Скорее всего, что он один из зачинщиков! Вон как размахивает своими широкопалыми руками, аж изо рта на рыжую бороду брызжет слюна. Недаром этот грязный кабан вечно бахвалился тем, что в его толстых жилах якобы течет толика королевской крови. Презренный бастард! Ему бы помалкивать о том, что его блудливая мамаша маркиза Ольвейская имела мимолетный роман с Вилером, когда тот гостил у ее мужа в Тауране. Куда катится эта несчастная страна, если собравшиеся здесь нобили, пусть негодяи, но все же облаченные подлинными титулами, не прикажут слугам вытолкать взашей этого самозванца?! Но нет! Они лебезят перед ним и стелятся, рассчитывая урвать свой кусок пожирнее, если вдруг случится, что этот ублюдок сядет на Рубиновый Трон. Эльмар Танасульский, его кузен Мариций Ламонский, Рогир из Гандерланда? Чего же недостает этим обожравшимся скотам? Ведь они и так проводят дни в покое и довольстве?

Он заскрипел зубами от ярости. Предатели! Подлые псы, что кусают руку, кормившую их, осыпавшую лаской и милостью! Алчные аспиды, пригретые на монаршей груди! Не зря восстал из чащи лесной Бог-Олень и предрек появлением своим годину Огня и Крови! Время Жалящих Стрел! Ах, подлецы! Он едва не задохнулся от гнева и, если бы в самый последний момент не совладал с собой и не вцепился покрепче в острую кромку кладки, то неминуемо рухнул бы вниз.

Он тихо выругался. Не время предаваться гневу! Этим не поможешь Аквилонии! Нужно закусить губу и, что бы ни произошло, равнодушно взирать на происходящее. В одиночку не совладать с целой сворой этих мерзавцев, напомнил он себе. В данный момент больше пользы отечеству принесут твои глаза и уши, а не клинок!

Тем временем, как видно, собрались все, кого ожидали, и, когда один из стражей у двери подошел шепнуть что-то на ухо Фельону, тот согласно кивнул и вскинул правую руку. Толпа придворных, негромко переговаривавшихся и смеявшихся между собой – точь-в-точь как когда в Малой Приемной они ожидают выхода короля, – мгновенно притихла и обратилась вслух.

– Братья! – проревел Тауранский Вепрь, выпячивая грудь. На глянцевитой поверхности его бритого черепа заплясали отблески факелов. Троцеро, питавший давнюю неприязнь к этому напыщенному, багроволицему здоровяку, поморщился, точно от зубной боли. Он никогда бы не поверил, что этого борова король мог приблизить к себе. Даже замаливая старые грешки. Впрочем, в последние годы мало какие поступки короля были ему по вкусу.

– Братья! – рокотал бас Фельона. – Я счастлив приветствовать вас – лучших, преданнейших сынов Аквилонии! Наконец мы все вместе, в этот решающий день, к которому готовились так долго. Мы преодолели бесчисленные препоны на своем пути, неодолимые преграды, неслыханные опасности. И наконец собрались здесь, дабы скрепить решением своим судьбу Аквилонии. Ибо возлюбленный край наш стонет под игом деспота и взывает о помощи к сынам своим. Мы истинные хозяева державы! И мы должны управлять ею! Мы – а не этот слюнтяй Вилер! Да, я помню, что именно ему я обязан тем, что в моих жилах течет королевская кровь… – Троцеро поморщился. Хоть бы придумал что поновее! – …Но, несмотря на это, готов собственными руками помочь очистить Рубиновый Трон от скверны! От немощного короля и тех стай презренных псов, что лают у трона. Как только протрубит рог, мои тауранские туры ринутся в бой! Кто не с нами, тот против нас!

Фельон продолжал грохотать бочонками слов, и Троцеро, вдосталь за свою жизнь наслушавшийся подобных бессмысленных излияний, возненавидел этого молодчика, как никогда прежде. Интересно, кто составлял ему этот пламенный панегирик? Сам Фельон мог с трудом связать два слова…

Однако пальцы графа начали уставать, для ног не было достаточной опоры, и он боялся, что не сможет продержаться на этой проклятой стене достаточно долго, чтобы услышать хоть что-то стоящее. А Тауранский Вепрь все ревел.

