ОБРАЗ ЛУКАВСТВА

Парадный зал королевского дворца в Тарантии, прославленной аквилонской столице, был убран позднецветом и можжевеловыми гирляндами, окропленными медом и воском в честь Великого Митры. Мозаичные панно на стенах, искусно выложенные из искрящихся шаронских самоцветов сноровистыми руками безвестных мастеров, живописали бесчисленные картины пиров, охот, сражений, коронаций и венчаний. Все сюжеты объединяло присутствие Пресветлого, чей образ традиционно изображался (как и предписано в священных свитках Митры) в правом верхнем углу (два локтя сверху, пять книзу, семь от левой границы и половина от правой) в виде солнечного диска с человеческим лицом, окаймленного протуберанцами с попеременно прямыми и изогнутыми языками.

Выкладывалось изображение Пресветлого из игольчатого огнистого сланца, добываемого в копях далекой страны Коф. Редкостный чужеземный минерал ценился в буквальном смысле на вес золота, и лишь немногие состоятельные вельможи могли позволить себе украсить парадный зал истинным изображением Пламенноликого. Тем же, кто победнее, дозволялось использовать охру – желтую земляную краску, добываемую из глины, богатой металлом. Однако месторождения ее строго охранялись жрецами Митры, и каждый инг драгоценной краски обходился жаждущим божественного тепла не менее чем в пять мер животного масла и десять пригоршней ячменя… Панно разделялись между собой узкими бронзовыми полосками, на которых мерцала тонкая чеканка орнамента, изображавшего Священный Солярный Крест, знак зимнего и летнего солнцеворота, который отмечался дважды в год верчением огненных колес и хороводом ряженых, окропляющих соком можжевельника ликующие толпы аквилонцев.

В парадном зале было дымно от бесчисленных масляных светильников и курившихся благовоний, пряный аромат которых назойливо щекотал ноздри и слегка дурманил многочисленных гостей в праздничных одеяниях, съехавшихся на торжество Осеннего Гона; во дворце было шумно от радостного возбужденного гомона придворных.

Благородные нобили великой аквилонской державы, цвет ее рыцарства, со всей страны прибыли в украшенную стягами Тарантию. Здесь были и коренастые темноглазые боссонцы, прославленные лучники; и гандерландцы в мохнатых шапках, уроженцы самой северной провинции Аквилонии, которых никто не мог превзойти в искусстве владения пикой; и суровые пуантенцы, долгие годы хранившие свою независимость от посягательств аквилонского змея; и шамарцы, обитатели южной оконечности королевства, форпоста против коварных восточных соседей, Офира и Кофа. Города Танасул и Велитриум, Галпаран и Дайан прислали своих лучших сыновей. В качестве почетных гостей присутствовали дуайен Немедии, барон Амальрик Торский со свитой, посланник Офира, чернобородый Истриак, доводившийся племянником князю Ианты; особняком сидели светловолосые и сероглазые купцы из Бритунии. Не хватало лишь жрецов Митры – но, по обычаю, те не опускались до присутствия на светских торжествах.

Были уже осушены первые кубки с вином, произнесены первые здравицы в честь короля Вилера Третьего и его могущественной державы. Придворные шуты успели вызвать смех гостей и получить пинки за излишнюю смелость своих соленых прибауток, благородные дамы не поджимали больше капризные губки, слушая грубые охотничьи рассказы кавалеров, а заливисто смеялись наравне с ними; королевские псы ленились грызться за жирную мозговую кость, и даже Черные Драконы, отборная королевская гвардия, позволили себе расстегнуть ремешки шлемов, не в силах вынести жару продымленного гудящего помещения.

На обоих концах необъятного зала горели огромные очаги, в которых полыхали, распространяя душистый смолистый дымок, здоровенные поленья, а на вертелах потные чумазые поварята с трудом поворачивали оленьи туши. Стена над одним из каминов была украшена боевыми щитами с гербом королевской династии, извивающейся змеей с разверстой пастью, в короне, золотой на алом фоне, и всевозможным оружием: двуручными аквилонскими мечами, туранскими ятаганами, вендийскими тульварами, шемширами из Иранистана, коринфийскими махайрами, широкими жайбарскими ножами, а также гандерландскими пиками, крохотными гирканскими костяными луками, используемыми для стрельбы на скаку, парадными, никогда не стрелявшими арбалетами с ложем, вырезанным из цельного бивня невиданного вендийского зверя, и прочими ратными трофеями.

