6

Старик утверждает, что моему повествованию более всего соответствует жанр новеллы. Впрочем, меня подобные литературные тонкости не волнуют. Я лишь излагаю факты. В тот день, который был избран провидением или иным автором календарей в качестве последнего для «Густлоффа», финал Великого германского Рейха был предрешен: британские и американские дивизии уже дошли до Ахена. Наши последние подлодки хотя и рапортовали об уничтожении трех транспортов в Ирландском море, однако рейнский фронт едва сдерживал натиск на Кольмар. На Балканах в районе Сараева активизировались партизаны. Из датской Ютландии была отозвана вторая горнострелковая дивизия для усиления Восточного фронта. В Будапеште, где снабжение ухудшалось ежесуточно, фронт приблизился к самому центру города. С обеих сторон множилось число убитых, везде собирали солдатские жетоны и раздавали ордена.

Что происходило помимо этого, если не считать отсутствия обещанного «чудо-оружия»? В Силезии под Глогау атаки были отбиты, зато в Познани ситуация обострилась. Под Кульмом советские части форсировали Вислу. В Восточной Пруссии противник пробился к Бартенштайну и Бишофсвердеру. Из Пиллау удалось в этот день, который казался довольно обычным, эвакуировать морем шестьдесят пять тысяч гражданских и военных лиц. Всюду свершались подвиги, вполне заслуживающие памятников, и впредь также можно было ожидать новых героических поступков. Пока «Вильгельм Густлофф» держал курс на запад к району Штольпемюнде, а подлодка С-13 рыскала в поисках добычи, тысяча сто четырехмоторных вражеских бомбардировщиков осуществили ночные налеты на Хамм, Билефельд и Кассель, а американский президент уже покинул пределы США; Рузвельт отправился в Крым, где этот больной человек собирался принять участие в Ялтинской конференции с Черчиллем и Сталиным, чтобы решить вопрос о новых границах и готовить переход к миру.

На сайте моего всезнающего сына я нашел сделанное мимоходом, но от этого не менее злое замечание по поводу Ялтинской и более поздней Потсдамской конференции, которая состоялась, когда Рузвельт уже умер и президентом стал Трумэн: «Так разодрали в клочья нашу Германию!»; здесь же прилагалась карта с отмеченными территориальными потерями Великого германского Рейха. Далее он фантазировал на тему о том, какие чудеса могли бы произойти, если бы молодые, почти закончившие подготовку курсанты-подводники благополучно добрались на борту «Густлоффа» до Киля и смогли бы укомплектовать дюжину или больше экипажей новейших, удивительно быстрых и практически бесшумных подлодок класса XXIII, которые успешно приступили бы к боевым операциям. Фантазии полнились героическими делами и победными экстренными сообщениями. Не то чтобы Конни считал в этом случае возможным другой исход войны, но он полагал, что даже если бы эти чудо-подлодки были уничтожены вместе с экипажами глубинными бомбами, то смерть молодых подводников была бы все-таки не столь ужасной, как их гибель в ледяных водах у Штольпебанк. Даже Давид не смог не согласиться с ним при сравнении обоих видов гибели, хотя и заметил: «Ребятам не дано было выбора. У них все равно не имелось шанса дожить самой нормальной жизнью до взрослых лет...»

Уцелевший при катастрофе помощник казначея собрал фотографии: множество маленьких, паспортного формата, и один большой коллективный снимок всех курсантов-подводников второго учебного дивизиона, которые обычно проходили четырехмесячную подготовку; они выстроились на солнечной палубе, где после команды «Вольно!» к ним обратился с приветствием корветтенкапитан Цан. На этой большой фотографии можно насчитать более девятисот бескозырок, которые уменьшаются по мере ухода в глубину, к корме. Отдельные лица довольно хорошо различимы до седьмого ряда. Затем следует стройная масса. А с маленьких фотографий на меня смотрят мужчины в морской форме, их юные лица разнятся, но одновременно все они кажутся еще не вполне созревшими. Ребятам лет по восемнадцать. Некоторые из тех, кто снялся в военной форме в последние месяцы войны, выглядят еще моложе. Моему сыну сейчас семнадцать, он мог бы быть одним из них, хотя из-за очков его вряд ли признали бы годным для службы на подлодке.