Скорее всего, речь ему готовил Публий, догадался Троцеро. Не может он сам в самых ярких и трагических красках так складно живописать беды Аквилонии, опозоренной и поруганной, презираемой врагами и былыми союзниками, погрязшей в распутстве и лености. С последним доводом Троцеро мог бы согласиться. Стоило только вспомнить любовь самого оратора к десятилетним девочкам, обжорство владетеля Туны, ставшее притчей во языцах, или более чем сомнительные наклонности немедийского посланника… Но наконец Фельон принялся перечислять собравшихся, представляя их друг другу, называя силы, которые каждый из них готов выставить в поддержку общего дела, и Троцеро, превозмогая боль в занемевших пальцах и усталость, вновь обратился в слух.

Сперва последовало перечисление провинций, и граф был потрясен, когда, произведя простейшие подсчеты, осознал, что сторону заговорщиков уже приняли более половины аквилонских баронов – именно те, что испокон века держали самую большую дружину и славились своим боевым искусством. Самые воинственные из всех… Разумеется, они не могли не откликнуться на призыв, когда им так щедро сулили победоносные баталии, богатую добычу и обширные земли! Все это звучало в словах тауранца куда как отчетливо. Он – а точнее, тот, кто стоял за его спиной, – отлично знал, на какую наживку ловить этих глупцов.

Взор графа невольно обратился к немедийскому посланнику. Он, по-прежнему кутаясь в плащ, негромко переговаривался о чем-то со своим спутником, не обращая ни малейшего внимания на происходящее вокруг. Троцеро напряг зрение в тщетной попытке разглядеть под капюшоном черты лица приятеля барона… но в тот же миг Амальрик Торский, точно ощутив на себе чей-то пристальный взгляд, вскинул голову и хищно огляделся по сторонам, словно кречет, высматривающий добычу. Граф едва успел пригнуться и спрятать голову за выступом стены.

– Но не только доблестные сыны Аквилонии сегодня собрались здесь! Рад сообщить вам, что к нам примкнул чужестранец, человек, от которого будет зависеть немало! – торжественно провозгласил слегка охрипший от собственного красноречия бородач. При этих словах вельможи и воины, окружавшие полукругом помост, прекратили перешептываться. Троцеро мог видеть, как их спины напряглись в ожидании. Послышались их негромкие голоса «Кто это?», «Покажите нам его, герцог?» Фельон, довольный произведенным эффектом, цокнул языком и, развернувшись вполоборота, кивнул на высокую фигуру в плаще.

– Барон Торский, дуайен Немедии!

Слова его зазвенели в мгновенно наступившей тишине, словно кто-то бросил с размаху на каменный пол хрустальную вазу и она разлетелась вдребезги!

Троцеро аж крякнул. Да, немедийский выкормыш играл далеко не последнюю роль в зреющем заговоре. Однако лишь теперь пуантенскому нобилю стало ясно – этот лис оказался еще хитрее, чем ему казалось: действуя за спиной недалекого тауранца, он руководил его действиями, не привлекая излишнего внимания к своей персоне, дабы не отпугнуть возможных союзников. Но если теперь он решился открыться, то это значит… Это значит, негодяи намерены приступить к решительным действиям! Проклятье Зандры на их головы! Троцеро в ярости заскрежетал зубами. Его сапог выскользнул из трещины, в которую он упирался, и граф едва не обрушился с грохотом из своего укрытия. Только чудом ему удалось удержаться.

