ВРЕМЯ ОТЦОВСКОЙ ЛЮБВИ

Конвой, ведущий заключенных, сошел по узкой полутемной лестнице, готовый углубиться в коридор, что вел в зал королевского суда.

Странно, как мало света здесь было. Точно кто-то намеренно погасил добрую половину факелов… Валерий почувствовал, как, инстинктивно насторожившись, замедлили шаг стражники, как напряглись их спины и крепче сжались пальцы на рукоятях мечей.

И сам он поддался безотчетной тревоге.

Коридор впереди, насколько он мог видеть, был совершенно пустынен. В сотне шагов впереди было светлее – там, по обе стороны роковой двери, в которую скоро предстоит ему войти, унизительно согнувшись, насмешливо ярко полыхали факелы, создавая ореол янтарного сияния, и ему невольно вспомнились рассказы воинов, побывавших на волосок от гибели на поле боя, о том, как душа их, отделившись от тела, уносилась вперед по черному коридору, к свету, манившему впереди. Только им потом некая добрая сила указывала от ворот поворот, поскольку время их еще не пришло…

Валерий сомневался, что тот же Страж встретит его впереди сегодня.

Медленно, в полном безмолвии спустились они по лестнице. Только поскрипывали кожаные доспехи стражников, позвякивала цепь, сковывавшая запястья принца, да сопели натужно стражники, волочившие на себе бесчувственное тело жреца-убийцы.

Они спустились и двинулись по узкому темному коридору вперед, к свету.

Но не успели пройти и пяти шагов, как откуда-то из-под лестницы раздалось щелканье арбалетной тетивы.

Куцые стрелы, рассерженно прожужжав, вгрызлись в тела наемников.

Первому – в спину, второму – в горло.

– Измена! На помощь… – выкрикнул тот, что был сзади, но, сдавленно всхлипнув, тут же замолк – арбалетный болт пробил ему лобную кость.

Валерий успел лишь подумать отстраненно – точно происходящее вокруг, весь этот шум падающих тел, стоны и крики умирающих не касались его совершенно – что едва ли засада увенчалась бы успехом, если бы киммериец остался с ними, а не отправился вперед, в зал суда.

Еще по Хаурану Валерий помнил, что никакая неожиданность не могла смутить северянина, никакая засада – застать врасплох. Он не уступил бы противнику ни пяди…

Хотя против жалящих стрел даже варвар был бы бессилен.

Однако остальные были обычными солдатами. И один за другим падали, пронзенные смертоносным железом.

Все шестеро.

Их расстреляли быстро и бесшумно.

Последними погибли те, что тащили на себе Ораста, и бесчувственное тело жреца рухнуло рядом с бездыханными трупами. Каждого из них Валерий проводил взглядом – и понял наконец, что остался один на один с четырьмя незнакомцами, выступившими из тени.

Они не сводили с него глаз.

Принц ответил им вопрошающим взглядом. Хотя, по правде сказать, его больше всего интересовало, где они наловчились так быстро перезаряжать арбалеты.

Но так или иначе, эти люди стали его спасителями, и, хвала Митре, удача оказалась на их стороне.

Но кто они?

Знакомый голос за спиной заставил его обернуться рывком, и он с трудом удержался от изумленного возгласа.

– Валерий, мальчик мой! Как я рад видеть тебя живым и здоровым!

И шестерым пришлось погибнуть ради этого, едва не ответил он… но вовремя опомнился.

Троцеро спас ему жизнь, когда Валерий уже потерял всяческую надежду и отчаяние едва не лишило его рассудка.

Он вытянул вперед скованные цепью руки.

– Я буду счастлив обнять вас, месьор Троцеро. Пусть только кто-то позаботится об этом…

Сноровисто обыскав стражников, один из воинов графа отыскал ключи от кандалов. Мгновение – и оковы с Валерия спали.

Затем принц освободил Ораста.

Лишь теперь он понял, что обморок жреца не был притворством, ибо даже сейчас, обретя свободу, он не пришел в себя. Принцу ничего не оставалось, как взвалить на себя безвольно обвисшее тело. Один из пуантенцев помог ему. Все вместе они поспешили к боковому коридору, торопясь уйти как можно дальше от трупов, оставшихся в галерее.

– Ты должен покинуть дворец, пока ваш побег не обнаружен, – сказал ему Троцеро, когда они выбрались во двор замка.

Но Валерий застыл, не двигаясь с места, словно позабыл обо всем на свете, вдыхая полной грудью свежий осенний воздух. Хорошо, что кончились дожди и наступило вёдро. Он посмотрел в синее небо, высокое и холодное, какое бывает лишь поздней осенью, – твердь его рассекал клин журавлей, печально летящий на юг.

