревоженные охранники. Словно сторожевые псы — один сделал стойку у Люка за спиной, а другой дал задний ход по улице в поисках наиболее выгодной позиции. Кэтрин эта сцена показалась фантастической. И напомнила ей, какая огромная разница между этим миром и тем, в котором она обитала последние четыре года.

— Зачем тебе это понадобилось? — с трудом прошептала она.

Темные ресницы тотчас скрыли блеск его карих глаз.

— Наверно, захотелось вернуться в прошлое.

Не знаю. Может, ты объяснишь? — спокойно предложил он. — Настроение? Как ты думаешь?

Она невольно сделала шаг к ограде у нее за спиной.

— Ты не из тех, кто поддается настроениям.

— Почему ты дрожишь? — Он неумолимо надвигался на нее, она же, пытаясь сохранить пространство между ним и собой, отступала, пока не уперлась спиной в железные прутья.

— Ты свалился как снег на голову. И до смерти меня напугал!

— Ты же всегда, как ребенок, радовалась сюрпризам.

— Возможно, ты не заметил, но я уже больше не ребенок! — Чтобы бросить такие слова, требовалось мужество, но лучше было бы их не произносить.

Люк окинул ее оценивающим взглядом, отметив фиолетовую заколку, которая выполняла почти непосильную задачу удерживать ее шелковистые волосы, блузку с кружевным воротничком и пеструю вязаную юбку с ремешком, плотно обхватившим ее узкую талию. На ней и так было не слишком много одежды, а перед ним она почувствовала себя чуть ли не раздетой.

— Я вижу, Лора Эшли по-прежнему ведет бурную торговлю, — сухо сказал он.

Теперь он стоял так близко, что она могла бы до него дотронуться. Но не решалась даже поднять глаза выше его синего шелкового галстука. Костюм цвета голубиного крыла сидел на нем так элегантно, что любой позавидовал бы. Отличный покрой одежды подчеркивал его принадлежность к высшему кругу общества. Однако токи, исходившие от него, разрушали это впечатление. Ее нервы улавливали свирепую агрессию, направленную в ее сторону.

— Прошло уже столько лет, что нам теперь и говорить не о чем, — произнесли вдруг ее побелевшие губы, отвечая на не произнесенный вслух, но тем не менее понятый ею вопрос.

Он небрежно поднял руку, дотронулся пальцем до ее хрупкой ключицы, где пульсировала маленькая жилка, и мучительно медленно провел им до изгиба ее припухлой нижней губы. Кожу ее словно ожгло огнем.

— Успокойся, — ласково сказал он, небрежно опустив руку за миг до того, как она резко выбросила свою, чтобы положить конец неуместной фамильярности. В глазах его сверкнул огонек, а затем его твердые губы расплылись в широкой улыбке. — Я совсем не хотел тебя пугать. Ну… разве мы враги?

— Я о… очень спешу, — пролепетала она.

— И тем не менее не хочешь, чтобы я тебя подвез? Хорошо. Тогда давай пройдемся, — спокойно предложил он. — Или давай сядем в машину и немного покатаемся… можем даже застрять в пробке. Честное слово, сегодня у меня удивительно покладистое настроение.

— Вот как? — Кэтрин расправила плечи и решительно высвободилась из жестких объятий решетки. — Чего ты добиваешься?

— Послушай, я вовсе не предполагаю, что в автомобильной пробке мы будем заниматься тем же, чем занимались в подобных случаях раньше. — Он безжалостно следил взглядом за тем, как ее светлую кожу заливал горячий румянец. — Ну чего, подумай сама, я могу добиваться? Разве не ясно, что мне просто хочется удовлетворить свое естественное любопытство?

— Насчет чего?

— Насчет тебя. Чего же еще? — Он вздернул брови. — Не думаешь же ты, что я торчу тут посреди улицы просто так?

Кэтрин в нерешительности прикусила нижнюю губу. Она чувствовала, как в нем нарастает раздражение. Было время, когда ему стоило приказать «Садись в машину» — и она подчинялась. Он улыбается, но не стоит доверять улыбке Люка. Люк может, улыбаясь, раздавить тебя парой метко найденных слов. Она приняла решение и, не говоря ни слова, скользнула мимо него. Люк из тех, кто постоянно на виду, и ей никак нельзя позволить, чтобы ее видели вместе с ним, иначе прошлое погребет ее настоящее, которое так старательно выстроила для нее Харриэт.

Рядом с ней вырос охранник и открыл дверь лимузина. Пригнув голову, она нырнула в дальний угол обитого кремовой кожей салона. Дверь захлопнулась, и они остались в тесном замкнутом пространстве.

— Ну вот, Кэтрин… разве это было так трудно? — сладко промурлыкал Люк. — Хочешь чего-нибудь выпить?

В горле у нее пересохло. Надо восстановить утраченное равновесие.

— Почему бы и нет?

Она нервно оправила юбку, разгладила складки. Он нагнулся к бару, от его близости у нее по коже побежали мурашки. Целую вечность длилось мгновение, когда его густые жесткие волосы были так близко, что она могла коснуться их пальцами. Запах какого-то одеколона и этот неопределимый, но, Боже, такой знакомый, его собственный, ворвался в ее расширившиеся ноздри. Когда он снова распрямился, сознание невольно отметило движение мускулов под дорогой тканью, скрывавшей его широкие плечи. Боль и страдание предательски зашевелились в ней.

Она сидела, крепко сцепив руки. В нависшей тишине она, казалось, слышала удары собственного сердца. О ужас! Ее чувственное воображение отметает любую трезвую мысль. Если уж память начинает откалывать такие штуки, тело и вовсе откажется подчиняться.

Люк протянул ей бокал — и задержал в руке, чтобы вынудить ее взглянуть на него. Это была демонстрация силы, причем самая безобидная со стороны Люка, но она-то сразу все почувствовала. Она сделала несколько быстрых глотков. Они обожгли ей горло, вкус тоже показался неприятным, когда-то она была так наивна, что не решалась отказываться пить то, что ей не нравилось, поскольку считала себя неспособной оценить.

— Теперь лучше? — лениво поинтересовался Люк, со свойственной ему элегантностью откидываясь на сиденье со стаканом бренди в руке. — Ты живешь в Лондоне?

— Нет, — торопливо ответила она. — Я здесь только на один день. Я живу в… в Питерборо.

— И замужем. Должно быть, ты черпаешь в этом огромное удовольствие.

Кольцо на безымянном пальце показалось ей веревкой, сдавившей горло. Она решила сделать вид, что не замечает его сарказма.

— Когда ты вышла замуж?

— Четыре года назад. — Она сделала еще глоток, чтобы придать себе сил для новой порции лжи.

— Вот так сразу… Она уже спохватилась.

— Это был такой головокружительный роман, — поспешила она добавить.

— Да уж наверное, — медленно проговорил он. — Расскажи мне о нем.

— Ничего особенного, — пробормотала она. — Сомневаюсь, что тебя это действительно интересует.

— Напротив, — спокойно возразил он. — Очень интересует. У твоего мужа есть имя?

— Люк, я…

— Значит, мое ты еще все-таки помнишь. Вот уж не ожидал…

Она не смела оторвать глаз от своего бокала.

— Пол. Его зовут Пол. — Пытаясь преодолеть растущую неловкость, она улыбнулась. — Да не может быть, чтобы тебе хотелось все это знать!

— Поверь мне, — сказал Люк. — Ну, и счастлива ты в этом… как его?.. Питерхэвене?

— Разумеется, да.

— Что-то вид у тебя не очень счастливый.

— Не станешь же постоянно это демонстрировать, — в отчаянии отпарировала она.

— А дети?

Кэтрин обмерла, по спине побежал холодок; не удержавшись, она метнула на него быстрый взгляд.

— Нет, пока нет.

Люк был вполне спокоен. Даже собственная нервозность не помешала ей это заметить. И вдруг он улыбнулся.

— А что у тебя за дела с Хантингдоном? Этот неожиданный вопрос поставил ее в тупик.

— Я… я встретилась с ним, когда ходила за покупками. — Она замялась и, придумав, как ей показалось, блестящий довод, прибавила: — Мой муж у него работает.

— У тебя прямо день случайных встреч. — Пристальный взгляд его отливающих золотым блеском глаз зафиксировал, как у нее на лице вспыхнул румянец. — Неожиданность всегда интереснее, верно?

Она отставила стакан.

— Мне п… правда пора идти. Как… приятно было с тобой встретиться.

— Льщу себя надеждой, что ты действительно так думаешь, — небрежно бросил Люк. — А чего ты боишься?

— Боюсь? — неуверенно повторила она. — Ничего я не боюсь! — Она глубоко и прерывисто вздохнула. — Больше нам не о чем говорить.

— А по-моему, мы только начали, — возразил Люк.

Кэтрин опустила голову.

— Я не обязана отвечать на твои вопросы, — с трудом выдавила она, стараясь скрыть дрожь в голосе. На войне как на войне. С Люком можно только так.

— Пусть это будет небольшая и несколько запоздалая любезность — задним числом, — предложил Люк. — Четыре с половиной года назад ты буквально растворилась в воздухе. Не сказав ни слова, не оставив даже записки. Теперь мне хотелось бы получить кое-какие объяснения.

Она вспыхнула.

— Если в двух словах, то из всех глупостей, что я сделала, наша связь — самая большая, — отрезала она.

— И при этом ты не стеснялась, уверяя меня в обратном? — Он следил за ней из-под опушенных век. — Ночь перед своим исчезновением ты провела со мной. Ты спала в моих объятиях, ты занималась со мной любовью — и все это, зная, что уходишь…

— П… привычка, — пролепетала она.

Он сжал ее запястье и, несмотря на сопротивление, притянул к себе.

— Привычка? — взревел он.

Язык прилип у нее к гортани. Она беззвучно кивнула и отпрянула, наткнувшись на свирепую ярость, которую прочла в его изменившемся взгляде.

— Ты делаешь мне больно, — прошептала она. Он брезгливо отпустил ее запястье.

— В таком случае примите мои комплименты блестяще разыгранному спектаклю. Благодаря привычке ты исполнила свою роль с редким энтузиазмом.

Ее захлестнула волна ощущений, которым она не позволяла даже на миг вырваться из глубин подсознания, и она покраснела до корней волос. Вспоминать об этом было равно самоистязанию. Той ночью в самой глубине души она сознавала, что больше — ей с Люком не бывать. Переполненная горечью, с несвойственной ей решимостью она разбудила его на рассвете, ее отчаяние искало выхода в физической близости. Нет муки сильнее, чем любить того, кто тебя не любит.

— Не помню, — соврала она, ненавидя его до такой степени, что скрыть это стоило — ей невероятных усилий. С ним она становилась непохожей на саму себя. Вот и теперь. Она перестала быть той Кэтрин, которая умела понимать и прощать. Любовь к Люку обошлась ей слишком дорого.

— Привычка, — повторил он снова, но совсем тихо. Ее била дрожь.

Чисто случайно ей удалось уязвить его, задев примитивные основы его мужской сущности, силу которой редко, если вообще хоть когда-нибудь, рисковали подвергать сомнению представительницы ее пола. Она была далеко не единственной, кто позволял Люку ставить себя в глупое положение. На какие только уловки не пускались женщины, чтобы привлечь к себе его внимание! А уж на что они шли, чтобы его удержать! Последняя мысль принесла Кэтрин некоторое удовлетворение.

Женщины были для Люка Сантини лишь игрушками в свободное от работы время. Он легко сходился с ними, но так же легко и бросал. По пути на вершину Люк не позволял себе потратить на женщину ни капли сил, предназначенных для одной-единственной цели. Женщины в его жизни были… разумеется, были. Это был самец с наивысшими показателями. Но ни одна из них не заняла никакого места в его душе, никогда не завладела его холодным, расчетливым умом.

— Мне надо идти, — повторила она, но, наткнувшись на его горящий взгляд, почувствовала, что идти ей вовсе не хочется.

— Дело твое.

С непонятным равнодушием он наблюдал, как она взяла сумочку, вылезла из машины и встала на тротуар ватными ногами на своих обычных высоченных каблуках.

С трудом оторвав взгляд от его смуглого лица, она захлопнула дверцу и зашагала через улицу. Она чувствовала себя совершенно измотанной и разбитой. Столько лжи, думала она, мучаясь чувством вины. Столько лжи — и все ради Дэниэла. Не то чтобы Люк мог принести Дэниэлу какой-нибудь вред, но лучше мальчику ничего не знать. Так спокойнее. Люк терпеть не может осложнений и обременительных обязанностей. А незаконнорожденный сын неизбежно станет для него и тем и другим.

С легким удивлением она покачала головой. Если не брать в расчет одного всплеска, Люк был слишком… слишком спокоен. Не то чтобы она ожидала чего-то другого, но что-то все-таки было не так. Она бы голову дала на отсечение, что в «Савое» он был просто в бешенстве. Но это, конечно, ей только показалось. В конце концов, на что ему так уж злиться? Четыре года — немалый срок, напомнила она себе. И он наверняка не думал о ней. Не будет же человек упорно напоминать тому, кто ему небезразличен, о его унижении. Во всяком случае, так считала Кэтрин.

Воображение перенесло ее к моменту их первой встречи. В награду за визит в галерею она предложила ему экскурсию на высшем уровне. Никогда раньше ей не приходилось сталкиваться с таким блестящим, умным и неотразимым мужчиной. Люк, которому наскучило одиночество и в то же время развлекать женщину не очень-то хотелось, был не прочь, чтобы его самого развлекали.

Он улыбнулся ей, и голова у нее пошла кругом, она не понимала даже, что говорит. А ему хоть бы хны. Ушел, не назвав даже своего имени, хотя перед уходом сказал: «Вам нельзя оставаться тут одной. И нельзя так вести себя с незнакомыми людьми. Многие могут принять это за приглашение к действию, и тогда вам уже ничто не поможет».

И, уже спускаясь по лестнице, в последний раз кинул на нее взгляд своих отливающих золотом глаз. Что же он видел тогда? Совсем еще девочку, правда хорошенькую, в которой, к величайшей ее обиде, видели только ребенка.

Между тем тогда она была непоколебимой оптимисткой. Если он пришел один раз, значит, может прийти еще. Однако второй визит Люк нанес только через два месяца. По правде говоря, он бродил между картин с весьма умеренным интересом, а она без умолку тараторила с той же открытой доверчивостью, от которой он предостерегал ее в прошлый раз. А на пути к выходу большую часть времени он через плечо смотрел на нее.

— Подожду, пока вы закроете. Было бы приятно познакомиться с вами поближе, — лениво процедил он.

Он сделал это предложение небрежным тоном и в самую последнюю минуту, а ее согласие принял с совершенно непростительным равнодушием. Задело ли ее это? Чертовски!

— Целый день просидел взаперти. Неплохо бы прогуляться, — сказал он, когда она, едва дыша, выбежала к нему.

— Я не прочь, — согласилась она. Предложи он ей прыгнуть в Темзу, она бы тоже с радостью согласилась. Отобрав у нее пальто, он ловко помог ей одеться, и его аристократичные манеры насмерть поразили ее воображение.

Их первое свидание было… необычным. Он заставил ее пройти пешком столько, что у нее ноги отваливались, а потом поил кофе в ночных кафе на Пиккадилли. Она даже не представляла себе, кто он такой, и это ему очень нравилось. Он сказал только, что вырос в Нью-Йорке, что его мать, отец и сестры погибли в авиакатастрофе. Она в ответ рассказала про себя, как всегда подшучивая над своим неизвестным происхождением.

— Я, возможно, еще позвоню, — сказал он, усаживая ее в такси, и отправил домой, даже не поцеловав на прощание.

И не звонил. Прошло шесть, нет, почти семь мучительных недель. Ею овладело отчаяние. И когда она окончательно потеряла надежду, Люк появился снова. Без всякого предупреждения. При виде его она от радости разрыдалась, и остановить поток слез ему удалось только поцелуем.

После этого поцелуя он мог оказаться хоть бандитом… ей было все равно! Чувства ее не изменились бы ни на йоту. Она влюбилась — безумно, безнадежно, и в самом потайном уголке души была убеждена, что он испытывает то же. «Боже, как романтично!» — подумалось ей, когда он преподнес ей белую розу. Она даже засушила ее, чтобы сохранить этот замечательный цветок для потомков…

Какая все-таки мерзкая штука память! У Люка не было даже намека на романтическую жилку. Он просто подбирал подходящую любовницу — с тем же хладнокровием и тактическими уловками, какими привык пользоваться в деловой сфере. Шаг первый: произвести впечатление. Шаг второй: внушить, что жить без него ты не можешь. Шаг третий: схватить добычу. Ее обольстили так ловко и умело, что она даже не поняла, что происходит.

Если имеешь дело с простой девушкой, обвести ее вокруг пальца вовсе не сложно. Что и сделал Люк. С равным успехом она могла лечь на рельсы перед мчащимся поездом. Ее противник с самого начала играл краплеными картами.

Выйдя на людную улицу, она взглянула на часы и удивилась, что уже так поздно. Забывшись, она прослонялась весь день. Скорее к автобусной остановке.

Когда Кэтрин вошла в квартиру, экономка Дрю, миссис Багл, уже надевала пальто, чтобы идти домой.

— К сожалению, я была занята и не приготовила вам обеда, миссис Пэрриш, — сухо заявила она.

— Ну и прекрасно. Я привыкла все делать сама. — Она наткнулась на холодный, неодобрительный взгляд этой неизменно вежливой женщины.

— Хотела вас предупредить, что мистер Хантингдон очень торопится с разводом, — продолжала миссис Багл обвинительным тоном. — И если мистер Хантингдон женится во второй раз, я буду искать другое место.

Кэтрин не нашлась, что сказать в свое оправдание. Сделав этот прощальный выстрел, миссис Багл удалилась, хлопнув дверью. Со смешанным чувством раздражения и обиды Кэтрин подумала, что выходка экономки была естественным завершением этого по-настоящему чудовищного дня.

Значит, она разрушительница брака, так, что ли? Претендентка. И к этому заключению придет не одна миссис Багл. Роман Аннет Хантингдон тайна за семью замками, и знают о нем единицы. Боже милостивый, ну как она могла не заметить чувств Дрю?

Харриэт была всей душой против развода брата. И свое мнение она высказала Дрю столь откровенно, что он разозлился и заартачился куда сильнее, чем в тот момент, когда действительно переживал и мучился, узнав об измене жены.

Не переборщила ли она сама с сочувствием, когда пыталась загладить горячность Харриэт? А когда Дрю предпочел говорить с ней, не слишком ли внимательно она его слушала? Ей было его очень жалко, но она вовсе не хотела оказаться вовлеченной в круг его семейных проблем. Господь свидетель, она только слушала, ничего больше… а Дрю, ясное дело, счел это за поощрение.

Теперь остается только немедля покинуть эту квартиру. Но как? После того как она внесла миссис Энсти деньги за месяц вперед, у нее осталось меньше тридцати фунтов. Пэгги столько раз ругала ее, что она не требовала никакой платы за то, что обслуживала Харриэт, которая отпустила экономку почти сразу после появления в доме Кэтрин. Но Харриэт, которая, не надо забывать, готова была отдать последний грош любому, кто нуждался в нем больше ее, виновато подумала Кэтрин, и притом совершенно не понимала, как мало у нее на самом деле денег, была просто не в состоянии платить ей что-нибудь.

Да и какая разница! А разницы и в самом деле не было, пока Харриэт была жива. Кров и пища у нее всегда были, так что у нее было сколько угодно способов сводить концы с концами. Она присматривала за чужими детьми, отрываясь, правда, при этом от забот о Харриэт и Дэниэле, но это давало кое-какие средства на непредвиденные расходы. Разводила овощи, бралась перешивать платья, присматривала за животными в отсутствие хозяев… Как-то они всегда выкручивались. Но сейчас неопределенность будущего нависла над ней огромной черной тучей.

Она решила, что придется обратиться в службу социальной помощи и попросить поддержки, пока она не встанет на ноги. А когда Дрю вернется из Германии, решила она, надо сразу рассказать ему правду о прошлом. Если у него к ней, как она подозревала, просто мужское влечение, он в ней сразу разочаруется. Правда, в этом случае она потеряет друга, которого ценила. Когда под ней с треском рухнет пьедестал, Дрю, естественно, почувствует себя обманутым.

В половине седьмого вдруг позвонили в дверь. Она попыталась не обращать на звонок внимания, опасаясь, как бы еще кто-нибудь не вывел из ее присутствия в этой квартире неверного умозаключения. Но тот, кто нажимал на кнопку звонка, был, к сожалению, настойчив, и на третьей заливистой трели нервы ее не выдержали.

Это был Люк. Первые десять секунд ей казалось, что это галлюцинация. Придя в себя и перестав кусать ноготь, она медленно отвела руку от двери.

— Люк?.. — пролепетала она.

— Так ты, значит, все еще не уехала в свой Питерборо? Или Питерхэвен? — С неожиданной грустью он прикрыл свои чудные глаза. — Похоже, ты не очень твердо уверена в своем адресе. Не умеешь ты врать, сага. Честное слово, ты так неумело врешь, что удивительно, как ты вообще решилась меня обманывать. С тех пор как ты села в машину, ты не произнесла ни слова правды…

— Неужели? — с трудом выговорила она, не в состоянии заставить свой ум работать как следует.

— Знаешь, почему я дал тебе сегодня уйти? — Резким движением руки он захлопнул дверь.

— Н-нет.

— Я был в таком состоянии, что, если бы ты соврала еще раз, мог бы тебя ударить, — отчеканил он. — Как ты решилась меня обманывать?

Это было явное поражение. Она беспомощно глядела на него. Он и так-то был очень высок, а в этой прихожей, где едва ли нашлось бы место упасть пресловутому яблоку, был совсем неуместен.. В своем мрачном величии он смахивал на средневекового рыцаря. И был смертельно опасен. Когда он сунул смуглую руку в карман отлично скроенных брюк и материя натянулась на крепких бедрах, ее пронзил трепет чувственного наслаждения, и она крепко зажмурилась.

Неужели она надеялась сохранить душевное равновесие? Не почувствовать ничего к этому человеку, которого когда-то любила, чьего ребенка родила в ужасном одиночестве? Она поняла, почему выползла из его машины в таком смятении — ей пришлось бороться с собой и подавлять чувства, которые казались ей давно умершими.

Такого человека, как Люк Сантини, женщина может встретить только раз в жизни, и то если повезет. И после этого волей-неволей всех мужчин она будет сравнивать с ним. Она вдруг с ужасом поняла, что все годы с тех пор, как она покинула ту квартиру на Манхэттене, ни один мужчина не показался ей физически привлекательным. И для нее не было никакой жертвы в отказе от секса, который раньше значил для нее так много. Теперь же, после встречи с Люком, все переменилось.

Повисло долгое молчание.

— Cristo, сага! — произнес он тихим голосом. — О чем ты думаешь? У тебя такой вид, будто ты вот-вот грохнешься на колени и будешь молить об избавлении…

Она взмахнула ресницами.

— Правда?

Это называется — тянуть волынку. Что он здесь делает? Что ему от нее нужно? Когда он понял, что она врет? Господи, неужели он догадался, что у нее есть ребенок? Но каким образом? При мысли о том, что ей грозит, она побелела.

Не утруждая себя ответом, он подошел к двери в кухню, распахнул ее и заглянул внутрь. В полном замешательстве она наблюдала, как он повторил эту операцию со всеми остальными дверями, что смахивало на настоящий обыск. Кого он искал? Потенциальных свидетелей? Ее мифического мужа? Или ребенка? От страха ее прошиб пот. В деловом мире Люк был известен своим сверхъестественным чутьем. Он всегда замечал то, чего не замечают другие. Он легко догадывался о том, что хотели от него скрыть. Дай он себе труд сконцентрироваться и как следует пошевелить мозгами над ее исчезновением, он мигом бы вычислил, что она была беременна.

— Ты что, ради развлечения битых три часа таскала моих охранников по всему городу? — поинтересовался он сладким голосом, оторвав ее от панических мыслей.

— Я таскала?.. — О чем это он? Она недоверчиво уставилась на него.

— Да никто тебя не выслеживал, сага. Ты все та же. Бродила как во сне, так и норовя попасть под колеса. — Гибким движением он опустился в кресло и, сжав губы, обвел комнату взглядом. — Ни зелени, ни цветов, ни ярких занавесок с оборками… Либо ты живешь здесь совсем недавно, либо он подчинил тебя своему вкусу. Dio, он достиг куда большего, чем я…

Последнее, сказанное как бы в сторону, сбивало с толку не меньше, чем вся предыдущая речь. Она невольно покраснела, вспомнив его едкие замечания насчет ее старомодных предпочтений в ущерб сугубо современному стилю, который нравился ему. На нее нахлынули воспоминания, взбунтовавшаяся память подсовывала ей одно за другим — то ванную комнату со свечами, то кровать с балдахином, утопающую в кружевах…

Разница между ними доходила до смешного даже в таких пустяках. Трудно было найти двух более несхожих людей. Она мечтала о самых простых вещах — любви, семье, детях.

А Люк ни о чем не мечтал. Мечты не относились к миру реальности и потому не могли привлечь к себе его внимание. Он подчинил свою жизнь ритму карьерного восхождения. Достигал одной цели и устремлялся к следующей. Ему и в голову не приходило, что он может сорваться.

Чтобы Люк добился меньшего, чем хотел, — такого и предвидеть было невозможно. Когда ее одолевали мысли о том, как мало добилась она в сравнении с тем, о чем мечтала, горечь в ней превращалась в камень обиды.

— Чувствуй себя как дома. — Этот сарказм был так на нее не похож, что Люк обернулся и в изумлении уставился на нее.

— Не надо так со мной разговаривать, — выдохнул он почти с угрозой.

— Я говорю с тобой так, как считаю нужным! — отпарировала она.

— Что ж, вольному воля, — сказал он. — Попробуй еще хоть раз!

— Сомневаешься? — Ее решимость проистекала из уверенности, что в этой квартире он не обнаружит Ни самого Дэниэла, ни намека на его существование.

— На твоем месте я бы не стал рисковать, — ответил Люк. — Тебя подводит привычка ставить не на ту лошадь. Так что перевес всегда будет на моей стороне.

Она решительно вздернула подбородок.

— Я тебя не боюсь.

— И напрасно.

Сидящая в ней Жанна д'Арк ощутила удар по самолюбию.

— Ты что, пытаешься мне угрожать?

— Насколько мне известно, я никогда не пытаюсь угрожать кому бы то ни было. — Он произнес это с ужасающим спокойствием.

Она опустила голову.

— Мне нечего тебе сказать.

— Зато мне есть что.

— Я не хочу тебя слушать. — Она резко скрестила руки, чтобы скрыть, как они дрожат, и, повернувшись к нему спиной, уставилась в окно

— Когда я разговариваю с человеком, я предпочитаю, чтобы он смотрел на меня, — насмешливо сказал Люк.

— А мне не хочется на тебя смотреть. — Она с ужасом поняла, что вот-вот разрыдается. Будь ее воля, она была бы отсюда в тысяче миль.

— С тех пор как я сюда вошел, я веду изумительную беседу с самим собой. — Саркастический намек на односложность ее реплик вернул на ее щеки столь недостающий им румянец. — Возможно, я взял неверное направление.

Набрав побольше воздуху, она выпалила:

— Я хочу, чтобы ты ушел. Он вздернул брови.

— Ты к кому обращаешься, ко мне или к ковру?

Она обернулась, все до последней мышцы лица у нее напряглись, но она не произнесла ни слова, боясь, что голос у нее дрогнет, и не решаясь встретиться с ним глазами.

— Давай обойдемся без вымышленного мужа, чье имя тебе даже не сразу удается припомнить, — проворковал Люк очень миролюбиво. — Я не верю в его существование.

— Не знаю, с чего ты это взял. — Его слова застигли ее врасплох, и она с ужасом поняла, что ответила крайне неудачно, — чтобы сыграть убедительно, следовало выказать удивление и возмущение.

— С тобой я не хочу играть в эти игры. — Она съежилась под пущенным в нее пристальным взглядом, подчинившим ее своей воле. — Со всеми остальными — пожалуйста, но с тобой — нет. Я видел вас с Хантингдоном возле отеля. Ты, конечно, воображаешь, будто колечко может придать тебе видимость достойного положения. Чушь это! — категорически отрубил он. Ее охватило отчаяние.

— Ты не так все понял.

— Вот как? Не думаю, — пробурчал Люк. — Не беспокойся, с ним все в порядке… хотя он летит в Германию заключать контракт, которого ему не видать как собственных ушей.

— Что-что?

— Мне кажется, на слух ты не жаловалась.

От невыносимого напряжения она словно окаменела.

— Что ты собираешься сделать с этим контрактом?

— Только немножко повлиять на его подписание, — отрезал Люк. — А моего влияния будет достаточно.

— Но за что? Я имею в виду, Дрю-то за что? — убитым голосом спросила она.

— К несчастью для него, он владелец этой квартиры. — Люк послал ей горящий взгляд, в котором светилась неприкрытая угроза. — Если кто-то заходит на мою территорию, пусть пеняет на себя. Если всем все спускать, уважать мои границы не будет никто. Неужели ты думала, что я осыплю его благодарностями за то, что он отнял у меня женщину?

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Кэтрин побелела. Слишком много ударов для одного раза. Ей казалось, что она тонет и сейчас задохнется. Потрясение парализовало весь ее организм — от мозга до кончиков пальцев.

Люк глядел на нее без тени жалости. Она ощущала накопившееся в нем злобное ожесточение. Его окружала темная аура, испускавшая волны ярости. Это была пугающая, незнакомая ей сила, ведь до сих пор, когда дело касалось ее, Люк всегда держал себя в руках. Он вообще старался скрывать свои чувства. Люди, дающие выход гневу, теряют власть над ситуацией. Такие просчеты были не в натуре Люка. Или так ей казалось…

Она попыталась сглотнуть. Облизала кончиком языка пересохшие губы.

— Я не твоя женщина, — проговорила она неуверенно.

Его золотые глаза были почти не видны из-за темных ресниц.

— Ты была ею два года, ты принадлежала только мне, как не могла принадлежать ни одна другая женщина. Некоторые вещи изменить нельзя. В «Савое» ты не смогла отвести от меня глаз.

— Ничего подобного! — Его заявление так напугало Кэтрин, что она на миг забыла об опасности, грозящей Дрю.

— Неужели? — Она представила себе сытого тигра, лениво наблюдающего, как резвится его будущая добыча. Он не отрываясь смотрел на нее горящими глазами. — Уверен, что так. Не будем спорить. На меня ты произвела именно такое впечатление. И я этого не отрицаю. Какое-то «не пойми что», совсем непрошеное и вроде бы желанное чувство, которое тем не менее не умерло за шесть с половиной лет. Тебе это о чем-нибудь говорит?

Кэтрин, нахмурив брови, старалась уследить за его мыслью, но стоило ей приблизиться к пониманию, как недоверие отбрасывало ее назад.

— Многие браки не выдерживают такого срока, — нежно проговорил Люк. — Кэтрин, я хочу, чтобы ты вернулась.

Она провалилась в бездонный колодец, где царила такая тишина, что казалось, слышны удары ее сердца, которое колотилось так сильно, что вот-вот выскочит из груди. Горло ее дергалось, но из него не вылетало ни звука, словно она утратила дар речи. Возбуждение достигло такой степени, что она лишилась даже способности рассуждать.

— Ты, должно быть, самая скромная из всех женщин, каких я знаю. Неужели ты могла подумать, что я стал бы затевать всю эту кутерьму ради меньшего? — Люк подошел к столу, открыл графин и, взяв с подноса стакан, плеснул в него бренди.

— Не могу поверить своим ушам, — промямлила она.

— Пусть тебя утешает, что я не сказал и четверти того, что мне бы хотелось. — Люк поднес стакан к ее безжизненным пальцам, прижал их своей рукой, чтобы она его удержала, и это легкое прикосновение отозвалось в ней новой мукой. — Похоже, ты довольна моей сдержанностью.

Она смутно ощутила, что чувствует кролик, загипнотизированный светом фар на шоссе. Эти золотые глаза умели завораживать. Одним глотком она выпила бренди, и в горле полыхнул огонь. Но оцепенение прошло, и вернулась способность рассуждать.

— Неужели… ты и правда думаешь, что я живу с Дрю? — спросила она, передернувшись от отвращения. — Ты ведь на это намекаешь?

— Я никогда не намекаю, сага. Я утверждаю.

— Да как ты смеешь! — вскрикнула Кэтрин. Люк невозмутимо глянул на нее.

— Он наверняка женат, а по возрасту годится тебе в отцы, так что выглядит это довольно противно.

Она поняла, что битва проиграна. В его последних словах содержался приговор.

— Он не сделал ничего плохого! — горячо запротестовала она. — Дрю самый хороший и порядочный человек из всех, кого я видела!

— И он всего только изменяет жене с женщиной, которая вдвое его моложе, — заметил Люк едко. — Хочу предупредить тебя, сага. Я не желаю больше слышать от тебя этого имени.

Кэтрин была так поглощена защитой Дрю, что даже не услышала его последних слов.

