Глава 5

Через открытое окно палаты до Брайони доносились приглушенные крики пастухов, возвращавшихся с лугов и исчезавших в амбарах и бараках. Занятые мыслями о вечерней трапезе, они обменивались шутками, пели и ругались, ничего не ведая о женщине, тихо лежавшей на койке в мезонине дома на ранчо и глазами следившей за вибрирующей красотой заката.

Слышались пронзительные крики ястребов, круживших в кроваво-красном небе. Оранжево-огненный солнечный шар медленно заходил за горизонт, и малиновая полоса на небесах постепенно приобретала все более мягкие оттенки. В бледно-лиловое небо вздымались ленты оранжевого, фиолетового и розово-лилового цвета. Внизу в закатном свете золотом переливалась сухая прерия. Она простиралась во все стороны, куда хватал глаз, вспыхивающая, сверкающая, живая, отражающая световую гамму небесной панорамы. На линии горизонта золотистый цвет смешивался с бледно-лиловым, переходя в бледно-розовый и, наконец, в тень, казавшуюся нереальной, мягкой и чудесной, наподобие зари или радуги.

Прерия всегда жила своей отстраненной жизнью. Если великолепный солнечный закат длился долгие бесценные мгновения, а затем в агонии умирания уступал место сумеркам, то прерия, это безбрежное золотистое море, оставалась вечно. По мере затухания закатного сияния она теряла свой блеск, и можно было невооруженным глазом видеть, как она темнеет и готовится к ночи, но все равно она простиралась вдаль с той не ограниченной временем силой и надежностью, которой всегда отличалась и вечно будет отличаться матушка-земля, земля-кормилица.

Брайони не могла оторвать глаз от этой картины, пока тонкие пастели закатного неба не превратились в мягкие серо-лиловые сумерки. Вечерний бриз зашелестел голубыми занавесками на открытом окне и принес прохладу в темнеющую комнату. По стенам поползли тени. Где-то в тиши дома скрипнула половица. Неожиданный порыв ветра надул занавески парусом, и они заколыхались прямо в комнате. Брайони почувствовала озноб. Она отвернулась от сумеречного неба и не смогла сдержать слез, ручьем покатившихся по ее бледным щекам.

Она была дома уже около двух часов. За это время ее потревожили лишь единожды. Росита потихоньку зашла к ней справиться, не нужно ли чего-нибудь: чаю, подушку или еще что-то. Брайони отрицательно качнула головой, из-за тоски и слабости не в силах даже ответить, и полненькая домработница проворно удалилась, печально понурив голову.

Брайони крепко зажмурила глаза. Она хорошо знала, что, стоит ей начать плакать, уже ничто не остановит потока слез. Поэтому девушка жестоко боролась с подступающими рыданиями.

Она лежала в огромной постели с периной, пухлыми подушками и шелковистыми одеялами, и никак не могла понять, почему нет Джима. На сердце у нее было тяжело. Она думала о потерянном ребенке, и боль сотрясала ее тело. Она думала о муже, который был так леденяще холоден и молчалив, когда они возвращались домой в этом ужасном фургоне, и тихо скорбела из-за боли и тоски, отражавшихся в его глазах.

Девушка молча тосковала, понимая, как ему тяжело.

Она отчетливо сознавала, что муж должен чувствовать в связи с потерей ребенка. Ведь Брайони прекрасно знала, как ему хотелось иметь малыша. Да и ее собственная горечь была просто невыносимой. В отчаянии ей хотелось дотронуться до него, обнять и утешить. Она знала, что он не привык к открытому проявлению чувств, поэтому его молчание в пути отнюдь не удивило ее.