Стена над вторым камином также призвана была напоминать о боевой удали хозяев замка, однако несколько иного толка. Здесь, на постаментах полированного камня, красовались оскаленные морды диких зверей, над которыми изрядно потрудился не один искусный чучельник. Лучшая добыча Осеннего Гона и прочих королевских охот скалилась желтыми клыками в пунцовых пастях, сверкала темными обсидиановыми очами, щетинилась жесткой шерстью на загривке. Рыси, вепри, барсы и медведи были выделаны столь старательно, что, казалось, вот-вот хищники облизнутся и закаплет слюна с языка…

Голова прекрасного черного, редчайшей масти, оленя, пораженного в прошлом году беспощадной рогатиной сурового Троцеро Пуантенского, занимала почетное место в центре. Великолепный белый изюбр, самец с мощным кустом острых рогов, которого Его Высочество принц Нумедидес не ведающей промаха рукой сразил на сегодняшней охоте, пребывал в руках королевских кожевенников и готовился занять место вблизи трофея графа. Однако это, по традиции, должно было случиться лишь в самом конце вечера. Сейчас же гостям предоставлялось вволю бражничать и веселиться.

Худощавый миниатюрный граф Феспий, сидевший рядом с Валерием, многозначительно поводя глазами, прошептал ему на ухо:

– Его Величество приказал отдать на заклание самого красивого оленя из королевского зверинца. Так что принц Нумедидес по праву будет провозглашен великим охотником…

Валерий, рассеянно отрезавший полоски мяса от куска оленины на своей тарелке, машинально кивнул, почти не слушая графа, чья девичья жеманность всегда претила ему. К тому же он до сих пор не оправился от ужаса, пережитого на охоте, и, искоса взглянув на веселящегося Нумедидеса, мог лишь подивиться, до чего быстро его кузен пришел в себя после схватки с Цернунносом. После прибытия в Тарантию принца перепоручили двум доверенным лекарям, и те, похоже, преуспели в своем искусстве, сумев вернуть принцу утраченное равновесие, а с ним и привычное самомнение. Так или иначе, Нумедидес был бодр, ел за троих, то и дело подставлял виночерпию свой кубок и при этом как ни в чем не бывало бахвалился перед окружавшими его придворными своей охотничьей доблестью.

Валерий обвел взглядом пиршественный зал. Стол, где сидел король с приближенными, был установлен на небольшом, возвышении у правой стены. Чуть ниже рядами располагались столы придворных, а у самого входа пировали егеря, загонщики, ловчие, выжлятники и все те, кто принимал участие в сегодняшней охоте наравне с господами. Разумеется, здесь были лишь старшие и наиболее заслуженные – даже королевский зал не в силах был вместить остальных, и те угощались во дворе замка, где были загодя расставлены длинные дощатые столы и откупорены бочки с лучшим вином из королевских погребов; однако и без того раз в год присутствие простого люда на пиршестве во дворце создавало совершенно особую атмосферу свободы и мужского братства, где немногие приглашенные дамы чувствовали себя, пожалуй, не слишком уютно.

Валерий остановил свой взгляд на немедийском посланнике, сидевшем напротив. Тот вовсю хохотал над выходками шутов, обнажая крепкие белые зубы, однако от опытного взгляда не могло укрыться, что Амальрик отнюдь не так весел, как хотел показать. Глаза его цепко оглядывали разгоряченных вином и разговорами вельмож, не упуская ни малейшей детали. Валерий подумал, что барон Торский получает сведений о делах Аквилонии из застольных бесед куда больше, чем от выспренных пустословий на изысканном лэйо с тарантийскими советниками.

Немедиец, без сомнения, был умен и хорошо воспитан; придворное изящество сочеталось в нем с несомненной мужественностью, так что Валерий не мог не счесть смехотворными слухи определенного свойства, ходившие в Тарантии насчет барона. В строгом костюме черного бархата, на котором серебром вытканы хищные драконы, герб его мглистой родины; с темными волнистыми волосами, убранными под золотую сеточку, с бородкой и усами, подстриженными по последней аквилонской моде, Амальрик Торский внушал симпатию своей открытостью и простодушием. Он пил наравне со всеми, не кичился саном посланника-дуайена, обладал неистощимым запасом двусмысленных шуточек, чем приводил в восторг кавалеров, и был галантен и учтив в разговорах с дамами. Что еще нужно, чтобы стать желанным гостем за любым столом?

