9

– Как он? – спросила Сибилла Тиберж. – Могу я на него взглянуть?

– Делай что хочешь.

Хрупкая блондинка мягко спросила:

– Что случилось? Я опоздала? Ты ждала, что я приду раньше?

Диана не мигая смотрела в одну точку над головой Сибиллы. Выдержав паузу, она наконец сказала, глядя на собеседницу сверху вниз – та была ниже на добрых двадцать сантиметров:

– Я знаю, о чем ты думаешь.

– И о чем же я думаю? – Сибилла слегка повысила голос.

Диана отчеканила:

– Ты думаешь, что мне ни в коем случае не следовало его усыновлять.

– Да ведь я сама тебе посоветовала!

– Не ты – Шарль.

– Мы с ним так решили.

– Неважно. Ты не просто уверена, что я не сумела бы воспитать мальчика и сделать его счастливым, но считаешь, это я его убила.

– Не глупи.

Диана сорвалась на крик:

– Скажешь, не так? Разве не я забыла пристегнуть ремень безопасности? Не я врезалась в ограду?

– Водитель грузовика заснул за рулем. Он сам это признал. Ты ни при чем.

– А как быть со спиртным? У меня взяли тест на содержание алкоголя в крови, так что, не вмешайся Шарль, я могла бы загреметь в кутузку!

– Говори тише.

Диана наклонила голову и пощупала повязку на лбу и висках. Она чувствовала, что вот-вот потеряет сознание. Голод и усталость сделали свое дело. Даже не простившись с матерью, она направилась к главному входу, но внезапно вернулась и сказала:

– Хочу, чтобы ты кое-что знала.

– Что именно?

Две медсестры прошли мимо, подталкивая каталку. На ней угадывалось чье-то прикрытое пледом тело с подключенной к нему капельницей.

– Все это – твоя вина.

Сибилла скрестила руки на груди.

– Как легко ты меня судишь, – бросила она, принимая вызов дочери.

Диана снова повысила голос:

– Ты никогда не задавалась вопросом: как я оказалась в столь плачевном состоянии? Из-за чего моя жизнь пошла прахом?

– Ну что ты, конечно нет! – с иронией ответила Сибилла. – Я пятнадцать лет наблюдаю, как моя дочь погружается в бездну, и только посмеиваюсь. А на прием ко всем парижским психологам я ее вожу, чтобы соблюсти приличия. Стараюсь разговорить, пробить кокон молчания – всего лишь для очистки совести. – Она перешла на крик: – Я целую вечность мучительно пытаюсь понять, в чем твоя проблема. Как ты смеешь упрекать меня?

Диана издала горький смешок:

– Все та же соломинка в чужом глазу…

– О чем ты?

– Это камень в твой огород.

Они снова замолчали. В темноте тихо шелестела листва. Сибилла нервно поправляла ладонью волосы.

– Ты слишком далеко зашла, моя дорогая, – жестким тоном произнесла она. – Будь любезна объясниться.

У Дианы закружилась голова. Сейчас ее прошлое наконец-то выплывет на свет божий.

– Я нахожусь в таком состоянии из-за тебя, – выдохнула она. – Из-за твоего эгоизма и полного равнодушия ко всему, что не касается тебя лично…

– Как ты можешь бросаться подобными обвинениями? Я воспитала тебя одна и…

– Я говорю о твоей истинной сущности, а не о той роли, что ты играешь на публике.

– Да что ты знаешь о моей, как ты выразилась, «истинной сущности»?

Диане казалось, что она идет по раскаленной проволоке.

– Я могу доказать свои слова…

Стоп. Сигнал опасности. Голос Сибиллы дрогнул:

– До… доказать? Как доказать?

Диана перевела дыхание и заговорила – медленно, чеканя каждый слог:

– Свадьба Изабель Ибер, июнь восемьдесят третьего. Тогда-то все и случилось.

– Я ничего не понимаю. О чем ты говоришь?

– А ты не помнишь? Ничего удивительного. Мы целый месяц готовились, только о том и говорили, но не успели прийти, как ты куда-то исчезла. Оставила меня одну, в моем дурацком девичьем платье, в дурацких девичьих туфельках, с дурацкими девичьими иллюзиями.

