Грант МОРРИСОН
      ЭНЦИКЛОПЕДИЯ БРАЙЛЯ
      Слепая в Городе Света.
      Осторожно ступая, Патрисия идет через кладбище Пер-Лашез.
      - С тобой все в порядке? - переспрашивает миссис Беккс. - Здесь осторожней, ступеньки скользкие Патрисия кивает и нащупывает ногой первую ступеньку. Мягкие подушки мха чувствуются даже через подошвы.
      - С тобой все в порядке? - снова тревожится миссис Беккс.
      - Все хорошо, - отвечает Патрисия. - Правда Саркофаги и надгробия повсюду вокруг. Она их чувствует. Отраженное от камней эхо, пространство, которое они вытесняют собой, слабые токи холода, который они излучают. Все это вместе придает кладбищенским памятникам Пер-Лашез цельность и твердость, что лежат за пределами мира видимого. Из закованных в камень глубин земли струится особый аромат. Сложная алхимия разложения порождает влажное благоухание, что сливается с запахом гниющих венков и липнет, как клочья тумана, к камням. Дождь бьется о натянутую ткань раскрытого зонта.
      - Ну и как тебе здесь? - спрашивает миссис Беккс. - Как тебе памятник Уайльду? Понравился?
      - Очень, - отвечает Патрисия.
      - Конечно, эти вандалы сильно его попортили, исписали всю статую, но она по-прежнему впечатляет, правда?
      Голос миссис Беккс тонет в шуме дождя. Патрисия молчит. Да и стоит ли говорить, как она развеселилась, когда ощупала Эпштейновского каменного ангела и обнаружила - к своему несказанному разочарованию, - что мошонка статуи отколота каким-то рьяным охотником за сувенирами, извращением и фетишистом. Миссис Беккс скорее всего не одобрит столь ироничное отношение к порче имущества, но Патрисия почему-то уверена, что сам Оскар Уайльд посчитал бы все это вполне забавным. И вообще. Миссис Беккс не одобряет практически ничего, и Патрисия уже начала отчаянно уставать от постоянного присутствия этой женщины рядом.
      - Надо нам где-то спрятаться от дождя, - говорит миссис Беккс.
      Они переходят улицу, заходят в кафе и садятся за столик.
      - Что тебе принести, дорогая? - спрашивает миссис Беккс. - Кофе?
      - Да. Эспрессо. И круассан. Спасибо. Миссис Беккс делает заказ, поднимается с кресла и отправляется на поиски телефона. Патрисия достает из сумочки книгу и начинает читать, водя по странице кончиками пальцев. Но она не находит покоя и утешения. В последние дни с ней творится что-то неладное - книги больше ее не радуют, а только усиливают ощущение изоляции и горькой неудовлетворенности. Они насмехаются, дразнят обещаниями какого-то лучшего мира, но в конце не дают ничего, кроме пустых слов и закрытой обложки. Она устала жить жизнью из вторых рук. Ей хочется настоящего - чего-то, чего она никогда не умела выразить словами.
      Официант принес кофе.
      - Вам еще что-нибудь, сэр? - спросил он. Патрисия оторвалась от книги. Кто-то сидел за столиком, прямо напротив нее. Какой-то мужчина.
      - Нет, спасибо, - сказал мужчина. У него был богатый, раскатистый, хорошо поставленный голос. Каждый слог словно таял в воздухе.
      - Надеюсь, вы ничего не имеете против. - Теперь мужчина обращался к Патрисии и говорил по-английски. - Я смотрю, вы сидите совсем одна.
      - Нет, вообще-то я не одна, - возразила Патрисия. Она спотыкалась о слова, как могла бы спотыкаться о мебель в какой-нибудь незнакомой комнате. - Моя спутница там. Вон там. - Она сделала неопределенный жест куда-то в сторону.
      - А мне кажется, вы одна, - сказал мужчина. - Мне кажется, вы совсем одна. А это не правильно, что такая красивая девушка одинока в Париже.