Но вот Амальрик заметил испытующий взгляд принца, и хотя его полные губы по-прежнему улыбались, глаза мгновенно отреагировали на вызов – взор заострился стальным стилетом и скрестился со взором Валерия. В этот момент барон стал похож на черного лесного ворона, попавшего на пир к глупым сойкам, щеглам и малиновкам и намечающим достойную жертву среди щебечущих хозяев.

– Поправьте меня, если я ошибаюсь, принц, – доверительно улыбнулся Амальрик. – Однако мне кажется, сегодняшнее празднество пришлось вам не слишком по душе… За те годы, что я провел в Тарантии, здешние нравы, кажется, еще больше опустились. Ума не приложу, как могут люди находить удовольствие в столь низменных забавах? – И он повел подбородком в сторону помоста, возведенного в центре зала, где под аплодисменты и одобрительные вопли зрителей кувыркались и жонглировали цветными шарами акробаты. – Ни в одной другой столице мира этих дешевых фигляров не пустили бы и на порог дворца! Вам, изведавшему тонкий вкус восточной изысканности, должно быть, это кажется диким?

– Не знаю… – Валерий не был готов к такому повороту разговора и с растерянной усмешкой пожал плечами. – Нельзя осуждать людей за то, что они веселятся от души, забыв о церемониях. Хотя сам я не любитель шумных компаний…

– И все же, – продолжал настаивать барон, – нельзя не заметить, что Аквилония изменилась за последние годы. Исчез боевой дух, люди обросли жирком, забыли цвет королевских штандартов, а лицедеи заменили рыцарей. – Он чуть пригубил вина из кубка. – Что вы скажете на это?

– Даже не знаю. – Валерий рассеянно чертил ножом свастику солнцеворота на гладкой столешнице. – Я не так давно вернулся из Хаурана… Мне все здесь внове. Но, ваша правда, двор Вилера был иным, когда я оставил его. А как у вас в Немедии, Амальрик?

Вопрос был задан подчеркнуто равнодушным тоном, так что последний тупица понял бы, что принц не желает продолжать разговор, однако барон – которого, при всем желании, к этой категории людей Валерий отнести не мог, – словно бы и не заметил намека и отозвался с горячностью, особенно странной на фоне холодности собеседника.

– Немедия – страна воинов, принц! Жаль, что вам не доводилось там бывать. Вы услышали бы, как славят ваше имя в тех краях, из уст в уста передавая легенды о спасении королевы Хаурана и низвержении блудницы Саломеи, одержимой демоном, – весьма почитаемый в наших краях ученый муж, Астрис Оссарский, бывший в ту пору в Хауране, в подробностях описал вашу историю в своих письмах философу Алкидху…

Валерий нахмурился.

– Я не люблю вспоминать об этом, барон. И прошу, избавьте меня от подобных разговоров!

– Вот как? – Немедиец был удивлен – или искусно разыгрывал недоумение. – Мне казалось, воин всегда остается воином, вне зависимости, на королевском он пиру, или в походном шатре готовится к сражению. Вы надеетесь разубедить меня?

Принц поморщился раздраженно. Разговор этот, двусмысленный и полный туманных намеков, среди пьяного гомона и винных испарений, досаждал ему, а напоминание о Хауране и вовсе подействовало подобно красной тряпке на быка. Он не знал, что заставило барона упомянуть об этом, но был полон решимости заставить его прекратить разговор.

– Я не воин, барон, – отчеканил он, глядя немедийцу прямо в глаза и с удовлетворением отмечая, как тот опускает взгляд. – Я – наследный принц Аквилонии, и не советовал бы кому-либо забывать об этом.

Он надеялся, что поставил точку в разговоре… Однако – проклятый немедиец! – последнее слово все же осталось за ним.