Болван! Старый болван! Зачем было медлить, пытаться выяснить что-то у Валерия. Чего, собственно, он ждал от шамарца? Что тот сломя голову кинется на защиту Аквилонии? Кинется, как же… Нашел с кем советоваться! С юнцом, мальчишкой! Нужно было действовать, а не болтать! И почаще появляться в Тарантии, а не сидеть сиднем в своем фамильном замке. Тогда знал бы о заговоре много раньше. Ему бы наверняка предложили… Граф похолодел. А если его вассалы тоже принимают в этом участие?! Правда, здесь он никого не заметил из Пуантена, но это еще ни о чем не говорит. Они могли затаиться на время. Слава Митре, что аквилонцы ненавидят его соотечественников и те платят им той же монетой. Сейчас эти распри ему на руку. Как только он вернется в Тулушу, то закует в железо любого, на кого падет хоть малейшее подозрение! Хоть у себя в Пуантене он очистит воздух от этой чумы!

Амальрик Торский вышел на середину, резким движением головы отбросил капюшон и поклонился собравшимся. Троцеро показалось, что на губах немедийца мелькнула презрительная усмешка… но, возможно, то была лишь игра света и тени.

– Я рад приветствовать великих сынов великой державы, – произнес барон сдержанно и сделал паузу, точно ожидая чего-то. Реакция не заставила себя ждать.

– Зато мы не рады видеть среди нас немедийского пса! Что ты забыл среди честных аквилонцев, предатель? – Это подал голос Альвий, капитан Черных Драконов. Прямолинейность старого вояки, похоже, многих шокировала, однако Троцеро был уверен, что в душе большинство согласилось с ним. Хотя скорее все это заранее отрепетировано самим Амальриком.

Однако барон, казалось, ничуть не смутился, услышав грубость. Лишь улыбка на поджатых губах сделалась заметнее.

– Напрасно ждать от воина мудрости… хотя, признаться, я был лучшего мнения о манерах столичных жителей, – произнес он ровным голосом. – Что ж, гвардеец, я готов забыть твои слова! Понимаю, что они продиктованы искренней тревогой за судьбы отечества…

Троцеро окончательно убедился, что перед ним заранее приготовленный спектакль. Альвий был известен своим горячим нравом, да и немедиец, говорят, тоже никому не давал спуску. Будь все это действительно случайно, давно бы уже был слышен звон мечей. Что ж, мудро, ничего не скажешь, одобрил он поведение Амальрика. Лучше иметь в толпе подсадную утку с фальшивыми оскорблениями, чем рисковать, что в ком-то из нобилей взбурлит кровь и придется отвечать на настоящие.

– … И, уверен, среди вас есть истинные государственные мужи, способные понять, что на войне нет друзей и недругов, а есть лишь союзники и противники. Да, петух не доверится лисе, а агнец – волку. Но аквилонец должен верить немедийцу, если это может послужить на благо его державы!

Альвий насупился, побагровел и встал поодаль.

– И в чем же вы видите это благо, барон? – Троцеро не узнал говорившего, но, судя по выговору, то был один из оссарских нобилей. – Признаться, мы несколько обескуражены вашим появлением здесь! Его Высочество герцог Фельон не предупредил нас… И кто, скажите на милость, ваш спутник?

Немедиец улыбнулся, обнажив крепкие белые зубы.

– Не все сразу, месьоры. Митра велит нам быть терпеливыми!

Он дождался, чтобы возмущенные возгласы, вызванные его появлением, утихли, и все взоры обратились к нему. Похоже, он наслаждался всеобщим вниманием, и Троцеро не мог сдержать презрительной усмешки при виде столь низменного тщеславия.

– Прежде всего, поговорим о нашем общем благе. Ибо, полагаю, вы удивлены, увидев меня в ваших рядах! Еще бы – вам предлагает свои услуги подданный державы, на которую в первую очередь окажутся нацелены ваши мечи и копья, если заговор окажется успешным… – Присутствующие, в особенности, молодежь, согласно зароптали; старшим же хватило ума молча выждать, что последует дальше. Никто не понимал пока, к чему клонит посланник, однако все чувствовали, что слова его могут играть чрезвычайно важную роль в их дальнейшей судьбе, и потому слушали его настороженно, недоверчиво, но стараясь не упустить ни единого слова.

– Да, – подытожил барон их общее настроение. – Немедиец – наименее вероятный союзник для вас… за единственным, однако, исключением. Если он не уроженец Торы!

