13

Утром Эстер пробудилась с чувством, что жизнь ее круто изменилась и произошло нечто чудесное. Затем она вспомнила все. И главное, что принц сделал ее своей принцессой.

Эстер зевнула, потянулась, повернулась на бок и обнаружила, что мужа рядом с ней нет. В шатре она была одна.

Впрочем, в следующее мгновение до нее донесся голос Халида, отдающего распоряжения своим людям. Значит, супруг неподалеку. Это успокоило Эстер.

В соответствии со своим вновь обретенным положением, она могла с чистой совестью улечься обратно на подушки, что и сделала, улыбнувшись своим мыслям и закрыв глаза.

Ей доставило удовольствие перебрать в памяти события прошедшей ночи. Она еще ощущала на губах вкус его поцелуев, прикосновения его рук, тяжесть его тела. И любовь, любовь, которая была между ними.

Даже воспоминания об этом заставили ее покраснеть, и все чувства, которые она тогда испытала, нахлынули на нее вновь. Но поцелуй был живее и реальнее всех грез по очень простой причине — Халид будил ее поцелуем.

— Пробуждайся, моя спящая красавица. В сновидениях люди не разговаривают так громко.

Значит, она не спит, и реальный Халид склонился над ней.

— Почему у тебя так порозовели щечки? О чем ты думаешь? Или твои мысли принадлежат только тебе, как ты однажды заявила?

Эстер села на постели, не позаботившись прикрыться простыней и представив на его обозрение обнаженные груди и не менее соблазнительный живот с глубоким, как чаша, пупком.

— Я… я хотела… — ей было неудобно продолжать.

— Что ты хотела? Скажи, и это немедленно будет тебе доставлено.

Вытянув шею, Эстер приложилась губами к шраму на его щеке, а рука ее потянулась к орудию наслаждения, которое сейчас скрывалось под шароварами.

— Я хотела бы снова любить тебя, — стыдливо призналась она.

— Значит, тебе понравилось и ты хочешь продолжить нашу брачную ночь? — улыбнулся Халид. — Больше всего я хотел бы того же — уединиться с тобой и забыть обо всем, но время на исходе. Мои люди уже ворчат, им не терпится отправиться в путь. Обещаю, что в Стамбуле тебе не придется намекать мне, что пора отдать должное твоей красоте, и мы вдоволь насладимся друг другом.

Разочарованное выражение на личике жены вызвало у Халида улыбку. Он расцеловал поочередно ее манящие груди.

— Не унывай, дорогая, у нас впереди долгие ночи и дни в раю. Взгляни! Вот еда на столе, вот теплая вода для умывания, вот чистая одежда. Если понадобится что-то еще, загляни в мой сундук.

Он снова наградил ее поцелуем и исчез.

Эстер покинула ложе, умылась, облачилась в новый, с иголочки, кафтан. Для нее была приготовлена чадра, но Эстер решила как можно реже пользоваться этим атрибутом неравноправия мусульманских женщин.

Она предпочла новые сапожки тем, что «одолжила» у бедного Омара, и заплела волосы в толстую косу. Затем направилась к столу, посмотреть, какими яствами намеревался порадовать ее супруг в первое утро их семейной жизни. Набор блюд был невелик, но вполне удовлетворил ее. На стол были поданы оливки, козий сыр, сваренные вкрутую яйца и свежие лепешки.

Удобно устроившись на подушках, она приступила к еде. Эстер очистила пару яиц от скорлупы, разрезала их и выела желток. Белки она оставила на тарелке. На свете мало было съедобных вещей более ненавистных Эстер, чем яичные белки.

Расправляясь с лепешками и сыром, Эстер вслушивалась в команды, выкрикиваемые Халидом за стенкой шатра. Все, что было связано с ним, вызывало у нее радостное, теплое чувство.

Покончив с завтраком, Эстер возвратилась к ложу и тут только заметила кровавые пятна на простыне. Она поспешно сдернула простыню, свернула ее и постаралась отогнать нахлынувшие воспоминания о событиях прошлой ночи.

Вскоре она устала от ожидания и безделья. Ей вздумалось написать матери письмо. Его можно будет отослать в Англию сразу же по прибытии в Стамбул.

Порывшись в сундуке мужа, Эстер отыскала там бумагу и письменные принадлежности, затем принялась сочинять послание, где описывались события, случившиеся после ее отъезда из Англии.