– Как вам будет угодно, принц, – широко улыбнулся посланник, так, словно Валерий сказал ему нечто приятное. По его знаку слуга наполнил кубок, и барон встал, готовый провозгласить здравицу. Придворные, все как один, обернулись к нему, и даже король Вилер одобрительно кивнул в ожидании. Валерий застыл, отчего-то предчувствуя недоброе…

– Я хочу выпить доброго шамарского меду в честь принца Валерия, не воина, но наследника престола, одного из первых вельмож Аквилонии – да будет благосклонен всемогущий Митра к ее добрым пажитям, золотым нивам, тучным стадам и зеленым холмам! – И не успел он вымолвить последние слова, как гости хором принялись чествовать принца, королевские танцовщицы в разноцветных обтягивающих одеждах засыпали его лепестками хризантем, опутали смущенного потупившегося Валерия яркими гирляндами, менестрели разом ударили по струнам своих арф, даже псы залаяли, поддавшись общему настроению.

Амальрик откинулся назад и с прежним рвением окунулся в гущу веселья. Мгновение, и он уже вновь блистал остроумием в цветнике раскрасневшихся красоток, многозначительно подмигивал кому-то, обменивался шуточками с захмелевшим Феспием. Валерий тряхнул головой, словно вместе с запутавшимися в волосах лепестками пытался стряхнуть невеселые думы. Он не сомневался, что разговор был затеян немедийским посланником с каким-то тайным смыслом; сей человек ничего не делал просто так, и это выбивало из равновесия. Ему претило вновь оказаться втянутым в придворные интриги, от которых по молодости лет он бежал в дальние страны, где провел не один год в бесконечных походах и сражениях, простым наемником… однако – и он чувствовал это – понапрасну. Брала верх дворцовая выучка, возвращалась прежняя подозрительность и недоверчивость – все то, от чего он прятался на равнинах Офира и в барханах Хаурана. Что ж, сказал он себе, принц всегда остается принцем. Таков уж его удел.

Амальрик вновь обернулся к Валерию. Навязчивый немедиец не желал оставлять его в покое, и Валерий в упор посмотрел на короля, словно моля того о помощи. Ему так не хотелось принимать участие в пиршестве, но Вилер настоял на своем – пусть теперь и выручает племянника! Однако владыка Аквилонии сидел, отвернувшись от него, всецело поглощенный представлением на помосте, он хлопал в ладоши и кричал что-то непристойное жонглерам, напоминая подвыпившего крестьянина на сельской ярмарке… Барон же, заметив эту немую мольбу, затаил в уголках губ усмешку.

– Мне жаль, если наш разговор так утомил вас. Однако позвольте вашему невежественному гостю украсть еще несколько мгновений драгоценного времени шамарского принца. Поговорим о былом величии вашей некогда прекрасной державы… Мне почему-то кажется, эта тема должна быть вам близка.

На сей раз Валерий не сумел сдержаться. Горячая кровь гордых аквилонских предков застила глаза, и его покрытый рубцами кулак с грохотом опустился на крышку стола. Вино из серебряного кубка выплеснулось фонтаном, забрызгав ему рукав, и растеклось по столу рубиновым озерцом.

– Аквилония пребудет великой страной во веки веков! – рявкнул он, но, заметив, как заоборачивались на них придворные, спешно понизил голос. – И не вам, немедийцам, насмехаться над нами! Вспомни лучше, барон, как гнали тарантийские венценосцы ваши войска от полноводного Тайбора до самых крепостных стен Бельверуса!..

– Тише! Тише, мой принц. – Дуайен умоляюще поднял холеные руки. – У меня и в мыслях не было оскорбить вас… – Лицо осветилось виноватой улыбкой, и раскаяние его казалось совершенно искренним. – Однако согласитесь, Ваше Высочество, все это в далеком прошлом. Сейчас ваш король думает лишь об охоте да о пирушках. Он даже не способен зачать наследника… Так о каком величии тут говорить?

– Не знаю. – Валерий вдруг поймал себя на мысли, что уже в третий раз за вечер повторяет эту нелепую Фразу, и ему сделалось досадно. – Я достаточно навоевался, Амальрик. Мне тридцать лет, и я не грежу больше битвами и военной добычей. В Аквилонии царит мир, и за одно это я готов петь хвалу Вилеру. Мне этого достаточно. – Он помолчал немного и добавил как мог спокойно, ибо не желал более привлекать к себе внимания гостей. В конце концов, чего только люди не наговорят под действием вина и крепкого меда, и если за каждое неловкое слово вызывать на поединок… – Так что сделайте мне одолжение, барон: оставим этот разговор. Иначе он может иметь последствия, о которых мы оба пожалеем. Немедийский посол оценивающим взглядом окинул аквилонца. Но стальные глаза Валерия смотрели прямо, и взгляд их ни на миг не дрогнул, так что немедиец отвернулся со вздохом. Его длинные сильные пальцы, унизанные золотыми кольцами, принялись задумчиво постукивать по краю столешницы.