Сибилла выглядела изумленной:

– Я едва помню ту историю…

Внутри у Дианы что-то сломалось. Она почувствовала подступающие к глазам слезы, но справилась с собой:

– Ты бросила меня, мама. Ушла с каким-то мужиком…

– С Шарлем. Мы в тот вечер познакомились. – Сибилла снова повысила голос: – По-твоему, я должна была вечно жертвовать ради тебя своей личной жизнью?

Диана упрямо повторила:

– Ты меня бросила. Просто-напросто бросила! Мгновение Сибилла пребывала в нерешительности, потом подошла, раскрыв дочери объятия.

– Послушай… – произнесла она совсем другим тоном. – Прости, если я тогда тебя обидела. Я…

Диана резко отпрянула назад:

– Не прикасайся ко мне. Никто не смеет меня трогать.

В это мгновение она поняла, что ни за что на свете не расскажет матери правду, и приказала:

– Забудь все, что я говорила.

Она чувствовала себя твердой как сталь, окруженной силовым защитным полем. Это была единственная польза, которую она извлекла из случившейся с ней трагедии: печаль и страх сублимировались в ледяную ярость и самообладание. Диана кивнула на отделение детской хирургии – окна реанимации слабо светились:

– Если ты сохранила способность плакать, прибереги слезы для него.

Она развернулась на каблуках и пошла прочь. Шелест листвы окутал ее погребальным покровом.

10

Шли дни, проходили ночи.

Диана перестала их считать. Ритм ее жизни отмеряли тревожные сигналы в палате реанимации. За время, прошедшее после их с Сибиллой стычки в парке, Люсьен перенес четыре мидриаза. Четырежды зрачки ребенка расширялись и застывали, предвещая неминуемый конец. В момент каждого кризиса врачи через дренажные трубки откачивали несколько миллилитров спинномозговой жидкости, помогая мозгу выжить. Пока что им удавалось избежать худшего.

Она жила, обратившись в слух, ловя каждое слово докторов, истолковывая каждый взгляд, любую едва заметную модуляцию голоса, и люто ненавидела себя за эту зависимость. Вопросы бились в ее мозгу, терзали, как непрекращающаяся пытка. Диана спала урывками и так устала, что моментами даже не осознавала, бодрствует она или видит кошмарный сон. Состояние ее здоровья стремительно ухудшалось, но она по-прежнему отказывалась принимать какие бы то ни было лекарства. По сути дела, это умерщвление плоти одурманивало ее, оглушало на манер религиозного транса, позволяя не смотреть в лицо страшной правде: надеяться было не на что. Жизнь в Люсьене поддерживали только бесчувственные приборы и медицинские технологии.

Чтобы оборвать тонкую ниточку, достаточно просто нажать на кнопку.

В тот день, часа в три, Диану подвел ее собственный организм. Она потеряла сознание на лестнице педиатрического отделения и пересчитала спиной целый марш ступеней. Эрик Дагер ввел ей внутривенно глюкозу, после чего приказал поехать домой и поспать.

Вечером, около десяти, Диана вернулась в отделение – закусившая удила, разъяренная, больная, но живая. Ее одолевало смутное предчувствие: ждать осталось недолго. Диане казалось, что каждая деталь подтверждает эту страшную истину. В здании было очень душно. На первом этаже слабо мерцали лампы дневного света. Она поймала взгляд проходившего мимо санитара, и он показался ей уклончивым. Повсюду дурные предзнаменования: смерть совсем близко, дышит ей в спину.

Войдя в холл третьего этажа, Диана увидела Дагера и поняла, что интуиция ее не обманула. Врач направился к ней. Диана замерла на месте:

– Что происходит?

Не отвечая, хирург взял ее за руку и повел к прикрепленным к стене сиденьям:

– Присядьте, прошу вас.

Она рухнула на сиденье и пробормотала помертвевшими губами:

– Что происходит? Он не… не…

Эрик Дагер опустился на корточки, чтобы видеть лицо Дианы.

– Успокойтесь.

Она смотрела на врача – и не видела его. Она вообще ничего не видела, кроме разверзшейся перед ней бездны небытия. Это было не видение, но скорее отсутствие его, она понимала, что всякая перспектива отсутствует. Впервые в жизни Диана зависла во времени, не в силах представить себе следующее мгновение своей жизни. А значит, оно уже принадлежало смерти.

