Алексей Гравицкий (Нечто)
      Сказка про избавителя
      Девушка говорила много, долго и сбивчиво, несколько раз срывалась и плакала. Кирилл слушал, на лице его была сосредоточенность и то, что сейчас было очень нужно девушке - понимание. Девушка, всхлипывая и вытирая поплывшую от слез тушь носовым платком, скороговоркой закончила свое излияние и замолчала скрыв милое личико в дебрях платка.
      - Дайте руку, - попросил Кирилл.
      - Что? - не поняла она.
      - Вашу руку, - терпеливо повторил Кирилл.
      - Правую или левую?
      - Без разницы.
      Она протянула ему левую руку с трясущимися пальцами. Кирилл поймал дрожащие пальцы, ласково, но крепко сжал ее руку в своей. Пальцы перестали дрожать, но девушка сделала попытку отдернуть руку, выдернуть ее из крепкой хватки Кирилла. Кирилл почувствовал, как дернулась и затихла рука девушки, ослабил хватку. Кирилл разжал пальцы, девичья ладошка послушно легла на ладонь его левой руки, затем его правая ладонь накрыла нежную ручку, подавила собой.
      - Тихо, спокойно, - голос Кирилла звучал вкрадчиво, завораживающе. Зачем тебе это нужно, отбрось эти тревоги, эти печали. Отдай их мне. Все пройдет, все забудется, тебе станет намного легче.
      Он сам не заметил, как перешел на 'ты', он никогда не замечал этого перехода, который неминуемо происходил сразу после того, как он дотрагивался до руки клиента. Но не смотря на свою резкость, переход этот не резал слух и не замечался ни Кириллом, ни его клиентами. Кирилл продолжал между тем:
      - Отдай мне свою боль, - он почувствовал некоторое сопротивление и тут же поспешно добавил. - Зачем она тебе?
      Отдай ее мне, поверь, это не самая большая потеря. Я знаю, иногда хочется отдаться этой тоске, хочется попасть под ее власть, насладиться безысходностью. Нет, это не мазохизм, это не плод моего больного воображения. Люди действительно иногда хотят этого, я знаю.
      Но чаще они хотят покоя, счастья, а счастья не может быть без радости. А радость и боль, согласись, вещи прямо противоположные.
      Теперь он чувствовал сомнение, но контакт не прервался. Кирилл заторопился, хотя этот ускоренный темп был заметен только ему, со стороны же голос его звучал так же тихо, вкрадчиво и умиротворенно:
      - Отдай мне свою боль, отдай печаль, тоску, грусть. Отдай ощущение собственной никчемности и безысходности. Поверь, это не большая цена, за счастье и покой. Боль только ноет и дергает что-то внутри тебя, минута полного покоя куда ценнее этого бесконечного дерганья, а я предлагаю не минуту, а куда больше.
      Он вдруг наткнулся на такую сильную волну сопротивления, что чуть не прервал контакт. Это сопротивление он чувствовал и раньше, люди таким образом пытались доказать, что они могут сами справиться со своей болью, да еще и принять на себя его боль. Появился соблазн избавиться от своих и чужих тревог, но Кирилл подавил желание. Однажды он проявил слабость и выплеснул на клиента всю тоску, горечь и боль, что скопил в себе за годы работы. Клиент умер от разрыва сердца прямо на месте, а вся выплеснутая им боль вернулась к нему в удвоенном размере. Был страшный скандал, но... Но сейчас не об этом.
      Кирилл напряг волю, попытался не подавить, но увещевать чужую. Голос его теперь гипнотизировал, приковывал к месту:
      - Отдай мне свою боль. Отдай мне свои горести, отдай тоску. Отдай печаль. Они не нужны тебе, они - болезнь.
      Я доктор, я вылечу. Отдай! - он вдруг запнулся и тихо добавил. - Если хочешь.
      Но барьер уже был сломлен, все дерганья, переживания, неуверенности скопились на кончиках ее пальцев и потекли в него, стали дергаться, ныть и рвать его душу. Поток становился все сильнее и увереннее, когда вдруг резко остановился.