Но с той самой минуты, как он и Дэнни отнесли ее в спальню и оставили на попечение Роситы, она ждала, что он придет один, откроет ей свое сердце, заключит ее в свои объятия. Но он так и не пришел. Мучаясь от боли, доставляемой переломами и ушибами, и преследуемая душевной мукой, куда более тяжелой, нежели физическая, она ждала Джима и тосковала о нем. Ей хотелось облегчить бремя его горести щедрой любовью. Хотелось ощутить на себе его сильные руки, разделить с ним эту ужасную потерю так же, как они делили радости. Но солнце закатилось, в угольно-черном небе блеснула первая звездочка, и только тогда в дверь легонько постучали.

— Заходи. — Брайони в ожидании повернула залитое слезами лицо, но оказалось, что это Росита, державшая в руках поднос.

— Я принесла ужин, senora. — Домработница говорила шепотом, как говорят с тяжелобольными: — El doctor сказал, что вам можно давать суп, хлеб и фрукты. Я помогу вам покушать.

Брайони даже не взглянула на еду. Она утерла слезы тыльной стороной ладони.

— Росита, где Джим? — прошептала она. Ее зеленые глаза казались огромными на белом, опухшем от кровоподтеков лице.

Росита прикусила губу. Она поставила поднос на тумбочку возле кровати и занялась разжиганием керосиновой лампы. Мягкий свет озарил сумрачную комнату. От света глаза девушки показались еще более блестящими; не мигая, они смотрели прямо в лицо Роситы.

— Senor внизу, в кабинете, — отводя глаза, ответила Росита. Она достала и развернула льняную салфетку для своей хозяйки.

— Я хочу увидеть его. — Брайони отодвинула салфетку в сторону.

Когда смуглая женщина потянулась к супнице, чтобы обслужить девушку, Брайони положила руку на ее плечо:

— Нет, Росита! Я не буду ужинать. Забери все это обратно! — Слезы вновь покатились по бледным щекам. Вся ее боль и страдание теперь вылились наконец наружу. — Приведи моего мужа! — выдохнула она, закрыв лицо дрожащими руками. — Он нужен мне! Почему он не идет?

Домработница заколебалась. Покачав головой, она выдавила из себя:

— Он расстроен, senora. Он заперся в кабинете и отказывается выходить. Я уверена, однако, что скоро он отопрет дверь и тогда…

— Пожалуйста, приведи его ко мне! — Голос девушки звучал настойчиво и отчаянно.

Ей было непонятно, почему Джим держался вдали от нее, поддавшись переживаниям, вместо того чтобы быть рядом с ней. Возможно, он считает, что она слишком больна, чтобы тревожить ее. Да, наверное, это так. Она попыталась привести себя в порядок и вновь обратилась к Ро-сите, вытирая слезы кружевным платочком, протянутым ей женщиной.

— Слушай, Росита, — шепнула она. — Скажи ему, что я в порядке. Я чувствую себя в силах, чтобы увидеться с ним. Скажи ему, что я должна увидеть его!

— Senora, не знаю, станет ли он меня слушать. Senor Дэнни уже долго уговаривал его, и все равно…

— Пожалуйста! — Блестящие глаза девушки умоляюще смотрели на Роситу. Ее забинтованная рука на мгновение поднялась, но затем с жестом отчаяния, дрожа, вновь опустилась на простыню. — Он мне нужен! — В голосе девушки слышались рыдания. — Скажи ему это. Убеди его прийти.

С минуту Росита молчала, вглядываясь в измученное лицо хозяйки. Затем она медленно кивнула:

— Si, senora, я приведу его.

В ее тоне послышалась непреклонность. Оставив поднос на тумбочке, она решительно двинулась к выходу.

— Скоро он будет здесь, senora. Muy pronto.[9]

Она быстро закрыла за собой дверь.

Брайонй откинулась на подушку, изнуренная и слабая. Она ждала, а печаль томила ее душу. Минуты медленно тянулись. Теперь небо за окном было бархатно-черным. Мириады звездочек усеяли его. Стояла мертвая тишина. Где-то вдали еле слышно прозвучал крик пересмешника.