– Посмотрите на меня, Диана.

Она сконцентрировала взгляд на костлявом лице хирурга. Глаза по-прежнему ничего не видели. Разум больше не анализировал воспринимаемую сетчаткой картинку. Врач схватил ее за запястья. Диана не сопротивлялась – у нее не осталось сил на фобии. Эрик проговорил тихим голосом:

– За то время, что вас не было, Люсьен пережил два новых мидриаза. За четыре часа.

Диана окаменела от ужаса. Помолчав минуту, хирург добавил:

– Мне очень жаль.

На этот раз ей удалось увидеть Дагера сквозь застившую глаза пелену гнева.

– Но он ведь пока не умер?

– Вы не понимаете. У Люсьена шесть раз наблюдались симптомы гибели мозга. Он просто не сможет прийти в сознание. Далее если предположить, что произойдет чудо и у Люсьена появятся признаки пробуждения сознания, последствия будут слишком тяжелыми. Мозг мальчика не мог не пострадать, понимаете? Вы ведь не хотите, чтобы ваш сын жил как овощ?

Несколько секунд Диана молча смотрела на Дагера. Красота доктора внезапно потрясла ее. Она спросила срывающимся от гнева голосом:

– Вы хотите, чтобы он умер, да?

Врач встал. Его била дрожь:

– Вы не смеете так со мной говорить, Диана! Только не со мной. Я каждый день и каждую ночь сражаюсь, чтобы вытащить этих детей. Я на стороне жизни. – Он кивнул на стеклянный коридор за своей спиной. – Все мы здесь воюем за жизнь! Не зовите смерть в наши ряды.

Диана откинула голову назад и закрыла глаза. Ударилась затылком об стену. Раз, другой, третий. Ей было жарко, она задыхалась. Белый электрический свет обжигал глаза сквозь веки. Диана чувствовала, что ее тело рассыпается, превращается в страшную черную дыру, хороня под обломками рассудок.

И все-таки ей удалось сделать над собой последнее усилие и подняться. Ничего не сказав Эрику, она схватила сумку и ринулась к реанимационному блоку.

Здесь спасают маленькие неподвижные тела.

Через застекленную дверь Диана увидела, что ни врачей, ни сестер поблизости нет, и проскользнула в палату Люсьена.

Она сорвала с себя очки, упала на колени, уткнулась лицом в изножье кровати и разрыдалась. Горькие, безутешные слезы полились из ее глаз впервые со дня аварии. Ее мышцы, ее нервы наконец расслабились. Диана вздрагивала от рыданий, физически задыхалась от горя, но чувствовала облегчение, даже глухую радость: в сердце распускался ядовитый цветок, предвещая последнее упокоение.

Она знала, что не переживет смерти Люсьена. Этот ребенок был ее последним шансом. Если его не станет, Диана не будет цепляться за жизнь. Сойдет с ума. Умрет.

Внезапно она почувствовала чье-то присутствие и начала вглядываться в темноту мокрыми от слез глазами. Без очков Диана ничего не видела, но была уверена: там кто-то прячется.

Незнакомый голос мягко произнес:

– Я могу кое-что для вас сделать.

11

Диана вытерла глаза рукавом и надела очки. В нескольких метрах от нее кто-то стоял. Она поняла, что незнакомец уже находился в палате, когда она вошла. Диана постаралась взять себя в руки.

Мужчина подошел ближе. Это был настоящий великан, под два метра ростом, в белом халате. Толстую шею венчала крупная голова с седой шевелюрой. Слабый свет из коридора на какой-то миг упал ему на лицо. Оно было багровым, черты расплылись, как у древней статуи, ресницы длинные и загнутые. От него исходило благодушие. Мужчина повторил:

– Я могу кое-что сделать. – Он повернулся к кровати, на которой лежал Люсьен. – Для него.

Голос прозвучал очень мягко и спокойно. Диана расслышала легкий акцент и несколько секунд пыталась справиться с удивлением. Она заметила бейджик с фамилией.

– Вы… вы работаете в больнице?

Мужчина сделал к ней еще один шаг. Несмотря на свою массивность, двигался он совершенно бесшумно.