      - А он? - тихо, почти не слышно прошептала девушка.
      - Подумай, а он тебе нужен? Он и пальца твоего не стоит, - устало сказал Кирилл то, что говорить был не должен.
      Некоторое колебание, потом резкий, уверенный, смелый поток. Тревоги и страдания уходили из нее, пока не вышли до капли. Лицо ее разгладилось, становилось увереннее и спокойнее с каждым мгновением, в то время, как лицо Кирилла стало едва различимо, но тоскливее, приобрело новый оттенок грусти.
      Илья спустился в темный переход метро, пролетел сквозь турникет, бегом спустился по эскалатору, проскочил в закрывающиеся уже двери вагона и плюхнулся на сидение. В голове звучал истеричный голос одной дамочки, с которой двадцать минут назад он имел нелицеприятный разговор. Дамочка была мамашей одного балбеса подросткового возраста. Мамаша долго распалялась, кричала, брызжа слюной. Илья вспомнил последнюю ее реплику:
      - Я найду на тебя управу, сектант вонючий, - грозно крикнула она, прежде чем за ней с грохотом захлопнулась дверь, да так, что со стены посыпалась штукатурка.
      Илья улыбнулся. Надо же, сектантом назвали. Ну да, он вел беседы с милыми цветками жизни, еще не успевшими переродится в такие вот, как эта мамаша ягодки, но сектант?
      Да еще вонючий? Нет, у него сейчас здесь другая цель, другая миссия.
      И никаких сект он в этот раз здесь не устраивал, хотя мог бы, но работа прежде всего. Илья хмыкнул. Надо же так все переиначить. А еще его богомерзким ублюдком назвали. А что скрывать, было. Но если он богомерзкий, тогда... Впрочем это не он, а здешние обитатели переиначили идеи Божьи.
      Поезд остановился, механический голос сообщил название станции. Илья вскочил и выбежал из вагона.
      Кирилл шел по улице.
      Моросящий дождь дополнял его настроение. Это настроение не отставало от него вот уже пятнадцать лет, ровно столько, сколько он принимал на себя чужие беды. Прохожие шарахались от него, перебегали на другую сторону улицы. Еще бы, ведь он разговаривал сам с собой.
      - Слушай, - заворочалось что-то внутри него.
      - Опять?
      - Снова. Оставь это, а то тебе же будет хуже. Зачем ты отнял у этой девочки ее страдания?
      - Она не могла больше жить с ними, еще чуть и она покончила бы с собой.
      - А тебе что с того? Она не хотела расставаться со своею болью. Ты нарушил правило, ты отнял, отнял против желания.
      - Я знаю. Но теперь она будет жить, будет жить счастливо, а про то, что у нее была боль она и не вспомнит.
      - Ну знаешь, ты хочешь прыгнуть выше головы. Это не в твоей власти. Перестань, или я прекращу это механически!
      - Ты не посмеешь еще раз, - голос Кирилла дрогнул.
      - Ха-ха, три раза. Я уже слышал это от тебя. Вот увидишь, я сделаю это, если ты не откажешься от своих бредовых идей.
      - Но я не откажусь. Они не должны мучаться. А я могу избавить их от мучений.
      - Они будут мучаться так и столько, сколько им положено. Я так сказал и так будет.
      - Нет, так не будет. Пока это в моих силах, я буду исправлять твои ошибки.
      - Я предупредил тебя. У тебя есть время до завтрашнего утра. Думай. Если не отречешься, то придется произвести физическое вмешательство.
      Илья вбежал в просторный зал, подлетел к кассе, протянул деньги:
      - Студенческий, пожалуйста.
      Бабулька-кассирша высунулась из своего окошечка, как рак из раковины, недоверчиво посмотрела на здоровенного Илью, с еще большим недоверием воззрилась а его огромную черную бороду.
      - Документы, - в ее голосе звучало сомнение.
      Илья вытащил из кармана потертый студбилет, сунул его в окошечко. Кассирша внимательно посмотрела на фотографию, на Илью, изучила печати, росписи. Так уж устроены люди, что привыкли верить бумажке, а не своим глазам. Бабулька протянула билетик, студбилет и сдачу.