— Senora. — На пороге появилась Росита с понуренной головой. — Я пыталась, но senor даже не ответил мне.

Брайонй смотрела на нее, не веря своим ушам.

— Потерпите, — прохрипела Росита. — Возможно, manana[10] senor…

— Нет. — Здоровой рукой Брайонй сбросила с себя простыни. Превозмогая боль, она села. — Помоги мне, Росита. Я пойду переговорить с ним.

— Нет! — В тревоге женщина бросилась к ней, пытаясь уложить девушку обратно на подушки. — Вам нельзя напрягаться, senora! El doctor сказал…

— К черту доктора! — Брайони медленно спустила ноги на пол.

Каждое движение болью отдавалось в ее изувеченном теле. Забинтованная грудная клетка заныла, когда девушка встала, ухватившись за руку Роситы. Но, видя твердый взгляд гагатово-зеленых глаз, женщина поняла, что спорить бесполезно.

— Я иду вниз к Джиму.

Облаченная в одну шелковую ночную сорочку, которую Росита помогла ей надеть, когда ее привезли из города, Брайонй двинулась к двери. С помощью Роситы она, с трудом волоча ноги, пересекла залитую светом комнату. От прохладного ветерка, дувшего из открытого окна, длинная сорочка шлепала ее по ногам и бедрам, а вокруг шеи развевалась грива темных волос. Брайонй дрожала и кусала губы от боли, охватившей все тело. Она сморгнула слезы с ресниц и сосредоточила мысли только на Джиме, на необходимости добраться до него и утешить.

Когда Дэнни увидел, как женщины медленно подходят к верхней площадке лестницы, он громко выругался и стремглав взлетел наверх.

— Что ты делаешь, Брайони?! — воскликнул он, протянув руку, чтобы помочь. — Ты должна лежать в постели, дорогая, а не бродить по дому. Дай я помогу тебе вернуться в спальню.

Она отрицательно покачала головой и, стиснув от боли зубы, сказала:

— Отведи меня к Джиму. Я… не вернусь в постель, пока… не повидаю его.

Дэнни в смятении уставился на Роситу. Они обменялись долгим и многозначительным взглядом. Затем он опять обратился к девушке:

— Милая, я сделаю все, что смогу, чтобы заставить Джима выйти из кабинета. Я его пришлю к тебе наверх, как только добьюсь этого, а тем временем ты…

— Тем временем он нуждается… во мне, а я нуждаюсь в нем и… я без промедления спускаюсь вниз, — на одном дыхании выпалила Брайони и взялась за перила.

— Проклятие, — беспомощно выговорил Дэнни, поняв, что ему ничего не остается, кроме как помочь, так как она уже начала медленно спускаться по лестнице.

Когда они добрались до кабинета, Брайони бросила взгляд на запертую тяжелую дубовую дверь. Она сняла руку с плеча Дэнни и привалилась к стене.

— Оставь… меня, — взмолилась она.

— Дьявольщина, нет! — взорвался Дэнни и забарабанил кулаком в дверь. — Джим, чертов ублюдок, открывай дверь. Здесь Брайони! Она хочет немедленно увидеть тебя!

Никто не ответил из запертого кабинета. Росита пробормотала что-то невнятное на испанском. Брайони слабыми руками опиралась о стену.

— Джим! — бешено заорал Дэнни. — Открывай проклятую дверь!

Ответа не было. Брайони собрала последние силы.

— Джим. — На фоне яростных воплей Дэнни ее голос прозвучал мягко и еле слышно. Она покачнулась от усилия, с которым ей приходилось выговаривать каждое слово. — Пожалуйста, открой дверь. Мне нужно… поговорить… с тобой.

К своему облегчению, она услышала щелчок засова, и дверь распахнулась.

Джим стоял перед ней. Позади него была темнота. Письменный стол, окна, шторы — все это силуэтами выделялось в темноте. Она едва различала лицо Джима, но отметила, что оно было напряженным, а глаза сузились. Она заметила также, что он пил.