      - А вот и нет, - сухо проговорила Патрисия. Он начал смущать ее и раздражать.
      - Поверь мне, - сказал мужчина, внезапно переходя на "ты". - Я знаю, чего ты хочешь. У тебя на лице написано. Я знаю, чего ты хочешь.
      - Вы о чем вообще говорите? - возмутилась Патрисия. - Вы же меня не знаете. Вы ничего обо мне не знаете.
      - Я читаю тебя, как книгу, - продолжал он невозмутимо. - Завтра в это же время я буду здесь - на случай, если ты вдруг захочешь побольше узнать про Энциклопедию Брайля.
      - Простите? - Ее лицо вспыхнуло. - Я не понимаю...
      - Все в порядке, дорогая?
      Патрисия повернула голову. Это был голос миссис Беккс. Иностранные монеты со звоном посыпались в дешевенький кошелек.
      - Просто этот мужчина... - начала Патрисия. Миссис Беккс уселась за столик.
      - Какой мужчина? Официант?
      - Нет. Этот мужчина. Там. - Патрисия указала на место напротив.
      - Там никого нет, Патрисия, - сказала миссис Беккс тоном, предназначенным для неразумных детей и собак. - Давай допивай свой кофе. Мишель сказал, что заедет за нами минут через двадцать.
      Патрисия подняла свою чашку вдруг онемевшими пальцами. Где-то пыхтела и кашляла машина для приготовления эспрессо. Дождь лился с небес - на немых мертвецов Пер-Лашез, на дома и улицы Парижа. Дождь покрыл собой целый город. Как вуаль, как смятая простыня.
      Патрисия вскинула голову и спросила:
      - Который час?
      ***
      Патрисия сидит у себя в номере, в высоком и узком здании отеля на бульваре Сен-Жермен, и прислушивается к уличному движению за окном. Колеса машин прорезают пелену дождя.
      Дождь моросит сквозь тьму. Дождь брызгает на балкон. Дождь капает медленно, грустно - с завитков кованой решетки.
      Она сидит на краю кровати. В темноте. Всегда в темноте. Свет ей не нужен. Сколько денег она экономит на счетах за электричество! Она сидит в темноте в полдень, доедает очередную плитку шоколада и пытается читать. Безнадежно; пальцы скользят по узору из точек азбуки Брайля, но в их сочетаниях нет никакого смысла. Не в силах сосредоточиться, она закрывает книгу и подходит к окну. Скоро наступит вечер. Снаружи, в дождливой тьме, Париж обрядится в одежды из света. Студенты примутся за свои бесконечные споры за чашкой кофе, влюбленные упадут друг другу в объятия. Там, снаружи, в бездыханной тьме и пылающем неоне, люди будут жить и чувствовать, что живут. Здесь, в этой комнате, Патрисия будет сидеть и читать.
      Она тяжело опускается на кровать. Ей тоскливо и невыразимо грустно. Она ставит в плеер кассету. Она ложится, откинувшись на подушки, и смотрит широко распахнутыми глазами в свою личную темноту.
      В плеере заиграл Дебюсси, "Ла Мер". Первый накат струнных и духовых напоминает неоглядный пустынный берег. Белый песок сверкает пустотой под безграничным небом. Белые волны дробятся о камни. Патрисия что-то пишет на песке. Она не может прочесть написанного, но понимает, что это важно.
      Патрисия облизнула сухие губы, отдававшие шоколадом.
      Интересно, а как он выглядел? Тот человек в кафе. Человек с бархатным голосом. Каким бы он был для нее, если бы она могла видеть?
      Она расстегнула юбку и скользнула рукой вниз, к животу и ниже. Рука удобно устроилась между ног. Кровать легонько поскрипывала почти в такт резкому рваному дыханию Патрисии.