— Он не изменяет жене. Они уже год не живут вместе. Через месяц они разводятся!

— Знаю, — перебил Люк, выбивая почву у нее из-под ног. — А лучше бы ему было остаться с женой. Для его же блага.

— Блага? — прошептала она, вспомнив, что он говорил несколько минут назад. — Ты хочешь ему навредить…

— Нет, в золоте искупать! — возразил он ледяным тоном.

— Нет, ты этого не сделаешь! — закричала она с мольбой.

Он внимательно посмотрел на нее и прикрыл глаза.

— Как скажешь. — И как-то очень по-итальянски пожал плечами. — Нам надо обсудить гораздо более важные вещи.

Внутри у нее шевельнулся болезненный комок. Под этим великолепным костюмом скрывался хищник с ухватками неандертальца, которому незнакомо слово «совесть».

— Хотя это абсолютно тебя не касается, — с трудом проговорила она, — но между мной и Дрю ничего не было.

— Меня касается все, что касается тебя.

Ей совсем не хотелось все это обсуждать, но ее слишком волновала судьба Дрю.

— Почему ты хочешь разорить фирму «Хантингдон»? Что он тебе сделал?

— Ты меня спрашиваешь? — зарычал он. — Ты живешь у него в квартире и после этого еще спрашиваешь?

— Здесь совсем не то, что тебе показалось.

— Именно то. Самый настоящий разврат. — При этих словах ноздри у него раздулись.

— То же, что было у нас? — не смогла она удержаться от сравнения.

— Cristo! — В гневе он даже вздернул руки. — Как у тебя язык повернулся? Ни к одной женщине я не относился, как к тебе!

Самое ужасное заключалось в том, что он произнес это с неподдельной искренностью. Он действительно верил в то, что говорил. Она сжала зубы, чтобы не сорваться.

— И что я за это получил? Скажи мне! — простонал он с исказившимся от гнева лицом. — Намарала на зеркале какие-то каракули, которые и прочесть-то невозможно! Я верил в тебя, словно ты была моей женой, а ты обманула мое доверие. Ты вонзила нож мне в спину.

Ей следовало бы быть готовой к такому взрыву, но она не была готова. Вся его хваленая сдержанность улетучивалась прямо на глазах, уступая место самой обыкновенной ярости, причиной которой был не кто иной, как она. Она.

— Люк, я…

— Стой где стоишь! — Он отдал приказ, точно щелкнул бичом, запретив ей отступление к двери. — Кэтрин, ты провела со мной два года. Два, — повторил он, и каждая клетка его подтянутого, сильного тела дрожала от гнева. — И вот ты исчезаешь. Получил я хоть что-нибудь за эти пять лет? А? Я не удостоился даже почтовой открытки! Я тебя разыскивал. Я переживал, не умираешь ли ты где-нибудь с голоду. Я беспокоился о том, как тебе удалось устроиться в жизни. Я боялся, не попала ли ты в аварию, не умерла ли. И где же я тебя встречаю? — кричат он, все возвышая голос. — В «Савое» с другим мужчиной!

У Кэтрин ноги приросли к полу. Ей еще не случалось видеть Люка в таком возбуждении. Как завороженная следила она за его метаниями по комнате.

Так он о ней беспокоился? Неужели он и правда о ней беспокоился? В голове это не укладывалось. Уходя, осторожно, точно вор, крадясь по коридору к запасному выходу, она пробовала представить себе его реакцию на свое исчезновение. Недоумение… оскорбление… презрение… безразличие. Ей и в голову не приходило, что он будет о ней беспокоиться, тем более ее разыскивать.

Странным образом она и сама не понимала почему, но эта мысль ее беспокоила, и она решила не оправдываться. Одно было хорошо: Люк не подозревал о существовании Дэниэла. Хотя бы этот страх отпустил, и она могла снова подумать о Дрю.

— Оставь Дрю в покое, — попросила она. — Этот контракт ему необходим.

— Это все, что ты можешь мне сказать? — В глазах у него застыл холод.

Она глубоко вздохнула.

— Он разорится, если не получит этого контракта.

— Знаю, — криво усмехнулся он.

— Если ты сердишься на меня, так вреди мне. Не могу поверить, что ты и правда собираешься причинить вред Дрю, — призналась она.

— Придется поверить, — возразил он.

— Я хотела сказать… — она растерянно теребила собственные руки, — ты пришел… ты говоришь, хочешь, чтобы я вернулась, но это совершенно невозможно, — закончила она дрогнувшим голосом.

— Нет?

— Нет! И я не понимаю, зачем ты это затеял! — закричала она.

— Может, попробуешь?

Она не хотела смотреть на него. Он сделал ей слишком больно. Присутствие Люка пробуждало в ней страх, сродни страху ребенка, хоть раз обжегшегося огнем. Воспоминание о страданиях воздвигало между ними непреодолимый барьер.

— И пробовать не стану, — сказала она упрямо. — Ты для меня — эпизод из далекого прошлого.

— Эпизод? — не веря своим ушам, воскликнул он. — Мы прожили два года!

— Девятнадцать месяцев, и каждый из них был ошибкой, — поправила Кэтрин, постепенно утрачивая бдительность.

— Madre de Dio. — На скулах у него заиграли пятна. — Прямо какая-то череда стоянок на одну ночь.

Она вздрогнула.

— Не знаю. Мне часто казалось, что именно так.

— Как ты можешь так говорить? Я всегда относился к тебе с уважением! — выдавил он.

— Это называется уважение? — У нее вырвался полузадушенный смешок. В этот миг и ею овладела ярость. Будь она тигрицей, она разорвала бы его на части. Бессилие вылилось в злую насмешливость. — Когда я смотрю на тебя, то никак не могу понять, как я могла когда-то иначе к тебе относиться.

— Все время, что я здесь, ты смотришь куда угодно, только не на меня, — сухо заметил Люк.

— Люк, я тебя ненавижу. Я ненавижу тебя до такой степени, что, если бы ты лежал мертвый у моих ног, я плясала бы на твоих костях! — в бешенстве прокричала она.

— Будущее, как видно, обещает много интересного.

— Для нас с тобой оно не будет общим! — Ни с кем раньше Кэтрин до такой степени не теряла контроль над собой. Стоит тут с таким видом, будто ублажает сбежавшего из-под надзора полоумного, а сам спокоен как чурбан и пропускает мимо ушей все, что она говорит. — Я не собираюсь плясать под твою дудку, как все твои подчиненные! Вернуться? И думать забудь! Один раз ты меня уже использовал, и я лучше умру, чем позволю тебе это еще раз! Я любила тебя, Люк. Я любила тебя гораздо больше, чем ты заслуживал…

— Знаю, — тихо сказал он.

Лихорадочный румянец вспыхнул у нее на щеках, огонь побежал по телу, обжигая все до последней клетки.

— Что ты имеешь в виду… под этим «знаю»? Разве у тебя есть орган, которым ты мог это почувствовать?

Он метнул в нее пристальный взгляд.

— Я думал, это говорит в мою пользу.

— В твою пользу? Наоборот, все, что ты со мной сделал, становится еще более непростительным! — Кэтрин овладел новый приступ ярости. — Когда ты брал то, что я могла тебе дать, ты всегда старался расплатиться, словно я какая-нибудь шлюха, которую ты подобрал на улице! Он сжал челюсти.

— Я мог допустить ту или иную ошибку, — проговорил он после долгого молчания, — но, если наши отношения тебя не устраивали, ты могла об этом сказать.

— Вот как? Сказать? — Кэтрин едва могла говорить от бешенства. — Бог тебе судья, Люк, потому что я тебя простить не могу! Позволь только сказать тебе одну вещь. Ты можешь пойти и купить все, что тебе заблагорассудится, но меня ты купить не можешь. Я не вхожу в число товаров. Я не продаюсь. Цены не существует, так что ничего не поделаешь!

Вся дрожа, она отвернулась от него, чувства в ней бушевали. Она и представить себе не могла, что когда-нибудь будет кричать на Люка так, как кричала только что. Никакого удовлетворения она не чувствовала, только боль. Отчаянную боль, которая охватила все ее существо. Эта боль происходила от того, что он стоял рядом. Она поклялась когда-то, что больше у него такой возможности не будет. Что она не даст ненависти отравить воздух, которым она дышит. Но стена в ее сознании рушилась кирпич за кирпичом, и чувства, похороненные за ней, со всей силой мщения вырвались на свободу. А с этими чувствами пробудились и воспоминания, которые она так мучительно старалась уничтожить…

В тот день он подарил ей розу и усадил в лимузин. Даже положение Золушки не было столь завидным. Не было даже хрустальной туфельки, которую можно потерять в полночь. Он подхватил ее и увлек в тот мир, о котором раньше она только читала в журналах. Он наслаждался ее доверчивостью, простодушием, ее неумением скрыть радость оттого, что они вместе. Пять дней она купалась в море восторга. Чудесные ночные клубы, где они танцевали ночи напролет, еда в ресторанах при неверном свете свечей… и последний вечер в Лондоне — разумеется, в его гостиничном номере.

Но даже здесь Люк оказался непредсказуем. После обеда, когда она дрожала, совсем потеряв голову в его объятиях, он отстранил ее с каким-то подчеркнутым самоотречением. «На Рождество я еду в Швейцарию. Поедем со мной?» — лениво проговорил он, словно предложил просто перейти на другую сторону улицы.

Она была потрясена, смущена, не знала, как поступить, но она так любила праздники. Сперва, правда, она отказалась, не решаясь согласиться на то, что Люк заплатит за ее путешествие за границу.

— Я не знаю, когда снова вернусь в Лондон. — Это была ложь, хотя в тот момент она этого и не подозревала, которая должна была настроить ее как минимум на двухмесячную разлуку. Уж кто-кто, а Люк-то знал, как дать женщине понять, что предстоит прощание.

Осознав, что она может потерять его навсегда, если не расстанется со вставшими между ними старомодными принципами, она согласилась. По наивности она полагала, что в отеле они остановятся в разных номерах. Ни секунды не сомневаясь в том, что пошла бы за ним на край света, она тем не менее считала, что для всего остального они еще недостаточно знакомы. Он вернулся в Нью-Йорк. Элейн Гоулд была ошарашенна, когда на следующий день увидела ее рядом с Люком на фотографии в газете. Элейн попыталась поговорить с ней самым доходчивым образом. Даже квартирная хозяйка, выслушавшая, затаив дыхание, рассказ о последних событиях ее романа, наложила вето на Швейцарию. Но никаких разумных советов Кэтрин уже не воспринимала.

Чтобы забыть о жизненных принципах, оказалось достаточно шести часов в уединенном альпийском шале. Ни одно обольщение не прошло так мягко. Ни одно брачное ложе не знало такого мастерства и внимательной предупредительности, какие выказал Люк. Он лишил ее девственности — и с этой минуты стал единственным обладателем ее души и тела. Ей и в голову не приходило, что полная ее неискушенность в делах любви равна полной неискушенности Люка в вопросах совести. Она видела всепоглощающую страсть, рядом с ней был человек ее мечты, а свадьба маячила где-то за горизонтом. Ты отдала все ради любви… Ах ты, глупая, неразумная женщина, где была твоя голова?

— Кэтрин.

Она вздрогнула и вернулась к действительности. От этого голоса у нее все еще подгибались колени.

— О чем ты думаешь?

Быстро смахнув набежавшие слезинки, она перевела дыхание.

— Тебе вовсе незачем это знать.

— Если ты вернешься, — без всякого выражения пробормотал Люк, — я дам Хантингдону этот контракт.

— Господи, как ты можешь ставить на карту жизнь человека? — прошептала она в ужасе.

— Могу и буду.

— Я тебя ненавижу! Я просто с ума сойду, если ты хоть пальцем ко мне прикоснешься! — вскричала она. Ноги у нее подкашивались, она не могла оторвать взгляда от его мрачного безжалостного лица.

Он неожиданно усмехнулся.

— Не поверю, пока не увижу своими глазами.

— Люк, пожалуйста. — Раз уж так вышло, она не побоится унизиться и просить. Нельзя сидеть сложа руки и смотреть, как рушится жизнь Дрю из-за того, что Люк подозревает между ними связь. Она не может оставить его на произвол судьбы. Люк слов на ветер не бросает. — Пожалуйста, подумай, что ты делаешь. Ведь это самый настоящий эгоизм…

Он вздернул брови.

— Менее выгодные для моего «эго» мероприятия меня не привлекают.

— Люк, я не могу вернуться… Просто не могу. Пожалуйста, уходи и забудь обо мне. — Дрожь в ногах передавалась голосу.

Он сделал шаг к ней.

— Если б я мог забыть тебя, меня бы здесь не было, сага.

Кэтрин торопливо отступила назад.

— Разве ты забыл, сколько всего во мне тебя раздражало? — в отчаянии воскликнула она.

— Стоило мне этого лишиться, как я понял, насколько мне это дорого.

— Не подходи ко мне! — По мере его приближения истерика у нее нарастала. — Я умру, если ты ко мне прикоснешься!

— А я умру, если не прикоснусь. Должен напомнить тебе, что я с трудом остался в живых. — Словно играя в какую-то игру, Люк шел на нее, пожирая глазами ее хрупкую фигурку. — Завтра ты и имени его не вспомнишь.

Она отпрянула, но острый каблучок зацепился за край ковра, и она потеряла равновесие. Тело по инерции качнулось назад, и она грохнулась, больно ударившись головой обо что-то твердое. Она вскрикнула, перед глазами словно задернулась темная завеса, и она потеряла сознание.

— Вот здесь видна область, о которой я говорю. — Врач указывал на какое-то темное пятно на рентгеновском снимке. — Старая травма, которая, однако, требует серьезного внимания. На данной стадии я не вижу оснований подозревать что-то более опасное, чем сотрясение мозга, но ее, безусловно, необходимо оставить здесь на ночь, чтобы мы могли за ней наблюдать.

— Прошло уже черт знает сколько времени, а она все еще не пришла в себя.

— Она получила ушиб черт знает какой силы. Встретив лишь свирепый взгляд прищуренных глаз, в котором не заметно было ни капли юмора, старик понял, что его шутливый ответ был не к месту.

Эти голоса ровно ничего не объяснили Кэтрин, но она узнала голос Люка и сразу успокоилась. Ее сверлила резкая боль в основании черепа. Надеясь умерить ее, она попыталась было повернуть голову, но только застонала и открыла глаза, в которые сразу ударил резкий свет.

Из тумана выплыло лицо Люка, и она улыбнулась.

— У меня перед глазами все расплывается, — пробормотала она.

Рядом с кроватью возник седой мужчина и стал проверять ее координацию. Затем спросил, какой сегодня день. Она снова закрыла глаза и попыталась сосредоточиться. У нее было ощущение, что голова у нее набита ватой. Понедельник, вторник, среда… попробуй угадай. Она представления не имела, какой сегодня день. Если уж на то пошло, она не понимала даже, почему находится в больнице.

Вопрос повторили.

— Вы что, не видите, что ей плохо? — сердито сказал Люк. — Оставьте ее в покое.

— Кэтрин, — донесся настойчивый голос врача, и она снова подняла веки. — Вы помните, как получили травму?

— Я же говорил вам, что она упала! — снова перебил его Люк. — Неужели так необходимы эти расспросы?

— Я упала, — с благодарностью за подсказку прошептала Кэтрин, от всей души желая, чтобы врач ушел и перестал ее беспокоить. Он раздражает Люка.

— Как вы упали?

На третьем вопросе врача Люк с присвистом выдохнул воздух, издав звук наподобие автомобильного гудка. Кинув на Люка недовольный взгляд, тот сказал:

— Я вижу, что лучше оставить вопросы до утра. Мисс Пэрриш перевезут в ее палату. Может, вам лучше пойти домой, мистер Сантини?

— Нет, я останусь, — твердо отрезал Люк. Кэтрин одарила его сонной улыбкой, радуясь тому, что он, не стесняясь, заботится о ее здоровье. Она снова опустила веки — и почувствовала, что кровать, на которой она лежит, начала двигаться. Над головой послышалась болтовня сестер, которые сетовали на сырую погоду, а одна стала описывать платье, которое видела в магазине «Маркс». Все было совершенно естественно, хотя Кэтрин не могла избавиться от ощущения, что стала невидимкой. Не дав себе труда поразмышлять над этим, она уснула.

Проснувшись, она обнаружила, что лежит в полутемной, очень приятно обставленной комнате, которая никак не вяжется с представлениями о больнице. Люк стоял у окна и глядел в темноту.

— Люк? — прошептала она. Он тотчас обернулся.

— Возможно, это очень глупый вопрос, — неуверенно пробормотала она, — но где я нахожусь?

— В частной клинике. — Он подошел к кровати. — Как ты себя чувствуешь?

— Меня будто ударили пыльным мешком по голове, но в общем не так уж плохо. — Она попробовала для проверки повернуть голову и поморщилась.

— Лежи спокойно, — приказал Люк. Она нахмурилась.

— Я не помню, как упала, — проговорила она удивленно, — совсем не помню.

Люк подошел еще ближе, она увидела, что он одет менее тщательно, чем обычно. Волосы у него были взлохмачены, галстук сбился, две верхние пуговицы шелковой рубашки расстегнуты, так что видна смуглая шея.

— Это я виноват, — выдавил он.

— Да нет, не может быть, — продолжая удивляться, успокоила она его.

— Может. — Он недоверчиво посмотрел ей прямо в глаза. — Я хотел тебя обнять, а ты попыталась увернуться, вот как это случилось.

— Я пыталась увернуться? — У нее в памяти не осталось решительно ничего подобного.

— Ты споткнулась о ковер и упала. Madre de Dio, сага… Я вообразил, что ты сломала себе шею! — У Люка от волнения даже дергался уголок рта, это было решительно на него не похоже. — Я испугался, что ты умерла… Я действительно испугался, что ты умерла. — Он повторил это резко, с надрывом.

— Мне очень жаль, что так получилось. — Она почувствовала какое-то смутное тревожное чувство. Не будь здесь Люка, оно захватило бы ее целиком. Но его напряженный взгляд, все его поведение тоже ее не успокаивали. И вообще все как-то странно. Она совсем не помнит, как упала… — А эти сестры… доктор… они ведь англичане? Мы что, в Англии? — слабым голосом спросила она.

— Мы?.. — Он почему-то подчеркнул только что произнесенное ею местоимение, его лицо приняло непроницаемое выражение. — Мы в Лондоне. Ты этого не знала? — очень спокойно переспросил он.

— Я совсем не помню, как мы с тобой оказались в Лондоне! — в совершенном смятении воскликнула Кэтрин. — Почему я ничего не помню?

Люк склонился над ней и секунд десять стоял неподвижно, потом осторожно опустился на край кровати.

— У тебя сотрясение мозга, отсюда и потеря памяти. Вот и все, — проговорил он успокаивающим тоном. — Абсолютно не о чем волноваться.

— Как я могу не волноваться — это же ужас! — воскликнула она.

— Ужасаться тут нечему.

Ее пальцы дотронулись до руки, опиравшейся на ее постель, и, словно молчаливо прося прощения, она прикрыла ее ладонью.

— А давно мы в Лондоне? Люк помедлил.

— Это так важно?

Когда он взял ее ослабевшие пальцы в свою руку и поднес к губам, это действительно стало совершенно не важно.

Глядя на нее из-под опущенных ресниц, он кончиком языка дотронулся до каждого пальчика и только потом прижался губами к ладони. Волна томного наслаждения прокатилась по ее телу, низ живота оттянуло болью.

— Важно? — переспросил он.

— Важно — что? — еле выговорила она, лишенная всякой способности мыслить.

К сожалению, он отнял ее руку от губ, хотя все еще продолжал держать в своей, крепко сжимая.

— А что самое последнее из того, что ты помнишь?

Напрягшись изо всех сил, она все-таки заставила себя сосредоточиться. Ответить на его вопрос было не легче, чем вытащить из пруда пресловутую рыбку.

— У меня был грипп, — наконец радостно сказала она.

— Грипп. — Он сдвинул брови, потом его лицо прояснилось. — Si, грипп. Это было в тысяча девятьсот восемьдесят…

Она поморщилась.

— Люк, я знаю, какой сейчас год.

— Senz'altro. Разумеется, знаешь. Ценность каждого года со временем растет — точно как бывает с винами.

Она посмотрела на него с недоумением, он же, чуть улыбаясь, нагнулся и пригладил прядку волос, которая, отбившись от остальных, легла ей на лоб.

— Мне кажется, это было ужасно давно, — пожаловалась она. — И все как в тумане.

— Не думай об этом, — посоветовал Люк.

— Наверное, уже поздно? — шепнула она.

— Почти полночь.

— Тебе нужно вернуться в отель… Мы живем в отеле? — настаивала она, снова разволновавшись.

— Не переживай. Рано или поздно память вернется, — нежно сказал Люк. — И тогда, клянусь тебе, мы над этим здорово посмеемся.

Он легонько поглаживал большим пальцем ее запястье. Она приподняла другую руку, которой придало силы непреодолимое желание прикоснуться к нему, и провела пальцами по строгой линии его подбородка. Смуглая кожа отливала синевой и была шероховатой на ощупь. Какие у него безумно притягательные глаза, подумалось ей, когда он сердит, они темнеют, а на солнце или в минуты страсти становятся совсем золотыми. «Почему он меня не поцелует?» — рассеянно подумала она.

В этом отношении Люка никогда не надо было ни понукать, ни подталкивать. Стоило ему войти в дверь после возвращения из своих деловых поездок, как он хватал ее в объятия и едва успевал добежать до спальни, так сильно горела в нем страсть. Когда они были вместе, ей порой казалось, что браться за какое-либо занятие — уборку, готовку — бесполезно, все равно оторвут в самый неподходящий момент.

Это внушало ей уверенность. Это внушало ощущение, что, раз страсть так велика, есть и надежда на будущее. Только в последнее время она стала невольно прислушиваться и к другому голосу. Он был куда пессимистичнее. Он утверждал, что ждать от Люка даже ничтожнейших обязательств — все равно что верить в волшебные сказки.

— Я ведь не помню только последние недели, да? — допытывалась она, торопясь отогнать неприятные мысли, от которых она чувствовала себя так неуютно.

— Ты не забыла ничего важного. — Он пробежал взглядом по ее лицу, их глаза встретились, он смотрел в ее как будто даже с вызовом, но при этом явно сдерживая себя. Это было странно.

— Люк… — неуверенно сказала она, — в чем дело?

— Я совершенно не в себе. Dio, что ты со мной делаешь одним своим взглядом! — вдруг яростно выдохнул он. — Ведь ты считаешься больной.

Она не заметила, кто сделал первое движение, но он внезапно оказался так близко, как именно ей и хотелось, и ее пальцы страстно нырнули в густые заросли его волос. Но вместо того, что она предвидела, он раздвинул языком ее губы, и она ощутила сладостное прикосновение, он снова и снова будил в ней приступы наслаждения, пока у нее не закружилась голова, а все тело не охватила страсть такой силы, какой она еще не знала.

Застонав от восторга, Люк заключил ее в объятия, и, хотя всякое движение причиняло ей боль, ее охватило нестерпимое желание принадлежать ему. Нетерпеливо сорвав с нее одеяло, он поднял ее и, не отрывая своих жадных губ от ее, усадил к себе на колени.

Возбуждение охватило их так внезапно, как налетает летняя гроза. Дикое, живое, первобытное. Он схватился за ворот ее белой больничной рубашки, стащил ее и отбросил прочь. Прохладный воздух обжег ее обнаженную кожу, когда он, чуть отстранив ее от себя, крепко сжал ее хрупкие руки. Щеки его горели, он пожирал глазами ее бледную грудь, увенчанную соблазнительными тугими розовыми сосками.

Краснея под этим дерзким, возбуждающим взглядом, она дрожащим голосом пробормотала:

— Отвези меня в отель.

Невероятно, но Люк в ответ выругался и закрыл глаза. В следующий миг он натянул на нее рубашку, встал и уложил обратно в постель. Осторожно приглушил свет и прошептал:

— Chiedo scusa. Прости. Ты нездорова.

— Я прекрасно себя чувствую, — возразила она. — И совершенно не хочу здесь оставаться.

— Придется. — Он поднял шпингалет и распахнул окно, впустив в комнату струю свежего воздуха. — Здесь тебе будет лучше.

— Лучше?

— Ты веришь в судьбу, сага?

У нее дрогнули веки, и она в смущении отвернулась. Люк, которого на первых порах поражала, а потом уже только смешила ее вера в приметы, вроде того, что нельзя проходить под лестницей или наступать на черную линию… этот самый Люк спрашивает, верит ли она в судьбу? И вид при этом серьезней некуда.

— Конечно, верю.

— Против судьбы не пойдешь, — задумчиво сказал Люк. — Ты ведь тоже так думаешь, верно?

Никогда еще Люк не говорил таких странных вещей, от изумления она совсем растерялась.

— Я думаю, что идти против судьбы бессмысленно.

— Я и не собираюсь этого делать. Тем более что она играет мне на руку. Спи, сага, — нежно прошептал он. — Утром мы летим в Италию.

— В Ита-алию? — отозвалась она, и ее охватила внезапная слабость.

— Тебе не кажется, что пришло время урегулировать наши отношения?

Кэтрин ошеломленно уставилась на него, уверенная на все сто процентов, что он имеет в виду что-то совсем другое, чем ей померещилось.

Не спуская с нее горящих глаз, Люк опустился в кресло подле ее кровати.

— Я прошу тебя выйти за меня замуж.

— Что? — Потрясение помешало ей найти еще какие-нибудь слова.

Он задумчиво провел пальцем по ее губам. — Скажи же что-нибудь, — попросил он.

— И давно ты это надумал? — отрывисто спросила она, молясь в душе о том, чтобы шок прошел как можно быстрее и она смогла вести себя как нормальный человек.

— Скажем, это желание подкрадывалось ко мне постепенно, — весело сказал он.

Звучит не слишком романтично. Подкрадываются грабители, подкрадывается старость. Ее охватило парализующее чувство нереальности происходящего. Люк просит ее выйти за него замуж. Это значит, что столько времени она прожила с человеком, которого, оказывается, совершенно не знает. Это значит, что, думая о нем плохо, она была к нему в высшей степени несправедлива. Глаза ее наполнились слезами. По щекам побежали ручейки.

— Что я такого сказал? Что я сказал не так? — забеспокоился Люк. — Ну, ясно, ты представляла себе сцену предложения руки и сердца совершенно иначе.

— Да я вообще не могла себе этого представить, — всхлипнула она.

Он нежно подсунул под нее руки, приподнял и снова усадил к себе на колени, потом подтянул одеяло и укутал ее. Она чихнула и шмыгнула носом, инстинктивно поддавшись его настроению.

— Я т-так счастлива, — проговорила она.

— Даже счастье у тебя выражается как-то по-особому. — Он осторожно погладил ее шелковистые волосы. — Но ведь ты все делаешь не так, как все. В Италии мы поженимся. А теперь, раз уж мы все решили, не стоит терять времени, правда?

Она склонила голову ему на грудь, а он чуть отклонился назад, чтобы ей было удобнее сидеть. Он был таким нежным, каким она раньше не могла себе его даже представить. Неужели ее падение сыграло такую роль? Определенно что-то в корне переменило отношение Люка… или она действительно его совершенно не понимала? Но важно ли это? Она решила, что нет.

Люк рассказывал, как он планирует организовать свадьбу. Королевское местоимение «мы» ее ничуть не сбило. Она готова была слушать его ночь напролет, но нервное истощение мертвым грузом давило на все ее органы чувств, и она медленно, но верно погружалась в глубокий сон.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Костюм цвета сапфира показался ей незнакомым, наверняка он был куплен, «чтобы доставить удовольствие Люку», у которого были очень жесткие представления о стиле. Обувь? Кэтрин поморщилась при мысли о низких каблуках, нисколько не прибавляющих ей роста. Заставить ее остановить выбор на них могла только ужасная спешка. Они абсолютно противоречили ее вкусу, зато отлично подходили к костюму. Умение добиваться гармонии между различными частями гардероба не входило в число ее талантов, так что очевидное соответствие приятно ее удивило. Чтобы добиться столь удачного сочетания, Люку, видимо, пришлось перерыть весь ее багаж.

Когда она проснулась, его рядом не было. Одежда появилась после завтрака. Хотя она еще чувствовала некоторую слабость, ей просто не терпелось одеться. Сестра слегка побранила ее за то, что она не попросила помочь, и прибавила, что с минуты на минуту доктор Лэдуин придет ее осмотреть. Кэтрин не теряла надежды, что Люк все-таки успеет его опередить. Перспектива того, что на нее обрушится град вопросов, на которые она не сможет ответить, не обещала ничего приятного.

Ну что ж, похоже у нее из памяти вылетело несколько недель, ободряла она себя. Это ведь еще не означает окончательную потерю памяти, правда? Она села в кресло, но тревожное чувство не оставляло ее. Разумеется, она все вспомнит, да и Люк уверял, что ничего важного она не забыла.

И все-таки кое-какие пустяки ее беспокоили. Когда это она остригла волосы до плеч? А это что еще за безобразие? Похоже, она давным-давно перестала следить за собой. Например, руки. Можно подумать, она только что драила полы! А этот едва заметный след на безымянном пальце, словно от кольца… ведь она на этом пальце никогда колец не носила…

Даже содержимого своей сумки она не узнавала. А она-то надеялась, что какие-нибудь вещицы освежат ее память. Не тут-то было. Даже кошелек показался каким-то незнакомым, только доллары и фунты, ни кредитных карточек, ни единой фотографии Люка. Даже косметика, которой она пользовалась изо дня в день, не пробудила ни тени ассоциаций. И где же паспорт?

Предложение, которое ей сделал Люк сегодня ночью, скорее смахивало на сон. Да и сам он ничуть не был похож на того Люка, каким он ей помнился. Это сбивало с толку больше всего.

Когда в прошлом году в Швейцарии она сломала ногу, Люк просто взбесился. Твердил, что никто еще не ломал ноги в Альпах, даже не успев встать на лыжи. В травмпункте он висел у нее над душой, отпуская язвительные замечания в адрес высоких каблуков, к которым она всегда питала слабость. Врач, должно быть, посчитал его бессердечным чудовищем, но Кэтрин-то было не привыкать.

Ее страдание нарушило его душевный покой, и с присущей ему агрессивностью он ополчился на виновницу. Заявив, что сломает ей шею, если увидит еще раз на этих четырехдюймовых шпильках.

Но в эту ночь Люк совсем не сердился… Он предложил ей выйти за него замуж. Неужели такое возможно? Ее повредившаяся память явно заблокировала какой-то радикальный переворот в их с Люком взаимоотношениях. Уже одно то, что она с ним в Лондоне, хотя он всегда путешествует один, неопровержимо свидетельствует об этом перевороте. Но что послужило его причиной?

Она не могла отогнать больно ранящие воспоминания о женщинах, с которыми Люк то и дело в последнее время мелькал на фотографиях в прессе. Роскошные, элегантные дамы, которые вращаются в высшем обществе без тени сомнения в своем праве на место в этом кругу. Светские львицы, наследницы состояний, дочери самых богатых и влиятельных людей. Вот с какими женщинами Люк появляется на публике — на благотворительных вечерах, премьерах, официальных обедах.

«Я не сплю с ними», — уверял ее Люк, однако это все равно ее ранило. В один из таких дней она взглянула на себя в зеркало и увидела совсем непохожий на них облик; с тех пор ее не оставляло ощущение собственной неполноценности. Мучительное чувство.

Вдруг дверь открылась, и в сопровождении врача вошел Люк. Несмотря на дорогую одежду — сжавшаяся в кресле, с повисшими на ресницах слезами, — она казалась такой несчастной, такой беззащитной.

Люк присел перед ней на корточки и смуглой рукой потрепал ее по подбородку.

— О чем ты плачешь? — спросил он. — Кто тебя расстроил?

Существуй этот «кто-то» на самом деле, ему бы несдобровать. В этот момент Люк был итальянцем до мозга костей. Владыка и защитник, готовый ринуться в драку за свою женщину. Под внешностью холодного, рассудочного джентльмена в нем скрывался агрессивный самец, не признающий равенства полов. В золотистых глазах бушевало гневное пламя.

— Если тебя кто-то обидел, я хочу об этом знать.

— Очень сомневаюсь, что это мог сделать кто-то из персонала, — мигом ощетинился доктор Лэдуин.

Люк бросил ей на колени белоснежный платок и рывком встал.

— Кэтрин очень чувствительна, — возразил он. Помимо всего сейчас Кэтрин была еще и очень смущена. Поскорей промокнув влажные щеки, она сказала:

— Никто меня не обижал, Люк. Просто я немного раскисла, вот и все.

— Именно это я и пытался вам втолковать целых полчаса, мистер Сантини, — проворчал доктор. — Амнезия действует на больного угнетающе.

— И вы также объяснили, что эта болезнь вне вашей компетенции.

Кэтрин перевела взгляд с одного на другого. В тоне обоих сквозила неприязнь. Люк подавал реплики ледяным голосом.

Доктор Лэдуин остановил на ней взгляд.