– Редко можно встретить государственного мужа, что не грезил бы битвами и военной добычей, – промолвил он, словно бы ни к кому не обращаясь. – Однако ведь не могут все в Аквилонии думать так же! Наверняка найдутся и те, кому для счастья недостаточно охотничьих утех и сытных брашен.

– Может, и найдутся. Я их не искал. – Валерий насупился и с деланной заинтересованностью принялся следить за выступлением на помосте, где акробатов сменили хожалые с медведем. Кусок дичи, нетронутый, остывал у него на тарелке. Но, помолчав какое-то время, когда барон уже успел потерять всякую надежду на продолжение спора, принц вдруг заговорил вновь, отстраненно и угрюмо, однако неожиданно для себя самого назвал барона по имени, точно обращаясь к старому приятелю: – Многие сегодня согласились бы с тобой, Амальрик. Юнцам недостает бряцания стали и дыма пожарищ. Они жаждут почестей и богатой добычи. – Он помрачнел еще больше, вспоминая пылкие расспросы и горящие восторгом глаза своего кузена, не отходившего от него после возвращения из Хаурана. Нумедидес, хоть и был на два года старше Валерия, всю жизнь прожил в роскоши дворца, не ведая воинских тягот. – Возможно, с моим братом вам легче было бы понять друг друга. Сегодняшняя охота доказала, что он еще не осознал, что сражение – это не только слава, но и кровь…

С едва заметной усмешкой на губах Амальрик удовлетворенно кивнул, и Валерий пожалел о своей нечаянной, столь неуместной за этим столом, откровенности. Слишком явное удовлетворение читалось в глазах немедийца… Да, зря он не сдержался; в конце концов, он был не на биваке с приятелями! Здесь жизнь человека и целого королевства порой могла зависеть от неосторожно брошенного слова. Однако сказанного не воротишь, и он с досадой отвернулся от барона, всем своим видом показывая, что не намерен более продолжать разговор.

Но немедийский посланник уже услышал все, что хотел. Валерий был прав, у него, действительно, куда больше общего с Нумедидесом… Он выяснил это не столь давно, в ходе весьма продолжительного разговора, что состоялся у них с принцем перед Осенним Гоном. И сейчас, взглянув на того, кто стал вместилищем его столь долго вынашиваемых планов и тайных упований, посланник не смог сдержать довольной улыбки. Воистину, этот пир, где с такой пышностью чествовали победителей королевской охоты, был его пиром.

Нумедидес, наследный принц Аквилонии, восседавший, как велит традиция, на месте Главного Охотника, по правую руку от короля, то и дело бросал беспокойные взгляды в сторону своего кузена. Его тревожило, что Валерий чересчур долго шепчется о чем-то со смеющимся немедийским бароном, окруженным, по обыкновению, праздными прихлебателями, которые, зная щедрость Амальрика, не прочь были теплыми тарантийскими вечерами попировать за его счет в какой-нибудь модной таверне, где подают хрустящих перепелов с соусом из майорана, которыми славилась еще древняя Валузия; терпкое красное вино, что, судя по цене, должны были доставлять сюда, по меньшей мере, из самой Зингары; где не смолкают натруженные струны потертых цитр бродячих трубадуров, а красотки из самых отдаленных уголков хайборийского мира, невесть как попавшие в солнечную Аквилонию, готовы одарить щедрого завсегдатая искушенными ласками своих упругих ненасытных тел. Нумедидес рассеянно тискал длинную мохнатую морду своей любимой гончей, сидевшей у его ног. Благодаря ухищрениям придворных лекарей, их отварам, припаркам и растираниям, принц уже вполне оправился от сегодняшних потрясений. Чувствуя на себе любопытные взгляды придворных дам (в их глазах, особенно тех, кто не присутствовал на охоте, он выглядел героем, дерзнувшим бросить вызов могущественному древнему демону), он намеренно вел себя с легкой церемонностью, стараясь соблюдать изящные манеры, которые, как ему внушалось сызмальства, были отличительной чертой сыновей правящего дома Аквилонии. Однако мысли его были далеко от шумной, пьяной гульбы; он вспоминал свой последний разговор с бароном Торским, что состоялся у них за несколько часов до отбытия на Осенний Гон.