      Она распростерта на влажном шелке в комнате заполненной ароматом цветов и старого вина и он тоже был там его голос его дыхание на ее теле его дыхание в завитках ее уха у нее на губах у нее во рту его кожа и клубок мышц когда он вошел в нее.
      ...Волны музыки Дебюсси бились у нее в голове, расшибаясь о стенки ее черепа. Белый плеск волн заглушал шумы улицы и дождя, превращая тьму в обжигающий свет.
      Композиция подошла к концу. В комнате было ужасно жарко. Коробка, лишенная воздуха. Патрисия задыхалась во тьме. Пошатываясь, она встала и повернулась к холодному глазу зеркала. Она знала, что в нем отражается: толстая, совершенно невыразительная дурнушка, которая ублажает себя на кровати в гостиничном номере.
      - Прекрати - или ослепнешь, - сказала она тихонько. Ей вдруг стало противно. Она почувствовала себя убогой и глупой. Она никогда ни с кем не познакомится, никогда ничего не сделает и никем не станет. Все сошлось на этой душной комнате. Куда бы она ни пошла, она все равно придет в эту комнату. Читать. Всегда только читать. Ничего никогда не случится.
      Тьма сомкнулась.
      ***
      - Я знал, что ты придешь, - сказал мужчина. - Я знал.
      - Не понимаю, как это вы знали, - сказала Патрисия и смутилась. Она говорила глупости.
      - О, я-то знаю. - Похоже, мужчина ничуть не обиделся. - Меня специально учили распознавать в людях некоторые аспекты. Некоторые способности. Некоторые.., наклонности. - Их руки соприкоснулись, и Патрисия вздрогнула. - И вот что я тебе скажу, Патрисия. Мы станем друзьями.
      - Я даже не знаю, как вас зовут. - Ей вдруг стало страшно. У нее появилось странное ощущение, что ее окружают. Его голос как будто замыкал линию вокруг нее. Струйка пота пробежала между ее грудей.
      - Как меня зовут? - Он улыбнулся. Она услышала, как он улыбнулся. Зови меня Л'Оглав.
      - Как? - удивилась Патрисия, уверенная, что не расслышала. Она старалась побороть страх. Страх - вот что делало ее одинокой.
      - Л'Оглав, - повторил мужчина. - Сокращеное от Оглавления, как в книге.
      - Но я не могу вас так звать, - смутилась Патрисия.
      - Можешь. Должна. - Он дотронулся до ее руки. Будто мягкий силок обвился вокруг запястья. - Дорогая Патрисия, ты должна. И ты будешь. Я покажу тебе такое...
      Страх сковал ее, стал почти невыносимым. Она хотела бежать, вернуться обратно - в ту комнату, к той книге, к своему уютному убежищу для трусов. Этот странный человек распахнул перед ней дверь в другой мир. Правда, за дверью лежала тьма, но, с другой стороны, для Патрисии тьма была родным домом.
      - Л'Оглав, - сказала она.
      ***
      Когда миссис Беккс вернулась в кафе за Патрисией, той уже не было. Один из официантов видел, как она выходила с каким-то мужчиной, но описать незнакомца не смог. Он появился и так же пропал - серый человек за пеленой дождя. Человек-невидимка. Полиция встала на уши. Безо всякой надежды на успех они обшарили город и сдались. Родители Патрисии сами устроили поиски дочери - тоже тщетно. В газетах напечатали фотографии дебелой и рыхлой слепой девушки, улыбавшейся в камеру, видеть которую она не могла. Ее глаза - светло-голубые в жизни - на снимках стали почти прозрачными. Глаза, налитые дождем - словно две лужицы на лице. Очень скоро и репортеры, и публика утратили весь интерес. В комнате Патрисии никто ничего не трогал.
      Застывшее время. Остановившиеся часы. Девушку так и не нашли, дело осталось неразрешенным - открытым, как дверь, ведущая в никуда.