— Мисс Пэрриш, вы, должно быть, чувствуете себя не в своей тарелке. Может, вам лучше остаться здесь, где за вами присмотрят мои коллеги?

Угроза, что между нею и свадьбой, так живо обрисованной Люком, может возникнуть препятствие, привела ее в ужас.

— Я поеду с Люком, — твердо сказала она.

— Ну что, удовлетворены? — поинтересовался Люк.

— Видимо, придется удовлетвориться. — При взгляде на просиявшее лицо Кэтрин, обращенное к Люку, старику оставалось только позавидовать человеку, удостоившемуся такой любви.

Доктор Лэдуин попрощался и вышел. Люк улыбнулся.

— Машина ждет.

— Я не могу найти паспорт, — призналась она, тоскливо предвкушая, как с его лица сползет улыбка. Люк терпеть не мог, когда она теряла вещи.

— Успокойся, — сказал он. — Он у меня. Она вздохнула с облегчением.

— А я боялась, что потеряла его… вместе с кредитными карточками и фотографиями.

— Ты просто оставила их в Нью-Йорке.

Она улыбнулась простоте объяснения. Обычная рассеянность, ничего страшного.

— О чем ты плакала? Она рассмеялась.

— Не знаю, — сказала она, хотя на самом деле прекрасно знала.

— Кто тебя расстроил? — настаивал он с поразительной слепотой к очевидным вещам. Никто не мог огорчить ее сильнее Люка, и в то же время никто не мог сделать ее счастливее. Любовь к Люку отдала ее полностью в его власть, и в первый раз за все время при этой мысли она не ощущала никакого страха.

Смуглый палец снова пробежал по ее напряженной нижней губе.

— Когда я с тобой, не надо ни о чем волноваться, — мягко укорил он.

С тех пор как они с Люком встретились, она не провела ни одного дня без волнения. Пронзительное чувство незащищенности, порожденное сиротским детством, расцвело в ней тогда пышным цветом. Но теперь все позади, напомнила она себе. В качестве жены она займет в его иерархии ценностей совсем другое место. К несчастью, ей никак не удавалось представить себя в этой блистательной роли. Неужели это не сон?

— Почему ты хочешь на мне жениться? — Она изо всех сил сжала руки, решившись наконец задать ему этот вопрос напрямик.

— Не могу представить себе, как я буду жить без тебя. — Он расправил складочку на ее шелковой блузке и ловко оторвал остававшийся на ней ярлык. — Может, отложим этот разговор до менее людного места? — спросил он беззаботно.

Тут только Кэтрин заметила, что в лифте кроме них едет пожилая пара, и покраснела до корней волос. Она была так поглощена собственными переживаниями, что и думать забыла, что они не одни. Кэтрин Сантини. Она произнесла про себя это имя, посмаковала его, и ее охватила несказанная радость.

Не бывает, чтобы жизнь начиналась «в один прекрасный день», а кончалась «с тех пор они жили мирно и счастливо», сказал ей как-то Люк. И, несмотря на это, преподнес ей осуществление мечты — в подарочной упаковке. Очевидно, если надеяться изо всех сил и изо всех сил об этом молиться, такое может произойти.

На улице ее поразила жара. Она заметила пышно цветущие розы вдоль больничной ограды, и внутри у нее все сжалось.

— Лето, — прошептала она. — В сентябре ты должен улететь.

С невозмутимым спокойствием он усадил ее в машину. Все тут казалось знакомым, однако ее по-прежнему била дрожь. Люк не говорил ни слова. Конечно, он знает. Он знает, что из памяти у нее выпало гораздо больше, чем какие-то несколько недель, просто не хочет об этом говорить, чтобы не тревожить. Теперь все понятно. Понятно, почему доктор Лэдуин так удивился, когда она поспешила выписаться из больницы. И понятно, почему она не узнает ни одежды, ни прически, ни происшедших с Люком перемен. Она забыла почти целый год.

— Люк, что со мной было? — отрывисто спросила она. — Что у меня с головой?

— Не вздумай ее утруждать. — Его невозмутимость чудесным образом успокаивала ее. — Лэдуин советовал мне не пытаться заполнять твои провалы в памяти. Он прописал тебе отдых, покой и все, что захочешь, в пределах разумного. Возможно, тогда память сама вернется — либо сразу, либо постепенно.

— А если нет?

— Ничего страшного. Меня же ты не забыла. — В его глазах мелькнуло неподдельное торжество.

Еще не рождалась на свет женщина, которая могла бы забыть Люка Сантини. Можно безумно его любить или безумно ненавидеть, но забыть его невозможно. Ненавидеть? От этой мысли у нее даже брови полезли вверх, она понять не могла, как такое пришло ей в голову.

— Ты не хочешь отложить свадьбу? — с усилием спросила она. Это было бы самым разумным и очевидным решением. Но как раз разумного и очевидного она и боялась сильнее всего.

— А ты хочешь?

Она горячо замотала головой, не решаясь встретиться с ним глазами. Неужели она до сих пор так боится его потерять? Он предложил ей выйти за него замуж. Что еще он мог для нее сделать? Чего же ей еще надо?

Он не любит, он все-таки не любит ее по-настоящему. Если она и победила, то лишь благодаря покорности и смирению. Она ничего не требовала, не капризничала, не досаждала ему, не доставляла никаких неприятностей. Она была послушна, надежна и мечтала о детях. У нее никогда не было других любовников. Люку не так-то просто было бы ужиться с женщиной, имевшей прошлое, сходное с его собственным. А в спальне… стоило ему к ней прикоснуться, как по коже у нее пробегал огонь и, хотя она никогда ему об этом не говорила, она едва могла сдерживать охватывающий ее восторг. А самое главное, наверное, — это то, что она его любит и он позволяет ей любить себя и не требовать больше, чем он готов ей дать. Как бы там ни было, он хочет не столько жениться, сколько как бы повысить ее в звании, а это, хотя ее гордость и протестует, все-таки лучше, чем просто денежное вознаграждение.

— В ближайшие же дни мы поженимся, — небрежно бросил Люк и, взявшись за телефон, начал серию бесконечных звонков. Заметив, что она за ним наблюдает, он растянул губы в непереносимо ослепительной улыбке и, протянув руки, привлек ее к себе. — Вид у тебя счастливый, — сказал он бодро.

Лишь женщина, потерявшая голову от любви, может забыть целый год жизни и, несмотря на это, быть счастливой. Она сбросила туфли и блаженно приникла к нему, считая себя самой счастливой женщиной на свете. Если она изо всех сил постарается быть ему самой лучшей женой, то он, может быть, и в самом деле ее полюбит.

— Мы попали в пробку, — кокетливо прошептала она, теребя кончик его галстука и чувствуя себя гораздо смелее, чем когда-либо раньше. Уверенность в том, что они скоро поженятся, изменила ее обычную сдержанность.

Люк вдруг напрягся и замер на полуслове. Опершись рукой на его бедро, Кэтрин склонилась над ним и принялась развязывать ему галстук — как она надеялась, в самой соблазнительной манере.

— Кэтрин… что ты делаешь?

Люк был прямо-таки невероятно непонятлив. Взглянув ему в глаза, где застыло изумление, она покраснела и, опустив голову, принялась за пуговицы на рубашке. Она поняла причину его осторожности и прятала озорную улыбку. Она раздевала Люка в первый раз. И в первый раз она была инициатором любовной игры. Ласковые пальчики пробежали по золотистой коже, покрытой завитками черных волос. Он с шумом вдохнул, мышцы у него напряглись, и это придало ей уверенности.

До чего же приятно было просто прикасаться к нему. Как странно, подумалось ей, разум твердит, что такого быть не может, а чувство говорит, что она по нему буквально изголодалась. Когда она, страстно прильнув губами к его вздрагивающему телу и все более отдаваясь охватившему чувству, осыпала его поцелуями — от загорелой шеи до напрягшихся мышц живота, — он дернулся и уронил телефон.

— Кэтрин… — пробормотал он, тая от удовольствия.

Она погладила его бедро. Едва она к нему прикоснулась, он застонал, и ее охватило ощущение поразительной власти над ним. Его била дрожь, голова запрокинулась, мышцы напряглись. «Оказывается, это очень легко», — подумала она, наслаждаясь тем, как он отзывается на ее прикосновения.

— Кэтрин, так нельзя. — Он дышал так быстро и громко, что слова прозвучали невнятно.

— Но мне приятно, — отозвалась она, слегка удивляясь себе, но говоря чистую правду.

— Per amor di.Dio, где моя совесть? — выдохнул он.

— Какая еще совесть? — прошептала она, растворяясь в море сладострастия, и принялась расстегивать молнию.

— Cristo, да это же сущий ад! — Совершенно ошарашив ее, Люк резко вырвался из ее объятий. — Так нельзя. Мы уже у самого аэропорта! — невнятно пробормотал он.

— Мы же в пробке. — Большей обиды, большего унижения Кэтрин в жизни не испытывала. Она смотрела на него как раненое животное.

Он выругался и вдруг, резко прижав к себе, впился ей в губы жадным поцелуем, от которого у нее перехватило дыхание, и страстно захотелось большего. Заныл каждый нерв ее тела. Она ощущала каждый его мускул. Его запах, его вкус, будто сильнейший наркотик, сводили ее с ума.

Оторвавшись от ее губ, он зарылся лицом в ее растрепавшиеся волосы. Как мучительно было расстаться с его губами… Его сердце стучало у самой ее груди. Она буквально ощущала, как он борется с собой. Он испустил долгий, мучительный вздох.

— Ты еще слишком слаба, Кэтрин. Тебе надо отдохнуть, — напомнил он ей почти грубо. — Будь милосердна. Не мучай меня.

— Я не больна. Я прекрасно себя чувствую. Она умолчала о странной вибрации в основании черепа.

Он поглядел на нее недоверчиво и усадил на прежнее место.

— Ты так говоришь, потому что думаешь, что именно это я хочу услышать. Как ты можешь чувствовать себя прекрасно? Ты должна чувствовать себя паршиво, и очень прошу запомнить, что в следующий раз я хочу услышать именно «паршиво»! Тебе ясно?

— Яснее некуда. — Она пригнула голову, чтобы скрыть внезапно охвативший ее приступ веселости. Что ее насмешило? Что, черт побери, ее насмешило? Ее тело билось в истерике из-за воздержания, к которому он приговорил их обоих. Это было не смешно, совсем не смешно, но и на смертном одре она будет помнить растерянное выражение на его смуглом лице, когда она, а не он, проявила инициативу.

Она изумила Люка, действительно изумила. Кто бы мог подумать, что она на такое способна? Она почувствовала себя сладострастной, сексуальной… а его реакция заставила ее ощутить себя еще и самой соблазнительной женщиной на свете. И разве это не удивительно мило со стороны такого эгоцентрика, как Люк, — ради ее блага принять на себя обет целомудрия?

Раньше, подумалось ей, Люк воспринял бы ее заигрывания как положено и без долгих размышлений удовлетворил бы свои естественные потребности. То, что он все-таки о чем-то подумал, означает, что его внимание к ней несказанно возросло. Эта бескорыстная забота — уже почти половина любви, ведь так? В блаженнейшем настроении Кэтрин слушала, как он дает жесткие инструкции какому-то несчастному и, уж без сомнения, запуганному человеку на другом конце провода. Ей хотелось улыбнуться, она знала причину его дурного расположения духа.

Они подлетели к аэропорту, где кишмя кишела толпа — охранники принялись рьяно отгонять журналистов и фотографов, которых Люк терпеть не мог. Он свирепо охранял свою частную жизнь от постороннего взгляда, к разочарованию многих газет.

— Кто эта блондинка, мистер Сантини? — хрипло крикнул кто-то.

Люк тотчас же круто развернулся, его рука стальным объятием обхватила Кэтрин.

— Будущая миссис Сантини, — ответил он, повергнув в изумление всех, включая и саму Кэтрин.

На секунду повисла тишина, а затем посыпался град вопросов, засверкали вспышки фотоаппаратов. Люк отнесся к нуждам прессы с несвойственной ему благосклонностью.

Это случилось уже на летном поле, по пути к самолету. Из глубины ее сознания выползло что-то темное и ужасное. Она до того испугалась, что окаменела на месте. Она увидела старую, седую женщину, ее доброе лицо было искажено отчаянием. «Ни в коем случае не делай этого, ни в коем случае!» — умоляла она. И тут видение пропало, а Кэтрин — бледная, дрожащая, обессиленная — осталась перед самолетом, на котором и сфокусировался этот иррациональный страх.

— Я не полечу! — с трудом выдавила она.

— Кэтрин, — бросил на нее недовольный взгляд Люк.

— Не могу… не могу! Не знаю почему, но не могу! — В панике она пыталась броситься назад.

Люк шагнул к ней, обхватил сильной рукой за талию и поднял на руки. Она отбивалась изо всех сил.

— Я не полечу!

— Это больше от тебя не зависит. — Люк держал ее крепко — не вырвешься. — Я тебя похищаю. Представь, что ты тайно бежишь с возлюбленным. Добрый день, капитан Эдгар. Не обращайте внимания на мою невесту. Она слегка побаивается всего, что летает без перьев.

Пилот явно изо всех сил старался сохранять на лице бесстрастное выражение.

— Я поведу самолет очень аккуратно, мистер Сантини.

Шагая через две ступеньки, Люк внес Кэтрин в салон и пристегнул ремнями к сиденью, точно надел кандалы, чтобы она не убежала. Взял ее руки в свои.

— А теперь глубоко вдохни и возьми себя в руки, — посоветовал он. — Можешь визжать хоть всю дорогу до Рима, только это ничему не поможет. И считай, что это первый день твоей новой жизни.

Она, задыхаясь, смотрела на него широко раскрытыми глазами.

— Я видела женщину. Я что-то вспомнила… Она сказала, что я не должна…

— Чего не должна?

— Этого она не сказала. — Кэтрин поняла, что вела себя до крайности глупо, и от смущения еле выговаривала слова. — Мне показалось, что я не должна садиться в самолет, что здесь остается что-то очень важное. Я ничего не могла с этим поделать. Я была в ужасе.

— Сейчас тоже?

— Нет, конечно. — Она покраснела. — Извини. Я сошла с ума, да?

— Это просто воспоминание. К тебе возвращается память.

— Ты думаешь? — Она успокоилась, хотя ее поразил его холодный тон и жесткий блеск в глазах. — Но почему я так испугалась?

— Тебя напугала внезапность этого воспоминания, — мягко заверил он. — Наверняка это не слишком приятно.

Перелет занял два часа. Наедине они не оставались, в салоне кроме них находились стюард со стюардессой, два охранника, какой-то подобострастный тип из его служащих, который записывал каждое произнесенное Люком слово, а под боком у него пристроилась элегантная секретарша, достававшая, подававшая и убиравшая всевозможные документы. И самое неприятное заключалось в том, что стоило Кэтрин бросить взгляд на кого-то из них, как все они тотчас отводили глаза, точно от зачумленной.

Устав от одиночества, Кэтрин обратилась к стюардессе:

— Нет ли у вас какого-нибудь журнала?

— Извините, мисс Пэрриш, но на борту нет ни журналов, ни газет, — ответила стюардесса натянуто, избегая смотреть в глаза. — Может, хотите позавтракать?

— Спасибо.

Довольно странно, что в самолете не оказалось даже газет. Однако это ее слегка кольнуло. Рано или поздно придется признаться Люку, что она страдает дислексией. От этой мысли она поежилась. Она совсем не собиралась водить его за нос. Просто это получалось само собой.

Если на горизонте возникало меню, то он все заказывал для нее сам. Он привык, что она не записывает, а просто запоминает то, что просят ему передать, и был на удивление терпелив, когда она забывала какие-то частности. Он никогда не удивлялся тому, что так редко видит ее с книгой в руках. Как-то она купила одну и оставила на виду, но он даже не спросил, о чем она. Так зачем ей новые неприятности?

Ей вспомнилось, сколько раз в школе ее корили за глупость, прежде чем выяснилась ее болезнь. Ей вспомнились все потенциальные приемные родители, которые шарахались от нее, едва услышав про дислексию, ошибочно полагая, что с ней будет куда сложнее, чем с любым другим ребенком. Ей вспомнились люди, которые относились к ней так, будто она неграмотная. Если Люк узнает, что собирается взять в жены женщину, для которой напечатанное слово всего лишь пятно неразборчивых значков, он вполне может передумать.

Когда они приземлились в Риме, он сказал ей, что дальше они полетят на вертолете.

— А в какой гостинице мы остановимся? — поинтересовалась она.

— Ни в какой, — ответил он. — Мы приехали домой.

— Домой? — переспросила она. — Ты что, купил дом?

Люк небрежно махнул рукой.

— Погоди — и сама увидишь.

— Я ведь там еще не была, да? Значит, я про него не забыла?

— Ты еще никогда не бывала в Италии, — успокоил он ее.

Вертолет ей страшно не понравился, и она потребовала, чтобы ее посадили на заднее сиденье, наотрез отказавшись наблюдать виды с птичьего полета, которые Люк горел желанием ей показать. От шума мотора и от головной боли ее замутило. Она склонила голову и подняла, только когда они опустились на твердую землю.

Люк вывел ее на воздух.

— Тошнит?

— Тошнит, — сглотнула она.

— Как же я не подумал!.. Но мне так хотелось, чтобы ты увидела «Кастеллеоне» с высоты. — Они шли от вертолета, и он вдруг мягко повернул ее за плечи. — Вот довольно хорошая точка обзора. Ну, как тебе?

Если бы он ее не поддерживал, она могла бы грохнуться — такой потрясающий вид открылся ее глазам. «Кастеллеоне» был настоящим сказочным замком, окруженным лесом башенок и шпилей, на фоне густо поросших лесом холмов. Лучи послеполуденного солнца рассыпались мириадами бликов в сверкающих окнах и отбрасывали неподвижное отражение каменных стен молочного цвета на поверхность усыпанного кувшинками водяного рва. Надо было лучше ее подготовить. Ей следовало бы представить себе нечто огромное и, поскольку это связано с Люком, необычайное. Для истории у него не оставалось времени, но что, кроме аромата древности, могло заставить его приобрести себе столь грандиозное и великолепное жилище?

— Когда я на него наткнулся, он не продавался, и таким симпатичным он тоже не был…

— Симпатичным? — возмутилась она, когда вновь обрела дар речи. — Он великолепен. Он, наверно, стоит целого состояния.

— Денег у меня хватает, на что же их еще тратить? — Он легко потрепал ее волосы. — Он входит в число памятников архитектуры, а это чертовски хлопотно. Перестройка разрешена только в плане реконструкции. А эксперты — самый несговорчивый народ. За это время я уже много раз успел пожалеть, что стены не обрушились в этот ров с конфетной обертки.

— Ты шутишь? — едва не задохнулась она.

— Нисколько. Тебе не приходилось пользоваться водопроводом семнадцатого века, сага? Это варварство, — выдохнул Люк у нее над головой. — К счастью, с экспертами удалось договориться. Водопровод отправился в музей, а у меня пропала головная боль, как заполнить этот ров водой. После этого тут все пошло как по маслу.

— Ты говорил, что сначала он не продавался.

— Все дело в цене, bella mia. — Слегка усмехнувшись, он заключил ее в объятия. — Кстати, прежний владелец не испытывал к этому месту никаких сентиментальных чувств. Оно было для него тяжелым финансовым бременем.

— Ты когда-нибудь рассказывал мне об этом замке?

— Я хотел сделать тебе сюрприз.

Он подвел ее к искусно сложенному каменному мостику через ров. Высокие, обитые железом двери были распахнуты, за ними открывался зал, расписанный изумительными фресками.

— Ничего прекраснее я не видела, — прошептала она.

— Да, не у всех прихожая полна толстых херувимов и пышногрудых нимф. Это я знаю наверняка, даже если больше ничего не знаю, — сказал он весело. — Архитектор был не слишком обременен хорошим вкусом.

— Зачем же было покупать, если тебе не нравится? — настаивала она, стараясь скрыть досаду.

Он пожал плечами.

— Вложение денег.

— Значит, ты собираешься его продать? — Ее разочарование было очевидно.

— Нет, если ты считаешь, что можешь ужиться со всеми этими обнаженными красотками.

— Я могу, могу с ними ужиться!

— В общем-то, — пробормотал он себе под нос, — я так и думал.

Люк заметил ее бледность, синяки под глазами и подвел ее к винтовой каменной лестнице.

— Мне кажется, тебе пора в постель.

— Я не хочу в постель. Я хочу осмотреть весь замок.

А если все это только сон — что Люк хочет жениться и жить с ней в этом великолепном доме? Она боялась уснуть, ведь потом придется проснуться.

— Для одного дня вполне достаточно. — Люк подталкивал ее к распахнутой двери, но она упиралась. — Чего ты улыбаешься?

— Мне кажется, что я умерла и попала в рай и… — Она замялась, восхищенно глядя на Люка. — Я так тебя люблю.

Кровь прилила у него к скулам, подбородок напрягся. Она, не помня себя, обвила его шею руками.

— Я не святой с иконы, — выдохнул он.

— Я могу примириться с этим недостатком.

— Тебе придется примириться, — поправил он. — Развод для тебя не предусмотрен.

— Не слишком романтично вспоминать про развод еще до свадьбы.

— Кэтрин… тебе пора понять, что я не самый романтичный человек. Я не поэтичен, не сентиментален, я не идеалист, — хмуро сказал он.

— А о любви ты говоришь по-итальянски, — возразила она еле слышно.

— Но это мой родной язык!

По какой-то непонятной причине он начал сердиться. Кэтрин решила больше не спорить. Если он считает, что привезти ее в итальянский замок, чтобы тут же сыграть свадьбу, не романтично, — на здоровье! «Может, умнее было бы поменьше восторгаться», — подумала она. Ни усталость, ни слабость не избавили ее от желания пригвоздить его к ближайшей горизонтальной поверхности, где она смогла бы осыпать его поцелуями и утопить в своей благодарной любви.

На верхней площадке этой бесконечной лестницы Люк задержался, чтобы представить ей низенького человека по имени Бернардо, который оказался мажордомом. Кэтрин одарила его лучезарной улыбкой.

— Неужели ты не можешь хоть на время спуститься на грешную землю? — с насмешкой поинтересовался Люк.

— Нет, пока ты меня несешь, — вздохнула она.

Они оказались в огромной комнате, и он опустил ее на кровать. Кровать была резная, инкрустированная, с богатым парчовым балдахином. Со стоном высшего наслаждения она бросилась навзничь, задрала ноги, скинула одну туфлю, потом другую. Кровать была как раз какая нужно.

— Я вызвал врача, он должен быть где-то через полчаса, — проговорил Люк. — Ты не могла бы постараться чуть-чуть взять себя в руки, а то у тебя такой вид, будто ты только что с хорошей вечеринки.

— Зачем мне опять встречаться с врачом? Он ответил ей улыбкой.

— Амнезия, или как там это называется, не простая штука. Я тебя такой еще не видел… по крайней мере, — он замялся, — довольно давно.

— Но ведь ты никогда раньше не делал мне предложения, — прошептала она застенчиво.

— Серьезное возражение. Ты раньше тоже ни разу не пробовала соблазнить меня на заднем сиденье лимузина. — Он пристально посмотрел на нее и тут же отвел глаза. — Не думаю, что доктор Спицион покажется тебе чересчур догматичным. Его девиз: время лечит все. — Ступая осторожно, точно крадущийся леопард, он отошел к двери. — Сюда поднимется жена Бернардо и поможет тебе лечь в постель.

— Мне совсем не нужно…

— Кэтрин, — перебил он, — самая ничтожная привилегия моей жены состоит в том, чтобы ее обслуживали с головы до ног, так что сохрани силы для более важных вещей.

В глазах у нее плясали чертики.

— А самая большая?

Его взгляд из-под полуопущенных век обежал ее всю с головы до пяток, и внутри у нее разлился огонь.

— Оставляю это на волю твоей буйной фантазии. Buona sera, сага. Увидимся завтра.

— Завтра? — От удивления она даже привскочила.

— Покой и отдых, — шутливо объявил Люк и закрыл за собой дверь.

Она принялась разглядывать ниспадающий красивыми складками полог над головой. Ты с ним заигрывала, подсказал внутренний голос. Ну и что в этом странного? Но раньше-то с ней такого вроде не бывало. Как правило, общаясь с Люком, она следила за собой и так тщательно подбирала слова, будто старалась обойти сторонкой уснувший вулкан. Лишь в самом начале она была столь простодушна, что говорила именно то, что думала.

И вот преграды в ее сознании больше не существует — целый день или даже целые сутки. Она больше не трепещет перед Люком. Когда же это случилось? Скорее всего, в этом году. А Люк между тем сказал, что не видел ее такой довольно давно. Что же это значит? Это, решила она, прижимая утопающую в лентах и кружевах подушку к колотящемуся сердцу, удивительное, сумасшедшее, абсолютно безграничное счастье…

ГЛАВА ПЯТАЯ

Кэтрин была просто ошеломлена бесконечными рядами вешалок в гардеробной. А невысокая девушка по имени Гуилья все открывала и открывала дверцы: дневные костюмы, вечерние платья, домашняя одежда, полки с вязаными вещами, с бельем и бесчисленные ряды туфель, сгруппированных по цвету. Подсказка для женщины, не слишком хорошо различающей оттенки, с изумлением поняла она. Люк совершенно обновил ее гардероб.

Такую обширную коллекцию не перевезти за одну ночь. Потрясенная этой мыслью, она нашла только самое простое объяснение: видимо, Люк задумал перевезти ее в Италию еще несколько месяцев назад! Едва она потянулась рукой к одному из шелковых платьев, как Гуилья с самым озабоченным видом бросилась его доставать, ухитрившись при этом рассыпаться в похвалах по поводу идеи смены туалета.

— Grazie, Гуилья.

— Prego, singorina.

Гуилья услужливо кинулась доставать белье и туфли и почтительно понесла все это в спальню. Кэтрин поняла, в чем дело. Гуилья была здесь для того, чтобы ненавязчиво подсказывать ей, что надевать в каждом конкретном случае. Люк особенно придирчив к мелочам. Возможно, Гуилью даже проинструктировали запирать шкафы, если потребуют обстоятельства.

Было восемь вечера. Она проспала почти сутки, так бездарно потратив свой первый день в «Кастеллеоне». Укладывая ее вчера вечером в постель, Франческа, жена Бернардо, квохтала над ней как заботливая курица. Потом заглянул доктор Сципион, похожий на Сайта-Клауса толстый коротышка, который, как оказалось, был способен понять самые тонкие чувства.

Лишь когда он ушел, она поняла, что все время его визита она трещала без умолку. Только раз он поставил ее в тупик.

— Иногда память отказывает из-за того, что само сознание хочет что-то забыть. Оно захлопывает дверь ради самосохранения, — сказал он.

— Но мне-то от чего себя оберегать? — рассмеялась Кэтрин.

— Спросите себя, чего вы боитесь больше всего, там-то и может крыться ответ. Когда вы окончательно поймете, чего боитесь, тогда, возможно, сознание отопрет дверь, — сказал он. — Мне кажется, вы до сих пор к этому не готовы.

Чего же она боится больше всего? Когда-то это был страх потерять Люка, но с тех пор, как Люк сделал ей предложение, застарелые опасения рассеялись. А то, что шевелилось в кладовой ее памяти, еще не набрало такой силы, чтобы встревожить ее по-настоящему, — если не считать легкого беспокойства, которое она решительно гнала от себя.

В светло-вишневом облегающем платье, оказавшемся в груди теснее, чем предполагала Гуилья, судя по тому, как она схватила сантиметр, Кэтрин сидела за великолепным туалетным столиком в готическом стиле и с улыбкой узнавания разглядывала разложенные перед ней драгоценности. Вот часы с выгравированной датой ее знакомства с Люком — защелкнув их на запястье, она с удивлением отметила ощущение, будто давным-давно их не надевала. В одном кожаном футляре красовались изысканное бриллиантовое колье и серьги, в другом мерцал изящный браслет. Рождество в Швейцарии и ее день рождения, с нежностью припомнила она.

Она вышла из спальни на площадку бесконечной каменной галереи. Далеко внизу, в зале, она заметила лысину Бернардо. Она поспешила вниз и сказала на ломаном итальянском:

— Buona sera, Бернардо. Dov'e синьор Сантини?

Лицо Бернардо выразило отчаяние. Он стал ломать руки и бормотать нечто невразумительное. Она резко обернулась, и глаза у нее распахнулись от изумления. До нее донеслись резкие голоса, усиленные эхом бесчисленных переходов замка.

Одна из дверей была приоткрыта. За ней видна была высокая темноволосая женщина с подложенными плечами, что только вошло в моду, которая громко что-то доказывала кому-то невидимому, предположительно Люку. Или она, наоборот, оправдывалась? Понять было невозможно.

Кэтрин напряглась. Она без труда узнала Рафаэллу Перуцци. Та была единственным человеком из всех известных Кэтрин, кто мог позволить себе возражать Люку и не потерять при этом место еще до конца рабочего дня. Рафаэлла занимала в жизни Люка какое-то неясное положение, то ли друг, то ли подчиненный. И была к тому же самым способным генератором идей из всех женщин, работавших на «Сантини Электронике».

Она жила, дышала, ела, спала только ради денег… и ради Люка.

Они росли вместе. Он служил ей образцом для подражания. Она была упряма, безжалостна и до глубины души предана его интересам. Было время, она делила с Люком даже постель. Этого Кэтрин никто не говорил. Да в этом и нужды не было. Рафаэлла была частью прошлого Люка, но при каждом ее взгляде на него в ее глазах светилась надежда на будущее. Женщины, прошедшие через его спальню чередой мимолетных эпизодов, нисколько не беспокоили Рафаэллу. Ее обеспокоила Кэтрин.

«Тебе осталось полтора месяца. Развлекай его, пока можешь, — сказала она Кэтрин при первом знакомстве. — Если имеешь дело с Люком, больше чем на три месяца не рассчитывай, а при том, как ты одеваешься, дорогая, еще шести недель с тобой ему хватит за глаза».

Теперь заговорил Люк — и очень тихо. Рафаэлла резко всхлипнула и застрекотала по-итальянски. Кэтрин отошла, стыдясь, что не сделала этого раньше, смутно догадываясь о том, что вызвало эту сцену. Вчера Люк объявил о том, что собирается жениться. Рафаэллу это сразило. Участь Рафаэллы вызвала у Кэтрин странное сестринское сочувствие. Если бы не милость Божья, она могла бы быть на ее месте.

Люк был для Рафаэллы солнцем, вокруг которого вращалась ее жизнь. Она не могла бороться с его притяжением; и даже если солнце обжигало, она не могла соскочить с этой орбиты. Даже сознавая, что переходит установленные Люком границы, она не могла спокойно оставаться в стороне. Такова уж она была. Упорная, настойчивая, беспощадная. Порой именно сходство между Рафаэллой и Люком неприятно задевало Кэтрин. По закону подобия, не раз думала она с тоской, Люк и Рафаэлла были парой, чей союз был бы заключен на небесах.

Дверь вдруг с грохотом распахнулась. Бернардо как ветром сдуло. Кэтрин оказалась не столь проворна. Рафаэлла надвигалась на нее, точно акула-убийца, почуявшая сырое мясо, в ее твердом как алмаз взгляде сверкала непримиримая ненависть.

— Шлюха! — закричала она, бросаясь в атаку. — Он не верит моим словам, но я еще вернусь, и в руках у меня будут доказательства. И когда он их увидит, тебя просто вышвырнут отсюда, потому что он никогда тебе этого не простит!

— Рафаэлла!

Люк стоял в пятидесяти шагах от нее, напрягшись, точно изготовившаяся к прыжку пантера, лицо у него исказилось от ярости.

Она кинула на него взгляд, полный свирепого отчаяния.

— Я только хотела получше разглядеть «единственную по-настоящему честную женщину», которую тебе удалось найти! Ее следует внести в списки особо опасных элементов. И, приготовься, саго, — она направилась к выходу, — тебя ждет самое серьезное разочарование.

Тут снова появился Бернардо и почтительно вывел ее из зала. Кэтрин перевела дух. Рафаэлла, сорвавшаяся с цепи и упустившая добычу, могла напугать кого угодно. Ее угрозы поразили Кэтрин. Чему Люк не поверил? Что Рафаэлла собирается доказать? И чего Люк никогда ей не простит?

— Бога ради, о чем она говорила? — прошептала она через силу.

В нем еще клокотала скрытая ярость. Она ничего не смогла прочесть в его неподвижном темном взгляде. На миг ей показалось, что этот взгляд одновременно изучает ее и бросает ей вызов, однако он тут же насмешливо улыбнулся, и она отогнала от себя неприятную мысль.

— Это ни в малейшей степени не должно тебя беспокоить.

«Как бы не так», — подумала она, а он уже, жестом властелина обняв ее за хрупкие плечи, повел в изумительно обставленную гостиную.

— Да и Рафаэлла может больше не беспокоиться.

— Почему? — удивилась она.

— Потому что с этого момента она больше у меня не работает, — проговорил Люк бесстрастно.

Кэтрин сразу же охватило чувство вины. Вся жизнь Рафаэллы заключалась в ее карьере… Не столкнись они в зале, инцидента, что так разгневал Люка, могло бы не произойти.