— Джим. Нам надо… поговорить.

Она знала, что Росита и Дэнни стоят за ее спиной, и с величайшим усилием повернула голову.

— Оставьте нас, — шепнула она.

— Нет! — прогремел голос Джима. — Забирайте ее обратно в постель.

— Я не пойду! Я… должна… поговорить… с тобой…

— Это может подождать до утра. Док Уэбстер предписал тебе оставаться в постели как минимум сутки. Черт подери, неужели ты не в состоянии хоть раз в жизни сделать то, что тебе говорят?

Она не была готова к такому яростному тону и его резким жестам. В шоке она смотрела на него расширившимися зрачками.

— Джим, я лишь хочу помочь тебе. Потеря малыша ужасна для нас обоих. Нам нужно сейчас быть вместе. Надо…

Неожиданно она почувствовала, что последние силы оставляют ее. Она вцепилась в стену, пытаясь удержаться на ногах, но колени подогнулись, и она с отчаянным криком рухнула головой вперед. Не успели Дэнни и Росита броситься на помощь, как сильные руки мужа подхватили ее, не дав упасть на пол.

— Проклятие, она должна лежать! — бросил он и, быстро взглянув на белое, как мел, лицо и закрытые глаза жены, широкими шагами понес ее к лестнице.

Дэнни коснулся руки Роситы, когда она бросилась за ними.

— Нет, — тихо произнес он, глядя, как брат несет Брайони по ступенькам. — Оставь их. Возможно, наедине им удастся договориться обо всем. Теперь все зависит от нее.

Росита кивнула, помолившись про себя о том, чтобы Дэнни оказался прав и чтобы в эту ночь они решили меж собой все недомолвки.

Джим отнес жену в спальню и уложил в постель. Она открыла глаза и вгляделась в него. На ее лице отражались боль и усталость.

— Джим! — шепнула она и протянула к нему руки.

Он не шевельнулся. Изумленная Брайони не верила своим глазам. Она опустила руки и воззрилась на него.

— Дорогой, в чем дело?

Ее бросило в пот от такого безразличия. Она была убеждена, что его поведение в фургоне при возвращении из города было таким от горя и страдания. Но сейчас, видя его сжатые кулаки и ледяной блеск в кобальтовых глазах, она осознала, что дело не только в тоске и маскировке эмоций. Что-то еще, что-то страшное. Сердце Брайони захолонуло так, будто ее ударили в грудь. Она с трудом попыталась сесть.

— Джим, в чем дело? — снова спросила она дрожащим голосом. — Почему ты… злишься на меня?

Его лицо было неестественно напряжено. Он грубо ответил:

— Сегодня мы не будем об этом говорить. С этим вполне можно повременить до завтрашнего дня.

— Нет! Нет. Я должна… знать сейчас, что… происходит. — Неожиданно слезы снова обожгли ей глаза. Ее лицо сморщилось. — Джим, я так ужасно переживаю потерю малыша! Я… мне нужна твоя поддержка! Пожалуйста, обними меня и… Джим!

В ужасе она увидела, как он повернулся на каблуках и быстро зашагал к выходу. Она не могла поверить, что это не сон.

— Джим, в чем дело? — крикнула она рыдающим голосом, который остановил его и заставил резко обернуться. — Я не понимаю, за что ты так… наказываешь меня!

— Неужели?

Он подошел поближе, и вдруг Брайони в страхе заметила, что муж весь дрожит от ярости. Она глядела на этого человека, за которого вышла замуж, и не узнавала его. Это уже не был ее нежный, любящий супруг, он опять превратился в холодного, безжалостного стрелка, которого она знавала прежде и боялась. Судорога страха пробежала по ее спине и перехватила ей горло. Она вжалась в подушки, когда он приблизился и, как статуя, возвысился над ней у изголовья кровати.

— Неужели ты не понимаешь, куколка? — издевательским тоном переспросил он.