      ***
      Особняк был бы похож на тюрьму, если бы не-странное свойство этого огромного дома - казалось, он постоянно меняет свою планировку. Ни одна дверь не ведет дважды в одну и ту же комнату, ни по одному коридору нельзя пройти к одному и тому же месту, ни одна лестница на повторяет своих ступенек.
      К тому же здесь есть чем заняться. И занятия эти отличаются богатством выбора и изощренностью, по сравнению с которыми жизнь снаружи кажется бледной и невыразительной. Здесь, в стенах особняка, нет такого греха, который бы не прощался тут же и без остатка. Здесь поиски плотских откровений давным-давно привели к практике извращений, которые совершенствуются ежедневно и просто не знают пределов. Здесь нет ни границ, ни запретов, ни осуждения.
      И девиз, начертанный над входом, гласит: "Ад прекраснее Рая".
      Эта ночь обещает быть особой ночью. В красной комнате - в комнате Знака Семи, стены которой бьются, как сердце, - Патрисия лежит на шелковых подушках.
      Она находит вену на бедре и медленно вводит иглу. После первого прихода ее голова как будто раскрылась и разделилась на части, как головоломка. Каждый нерв ее тела переживает серию сладостных ударов, в мозгу разливается дым. Патрисия облизывает сухие губы. Ее бьет дрожь. Маленькие колокольчики на серебряных кольцах, которыми пропирсовано все ее тело, тихонько звенят. Тело превращается в живой бубен. Длинный вздох срывается с ее губ. В комнате жарко, пот стекает по умащенной коже, капает с непристойных татуировок, с некоторых пор украшающих ее живот.
      Комната бьется, как сердце. Сквозь глухой гул этой зыбкой пульсации Патрисия слышит, как мальчик плюется. Он все плевал и плевал, непонятно зачем. Л'Оглав разрешил ей ощупать мальчика - зарыться ногтями в его мягкие волосы, подергать перья из его подрезанных и излохмаченных крыльев, пройтись кончиками пальцев по шрамам, оставшимся после кастрации.
      - Что он делает? - спрашивает она сонно. - Почему он плюется?
      Л'Оглав уже вернулся в комнату. Он закрыл дверь и молча дожидался, пока мальчик не закончит.
      - Он отхаркивает в стакан, - отозвался Л'Оглав. - Вот.
      Патрисия взяла у него изящный хрустальный бокал. Л'Оглав встал перед ней на колени. Его тело излучало жар и слегка пахло кровью и пряным потом.
      - Этот мальчик - небесный ангел, - сказал Л'Оглав. - Мы призвали его на землю, а потом искалечили и совратили.
      Патрисия рассмеялась.
      - Наш собственный маленький падший ангел, - продолжал Л'Оглав. Ангел, подойди сюда.
      Волоча ноги, мальчик прошел через комнату - медленно, как лунатик. Его крылья шуршали, как сухая бумага.
      - И что мне с ним делать? - спросила Патрисия, покачивая бокал в руке.
      - Я хочу, чтобы ты это выпила, - сказал Л'Оглав. - Пей.
      Патрисия коснулась языком теплой пенки слюны.
      - У него, разумеется, СПИД, - между делом заметил Л'Оглав. - Это несчастное существо было игрушкой бог знает какого количества развратных старых шлюх и извращенцев. Как и следовало ожидать, его слюна - резервуар для болезней. - Он умолк на мгновение и улыбнулся своей невозможной улыбкой, которую было почти что слышно. - Но так или иначе, я хочу, чтобы ты это выпила.
      Патрисия слышала, как всхлипнул мальчик, которого силой поставили на четвереньки. Она взболтала жидкость в бокале.
      - Пей медленно.
      Она слышала треск и скрип кожаных ремней. Чиркнула спичка. Интересно, есть ли предел тому, что он может потребовать от нее?
      - Хорошо, - сказала она, поднося бокал к носу, как эксперт-дегустатор. Содержимое вообще не имело запаха. - Я уже говорила. Я сделаю все.