Послышались удивленные возгласы. Троцеро усмехнулся. Он хорошо знал, куда клонит этот немедийский хорь. Издревле провинция Торен была аквилонской. Однако зим двести назад бельверусский король Брюнган сумел отвоевать ее у «жемчужины запада». С тех пор она стала на немедийский лад зваться Торой. Эрлик ведает, в каких пыльных манускриптах этот ловкач откопал давнишнюю историю, но нельзя не признать, что она пришлась как нельзя кстати. Сейчас он будет играть на патриотических чувствах собравшихся, словно шут на дудке. И в конце концов выяснится, что в его жилах течет аквилонская кровь, и он жизнь готов положить за процветание утраченной родины!

С лица барона не сходила улыбка. Он чувствовал, что полностью овладел умами слушателей, и это придавало ему уверенности. Он потер свои холеные руки.

– Это давняя история, благородные нобили! Мало кто помнит, что было время, когда провинция наша принадлежала не суровой мачехе Немедии, но ласковой, плодородной матери Аквилонии. В жилах моих подданных и моих собственных течет аквилонская кровь! И для торцев нет большего счастья, чем вновь воссоединиться с давно утраченной родиной! Вера в то, что это произойдет, передается, точно священная реликвия, из поколения в поколение. Торцы жаждут мести! Они готовы сражаться до последнего с немедийскими собаками за счастье и процветание родного края!

Тут неплохо было бы смахнуть слезу, подумал Троцеро. Слезу счастья. Мол, вот наконец я здесь, среди своих братьев… Ишь, какой аквилонец выискался!

Изумленный ропот встретил это заявление: видно, благородные нобили плохо знали историю собственной страны. Однако Троцеро видел, семена попали на плодородную почву – в большинстве своем заговорщики склонны верить барону. Глупцы! Неужели они искренне думают, что кто-то и в самом деле не может жить счастливо, без того чтобы не присоединиться к их державе… как пришлось то, против воли и вопреки здравому смыслу, сделать Пуантену. Хотя эти жирные каплуны, должно быть, и по сей день уверены, что для его графства это было величайшим счастьем и гордостью!..

Однако Троцеро тут же одернул себя. Хватит! Что вспоминать о былом! Решение о союзе с Тарантией было вполне продуманным и единственно возможным с его стороны, – и нечего больше думать об этом! Лучше повнимательнее слушать, какую еще кудель собирается плести этот удалец!

А Амальрик тем временем заливался почище знаменитых зингарских соловьев. Послушать его, в Торе у женщин не просыхали от слез подолы, так рыдали они по Аквилонии, а мужчины ложились и вставали с ее именем на устах… Однако, не надо было быть пророком, чтобы понять, что все это не более чем красивые слова. А дальше последует нечто куда более конкретное.

– Мы ненавидим Немедию не меньше вашего, – внушал он примолкнувшим аквилонцам. Те, похоже, в мечтах уже проходили торжественным парадом под триумфальной аркой, воздвигнутой по случаю покорения Бельверуса… – И если армии Аквилонии двинутся на север, Тора откроет вам тайные горные перевалы, по которым вы сможете пройти и ударить в тыл войскам Нимеда.

Он поднял голову, разыскивая взором командира Черных Драконов.

– Ведь это наш единственный шанс – не так ли, месьор Альвий? Я надеюсь, вы подтвердите мои слова. Может быть, вы не искушены в дипломатии, но что до военного искусства, то здесь вам нет равных…

То, что он обратился к человеку, первым выказавшему посланнику свое недоверие, придало вес его утверждениям, особенно когда старый гвардеец неохотно пробурчал в ответ, явно страдая, что приходится соглашаться с врагом, но не видя возможности опровергнуть его слов:

– Это так, немедиец! Если торцы проведут наш авангард тайными тропами, война будет выиграна…

Троцеро восхитился искренностью этой сцены. Да, видно, опытный кукловод дергал ниточками, если уж угрюмый Альвий, и тот согласился принимать участие в этом спектакле.

– Но на границе с Торой находится Астейская вотчина. Это земли принца Тараска, родственника немедийского короля. Его знаменитая кавалерия охраняет державу с запада. И наши прославленные войска, изможденные переходом через горы, падут под палашами конников Тараска! – возразил чей-то резкий голос.