В той части повествования, где на сцене появлялся принц Халид, Эстер, забегая вперед, сразу же поспешила сообщить матери, что влюбилась в него по уши и вышла замуж, что супругом она довольна и намерена остаться в Турции навсегда. Принц Халид силен, храбр и обаятелен. У него большой шрам через всю щеку, и в гневе он страшен, но сердце у него нежное. И он любит ее! Во всяком случае, он всегда обращается к ней «моя любимая!».

Закончила она обещанием прислать еще весточку, как только обоснуется в доме супруга в Стамбуле.

Письмо вышло на удивление коротким и, главным образом, посвящено было принцу Халиду и его несравненным достоинствам.

Утомленная писанием, но довольная собой, Эстер поторопилась к мужу, чтобы отдать ему на сохранение свой эпистолярный труд.

Она ступила за пределы шатра. Как все изменилось во дворе караван-сарая по сравнению со вчерашним, истинно волшебным вечером.

Безлюдье сменилось оживленной суматохой множества людей. Однако она тотчас же привлекла к себе внимание, вернее, то, что супруга принца появилась на людях без чадры.

Не догадываясь о причинах конфуза, Эстер с приветливой улыбкой обратилась по-турецки к одному из воинов Халида:

— Где мой муж, скажите, пожалуйста? Ей определенно нравилось произносить слово «муж», пусть даже на чужом языке. Но когда она заговорила, закаленный воин, участник множества битв, попятился от нее чуть ли не в ужасе.

«Какой невоспитанный человек!» — подумала Эстер. И тут она увидела мужа. Улыбка сразу исчезла с ее лица, ибо он явно был готов взглядом испепелить ее.

— Закрой лицо! — выкрикнул Халид, грозовой тучей надвигаясь на возлюбленную супругу.

Эстер ящерицей юркнула в шатер, спасаясь от гнева супруга. До нее донесся взрыв хохота и обмен репликами, к которому она с дрожью прислушалась.

— Закон один для всех, даже для жены Халид-бека. — Эстер узнала голос Абдуллы.

— Да, ты прав, — согласился принц.

— Ее надо высечь, — убежденно заявил Абдулла.

— Да, ты прав, — пробормотал принц и вошел в шатер.

Страх у Эстер мгновенно сменился яростью. Как он мог соглашаться с какими-то ничтожными слугами, грубыми, неотесанными людишками и тем самым унижать ее? И кричать на жену в их присутствии! Отец никогда не позволял себе повышать голос на ее мать.

— Ты круглый болван, тупица, ты не принц, а мерзкая жаба! — напустилась на него Эстер. — Разве я виновата в том, что, торопясь к тебе, забыла про эту проклятую чадру? Неужто ты подумал, что я нарочно вышла без нее, чтобы позлить тебя?

Эстер была неотразима в своей ярости, и Халид в который уже раз отметил это. Он попытался уладить инцидент миром.

— Для тебя наши обычаи внове, но первое, что ты должна уяснить себе, что жена принца — это образец неукоснительного исполнения. Твое лицо должно быть скрыто от посторонних мужчин. Любой мужчина, увидевший его, совершает преступление.

— Разве это относится и к твоим слугам? — невинным голоском спросила Эстер.

«Вот глупышка! — подумал Халид. — О аллах, надели меня терпением!»

— Люди во дворе не слуги, а воины. И как я должен теперь согласно закону поступить? Ослепить моих верных воинов? Тех, кто посмел глядеть на милое личико моей неразумной женушки?

— Пощади их! — испугалась Эстер. — Я виновата. Клянусь, я не буду нарушать впредь ваших обычаев. Будь милосерден, пожалуйста.

Халид помолчал, потом промолвил с важностью:

— Это первое из твоих желаний, и оно будет исполнено. Сколько у тебя еще просьб? Эстер взмахнула листком бумаги.

— Я желаю, чтобы вот это было отослано ко мне на родину, и как можно скорее.

Халид несказанно удивился, даже не то слово, он был изумлен. Взяв листок, он уставился на непонятные ему письмена. Затем подошел к столу, где еще догорала свеча, и прогрел над ее пламенем бумагу, желая обнаружить тайный шифр. Шифра он не обнаружил, зато увидел белки от яиц, оставленные Эстер.

— Что это?

— Мое письмо к матери.

— Нет, это! — Он указал пальцем на тарелку с яичными останками.

Эстер приблизилась.

— А тебе невдомек?

— Нет, ты мне скажи, что это. Эстер в недоумении разглядывала то, на что грозно указывал палец супруга.

— Мне это напоминает белок от сваренных вкрутую яиц.