      И она выпила - медленно, смакуя слабый и пресный вкус слюны. Все, до последней капли. Она пила, вслушиваясь в хриплое дыхание мальчика. Л'Оглав насиловал его сзади. Патрисия облизала края бокала.
      - Ты соврал, - сказала она. - Про СПИД. Я знала, что ты мне врешь.
      Мальчик вскрикнул, как напуганная птица. Л'Оглав, видимо, сотворил с ним какое-то новшество. Патрисия подождала, пока Л'Оглав не снимет кожаную сбрую и не сядет рядом с ней.
      - Я не ошибся насчет тебя, когда мы встретились в первый раз, - сказал он и потянул за кольцо у нее в соске, привлекая ее к себе. Патрисия уже знала, что сейчас будет. Она открыла рот, чтобы он положил ей на язык нечестивое лакомство. - Я знал, что ты достойна посвящения.
      - Посвящения? - удивилась Патрисия. - Посвящения во что? - Звук ее собственного голоса, казалось, плавал где-то в пространстве, то приближаясь, то отдаляясь. Ей стало не по себе.
      - Помнишь, я упоминал Энциклопедию Брайля? - спросил Л'Оглав.
      - Да. - Отрывки музыки искрились у нее в голове. Хоровые сотрясения. Ощущение было такое, как будто она падает вниз. Сквозь пространство, объятое ужасом. - Энциклопедия Брайля. Да. А что это?
      - Это не вещь, - сказал Л'Оглав. - Это сообщество. Сейчас я тебе покажу. На колени. Дотронься до меня. Он взял ее руку.
      - По ты никогда раньше не разрешал мне... - начала она, возбуждаясь все больше и больше. Белый звук гремел у нее голове, словно музыка стерео. Переливаясь от уха к уху.
      - Теперь разрешаю, - ответил он. - У тебя редкая тяга ко всем гнилостно-сладким плодам разложения. У тебя редкостный аппетит. Иногда меня просто пугает твоя одержимость. Теперь, я думаю, время пришло. Тебе пора вкусить самый изысканный деликатес. - Он положил ее руку на свою голую грудь. Ее пальцы скользнули по его коже.
      - Что это? - Патрисия легонько прошлась по маленьким приподнятым шрамам. В душе опять поселилась тревога. Все его тело - от шеи до ног было искалечено шрамами и рубцами. Ее пальцы метнулись вдоль колонки твердых бугорков, и у нее перехватило дыхание.
      - Это же Брайль! - растерялась она. - Господи, это же азбука Брайля... Как странно...
      Он заставил ее замолчать, заткнув ей рот своим органом, уже содрогающимся в оргазме. Как младенец у материнской груди, она сосет и глотает. Ее руки скользят по его обезображенной коже;
      - Ты пила слюну ангела, - говорит Л'Оглав. - Ты попробовала редчайший из наркотиков. Теперь пришло время читать меня, Патрисия. Читай!
      Она читает.
      Глава 103 Деформация детских душ.
      Глава 45 Рог разложения.
      Глава 217 Чудо ожесточенного лица.
      Глава 14 Свирепая невеста.
      Глава 191 Тирания солнца.
      Глава 204 Кровоточащие окна.
      Патрисия в ужасе отдернула руки и отшатнулась. Л'Оглав кончил ей на лицо, забрызгав невидящие бесполезные глаза.
      - Кто ты? - прошептала она. Веки ее инстинктивно дрогнули, и по щекам потекли слезы из спермы. Где-то рядом, во тьме, плакал падший ангел.
      - Нас несколько сотен, - сказал Л'Оглав. - И вместе мы составляем самую полную энциклопедию темных знаний. Страшные книги, которые долгое время считались уничтоженными, сохранились в виде отметин на нашей плоти. Мы - хранители нечестивых традиций.
      - А я вам зачем? - выдыхает Патрисия.