Наклонившись, он вдруг поднял ее так, что она оказалась на уровне его глаз. Его пальцы до боли впились в ее предплечья. У девушки перехватило дыхание, глаза расширились от ужаса. Грудь часто вздымалась и опускалась под прозрачным шелком ночной сорочки. Ее черные локоны прядями опутывали его руки.

— Тогда позволь мне объяснить! Я мог бы убить тебя за то, что ты натворила! Ты потеряла самообладание и как дура помчалась в город! Ты чуть не погубила себя! И убила ребенка только из-за своих безумных капризов! — Его глаза горели от ярости. — Это твоя вина, Брайони! — рявкнул он. — Только тебя следует винить за эту трагедию!

Эти слова пронзили ее, как удар грома.

— Нет! Нет! — воскликнула она, крутя головой, как бы пытаясь отвратить его гнев. — Как ты можешь это говорить? Джим, я совсем не имела намерения… навредить малышу… Я лишь хотела показать тебе, что ты не можешь распоряжаться мной как… хозяин…

— Хозяин! — Не веря тому, что услышал, он воззрился на нее. Когда до него дошел смысл ее слов, на его скулах заходили желваки. — Твой хозяин!

Хрип вырвался из его горла, он с презрением отпустил ее, и она упала на подушки. Глаза его метали молнии. С минуту он глядел на нее, и его дыхание стало жестким. Затем смех сорвался с его губ:

— Так у тебя уже есть хозяин, моя гордая куколка. Но это вовсе не я. Тобой управляет твой упрямый, несносный норов, и на такое управление не способен ни я, ни кто-нибудь другой. Ты рабыня своего собственного проклятого независимого нрава! Это он потребовал от тебя в качестве услуги подвергнуть риску твою собственную жизнь и жизнь твоего ребенка, и ты тут же подчинилась! В своей слепой покорности ты принесла ему в жертву своего неродившегося ребенка и… мою любовь. Надеюсь, ты теперь довольна, гордая, глупая, маленькая сучка! Надеюсь, твой хозяин заслужил это!

Его слова ранили ее более жестоко, чем физическая боль. В тоске и муке она подняла голову и умоляюще взглянула на него:

— Пожалуйста, Джим! Про… прости меня!

Ее сотрясали рыдания; до глубины души она была потрясена его гневными обвинениями.

Все, что он высказал, было правдой. Она не могла отрицать этого. Только ее собственная гордыня стала причиной потери ребенка. Боже мой, ее собственная глупейшая, безрассудная гордыня! Слезы покатились из ее глаз. Она выла, как загнанное животное.

— Я знаю, что это моя вина! — всхлипывала девушка. — Ты прав. — Она закрыла глаза. Слова, слетавшие с губ, были почти неслышны. — Но… я не собиралась причинить вреда ни себе… ни малышу! Ты ведь… знаешь это! Я не вынесу этой боли! О Джим, пожалуйста! Прости меня! — Она в отчаянии глядела на него, вновь простирая к нему руки; — Иди ко мне! Умоляю, прости меня за то, что я наделала… поддержи меня хоть капельку! Ты мне так нужен!

Он промолчал. Брайони уронила руки и вгляделась в его лицо. Сердце девушки сжалось от смертельной тоски.

Джим холодно наблюдал за ней. Неукротимая злоба и бешенство на его лице рассеялись. Осталось лишь ожесточение.

Джим заговорил мягко, тихо, с горечью в голосе. От его тона душа девушки застыла.

— Я никогда не прощу тебя, Брайони. Думаю, это не в моих силах.

Она задохнулась и схватилась за горло. Его взгляд был холоден, как лед.

— Ты слишком часто бросала мне вызов, — мрачно сказал он. — Но на этот раз то, что ты натворила, уже нельзя исправить.

Он покачал головой и, казалось, собирался еще что-то добавить, но затем резко повернулся и пошел к дверям.