— Я знаю, что это такое.

— Тогда зачем спрашиваешь? — удивилась она.

— Почему они здесь?

— А где они должны быть?

— Не отвечай вопросом на вопрос, — рассвирепел Халид. — Разве яичные белки — отрава для твоего желудка?

— Не знаю, — призналась Эстер. — Просто я их не люблю. Зато желтки мне по вкусу.

— Значит, ты ешь желток, а белок выбрасываешь? — удивился Халид. — Ты нарушаешь заповедь аллаха: «Когда ешь яйцо, то ешь и желток и белок, — или не ешь ничего».

Сказав это, Халид поднес ее письмо к пламени свечи.

— Что ты делаешь?! — завопила Эстер, но поняла, что спасти послание уже невозможно.

— Никаких писем в Англию! — Халид железной рукой преградил ей путь к столу, где превращалось в пепел ее письмо. — Забудь о своей прошлой жизни.

— Как я могу забыть свою мать? Свою семью? Он схватил ее за плечи и, казалось, был готов вытрясти из нее душу.

— Выслушай меня! Как только твое письмо попадет в Англию, султан получит от твоего монарха требование отпустить тебя на волю. Причем неважно, жена ты моя или нет.

— Но моя мать…

— Твоя мать уже оплакала тебя. Зачем давать ей надежду, что ты еще вернешься к ней? И, пожалуйста, кончим нашу затянувшуюся беседу. Мои люди готовы убрать шатер. Ты окажешься под открытым небом и, пожалуйста, надень чадру.

— Солнце так палит. Я не вынесу жары. Придумай, что мне полегче накинуть на голову.

— Полегче ничего нет, — сказал Халид как отрезал. — Такова участь женщины.

Среди заповедей аллаха была и та, что спорить с упрямой женой бесполезно. Надо не уговаривать, а действовать. Он накинул на нее яшмак и выдержал весьма соблазнительную борьбу с извивающейся Эстер.

Когда оба противника отдышались, он пригрозил:

— Если сбросишь ее, то твои ягодицы за это ответят. Не желаешь ли пообщаться с семихвостой плеткой?

Из-за плотной чадры до него донеслось невнятное бормотание.

— Говори громче, я не слышу.

Эстер приподняла чадру и нагло заявила:

— Хоть лицо мое и скрыто, а груди все равно торчат. Тебя это устраивает?

Халид поспешно вернул чадру на место и вывел ее наружу из уже разбираемого шатра. Его люди суетились во дворе, собирая пожитки. Все это ловко и быстро укладывалось на спины лошадей, пристегивалось ремнями. Караван-сарай пустел на глазах. Армянское семейство уже потянулось в путь через распахнутые ворота.

— Где моя кобылка? — озираясь, спросила Эстер.

— Абдулла о ней позаботится, — ответил Халид. — Ты поедешь со мной.

— Ты мне по-прежнему не доверяешь? Даже сквозь плотную чадру он ощутил ожог от ее насмешливого взгляда.

— Твое поведение не вызывает доверия.

— Но муж должен доверять жене. Тебе придется этому научиться, мой супруг.

— А тебе, моя принцесса?

— Я полностью тебе доверяю.

Халид промолчал. Он усадил Эстер на коня и занял место за ее спиной. От него исходило тепло, которое будоражило в ней постыдные желания. Ей хотелось попросить его остановиться и где-нибудь в укромном уголке повторить то, что они проделывали в постели. Но как можно было даже заикнуться об этом, когда за ними следовала вереница вооруженных суровых всадников?

Халида же занимали совсем другие мысли. Как он представит матери свою жену? Их ядовитые язычки вполне достойны друг друга, и они совьются во взаимной вражде как клубок змей.

А Эстер думала совсем о другом: «Мой супруг настолько дорожит мною, что даже боится далекой королевы английской. Он не хочет рисковать, и сама мысль о том, что ее могут отнять от него, для него неприемлема. А что, если это будет поводом для союза двух отдаленных государств и я прославлюсь, как великая объединительница двух враждующих вер?»

Эстер представила себе, как она въезжает в Лондон и толпы народа приветствуют ее.

Халид вернул ее к действительности чувствительным толчком в спину.

— Не ерзай в седле, мой конь может занервничать. Заставить волноваться могучего коня было гораздо опаснее, чем дразнить влюбленного в нее супруга. Поэтому на какое-то время Эстер укротила свой темперамент. Все-таки через некоторое время она напомнила Халиду:

— Ты обещал мне рассказать о своей семье.