      - Один из наших недавно умер, - отвечает Л'Оглав. - Мы ведь тоже не вечны. Обычно мы посвящаем кого-то из родственников. Чаще всего - ребенка. Мой дед, к примеру, был Оглавлением до меня. Однако в данном конкретном случае это было никак не возможно. Среди моих многих обязанностей есть и такая: найти преемника, который заменит меня потом...
      Охваченная запредельным ужасом, Патрисия рухнула на пол.
      - Не бойся, Патрисия, - успокоил ее Л'Оглав. - Это не ты.
      Пока она лежала на полу, он помочился ей на волосы. Она подняла голову, подставляя лицо под горячий поток. Благодарная за это унижение, которое ей еще было понятно. Оно означало, что Л'Оглаву еще не все равно.
      - Готова ли ты отбросить последние притязания на самое себя? Готова ли ты принять предельное освобождение, Патрисия? Вот чего я прошу от тебя. Чтобы ты перешагнула порог в новый мир. Ты готова к последнему шагу?
      - Ты говоришь, как какой-нибудь проповедник. Моча струится по ее распущенным волосам. Патрисия глубоко дышит, впитывая ароматы живых минералов. Постепенно биение ее сердца подлаживается под ритм алой пульсации стен. Она размышляет о том, кем она была и кем она стала теперь. Кем он помог ей стать.
      Она задерживает дыхание и считает до десяти.
      - Да, - говорит она хрипло. - Да.
      Они приходили в одиночку, они приходили парами и группами: Энциклопедия Брайля. Одних привозили в черных лимузинах с зеркальными стеклами и без номеров. Другие шли сами, запинаясь на каждом шагу. Мужчины, женщины, дети с пустыми глазами. Они приходили со всех сторон - по тайным дорогам, известным лишь нескольким диким или униженным душам. Они пришли, и двери Особняка открылись, чтобы принять их. В воздухе скопилось почти физическое напряжение, какое бывает перед сильной грозой. Его токи текли через зачарованную плоть, порождая во тьме статические поля. Голубые искры играли на кончиках пальцев. Энциклопедия Брайля вливалась в Особняк. Все до единого были слепые, даже самые молодые. Молчаливые и слепые, синеватые призраки, они вошли в темноту. И двери закрылись за ними.
      Патрисия не слышала, ни как они входили, ни как Л'Оглав приветствовал гостей. Она сидела у себя в комнате, вслушиваясь в шум прибоя на своем умозрительном пляже. Шкафчик рядом с кроватью был под завязку забит вибраторами, наручниками, мазями, отсасывающими устройствами, кнутами. Полный инструментарий искусственного возбуждения. Она испытала все: подвергалась самым изощренным пыткам, перепробовала на себе все возможные вариации разврата, которые только могло выносить человеческое тело.
      Ей казалось, что она достигла предела.
      Но это только казалось.
      Патрисия проводит руками по своей мягкой коже. Она сняла все колокольчики и кольца и стерла все масло. Теперь ее кожа чиста, как пергамент, который Л'Оглав собирается расписать немыслимыми письменами. Музыка Дебюсси грохочет и рвется сквозь ее смущение.
      Она размышляет: Мы все надписаны временем. С течением времени кожа каждого человека покрывается шрамами и увядает. Это закон природы. Этого не избежать никому. Так почему бы не бросить вызов неумолимому времени и не стать частью чего-то вечного? Почему бы не умалить свою гордость, отказавшись от всех притязаний на неповторимость, и не стать просто одной из страниц в книге, что бесконечно себя обновляет? Как говорит Л'Оглав, это станет последним шагом. Полным отказом от себя.
      Патрисия снимает наушники, выходит из комнаты и спускается вниз.