— Люк, она была ужасно расстроена. Может быть, ее можно простить? — проговорила она после долгого молчания, поражаясь иронии судьбы, которая превратила ее в единственного защитника брюнетки.

— Что с тобой? — откровенно удивился Люк. — Она бы на твоем месте, ни минуты не задумываясь, перерезала тебе горло. Она ворвалась в мой дом, оскорбляла меня, оскорбляла тебя… и ты считаешь, я могу так это оставить? Не понимаю тебя.

— Она потеряла голову, а все потому… потому… — Кэтрин замялась под его пристальным взглядом, — потому что она тебя любит.

— Такой любви, спасибо, не надо, — отрезал он.

— Иногда, Люк, — прошептала Кэтрин, — ты бываешь очень жесток.

Лицо у него напряглось — видно, раздражение достигло предела.

— То есть я безжалостный, бесчувственный ублюдок, это ты хочешь сказать? — прошипел он.

Критиковать Люка не отваживался никто. Рафаэлла могла с ним спорить, но критиковать она бы даже мечтать не могла. Не слишком образованное семейство Люка просто благоговело перед его выдающимися способностями, которые выяснились еще в самом нежном возрасте, к тому же он очень рано начал вести самостоятельную жизнь, поэтому у него не выработалось потребности прислушиваться к чьим-либо мнениям, кроме своего собственного. Сейчас он вел себя совершенно неправильно, и не было никакой возможности сказать ему об этом прямо, не задев его самолюбия. Он не должен был так обращаться с Рафаэллой. Ведь она его старый друг, а не просто подчиненная. С другой стороны, зная о ее чувствах, он не должен был так приближать ее к себе. Это только порождало в ней несбыточные надежды.

— Я вовсе этого не говорила, — мягко возразила Кэтрин. — Не кричи на меня.

— Я и не кричу. Я восхищаюсь тобой. Ты просто какой-то ангел, порхающий среди облаков с арфой в руках! — выдавил он ядовито. — Ты даже представить себе не можешь, как это человек может чувствовать себя оскорбленным.

Кэтрин подняла голову.

— Я сказала только, что Рафаэлла заслуживает некоторого сочувствия.

— Сочувствия? Да если б ты истекала кровью на дороге, она стала бы продавать билеты на это зрелище! — заорал он. — Я выгнал ее, потому что ни на грош ей больше не верю. Я слишком хорошо ее знаю. При первой же возможности она ударит тебя ножом в спину, такая ни перед чем не остановится.

Он объявил это с такой неподдельной уверенностью, что Кэтрин невольно вздрогнула.

— И хватит об этом. Ты идешь обедать? — сухо предложил он.

— Ты дашь ей рекомендацию?

Повисла угрожающая тишина. Люк обернулся и встретил взгляд невыразимо прекрасных голубых глаз, глядящих на него с робким ожиданием.

— Per amor di Dio… Ладно, раз ты так этого хочешь! — прохрипел он, потеряв терпение.

Он не был рожден для компромиссов. Компромисс — это шаг к поражению, а с поражениями Люк мириться не умел. Кэтрин с аппетитом набросилась на обед. Люк отодвинул от себя закуску, проворчал что-то насчет температуры поданного вина, нетерпеливо барабанил пальцами по столу между переменами блюд и постепенно приходил в себя.

— Как тебе доктор Сципион? — поинтересовался он за кофе.

— Очень милый. Это местный врач? Люк вздернул брови.

— Он живет в Риме. Это одна из мировых величин в области амнезии.

— Ой, — Кэтрин почти задохнулась от смущения, — а я с ним обращалась совсем запросто!

— Одно из твоих самых больших достоинств — это способность обращаться на равных с кем угодно, вплоть до последней уборщицы, — сказал он, неожиданно накрыв ее руку своей, и его твердые губы расплылись в улыбке. — Давай согласимся на том, что твои манеры гораздо лучше моих. Кстати, есть несколько бумаг, которые ты должна подписать до свадьбы. Надо нам этим заняться.

Она прошла за ним в библиотеку, где он до этого был с Рафаэллой. Книги занимали все пространство от пола до потолка, у высокого окна стоял большой письменный стол. Стоило ей бросить взгляд на кипу документов, которую он держал в руках, как ее охватило настоящее смятение. Бумаги, которые надо заполнить… официально. Сбывается худший из ее ночных кошмаров.

— Вот… — Люк дал ей ручку, но она не слышала его объяснений. В ушах у нее шумело. — Подпиши здесь. — Смуглый палец указал место и замер в ожидании.

Бумага расплылась в серо-белое пятно. Кэтрин смущенно опустила голову.

— Просто п-подписать? — пролепетала она, с ужасом ожидая, что надо будет сделать что-то еще, о чем он не упомянул, поскольку, естественно, считает, что она сама сообразит.

— Просто подпиши.

Она медленно и аккуратно поставила свою подпись. Люк забрал документ и положил перед ней другой.

— Теперь здесь.

Она подписала и его, небрежнее и быстрее.

— Так? — Стараясь скрыть радость при виде его согласного кивка, она подняла бумагу. — Ты когда-то сказал мне никогда не подписывать то, что я не могу прочесть, — неуверенно пошутила она.

— Я был тогда глупее, чем теперь. — Он бросил на нее изучающий взгляд. Напряженное выражение на ее нежном лице стало ослабевать, но рука еще дрожала. — Это на итальянском, сага, — нежно добавил он.

— Я и не посмотрела как следует. Она неловко положила бумагу обратно. Прежде чем она успела отвернуться, на плечи ей легли руки и поставили ее прямо перед ним. Он сидел на краю полированного стола.

— А мне кажется, дело не только в этом, — тихо сказал он. — Ты не думаешь, что пришло время закончить эту игру? Не знаю, отдаешь ли ты себе отчет, но это мешает взаимопониманию между нами.

Она побелела как мел.

— Иг-гру? Он вздохнул.

— А как ты думаешь, почему я сам заказываю для тебя еду в ресторанах?

— Я… я не знаю… так быстрее, — пролепетала она, дернувшись, чтобы высвободиться, но он, казалось, этого не заметил.

— А я самым непостижимым образом угадываю: что ты хочешь заказать? — проворчал он. — Кэтрин, я заметил, что тебе трудно читать, еще в первую неделю, которую мы провели вместе в Лондоне. Я наблюдал за всеми твоими мучительными уловками, и должен сказать, меня это здорово поразило.

Ее изумленный взгляд затуманился внезапно нахлынувшими слезами. Она готова была сквозь землю провалиться. Его низкий голос, как бы тихо и спокойно он ни звучал, точно бич, хлестал ее по самым уязвимым местам. Горло у нее сжималось так, что она не могла произнести ни звука. Она хотела только одного — скрыться от него, но его руки вцепились в ее запястья не хуже стальных наручников.

— Надо нам наконец с этим разобраться, — твердо сказал Люк. — Почему ты с самого начала не призналась мне, что у тебя дислексия? Я не мог этого понять. Ты стеснялась, я не хотел сделать тебе больно, потому тоже стал притворяться. Я делал вид, что ничего не замечаю, но, продолжая притворяться, я все время надеялся, что ты постараешься что-нибудь с этим сделать.

— Это невозможно! — закричала она. — Все, что можно, делали, еще когда я училась в школе, но я так и не смогла научиться читать!

— Теперь-то я это знаю. Может, ты перестанешь вырываться? — спросил он, сильными руками пресекая ее попытки освободиться. — Я знаю, что у тебя дислексия, но тогда я не знал. Я думал…

— Ты думал, что я неграмотная! — зарыдала она. — Никогда тебе этого не прощу.

— Выслушай меня. — Он придвинул ее к себе. — Я тоже виноват. Я выбрал путь наименьшего сопротивления. Я закрывал глаза на то, что мне не нравилось. Я должен был попробовать тебе помочь. Если бы я попытался, я бы сумел разобраться. Но ты все равно должна была мне сказать, — заключил он.

— Отпусти меня! — кричала она, рыдая от унижения.

— Да ты слышишь, что я тебе говорю? — Он легонько встряхнул ее, и она сразу пришла в себя. — Если бы я знал, если бы я понимал, в чем дело, я бы не раздражался оттого, что ты не пытаешься ничего предпринять. Я ни в чем тебя не обвиняю, понимаешь?

— Ты меня стыдишься! — в отчаянии воскликнула она.

Он медленно встал, прижал ее к себе и, положив руку на ее золотистые волосы, слегка откинул ей голову.

— Совсем нет, — твердо возразил он. — Тут нечего стыдиться. Дислексией страдали Эйнштейн и да Винчи. Если она не помешала им, не помешает и тебе!

— Ах, Люк! — то ли всхлипнула, то ли икнула она и взглянула на него. — Не помешает? Может, мой случай гораздо тяжелее!

— Не понимаю, как я мог быть слеп так долго, — проговорил он. — Ты не ощущаешь направления, ты не различаешь право и лево, тебе трудно наклоняться, а иногда ты кое-что забываешь. — Последнее он произнес шутливо, поддразнивая ее и утешая.

Она все еще дрожала. Потрясение было слишком велико, чтобы она так сразу успокоилась. Растерянная и ослабшая, она зарылась лицом в его пиджак, но в глубине души чувствовала огромное облегчение оттого, что не надо больше притворства, которое изматывало нервы и держало ее в постоянном страхе разоблачения.

— Так ты не сердишься, правда, не сердишься? — пробормотала она.

— Единственное, на что я сержусь, это на то, что ты мне не доверяешь, что не рассказала мне об этом сама, но теперь мы можем обратиться к лучшим специалистам — и я уверен, что тебе помогут. — Отстранив ее от себя, он вытащил платок и вытер ей лицо, улыбнулся, и что-то в этой улыбке заставило ее сердце забиться сильнее. — Глупо было страдать молча. Я должен был знать о твоих трудностях. Мы живем в мире, где умение читать считается само собой разумеющимся. Как тебе удавалось работать в художественной галерее? Я часто задавал себе этот вопрос, — признался он.

— Элейн отпечатала для меня каталог. Он пригладил ей волосы.

— Секреты, — повторил он, — разрушают взаимопонимание.

— Больше у меня нет секретов, — вздохнула она. — Ты всегда приводишь в порядок мою прическу, чтобы меня успокоить.

— А может, мне это нравится. Такое тебе не приходило в голову? — поддразнил он ее, хрипловатый голос его слегка дрогнул, когда он взглянул на нее.

Ей показалось, что из воздуха разом исчез весь кислород. Ее пронзило острое желание. Груди стало тесно в шелковой оболочке, трепетная плоть набухла, соски превратились в налитые мукой тугие почки. Это был слепой зов тела, такой мощный, что она затрепетала.

Он убрал руку с ее волос и отступил назад.

— Уже поздно. Тебе пора в постель, — строго сказал он. — Если ты не пойдешь сама, придется тебя отвести.

Щеки ее пылали. Она покорно поплелась назад на ватных ногах. Она не могла оторвать глаз от его бронзового лица. Она была уверена в его горячем ответном желании, скрытом под маской спокойствия. Она желала его. Она не могла припомнить ничего равного по силе испытываемому ею сейчас влечению. Это смущало' ее, ей было стыдно.

— Я жду важного звонка, — сказал он и, поймав ее удивленный взгляд, коротко пояснил: — Разница во времени.

Она не могла себе представить, чтобы Люк стал ждать какого-то звонка, каким бы важным он ни был. Люди звонили, когда было удобно ему, а не им. Не отрывая от него взгляда, она ощупью нашла дверь и распахнула ее.

— Я правда отлично себя чувствую, — заверила она его, наконец придя в себя, и вышла в холл.

Несмотря на то что она уже принимала ванну, Кэтрин решила еще раз освежиться под душем. Через пятнадцать минут, от души намазавшись благоухающим кремом, который нашла на полке в смежной со спальней ванной, она натянула полупрозрачную рубашку персикового цвета, лежавшую поперек кровати, нырнула под одеяло и, затаив дыхание, стала ждать Люка.

Минуты бежали одна за другой. Она с нежностью вспоминала о том, как замечательно он успокаивал ее насчет дислексии. Но он прав. Ей надо было давным-давно во всем ему признаться. Он бы понял. Теперь она это знала и сожалела о своей скрытности и всех своих уловках, она чувствовала себя ужасно виноватой, что так обманывала его.

Погруженная в эти размышления, она задремала, и ей привиделся сон. Сон был очень странный. Она что-то писала на поверхности зеркала… и горько при этом плакала, к тому же отражение ее собственного несчастного лица только затрудняло ей задачу. Это видение было столь мучительно, что ей захотелось кричать, она внезапно проснулась, по щекам у нее текли слезы.

Кто-то уже успел выключить свет в ее спальне. Быть может, этот сон — мостик между забытым ею прошлым и настоящим. Она снова откинулась на подушки, пытаясь удержать его в памяти и обдумать, но он растаял. Ей запомнилось только ощущение страдания, невыносимого страдания и невозвратной потери.

Она снова побрела в ванную, умыла лицо и вытерла его полотенцем. Кто же выключил свет? Должно быть, Люк. Он заходил к ней, а она спала. Она прижала ослабевшую руку ко лбу, стук в висках лишь немного ослаб. Полностью заглушить эту неожиданную, отчаянную до слез потребность быть с ним было невозможно.

Она сделала шаг к двери, которая, как она полагала, соединяет его спальню с ее. Обнаружив, что та заперта, она нахмурилась и вышла в галерею, едва ли имея представление о том, который теперь час. В его спальне, когда она вошла, было темно, но из приоткрытой двери ванной падал свет. Она услышала, как льется вода, и улыбнулась. Должно быть, не очень поздно. Тихо, как мышка, она скользнула в постель.

Шум воды прекратился, и почти тотчас же погас свет. Секунду-другую спустя раздвинулись занавески, Люк открыл окно и встал перед ним, вытирая волосы, — прекрасный, обнаженный, залитый лунным светом.

Он легко мог простудиться, но ей не хотелось сейчас обнаруживать свое присутствие. Под мягкой загорелой кожей на спине играли крепкие мышцы. У нее пересохло во рту. Почувствовав себя соглядатаем, она закрыла глаза. Матрас под ней почти не промялся, и три четверти пространства на нем оставались свободны.

Повернувшись, чтобы поправить подушку, он неожиданно для себя наткнулся на нее.

— Dio!

Она не успела его остановить, и он зажег лампочку над кроватью.

Держась одной рукой за спинку кровати, он с изумлением посмотрел на нее.

— Кэтрин?

Она почувствовала, как ее обнаженная кожа покрывается пунцовыми пятнами. В его голосе явственно прозвучала уверенность, что эта кровать была самым последним местом, где он ожидал ее встретить.

— Я не могу уснуть.

Он внимательно поглядел на нее и снова опустился на кровать, на скулах у него заиграли желваки.

— Я тоже. Иди сюда. — Он протянул руку и придвинул ее к себе, не дав ей времени задуматься, чего в его словах было больше, приказания или просьбы. — Я так хочу любить тебя, — откровенно признался он. — Ты и представить себе не можешь, до какой степени я этого хочу.

— Я здесь, — прошептала она, внезапно смутившись.

Отвернувшись, он свирепо пробормотал что-то по-итальянски и вдруг впился в ее губы столь жадно, что она даже поразилась. Он прошелся языком по мягким изгибам ее рта. Она была словно спасительный глоток для умирающего от жажды. Он так долго и глубоко впитывал в себя ее губы, что у нее закружилась голова и остановилось дыхание. По венам ее пробежал настоящий огонь.

Она обвила руками его плечи, горячие, точно его лихорадило, его стройное, крепкое тело напряженно вытянулось рядом с ней. Длинные пальцы бестолково теребили шелк, который отделял ее от него. Со сдавленным стоном он чуть отстранился и нетерпеливо разорвал ее шелестящее одеяние.

— Люк! — Она вдруг вынырнула из бездонного колодца страсти и изумленно уставилась на него, а он, встав на колени, уже стаскивал с нее обрывки рубашки и нетерпеливо отбросил их прочь. Под его пожирающим взглядом она инстинктивно попыталась прикрыться, но он схватил ее за руки и прижал их к кровати.

— Пожалуйста.

Он почти никогда не произносил этого слова, и эта грубоватая просьба уколола ее в самое сердце.

Горящий взгляд блуждал по ее телу, огибая трепетно вздымающуюся грудь, хрупкие ребра, женственный изгиб бедер и мягкие завитки волос над лоном, он был ощутим почти как настоящее прикосновение.

— Squisita… perfetta, — отрывисто пробормотал он, притянул ее к себе и приник губами к ее тугому соску.

Она вся изогнулась, из горла вырвался нечленораздельный крик. Он пропитал всю ее плоть неистовым любовным восторгом, и она потеряла голову. Он нежно укусил ее, а его рука продолжала ласкать оставленного без присмотра близнеца, то сжимая, то отпуская, постепенно возбудив ее до того, что она стала извиваться и корчиться. Она жаждала ощутить на себе тяжесть его тела, а он томил ее, поднимая голову лишь для того, чтобы пробежать кончиком языка по ложбинке между ее грудями, пересечь полоску бледной кожи и углубиться во впадину в середине ее живота.

Она запустила руки ему в волосы и вся сжалась, когда он бесчисленными поцелуями прочертил невидимую линию от ее колена до нежнейшего участка кожи на внутренней поверхности бедра, отчего у нее напряглись даже такие крошечные мускулы, о существовании которых она и не подозревала. А затем шея у нее изогнулась, и она откинулась головой на подушки. С губ ее сорвался крик, всякая мысль исчезла, и она забылась в страстном неистовстве своего собственного тела.

На вершине восторга, в котором было больше муки, чем наслаждения, Кэтрин выкрикнула его имя, но он крепко зажал ей руками рот и, приблизив лицо, заставил молчать, пустив в ход собственные губы. Она истекала нежностью, он был горяч и настойчив. Секунду он глядел на нее, на его влажном лице были написаны и требование и желание, и вдруг рванулся, войдя в нее словно молния, грянувшая с небес.

Ее пронзила боль, настолько неожиданная, что сразу затушила в ней всепоглощающую жажду, которую Люк же и пробудил. Он затих и окинул ее взглядом, в котором сияли нежность и торжество, который говорил больше слов, и благословил ее поцелуем в лоб. И вдруг пробормотал что-то о том, что сомневался в ней, но теперь никаких сомнений больше не будет.

Она неспособна была воспринимать смысл его слов. Легонько пошевеливая бедрами, он стал снова возбуждать ее страсть, давая ей привыкнуть к себе. Все мысли были отброшены. Она потерялась в этом ритме отдачи и приятия всего и вся, бездумно и бессильно отплывая к последнему разрушительному освобождению. И когда оно — после бесчисленных волн невероятного наслаждения — наконец наступило, это была вершина блаженства.

В ушах у нее еще стоял громкий стон мужского удовлетворения, руки гладили его приятно-влажную кожу. А где-то в уголке сознания уже копились неотвязные вопросы. Бывало ли это раньше так же глубоко, так же ошеломительно? Она помнила свои восторги, но никогда они не доходили до самозабвения. Она помнила его страсть, но ни разу чувственность не заставляла его терять голову. Она помнила сладостное счастье от слияния с ним, но никогда еще его дикая сила не потрясала ее до самых глубин души.

И она подумала также… с грустью… что Люк сейчас наверняка устремится в душ, чтобы избавиться от неизбежных последствий своей страсти, когда ей так отчаянно хочется, чтобы он остался в ее объятиях.

Он вел себя с ней так, словно давал ей возможность в любой момент освободиться, и эта мысль вызвала в ней прилив нежности. Она ласково потерлась щекой о его бронзовое плечо. Он шевельнулся лениво, как откормленный кот, который потягивается, когда его гладят, и предается наслаждению столь же беззастенчиво, как и любой другой представитель животного мира.

— Мне приснился ужасно странный сон, — неуверенно начала она, боясь, что чудо этой минуты исчезнет. — Только не знаю, связан он с каким-нибудь реальным воспоминанием или нет.

Его расслабленное тело тотчас же напряглось.

— Что тебе приснилось?

— Ты, наверно, будешь смеяться.

— Нет, обещаю. Рассказывай.

— Я писала что-то на зеркале, — прошептала она. — Можешь себе представить? Я никогда не писала ничего, кроме собственного имени, и то только когда без этого нельзя обойтись, и вдруг я пищу на зеркале!

— Забавно, — тихо проговорил он.

— Нет, мне было очень больно, — едва дыша, прошептала она. — Возможно, это не имеет никакого отношения к воспоминаниям. Как ты думаешь?

— Я думаю, ты слишком много говоришь. — Он перекатился на другой бок и перетащил ее на остывший край кровати. — А мне гораздо приятнее заниматься любовью, bella mia. — Он легонько прикусил бархатистую раковину ее ушка и очень эротично провел пальцем по нежному выгибу ее шеи, но она сейчас поддавалась лишь ради его удовольствия. Ее волосы разметались по подушке, он бросил взгляд на неровно обрезанные концы и посмотрел на нее. — Ты опять стриглась ножницами.

— Понять не могу, почему, — призналась она с легким вздохом. — Завтра же схожу в парикмахерскую.

— Для этого можно вызвать кого-нибудь прямо сюда, — возразил он.

— Я хочу посмотреть Рим.

— Жуткое количество транспорта, жара, шум и загрязненный воздух. Туристов об этом обычно не предупреждают. — Прежде чем она успела что-либо возразить, он заткнул ей рот долгим поцелуем, а потом снова стал продолжать любовную игру. На этот раз он был невероятно мягок и деликатен, используя все свое мастерство, чтобы доставить ей наслаждение. Одно сладостное ощущение наслаивалось на другое, пока он не исчерпал все до самых глубин. Невероятно, но это было еще лучше, чем в первый раз.

Когда она утром открыла глаза, на подушке лежала белая роза. Она обнаружила ее случайно, когда рука ее в поисках Люка шарила по постели. Вместо него она встретила шип, с криком вскочила и сунула уколотый палец в рот. Тут она увидела ее. Розу. Кэтрин едва не расплакалась, но подумала, что это будет слишком сентиментально. Она попыталась представить себе своего в высшей степени элегантного Люка, продирающегося сквозь розовые кусты, и у нее ничего не получилось. Вне всяких сомнений, это пришлось сделать садовнику. Люк не мог позволить себе погибнуть на цветочной клумбе. В то же время он все-таки о ней подумал и, будучи человеком отнюдь не романтичным, очень хотел доставить ей удовольствие. В конце концов, именно эта мысль, а вовсе не роза наполнила ее глаза слезами.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

От жары Кэтрин совсем разморило. Послышались шаги, она их узнала. Большой зонт укрывал ее от солнца. Она повернула голову, подперла рукой подбородок и стала смотреть на Люка, который подошел и опустился на соседний шезлонг. Он был в белой рубашке с короткими рукавами и расстегнутым воротом и черных обтягивающих джинсах, которые подчеркивали его упругие бедра и длинные стройные ноги, он был так хорош, что мог свести с ума кого угодно. Она устало улыбнулась ему. Он тоже был явно не в лучшем настроении.

С тех пор как в «Кастеллеоне» начались свадебные приготовления, покою, уединению и размеренной жизни, которые Люк считал само собой разумеющимися, пришел конец, в дом нахлынули шумные толпы поставщиков продуктов и цветов, телефоны звонили не умолкая. Когда он понял, что значит иметь дело с сотнями подобного рода людей, энтузиазм Люка резко поубавился.

— Мне прямо не терпится выгнать их всех вон, — мрачно признался он.

— Тебе же хотелось произвести фурор, — лениво напомнила она, не проявив особого такта.

— Я думал, что тебе этого хочется! — возразил он.

— Мне бы хватило пары свидетелей и букета цветов, — призналась она, чувствуя, что ей слишком жарко, чтобы выбирать слова.

Он всплеснул руками.

— И она мне будет это говорить!

Их прервал звук позвякивающего в стаканах льда. Люк вскочил, чтобы перехватить Бернардо, пока тот не успел подойти слишком близко. Кэтрин заметила этот предупредительный маневр и позабавилась про себя. Не так уж неприлично выглядела ее обнаженная спина. Вчера низко пролетевший легкий самолет вызвал запрещение загорать без лифчика и яростные проклятия в адрес ближайшего аэродрома. Удивительно, сколько ей понадобилось времени, чтобы заметить, что у Люка потрясающе старомодный взгляд на некоторые вещи.

Он искоса посмотрел на нее.

— Не понимаю, как ты можешь лежать, будто вокруг тебя никого нет.

— Бернардо прекрасно знает, как себя вести. — Из деликатности она не прибавила, что, если бы Люк перестал суетиться, всюду вмешиваться и за всем приглядывать, порождая в людях уверенность, что даже то большее, на что они способны, все равно ничего не стоит, последние приготовления прошли бы куда спокойнее. Внушив людям, что он намерен сам за всем проследить и все раскритиковать, он не будет иметь ни минуты покоя.

«Завтра», — пронеслась блаженная мысль. Завтра она станет женой Люка. Ее вновь охватило ощущение, что она «умерла и попала в рай». С того дня, как они приехали в Италию, целыми днями она не выходила из тумана гедонистического наслаждения жизнью. Никогда раньше она не знала такой расслабленности и потакания своим желаниям. Ее вклад в свадебные приготовления ограничился двумя примерками платья. Наряд, отделанный тончайшими кружевами ручной работы, был великолепен. Просто поразительно, чего можно добиться за самый ограниченный срок, если иметь столько денег, сколько их есть у Люка.

— Завтра я разбогатею, — бездумно проговорила она.

Люк замер на миг и вдруг откинул голову и разразился смехом.

— Наверное, ни одна женщина в мире, кроме тебя, не решилась бы сказать мне такое накануне свадьбы.

Она рассеянно улыбнулась. Люк! Люк замечательный, потрясающий, красивый, великолепный, божественный. Ее глаза выражали так много, когда она перебирала в уме эти эпитеты, что он тоже послал ей горящий взгляд, проникший в самую глубь ее существа. Отчуждение, заставляющее ее цепенеть всякий раз, когда она подходила к нему слишком близко, теперь безвозвратно ушло в прошлое.

Ночью Люк говорил о своей семье. Раньше он никогда о них не рассказывал. Гибель в авиакатастрофе родителей и сестры его потрясла, и он так и не смог с этим примириться. Она была абсолютно уверена, что он никогда не признается, что с момента их смерти его гнетет чувство вины. Шаг за шагом поднимаясь на вершину успеха, Люк практически потерял всякую связь с семьей.

Он делился с ними богатством, но лишил их самого себя. Дела для него всегда были превыше всего. Он оплатил им роскошный отдых словно в компенсацию за свой несостоявшийся визит — и живыми их больше не увидел. Прошлой ночью между ними состоялся один из тех откровенных разговоров, на которые он мог заставить себя пойти только в спальне, под покровом темноты. До сих пор она не представляла себе, как трудно Люку говорить о том, что действительно глубоко его задевает.

Она привстала на колени и натянула лифчик купальника. Он стрельнул глазами именно туда, куда она и ожидала, задержавшись на мелькнувшей на миг обнаженной груди. Щеки у нее запылали, однако когда она, изогнувшись, застегивала крючки на спине, то откровенность его мужского восхищения пробудила в ней чувство чисто женского удовлетворения, известного еще со времен Евы.

— А ведь тебе нравится, когда я на тебя смотрю, — довольным тоном заметил он.

Она склонила голову, чтобы скрыть смущение.

— Тебе вовсе не обязательно это замечать.

— Не могу отказать себе в этом удовольствии, в особенности когда у тебя такой чопорный вид.

Гибким движением он дотянулся до нее через разделявшее их шезлонги расстояние и схватил ее с той нежной силой, от которой у нее все таяло внутри. Свободную руку он запустил ей в волосы и принялся самым возбуждающим образом исследовать ее губы. Земной шар соскочил со своей оси и свободно закружился в пространстве, Кэтрин ослабела, в голове у нее не осталось ни одной мысли. Сколько бы раз он ни прикасался к ней, повторялось одно и то же. Так всегда было между ними. Всепоглощающая физическая связь.

И раньше это ее пугало. Она простодушно полагала, была даже уверена, что Люк, если бы захотел, мог бы испытать такое же наслаждение с любой другой женщиной. Теперь она не спешила с подобными умозаключениями. В долгие часы страсти, превращавшие ночь в день, а день в ночь, его неутолимое влечение к ней снова и снова доводило ее до полного изнеможения.

Он неохотно отпустил ее губы.

— Никак не могу тобой насытиться. — Эротический подтекст этого пронзительного признания уж никак не мог успокоить лихорадку, бурлящую в ее крови. Она положила голову ему на плечо. — Во всяком случае, — добавил он, — не думаю, что понадобится много времени, чтобы ты забеременела.

— Забеременела? — воскликнула она, отпрянув от него, первой реакцией было изумление и, как ни странно, испуг.

Он поймал ее прежде, чем она могла упасть, и страстно приник губами к ее шее, там, где пульсировала маленькая жилка.

— Только не говори мне, что веришь в аистов, — поддразнил он. — Как бы там ни было, то, чем мы занимаемся в последнее время, помимо простого наслаждения имеет и гораздо более важную цель.

Она вздрогнула.

— Да, но…

— И мы не принимаем никаких мер, чтобы предотвратить последствия, — совершенно спокойно напомнил он.

Только теперь Кэтрин наконец поняла, в чем дело. Ее потрясло, что такая важная вещь могла совершенно вылететь у нее из головы. У нее не было ни одной контрацептивной таблетки. Ну да, она больше их не принимает. А ведь когда-то она впадала в настоящую панику, стоило ей спохватиться, что она забыла их принять. Если бы Люк знал, сколько раз они могли попасться, возможно, он почувствовал бы себя примерно так же.

Эти воспоминания всколыхнулись в ее душе, когда Люк заговорил о ребенке, будто это было естественнейшей вещью на свете. Хотя, конечно, так оно и есть… если ты замужем. Во всяком случае, ее первая реакция, ее испуг вполне объяснимы. Но теперь ей придется привыкать к иному взгляду на потомство.

Совершенно не замечая, что в ней происходит, Люк ласково обнял ее за плечи и прижал к себе.

— Разве ты не заметила этого упущения? — спросил он нежно.

— Нет, — пробормотала она, инстинктивно чувствуя за собой вину.

— Я хочу завести детей, пока еще достаточно молод, чтобы получать от них удовольствие.

В голове у нее промелькнуло, что он мог хотя бы сказать ей об этом, прежде чем принять такое решение. Но почти сразу же перед глазами возник манящий образ — вот она носит под сердцем его ребенка! Это ощущение захватило ее, и обида улетучилась.

— Да, — задумчиво согласилась она. Люк нежно погладил ее плечо.

— Я знал, что ты со мной согласишься. Теперь, вместо того чтобы с жадностью заглядывать в чужие коляски, ты сможешь посвятить себя собственному ребенку.

— А я так делаю? — шепнула она.

— Делаешь, — усмехнулся он.

Все, что имело отношение к детям, прежде не вызывало у Люка ничего, кроме неприязни. Естественно, что ей оставалось только дивиться его внезапному желанию. Но стоило ей подумать минуту-другую, как все встало на свои места. Люк вступал в брак с тем же чувством, с каким начинал всякое новое дело, то есть ждал от него совершенно определенных вещей. Ему нужен наследник, вот и все. Нельзя создать империю, если нет династии. Но она все еще не могла заставить себя улыбнуться, как и не могла избавиться от непонятной тревоги.

Это противоречило здравому смыслу. Она любит Люка. Она любит детей. В чем же проблема? Но тревога не оставляла, в висках у нее стучала кровь. А когда зазвонил телефон, стоявший на столике, и Люк нетерпеливо схватил трубку, она вздрогнула и почувствовала приступ дурноты.

Люк совершенно спокойно заговорил по-японски с уверенностью человека, владеющего дюжиной языков. Он нахмурился, а когда положил наконец трубку, со вздохом сказал:

— Дела. Придется пойти в дом, надо кое-кому позвонить. Вернусь, как только отделаюсь.

Солнечные блики на поверхности воды в бассейне в нескольких шагах от нее слепили глаза. А когда легкий ветерок поднимал рябь, зрелище становилось почти гипнотическим. Кэтрин ни о чем не могла думать, голова просто раскалывалась. Она с опозданием поняла, что, вероятно, слишком долго пробыла на солнце.

Тут ее дремотное состояние нарушил какой-то звук. Из-за деревьев выбежал ребенок. Он быстро перебирал своими пухлыми ножками, торопясь за убегавшим мячом. Он мчался прямо к воде, и Кэтрин в испуге вскочила. Но он успел схватить мяч до того, как тот скатился в воду. Тут же на склоне, ведущем к замку, появилась одна из служанок, которая тоже бежала вниз.

— Scusi, signorina, scusi! — закричала она, горячо извиняясь за вторжение, и схватила ребенка на руки. Он яростно вырывался. Когда его уносили с его драгоценным мячом в руках, у Кэтрин перехватило дыхание.

Ее словно ударило по голове. Она оцепенела от ужаса. Дэниэл… Дэниэл! Когда она пришла в себя, прелести роскошного, отделанного мрамором бассейна больше не существовало.