Все они носят лихие бескозырки с надписью на ленточке «Военно-морской флот», обычно бескозырка слегка сдвинута направо. Вижу округлые, узкие, скуластые или щекастые лица этих ребят, обреченных на смерть. Они очень горды морской формой. Они смотрят на меня серьезно, как будто фотография запечатлела их тревожное предчувствие.

У меня есть фотографии лишь нескольких из трехсот семидесяти трех девушек вспомогательной службы ВМФ, оказавшихся на борту «Густлоффа»; несмотря на свои сдвинутые на бочок пилотки с имперским орлом, выглядят они вполне по-граждански. У них аккуратные прически с модной на то время горячей или холодной завивкой. Некоторые девушки были, вероятно, помолвлены, кое-кто уже замужем. Две-три девушки с прямыми волосами сразу же напомнили мне своей холодноватой чувственностью мою бывшую супругу в молодости. Такой я увидел Габи в Западном Берлине, где она усердно изучала педагогику, и она сразу же покорила меня. Почти все девушки на первый взгляд весьма недурны, даже милы, кое у кого уже есть легкий намек на второй подбородочек. Взгляд у них не такой строгий, как у ребят. Каждая смотрит на меня с улыбкой, у них дурных предчувствий не заметно.

Из более чем четырех тысяч младенцев, детей и подростков, находившихся на борту злосчастного лайнера, не удалось спасти даже сотни, поэтому и фотографий нашлось совсем мало – ведь вместе со скарбом беженцев на затонувшем корабле пропали и семейные фотоальбомы людей, уходивших из Западной и Восточной Пруссии, из Данцига и Готенхафена. Я разглядываю детские лица тех лет. Девочки с косичками и бантами, мальчики с левым или правым пробором. Фотографий младенцев, которые всегда выглядят вне времен, практически нет. Сохранившиеся фотографии тех матерей, для которых Балтийское море стало могилой, или тех немногих, которые выжили, но как правило потеряли детей, были сняты задолго до катастрофы или многие годы спустя; эти снимки «нащелкали», как говорит мать, по случаю каких-либо семейных событий; кстати, ни материнских, ни моих фотографий в младенческом возрасте, естественно, нет.

Не осталось фотографий мазурских крестьян и крестьянок, пенсионеров государственной службы, веселых вдов, вышедших на покой ремесленников, тысяч стариков и старух, которые были совершенно сбиты с толку тяготами эвакуации и которым удалось попасть на борт «Густлоффа». Всех мужчин среднего возраста отсеивали на пирсе Оксхёфта и отправляли в последние части ополчения. Среди спасенных не нашлось практически ни одного старика, ни одной пожилой дамы. Нет фотографий и тяжело раненных солдат, доставленных с курляндского фронта и размещенных в «оранжерее».

К числу немногих уцелевших стариков относится капитан лайнера Петерсен, которому было около шестидесяти пяти. Все четыре капитана находились в девять вечера на капитанском мостике и спорили о том, правилен или неправилен приказ Петерсена включить ходовые огни, поскольку вскоре после восемнадцати часов поступила радиограмма, что встречным курсом движется отряд тральщиков. Цан был против. Его поддержал второй штурман. Правда, Петерсен распорядился погасить некоторые огни, но бортовые огни справа и слева горели. Так сопровождаемый теперь только эсминцем «Лёве» лайнер, затемненный по высоте и длине, продолжал, сражаясь с высокой волной, держать заданный курс и приближался к обозначенной на всех морских картах отмели Штольпебанк. Указанный в прогнозах мороз средней силы равнялся на самом деле восемнадцати градусам ниже нуля.

Судя по рассказам очевидцев, раньше всех заметил далекие ходовые огни старпом советской подлодки С-13. Кто бы это ни был, Маринеско сразу после доклада появился в рубке подлодки, шедшей в надводном положении. Как повествуют мемуары, на нем была черная ушанка, а вместо полагавшейся для офицеров-подводников по уставу утепленной шинели замасленный овчинный полушубок.

Во время долгого плавания в подводном положении, когда лодка шла на аккумуляторах, гидроакустики докладывали командиру лишь о шумах малых судов. В районе Хелы он дал команду на всплытие. Заработали дизельные двигатели. Теперь доложили о шумах двухвинтового корабля. Неожиданно поднявшаяся метель прикрывала подлодку, но ухудшала видимость. Когда ветер стих, удалось разглядеть очертания военного транспорта тысяч на двадцать тонн, который шел с судном сопровождения. Наблюдение велось со стороны моря в направлении угадывавшегося померанского берега, виден был правый борт транспорта. Пока дело этим и ограничилось.