Мельчайшие подробности этой беседы запечатлелись у него в памяти, вопреки его обычной рассеянности. Сейчас, думая об этом, он поражался собственной храбрости и охватившей его в тот миг горячности, настолько несвойственным ему в обычное время.

Впрочем, следовало быть честным хотя бы перед самим собой. Он был опьянен, сильнее, чем самым крепким вином, грезами о власти и тех возможностях, что предоставила бы она ему, будь он не простым отпрыском царственного рода, призванным довольствоваться жалкими подачками королевской милости своего венценосного дядюшки, а настоящим владыкой этой жемчужины западного мира; опьянен словами немедийца настолько, что тому даже не пришлось долго упражняться в красноречии, ибо принц понял его с полуслова.

– Король немощен и не способен управлять, – говорил немедиец. – Он утратил уважение как среди своих собственных баронов, так и среди соседних держав. Никто не желает считаться с Аквилонией, пока ею правит такой король. Спасение страны – в сильной руке! И я вижу лишь одного человека, способного вернуть этой державе ее былое могущество.

Вспоминая эти слова – и то, как взглянул на него при этом Амальрик, Нумедидес горделиво расправил плечи, так что его отороченный горностаевым мехом пурпурный плащ зашуршал по каменному полу. Он поднял бокал и шумно хлебнул будоражащего кровь живительного сока виноградной лозы. Никто не знал этого, но он пил за собственное здоровье и успех. Однако вино показалось вдруг ему чересчур крепким, и он поперхнулся, выплюнув остатки жидкости себе на колени.

Седовласый Вилер обернулся к племяннику и хмыкнул в жесткие усы:

– Что, добрый аквилонский напиток стал слишком крепок для твоего изнеженного горла?

С этими словами он участливо похлопал своей твердой шершавой ладонью, привыкшей к мечу и поводьям, по спине Нумедидеса. Придворные вокруг беззлобно расхохотались, а занятая разговором с графом Аскаланте очаровательная Релата Амилийская кинула в их сторону быстрый взгляд и, увидев выпученные, покрасневшие от кашля глаза принца, прыснула в Изящный кулачок в фиолетовой лайковой перчатке.

– Ничего, мой мальчик, – добродушно подтрунивал король, – в молодости я тоже, бывало, падал под стол после нескольких чарок. Но уж больно много времени ты у нас проводишь в увеселениях. Лучше бы почаще садился на коня, да учился держать в руке меч. А то не дело – так отставать от брата! – Он кивнул в сторону Валерия. – Вот он-то успел вкусить и сладость побед, и горечь поражений. Возмужал! Созрел, чтобы нести бремя власти…

И тут, словно в унисон словам короля, – словно в насмешку! – барон Торский провозгласил здравицу в честь бывшего хауранского воина, и все, повернувшись к немедийцу, немедленно позабыли о Нумедидесе, оставив его наедине со своею горечью и злобой.

«Подлецы! Болваны! Предатели!» – твердил про себя принц, стиснув челюсти так, что заскрипели зубы. Ненавидящим взглядом он обвел колышущуюся массу беретов, сеток из драгоценных металлов, остроконечных конусообразных женских головных уборов, шлемов с навершием в виде головы Черного Дракона и шутовских колпаков. – «Погодите, вы еще изведаете гнев короля Нумедидеса…»

– Посмотрите на вельмож Аквилонии, – говорил ему немедийский дуайен этим утром. – Немудрено, что с такой радостью они предаются охоте. Немудрено, что расцвел в последнее время почти забытый прежде обычай по любому, даже самому ничтожному поводу вызывать обидчика на поединок. Немудрено, наконец, что твоего брата Валерия, который, по слухам, в беспамятстве бежал от хауранского демона, как героя встретили в опухшей от многолетнего сна Аквилонии. И никто даже не подозревает, что сей закаленный в битвах вояка, – при этих словах барон презрительно фыркнул, – настолько устрашился мести шемитов Констанция Сокола, что бросил Даже свою возлюбленную Игву, хоть та и была предана ему, как собака, и всем на свете пожертвовала ради него. Tshan stea corte, thsan virto tere… – Последнюю фразу он произнес на ломаном валузийском наречии, видимо, почерпнув ее из разговоров со жрецами Митры, и тут же перевел, заметив непонимающий взгляд принца: – Дурные времена – дурные нравы… Вот так-то, мой господин.