— С какого времени начать? — спросил Халид, жарко дохнув ей в затылок.

— Как тебе угодно, мой супруг, — донеслось до него из-под чадры.

— Тогда мы уйдем в прошлое, на триста лет назад. Эстер хихикнула под душной чадрой.

— О, мой любимый муж! Мое воображение не унесет меня так далеко. Я не разберусь, кто кому наследовал в твоем Стамбуле. Лучше начни со дня появления на свет сиятельного Халид-бека.

— Мне нравится, как ты произносишь мое имя. Оно слетает с твоего язычка легким облачком и ласкает мой слух.

— Я рада, а то я боялась, что ты когда-нибудь поддашься искушению его отрезать.

Халид поморщился. Ее намеки на жестокость турецких законов были ему неприятны. Он начал свой рассказ:

— Мой отец, ныне покойный Рустем-паша, был главным визирем моего деда, султана Сулеймана. Михрима, моя мать, любимая дочь этого величайшего из оттоманских султанов была рождена ему самой возлюбленной из его жен — Хуремой. У меня был брат Карим, но он погиб. И еще есть младшая сестра Тинна. Нынешний султан Селим — брат моей матери, а мой кузен Мурад — его наследник.

— Мне ничего не говорят эти имена. Я хочу знать, каковы эти люди.

Халид заговорил тише, но Эстер все же могла разобрать:

— Султан Селим привержен к вину, хотя Коран и воспрещает правоверным употреблять этот напиток. Му-рада интересуют лишь женщины и приумножение своих сокровищ. Сестрица моя, сладчайшая из всех услад, постоянно ссорится с моей мамашей. Михрима же, родившая меня, истинная ведьма, и, будь она мужчиной, стала бы великим султаном.

— Кажется, что многие семьи одинаково похожи на змеиное гнездо, — вздохнула Эстер. — А как ты подружился с Маликом?

— Малик — внук Рыжей Бороды, который наводил страх на всех христианских мореплавателей. Мы учились все вместе — Малик, Мурад, я и Карим.

При воспоминании о погибшем брате Халид помрачнел. Эстер уловила печальную нотку в его голосе и перевела разговор на другое:

— А почему у тебя голубые глаза? Не такие, как у других турок?

— Ты же не желала забираться в далекое прошлое, — напомнил Халид. — Но если хочешь услышать ответ на этот вопрос, придется. Кто-то из моих прапрадедушек полюбил девицу из северного племени.

— Он ее похитил?

— Похитил или ему ее подарили, какая разница?

— Брать в плен невинных девушек — это ваша семейная традиция, — не преминула сделать вывод Эстер.

— Мы берем в плен только лучших из лучших. Такую похвалу Эстер восприняла как должное.

— А может ли священник, поженивший нас по доверенности, провести свадебную церемонию по христианскому обычаю? Мне бы этого очень хотелось.

— Я мусульманин, — резко отозвался Халид.

— Ты можешь не присутствовать.

Халид знал, что в скором времени правда все равно выплывет наружу, и не стал откладывать неприятное объяснение на потом.

— Нас поженил имам.

— Имам? На твоем языке это означает священник?

— Вроде того, но только мусульманский.

До Эстер не сразу дошел смысл его признания.

— Значит, нас поженили по мусульманскому обряду?

— Ты правильно все поняла, но…

— Нет! Все неправильно! — От возмущенного крика Эстер заколыхалась плотная ткань чадры. — Я хочу, чтобы нас обвенчал настоящий священник.

— Имам и есть священник. И, пожалуйста, не кричи. Жена не должна говорить с мужем на повышенных тонах.

— К черту! Я не буду понижать тон… Халид зажал ей рот. Черная ткань забила ей глотку, она давилась, дергалась, но он был неумолим.

Однако Халид дал знак всадникам остановиться, спешился, снял Эстер с коня и отнес в сторону от проезжей дороги.

— Все наши споры мы разрешим без посторонних глаз, — сказал Халид. — Не забывай, что теперь ты турчанка.

— Я англичанка! — все еще протестовала неукротимая Эстер, хотя и без прежнего пыла.

— Я мусульманин и для женитьбы мне достаточно благословения имама, — терпеливо объяснил Халид.

— А я христианка, и не признаю языческие обряды.

— Не оскорбляй мою веру!

— Ты оскорбил меня, украв незаконно мою девственность. — Она ткнула обвиняющим перстом ему в грудь. — Ты негодяй и насильник, и обманщик к тому же! Тебе следует отрезать язык.