Вцепившись в телефон, она набрала внутренний номер. Секретарша взяла трубку.

— Это мисс Пэрриш. — Голос у нее так дрожал, что ей пришлось прокашляться. — Узнайте, пожалуйста, номер телефона в Лондоне и соедините меня. Это срочно, — выпалила она, напрягаясь изо всех сил, чтобы вспомнить девичью фамилию Пэгги и ее адрес.

Дрожа, точно жертва катастрофы, она успела сесть, прежде чем ноги ей окончательно отказали. Что же это за мать, которая может забыть о своем ребенке? «Боже милостивый, хоть бы я проснулась, хоть бы этот кошмар оказался сном», — молилась она.

Телефон зазвонил.

— Алло? Алло? — раздался голос Пэгги.

— Это Кэтрин. Дэниэл с тобой?

— Он пошел за сеном. Я тут совершенно замучилась с этими перестановками, — тараторила Пэгги. — У нас телефон дня два не работал, а мы и не знали. Ты, наверно, просто с ума сходила, пытаясь дозвониться?

— Да, но…

— Да чего тебе волноваться, — со своей обычной нетерпеливостью перебила Пэгги. — Я несколько раз пыталась позвонить тебе из будки в деревне, но тебя не было. Ты, наверно, истоптала там все тротуары, пытаясь найти работу, если место у миссис Энсти тебе не подошло.

— Я…

— У Дэниэла все прекрасно. Погода отвратительная. Мы вот собирались сегодня ночевать в палатке, но если ты хочешь с ним поговорить, то, конечно…

— Нет-нет, все нормально.

Меня похитили. Я в Италии. Завтра я выхожу замуж. Сказать такое было невозможно. Пэгги решила бы, что ей самое место в сумасшедшем доме. Как бы там ни было, надо успеть вернуться до того, как они приедут в Лондон. Никто не должен ничего знать, решила она в первом приступе отчаяния.

— Кэтрин, туг кто-то приехал. Ух, какая потрясающая машина. Я могу тебе перезвонить?

— Нет… нет. Я не дома… Я звоню из другого места. Поцелуй от меня Дэниэла.

Она бросила трубку, точно та жгла ей руку, и побрела к шезлонгу.

Все ужасные, абсолютно непростительные события последней недели обрушились на нее. Ее колотило, трясло, крутило. Унижение выписывало в душе огненные письмена. Дальше уже падать некуда — после всего, что Люк с ней сделал.

Пока она не имела возможности узнать, что с ней случилось, он продумал свой чудовищный план. Этого человека с характером Борджиа хлебом не корми, только дай ему интриговать и подстраивать хитроумные ловушки. Для него это было не сложнее, чем украсть конфету из-под носа у ребенка. Ребенка. Ребенка'. От этих мыслей она побледнела, ее бил озноб, она ничего не могла с собой поделать.

Целую неделю она не подозревала, что потеряла четыре года жизни. Он не оставил в пределах ее досягаемости ничего, что могло бы пробудить ее память. На милю вокруг не было ни газет, ни телевизора, ни календаря.

Все до последних мелочей было учтено самым хладнокровным, расчетливым образом. Все это было дело рук Люка. И он ни разу не ошибся. Ей бросили наживку, она заглотнула крючок, и ее вытащили, как рыбку. Только у рыбы, наверно, больше развит инстинкт самосохранения. Рыба не станет сама карабкаться вверх по леске, не будет мазохистски спешить наткнуться на нож, вспарывающий ей кишки, и поглядывать на шипящую на огне сковородку… именно то, что она и делала.

Люк добился всего, чего хотел. Ни сомнений, ни колебаний. Цена не имела значения. Его интересовал только конечный результат. Ему взбрело в голову, что она собирается выйти замуж за Дрю, а поскольку Дрю должен был вот-вот развестись, времени у него было в обрез. И уж конечно, если б она с благодарностью пала к его ногам, о женитьбе и речи бы не зашло. Но своим сопротивлением она бросила Люку вызов. А не принять вызов противоречило его натуре.

Она сжала зубы, в горле у нее стоял комок. Ее мучил неотвязный образ пойманной рыбы. Ее охватил безграничный гнев, такой гнев, какого она раньше не знала и от которого все кипело внутри.

И тут как раз на лестнице, идущей от замка, она увидела Люка. Ей припомнилось то, что произошло на заднем сиденье лимузина, и она почувствовала, что его смерть была бы слишком легкой карой. Она вскочила и, схватив стакан, швырнула в его сторону. Тот грохнулся на землю в нескольких шагах от Люка, и он остановился.

— Ты мерзкая, отвратительная, лживая, грязная свинья! — закричала она, схватила второй стакан и со всей силы швырнула его вслед за первым. — Гадина! — За ними последовал телефон. — Ничтожество! — надрывалась она, пытаясь сорвать с себя туфлю; оттого что она никак не могла попасть в цель, гнев ее только нарастал. — Ублюдок! — Она преодолела даже собственное отвращение к этому слову, добавив к нему для убедительности и вторую туфлю. — Убить тебя мало!

— Раз с меткостью у тебя проблемы, может, лучше воспользоваться ядом? — Люк окинул оценивающим взглядом зону обстрела. — Снайперских талантов у тебя явно не обнаружилось.

Ее ярость достигла взрывоопасных пределов.

— Это все, что ты можешь сказать?

— Самое безопасное предположить, что к тебе вернулась память, — сказал он. — Сомневаюсь, что мне сойдет с рук, если я выскажу что-то другое.

— Можешь быть в этом уверен! — Его полнейшее спокойствие ее бесило. — Я бы стакана воды тебе не подала, даже умирай ты от жажды! Я бы не дала тебе куска хлеба, умирай ты от голода! Если бы на всем свете не осталось ни одного мужчины, кроме тебя, и ни одной женщины, кроме меня, человечеству пришлось бы вымереть окончательно! Тебя мало повесить, тебя надо еще колесовать и сжечь, и, будь я мужчиной, тебе бы не поздоровилось!

— Будь ты мужчиной, вряд ли бы ты попала в подобную ситуацию, — невозмутимо вставил Люк, когда она умолкла, чтобы перевести дыхание.

— Я заявлю на тебя в полицию! — выкрикнула Кэтрин, радуясь, что перешла наконец к реальным угрозам.

Люк откинул голову и внимательно на нее посмотрел.

— За что?

— 3-за что? — Она повысила голос. — За что? За то, что ты меня похитил!

— Разве я тащил тебя силком? Физически принуждал? И что, есть свидетели?

— Я скажу, что есть, я солгу! — завизжала она.

— Но почему же ты тогда не протестовала в аэропорту, когда я объявил о нашей свадьбе? — поинтересовался Люк все с тем же невероятным, невозмутимым спокойствием.

— Ты держал меня здесь в плену целую неделю! — Чтобы уличить его в нарушении уголовного кодекса, она отчаянно бросилась к новому обвинению.

Он поднял брови.

— Разве двери были заперты? Что-то не помню, чтобы я препятствовал тебе уйти.

— А физические оскорбления! — прошипела Кэтрин сквозь зубы. — Я тебя в этом обвиню!

Люк широко улыбнулся.

— Какие физические оскорбления?

С высоты всех своих пяти футов и четверти дюйма Кэтрин закричала:

— Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю! Пока я… пока я была не в себе, ты самым омерзительным образом мной воспользовался!

— Разве? — пробормотал он. — Кэтрин, я глубоко убежден, что в эту неделю твой разум был гораздо более в порядке, чем за последние пять лет.

— Да как ты смеешь? — взвизгнула она, готовая разрыдаться. — Как ты смеешь мне такое говорить?

Он легонько пожал плечами.

— Я говорю так, потому что это правда.

— Правда в чьих глазах? — в бешенстве кричала она. — Сейчас же возьми свои слова назад!

— Не имею ни малейшего намерения отказываться от своего мнения, — безжалостно сообщил он. — Когда успокоишься, сама поймешь, что это правда.

— Когда успокоюсь? — завизжала она. — Разве похоже, что я могу успокоиться?

Он кинул на нее оценивающий взгляд.

— Если бы ты плавала чуть лучше, я бы бросил тебя в бассейн.

— И ты ведь ни капельки ни о чем не жалеешь, правда? — Вот единственное, что она понимала. И вряд ли это могло умерить ее гнев.

Он вздохнул.

— А о чем я должен жалеть?

— О чем? О чем? — Она уже с трудом произносила слова. — Ладно, я заставлю тебя пожалеть! Мне только надо убедиться, что никаких угрызений совести за то, что ты меня здесь держал, ты не испытываешь!

— Ты права. Не испытываю.

— Ты поступил со мной так, будто я вещь, предмет, который можно, когда хочешь, взять, когда надоест, бросить! — Когда губы его расплылись в улыбке, она вдруг поняла, что может толкнуть человека на убийство.

Ресницы скрыли выражение его глаз.

— Если ты для меня предмет, то и я для тебя предмет точно в такой же степени.

Секунду, пока до нее доходил смысл его слов, она смотрела на него непонимающим взглядом.

— Я говорю не о сексе! — выпалила она наконец.

— Конечно, — согласился он. — Ну, раз обвинение в физических оскорблениях снято…

— Я его не снимала! — перебила она.

— Ты сама сменила тему, — возразил он. — Тебя влекло ко мне ничуть не меньше, чем меня к тебе.

— Ты самонадеянный болван! Я была не в себе! Я тебя ненавижу!

— Это пройдет, — заверил он.

— Ничего не пройдет! Я ухожу, уезжаю, оставляю тебя… — выпалила она.

— Типичнейшая для тебя реакция на неприятности, но на этот раз исчезнуть тебе не удастся.

— Я ухожу! — в бешенстве закричала она.

— Осторожно, стекло! — бросился к ней Люк. Но было поздно. Ступню пронзила резкая боль, и Кэтрин вкрикнула. Люк подхватил ее на руки, дотащил до ближайшего шезлонга и буквально взгромоздил на него, все время придерживая ее рукой за лодыжку.

— Не дергайся! — гаркнул он. — А то загонишь стекло еще глубже.

Рыдая от боли и обиды, она дала ему вытащить осколок и снова принялась осыпать его проклятиями.

— Так и знал, что ты снова возьмешься за свое.

— Убирайся!

— Оставить тебя среди всего этого стекла? Да к тебе пора приставить няньку для присмотра, — насмешливо сказал он, перевязывая ей ногу чистым платком. — Когда тебе в последний раз делали прививку от столбняка?

— Полгода назад! — фыркнула она, раздраженная своим беспомощным положением. — Ты слышал, что я тебе сказала? Я ухожу!

— Черта с два.

Он поднял с земли упавшее полотенце и завернул ее в него, точно куклу, что разозлило ее уже окончательно.

Она оттолкнула его руки.

— Не смей ко мне прикасаться! Что это значит — черта с два? Ты не имеешь права насильно держать меня здесь!

Он отбросил полотенце и, к ее величайшему изумлению, невзирая на яростную защиту зубами и ногтями, подхватил ее и положил себе на плечо.

— Отпусти! — визжала она, колотя его по спине кулаками. — Что ты делаешь?

— Ограничиваю твою свободу действий для твоего же собственного блага. У тебя истерика, — огрызнулся он. — И с меня хватит.

— С тебя хватит? — голос у нее сорвался. — Отпусти меня!

— Sta'zitta. Успокойся, — ответил он.

От неудобного положения у нее все время сползал лифчик, и это мешало ей работать кулаками. А он уже шел по каменной лестнице, ведущей к французскому окну на галерее первого этажа.

— Я тебя ненавижу! — всхлипывала она, обливаясь слезами ярости и унижения.

Через минуту Люк бросил ее на кровать, ничуть не более осторожно, чем заслуживал бы мешок картошки.

— А ведь ненависть ко мне не делает тебя счастливее, правда? — насмешливо шепнул он. — Per Dio, и знаешь почему?

— Потому, что ты просто бесчувственное бревно! — выкрикнула она сквозь слезы. — И я ухожу!

— Никуда ты не уйдешь.

— Ты не сможешь меня задержать. И не заставишь выйти за тебя замуж, — заявила она, обретя вдруг уверенность, соскочила с кровати и бросилась к стулу, на котором лежал полупрозрачный халат — в купальнике ей стало неуютно. — Теперь, когда Дрю подписал контракт, ты меня больше не удержишь!

— Он подпишет его ровно через час после нашей свадьбы.

Кэтрин остолбенела. Потом резко обернулась. Во взгляде золотистых глаз мерцала почти физическая угроза.

— Я предвидел, что это может понадобиться.

— Так он… он еще его не подписал? — этот вопрос дался ей с огромным трудом.

— Такой уж я недоверчивый ублюдок, — прорычал Люк, точно разъяренный тигр.

— Ты не имеешь права завладеть мной против моей воли! — воскликнула она.

— Я уже объяснял тебе, как сильно ты заблуждаешься, — сухо заметил он. — И хочу надеяться, что завтра, когда мы прилетим в Англию, ты будешь в более покладистом настроении.

Кэтрин уловила из его речи только одно чудесное слово.

— В Англию? — повторила она. — После свадьбы ты отвезешь меня в Англию?

— По традиции смена декораций необходима. Значит, он уверен, что кольцо на пальце удержит ее не хуже цепи, приковывающей скелет к стене подземелья. Но пусть только попробует ее удержать, когда они вернутся в Англию. Пока ее паспорт у него и пока она за стенами замка, где повсюду торчит охрана со всякими электронными устройствами, бежать нечего и пытаться.

Если она заупрямится насчет свадьбы, пострадает Дрю. При этой мысли она задрожала от бешенства. Соблазнительная идея сбежать от Люка из-под венца, в самый день широко разрекламированной свадьбы, к сожалению, оказывалась неисполнимой. С самого начала было ясно, что это легче придумать, чем сделать. Ну ладно. Главное, завтра они уже будут в Англии. А там ему не заставить ее остаться с ним.

— Кэтрин, — сказал Люк, — забудь даже думать об этом.

— Хватит разговоров, — сдавленным голосом сказала она. — Я тебе уже все сказала.

— И все-таки поговорить необходимо. — Кто-то постучал в дверь. Он сделал вид, что не слышит. — Я не могу позволить тебе сорвать свадьбу.

Стук в дверь повторился.

— Avanti! — сердито крикнул Люк.

Вошел Бернардо, за его спиной маячила секретарша.

— Синьорина Перуцци. — Он с извиняющимся видом протянул радиотелефон. — Она уверяет, что ей надо поговорить с вами, синьор, по неотложному делу.

— Я не буду с ней говорить, — отрезал Люк. — Оставьте нас, Бернардо.

Дверь за ними закрылась.

— Он говорит по-английски, — дошло вдруг до Кэтрин. — Только ты мог приказать ему скрывать это от меня.

— Вся прислуга думает, что это желание исходит от тебя, так как ты хочешь попрактиковаться в итальянском.

Дрожащими руками она прикрыла лицо, потому что ей решительно отказало самообладание.

— Я тебя ненавижу!

— Ты на меня сердишься, — твердо поправил он. — И, думаю, у тебя есть для этого основания.

— Думаешь? — Она бросила на него гневный взгляд между побелевшими пальцами.

— Кэтрин, ты принадлежишь мне. Взгляни на дело разумно, ведь Бог тебя умом не обидел. — Особой оригинальностью совет не отличался. — Ведь ты была здесь по-настоящему счастлива, гораздо счастливее, чем я тебя когда-нибудь видел.

— Я жила в прошлом!

— Но почему ты выбрала именно эту часть прошлого? — Губы у него дернулись. — Подумай об этом.

— Ничего я не выбирала! — запротестовала она. — И с чем я покончила, того больше нет.

— Ты и сама не хочешь, чтобы этого больше не было.

Ощущение, что ее предали, все усиливалось в ней. Он ее предал. Хуже того, она сама предала себя. Она предала все, во что верила, все, что составляло ее суть, все, что у нее оставалось после расставания с ним. Одна неделя уничтожила четыре года, за которые она обрела самоуважение. Одна неделя сломала все барьеры, которые она воздвигла, чтобы защитить себя.

— Может, ты и воду в вино умеешь превращать? — зло поинтересовалась она, стараясь скрыть свое унижение. — Небось всю неделю хохотал до слез, как легко тебе удалось обвести меня вокруг пальца!

У него заходили желваки на щеках.

— Между нами происходило совсем другое.

— Между нами всегда происходит одно и то же! — яростно возразила она. — Ты рассчитываешь, продумываешь, манипулируешь мной и всегда добиваешься того, что тебе нужно.

— Я не мог подстроить тебе амнезию.

— Но ты не упустил случая этим воспользоваться! — отпарировала она. — И так у нас было всегда. Когда мы вернулись из Швейцарии, те, у кого я работала, самым таинственным образом исчезли, галерея оказалась закрыта, и я осталась без работы! Совпадение? — ехидно спросила она. — Очень сомневаюсь. Ведь это ты все подстроил, так?

Лицо его резко потемнело, отчего глаза заблестели еще ярче.

— Да, я купил этот дом, — признался он нехотя.

— И при этих обстоятельствах было совсем не сложно убедить меня уехать в Нью-Йорк. — У нее вырвалось сдавленное рыдание.

— Я очень хотел, чтобы мы были вместе. Да, я проявил нетерпение. — Он бросил на нее откровенно призывный взгляд. — Я такой, какой я есть, bella mia, что было, то было, и не в моих силах это изменить.

— Зато в моих. Неужели ты этого не понимаешь? — Глаза у нее наполнились слезами, но она не могла допустить, чтобы он увидел, как она плачет. — В моих! — повторила она еще более раздраженно.

— Кэтрин… что ты хочешь от меня услышать? — спросил он. — Если ты хочешь, чтобы я сказал тебе правду, я скажу. Единственное, о чем я жалею, это о том, что потерял тебя. Тогда.

— Ты меня не потерял… ты заставил меня уйти! — всхлипнула она.

Он протянул к ней руки.

— Хорошо, если тебе так важен именно этот смысл, я заставил тебя уйти. Но попробуй взглянуть на дело моими глазами. Рано утром во время завтрака ты ошарашиваешь меня этим идиотским вопросом…

— Да, вопрос, конечно, самый идиотский, — дрожа от гнева, перебила она. — Полная глупость с моей стороны подумать, что тебе может взбрести в голову жениться на мне!

— Я не знал, что мне не будет прощения! — сердито отпарировал он. — Поэтому я ляпнул глупость. Это было жестоко. Признаю. Если ты хотела услышать мои извинения, тебе надо было подождать тогда, потому что сейчас я извиняться за это не могу! Я вернулся через полтора часа. Я не полетел в Милан. Но где же была ты?

То, что он тогда вернулся, потрясло ее настолько, что остановило начинающийся было новый приступ истерики.

— Ну, где же была ты? — безжалостно повторил Люк. — Тебя не было. Ты исчезла, словно примадонна, оставив все, что я тебе дарил, до последней мелочи, и если ты хотела мне отомстить, то теперь ты должна быть полностью удовлетворена!

Еле сдерживая рыдания, она бросилась в ванную, заперла дверь и, упав на коврик и зажимая себе рот руками, зарыдала так, будто у нее разрывалось сердце. Прошлое и настоящее наконец слились, и открывшаяся истина оказалась невыносимой.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Какого же Кэтрин сваляла дурака, какой же слепой и глупой она оказалась! В тот миг, когда Люк попросил ее руки, она словно потеряла голову. Какие-то мелочи ее смущали, но она гнала их от себя, всей душой веря Люку и не желая знать ничего, что могло бы нарушить ее счастье. Даже если бы он попытался пробудить ее память, навряд ли ему сопутствовал бы успех.

Как он посмел думать, что она сама выбрала тот период прошлого, когда они еще были вместе? В тот вечер в квартире Дрю Люк поставил ее перед неразрешимой дилеммой. Ей надо было пожертвовать либо Дэниэлом, либо Дрю. А она ни за что не хотела подпускать Люка к Дэниэлу.

Но и пожертвовать Дрю она тоже не могла, и ради него самого, и ради памяти его сестры. Она была в неоплатном долгу перед Харриэт, которая помогла ей, когда она была в самом отчаянном положении. Как ей было выбирать между Дэниэлом и Дрю? Понимая, что в конце концов придется сообщить Люку, что у него есть сын, она принялась выдумывать способы, как защитить Дэниэла.

Люк отравляет все, к чему ни прикоснется. И если уж он готов жениться на ней только ради того, чтобы оставить ее у себя в постели, почему бы ему не принять и Дэниэла? Но Люк, подумала она со страхом, предпочел бы иметь законного сына. Пять лет назад он показался бы досадной помехой, незваным гостем. Тогда Люк не думал, что она так много для него значит. Она не сомневалась, что он заставил бы ее сделать аборт. Но времена меняются…

Дэниэл такой наивный, такой ранимый маленький мальчик с чрезвычайно развитым интеллектом, порой даже слишком развитым. Когда-то и Люк был таким… и вот что из него получилось. Твердый как алмаз. Холодный, расчетливый и черствый. Вдруг Дэниэл станет таким же? У него и так уже много черт Люка. Они были заложены в генах еще до его рождения.

У мальчика твердая воля, самостоятельный ум, и если предоставить его самому себе, то в нем разовьется заложенный в генах эгоцентризм. Кэтрин понадобилось четыре с половиной года, чтобы убедиться, что Дэниэл растет нормальным, хорошо развитым ребенком, а не склонным к изоляции домашним вундеркиндом, отрезанным, благодаря умственному превосходству, от мира других детей.

Она ненавидит Люка, Боже, как она его ненавидит! Наедине с собой она черпала в этой ненависти силу. Она старательно подавляла в себе всякие сомнения в том, что он, может быть, и не такой черствый и холодный, каким она его вообразила. Она заглушала слабый голосок, дерзко нашептывающий, что Люк мог измениться. И она рыдала от злости и презрения к себе самой.

Ну и что, если придется сначала заключить брак? Как только они приземлятся в Лондоне, она сразу же уйдет. Она уже уходила, уйдет и теперь, только на этот раз будет умнее. Она заберет драгоценности и продаст. С этими деньгами они с Дэниэлом смогут начать новую жизнь. Она сделает это ради Дэниэла.

Боже, как она несчастна. А ведь все было так красиво! Замок для маленькой девочки, которая мечтала стать принцессой. Блестящая свадьба для юной девушки, которая верила, что с этого момента и начинается настоящее счастье. Но для той женщины, какой она была теперь, это было ничто, даже меньше, чем ничто. И разве не она в этом виновата? Взрослая женщина должна понимать разницу между реальностью и мечтой.

Он называл это «не пойми что». Одно слово всего из четырех букв было бы куда точнее, хотя и менее изысканно. Секс. Единственное слабое место Люка. И ему приходилось мириться с этим «не пойми что», неподвластным ему и потому по большей части нежелательным. Но ведь нельзя же вменять ему в вину, что он так чувствует? Должно быть, это здорово ущемляет гордость, когда такой богатый и влиятельный человек вдруг обнаруживает, что пылает страстью к ничуть не примечательной блондинке, которая не может похвастать ничем из того, что могло бы пойти на пользу его имиджу.

— Кэтрин, ну как, успокоилась? — Голос Люка нарушил течение ее мыслей.

— Ч-чертов сноб! — выкрикнула она на очередном всхлипе.

Повисла тишина.

— Что ты там, к дьяволу, бормочешь? — донеслось до нее из-за двери. — Если ты сейчас же не выйдешь, я вышибу дверь!

— Кроме применения силы, ты никаких методов и не знаешь. — Ее ужаснула мысль, что он может услышать, как она плачет, и это мигом вернуло ей способность к действию, она встала, сбросила одежду и залезла под душ, надеясь, что шум воды заставит его уйти.

Секс, подумала она с ненавистью. Самый ничтожный из всех возможных общих знаменателей. А после пятилетней разлуки ее ценность выросла для него точно гриб после дождя. В самом деле, она побила все мыслимые рекорды роста ценности акций. Залучив ее в постель, Люк решил милостиво снизить свои высокие требования и жениться на ней. Отлично, но она-то счастлива?

Он все никак не возьмет в толк, из-за чего весь сыр-бор. Он в высшей степени привлекателен, богат, сексуален. Девять из десяти женщин лезли бы из кожи вон, лишь бы соединить с ним свою жизнь. К несчастью, она оказалась десятой. К несчастью для него, это так!

Он смог заполучить невесту, но заполучить жену ему не удастся. Ему надо раскаяться, чтобы заставить ее вступить в брак. Когда она исчезнет через несколько часов после свадьбы, будет колоссальный скандал. И только тогда на этом старом счете появится надпись «полностью оплачен». Если она будет сходить с ума, она ничего не добьется, если будет вести себя спокойно, это вернет ей хотя бы самоуважение. Люк может помочь ей подняться, но для этого ему нужно подняться самому.

Пришло время решать. Она может войти в историю как женщина с принципами, которая отвергла одного из лучших в мире женихов. Великолепно, подумала она, и кровь у нее опять вскипела. Как жаль, что она не сможет увидеть своими глазами поднявшуюся кутерьму и от души насладиться. Впрочем, она прочтет заголовки. «Почему я не стала жить с Люком Сантини». Она с сожалением прервала полет фантазии, завернулась в полотенце и направилась в спальню — женщина, которая твердо знает, чего хочет, женщина, вставшая на тропу мести, и жертва несчастных обстоятельств.

Пробка вылетела из бутылки с грохотом пистолетного выстрела. Откинув голову, Люк отхлебнул с шампанского набежавшую пену, в ярких лучах солнца он казался великолепным черно-золотистым зверем. Он наполнил сладкой золотистой жидкостью два бокала, на лице его сверкнула улыбка, смуглая кожа подчеркивала контраст с белизной зубов.

— Кроме силы мне известны и другие средства. — Он смотрел на нее золотистыми глазами льва. — Ну ты совсем как сварившийся рак. Ты проторчала там так долго, что в замке, наверно, не осталось горячей воды.

Она и не думала, что он ее ждет. Она бросила на него презрительный взгляд, который должен был его уничтожить. Разумеется, этого не случилось. Взгляд отскочил от него, точно перышко, надеявшееся разбить камень. Легкой походкой он подошел к ней и протянул ей бокал.

— Ты не любишь Хантингдона, — сказал он. — Если б ты любила его, ты бы с ним спала.

Ей трудно было даже смотреть на него. Нервы у нее опять начали сдавать. Руки дрожали. Борьба была явно неравной. У нее не было сил для нового сражения, и эта безжалостная, грязная свинья прекрасно это знает! Ее просто изумляла его уверенность, что ему удастся завоевать ее в ближайшие сутки. А именно на это он и делал ставку.

— Проживи хоть тысячу лет, тебе все равно не понять такого человека, как Дрю. — Щеки у нее горели, и она отхлебнула шампанского, надеясь умерить охвативший ее жар.

— Он тебе нравится только потому, что он неудачник. Тебе его просто жалко.

Она сжала зубы.

— Дрю не неудачник.

— Он умудрился подорвать свои дела целым рядом дурацких решений. А фирма была вполне солидная, — категорически заявил Люк.

— И тем не менее он гораздо лучше тебя! — гневно возразила она.

Лицо у него напряглось.

— Ты находишься в привилегированном положении, сага. Никому другому я не позволил бы говорить мне подобные вещи.

По спине побежали мурашки. Она почувствовала себя непослушным ребенком, который противится требованиям взрослых. Но его презрение к Дрю ее взбесило. Конечно, в глубине души она понимала, что он прав. Чтобы добиться успеха, у Дрю никогда не было ни амбиций, ни настоящей хватки. Он позволял своей семье жить на широкую ногу и тратил деньги фирмы, которые следовало бы пустить на ее развитие. Но это нисколько не роняло Дрю в ее глазах. Он не был рожден денежным воротилой и никогда бы им не стал. Она подумала об этой ужасной неделе, когда Дрю ждал и не мог дождаться своего контракта, и ощутила всю глубину жестокости Люка. Нет… нет, твердо решила она, никогда она не будет жалеть, что скрыла от Люка существование Дэниэла.

— Ты уже причинил вред Дрю, — прошептала она, полагая, что, когда она уйдет, Дрю ничто уже угрожать не будет. Она не считала нужным развеивать подозрения Люка в том, что у них с Дрю был роман. Ее просто бесила его уверенность в том, что он имеет право кидать на нее такие осуждающие взгляды. — И ты меня в собственность не приобрел.

Как ни странно, на губах его появилась неожиданная, почти нежная улыбка.

— У меня не было в этом никакой нужды. Ты и так моя, душой и телом. Ты немножко сбилась с дороги, ты заблудилась, но ушла вовсе не так далеко, как я боялся. А теперь просто вернулась домой.

Ее опять охватил гнев.

— Я не твоя!

— Почему ты так сопротивляешься мне? — тихо спросил он. — И почему ты так сопротивляешься самой себе?

Она опрометчиво подняла взгляд, их глаза встретились, и внутри у нее все сжалось. Невозможно было вынести эту его непоколебимую самоуверенность.

— Я не сопротивляюсь себе.

— Подойди сюда, — спокойно предложил он, — и попробуй доказать.

У нее почти не было сил противиться магнетизму его воли. В ответ на его призыв по ее телу пробежала дрожь, хотя ей нисколько не было холодно, а сердце бешено забилось, хотя никакого физического усилия она не делала. В голове промелькнула мысль, что его, как самое опасное существо, необходимо изолировать от общества.

В нависшей тишине он подошел к ней и снова наполнил ее бокал.

— Боишься, — сказал он. — Ты ведешь себя так, как будто действительно боишься меня. Мне это совсем не нравится. Мне бы не хотелось завтра ночью обнаружить у себя в постели маленькое белое привидение, дрожащее от страха. Я хочу найти там то счастливое, радостное, любящее существо, каким ты была всю неделю.

Он стоял сейчас так близко, что у нее перехватило дыхание.

— Я тебя не люблю.

— Если бы я не был абсолютно уверен в том, что ты меня любишь, я бы не стал на тебе жениться.

Она резко отшатнулась от него.

— Да тебя даже проклятия не убеждают!

— Если ты попытаешься снова удрать в ванную, мне придется выломать дверь, — честно предупредил он. — Ты все это начала, а заканчивать буду я. Интересно, зачем ты опять воздвигла все эти стены?

— Зачем? — едва дыша, повторила она. — Зачем? После всего, что ты натворил?

Загорелая рука описала в воздухе изящную дугу.

— Что я такого натворил? Все эти годы я искал тебя и сразу, как нашел, предложил выйти за меня замуж. Разве это плохо?

— Н-нет. Не плохо.

— Ну уж во всяком случае, не оскорбительно, bella mia.

— Но я не хочу выходить за тебя замуж!

— Просто уму непостижимо, что происходит у тебя в голове! — признался он сдавленным голосом.

Господи, как он был хорош. «Да он мог бы усмирить взбесившуюся толпу», — в панике подумала она. Потрясение, которое она сейчас испытывает, основывается на действии гормонов. Вот и все. Люк распалился, как самый настоящий хищник, преследующий добычу, кто он на самом деле и есть. Если она хоть на секунду потеряет голову, она окажется распластанной на спине на этой кровати. Как это ему удается говорить самые чудовищные вещи, не теряя при этом обаяния? А может, отвращение к собственной моральной нестойкости помутило ее разум?

— С помощью секса ты меня тоже не переубедишь, — заявила она, неожиданно наткнувшись спиной на стену, остановившую ее отступление.

В золотистых глазах, глядящих на нее, заиграла насмешка. Он забрал у нее из рук бокал и отставил его в сторону.

— Мы и не будем заниматься сексом, нам предстоит широкая эротическая программа, — проговорил он низким голосом, растягивая слоги.

— Это секс! — Она бросила ему в лицо это слово, словно воздвигла укрепление, за которым могла укрыться. — Я тебе не какая-нибудь… Ты меня слушаешь?

— Я могу слушать только то, что мне хочется. слышать, но ты сегодня выступаешь крайне неудачно. — Вместо того чтобы подойти еще ближе, он, к ее удивлению, не тронулся с места. — И вовсе не собираюсь облегчать тебе задачу, доказывая что-то в постели.

Она резко отодвинулась от стены, больше ей ничто не угрожало. Щеки у нее горели.

— Тебе не удалось бы меня переубедить.

— Я и пробовать не стану. Отложим это до завтрашнего эротического эксперимента, — тихо проговорил он и закрыл за собой дверь.

Она метнулась за ним и заперлась на ключ. Потом тяжело опустилась на стул. Господи, он был скромен, точно вянущая фиалка. Она вытерла пот со лба и прилегла на кровать, чувствуя теперь, когда он ушел, насколько вымоталась за эти часы бурного объяснения. Ей необходимо было вздремнуть перед обедом.

Проснулась она мокрая как мышь, ее мучили жара и жажда. Наполнив доверху бокал шампанским, она выпила его залпом, словно это был лимонад. Стучал ли кто-то сейчас в дверь, или ей только показалось?

Значит, никто не пострадал, так? Ее снова охватило боевое настроение. К нему неожиданно вернулась игривость последних дней, она вовсе этого не ожидала и не успела как следует подготовиться. Когда она исчезнет в аэропорту, для него это тоже будет чертовски неожиданно. Он и не подумал отнестись серьезно ни к одному ее слову. В ней поднялась новая волна раздражения.