      ***
      Л'Оглав уже ждал ее. Он представил ее братству Энциклопедии Брайля. Слепые руки ощупали ее обнаженное тело, не обнаружили повреждений и утратили интерес. Ее била дрожь, когда они подходили - один за другим - и исследовали ее всю с ужасающей откровенностью. Бесстыдные пальцы скользили по телу и проникали в нее: сухие царапучие прикосновения стариков и старух, слабые вороватые касания развращенных детей. К концу этого испытания Патрисия находилась уже на грани обморока. Ее темнота наполнилась невнятными вспышками света самых диких цветов и неуловимых форм.
      - Они все молчат, - растерянно проговорила она. Почему-то это казалось ужасно важным.
      - Да, - просто ответил Л'Оглав.
      Патрисия чувствовала, как толпа сомкнулась вокруг нее, чувствовала давление и жар от обнаженных тел. Ни звука. От них не исходило ни звука.
      - Ты готова? - спрашивает Л'Оглав, легонько коснувшись ее плеча. Она кивает и дает ему проводить себя в маленькую комнатушку в задней части особняка. Звуконепроницаемые стены. Единственная лампа без абажура излучает невидимый для нее свет. Л'Оглав целует ее в шею и велит не сходить с места ни при каких обстоятельствах. Она хочет что-то сказать, но она слишком напугана, и слова застревают в глотке.
      Потом открывается дверь. Кто-то еще входит в комнату. Кто-то, кого Патрисия не знает. Она хочет бежать. Лампу уже потушили, а вместо нее зажгли свечи, которые наполнили комнату болезненно-сладким наркотическим ароматом.
      Патрисия слышит слабый металлический звон. Звон заточенных лезвий. Короткий лязг скальпелей, игл и бритв, закаленных до синевы.
      - Л'Оглав? - встревоженно шепчет она. - Л'Оглав, вы здесь? Мне страшно...
      Никто не ответил. Патрисию слегка шатает. Воздух здесь слишком горячий, дым свечей - слишком едкий. Она судорожно втянула порцию густого, плотного дыма.
      Кто-то подходит к ней, тяжело дыша и бормоча какие-то неразборчивые фразы.
      - Л'Оглав? - шепчет она опять, так тихо, что кажется, это лишь призрак имени. Вихри шума и сполохи цвета у нее в голове слились в единый поток, который уже невозможно, нельзя выносить.
      Первый порез вызвал спонтанный оргазм. Мозг ее вспыхнул, как игровой автомат при выигрыше. Она корчилась и кричала, но оставалась стоять на ногах, пока крюки и толстые иглы разрывали ей кожу.
      Стоны и слезы, оргазм за оргазмом.., все тело покрыто рядами рубцов и шрамов. Одна на морском берегу, где больше нет никого и не может быть, Патрисия наконец поняла, что это было за слово, которое она выводила на мокром песке. И как только она это поняла, волна накатила на берег и смыла все ее письмена. Ее личность была окончательно стерта в белом сиянии боли настолько чистой и совершенной, что она перестала быть болью и обернулась экстазом. Это было предельное освобождение. Ее больше не было, толстой дурнушки Патрисии. Ее вычеркнули из жизни - иглами, умеющими говорить.
      ***
      Она приходит в себя и понимает, что все еще держится на ногах. Тонкие струйки крови текут по телу, образуя красный узор на полу. Она касается своего живота. Свежие раны горят, но она все равно водит кончиками пальцев по линиям брайлевского алфавита. Читает фразу и с трудом верит, что подобная мерзость вообще бывает - не говоря уж о том, чтобы ее записали в словах. Все ее тело исписано столь изощренными и немыслимыми жестокостями, что ум просто отказывается это воспринимать. Такие вещи просто не имеют права на существование. Ей стало плохо. Голова закружилась, и она не смогла читать дальше.
      - Я жива. До сих пор жива... - Вот все, что она может сказать. В конце концов она падает. Но Л'Оглав стоит рядом и успевает ее подхватить.
      - Добро пожаловать в Энциклопедию, - говорит он, посыпая ее раны солью. Жжение просто невыносимо. - Теперь ты Глава 207. Чертог Алого Мяса.