Мне остается лишь гадать, что побудило командира С-13 резко ускориться в надводном положении и совершить рискованный маневр, обойдя с кормы и транспорт, и корабль сопровождения, чтобы потом искать позицию для атаки со стороны берега на глубине менее тридцати метров под днищем лодки. По его собственным словам, сказанным позднее, он был готов атаковать фашистских гадов, напавших на его родину и разоривших ее, где бы он их ни встретил; ранее ему этого не удавалось.

Уже две недели его поиск был безуспешен. Ничего не получилось ни у острова Готланд, ни у балтийских портов Виндау или Мемель. Не выстрелила ни одна из имевшихся на борту десяти торпед. Он изголодался по добыче. Кроме того, Маринеско чувствовал себя уверенным только в море, его не могла не донимать мысль о том, что при безрезультатном возвращении на базу в Турку или Ханко его ждет трибунал, которого требовал НКВД. Дело было не просто в пьянке во время последнего увольнения и даже не в запрещенном посещении финских бардаков – его обвиняли в шпионаже, а такое обвинение служило с середины тридцатых годов обоснованием для советских чисток, и оправдываться тут было бесполезно. Спасением мог стать только очевидный успех.

Примерно через два часа гонки в надводном положении обходной маневр был завершен. Теперь C-13 шла параллельным курсом с целью, которая, к удивлению наблюдателей в рубке, имела ходовые огни и не двигалась противолодочным зигзагом. Метель окончательно прекратилась, поэтому возникла опасность, что пелена туч прорвется и тогда луна осветит не только огромный транспорт с кораблем сопровождения, но и подлодку.

Тем не менее Маринеско не изменил решения атаковать из надводного положения. Помогло то, что средство обнаружения подлодок на миноносце «Лёве» – этого никто не мог предположить – обледенело и потому не сработало. Английские авторы Добсон, Миллер и Пейн пишут, что советский командир воспользовался приемом немецких подводников, успешно применявшимся ими в Атлантике, а именно атакой из надводного положения, который он долго отрабатывал и теперь смог наконец осуществить на практике: такая атака позволяла лучше видеть цель, действовать на высокой скорости и обеспечивала высокую точность попадания.

Маринеско увел лодку немного вниз, так что корпус ее был не виден, из воды при все еще высокой волне торчала только рубка. Пишут, будто с мостика транспорта перед самой атакой взлетела ракета и якобы подавались сигналы световой азбукой, но немецкие источники – свидетельства уцелевших капитанов – этого не подтверждают.

Так С-13 беспрепятственно приблизилась к цели с левого борта. По приказу командира четыре носовых торпедных аппарата были установлены на трехметровую глубину. Расстояние до цели составляло около шестисот метров. Нос корабля вошел в перекрестье прицела. По московскому времени было двадцать три часа четыре минуты, по немецкому времени ровно на два часа меньше.

Но прежде чем Маринеско отдаст команду «Пли» и случится непоправимое, необходимо упомянуть в моем повествовании одну легенду. Говорят, будто перед уходом С-13 из Ханко старшина второй статьи Пихур сделал краской надписи на всех торпедах, в том числе и на тех четырех, что были готовы к выстрелу. На первой торпеде значилось «За Родину!», на торпеде во втором аппарате «За Сталина!», а на гладкой поверхности третьей и четвертой торпед было написано «За советский народ!» и «За Ленинград!».

После прозвучавшего наконец приказа три из четырех торпед с этими надписями – торпеда, посвященная Сталину, застряла в аппарате, и ее срочно пришлось обезвреживать – устремились к безымянному для Маринеско кораблю, на борту которого мать все еще спала под тихую музыку из радиоприемника в родильном отделении.