Ему как никогда раньше хотелось жить. Сырой каземат, предвкушение холодного лезвия на беззащитной шее, с которой откинули прядь волос, позор, которому он подвергся – все это показалось далеким и бессмысленным.

И как только мог он прежде придавать значение всевозможным пустякам? Как мог не наслаждаться жизнью? Самим правом дышать, говорить, любить наконец…

Он поймал в ладонь желтый лист, улыбнулся белесому солнечному диску на небесах и сжал другой рукой диск, у себя на шее.

– Митра, Податель Жизни, – прошептал он потрескавшимися губами, – благодарю тебя, о Солнцеликий, что ты услышал мои молитвы. Клянусь, что принесу тебе богатую жертву, как только обрету назад свои права, столь подло отнятые у меня! Митра Огнекудрый…

Троцеро грубо потряс его за плечо.

– Пора, принц! Время молитв еще не настало! Быстрей! Нам нужно бежать, пока не снарядили погоню!

Валерий нахмурился, как будто что-то вспоминая.

– Нет, граф! Сожалею, но я не могу покинуть Лурд и отправиться в изгнание, не захватив с собой ту, чья преданность сохранила мне волю к жизни! Только благодаря ей я не размозжил себе голову о каменные плиты темницы. Только в надежде на грядущую встречу я не напал на охранника, чтобы подставить грудь под его меч…

Троцеро побледнел.

– О чем ты говоришь, мой мальчик? Забирайся быстрей вон в ту карету, – он кивнул в сторону громоздкого позолоченного сооружения, запряженного четверкой гнедых, в котором Валерий не без труда признал парадный экипаж своего безумного кузена. – Там мы будем в безопасности, ибо не найдется в Аквилонии смельчака, чтобы остановить повозку с этими гербами на дверцах.

Валерий отрицательно покачал головой.

– Нет, месьор, я никуда не поеду, пока не исполню долг Чести и Любви!

Троцеро махнул рукой своим людям, и те быстро скрутили не успевшего опомниться принца, накинули ему на голову черный мешок и затолкали в карету.

Валерий мычал и вырывался, но граф только посмеивался в седеющие усы.

– Ничего, мой мальчик, недалек тот час, когда ты будешь осыпать меня словами благодарности! Всякий может на время лишиться рассудка от того, что довелось тебе пережить – но на то и существуют старшие, умудренные опытом друзья… – Казалось, Троцеро как нельзя больше доволен собой.

Один из наемников, угрюмый бородач в кожаной куртке, нахлобучил поглубже на свой наголо выбритый череп широкополую черную шляпу, которую пуантенцы прозвали «тележное колесо», и кивнул на распростертого на каменной кладке Ораста.

– А с этим что делать?

Граф, который уже поставил ногу на ступеньку каретной лестницы, задумчиво обернулся.

– Оставлять его здесь нельзя – он все расскажет гвардейцам. Но и брать с собой хлопотно. Приколи его – и дело с концом. Достойная смерть для убийцы короля!

– Все ж лучше, чем когда четвертуют, – согласился бородач и замахнулся мечом.

– Постойте! – Это Валерий, выпутавшись из мешка приник к открытой дверце кареты, норовя выскочить наружу. Но сзади его крепко держали руки приспешников графа.

– Не смейте! Я, принц шамарский, приказываю вам остановиться!

Южанин вопросительно посмотрел на Троцеро. Тот встретился взглядом с принцем, мгновение помешкал и махнул рукой.

– Ладно, возьмем его с собой. А там решим, что с ним делать…

Бородач согласно кивнул, подхватил жреца, точно куль с мукой, и под смех своих товарищей швырнул в карету. А сам сел на запятки.

– Давай! – крикнул он кучеру.

Тот чмокнул губами, натянул вожжи, и четверка гнедых вылетела в чугунные ворота, украшенные коваными лепестками клевера.

Внутри кареты было тесновато для пятерых. Валерий втянул так и не очухавшегося Ораста на сидение.

Что это за мешок под ногами? Видно, вельможный принц собирался взять с собой на прогулку целый гардероб!

Подумать только! Ему придется бежать из дворца, так и не увидев Релату.

И шамарский принц, стараясь выместить досаду, со злостью пнул продолговатый сверток в изножий, очертаниями напоминавший человеческое тело.

– Куда мы едем, граф? – вызывающе спросил он, еще не остывший после недавней стычки.

Троцеро вытер вспотевший лоб тонким батистовым платком. И стряхнул пылинку с кружевного воротника.