Троцеро наморщил лоб, вспоминая. Похоже, это Рогир из Гандерланда. Что ж, вопрос прямо в точку! Интересно, как будет изворачиваться этот бельверусский уж?

Улыбка Амальрика сделалась еще шире. Казалось, что он только и ждал этого вопроса. Впрочем, через мгновение граф понял, что так оно и было.

Немедийский дуайен повернулся к своему молчаливому спутнику.

– Прошу, Ваше Высочество!

Словно молния сверкнула в голове Троцеро. Митра! Это же принц Тараск! Собственной персоной! Да, немедиец, воистину, достоин восхищения. Это лучший спектакль, который ему доводилось лицезреть за всю свою жизнь!

Возбужденный гул голосов заглушил дальнейшие слова Амальрика. Видно было, что аквилонские нобили ошеломлены. Еще бы – два знатных немедийских воителя предлагают им свои мечи, свои армии и свои земли! И почти подносят на бархатной подушке ключи от Бельверуса! Есть от чего прийти в смятение даже самым рассудительным умам!

Троцеро понимал, что многие из них не так глупы, как хотят казаться, и знают настоящую цену всем тем уверениям, будто бы Тора только и грезит об Аквилонии. Кому там грезить? Крестьянам? Им все равно кому платить подати. Что Вилер, что Нимед – им все едино! Но заговорщикам было выгодно поверить этой сказке. Еще бы! Им любезно предоставляют возможность перегрызть глотку северному медведю – Немедии. Эх, если бы сбросить пару десятков зим, глядишь, он бы и сам не отказался помахать мечом… Но эта война не имеет ничего общего с низвержением Вилера. Почему об этом никто не говорит ни слова?

Тараск раскланивался, словно канатный плясун после выступления. Было видно, что этот коротышка падок на лесть. Между тем ропот одобрения показал, что слова Амальрика пришлись всем по душе. Похоже, до сих пор вся эта затея с заговором не представлялась собравшимся чем-то реальным, они сами мало верили в успех предприятия, но несколько слов изменили все. Победа, вожделенная, недосягаемая прежде, была прямо перед ними, – протяни руку и возьми! Золото, земля, власть, – все подарил им немедиец несколькими словами. И пьянящее ликование от грядущих побед, безрассудное и слепое, охватило их. Молодые звенели мечами, хлопали друг друга по плечу, старшие сдержанно улыбались… Но слова «война» и «победа» были у всех на устах.

Именно этот миг выбрал граф, чтобы переменить позу, ибо последние несколько минут лишь чудовищным напряжением воли ему удавалось хранить неподвижность. Пальцы соскальзывали с камней, точно намасленные; ноги ныли от напряжения, и острая боль пронзала их мириадами острых игл. Даже дышать становилось тяжело, и мутилось в глазах… он едва не терял сознания от нечеловеческих усилий, которые ему приходилось прилагать, чтобы удержаться на месте.

Но теперь, сказал он себе, можно рискнуть. Они все настолько обезумели, что не видят и не слышат ничего вокруг. Должно быть, даже если кладка сейчас обвалится под ним, они и то не обратят внимания. Бряцание мечей и боевые трубы заглушили все мирские звуки, – ему и самому знакомо было такое состояние, и он был уверен, что еще какое-то время каждый из них будет глух ко всему, что не кричит о победе и грядущих битвах… Пора!

Подтянувшись на руках, граф навалился на край кладки. Это был самый опасный момент, – голова его отчетливо показалась над стеной, – но он не мог иначе; необходимо было хоть на миг дать отдых пальцам. Затем он осторожно начал сползать чуть левее, туда, где уже присмотрел удобную ложбинку, откуда вполне может увидеть все, что последует…

Ба-бах!