– Меня зовут Рольф фон Кейн. Я главный анестезиолог берлинской детской больницы «Шарите». Мы с доктором Дагером руководим французско-немецкой исследовательской программой.

Его французский был тягучим и гладким, как обкатанный морем чертов палец. Диана поднялась, придвинула к себе единственный стул и присела на краешек, бросив взгляд в приоткрытую дверь. В коридоре ни души.

– Что… что вы здесь делаете? – спросила она. – Что вы делаете в этой палате?

Немец ответил не сразу. Диане показалось, что он раздумывает, взвешивает каждое слово:

– Сегодня вечером врачи сообщили, что в состоянии вашего сына произошли изменения. Я видел результаты обследований. – Он сделал паузу: – Полагаю, вас предупредили… С точки зрения западной медицины, надежды больше нет.

– Западной медицины?

Диана сразу пожалела о заданном вопросе. Слишком уж стремительно она заглотнула наживку. Немец продолжил:

– Мы можем попробовать другую технику.

– Какую именно?

– Акупунктуру.

– Убирайтесь, – сквозь зубы прошипела Диана. – Я не настолько легковерна. Черт, лучше уйдите сами, пока я вас не вышвырнула.

Анестезиолог стоял неподвижно, выделяясь на фоне стеклянной перегородки, как дольменный камень.

– Я в трудном положении, мадам, – едва слышно произнес он. – У меня нет времени на убеждения. Но у вашего сына времени осталось еще меньше…

Диана уловила в голосе странного немца неподдельное волнение.

Она была потрясена: этот человек первым, без малейшей запинки, без тени снисходительности, назвал Люсьена ее сыном.

– Вы знаете, от чего страдает ваш сын, так ведь?

Диана опустила голову.

– От притоков крови, которые… – помертвевшим голосом произнесла она.

– …перекрывают доступ кислорода в мозг. Все верно. Но что провоцирует приток крови?

– Это следствие удара. Мы попали в аварию. Все дело в гематоме…

– Верно. Но какова глубинная причина? Что за механизм управляет током крови? Какая сила выбрасывает гемоглобин в направлении мозга?

Диана не ответила. Фон Кейн наклонился к ней:

– А что, если я скажу вам, что могу воздействовать на сам этот ток? Что способен уменьшить давление?

Диана решила положить конец этой муке.

– Послушайте… – Она из последних сил старалась сохранять спокойствие. – Вами наверняка движут добрые намерения, но моего сына в этой больнице лечили лучшие врачи. И я не знаю, что еще…

– Эрик Дагер занимается механическими функциями человеческого организма. Я же могу воздействовать на энергию, питающую эти механизмы, и ослабить давление силы, качающей кровь вашего сына и постепенно его убивающей.

– Что за небылицы вы плетете…

– Да выслушайте же меня!

Крик анестезиолога заставил Диану вздрогнуть. Она бросила взгляд в коридор: никого. Этаж никогда еще не выглядел таким пустынным и тихим. Внезапно ее охватил смутный страх. Немец продолжил, понизив голос:

– Когда вы смотрите на реку, то видите воду, пену, водоросли в волнах, но главное остается скрытым от ваших глаз: течение, движение, жизнь водного потока… Кто возьмет на себя смелость утверждать, что человеческое тело функционирует иначе? Кто решится отрицать, что сложной системой кровообращения, сердечной деятельностью и химическими реакциями управляет один-единственный ток: жизненная энергия?

Диана качала головой, не находя в себе сил согласиться с его доводами. Он приблизился к ней почти вплотную, и их диалог обрел исповедальную тональность.

– У всех рек есть начало – невидимые взгляду подземные источники. Человеческая жизнь тоже имеет свои тайные истоки, свои горизонты грунтовых вод. Современная наука ничего не знает о глубинной географии нашего тела.

Диана сидела неподвижно, отодвинувшись в тень. Фон Кейн не мог знать, что она уже слышала рассуждения о жизненной энергии чи, инъ, ян и других благоглупостях от учителей, наставлявших ее в искусстве борьбы Вин-Чун! Но она не приняла новую веру, полагая, что ее собственные победы на татами опровергают их теории: чемпионкой по шаолиньскому боксу можно стать и без этого. Голос немца проникал в ее сознание;