      - Благодарю, - улыбнулся Илья.
      Он отлетел от кассы, будто его ударило током, в три прыжка перемахнул мраморную лестницу, сунул старенькому смотрителю билетик и побежал в направлении, которое указывала табличка с надписью: 'НАЧАЛО ОСМОТРА'.
      Кирилл скинул халат и опустился на кровать. Рядом лежала жена, та женщина, которой казалось, что понимает его боль. Наивная.
      - Кир.
      - У?
      - Повернись, когда я с тобой разговариваю. Я не могу говорить со спиной.
      Он повернулся:
      - Чего?
      - Кир, мне страшно. Зачем тебе это нужно?
      - Это нужно не мне, это нужно людям.
      - Черт тебя задери! - взорвалась жена. - Твои люди приходят и уходят, они забывают тебя. Ты даже благодарности от них не слышишь.
      - Мне не нужна благодарность.
      - Кир, миленький, но они уходят от тебя счастливыми, а ты... Я одна вижу, как ты тускнеешь день ото дня. Кто тебе сказал, что ты должен принять на себя все беды людские? Кто сказал, что ты должен переживать за них их боль?
      - Никто. Наоборот, все говорят, что я этого делать не должен.
      - Тогда зачем ты это делаешь?
      - Так надо. Я знаю, что кроме меня этого никто не сделает.
      - Ты... ты... ты, как Христос, который искупает грехи всего мира.
      - Или, как Будда, что ощутил связь с каждой молекулой этого мира. А может я и есть Будда, Христос и многие другие?
      - Все шутишь? И шутки у тебя такие же...
      А ты между прочим за последние лет десять ни разу не улыбнулся.
      - Ты хочешь, чтобы я улыбнулся?
      - Да.
      - Ладно.
      Кирилл посмотрел на жену, попробовал растянуть губы в улыбке, но улыбка получилась вымученная и горькая.
      - Кир...
      Жена заплакала. Он провел рукой по ее щеке, хотел произнести какие-то слова успокоения, но слов не было.
      Она не заметила, как ее ладошка оказалась зажата в его ладонях.
      - Отдай мне свою боль. Отдай печали, тоску, скорбь. Отдай все то, что скопилось в тебе и мучает тебя.
      Отдай, оно тебе не понадобится. Поверь, это не большая потеря, тебе будет легче. Я знаю, верь мне.
      Он говорил и говорил, пока все ее страхи не выплеснулись наружу и не перетекли в его сердце. Она всхлипнула и улыбнулась. Он знал, что ей теперь хорошо и спокойно, но он не знал как это, он не мог ощутить этого покоя.
      - Я читала про тебя статью в 'Московском комсомольце'. Знаешь, как они тебя назвали?
      - Как?
      - Избавитель.
      - Хм, в этом что-то есть.
      - Ты мой избавитель, знаешь, что я тебе скажу?
      - Что?
      Потом она заснула, а Кирилл встал и прокрался на кухню. Он достал из холодильника початую бутылку водки и попытался залить скорбь, тоску и боль десятков тысяч людей.
      Но для этой цель требовалось море водки, а магазины уже были закрыты.
      Музей закрывался, но Илья и не думал уходить. Он встал посреди зала, раскинул руки и закрыл глаза. Смотритель, выгонявший увлекшихся посетителей, прошел мимо, будто Ильи не существовало. Потом появилась уборщица. Та вообще прошла сквозь Илью, как сквозь воздух. Потом в зале никого не осталось, погас свет.
      Илья шевельнулся, опустил руки, огляделся по сторонам и пошел к стеклянному ящику, закрывавшему ценные экспонаты от пыли и чужих рук. Его рука прошла сквозь стекло, будто того и не было. Сигнализация не сработала. Илья усмехнулся. Его рука под стеклом схватила старинную, залепленную драгоценными камнями, рукоять огромного меча. Илья потянул меч на себя.