Нумедидес вспомнил, как прибыл в столицу Валерий, в пропыленном, залитом кровью одеянии, из загадочных восточных деспотий. Он объяснял, что на северной границе Хаурана ему довелось схватиться с отрядом шемитских наемников, и потому платье его грязно и несвеже, доспехи пробиты во многих местах, а конь загнан до кровавой пены.

Нумедидес, с детских лет во всем соперничавший с кузеном, не мог не сравнить себя с ним сегодня – и к великой досаде своей убедился, что это оказалось отнюдь не в его пользу. Да и разве могло ленивое, заплывшее жиром тело принца сравниться с мощным, испещренным шрамами торсом воина! И что были эти белые, почти женские руки с ухоженными наманикюренными ногтями против крепких мозолистых дланей, с такой легкостью владевших тяжеленным двуручным мечом! И это суровое, с добела выгоревшими под южным солнцем волосами лицо – лик правителя, призванного повелевать, внушать подданным страх и почтение…

Уже тогда он понял, что возвращение героя-кузена представляет для него несомненную опасность. Стоит тому как-то проявить себя в Аквилонии, обратить на себя внимание придворных, и это существенно приуменьшит его, Нумедидеса, шансы занять королевский престол. В истории был уже случай, когда Суд Герольда пошел в обход королевской воли и, отказавшись тянуть жребий, собственной волей посадил на трон короля Остама.

Правда, до сих пор Валерий не выказывал подобных устремлений. Напротив, он даже как будто уклонялся от дворцовой роскоши, запирался в своих покоях или подолгу гулял в одиночестве, погруженный в мрачные раздумья. Даже с Нумедидесом он отказался поделиться снедавшими его тревогами, а в канун Осеннего Гона, когда все же вынужден был, по настоянию самого Вилера, прервать свое отшельничество и присоединиться к пестрой толпе вельмож, поведал кузену, что ждет не дождется дня, когда осенние празднества будут позади, и король наконец даст ему соизволение вернуться в родной Шамар.

Сам Нумедидес отнюдь не стремился покинуть двор, и слова кузена немало приободрили его. Зная теперь, что Валерию недолго осталось нарушать его покой в столице, он сразу смягчился. По его настоянию, они возобновили прежнюю дружбу, стали проводить вместе вечера, как бывало когда-то… Однако он не забывал об осторожности и старался придерживать язык, ограничиваясь праздной болтовней о новых покроях одежды, страстных черноглазых наложницах, недавно приобретенных на невольничьих рынках Заморы, о мастерстве тарантийских ювелиров, о роскошных щенках его любимой пятнистой суки и прочих прелестных мелочах жизни наследного принца… ведь рука Митры переменчива – кто знает, что готовит завтрашний день!

Однако в осторожных словах Амальрика ему послышался намек на возможность долгожданного успеха. Молодые бароны готовы поддержать его, заявил немедиец, и если он пообещает им славных ристаний, новых земель и добычи, они примут его с восторгом. Старикам же останется лишь смириться; да и из них мало кто возражал бы против расширения своих угодий, которое принесет им победоносная война. И при всем том ни слова не было сказано, против кого эта самая война будет направлена… равно как и о том, что станется с прежним королем, чтобы место его, ко всеобщей радости, занял новый престолонаследник. Но это, разумеется, было и к лучшему.

Так, в случае, если вездесущие сикофанты Вилера пронюхали бы о зреющем заговоре, и об их разговоре с немедийцем стало известно Его Величеству, Нумедидес, честно глядя в глаза своему венценосному дядюшке, мог сказать, что ничего конкретного вольнодумным бароном сказано не было. Так, ничего не значащие намеки, досужая болтовня… Совесть его была совершенно чиста. Ни о каком подстрекательстве, Митра упаси, не могло быть и речи! Светская беседа, ничего более…