Это с чудовищным, оглушительным грохотом обвалился расшатавшийся камень, на который опирался граф. Град мелких камешков нескончаемым потоком посыпался следом. Оглушенный, Троцеро на мгновение был обездвижен. Это было настолько неожиданно… Он не мог сообразить, что делать. И вместо того, чтобы немедленно спрыгнуть вниз и пуститься наутек, замер, распластавшись на камнях, точно пытаясь слиться с ними, в жалкой попытке восстановить равновесие.

В первый момент никто не понял, что произошло – он верно оценил состояние заговорщиков. Они лишь застыли, как и он сам, в испуганном недоумении, тревожно озираясь по сторонам, пытаясь установить источник угрозы. И лишь один человек среди всеобщего замешательства сохранил присутствие духа.

– За нами следят! Сюда! Держите его! – раздался громовой голос немедийца. В то же самое мгновение он сделал странное движение, словно махнул кому-то рукой, – и тонкий, пронзительный свист разорвал тишину. Троцеро не сдержал крика. Что-то острое, точно клык ночного хищника, вонзилось ему в плечо. Он судорожно схватился за рану. Пальцы его нащупали нечто, похожее на морскую звезду, которые в изобилии водятся в теплых водах. Он резко выдернул из плеча странный предмет. Митра! Хоть бы эта штука не была отравлена…

И, потеряв равновесие, грузно рухнул на камни.

Превозмогая боль, он ринулся прочь. Ноги сами понесли его вперед, к Вратам Грешников, где слышалось тревожное ржание лошадей. Из разрушенного храма доносились крики, возбужденные возгласы, звон мечей, но Троцеро не мог позволить этому бессмысленному шуму отвлечь себя. Если повезет, бунтовщики потеряют достаточно времени, пока поймут, что произошло, ибо никто, кроме проклятого немедийца, не заметил его. Пока они прокричатся, пока решат, что делать – уйдут драгоценные мгновения. За это время он должен успеть…

Коновязь была уже перед ним. Троцеро завернул за угол храма – южный рог Полумесяца Асуры – и встревоженный паж выбежал ему навстречу, едва не падая под ноги. Мальчишка, перепуганный, должно быть, слышал, что в руинах святилища поднялась тревога, но в замешательстве не знал, как остановить противника. Пуантенец с силой оттолкнул его в сторону, не обнажая клинка, и паренек, тоненько взвизгнув, отлетел к стене. Но в тот же миг раздался его истошный вопль:

– Сюда! Сюда! На помощь!

Помянув Нергала, беглец извлек меч из ножен. Лошади были совсем рядом, храпящие, беспокойно перебирающие ногами, но навстречу уже неслись двое с факелами. Бросаясь на них, граф успел лишь с облегчением подумать, что это, хвала Митре, еще только стражники или пажи, оставленные сторожить лошадей, а значит, у него остается несколько бесценных мгновений, пока до коновязи не добрались от Врат Праведных сами заговорщики, ибо против стольких бойцов у него не было ни единого шанса.

Отчаяние и острое сознание утекающего сквозь пальцы времени придало графу сил. Позабыв о боли в плече, куда вонзился пущенный недрогнувшей рукой немедийца снаряд, он взмахнул мечом, выписывая огромные восьмерки. Испуганные, враги его невольно попятились. В свете факелов клинки в их руках полыхнули алым. Граф, не давая им опомниться, перешел в наступление. Фехтовать с двумя соперниками было ему не привыкать, – однако пальцы, так долго цеплявшиеся за острую каменную кладку, нещадно саднило, и он с ужасом ощутил, как в ладони его, влажной от крови, рукоять оружия скользит. Не раздумывая, он перебросил меч в левую руку.

Удивленные неожиданным маневром, противники его замешкались, и Троцеро мгновенно воспользовался этим. Отбив неуверенный выпад первого, он резко метнулся вперед, целясь в факел, который второй стражник все еще зачем-то держал в левой руке. Острый рубящий удар снес пылающую головешку, – и она отлетела прямо в лицо противника. С истошным воплем тот отскочил назад и, бросив оружие, стал сбивать пламя, охватившее одежду.

Приятель его оступился в замешательстве, и граф не преминул воспользоваться этим. Не знающий промаха клинок его полоснул стражника по ребрам. Тот выронил меч, прижимая руку к набухающей кровью ране.