      Теперь он стоял в зале с мечом в руке, а стекло выглядело так, словно его и не трогали. Илья поднял меч над головой. Неизвестно откуда взявшийся ветер, растрепал его волосы, поиграл бородой, поднял в воздух и вихрем понес из зала. Илья захохотал. Вихрь унесся, унес Илью, а его хохот еще долго гремел, отражаясь от стен и мраморного пола.
      Кирилл вышел из дома ранним утром. настолько ранним, что вокруг не было ни души. Он оглянулся, никого не увидел и пошел, легко насвистывая что-то себе под нос.
      Его насвистывание оборвал резкий свист.
      Кирилл обернулся, там, где минуту назад никого не было, стоял человек.
      - Все на свист оборачиваешься? И где только прячется твое самолюбие, гордость наконец.
      - Гордость - порок.
      - Это они придумали, это искажение истины.
      - А истина это то, что придумал Он?
      - Я не хочу возобновлять этот разговор.
      - А чего ты хочешь?
      - Выполнить свою работу.
      - Выполняй, я не мешаю, - пожал плечами Кирилл.
      Илья усмехнулся, его палец уперся в бегущие по небу облака:
      - Он просил передать тебе привет.
      - Ему тоже.
      - Он сказал, что ты должен прекратить это.
      - А я не хочу и не могу этого прекратить.
      - Он сказал, что ты должен.
      - Он сказал, Он сказал, - передразнил Кирилл. - А Он не слишком много говорит?
      - Это ты слишком много говоришь. И ты слишком много себе позволяешь. Ты должен остановится, так Он сказал.
      - Нет.
      - Что значит 'нет'?
      - То и значит. 'Нет' - это значит 'нет', я не откажусь от своих идей, только потому, что Он так сказал. Если Он может переубедить меня, пусть попробует, а давить Он может на меня, сколько влезет, все равно это ничего не изменит.
      - Это твое последнее слово?
      - Да.
      Кирилл не заметил, как оказался в воздухе. Теперь, когда обратил на это внимание, двор, дома, город остались далеко внизу. Он парил среди облаков вместе с Ильей так, будто воздух был их родной стихией.
      - Он сказал, что если ты не отречешься, то я должен уничтожить твою оболочку.
      - Валяй, я не отрекусь.
      Илья выхватил из воздуха огромный старинный меч. Меч нехорошо поблескивал лезвием в лучах восходящего солнца.
      - Подумай, еще не поздно отказаться.
      - Я же сказал, что не отрекусь.
      Заканчивай уже.
      - Ну, - Илья с сомнением посмотрел на него. - Я знаю, что такое терять оболочку. Ты уверен, что твои идеи стоят таких мучений? Подумай.
      - Я уже подумал.
      - Но...
      Кирилл вздохнул, протянул руку. Ладонь Ильи оказалась в тисках ладоней Кирилла:
      - Отдай мне свои сомнения, отдай свою боль. Отдай. Это не большая потеря. Поверь, тебе будет легче. Я знаю, я знаю.
      Терзания душевные вихрем ворвались в него, он содрогнулся. Руки его разжались. Илья стоял в оцепенении, наконец выдавил:
      - Спасибо, избавитель.
      - Не за что.
      Они снова оказались на земле, во дворе у подъезда. Вокруг спал город. Илья легко поднял тяжелый меч. Солнце зло сверкнуло, отразившись в обоюдоостром лезвии. Меч на секунду замер, потом неумолимо, как лавина опустился вниз. Лезвие беззвучно раскроило череп, прошло насквозь через все тело, вышло наружу в паху.
      Тонкая линия разделило тело Кирилла на две половинки. Одна половинка улыбнулась, по щеке другой прокатилась слезинка. Половинки распались в разные стороны, выворачивая наружу внутренности. Две половинки большого сердца ударились три раза в унисон. Из двух частей одного целого хлынула наконец кровь, растеклась огромной лужей.
      Илья опустил меч, постоял, отбросил его в сторону. Меч растворился в воздухе так и не коснувшись земли. Илья оттолкнулся от земли, поднялся в воздух полетел над городом. В след ему донесся тяжелый стон, стонала земля. Где-то завыла собака, ее подхватила другая, потом взвыл весь город. На улицах показались первые люди. Город стал оживать.
      06.12.1999.