Несмотря на всю ненависть к Люку, она не могла противостоять его физической привлекательности. Это ужасно. Но как же быть с этим пережитком отвратительного прошлого? Она решила, что это в точности как корь: переболев ею один раз, нельзя заразиться снова.

Хотя дело тут, очевидно, не в одних гормонах. Вот она, полностью взявшая себя в руки, не та нюня и размазня, какой была в последние дни, — и все-таки как это ее ранит. Это ее бесило. Когда он забрал у нее бокал и ей подумалось… да, она сама же стала рушить стену неприязни к нему.

Она возбужденно мерила шагами комнату, едва удерживаясь, чтобы не выпить еще шампанского. Когда она еще любила Люка, физическое влечение к нему было ей приятно. Но теперь, когда он ей ненавистен, когда о любви не может быть и речи, это совсем уж непростительно. Что до него — так он заслуживает только дешевой потаскушки, готовой обменять свои сексуальные услуги на его банковский счет, они отлично подойдут друг другу — Именно этого он и стоит…

Она осматривала гардеробную, когда ее прервал стук в дверь. Отперев, она увидела Гуилью, за спиной которой зачем-то маячил Бернардо с громадной связкой ключей в руках. Вид у служанки был беспокойный, щеки пылали.

— Сегодня ваша помощь мне не понадобится. Grazie, Гуилья.

— Но, signorina…

— Обед будет накрыт через полчаса, — сказал Бернардо умоляющим голосом.

— Очень жаль, но обеду придется подождать. Кэтрин захлопнула дверь. Неужели они все говорят по-английски? Когда ей вспомнилось, на каком убогом языке ей пришлось объясняться всю неделю, она послала проклятие в адрес Люка. Но почему Бернардо так расстроился, услышав, что обед придется отложить?

Допустим, Люку это не понравится. Ну и что? Ничего страшного, подождет разок. Тем эффектнее будет ее появление. Она устроит ему обед. Однако как бы прислуге не досталось за ее опоздание. Придется все же поспешить.

Первой она вытащила из шкафа пеструю блестящую тунику, составлявшую верхнюю часть черного вечернего костюма. Она опускалась чуть ниже бедер, и Кэтрин надела ее задом наперед, так что она закрывала грудь по самое горло. Прозрачные черные чулки, никаких проблем. Ее наряд играл всеми цветами радуги. Затем на свет появились высоченные черные сапоги, довершила дело пара длинных черных перчаток.

Одевшись, она, чуть пошатываясь, прошла в ванную, чтобы заняться лицом. Сине-фиолетовые круги под глазами придавали взгляду трагическое выражение. Она щедро наложила голубые тени, добавила на щеки золотистых румян, а губы выкрасила в ярко-малиновый цвет. Она начинала себе нравиться. Придав своим волосам вид растрепанной копны сена, она отправилась за драгоценностями.

У нее было три бриллиантовых браслета. Один она защелкнула у щиколотки, два других оказались на запястьях поверх перчаток. Ожерелье и серьги дополнили ансамбль. Что-то вроде рождественского маскарада. Просто поразительно, насколько дешевыми могут выглядеть бриллианты, если надеть их таким вот образом. А ее гардероб, оказывается, без бдительного надзора Гуильи может предоставить столько великолепных возможностей, что Люку в самом страшном сне бы не приснилось. Отражение, которое посмотрело на нее из зеркала, было в высшей степени шокирующим.

Она осторожно спустилась по лестнице, понимая, что все-таки слишком разгулялась из-за шампанского. Когда она пересекала зал, Бернардо буквально не мог оторвать от нее взгляда. Он стоял как вкопанный и, теребя галстук, таращил глаза.

— Добрый вечер, Бернардо, — проходя мимо, обронила она. — Сегодня что-то жарко, правда?

«А будет еще жарче», — добавила она про себя. Бернардо вдруг кинулся вперед и распахнул двери в гостиную.

— Синьорина Пэрриш.

Какого черта он ее объявляет? Он что, боится, что Люк в этом наряде ее не узнает? И вышвырнет как незваную гостью? Она глубоко вздохнула и перешагнула порог. На нее смотрела куча людей, одни стояли, другие сидели. Она остолбенела, заморгала, ее охватил панический страх. Ее наряд предназначался только для очень узкого круга. У нее за спиной Бернардо издавал звуки, отдаленно напоминающие кашель.

Только теперь она вспомнила — а любое умственное усилие давалось ей в эту минуту с трудом, — что Люк говорил про каких-то близких друзей, которые приедут накануне свадьбы. И в ту самую минуту, когда у нее готовы были сдать нервы, он ее увидел. И тотчас же горячо пожалел об этом. И тотчас же вспомнил, что голова у нее абсолютно дырявая. И тотчас же, уже на пути к ней, высказал ей глазами, что готов растерзать ее на части, на мельчайшие кусочки, медленно и с огромным удовольствием.

— Я… Я подумала, что это будет забавно, — пробормотала она, пытаясь выскользнуть за дверь, но Люк схватил ее за руку и пресек попытку к бегству.

— Такой авангардный вид, — прощебетал какой-то юный голосок. — Мама, ну почему ты не дала мне тоже так одеться?

— Панк-стиль, — заметил кто-то еще. — Глаз не оторвешь.

— А я не прочь не отрывать глаз от такой девушки. — Высокий, очень симпатичный блондин послал ей ослепительную улыбку. — Теперь понятно, Люк, почему ты до самого последнего момента скрывал от нас эту прелестную леди. Меня зовут Кристиан… Кристиан Деннинг.

Кэтрин пожала ему руку и улыбнулась. Это положило конец неловкому молчанию. Началась карусель знакомств. Тут было около тридцати чело: век самых разных национальностей, некая смесь деловой элиты и высших слоев общества. Наконец она с облегчением присела и перевела дух.

— У вас просто потрясающие ноги. — Кристиан присел рядом с ней на ручку дивана. — А Люк своеобразный человек, не правда ли?

— А вы давно его знаете? — растерянно спросила она.

— Около десяти лет. И я видел вас издали в Швейцарии лет семь назад, — признался он, понизив голос. — Но мне не было дозволено приблизиться к вам.

Ее обдало жаром. Перед ней был человек, имевший самые возвышенные представления о тех отношениях, которые у них когда-то были с Люком.

— Неужели? — она постаралась сказать это как можно небрежнее.

— Люк настоящий собственник, — насмешливо ответил он. — Должно быть, он выхватил вас прямо из колыбели. Надо будет его об этом порасспросить.

Рядом возник Люк.

— Ну что, Кристиан, развлекаешься?

— Наилучшим образом. Здесь нет человека, который не умирал бы от зависти ко мне. Почему ты нас так долго не знакомил?

— Возможно, предвидел твою реакцию.

Люк предложил Кэтрин руку. Пришло время садиться за стол.

— Ты всем понравилась, — выдохнул он, на секунду прижавшись губами к ее обнаженному плечу и пробежав пальцами вдоль позвоночника. — Ты ведь забыла про то, что они приедут, да? — Она мимоходом отметила, что он, глядя на нее, улыбается. — Сага, если бы ты только видела свое лицо в тог миг, когда поняла, что ты наделала! Но в глазах этого общества ты выглядишь далеко не так шокирующе, как тебе наверняка показалось.

В этом он был, безусловно, прав. Что касается нарядов, то ни одного скромного здесь не было. Главная забота женщин этого круга — как можно сильнее отличаться друг от друга. В собственных глазах и в глазах тех, кто ее хорошо знает, Кэтрин могла выглядеть вызывающе, но здесь никому бы и в голову не пришло заподозрить, что ей просто пришла блажь вырядиться как клоун. Если бы в ее намерения входило смутить Люка в компании его друзей, то этой цели она явно не достигла, но, поскольку такого намерения у нее не было, она услышала это с облегчением, хотя вскоре до нее дошло, что, когда она бросит его прямо в аэропорту, ему придется испытать кое-что посерьезнее смущения. Ее кольнуло чувство вины. Но она тотчас же рассердилась на себя. Правила установил Люк, и сейчас ей приходится играть по его правилам. Он не оставил ей выбора. Таким образом, он пожнет то, что сам же посеял.

Слева от нее за столом сидела средних лет дама с орлиным носом.

— Вы интересуетесь охотой? — спросила она.

— Охотой? За кем? — рассеянно переспросила Кэтрин.

Кто-то весело рассмеялся, будто сна сказала что-то в высшей степени остроумное.

— Кэтрин не любительница мероприятий, в которых льется кровь, — улыбнулся Люк уголком рта.

— В таком случае она, должно быть, намерена изменить твою натуру, — с язвительной улыбкой сказала блондинка в светло-вишневом шелковом платье. — Ведь это твой конек.

— Да и твой тоже, дорогая сестричка, — сухо заметил Кристин.

Этот бесконечный обед оказался не таким тяжелым испытанием, какого она ожидала, однако ей ни на минуту нельзя было расслабиться. Люк был в самом радужном настроении, но ей почему-то было от этого не по себе. К тому моменту, когда был подан кофе по-венециански, Кэтрин совсем раскисла. К ней подсела сестра Кристиана, и она изо всех сил старалась вспомнить, как ее зовут. Джорджина, вот как.

— Я не видела вас на прошлой неделе в Ницце, — сказала Джорджина.

— Меня там не было.

Джорджина попыталась изобразить удивление.

— Но Люк был там с Сильванией Ленци. Естественно, я подумала… Ох, я, кажется, сказала что-то не то?

— Вы, милочка, сказали именно то, что хотели сказать, — отрезала приятная дама с орлиным носом и переменила тему разговора.

Люк на другом конце комнаты смеялся в компании мужчин. Встретившись с ней глазами, он послал ей сияющую улыбку. Она торопливо отвела взгляд и впилась ногтями в ладонь. Она и сама не понимала, отчего так огорчилась. Конечно, постель Люка в эти четыре с половиной года не пустовала. Воздержание было для него не более типично, чем потеря капитала.

Бурные романы этой южноамериканской актрисы были притчей во языцех. «Само собой, он не дерзнул бы вторгаться туда, куда до него не ступала нога человека», — с изумившей ее саму злобой подумала Кэтрин. В самых ярких красках перед ней возникло его красивое, стройное, загорелое тело, предающееся самым интимным ласкам с этой ярко-рыжей красоткой, и ей стало худо. Она чувствовала себя преданной.

Безусловно, она несколько перебрала. От выпитого ее мутило, мысли мешались. Она чувствовала себя преданной только потому, что всю эту неделю ощущала себя его избранницей, вот почему эта новость так ее задела. Да ее ни капельки не волнует, каким оргиям он предавался в Ницце. Все его любовные приключения ее ни в малейшей степени не интересуют.

Несколько минут спустя Люк настоятельно предложил ей закончить на сегодня с гостями. Она устала. Он заверил, что все они с радостью ее извинят. Со свойственной ему рисовкой он увлек ее из гостиной. Она вырвала руку.

— Без десяти двенадцать. — Словно ничего не заметив, он снова потянулся к ней. — Не будет для меня слишком опасно, если я загляну к тебе после полуночи? — поинтересовался он, золотистые глаза скользили по ней самым оскорбительным для приличий образом.

Кэтрин без долгих размышлений вдруг подняла руку и влепила ему пощечину такой силы, что сама едва устояла на ногах.

— Вот тебе за Ниццу! — прошипела она и зашагала по лестнице. — А если ты попробуешь сунуться ко мне после полуночи, это будет не просто опасно, это будет для тебя смертельный номер!

— Buona notte, carrissima, — сказал он нежно и чуть ли не восторженно.

Поразившись такой неожиданной реакции, она остановилась и обернулась к нему. Он, улыбаясь, смотрел на нее.

— Ты сумасшедшая, но мне это нравится.

— Что это с тобой? — удивилась она. Он взглянул на часы.

— У тебя есть шесть минут, чтобы скрыться. Если начнешь разводить беседы, рискуешь опоздать.

Отпечаток ее ладони четко вырисовывался на его щеке. Увидев, что натворила, она почувствовала раскаяние. Что это такое на нее нашло…

— Прости. Я сама не знаю, как это получилось, — выдавила она.

— Сегодня я тебе все прощаю. Даже то, что не даешь мне расслабиться, — хрипло сказал он.

Это на нее подействовало. Она взлетела по лестнице с такой скоростью, будто за ней гналась тысяча чертей.

Поднос с красиво сервированным завтраком не вызвал у Кэтрин никакого интереса. Прибыл парикмахер в сопровождении консультанта по косметике и специалиста по маникюру. Болтовня женщины-консультанта не отвлекала ее от того, что происходит. С самого раннего утра в ней нарастало ощущение, что она кукла, участвующая в каком-то спектакле. Сама она не делала ничего, все делали за нее другие. И вот они расступились, раздались аплодисменты, все обменялись удовлетворенными улыбками и наградили друг друга комплиментами… Кукла наконец в полном параде.

«Не может быть, не может такого быть», — твердила она себе, еще раз украдкой бросая взгляд на свое отражение, — так это было похоже на ее детскую мечту. Нет, никогда раньше она не выглядела столь прекрасно. Ничего удивительного, что все они остались довольны собой.

От замка до церкви всего миля. Когда она была здесь в прошлый раз, церковь показалась ей совсем простой, маленькой и темной. Теперь она вся пестрела цветами, пропитавшими воздух своим ароматом. Кэтрин была как во сне. Она вошла в боковой придел об руку с испанским герцогом, с которым познакомилась накануне вечером. «С опозданием на пять лет, на пять лет, теперь это для меня совсем ничего не значит», — неистово убеждала она себя, заметив, что Люк обернулся и нe отрываясь смотрит на нее. Но почему-то с этой минуты мысли ей уже больше вообще не подчинялись.

— Самая прекрасная свадьба на свете.

Люк нежно прижался губами к ее губам, и сладкая истома разлилась по всему телу, чувства смешались.

Солнечные лучи освещали ее лицо, играли на платиновом кольце, только что надетом на ее палец. Кристиан поцеловал ее в лоб, со смехом объявив, что на губы Люк наложил строжайший запрет.

В лимузине Люк привлек ее к себе и впился ей в губы с такой страстью, какой она еще не видывала. Она выронила букет, но никто из них не потрудился его поднять, она обвила руки вокруг его шеи и сомкнула пальцы, чтобы уже невозможно было разорвать связующую их цепь.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

В душе Кэтрин пели скрипки. Она парила над землей в счастливом розовом тумане.

— Кэтрин?

— А? — мечтательно вздохнула она, ее голова покоилась на плече Люка. Кэтрин чуть приоткрыла глаза и слегка удивилась, что свечи в огромных канделябрах вверху, оказывается, ненастоящие. А ей-то казалось, что она кружится в вальсе при свете звезд.

— Настоящие свечи были бы лучше, — прошептала она и добавила: — Ты боялся пожара и не хотел запаха горящего воска.

— Я очень старался себя побороть. Я знал, чего от меня ждут, — признался Люк у нее над головой, и она лениво усмехнулась. Он повернул ее к себе и поднял ее лицо за подбородок. — Пора ехать.

— Ехать? — отозвалась она, потрясенная этим известием.

Он нежно провел ей пальцем по губам, особенно нежно погладил нижнюю, и эта ласка проникла в нее до самых глубин души. По ее напрягшемуся телу пробежала горячая волна слабости и чувственного восторга, как если бы он повернул в ней рычаг высокого напряжения. В темных глазах, полуприкрытых ресницами, играли золотистые искры.

— Пора, — повторил он, отдельные звуки слились в единое слово. — Поторопись, — добавил он.

— А гости все еще здесь.

Его рука, лежавшая у нее на спине, вдруг прижала ее бедро, и она вся затрепетала.

— О!

— Именно так, сага, — о! — нежно проговорил он. — Гости будут веселиться и танцевать до рассвета, но уже без нас. У меня совсем другие планы.

Она таяла в его крепких объятиях. Она бы отдала все на свете, лишь бы остаться тут. Сама мысль о том, что придется со всем этим расстаться, внушала ей ужас. Она просыпалась от сладостного сна, которым жила весь день. И пробуждение было ужасно.

Неужели у нее в самом деле хватит упрямства цепляться за свою идею, что она его ненавидит? Когда она смотрела на него у алтаря, в сердце у нее не было ненависти. Когда он прикасается к ней, она не испытывает ни малейшего отвращения. Она чувствует любовь. Любовь. Это открытие ее сокрушило. Ее чувства устояли под напором страданий и разочарования, времени и взросления. Почему? Она отлично знала почему, едва ли была необходимость отвечать на этот вопрос. В начале всего был для нее Люк… и Люком все для нее заканчивалось.

Он вывел ее из бального зала, не обращая внимания на попытки нескольких группок гостей завязать с ним разговор. В тени громадной лестницы он повернул ее к себе и, сжав ладонями лицо, снова страстно приник к губам, поцелуй его был сперва просто жаден, но потом в нем заиграла влекущая чувственность, которая совсем опустошила ее.

Их прервал негромкий свист. С горящими щеками, все еще дрожа от той страсти, которую Люк на нее обрушил, она сняла руки с его плеч и отстранилась.

В нескольких шагах стоял Кристиан, и на лице его сияла улыбка величайшего удовольствия. Люк, ничуть не смутившись, послал ему ответный взгляд и повел ее наверх, всем своим видом показывая, что без посторонней помощи ей не подняться. Гуилья уже ждала со сменой гардероба.

Боже милосердный, думала Кэтрин в замешательстве, неужели я просто схожу с ума? Ничем, кроме безумия, нельзя было извинить ее поведение в последние сутки. Неужели другие женщины так же обманывают себя, как и она? Люк знал ее лучше ее самой. Он знал ее слабости и достоинства, ее пристрастия и ее предрассудки, кажется, он понял даже, что она малодушно предпочитает бегство, если не в силах что-то изменить, и отказывается признавать то, чего боится…

Почему ей удалось обмануть саму себя? Она ведет себя точно ребенок, который задумал сбежать из дома, но в душе надеется, что его все-таки найдут и вернут обратно. Уже почти семь лет, как она отдала свое сердце без малейшего колебания, и это сердце до сих пор принадлежит ему. И она ничего не может поделать с этой любовью, ведь она — часть ее самой, и бороться с ней бесполезно. Люк — это ее личная кнопка самоуничтожения. И ее разрыв с ним пять лет назад просто разлучил душу и тело.

«Ты мне нужна», — сказал он ей когда-то ночью в Швейцарии. Это признание перевернуло в ней душу. Она бы бросилась в огонь ради него, да ради одних этих слов. Но он больше их не повторял и не собирался повторять, ведь он был совершенно уверен в том, что она его боготворит.

И очень скоро уже начал обиняками намекать ей, что вечно так продолжаться не будет. Это был страшный удар. Она привыкла по ночам мерить шагами комнату, болезненно реагировать на невзначай оброненное слово или другую оплошность, в панике ждать звонков, когда они запаздывали… жить в постоянном изматывающем страхе, что она его потеряет. Это убивало ее, медленно, незаметно.

— Он очень дурно с тобой обращался, — сердилась Харриэт. — Что тут можно было сделать? Такой уж он человек. Ты поступила правильно. Ты спасла от него Дэниэла. Можешь гордиться, что у тебя хватило на это разума.

Когда она начинала колебаться, а колебания не раз охватывали ее с тех пор, как она впервые бросилась ему звонить, Харриэт поступала точно голландский мальчик, затыкающий пальцем дыру в дамбе, в той дамбе, которая сдерживала ее эмоции, чтобы не дать им вылиться бурным потоком и толкнуть ее на самый дурацкий поступок. Да, правда, сколько раз она уже готова была ему позвонить! И всегда в страхе останавливалась. Однажды, за два дня до его рождения, она даже пришла на почту и чуть было не отправила ему открытку, ведь после смерти родителей, кроме нее, не осталось никого, кто бы мог об этом вспомнить. Но Харриэт твердо вела свою линию. А в первый год, чтобы удержать ее в разлуке с Люком, требовалось работать не покладая рук.

Но в одном Кэтрин повезло. Она смогла направить свою любовь на Дэниэла. Разве мог кто-нибудь понять, чем был для нее Дэниэл? В первый раз, когда она взяла его на руки, ее стали душить слезы. Никто, кроме Харриэт, этого не понимал. Дэниэл был первым и единственным существом в ее жизни, с которым у нее была нерушимая связь. Они, Харриэт и Дэниэл, стали для нее семьей, которой у нее никогда не было.

Так зачем ей опять уходить от Люка? На этот раз она совершенно точно знала главную причину, толкавшую ее к разрыву. При мысли о том, что надо рассказать ему о Дэниэле, ее охватывал ужас, точно такой же ужас, какой она испытала, когда поняла, что беременна. У Люка никогда не возникало подозрения, что она может забеременеть.

Все было так жутко сложно, и она могла потерять слишком много. Дэниэл был уверен, что его отец умер. Он так редко об этом спрашивал, и только в тот день в «Сером монахе», когда он набросился на нее, мальчик простодушно обнаружил свою тайную веру в то, что, будь отец жив, он мог бы сотворить чудо. А Кэтрин и не подозревала, как он переживает, что у него нет отца.

Появление Люка вряд ли сильно обрадовало бы Дэниэла. Как бы он отнесся к тому, что мать его обманывала, это уже другой вопрос. И как она могла доверить Дэниэла Люку? Сейчас Дэниэл очень хрупок, его легко сломать. Если Люк не полюбит его всей душой, Дэниэл это почувствует. Кроме того, он незаконнорожденный. Рано или поздно это всплывет и попадет в газеты. Люк этого не стерпит.

Да и почему, собственно, она так уверена, что Люк считает их брак союзом навеки? Люк такой непредсказуемый. Следует ли ставить на карту жизнь Дэниэла в надежде на то, что Люк, узнав, на что она решилась пять лет назад и что у него есть четырехлетний сын, обольется счастливыми слезами?

Вчера ей казалось, что у нее есть выбор. Сегодня она поняла, что просто-напросто выбрала путь наименьшего сопротивления, потому и решила снова сбежать. На этот раз так не получится. Ирония в том, что ей вовсе этого не хочется. Она любит Люка. Она хочет надеяться. Она готова ему доверять. Она жаждет верить, что как-нибудь все это может разрешиться. А значит, надо рассказать Люку про Дэниэла.

Тянуть дальше нельзя. Послезавтра Пэгги приедет в Лондон. Но как она ему скажет? Немыслимость этого объяснения резала ее по нервам точно бритва. Она скажет ему по пути в Лондон… хотя вряд ли в самолете они смогут уединиться. Она скажет, как только они приедут на место, именно тогда. Но чем больше она думала о предстоящем разговоре, тем сильнее охватывал ее страх.

— Ты так побледнела.

Они мчались в лимузине, и она еле выдержала его внимательный, испытующий взгляд. Как отреагирует Люк? Это все, о чем она могла думать. Вчера она убеждала себя, что он холодный, черствый, расчетливый человек, чтобы не признаваться себе, как трудно рассказать ему о Дэниэле. Вчера она будила в себе ненависть к нему, чтобы убедить себя, что Дэниэлу будет только хуже. Сейчас она смотрела правде в глаза, но вид этой правды был удручающ. Она обманула Люка. Она солгала ему, и в этом была ее ошибка. А тем, кто имел дело с Люком, всегда приходилось горько раскаиваться, если они допускали какую-то ошибку. Поскольку она в подобную ситуацию попала впервые, то и предвидеть его реакцию было невозможно.

— И все время молчишь.

— Я просто задумалась, — с усилием выговорила она.

— О чем?

— Да так, ни о чем. — Опасаясь, что он опять, как всегда, прочтет ее мысли, она прикрыла глаза. «Давай, расскажи же сейчас, — заставляла она себя. — Чем дальше откладываешь, тем труднее будет сказать». — В котором часу мы прилетаем в Лондон?

— Разве я не говорил? Диспетчерская в Риме задержала все вылеты на сутки, — сказал он совершенно невозмутимо. — Так что прилетим завтра, рано утром.

— Так мы едем не в аэропорт? — изумилась она.

— Один друг пригласил нас переночевать у него на вилле.

Она нервно сжала руки. Вот шанс остаться с ним наедине и все ему рассказать, мелькнуло у нее в голове. А лимузин уже подъезжал к высоким воротам.

Мажордом встретил их на лестнице. Люк отказался от ужина, и их отвели наверх в спальню. В ней было полно зеркал, экзотических шелковых драпировок и стояла громаднейшая кровать. «Ведь это моя первая брачная ночь», — подумала она с горечью. Ну как она может сейчас рассказать? Это уничтожит все очарование сегодняшнего дня, из последних сил убеждала она себя.

Он вошел вслед за ней и страстно впился губами в заветное место над ключицей, и у нее подогнулись колени.

— Хорошо бы поужинать, — неуверенно предложила она. — Ты хочешь есть? — Ну… — Что до меня, то мой голод ужином не утолишь, — заверил он. И очень медленно, так что у нее замерло сердце, повернул ее к себе. — Что с тобой? — спросил он совсем неожиданно.

— А что?

— У тебя вид убийцы, которого застали за закапыванием трупа, — задумчиво сказал он. — Или мне кажется?

— Тебе кажется.

Стараясь не встречаться глазами с его слишком внимательным взглядом, она попробовала отвлечь его от этой мысли, начав развязывать ему галстук.

— Мне редко что-нибудь кажется. — Он наблюдал, как она возится с галстуком. С громким вздохом он накрыл ее дрожащие руки своей. — Ты не хочешь мне рассказать? Я больше никогда не сделаю тебе больно, bella mia. Обещаю.

Эти слова ее так тронули, а чувство вины было так велико, что глаза у нее наполнились слезами.

— Когда мы встретились, мне было только двадцать семь. — Он нежно погладил ее пальцем по щеке. — Я и не думал встретить такую, как ты. Я понимал, кто я такой, и знал, что ты хотела бы, да и заслуживала, чего-то другого. Ты слишком любила меня, сага. И позволяла мне слишком много. Поэтому я ни о чем не задумывался. — Под смуглой кожей ясно вырисовывались все мышцы лица, глаза были совсем темные. — Я думал, что так будет всегда. И вдруг в один прекрасный день ты исчезла, и я понял, что даже твоему терпению есть предел. Я понял это слишком поздно, чтобы можно было что-то исправить.

— Люк, я…

Он упреждающе приложил ей ладонь к губам.

— Я не хочу больше говорить о прошлом. Оно должно уйти в тень. Может быть, завтра или послезавтра, а? — предложил он. — Но не сегодня.

Она непроизвольно ткнулась губами в его теплую ладонь, по щекам побежали слезы. Люк взывал к ее пониманию, а ведь это так на него непохоже. Он не привык показывать, что ему больно.

Он снял галстук, мягко передернув плечами, скинул пиджак и с совершенно естественно вернувшейся к нему самоуверенностью притянул ее к себе.

— Вчера я почти не спал, — тихо признался он. — Так что теперь в наказание не дам заснуть тебе.

Она почувствовала на щеке его горячее дыхание, кончик его языка раздвинул ее губы и скользнул в ее влажный рот, который она с готовностью ему подставила. Пол поплыл у нее под ногами, она сильнее прижалась к нему, а он все жарче и жарче впивался ей в губы, отчего внутри у нее все заныло. Шелковое платье полетело на ковер, а она даже не заметила, как он его снял. Гибкие пальцы скользнули по бедрам, наткнулись на кружевную преграду, преодолели ее, и она, дернувшись, но не отрываясь от его хищного рта, застонала.

Глубоко в горле у него булькнул смешок, он оторвался от нее лишь для того, чтобы отнести ее на кровать, куда плавно последовал за ней и приник к ней каждой частичкой своего тела. Рубашка полетела прочь, она сомкнула руки на его загорелой спине, чувствуя, как каждая его мышца отзывается на ее прикосновение. Медленно-медленно он накрыл ее тело своим, и потянулись мгновения, когда она, не помня себя, отдавалась лишь пробужденной им страсти.

Глаза их встретились, в его взгляде сверкало удовольствие и желание.

— Помнишь нашу первую ночь в Швейцарии? — хрипло прошептал он. — Ты так смущалась. — Он осыпал поцелуями ее хрупкое плечо. — Ты была так невинна. А я вел себя как ублюдок, bella mia. Та ночь должна была быть нашей брачной ночью.

— Я и представляла себе, что это брачная ночь.

На скулах его заиграл легкий румянец, что всегда сопутствовало самой горячей страсти. Он схватил ее пальцы, гладившие его шелковистые темные волосы, и, пряча глаза под покровом ресниц, прижал их к губам.

— До этого я никогда не имел дела с девственницей, Я хотел, чтобы для тебя это было чем-то необыкновенным. Поэтому я и привез тебя в Швейцарию.

— Это и было необыкновенно, — проговорила она. — Совершенно необыкновенно.

— Grazie… grazie tanto, сага, — ответил он. — Для меня это было так необыкновенно, что я понял: ты должна целиком принадлежать мне.

Она еще не видела его таким умиротворенным, ни в эту неделю, ни в какое другое время. На какую-то долю секунды он ужасно напомнил ей Дэниэла. Те же прекрасные темные глаза, тот же широкий рот, от даже самой слабой улыбки которого у нее трепетало сердце. У нее перехватило дыхание, а он расстегнул ее кружевной лифчик и провел сначала языком, потом губами по высвобожденным им розовым соскам, и тогда у нее совсем не осталось никаких мыслей, а пальцы вцепились друг в друга, и все до последней мышцы натянулись, поддаваясь растущему в ней желанию. Над самой кроватью на потолке было зеркало. Она ошеломленно заморгала, и тут до нее дошло, что она видит отражение его загорелых рук на своей светлой коже и его голову, так низко склонившуюся к ней.

— Над нами зеркало, — шепнула она.

— Какой ужас, — совершенно невозмутимо отозвался он. — Когда в следующий раз увидишь Кристиана, скажи ему, что в интерьере спальни он проявил чудовищный вкус.

— Так это его вилла?

Люк с трудом оторвался от нее, соскочил с кровати и стал раздеваться. Она не могла оторвать от него глаз. Широкие плечи, узкая талия, длинные ноги, мускулистые бедра. Он был так мужественно, так возбуждающе красив.

— Если ты будешь так на меня смотреть, я вряд ли смогу удержать себя в руках. — Он снова лег рядом и, сняв с нее тонкое белье, заключил ее в объятия. Темные волосы, покрывающие его грудь, касались ее нежной груди, он положил ногу на ее бедро и взглянул на нее таким проникновенным взглядом, что у нее дух захватило. — У тебя ничего не выйдет.

— Чего не выйдет?

— Сбежать от меня в аэропорту. — (От изумления она только криво улыбнулась.) — Я не дам тебе уйти. Ты думала, что я не догадаюсь? О некоторых вещах я догадываюсь раньше, чем они успели прийти тебе в голову.

Воспользовавшись ее замешательством, он опять страстно прильнул к ее губам. Время и разум отступили в небытие. Она пьянела от его поцелуев. От его теплого мужского запаха еще сильнее кружилась голова. Она чувствовала, что теряет всякий контроль над собой. Ей было тяжело дышать. Она едва понимала, что эти слабые звуки срываются именно с ее губ, а когда он прикоснулся рукой к тому месту, которое вожделело его сильнее всего, она пришла в настоящее неистовство, корчась под его горячими ласками и сладострастно ища его неутомимые губы.

Восторг и мука слились воедино, но он не утолял ее жажды, хотя она так и выгибалась ему навстречу в немом призыве исполнить древнейший из законов жизни. Она извивалась в пламени пожара, который требовалось потушить. В бессильной муке она царапала ногтями его спину. Но вот по его телу пробежала дрожь, оно взрывоопасно напряглось, и она поняла, что языки пламени охватили и его. Внезапно он обрушился на нее с диким напором, точно приносил в жертву какому-то первобытному идолу, и, сжав изо всех сил руками ее бедра, взял ее наконец, вложив в этот порыв всю свою мощь.

Это длилось бесконечно, и потом еще более бесконечно, покуда ее восторг не вылился в крик, пока в ней не осталось ничего, кроме безжалостного зова ее собственного тела. И освобождение пришло только с бешеным взрывом неописуемого восторга, после которого она осталась качаться на волнах полного блаженства.

— Dio! — простонал он в порыве высшего наслаждения, зарывшись лицом в ее волосы и дрожа в кольце ее рук. — Те аmо. — Он почти сокрушил ее весом своего тела. — Те аmо.

Она молчала. «Я тебя люблю. Я тебя люблю», — он это сказал.

— Scusi. — Он откатился и раскинулся на спине, лениво разбросав смуглые руки и ноги по белоснежному постельному белью. — Теперь я наконец понял, что такое настоящая сексуальность, — вздохнул он, сопроводив свои слова кривоватой усмешкой. — Ты заставила меня потерять голову. Это мне и было нужно.

Она улыбнулась, точно лакающая сливки кошка. Возможно, он даже сам не заметил, что произнес эти слова. Просто потрясающе. Меньше всего ей хотелось делать из этого какие-либо выводы. Когда-то она прожила целых два года на одном только «ты мне нужна». На «я тебя люблю» она может продержаться еще изрядный отрезок времени. Она повернулась к нему и осыпала его бронзовое плечо градом поцелуев.