      Она кивает, откликаясь на новое имя, и он выводит ее из комнаты и ведет вниз, в незнакомый коридор. Она чувствует, что теряет сознание. Ей надо что-то спросить у него. Больше она ничего не помнит. Помнит только, что надо спросить.
      - Особняк, - выговаривает она непослушными губами. - Кто хозяин особняка?
      - А ты еще не догадалась? - отвечает Л'Оглав. Он привел ее в бальный зал, где ее ждали сотни людей. Все остальные главы. Она улыбается бледной и слабой улыбкой:
      - А что теперь? Можно мне сесть?
      - Такое случается очень редко, - говорит Л'Оглав, - чтобы вся Энциклопедия собралась в одном месте. И только в такие моменты наша жизнь обретает смысл. Уверяю тебя: то, что ты испытаешь сейчас, превзойдет все твои прежние опыты физического удовольствия. Для тебя это станет предельным, самым прекрасным моментом падения в скверну. Я обещаю.
      Он усадил ее в тяжелое деревянное кресло.
      - Я тебе так завидую, - сказал он. - Я всего-навсего Оглавление. Темные тайны и мерзости плоти мне недоступны.
      Он крепко стянул ее руки ремнями и прикрутил их к подлокотникам кресла.
      - Что вы делаете? - испугалась она. - Ведь это не Кресло Для Наказаний? Это ведь не оно, скажите? - Страх обернулся паническим ужасом, когда Л'Оглав начал пристегивать к креслу ее лодыжки. Энциклопедия снова сомкнулась вокруг нее. Чьи-то шаги отдались гулким эхом в каменном коридоре.
      - Это Кресло Полного Отказа, - сказал Л'Оглав. - Прощай, любовь моя.
      И схватил ее за волосы и запрокинул ей голову.
      - Нет, не надо. Подожд...
      Ей в рот вбили жесткий кляп - вбили жестоко, ломая зубы и дробя слова в невнятный лепет.
      Звук шагов приближался. Энциклопедия расступилась, образуя проход. В кожаном саквояже глухо позвякивала блестящая сталь. Л'Оглав наклонился и прошептал ей в ухо:
      - Помни, ты всегда можешь прийти ко мне за советом.
      Она дергалась и билась о спинку кресла, но оно было прочно прикручено к полу.
      - О, моя радость, - сказал Л'Оглав. - Держись, не сдавайся в последний момент. Вспомни, кем ты была: одинокая, опустошенная, всеми покинутая. Теперь ты уже никогда не будешь одинокой. - От него пахло мятой и спермой. - Сейчас у тебя есть возможность войти в новый мир, где нет ни запретов, ни ограничений. Где неприемлемо только одно - добродетель.
      Саквояж открылся с легким щелчком. На свет извлекли иглу. Восемь дюймов прозрачного звона.
      - Отдай себя миру Энциклопедии Брайля! Знание, доступное лишь этим избранным, не воплощается в словах слышимых или зримых. Это знание постигается только прикосновением.
      Теперь она все поняла - буквально за миг до того, как иглы проткнули ее барабанные перепонки. Запах собственной мочи и фекалий стал последним запахом, который она обоняла, - ей разрушили и это чувство. В заключение ей отрезали язык и кинули его ангелу вместо игрушки.
      - Теперь иди, - сказал Л'Оглав, но она уже не слышала его слов. В его голосе звучала печаль. Для него путь в Империю Бесчувствия был закрыт. Иди к своим братьям и сестрам.
      Отвязанная от кресла, Чертог Алого Мяса упала в руки собратьев - глав Энциклопедии Брайля. Тела сплелись воедино. Слепые руки касались чувствительной кожи. Они обнимали ее и вылизывали ее раны, принимая в свой круг.
      Она кричала истошно и долго - но лишь один человек в этой комнате слышал ее. Потом, полностью опустошенная, она умолкла.
      И стала читать.
      И читать.
      И читать.