— Я ничего не крал. Ты сама охотно раздвинула ноги.

— Да, но лишь после того как ты показал мне брачное свидетельство. О боже! Теперь я падшая женщина. Кто теперь на мне женится?

— В нашей стране женщина выходит замуж только один раз. Я и есть твой единственный муж.

— Я отказываюсь признать наш брак. Найди христианского священника и повтори при нем брачную клятву.

— Нет! — отрезал Халид. — Ты представляешь себе, какой разразится скандал, если племянник султана согласится на христианскую церемонию?

— Тогда отправь меня в Англию, и мы будем квиты, — упорствовала Эстер.

— За исключением твоей утраченной девственности, — усмехнулся Халид. — И учти, я не отпущу тебя живой, если ты вздумаешь опять сбежать.

— Пусть лучше я умру и стану святой мученицей. Халид расхохотался так громко, что даже его боевой конь вздрогнул.

— О аллах! Молю, чтобы наши детишки не унаследовали от матери пустопорожнюю головку.

— Ты, значит, думаешь, что я рожу тебе дурачков? — обиделась Эстер и уже приготовилась к очередному сражению.

— Ты доказала ночью, что ты истинная женщина, а не ведьма, какую из себя изображаешь. И ты не наивное дитя. Хватит притворяться и дурачить меня. Ты уже вдвойне моя супруга — и по закону, и потому, что я заронил в тебя свое семя.

На этом разговор их был закончен. Путешествие продолжилось. Эстер, покачиваясь в седле впереди супруга, размышляла о странном повороте своей судьбы.

Жаркое солнце стало ее злейшим врагом на время путешествия. Струйки пота текли со лба, омывали ее веснушчатый носик, который нестерпимо чесался от соприкосновения с ненавистной чадрой.

Но больше всего ее удручали размышления о своем грехе. Ведь как-никак она без церковного благословения отдала свою девственность мужчине, да при том еще закоренелому язычнику. И, целуясь с ним, отдаваясь его ласкам, она сама получала удовольствие. Теперь уже обратной дороги нет, и что ей делать дальше — непонятно.

Эстер решительно тряхнула головой. «По разбитой посуде не плачут!» Что-то она потеряла, но кое-что и приобрела. Интересно, что ждет ее в Стамбуле.

Солнце огненным шаром укатилось за западный край земли. Сначала тени от его лучей были длинными и черными, потом поблекли и исчезли, так же поблекла на время ее страсть к Халиду. Она не позволит ему дотронуться до себя, пока в присутствии христианского священника он не произнесет ритуальную клятву.

У европейской девушки тех времен это была единственная возможность услышать что-то подтверждающее ее право существовать в мире, которым управляют мужчины. А в языческом Стамбуле ей и этого не достанется.

Принц любит ее сейчас, но может разлюбить ее хоть завтра. Он непредсказуем.

А она? То, что кажется ей кислым сейчас, ночью было сладким. Да таким сладостным, что она чуть не умерла от блаженства в его объятиях. Может быть, ей стоит отбросить все мысли и сомнения и плыть по бурной реке, не пытаясь выбраться на берег и не гадая, куда ее вынесет течение.

Халид тоже был занят мыслями о своем будущем. Несколько раз он вспыхивал от ярости, вспоминая о проступках своей юной жены, но тотчас гасил гневное пламя. Незачем тратить драгоценные дни жизни на споры. Она со временам привыкнет к обычаям его страны, а он — терпением и лаской превратит Дикий Цветок в волшебную розу.

Она и сейчас подобна прародительнице Еве, так же чиста и искусительна. А если чуть подправить ее манеры, то она вполне сгодится на роль жены принца.

Слух о том, что Меч Аллаха наконец-то обзавелся супругой, причем рыжеволосой дикаркой с неведомого острова на Западе, опередил их появление в столице. Едва их кавалькада втянулась в узкие окраинные улочки, как толпа начала смыкаться, не давая прохода лошадям.

Тысячи глаз впивались взглядами в укрытое плотной тканью лицо. И тут Эстер оценила по достоинству преимущества чадры. Она чувствовала себя беспомощным котенком, которого великий и всемогущий Халид-бек подобрал на дороге на забаву себе, и счастье, что никто не видит, как она сейчас растеряна и напугана чуждой ей толпой.

Халид нежно шепнул ей на ушко:

— Вот мы и прибыли, принцесса!