— Я тебя люблю… я тебя люблю… я тебя люблю, — лихорадочно шептала она.

Запустив руку в ее спутавшиеся волосы, он лукаво откликался:

— Я знаю, я знаю, я знаю.

Он не поддался на приманку. Да и когда он поддавался? Она слишком нетерпелива. Если он действительно любит, он скажет это, когда будет в соответствующем настроении. Если? Она прекрасно знала, что подобное признание на вершине сексуального возбуждения — просто трафарет, ничего не значащие слова. И вообще, не лучше ли сейчас подумать о более насущном? Подобно Эвересту, в ее сознании выросла проблема с Дэниэлом.

— Люк… как ты относишься к детям?

Он приподнял ее и, положив себе на грудь, крепко поцеловал, явно не очень заинтересованный предложенной темой.

— До сих пор я как-то об этом не думал.

— Тебе они… ты их любишь?

— Люблю? — Черные брови взметнулись вверх. — Странный вопрос. Буду любить, надеюсь, когда у меня будут свои. А к чужим особой любви как-то не питаю.

Звучало не слишком обнадеживающе. Она не выразила никакого протеста, когда его руки начали снова поглаживать ее тело. Действительно, ей необходима была эта близость и его страсть, чтобы заглушить росший в ней страх. Люк будет в бешенстве. Но больше всего она боялась того, что придет на смену бешенству.

— Ты сможешь выспаться в самолете, — улыбнулся Люк, глядя на ее слипающиеся глаза, в его взгляде были радость и удовлетворение.

Они уже собирались уходить из зала для особо важных персон, когда туда вошел небольшого роста седой человек в сопровождении охранника.

— Антонио? — Люк нахмурился и двинулся ему навстречу.

Они тихо заговорили о чем-то по-итальянски, и в Кэтрин пробудилось любопытство. Пожилой передал что-то Люку, вытащил носовой платок и вытер потный лоб; судя по мимике, он явно оправдывался. У него был такой вид, словно он был вестником смерти. Она подавила зевок и отвела глаза.

— Кто это был? — спросила, она уже в самолете.

— Один из моих адвокатов, — его ответ прозвучал подчеркнуто бесстрастно.

Она терпеть не могла взлет. И пока не набрали высоту, так и сидела с закрытыми глазами. Люка рядом не было. Он сидел на противоположной стороне салона и внимательно читал какой-то листок бумаги. Она видела, как он скомкал его и взял лежавшую перед ним на столике газету.

Щелкнув пальцами, он подозвал стюарда. Вскоре перед ним возник стаканчик виски. Опорожнив его одним долгим глотком, он вдруг встал и что-то быстро приказал стюарду, который пулей вылетел из салона.

— Кэтрин… иди сюда, — махнул он ей рукой. Она расстегнула ремень и встала. Лицо у него было мрачное, хмурое, он указал ей на сиденье напротив.

— Садись.

Когда она глянула ему в глаза, у нее сразу остановилось дыхание и пересохло во рту. В его ястребином взоре читалась такая ярость, что трудно было не прийти в ужас.

— Я еще не окончательно потерял от тебя голову, — начал он сдержанно. — Ты должна мне все объяснить. Пока я тебе еще верю, но моя вера уже висит на волоске.

— Ты меня пугаешь.

Он не отрывал от нее пристального взгляда, который, казалось, снимал с нее кожу.

— На прошлой неделе Рафаэлла сказала мне одну вещь, в которую я наотрез отказался поверить. После твоего исчезновения пять лет назад она несколько недель прожила в нашей квартире. Я хотел, чтобы в ней все время кто-то был, на тот случай, если ты позвонишь или надумаешь вернуться.

Она кивнула, ничего пока не понимая.

— И вот на прошлой неделе она мне заявила, что тогда звонили от какого-то врача, узнать, почему ты не зашла за анализом.

Опустив голову, она разглядывала столик, шея у нее покрылась гусиной кожей, она поняла, что судный час пробил.

— По этому звонку и еще каким-то мелочам, на которые она потом натолкнулась в квартире, — продолжал Люк таким же убийственно спокойным тоном, — Рафаэлла догадалась, что ты, уходя, была беременна.

Она вздрогнула и опять окаменела, уставившись на какое-то пятнышко на столе.

— Она считает — если вообще вся эта история правда, — что ты сделала аборт. Она говорит, что тогда не посчитала нужным делиться со мной своим открытием. Но память оказалась у нее неплохая.

Кэтрин молила Бога, чтобы он протянул руку и унес ее куда-нибудь, где Люк ее не достанет. Слова застряли у нее в горле. Мозг отказывался работать.

— Она, естественно, считает, что ребенок, если он действительно был, не от меня. Она уверяет, что виновником был Холстон, — продолжал он все тише и тише, отмеривая и взвешивая каждое слово. — Вероятно, теперь ты понимаешь, почему я так на нее разозлился. Прошло столько времени, и вся эта история показалась мне совершенно невероятной и просто безумной. Я не поверил ни одному слову. Я доверял тебе.

Казалось, ей на плечи легло бремя всех смертных грехов. У нее все тряслось — внутри и снаружи.

— Теперь твоя очередь подтвердить мне, что в ее словах нет ни капли правды. Ты понимаешь, Рафаэлла упряма. Когда я отказался говорить с ней по телефону, она связалась с моим адвокатом в Риме и рассказала ему подробности того, что ей удалось выяснить в Англии, — говорил он. — Антонио трясся всю ночь, прежде чем набрался храбрости сообщить эти факты мне. Он решился, когда в английской газете появилась статья, касающаяся тебя…

— Я… не думала, что так получится! — с болью воскликнула она. — Я собиралась рассказать тебе обо всем, когда мы прилетим в Англию… — У нее перехватило дыхание.

— Смотри на меня, — в бешенстве приказал он. — Ты подтверждаешь, что это правда? Что ты была беременна? Что ребенок действительно был?

Она дважды кивнула, точно болванчик, лишившись дара речи от волнами исходившей от него ярости.

— И ты… вышла… за меня… замуж? — Он начал медленно подниматься над столом, слова с трудом слетали с его напряженных губ.

— А что, ты считаешь, я должна была делать? — пролепетала она.

— Что считаю? Что считаю? — зарычал он, точно тисками сжав ей рукой запястье и буквально стаскивая ее с сиденья.

— Мне больно!

— Лучше бы уж он не был моим! — выкрикнул он в ярости.

— Разумеется, он твой. Разумеется, твой. Почему ты так говоришь? — всхлипнула она, внезапно ослабев.

Он ударил себя кулаком в ладонь и резко отшатнулся от нее. Все его тело дрожало от самой дикой ярости.

— Если я к тебе прикоснусь, я тебя просто убью. Cristo, убирайся с моих глаз, пока я еще держу себя в руках!

— Люк, пожалуйста… — упавшим голосом проговорила она.

Он снова нагнулся к ней, точно разъяренная кошка, готовящаяся к прыжку.

— Если бы это был не мой ребенок, может быть… да, может быть, я смог бы тебя простить, потому что тогда по крайней мере я мог бы понять, почему ты сбежала. Но это! — он резко развел руки. — Этого я вообще не могу понять!

— Если бы ты успокоился… — перебила она умоляюще.

— Успокоился? Я узнаю, что у меня есть почти уже пятилетний сын, о котором я ни сном ни духом не подозревал, и ты предлагаешь мне успокоиться?

— Я должна была сказать тебе об этом прошлой ночью.

— Прошлой ночью? — повторил он, не веря своим ушам. — Прошлой ночью, когда ты, точно шлюха, извивалась у меня в руках, я сам не дал тебе ничего сказать! Я говорю не про прошлую ночь и не про прошлую неделю! Я имею в виду то время пять лет назад, когда ты была беременна!

Грубость его определения в адрес ее ночного поведения вонзилась ей точно нож в сердце.

— Перестань кричать…

— Если я перестану кричать, я перейду к действиям! Я ни разу в жизни не ударил женщину и не хотел бы делать этого сейчас! — яростно выкрикнул он.

Ей пришлось собрать всю свою волю, чтобы привести мысли в порядок. Бешеная сила его ярости совершенно выбила ее из колеи. Его заявление, что он предпочел бы, чтобы Дэниэл оказался чьим-то чужим ребенком, было абсолютно недоступно ее уму.

— Почему ты не сказала мне об этом пять лет назад? — повторил он свой вопрос.

— Я хотела… я пыталась…

— Не помню, чтобы ты хоть раз попыталась, — безжалостно оборвал он.

Она судорожно втянула воздух.

— Я боялась тебе об этом сказать.

Он прямо выплюнул ругательство, какого она никогда от него раньше не слышала.

— Хорошо, — прошептала она и, собрав жалкие остатки самообладания, заставила себя продолжать: — Тебе не понравится то, что я скажу…

— Мне не нравишься ты, — холодно выдавил он. — Ты не можешь сказать ничего хуже того, что уже сказала.

Она не смогла удержаться от слез. Она ненавидела себя за эту слабость, но она чувствовала себя зверем, попавшим в капкан.

— Я не могла тебе сказать, — дрожащим голосом проговорила она, — потому что знала, что ты не захочешь ребенка, и боялась, что ты заставишь меня от него избавиться.

— То есть во всем виноват я сам! — с ненавистью выкрикнул он.

Она бессильно покачала головой:

— Ты всегда внушал мне, что не намерен связывать себя со мной. Я искренне верила, что ты воспринял мое решение как единственно разумное.

— Когда задета моя плоть и кровь, то я вовсе не так разумен! И почему ты думаешь, что обязательства перед тобой — это то же самое, что обязательства перед неродившимся ребенком? — спросил он. — И откуда тебе известно, как я отношусь к абортам? Разве мы когда-нибудь обсуждали этот вопрос?

— Я… я так предполагала, — сказала она, не в силах больше выдерживать его взгляд.

— Она, черт побери, предполагала!

— Тогда мне казалось, что я права, — прошептала она.

— А хочешь, я скажу, почему ты так «предполагала»? Смотри мне в глаза! — гневно приказал он, и она не посмела ослушаться, сжимаясь от страха в ожидании, каким будет следующий удар.

— Я и не подозревал, какая ты на самом деле. Я даже представить не мог, что в тебе, с твоим ангельским личиком, столько злости и упрямства. Но теперь я понял, и мне не нужно больше твоих объяснений, потому что у меня есть свое! И я тебе сейчас его выскажу: раз я не хотел жениться на тебе, я должен был заплатить за это утратой моего собственного ребенка!

— Нет! — закричала она. — Ничего подобного!

— Это было именно так. Нет колечка, нет ребенка. Тогда, сидя с тобой за завтраком, я даже не подозревал об этом! — Он бросил на нее испепеляющий взгляд. — Ты была уверена, что я буду казнить себя за то, что сказал тебе в тот день! Ты не имела права скрывать от меня правду. Я имел право знать, что ты носишь моего ребенка. Cristo, неужели ты так меня ненавидела, что не дала мне ни единого шанса?

У нее дрожали ноги. Она присела на ближайшее сиденье и закрыла лицо руками.

— Я любила тебя. Я так тебя любила!

— Это, по-твоему, любовь? — у него вырвался недоверчивый хриплый смешок. — Я сорвался один раз. Один раз за почти два года я повел себя не так, как надо! Один раз! И с тех пор непрерывно за это плачу. Ты мне отомстила, а я очень хорошо понимаю, что такое месть.

— Все было совсем не так, — в отчаянии пробормотала она.

— Если бы ты смотрела на вещи как я, ты стала бы моей женой пять лет назад! Si, я бы женился на тебе, — в его темных глазах, не отрывавшихся от ее бледного лица, мелькнуло какое-то мрачное удовлетворение. — Возможно, я бы сделал это не на самом высоком уровне, но я бы женился на тебе.

Ей задним числом жутко стало от одной мысли об этом. Люк, вынужденный жениться под дулом пистолета? Кошмар!

— Мне бы не хотелось, чтобы ты женился на мне с подобными чувствами.

— Dio! Какое значение имеют твои или мои чувства по сравнению с ребенком!

— Я не смогла бы жить с тобой на таких условиях, — слабым голосом сказала она.

Он холодно скривил губы.

— Это единственная действительно честная женщина, которую я встретил за всю жизнь, — вот что я сказал про тебя Рафаэлле. Просто чудо, что она не расхохоталась мне в лицо! Но у нее есть одно достоинство, которого нет у тебя. Она осталась мне верна даже после того, как я вышвырнул ее вон на прошлой неделе!

— Мы с Дэниэлом уходим от тебя. — Сама плохо понимая, что говорит, Кэтрин громко отчеканила эти слова. — И больше ты о нас никогда не услышишь.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

— Никуда ты его не увезешь!

— Он тебе не нужен. Ты даже хотел, чтобы он оказался не твоим ребенком. Это самая ужасная, самая жестокая вещь, которую я от тебя услышала, — голос Кэтрин подозрительно дрожал.

— Ужасная? — загремел Люк. — Я потерял пять лет его жизни. Он незаконнорожденный. И что ему еще предстоит из-за этого перенести? Ты что, не понимаешь, что об этом растрезвонят все газеты? Неужели ты рассчитывала, что тебе удастся всю жизнь прятаться за это вранье, будто ты вдова с ребенком? Все это выплывет… разумеется, выплывет, и что после этого будет думать ребенок? О тебе? Обо мне? Вот почему первым моим желанием было, чтобы он оказался не моим. Ради него самого, а вовсе не ради меня. Газеты уже пронюхали, что им известны далеко не все факты, и уже намекают, что эта история выглядит совсем не так, как ее подают. Иначе почему он остался в Англии?

— Газеты? — Она побелела как полотно, ошеломленная приговором, который вынесла ей судьба.

— Неужели ты думала, что можно просто выступить из-за кулис в ту жизнь, которую веду я, и чтобы правда не выплыла наружу? Да если бы не Рафаэлла, вся желтая пресса пестрела бы его фотографиями! Отыскав его в доме твоей подруги в Лэйк-Дистрикт, она выхватила его прямо из-под носа этих готовых на все негодяев.

— Захватила? И где он теперь? — в ужасе спросила Кэтрин, думая при этом, что угроза оказаться в центре внимания прессы возникла куда быстрее, чем она в простоте души полагала.

— Она убедила твою подругу отвезти его на юг, пока не набежали репортеры. Они ждут нас в том доме.

— В каком еще «том доме»? — оторопело спросила она.

На щеках у него заиграли желваки.

— Я купил его для тебя в качестве свадебного подарка. Пять лет назад… Пять долгих, впустую потраченных лет! — яростно выкрикнул он.

Состояние, в каком она находилась, не дало ей возможности сразу оценить всю значимость такого признания.

— Пять лет назад?

Он метнул на нее испепеляющий взгляд.

— Да! Вот такой вот я был дурак. Это я-то, который так гордился своей рассудительностью! Ну теперь-то дошло до тебя, сага? Я действительно любил тебя.

— П-пять лет назад? — ошеломленно повторила она.

— Я не понимал этого до тех пор, пока ты не ушла. — Его интонация, вся манера его поведения была холодной и строгой. — Смеяться последним явно выпало не мне. Я надеялся, что ты вернешься… позвонишь… пришлешь открытку с чем-то вроде «Я там-то»… ну хоть что-нибудь! Я не мог поверить, что ты исчезла навсегда. Я бы никогда не поступил так с тобой. — Это признание, похоже, вызвало новый прилив гнева. Он взглянул на нее и скрипнул зубами. — Я потратил уйму денег на твои поиски. Я настолько извелся, что решил жениться на тебе сразу, как только найду!

Глаза у нее переполнились слезами, и они потекли по щекам. Она старалась подавить рыдания, которые душили ее. Но Люк, оказывается, еще не закончил.

— А найдя тебя, я закрыл глаза на очевидное. Я всему подыскал оправдания. Я держался за иллюзию, которая, вероятней всего, могла родиться только в моем воображении. Почему? — Бронзовое лицо исказилось гримасой гнева. — По одной — единственной причине — ты оказалась самой искусной притворщицей из всех, кого я знал. Так что теперь я только так и могу к тебе относиться.

— Нет, — умоляла она, чувствуя, как его жестокий приговор разрывает всякую связь между ними… или действительно эта связь была оборвана ею самой?

— Однажды ты уже подвела меня. Больше я тебе этого не позволю. — Он произнес это так торжественно, будто давал смертельную клятву.

— Но что же я сделала? — прошептала она.

— Пять лет назад, Кэтрин, я верил тебе больше, чем кому бы то ни было в этом мире. А ты обманула это доверие, — с презрением отчеканил он. — Ты проводишь ночь в моих объятиях, уверяя, как ты меня любишь, и после этого вдруг исчезаешь…

— Я попрощалась с тобой единственно доступным мне способом, — с трудом пробормотала она.

— И тебе, конечно, даже в голову не приходило, что одной из причин, почему я так рассердился на тебя в то утро, было возникшее у меня ощущение, что ты меня просто используешь!

— Как такое могло прийти тебе в голову?

— А как оно могло мне не прийти? К тому же я не хотел жениться на тебе, но я не хотел жениться и ни на ком другом. Мои родители оставили мне не самый радужный взгляд на супружество. Да им один вид друг друга внушал отвращение!

Услышав подобное откровение, она в изумлении подняла глаза.

— Но ты мне никогда ничего такого не рассказывал!

— У тебя было столько иллюзий относительно счастливой супружеской жизни, что я просто не мог заставить себя открыть тебе правду. — Его взгляд был безнадежно мрачен. — Мои родители поженились потому, что им пришлось это сделать. Мать оказалась беременна. Они не любили друг друга. Они даже не испытывали друг к другу симпатии. Все годы, что они прожили вместе, они были абсолютно несчастливы. А от меня им нужны были только деньги. Пока деньги исправно поступали, они не испытывали ни малейшего интереса к моим делам. Но во всем этом я разобрался далеко не сразу. Когда самолет разбился, я потерял только сестру и родителей, которые, по существу, никогда не хотели играть эту роль. Она зажмурилась и опустила голову.

— Я была уверена, что тебя в семье любили.

— Они любили то, что я мог им дать, — сердито возразил он. — Да ведь и ты не сильно от них отличаешься, верно? Десять дней назад ты торчала в квартире Хантингдона и была готова выйти за него замуж. Как ни странно, однако, ты все-таки предпочла меня!

— Он сделал мне предложение в тот день, когда ты нас увидел. До этого между нами никогда ничего не было. По крайней мере с моей стороны. Мне следовало рассказать тебе всю правду раньше, — неуверенно закончила она.

— Правду? — заскрежетал он. — Да ты даже не понимаешь, что значит это слово. Я прямо вижу, как ты теперь начнешь внушать моему сыну, что столь позднее появление меня в его жизни объясняется тем, что ты боялась, что я захочу уничтожить его еще до рождения!

От нарисованной им перспективы ее передернуло.

— Что ты говорила ему обо мне?

У нее было ощущение, что она висит на отвесной скале, цепляясь за нее ногтями. А он ломает их ей один за другим, лишая последней опоры, и острые камни возмездия внизу уже ждут не дождутся ее. Она решилась прыгнуть сама.

— Ничего, — дрожащим голосом сказала она.

— Ничего? — воскликнул он. — Но ты же должна была сказать ему хоть что-нибудь про его отца!

Она принялась с запинками пересказывать выдуманную Харриэт легенду. Она не могла пожаловаться, что он особенно придирался к мелочам. Он перебил ее только раз — когда, услышав, что Дэниэл считает, что его отец умер, резко вспыхнул от гнева. Последняя соломинка сломала спину верблюда. То, что Люк ничего не знал о существовании сына, было уже хуже некуда. Но то, что Дэниэл ничего не знал о нем, было вообще непростительно.

Она была совершенно сбита с толку тем, что он высказал ей в порыве гнева, хотя и понимала, что, не будь он в таком состоянии, он бы никогда не сделал подобных признаний. Он сказал, что любил ее пять лет назад. Перед этим все отступало на задний план. Любовь, которую она так жаждала пробудить, была налицо. А она оказалась так слепа и нечувствительна, что даже не заподозрила ее существование.

И зачем только она слушалась Харриэт? Зачем, ну зачем? Хотя нечего валить вину на Харриэт. Харриэт судила о Люке по тому, что рассказывала ей о нем сама Кэтрин. Харриэт могла повлиять на нее лишь постольку, поскольку Кэтрин сама была в этом убеждена. А Люк взял и опрокинул, точно карточный домик, все доводы, которыми она поддерживала себя столько лет.

Теперь на нее навалилось бремя вины. Ей надо было остаться, а она убежала, ей надо было вернуться, а она, наоборот, упорствовала в разлуке. Внутренний голос подсказывал ей, что не стоит слишком доверять тому, что Люк говорит теперь, задним числом; еще неизвестно, как бы он поступил, вовремя узнав о ее беременности, ведь он уже прошел через опыт разлуки. Но этот голос был еле слышен, его подавляло чувство вины. Люк действительно мог жениться. И у Дэниэла был бы отец. У Дэниэла было бы все, что ему только нужно, то, чего она не имела возможности ему дать.

В одном Люк точно был прав. Она не дала ему тогда ни единого шанса. По ее тогдашнему мнению, результат был предрешен. Уже потом ей пришлось признаться себе, что ей легче было уйти, чем наткнуться на его сопротивление. В то время ей было не под силу тягаться с Люком и отстоять себя. Ей и во сне не снилось, что Люк так разозлится или, точнее, что ее уход доставит ему столько горя. Потому что именно горем была вызвана эта злость, это безумное признание, что она предала его во второй раз. Люк считал, что их последняя ночь любви была таким же обманом, как та давняя последняя ночь перед ее уходом.

Она разгадала наконец некоторые черты его характера, которые оставались ей непонятны. Страсть в пределах спальни, сдержанность вне ее. В последнее время он начал несколько смягчать этот контраст. Но привычка не выдавать своих чувств, должно быть, выработалась у него гораздо раньше. На его долю тоже выпало немало горя. Родители, как ни крути, не добивались его привязанности и не нуждались в ней. Щедрость, которая когда-то вызывала в ней ощущение, будто он старается ее купить, виделась ей теперь совсем в другом свете. Еще задолго до нее Люк привык постоянно давать что-то близким ему людям. Ведь только этого от него и ждали. Когда погибла его семья, он просто перенес эту привычку на нее.

У нее было столько причин для тревоги. Люк не просто разочаровался в ней, он испытал горькую утрату иллюзий. Пять лет назад, понимая или нет, неважно, она вбила последний гвоздь в собственный гроб. Люку никогда не приходило в голову, что она могла быть беременна, ведь он и мысли не допускал, что она могла бы такое от него скрыть.

Но какой же ужас был бы для Люка, если бы ему пришлось жениться на ней при обстоятельствах, точь-в-точь повторяющих ошибку его родителей. Он бы ни за что по доброй воле на такое не согласился. Этого не могло быть, просто не могло, хотя он все равно не поверит. Сейчас он думал только о Дэниэле и, в общем, проявил самый горячий интерес к своему сыну. Дэниэл оказался ему нужен, однако теперь ему не нужна его мать.

Люк все еще был в раздражении, закованном в лед спокойствия, который грозил расколоться в любой момент. Он наконец осознал, что является отцом, но как это повлияло на его отношение к ней? Раньше он всецело доверял ей. Он принял на себя вину за ее прошлое бегство. Он хотел повернуть время вспять… Теперь она это понимала. И вот он узнает, что это невозможно. «Вполне вероятно, — внезапно пронзило ее, — что именно стремление немедленно получить все, чего он так хотел, и привело к столь скоропалительной женитьбе».

— Я очень люблю Дэниэла, — твердо сказала она.

— И ты отлично это доказала, — отрезал он, — оставив его в какой-то дыре на попечении полоумной феминистки…

— Не смей так говорить о Пэгги! — с гневом перебила Кэтрин. — Она читает лекции в университете, она написала три книги. А кроме того, она очень надежный друг.

Но возможно, что в этом окружившем ее кошмаре уже и Пэгги перестала быть другом. Ничего не зная о Люке, увезенная из родного дома Рафаэллой, которая Бог знает что ей наговорила, Пэгги наверняка была настроена самым воинственным образом.

Свадебный подарок Кэтрин оказался загородным домом в елизаветинском стиле. Не слишком громоздкий, совсем не вычурный — не будь она в столь подавленном настроении, он бы непременно сразу очаровал ее… если бы только в дверях не появилась Рафаэлла с улыбкой высшего радушия на лице…

— Недурной видок, совсем недурной, — уперев руки в боки, Пэгги окинула взглядом дом, ухоженные газоны, полоску леса и поблескивающее вдали в лучах заходящего солнца небольшое озеро. — Ей Богу, Кэтрин, довольно трудно не прийти от всего этого в восторг.

Кэтрин ответила ей беспомощным взглядом. Пэгги была слишком наблюдательна, чтобы не заметить ее подавленности, и нахмурилась.

— Куда они денутся, рано или поздно вернутся. Чего ты волнуешься? С Дэниэлом все будет в порядке. Это я виновата, — вздохнула она. — Надо было ни на минуту не оставлять его наедине с Рафаэллой. Ужасно противная особа.

Кэтрин против воли вспомнился момент приезда. Люк прямиком пошел здороваться с Рафаэллой. Кэтрин понятия не имела, о чем они говорили, но брюнетка не переставая хохотала и улыбалась, используя все свое женское обаяние, чему она неизменно следовала при общении с Люком. Потом в самых милых выражениях она объявила, что не хочет никому мешать, и укатила на машине, разумеется отлично сознавая, что оставляет тут самый настоящий сумасшедший дом, поссорив мужа с женой… да к тому же мать с сыном.

Дэниэл сидел в одиночестве наверху точно маленький старичок. Ее попытка обнять его была с гневом отвергнута. Дэниэл был очень смышленым, но в четыре года невозможно разобраться во взаимоотношениях взрослых. Единственное, что он понял, — мама его обманула. Смущенный и подавленный, ужасно переживая по поводу встречи с отцом, которого Рафаэлла описала ему, не жалея красок, Дэниэл перенес всю тяжесть своих негативных эмоций на Кэтрин.

Едва войдя к ним, Люк тоже получил свою долю, огорошенный столь явным нежеланием сына принимать знаки его внимания.

— Я не очень-то знаю, что надо делать в роли папы, — предусмотрительно признался он. — Возможно, я буду делать ошибки. Тебе придется мне помогать.

Маленький Дэниэл за словом в карман не полез.

— Мне не нужен папа, который все время будет мною командовать.

— Да я бы тоже такого не захотел, — мягко согласился Люк.

— Я вообще не уверен, что он мне нужен, — сказал Дэниэл, но уже не так уверенно.

— Могу тебя понять, но про себя скажу, что мне как раз очень нужен такой сын.

— А другие у тебя есть? — простодушно спросил Дэниэл.

— Только ты. Вот почему ты для меня так важен.

С огромным удивлением наблюдая, как Дэниэл разговаривает с Люком, Кэтрин явно чувствовала себя здесь третьей лишней. Люк обнаруживал невероятную чуткость, шаг за шагом рассеивая страхи Дэниэла. Люк очень осторожно продвигался вперед, а со стороны Дэниэла постепенно росло любопытство и доверие к нему.

Люк не торопил события. Они медленно шли навстречу друг другу. Через час, польщенный столь явным интересом Люка к своей особе и успокоенный его манерой обращения, Дэниэл наконец разоткровенничался. Зашла речь о Клевере. Пяти секунд Люку оказалось достаточно, чтобы понять, насколько благоприятную роль в укреплении их отношений может сыграть возвращение старого ослика из приюта для животных. Один звонок по телефону — и выяснилось, что он все еще на месте.

— Может, поехать и сразу забрать его, как ты считаешь? — предложил Люк с хладнокровием прирожденного тактика, и Дэниэл, которого переполняли слезы восторга и благодарности, бросился ему на шею, забыв о том разделительном барьере, который до этой минуты он непреклонно охранял.

Не дожидаясь ланча, они уехали.

— Очаровательный ребенок, — пробормотал Люк, в первый раз с момента приезда обратив внимание на Кэтрин. — И я просто горжусь, что это мой сын.

Она так и не поняла, что это было — комплимент, завуалированное извинение, простая констатация обаятельности Дэниэла или же скрытый упрек в том, что ему пришлось столько ждать, чтобы познакомиться с собственным ребенком.

— Тебе надо было поехать с ними, — сказала Пэгги.

— Меня не приглашали. Как бы там ни было, — вздохнула она, — нам с тобой надо поговорить. Ты, наверно, страшно рассердилась, когда я исчезла.

— А тебя правда похитили? В последние два дня я просто не знала, что и думать! — рассмеялась Пэгги. — Просто чуть с ума не сошла, когда Рафаэлла показала мне ту фотографию, ну, где вы с Люком в аэропорту, и тут как раз позвонил первый репортер. Ему уже проболтался кто-то из нашей деревни. Столько народу знало, что я взяла Дэниэла и живу с ним у родителей. Когда вернусь, и на мою долю хватит погреться в лучах твоей славы…

— Пока не так уж много хорошего. Так что смотри не простудись, — мрачно предостерегла Кэтрин. — Когда все это выплывет…

— Что «все это»? Вечно ты все преувеличиваешь, — накинулась на нее Пэгги. — Ты жила с ним, вы расстались, а теперь ты вышла за него замуж. Из этого никакого скандала не высосешь. Дэниэл его сын, какие еще вопросы?

— Не все так просто…

— Не так много ты когда-то решилась мне сообщить про отца Дэниэла, — перебила Пэгги. — Сейчас я видела его не больше десяти минут и, сдается мне, намного больше не узнала. Однако, позволь заметить, у него есть три неоспоримых достоинства. Во-первых, он щедрый. Впрочем, не стоит добавлять, он может себе это позволить. Во-вторых, должно быть, это лучший образчик из всех, кого я видела, если не считать кинозвезд.

Конечно, Кэтрин, это несколько эротичный взгляд, но, как ни стыдно признаться, таково было мое первое ощущение. И в-третьих, человек, который смог так быстро завоевать доверие Дэниэла, при том что он был так агрессивно настроен, заслуживает уважения!

— Если бы я не потеряла память, я рассказала бы ему про Дэниэла еще неделю назад. Может, это было бы гораздо лучше, — вздохнула она.

— Если хочешь знать мое мнение, а ты его, разумеется, не спрашиваешь, поэтому я сообщаю его тебе по собственной инициативе, — проворчала Пэгги, — что касается Дэниэла, Люк получил ровно то, что заслужил. Если бы он не убедил тебя своим поведением, что на него нельзя положиться, ты бы доверилась ему и все рассказала. Я уверена, кстати, что у него хватит ума самому об этом догадаться.

«Если у него возникнет такое желание», — с тоской подумала Кэтрин. Из того, что он наговорил ей сегодня, никак не следовало, что он склоняется к терпимости и пониманию. Проводив Пэгги до машины, она с досадой и нетерпением принялась ждать возвращения Люка.

Первым прибыл Клевер, как всегда злющий, и тут же укусил садовника, которому было приказано отвести его в загон. Кэтрин рассыпалась в благодарностях перед дамой, содержавшей приют, которая взяла на себя нелегкий труд по перевозке Клевера, но та, не дав ей договорить, со смущенной улыбкой сообщила, что Люк сделал самое щедрое пожертвование в пользу приюта. Смешно, но ее это только еще больше раздражило. Почему Люку все так легко дается?

Он появился в одиннадцатом часу с Дэниэлом, который уснул у него на руках. У нее уже готов был сорваться вопрос, где это они прошлялись целый день, но она прикусила язык. Холодный вызов, который она прочла в его взгляде, убедил ее, что он ожидает именно такого приема. Вместо этого она шагнула ему навстречу и приняла Дэниэла из его рук.

— Я уложу его в постель.

Она отнесла своего вымотавшегося за день сына в спальню, где он уже провел две предыдущие ночи. Когда она его раздевала, он проснулся и в ужасе захлопал глазами.

— Где папа?

— Внизу.

— Я испугался, что он мне только приснился, — лукаво, хотя и сонно улыбнулся он. — Он ничего не знает про детей, зато он знает столько всего про компьютеры! — сказал он, ласкаясь к ней и обвивая ей шею руками. — Прости меня, что я плохо себя вел.

У нее защипало глаза.

— Ладно, на этот раз прощаю.

— Папа мне все объяснил. Это он виноват, что мы все расстались, — прошептал он, засыпая.

По крайней мере за это она была благодарна Люку от всего сердца. Дэниэл оказался для него важнее собственной обиды, и он закрыл собой трещину между Кэтрин и Дэниэлом, не дав ей углубиться. Он сделал все от него зависящее. Кэтрин прекрасно понимала, что в обозримом будущем Люк займет в жизни Дэниэла центральное место. У него была возможность оторвать мальчика от нее окончательно. Но он этим не воспользовался.

Она спустилась в гостиную. Гостиная была очень уютна и обставлена в том неброском деревенском стиле, который ей всегда так нравился.