Пока три торпеды со своими надписями несутся к цели, попробую вообразить себя на борту «Вильгельма Густлоффа». Проще всего найти девушек из вспомогательной службы ВМФ, которые пришли последними и которых разместили в осушенном бассейне, не говоря уж о соседнем молодежном отделении, которое и раньше предназначалось для участвовавших в круизах ребят из гитлерюгенд и Союза немецких девушек. Здесь, в тесноте, одни лежат, другие сидят. Прически еще держатся. Но улыбки уже исчезли, прекратились дружеские или едкие подначки. Кое-кто страдает морской болезнью. Тут, как и в коридорах, бывших салонах или столовых пахнет рвотой. Для такого количества беженцев и экипажа туалетов не хватает, а многие из них уже засорены. Вентиляторы не справляются со спертым воздухом и вонью. После выхода в море всем приказано надеть спасательные жилеты, однако усиливаются жара и духота, люди начинают снимать слишком теплое белье и стараются избавиться от спасательных жилетов. Тихонько ноют дети, жалуются старики. Репродукторы умолкли. Все звуки приглушены. Слышны только вздохи, сдавленные всхлипы. Это еще не катастрофическое настроение, но его преддверье, крадущийся страх.

Лишь на капитанском мостике после утихнувших споров воцаряется более или менее оптимистическое настроение. Все четыре капитана полагают, что с прибытием в район Штольпебанк главная опасность осталась позади. В каюте старшего помощника ужин: гороховый суп с мясом. Корветтенкапитан Цан велел подать коньяку. Вроде бы есть повод чокнуться за благополучный ход дела. У ног хозяина дремлет пес Хассан. В качестве дежурного офицера на мостике находится только капитан Веллер. На этом отпущенное время истекло.

С детства незабываема фраза матери: «Сон у меня сразу будто рукой сняло, когда первый раз грохнуло, а потом еще и еще...»

Первая торпеда попала значительно ниже ватерлинии в носовую часть корабля, где размещались кубрики экипажа. Всем, кто отдыхал, жевал коврижки, дремал в койке и кто уцелел при взрыве, не суждено было выжить, поскольку капитан Веллер при первом же докладе о повреждениях приказал автоматически задраить все переборки носовой части корабля, иначе лайнер мог бы клюнуть носом и начать быстро тонуть; перед самым выходом в море состоялось аварийное учение с командой «Задраить переборки!». Среди матросов и хорватских добровольцев, которыми пришлось пожертвовать, были как раз многие из тех, кто по аварийному расписанию должен был следить за организованной эвакуацией людей и спускать на воду спасательные шлюпки.

Никто точно не знает, что именно произошло в отрезанных передних отсеках корабля, произошло внезапно или с некоторой задержкой, но окончательно.

Незабываема и следующая фраза матери: «Когда второй раз грохнуло, я аж с постели свалилась, так сильно тряхануло...» Это торпеда, выпущенная из третьего аппарата и несшая на своей гладкой поверхности надпись «За советский народ!», взорвалась под бассейном на самой нижней палубе. Уцелели лишь две или три девушки. Позднее они рассказывали, что пахло газом и что многих девушек разорвало прямо-таки на куски осколками кафеля и мозаичного панно, которое украшало фронтон бассейна. Вода быстро прибывала, в ней плавали мертвые тела, куски человеческих тел, бутерброды и прочие остатки ужина, а также спасательные жилеты. Криков почти не было. Свет погас. Две или три девушки, малоформатные фотографии которых оказались в моем распоряжении, спаслись через аварийный выход по вертикальному железному трапу, шедшему наверх, на следующую палубу.

Затем мать добавляла: когда грохнуло опять, в родильном отделении появился доктор Рихтер. «Но тут уж началось светопреставление!» – восклицала она всякий раз, дойдя в своей бесконечной истории до третьего взрыва.

Последняя торпеда попала в среднюю часть корпуса, в машинное отделение. Сразу же не только остановились двигатели, но и погасло внутреннее освещение на палубе, отказала прочая техника. Все остальное происходило в темноте. Правда, несколько минут спустя включившееся аварийное освещение позволило кое-как сориентироваться в панике, которая быстро распространялась по лайнеру, имевшему десятиэтажную высоту и насчитывавшему в длину, более двухсот метров; однако сигнал SOS подать не удалось, поскольку судовая радиостанция также вышла из строя. Один лишь миноносец «Лёве» безостановочно сигналил в эфир: «Густлофф» тонет после трех торпедных попаданий!» Затем на протяжении часов повторялись координаты тонущего лайнера: «Район Штольпебанк. 55 градусов 07 минут северной широты, 17 градусов 42 минуты восточной долготы. Просим помощи...»