Эстер гордо выпрямилась, не желая показать, что робеет перед тем неизвестным, что ее

ждет. Халид спешился, потом снял ее с седла. Коня тотчас увел слуга, а когда Абдулла вслед за жеребцом повел и черную кобылку, Эстер подбежала и погладила холку своей подруги.

— Спасибо тебе, милая, за все.

Она шептала на ушко лошади ласковые слова по-английски, уверенная, что животным понятен любой язык.

— Я смогу навещать ее? — спросила она у Халида.

— Конечно, — любезно согласился супруг, но тут же с усмешкой добавил: — Разумеется, под охраной.

От толпы отделился маленький смешной человечек и припал к ногам Эстер. Ее взгляд скользнул вниз, и она увидела темные, излучающие доброту глаза Омара и уродливую белую нашлепку на его разбитом носу.

Эстер тотчас протянула руку и помогла евнуху встать.

— Я так виновата перед тобой. Простишь ли ты меня?

Омар кивнул и обратился к принцу:

— Мои поздравления вашему высочеству. Михрима ожидает вас обоих в гостевом покое, прежде чем вы отправитесь в супружескую спальню. Она очень просит навестить ее.

— Моя мать никогда в жизни еще никого не просила, она умеет только приказывать, — поправил евнуха Халид. — А те, кто из лести употребляют лживые слова, лишаются языка.

Смешок, раздавшийся из-под чадры, заставил Халида обратить внимание на жену.

— Что тебя так рассмешило?

— Ты.

— Смеяться женщине над мужем запрещено нашими законами.

— Я смеюсь не над тобой, а над тем, что меня ожидает. Ты лжешь направо и налево, и когда ты, в наказание, лишишься языка, как же мы будем целоваться? И как ты будешь отдавать мне приказы?

Наблюдая за их словесным поединком, Омар преисполнился надежды, что его сундучок, где он хранил свои накопленные богатства, все-таки в скором времени изрядно потяжелеет.

Халид не слишком торопился представить матери свою жену, но ритуал этого требовал. Сопровождаемые евнухом, они приблизились к покоям Михримы.

— Через полчаса ты прервешь нашу беседу и скажешь, что твоя госпожа хочет принять ванну и перекусить в своей спальне.

Омар как попугай повторил распоряжения Халида и позвонил в колокольчик у двери Михримы.

Михрима восседала на пышном троне из подушек. Сказать, что выглядела она величественно, — значит, ничего не сказать. Никакие слова не годились для описания этой бесподобной властной женщины.

Ей было уже за сорок, но кто считал ее годы, а тем более посмел бы объявить ее возраст во всеуслышание! Легкая седина в темно-каштановых волосах лишь украшала ее. Внешностью своей она очень напоминала сына — вернее, он ее, — но Халид был воплощением мужского начала в человеческой природе, а она — женского.

«И она отзывалась о своем сыне с таким презрением!» — вспомнила Эстер, и неприязнь к этой женщине сразу же начала тлеть в ее душе.

— Мать, представляю тебе свою жену.

— Она говорит на нашем языке?

— Говорит, — вместо Халида ответила Эстер. Без улыбки и без обязательных в таком случае поздравлений Михрима покинула свой мягкий трон, обошла вокруг стола и попыталась сдернуть чадру с личика Эстер. Но англичанка оказалась проворнее пожилой турецкой дамы. Она перехватила ее руку на полпути.

— Ты не смеешь касаться меня без позволения моего супруга, — прошипела Эстер.

Удивленная Михрима как-то сразу обмякла. Впервые за прожитые ею годы какая-то женщина посмела ей возразить.

«Только мой неразумный сын мог взять себе в жены такую дикарку! Понимает ли она, в какую семью попала и какое положение в империи занимает Халид? — такими вопросами задавалась Михрима. — И еще знает ли наглая англичанка, кто перед ней?»

Михрима, будучи сестрой ныне правящего султана, обладала огромной властью. Одно ее слово, и маленькая нахалка исчезнет. Халид же, может быть, по неразумению своему, даже обрадовался, что железная воля его матери столкнулась с железным сопротивлением его юной супруги. Хитрая Эстер, несмотря на некоторые разногласия между нею и мужем, тут же сыграла роль любящей, нежной и робкой женушки.

Халид преисполнился надежд. Ведь кто-то в нормальной семье должен встать на его сторону. Если не его жена, то кто?

— Прости мою оплошность, — процедила сквозь зубы Михрима. — Мне так не терпелось рассмотреть мою новую дочь.

— Я дочь своей матери, а она живет в Англии. — Эстер повернулась к Халиду: — Могу ли я снять чадру?