Опрометью, не замечая ничего вокруг себя, Троцеро бросился к коновязи. Совсем близко уже слышался топот десятков ног и лязг мечей, – это мятежники наконец бросились в погоню. Они бежали к нему в темноте, так что не различить было отдельных фигур и лиц, – словно огромное стоглавое, тысяченогое чудовище гналось за графом, готовясь растерзать дерзкого пришельца, осмелившегося потревожить его покой! Троцеро перерубил поводья ближайшего скакуна и птицей взлетел в седло.

Скакун загарцевал под ним, встал на дыбы, пытаясь сбросить наглеца, – но в искусстве укрощения диких коней Троцеро не знал себе равных. И животное, ощутив его твердую руку, покорилось с протяжным ржанием. Южанин ударил его пятками в бока, с места пуская в галоп.

Они пронеслись между преследователями, давя и раскидывая их в стороны. Кто-то попытался схватиться за стремя, – но Троцеро полоснул по руке мечом, и человек с воем отлетел в сторону. Еще один попал под копыта, сбитый несущимся не разбирая дороги скакуном. С угрожающим видом Троцеро размахивал клинком, отражая все попытки встать у него на пути, – и даже не сразу заметил, как преследователи остались позади, и негодующие, полные отчаяния и злобы крики понеслись ему вслед, неразличимые за стуком копыт и ржанием лошади.

Граф плашмя ударил мечом скакуна по крупу, и тот поскакал во весь опор, вниз с холма, и по лесу к реке. Тонкие ветви хлестали беглеца по лицу, и он пригнулся, чтобы не лишиться глаз в этой бешеной скачке. Одна ветка ударила по раненому плечу, и пронзительная боль ожгла его до потемнения в глазах – он не сумел сдержать крика. А когда боль немного отступила, услышал за спиной грозный нарастающий шум погони.

Он знал, что преследователей не слишком много – у коновязи стояло не больше дюжины лошадей; остальные заговорщики, должно быть, подобно Амальрику и его таинственному спутнику, явились на встречу пешими. Однако и этого не мало, и десяток клинков опасен для беглеца ничуть неменее десяти десятков: каждый удар равно может стать несущим смерть.

Когда-то в юности, в Пуантене, когда жива еще была его матушка, и интриги ее властолюбивого возлюбленного заставляли Троцеро жить в постоянном страхе за свою жизнь, дабы не опасаться предательского покушения, удара кинжалом в толпе или нападения из-за угла, граф всерьез занимался боевыми искусствами и втайне ото всех брал уроки у самого Ксайтиса Тулушского, лучшего мастера фехтования не только в Пуантене, но и во всей Аквилонии. И, помнится, Учитель объяснял однажды, что нападающие, неважно, пешие или конные, вооруженные копьями, мечами или боевыми молотами, могут быть опасны лишь до тех пор, пока число их не превысит четырех; после чего, сколь бы велико ни было их искусство, они станут лишь мешать друг другу, и справиться с ними не составит труда… Однако то были слова истинного мастера, а Троцеро, несмотря на бесспорные успехи в фехтовании, так и не достиг необходимого уровня отрешенности и самодостаточности, при котором любой поединок воспринимается как произведение искусства, и гибель, твоя собственная или соперника, – лишь достойное и вполне естественное его завершение. Граф был слишком азартен.

Но теперь, стремительно приближаясь на не ведающем усталости скакуне к блестящей черной ленте реки впереди, он ощутил знакомую тревогу, и страх ледяной когтистой лапкой царапнул по сердцу. Но комья раскисшей земли летели из-под копыт коня, а на склоне он понесся еще быстрее, точно у него и впрямь выросли крылья, – и пьянящее чувство свободы и радость сражения изгнали недостойное чувство. Несмотря на то, что преследователи были почти у него за спиной, – так что он слышал их полные ярости крики и храп лошадей, Троцеро знал, что спасется. Не только ради себя. Ради будущего всей Аквилонии он обязан был уцелеть!