Однако во всем тут чувствовался какой-то нежилой дух. Миссис Стоукс, экономка, затратила немало усилий, чтобы заставить пустое пространство цветами, но все равно было абсолютно очевидно, что много лет здесь никто не жил. Миссис Стоукс между делом шепнула ей, что Люк не провел под этой крышей ни единой ночи.

Он купил этот дом для нее и, за исключением нескольких первых месяцев, едва ли вообще сюда заглядывал. Люк так верил в нее, подумала она с тоской. Люк был уверен, что она вернется. Теперь она дала ему понять, что сама-то не имела к нему равного доверия. Она ни о чем не просила, ничего не ждала, вполне естественно, что ничего и не получила.

— Он уже спит? — Люк застыл в дверях, его неподвижная поза не могла скрыть трепет живой жизни. Хотя темный взгляд его полуприкрытых глаз был абсолютно непроницаем.

Она прочистила горло.

— Он просто отключился, как лампочка. Должно быть, ты его совершенно вымотал. Такое с ним редко бывает.

Люк легонько пожал плечами.

— Да ни к чему я его не принуждал. Со мной он вел себя просто отменно, но я подозреваю, что приступы упрямства, которые я видел до этого, тоже не редкость.

— Он немного взвинчен, — извиняющимся тоном сказала она.

— Он очень сообразительный ребенок. Ему как можно скорее надо начать учиться.

Она побледнела от ужаса,

— Но я не хочу никуда его отправлять. Люк вздернул брови.

— Разве я сказал что-то подобное? Совершенно не обязательно отправлять его в закрытую школу. В Риме есть прекрасная школа для одаренных детей. Возможность общаться с равными себе пойдет Дэниэлу только на пользу. — Он глубоко вздохнул и украдкой глянул на нее, но она этого не заметила. Сжав губы, она смотрела себе под ноги. — Он уже немного великоват для того, чтобы позволять себе капризничать. Лишнюю энергию надо направить в правильное русло.

— Ты слишком придираешься! — возмутилась она.

— И в мыслях не было. Он, безусловно, куда уравновешенней меня в его возрасте, но ему необходимо гораздо больше занятий. Или ты предпочитаешь, чтобы он так и продолжал черпать знания из телевизора?

Кэтрин сильно покраснела, но возражать не стала, со стыдом признавшись себе, что он имел некоторые основания так говорить.

— Я старалась, как могла.

— В общем и целом это очень счастливый и уверенный в себе ребенок. Я понимаю, чего тебе это стоило, тем более что, как неоднократно Дэниэл давал мне понять, вы были очень стеснены в средствах.

Похвала не помогла Кэтрин расслабиться. Люк был так замкнут, так далек от нее. Исподтишка глянув на его смуглое лицо, она заметила, что оно слегка подергивается, и подумала, что же он сейчас чувствует, если никак не может взять себя в руки.

— То, что ты сказала мне утром, это правда? Или ты придумала это на месте? — нарочито бесстрастно спросил он. — Ты действительно верила, что я бы настаивал на аборте?

Краска отлила от ее лица.

— Если так формулировать, получается слишком…

— Жестоко? Бесчеловечно? Эгоистично? — предложил он ей на выбор, а его глаза играли как два золотистых язычка пламени на ее измученном лице. — Видимо, именно таким я тогда тебе и представлялся.

В ответ на эти несправедливые слова она смущенно замотала головой.

— Нет… просто когда что-то встает у тебя на пути, ты просто отбрасываешь это, — запинаясь, выговорила она, подозревая, что ей не слишком удается выразить то, что она хочет сказать. — Я чувствовала, что мне тогда против тебя не выстоять. Вот этого я и боялась больше всего. Ты мог меня убедить…

Видно было, как у него напряглись все до единой мышцы.

— Per amor di Dio, как же я вел себя с тобой, что ты так обо мне думала!

Все шло не так, как она надеялась. Беспорядочная смесь смутных страхов и эмоций, которые она переживала пять лет назад, предстала перед Люком в слишком конкретном виде, что было очень опасно.

— Да нет, совсем не так. Неужели ты не понимаешь, что, чем дольше я об этом молчала, тем труднее мне было рассказать?

— Я понимаю только, что ты меня очень боялась и была уверена, что я пойду на убийство собственного неродившегося ребенка потому лишь, что мне так удобнее. Но даже когда я еще и сам не знал, что люблю тебя, я ведь был очень к тебе привязан, — пробормотал он почти без всякого выражения. — И даже если бы я тебя вообще не любил, я бы никогда не пошел на такой вариант.

В глазах у нее застыли слезы. Она быстро заморгала.

— Прости, мне очень жаль. — Это был крик души.

Он криво усмехнулся.

— Похоже, мне должно быть жаль гораздо больше. Вот уж точно, что посеешь, то и пожнешь. Мы стояли вчера с тобой под венцом, но ты мне не верила. Ты так и не смогла набраться храбрости и рассказать про Дэниэла.

— Я просто трусиха… ты мог бы уже в этом убедиться. Во всяком случае, я не хотела портить свадьбу, — пробормотала она, не смея взглянуть на него, отлично понимая, как смешно и глупо это звучит.

Оба молчали. Нервы у нее были на пределе.

— Есть ли опасность, что эта неделя может принести нам прибавление семейства? — натянуто спросил он.

Когда до нее дошел смысл вопроса, она поняла, что очень скоро ей придется делать выбор, и нервно облизнула пересохшие губы.

— Почти никакой, — честно призналась она, как ни странно, до смешного смущенная этим неожиданным вопросом. Нынешняя позиция Люка не имела ничего общего с той, которую он обнаружил в тот день, когда они поссорились у бассейна, да и весь тот день теперь, казалось, отошел в далекое прошлое.

Если у него хватило деликатности не испустить при этом известии громкий вздох облегчения, то он все же должен был признать, что и она проявила понимание.

— Да будет тебе известно, что в те первые дни, когда мы были вместе, я тоже не думал о последствиях. Но не потому, что я такой бессовестный, — сказал он и даже выдавил улыбку. — Я не собирался сделать тебе ребенка.

— Вот и прекрасно. — Кэтрин нервно передернула плечами, его слова ее очень задели, и продолжать разговор она была не в состоянии. А ведь мысль о втором ребенке уже успела запасть ей в душу, поняла она с опозданием. У Люка просто угас энтузиазм, а она решила, что он отбросил эту мысль навсегда. Отсюда оставался всего шаг до уверенности, что он больше не считает их брак вечным союзом. Второй ребенок только добавил бы новых проблем.

— Я был очень неосторожен, — сказал он.

Кэтрин его уже не слышала. Она едва сдерживалась, чтобы не разрыдаться и не наброситься на него с новыми обвинениями. Она решила отступить с поля боя.

— Я устала. Пойду лягу, — сказала она, обходя его стороной.

— Я не хотел тебя расстраивать.

Не добавило ей радости и то, что вещи Люка оказались вынесены из их спальни. Он лишил ее даже удовольствия выставить его вон! Она схватила подушку, взбила ее и зарылась в нее лицом, чтобы никто не услышал ее рыданий.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

— Принести вам что-нибудь еще, миссис Сантини?

Кэтрин с виноватым видом оглядела свою тарелку. Растерзанная на пятнадцать кусков булочка, причем ни следа укуса ни на одном.

— Нет, благодарю. — Она выдавила улыбку. — Я не хочу есть.

Аппетит в точности соответствовал ее настроению. Рано утром Люк уехал в Париж, взяв с собой Дэниэла. Вернутся они вечером. Так, чтобы Дэниэл слышал, Люк очень корректно спросил, не хочет ли она присоединиться. Отказ был принят с той же корректностью. Было совершенно очевидно, что приглашение сделано только ради Дэниэла.

Последние четыре дня, в оцепенении размышляла она, были сущим адом. Она научилась их укорачивать. Раньше ложилась спать и позже вставала. Хотя упрекнуть Люка ей было не в чем. Он был исключительно вежлив и предупредителен. Он действительно старался изо всех сил. И давалось ему это с трудом. Под внешним спокойствием она угадывала отчаянное напряжение. Оно так и висело в воздухе. И от нее скрывать его было бесполезно.

Он ее не любит. Как она могла быть такой дурой, чтобы верить, что он может ее любить? Конечно, ведь она всегда охотно фантазировала и предпочитала верить в то, во что хочется верить, зло сказала она себе. Люк тоже почти пять лет тешил себя иллюзией — и вот наконец заглянул правде в глаза. Дэниэл сыграл роль катализатора, но, даже не будь его на свете, Люк все равно понял бы, что сделал ошибку.

В разлуке с ней Люк, скорее всего, нарисовал ее себе куда более заманчивой, чем она была на самом деле. Когда они снова встретились, ее сопротивление и необходимость, как он вообразил, отнять ее у соперника пробудили в нем свирепую энергию. Ему было необходимо победить во что бы то ни стало. Победив, он обнаружил, что игра не стоила свеч.

Он попал в затруднительное положение. Если они так сразу расторгнут брак, выглядеть это будет в высшей степени странно. К тому же приходится принимать во внимание Дэниэла. Хорошо хоть нет второго ребенка. Она истуканом сидела на стуле, а в душе у нее бушевали страсти.

Нет, ему нечего беспокоиться. Ребенка не будет. Доказательство тому обнаружилось в ту самую ночь, когда она рыдала в полном отчаянии. Ребенка не будет, не будет этой новой цепи, которой она могла бы привязать его к себе. Здравый смысл подсказывал ей, что так даже лучше, но что-то в самой глубине ее души восставало против этого слишком разумного вывода.

Она просто не могла себе представить, как будет жить без Люка. Эта перспектива ужасала ее. Чем более он отдалялся, тем сильнее она страдала. Она не могла есть, не могла спать, не могла ничего. Что теперь будет? — спрашивала она себя. Что будет, если он ее бросит? Дэниэл его обожает. Дэниэл не перенесет расставания с Люком.

Будущее скрывалось во мраке. Дэниэл должен пойти в школу в Риме. Сначала она тоже будет жить там, но постепенно брак, под которым нет прочного основания, разрушится, и им придется расстаться. Люк будет надолго уезжать по делам, ей тоже, несомненно, придется делать то, чего от нее ждут, и регулярно ездить в Англию. Само собой разумеется, совершенно невозможно будет терпеть, если Люк будет таким, какой он сейчас.

Как ужасно быть так близко и при этом так далеко, по ночам дрожать в одиночестве от желания быть с ним, а днем изводить себя притворством, что она счастлива тем, что есть. Она гордо вскинула голову, хотя в глазах стояли слезы. Люк не узнает, как больно он ей делает. Гордость требует смириться с его отчуждением и не пытаться его преодолеть.

Не то чтобы она была совершенно в этом убеждена. Между всеми этими «спасибо-пожалуйста», которых она никогда в таком количестве не удостаивалась раньше, она натыкалась порой на его ищущий взгляд. И ведь недаром он все время в таком напряжении. А может, он просто не хочет никаких драматических сцен? Гнев и отчаяние сковали ей уста, но внутри не утихала борьба, грозившая разорвать ее на части. Почему он не мог оставить ее в покое? Зачем снова ворвался в ее жизнь? Зачем положил белую розу ей на подушку? Зачем заставлял ее признаться, что она не только не ненавидит, а, напротив, любит его? Зачем? Зачем? Зачем?

Расстроив себя еще больше, она встала, дав себе слово не слоняться весь день как потерянная. Для начала самое время увидеться с Дрю, пора разобраться с этим делом. В конце концов, он уже наверняка виделся со своей крестной. Миссис Энсти отреагировала на ее звонок весьма бурно, заявив, что не хочет слушать никаких извинений и что она уже предоставила эту квартиру своей внучатой племяннице, которая подходит ей гораздо больше. Кэтрин молчаливо выслушала ее гневные излияния. Это только облегчило ей совесть.

Она не ожидала, что разговор с Дрю будет столь же простым. Надо ли сообщать ему, что это из-за нее ему пришлось пережить столько волнений в Германии? Или он уже знает? А если так, захочет ли вообще с ней встречаться?

В небольшой офис, где располагалась «Хантингдон компоненте», она вошла в полдень. Секретарша позвонила и сообщила Дрю о ее приходе. Дрю вышел из кабинета, лицо его было непроницаемо, почти без всякого выражения.

— Какой сюрприз.

— Мне казалось, я должна с вами встретиться.

— Просто не знаю, как достойно встретить миссис Сантини.

Она опустила голову.

— Для вас я по-прежнему Кэтрин, — твердо сказала она.

Он подошел к окну и стал к ней спиной.

— Я пробовал дозвониться вам из Германии. Экономка сказала, что вы ушли, даже не переночевав. Она сказала, что спальня имела такой вид, словно вы туда и не заглядывали.

Кэтрин склонила голову еще ниже.

— Потом я увидел фотографию, где вы с Сантини в аэропорту. Она была во всех газетах, — вздохнул он. — Дэниэл похож на него как две капли воды. Харриэт меня обманывала, рассказывая про ваше прошлое. Не трудно было самому догадаться.

— Простите, что я не сумела сказать вам правду.

— Когда я впервые увидел вас, мне не было до всего этого никакого дела. Но я вступил в состязание с привидением, — произнес он с кривой улыбкой и замялся. — Если вы решились вот так с ним исчезнуть, должно быть, вы очень его любите…

У нее мелькнула было мысль рассказать ему, как было на самом деле, но она ее отогнала. Она поняла, что это будет нечестно по отношению к Люку. Дрю вовсе не обязательно знать об этом.

— Да, — согласилась она, едва дыша, а потом, подняв глаза, спросила: — Вы закончили тот контракт?

Он, как ни странно, расплылся в улыбке.

— И не один. Совершенно случайно открылась гораздо более многообещающая перспектива. Так что благосостояние фирмы теперь на долгое время обеспечено. Как там говорится? Везет в картах, не везет в любви?

На глаза у нее набежали слезы, она убедилась, что Дрю и не подозревает, какая угроза висела над его фирмой, и страшно доволен новыми контрактами. Он не испытывал никакого беспокойства, и явно не стоило сообщать ему, что второй контракт он заключил благодаря влиянию Люка.

Он смущенно кашлянул.

— Я согласился пойти на мировую с Аннет, но не уверен, что это что-нибудь изменит.

Ее напряженно сжатые губы растянулись в улыбку.

— Я очень рада, — от всей души призналась она.

— Я всегда был уверен, что у вас, Кэтрин, золотое сердце, — он тоже улыбался. — Надеюсь, он понимает, как ему повезло.

Если и понимает, то совсем не как ты, с тоской думала она, усаживаясь в лимузин. Мужчина, довольный своей судьбой, не станет избегать супружеского ложа и любого физического прикосновения. Трудно не заметить, что Люк не может заставить себя дотронуться до нее. С утратой иллюзии угасло и ослепительное пламя его страсти. Но ее-то влечение по-прежнему живо. Ее любовь никогда не была иллюзией. Она прекрасно видела и свои и Люковы недостатки. И по-прежнему жаждала близости с ним. Скоро она снова будет презирать себя за свою слабость.

Зря она позволила Люку жениться на ней. Это недостойно, низко… это малодушно. Их брак ошибка. Продолжать его только ради общественного мнения — но тогда придется заплатить уважением к себе, цена слишком велика. Она не может пойти на это даже ради Дэниэла. Дэниэл копия Люка. Он переживет. А вот переживет ли она, никому не известно. Она уже не может позволить себе сидеть сложа руки, как часто делала в прошлом, предоставив событиям развиваться своим чередом. Единственный выход — полный разрыв, и ей придется взять инициативу на себя.

Подавленная этими мыслями, она бесцельно бродила по магазину «Хэрродз». Ей казалось, что рушатся небеса и земля разверзается у нее под ногами. Это конец… конец. Один раз она уже прошла этим путем, и отдала бы все на свете, чтобы не переживать такого еще раз.

Когда она вернулась к машине, шофер еще держал в руках телефонную трубку.

— Мистер Сантини уже вернулся из Парижа, мадам. Я сказал, что, если не будет пробок, мы приедем через два часа.

Господи Боже мой, Люк, которому на нее совершенно плевать, еще и следит за ней! Ей вдруг совершенно расхотелось ехать домой. Будет лучше, подумала она, если к ее возвращению Дэниэл уже будет в постели.

— Мы вернемся попозже, — объявила она. — Я хочу остановиться и где-нибудь перекусить.

Она решила пообедать в отеле. Целую вечность она просидела, сначала выбирая, руководствуясь советами шеф-повара, блюда, затем ковыряя каждое в тарелке, и все время думала, что она скажет Люку, как она это скажет и, самое главное, как будет при этом выглядеть. Спокойно, собранно, хладнокровно. Никаких страданий и причитаний, никаких извинений. О своем желании немедленного разрыва она должна сообщить Люку с достоинством.

Посчитав, что утром у нее будет больше сил и решимости, она на цыпочках поднималась по лестнице, и тут из гостиной навстречу ей вышел Люк.

— Где ты была, черт побери? — набросился он, и она от неожиданности вздрогнула.

— По своим делам. — И, старательно избегая смотреть на него, пробормотала: — Люк, я хочу, чтобы мы расстались.

— Prego?

Она едва стояла на ногах. Не в силах побороть искушение, она подняла глаза. При свете с беспощадной ясностью было видно, как внезапно побледнело его лицо. Почему-то вид у него был такой, будто ее заявление совершенно его ошеломило. Она заметила также, что за последние дни он сильно похудел.

— Давай отложим разговор на завтра. — Раздираемая яростью и болью, она чувствовала, что не в силах произнести заготовленную ею речь о несовместимости.

— Нет уж, давай сейчас. Ты встречалась с Хантингдоном! — Выкрикнув с дикой злобой это обвинение, он бросился к ней, прыгая через две ступеньки.

«Да он просто в бешенстве», — растерянно подумала она.

— Стоило мне отвернуться, как ты тут же бросилась к нему. Я тебя не отпущу, — грозно объявил он. — Если он приблизится к тебе хоть на один шаг, я его просто убью!

— Не понимаю почему. В конце концов…

— В конце концов, хватит, — скрипя зубами оборвал он. — Ты моя жена.

Она робко толкнула дверь своей спальни.

— Мне помнится, что твоя комната дальше, — не находя ничего лучшего, напомнила она ему.

— Да я просто дурак был, соглашаясь принять эту ложь! Как ты посмела выгнать меня из своей постели? — прорычал он сквозь зубы и, ворвавшись вслед за ней, с грохотом захлопнул дверь.

Она моргала.

— Я?

— Во всяком случае, не я же! Ты все еще отыгрываешься за мою вину!

Кэтрин наморщила лоб.

— Может, это миссис Стоукс перенесла твои вещи. Я вспомнила, она интересовалась, сколько спален было в «Кастеллеоне». Мы долго обсуждали эти спальни, но мне тогда и в голову не пришло…

— Зачем тут приплетать кого-то еще? Я вообще не понимаю, о чем ты говоришь!

— Наверно, она решила, что раз в Италии у нас были раздельные спальни, то и здесь мы захотим спать так же. — Она радостно улыбнулась. — А ты подумал, что это я?

Красные пятна выступили у него на скулах.

— Я вошел очень тихо, ты уже спала. Моих вещей здесь не было.

— А я решила, что это ты велел их унести. — Она не могла поверить, что все недоразумение произошло из-за ошибки экономки. — Но почему ты ничего не сказал?

Вид у него был довольно растерянный.

— Я не знал, что сказать. Весь день я не мог преодолеть потрясение от того, что ты сообщила мне в самолете. — Он с досадой взмахнул рукой. — Вечно с тобой какие-то истории, — с трудом проговорил он.

Она смотрела, как он меряет шагами комнату, точно кошка на бархатных лапках, вышедшая на ночную охоту.

— Какие такие «истории»? Он сжал зубы.

— Я выхожу из себя и говорю совсем не то, что нужно. — Он сжал руку в кулак и сунул ее в карман брюк. Весь вид его выражал замешательство. — Но то, что ты в такой степени мне не доверяла… это… это ужасно.

Так и сказал. Ей страшно хотелось броситься к нему на шею, но она чувствовала, что ему это не понравится. Он ведь горд и щепетилен, ему трудно произносить слова, которые так легко срываются с ее губ. И ему так трудно выйти из этого состояния, ведь задеты его самые глубокие чувства. Он и заговорил-то только потому, что его подстегнул гнев.

— Я совсем растерялась, когда узнала, что беременна, — неуверенно начала она. — И ты меня добил, Люк. У меня все чувства смешались. У меня просто не хватило духа сказать тебе, что случилось нечто для тебя нежеланное. Мне и в голову не приходило, что ты вдруг решишь жениться на мне или примешь на себя заботу о ребенке, которого я ожидала…

На шее у него вздулись вены.

— Не надо оправдываться. Я тебя ни в чем не обвиняю, — сказал он почти неслышно. — Надо было сначала потерять тебя, чтобы я наконец понял, что ты для меня значишь.

Он не отказывался от брачного ложа. Он понял ее поступок пятилетней давности. Он не держит на нее зла даже при том, что она обманула его ожидания. Просто невероятно, но он принимает все как есть, нравится ему это или нет.

— Вообще-то, если бы я тогда не попала под машину, — сказала она, — я бы тебе позвонила.

Он побледнел.

— Под какую еще машину?

Она рассказала, что случилось на автостоянке и сколько месяцев потом она пролежала в больнице. Он был явно потрясен и напуган, однако не сжал ее тут же в объятиях, как она втайне надеялась. Он отошел к окну и бросил на нее сумрачный взгляд.

— Когда я впервые тебя увидел, мне показалось, что ты ангелочек с рождественской елки. Такой хрупкий, к которому и прикоснуться-то грешно. На тебе было какое-то жуткое платьице в розочках, и ты была такая тоненькая, будто это оно носило тебя, а не ты его. Когда я улыбнулся тебе, ты так и засияла, точно лампочка, и дальше тараторила минут пятнадцать без перерыва, — говорил он тихо. — Ты забыла обо всем на свете. Ты не слышала, как звонит телефон. Ты не видела, что вошла женщина и стала бродить по галерее. Ты была такая забавная, ты меня просто очаровала. Я никогда раньше не встречал ничего подобного. Ты бы хотела услышать, что я полюбил тебя с первого взгляда, но это не так.

— Я всегда знала, что это не так. — Щеки у нее горели, угрожая зажечь все вокруг.

— В тот вечер у меня не возникло в отношении тебя ни единой эротической мысли, — не упуская подробностей, говорил он.

— У тебя никогда не было склонности к ностальгии, — сердито буркнула она.

— Но я никогда не встречал человека, в котором было бы столько естественного тепла. Быть рядом с тобой было все равно что греться на солнце. Когда я ушел, у меня было такое ощущение, будто я ударил щенка…

Она впилась ногтями себе в ладонь.

— Уходить было до странности трудно, — понизив голос, признался он. — В последующие два месяца я порой вспоминал о тебе. Я спал с другой женщиной и все-таки думал о тебе. Это меня бесило.

— Меня тоже! — отрезала она.

— Когда я снова приехал в Лондон, я не собирался еще раз встречаться с тобой. Честно говоря, я тогда приехал с другой женщиной. Я нарочно выбрал отель подальше от этой галереи.

— Ты полагаешь, мне хочется это выслушивать?

Он стрельнул в нее взглядом и отвел глаза.

— Я ни разу не спал с ней. Она действовала мне на нервы, и я отослал ее обратно в Нью-Йорк. Я поступил с ней жестоко. Тогда я вообще почти всегда был жесток в обращении с женщинами. Но оказалось, что быть жестоким с тобой я не могу. Ты обладала удивительной притягательностью, сага. Едва она выехала в аэропорт, как я уже был в галерее.

— Почему? — Она обнаружила, что его речь завораживает ее против всякого желания, это было словно окно в некогда глухой стене.

— Сам не знаю. Ты была так откровенно рада мне, будто все это время ждала меня. Или как будто знала что-то совершенно мне неизвестное. — На лице его появилась почти нежная улыбка. — Это расстраивало все мои планы. Ставило меня в тупик. С тех пор как мне исполнилось четырнадцать, я ни разу не приглашал девушку на прогулку. Я был в отвратительном настроении, но тебе удалось вывести меня из него. Ты была так мучительно откровенна, так отчаянно юна, но каким-то образом… — он замялся, — ты заставила меня почувствовать себя на десять футов выше.

— Я доставила тебе столько приятных минут, что тебе понадобилось еще два месяца, чтобы решиться снова показаться мне на глаза! — возразила она.

Он присвистнул.

— Тебе было всего восемнадцать. Ты была совсем из другого мира. Я не хотел причинить тебе зло. И в то же время меня ни к кому так физически не тянуло, как к тебе в тот вечер. Мне было двадцать семь, но я чувствовал себя пожилым развратником! — выпалил он. — И я решил больше с тобой не встречаться.

— А ты представляешь, сколько ночей я не смыкала глаз, ожидая твоего звонка?

— Знаю, — мрачно сказал он. — Я чувствовал, что ты меня ждешь, и сам не мог выбросить тебя из головы. Я понял, что не могу без тебя. Я надеялся, что, переспав с тобой, я наконец-таки вылечусь.

— Какая мерзость! — вскрикнула она.

— Per Dio, а чего ты хочешь? Правды или сказок? — вдруг рассердился он. — Ты думаешь, мне легко а этом признаваться? В том, как я лгал самому себе? Та первая ночь в Швейцарии — как это ты описывала? Тебе кажется, что ты умер и попал в рай? Что ж, я почувствовал то же самое — с первого же раза, когда мы занимались любовью.

Ее сжатые губы искривились в легкой улыбке.

— Но я, естественно, убедил себя, что это ощущение чисто сексуальное.

Ее улыбка рассеялась подобно утренней дымке.

— Я любил тебя, но не хотел себе в этом признаваться, — отчеканил он. — Мне было плохо без тебя, но я не мог всюду брать тебя с собой. Тебе бы стали перемывать кости в газетах.

— Это так важно?

— Семь лет назад, сага, ты бы не смогла занять более видное место в моей жизни. — Он резко пожал плечами. — И я не хотел делить тебя ни с кем. Я не мог допустить, чтобы другие женщины чесали о тебе языки. Я не хотел, чтобы репортеры наполняли свои колонки сплетнями о том, что происходит между нами.

Она опустила голову.

— Возможно, ты не хотел, чтобы кто-нибудь догадался, что я не могу читать.

— Да. Это меня и беспокоило и злило. — Признание далось ему не легко. — Но знай я тогда, что у тебя дислексия, я бы относился к этому совсем по-другому. Тебе надо было мне довериться. Но несмотря ни на что, дом для меня был там, где была ты. Какие бы ни валились на меня заботы, с тобой я забывал обо всем. Пока я не потерял тебя, я даже не представлял, что ты для меня значишь.

Она изо всех сил держалась, чтобы не расплакаться. Очень медленно, очень нежно он притянул ее к себе.

— Мало оправданий тому, как я вел себя пять лет назад. Но, если это может хоть сколько-нибудь тебя утешить, мне пришлось за это дорого заплатить, Dio… — проговорил он дрожащим голосом. — Я заплатил за то, что не оценил тебя по достоинству. Если бы в то утро я успел перехватить тебя до того, как ты ушла из дома!.. Я и часа не мог вынести без тебя.

Она положила голову ему на грудь, купаясь в волнах исходящего от него тепла, чувствуя, как слабеет, как вот-вот растает.

— Зачем только я ушла от тебя!

— В тот момент, bella mia, я с еще большей страстью задавал себе этот вопрос. — Его рука нежно погладила ее волосы. — Я был совершенно один, и это был единственный раз в моей жизни, когда я потерял всякий интерес к деньгам.

— Ты? — ошеломленно спросила она.

— Я. Мне было непереносимо жалко себя. Все мне осточертело.

Она подняла брови.

— Дрю говорил мне, что несколько лет назад ты потерял все чуть не до последней рубашки. Это правда?

— Да.

— Из-за меня?

— Я не мог без тебя, — хрипло сказал он. — Я тосковал по тебе. Я чувствовал себя страшно одиноким.

Слезы хлынули у нее из глаз, она крепко обхватила его руками, совершенно выбитая из колеи картиной, которую он перед ней нарисовал.

— Я заставил себя встать на ноги, потому что верил, что ты вернешься, — продолжал он. — Когда я две недели назад увидел тебя в «Савое», я был готов на все, лишь бы тебя вернуть.

— Правда? — Она вся вспыхнула.

— Но я, конечно, представлял себе наше воссоединение совсем не так. У тебя не должно было быть никакого мужчины. При виде меня ты должна была обрадоваться, а не прийти в ужас. Боюсь, что в тот день я просто сорвался с катушек, — напряженно выдавил он.

— Разве? — Она усмехнулась. Он нахмурился.

— Я угрожал тебе. Я воспользовался тем, что у тебя началась амнезия, и фактически похитил тебя. Вполне возможно, что ты была без ума от Хантингдона, а я заставил тебя порвать с ним. Когда ты пришла в себя в больнице и улыбнулась мне, я просто потерял голову. Когда до меня дошло, что ты ничего не помнишь, я не придумал ничего лучшего, как увезти тебя за границу.

— Ты всегда умел ухватить подвернувшуюся возможность, — ободряющим голосом заметила она.

Он взял ее лицо в свои ладони.

— Кэтрин, я поступил неправильно. Теперь, когда я узнал про Дэниэла и уже успокоился, что произошло довольно быстро, мне очень стыдно, что я вел себя таким образом. Это было просто бессовестно с моей стороны.

— Ты так думаешь? — встав на цыпочки, она обняла его за шею. — Я считаю, что это было просто потрясающе. Двадцать четыре с половиной года — мне пришлось ждать, чтобы меня увезли в итальянский замок, и я не откажусь от этого ни за что на свете.

— Давай говорить серьезно. — Его просто грызло раскаяние. Чем более она показывала ему, что все ему прощает, тем мрачнее он становился. — Скажи мне правду. Ты можешь простить мне все, что я сделал и наговорил тебе?

— Я прощаю тебе абсолютно все и навсегда. А хочешь узнать почему? — лукаво спросила она. — Ты ведь ужасно меня любишь… правда? — Она отстранилась и поглядела на него, испытывая страшное искушение откровенно признаться во всем.

В его сверкающем золотом взгляде, который • он не сводил с ее встревоженного лица, читалась чуть ли не ярость.

— Только сумасшедший стал бы действовать, как я, если только я сам действительно не сумасшедший, — выдавил он. — Конечно же, я люблю тебя!

— Я не хочу расставаться с тобой… Я даже не хочу, чтобы у нас были раздельные спальни, — призналась она.

— Успокойся, ни то ни другое нам не грозит. Я не привык выпускать из рук то, что однажды в них попалось. — Поразительно легко он подхватил ее на руки. — Но я не должен был допускать, чтобы ты занималась со мной любовью до того, как к тебе вернется память. К несчастью, в ту ночь я обнаружил тебя у себя в постели, — его голос предательски дрогнул. — И не смог устоять.

— Я тоже не могу устоять перед тобой.

Она запустила свою маленькую руку в его темные волосы и пригнула его голову к своей. Не прерывая поцелуя, он положил ее на кровать. Прошло еще несколько мгновений, прежде чем она вспомнила, что ей необходимо дышать.

— Все эти дни без тебя были просто ужасны, — признался он. — Но мне казалось, что ты так хочешь. Я устроил эту поездку в Париж только в надежде, что тебе захочется поехать с нами, но ты отказалась.

— Так тебе и надо, не слишком настойчиво ты меня приглашал.

Он задрожал от ласк, которыми она его осыпала.

— Пощади, — застонал он, прижимая ее возбуждающие руки к матрасу. — Когда ты так делаешь, я начинаю вести себя как подросток.

— Да что я такого делаю? — озорно спросила она.

— Dio, я так хочу тебя любить, — ответил он отрывисто, поспешно стаскивая с нее платье. И вдруг замер, вглядываясь в ее лицо. — Ведь это слишком опасно, да? Ты можешь забеременеть.

— Все лучшие вещи на свете опасны. Решай сам, — прошептала она.

— А ты не против? — он, казалось, удивился. — В тот день у бассейна тебе, кажется, не очень понравилась эта идея. Поэтому я и подумал, что уже слишком поздно.

Она погладила пальчиком его губы.

— Боюсь, что все эти эротические излишества в Италии не дали никаких результатов.

Он прикусил ее пальчик зубами и с самым сияющим видом улыбнулся.

— Дай мне сроку хотя бы месяц.

— Ты слишком скромен.

Под его взглядом она зарделась, внутри у нее начал разгораться пожар, и она чуть заметно задрожала. Он приник к ней долгим и страстным поцелуем и не останавливался до тех пор, пока весь этот разговор не отошел в самые дальние уголки их сознания.

А дальше последовал шквал, страстный и безумно сладостный. А потом он уверял ее в своей любви по-итальянски, по-английски и по-французски.

— Ты нашел свое «не пойми что», — проговорила Кэтрин, лежа на его смуглом плече и легонько проводя язычком по его нежной коже.

Люк поднял взъерошенную голову, на его лице заиграла усмешка.

— Я понял только, что стал для тебя привычкой.

— Да, — вздохнула она, сладострастно изогнувшись от переполнявшего ее блаженства. — И очень прочной. Разве я тебе об этом не говорила?