Он забрал чуть правее по берегу и, заметив впереди лодку, спрыгнул с седла, не останавливая коня, и, свернувшись в клубок, как учил его Ксайтис, покатился по мягкому песку. Конь его, испуганный неожиданным маневром всадника, понесся дальше вдоль берега, и Троцеро, затаившись в тени лодки, вознес мольбу Митре, чтобы заговорщики во тьме не заметили его уловки и продолжили охоту за оставшимся без наездника скакуном.

Хитрость его – по крайней мере, на время – сработала. Дикая охота пронеслась мимо, не больше чем в пятнадцати шагах от того места, где граф, взмокший от пота, с колотящимся сердцем, распластался на влажном песке. Раненое плечо немилосердно ныло, задетое при падении, и перед глазами мелькали черные с алым круги бешеной карусели, но, стиснув зубы, пуантенец взял себя в руки. Вдали уже слышалась ругань и проклятия преследователей, – догнав сбавившую ход лошадь, они немедленно поняли его хитрость. Теперь они вернутся вдоль берега, осматривая каждую пядь, в надежде обнаружить беглеца. Но пуантенец к тому времени уже сталкивал в воду свою лодку.

Его заметили! Кавалькада галопом понеслась к тому месту, откуда отчалил Троцеро. Наиболее безрассудные – их было трое – направили лошадей в воду, надеясь вплавь догнать беглеца, но сильное течение было на его стороне. Двоих сразу отнесло в сторону, и южанин краем глаза увидел, как отчаянно нахлестывают они своих потерявших опору коней, пытаясь вернуться к берегу. Третий, однако, оказался упорнее. Поняв, что на лошади ему никогда не догнать Троцеро, он прыгнул в воду и быстро поплыл к лодке. С одним шестом, без весел, граф едва ли мог уйти от преследования, и, решив сражаться, он встал наизготовку у борта.

Несколько мощных гребков, и пловец оказался совсем рядом. В темноте лицо его, мокрое, искаженное яростной усталостью, казалось вельможе незнакомым, но он не сомневался, что это один из тех юнцов, кого он едва ли не ежедневно видел при дворе, завитым, напомаженным, с золотой эмалью на зубах, вырядившимся по последней моде, дружески болтающим с придворными, улыбающимся барышням, почтительно кланяющимся королю… королю, против которого, вместе с остальными заговорщиками, так подло злоумышлял. Жалость, недоумение и злость смешались в душе пуантенца. На миг он пожалел, что не может втащить этого молодого глупца в лодку, надавать оплеух, чтобы привести в чувство, поговорить по душам, вбить в его деревянную башку хоть немного ума, – но сейчас было не время и не место для подобных уроков. И когда левая рука пловца, показавшись над водой, ухватилась за борт лодки, едва не перевернув ее, Троцеро, не колеблясь ни мгновения, полоснул по ней мечом.

Однако лодка покачнулась, удар его вышел неточным, и преследователь удержался. Правая рука взметнулась, и в лунном свете блеснул короткий меч. Вода стекала с клинка, точно черная кровь.

Юноша попытался подрезать человека в лодке по ногам, и тот успел отскочить лишь в последний момент, некстати споткнувшись о брошенный на дно шест. В свою очередь Троцеро взмахнул мечом, – но противник увернулся, нырнув в воду. А когда голова его вновь показалась над волнами, он уставился графу прямо в лицо.

– А, Троцеро Пуантенский!.. – прохрипел он злорадно, отплевываясь от попавшей в рот воды. В торжествующей ухмылке он оскалил зубы. – Хорошо же… проклятый соглядатай! Теперь все узнают…

Лишь в этот миг граф понял, какая страшная опасность ему угрожает. Этот молодчик был единственным, кому удалось увидеть в лицо таинственного шпиона… там, в храме Асуры, свет от факелов падал так, что у барона Торского не было шансов узнать его. И теперь, стоит этому мальчишке повернуть обратно, чтобы раскрыть остальным заговорщикам личность их таинственного преследователя, – и Троцеро погиб. Ради того, чтобы сохранить свою тайну, они пойдут на все, и жизнь его будет стоить не дороже плевка прокаженного.