– На юг, мой мальчик! Не пройдет и поворота клепсидры, как мы пересечем Хорот и двинемся к Тулушу. Если повезет, то наутро мы уже будем смаковать тонкий нектар, которым так славен Пуантен. У нас там сейчас потеплее, чем в Тарантии, так что, принц, мы с тобой попадем прямо в разгар той поры, когда крестьяне давят вино. Вот увидишь – в моем замке ты почувствуешь себя как дома.

В голосе графа была странная горячность. Он точно желал добавить что-то еще, но молчаливое присутствие солдат сковывало его.

Валерий покачал головой.

– Я от души благодарен вам, граф, за спасение и за то, что вы с такой готовностью предоставляете убежище изгою – но, право, я не могу воспользоваться вашим великодушием. Вы не можете не сознавать, какую угрозу представляет для Пуантена мое пребывание там! Стоит лишь Нумедидесу проведать о роли, что сыграли вы в моем освобождении…

– К Нергалу Нумедидеса!

Валерий с недоумением отметил, как изменилась внезапно речь пуантенца, обычно столь велеречивая и изысканная. Теперь граф говорил по-солдатски отрывисто и коротко, точно отдавал приказы; не чурался и крепких словечек.

Казалось, за нарочитой грубостью речи Троцеро стремился скрыть обуревавшие его чувства.

– Право, граф, – попытался он урезонить старого вояку. – Вы достаточно сделали для нас. От лучшего друга едва ли можно было бы требовать большего!

– Но я больше, чем друг тебе, Валерий! – отозвался пуантенец со странным надрывом, но вдруг осекся и добавил почти шепотом, – Умоляю, отправимся со мной в Пуантен. Я все объясню тебе там – ты поймешь…

Принц покачал головой. Настойчивость Троцеро пугала его, и он сопротивлялся больше из упрямства.

– Поймите, граф, находиться в Пуантене для меня слишком опасно – и для вас также. Если король Аквилонии узнает о моем местонахождении, провинция будет предана огню и мечу! С моей стороны было бы черной неблагодарностью так отплатить вам за вашу преданность Рубиновому Трону.

Троцеро нахмурил брови. Чуть отодвинув занавеску, он выглянул наружу. Они двигались к реке тем самым маршрутом, которым он преследовал Амальрика и Тараска. С тех пор не прошло и пол-луны, а кажется, что это было много зим назад.

Карета свернула в переулок Медников, и граф дал знак, чтобы они остановились.

Троцеро открыл дверцу, поморщившись, выбрался наружу и протянул руку Валерию, но молодой принц сделал вид, что не заметил ее и вылез сам, без посторонней помощи.

– Вы что-то желаете мне сказать, граф, так, чтобы не слышали слуги?

Пуантенец кивнул. У него оставалось совсем мало времени, чтобы убедить сына отправиться с ним.

– Ты должен поехать со мной, Валерий! Пойми, король Аквилонии не указ владыке Пуантена! Я давал клятву королю Вилеру, а не Нумедидесу. Отныне Пуантен – вольная держава. И ты, Валерий, стоит тебе лишь пожелать, станешь наследником ее короны!

Яснее выразиться он не мог.

Но каково же было изумление графа, когда в ответ Валерий лишь вновь покачал головой.

– Власть не прельщает меня, Троцеро! По крайней мере, в Пуантене.

Троцеро почувствовал себя оскорбленным. Мелани, помнится, говорила ему то же самое…

– Моя вотчина мала для тебя, принц?! Мне она всегда была в самый раз, но, должно быть, у молодых размах иной. Так что же… – Он вздохнул. – Если Пуантен недостаточно хорош – к нему можно присоединить Зингару. А затем и Аргос. Я долго думал об этом, Валерий. Это вполне возможно. И, стоит тебе пожелать…

Принц предостерегающе поднял руку.

– Прошу вас, граф, вы поняли меня превратно! Я отнюдь не пытался оскорбить вас пренебрежением к вашей отчизне. Мне ли не знать о славе Пуантена! Но поймите, я не могу согласиться.

– Но почему?! – Крик это вырвался у Троцеро, точно рык раненого зверя. – Почему?

Валерий с недоумением взглянул на него.

– Потому что я не являюсь вашим наследником, граф. И пуантенская знать никогда не примет меня.

– Нет! – Огонь решимости вспыхнул в глазах Троцеро. – Ты ошибаешься, Валерий. Они примут тебя – если узнают, что ты мой сын.

Наступило долгое молчание. Валерий сперва решил, что ослышался, и вновь обратился к пуантенцу.

– Прошу простить меня, граф… Мне показалось…

– Нет, Валерий, ты не ослышался. – Теперь голос Троцеро звучал твердо, и сомнениям не было места в душе его. – Я поклялся твоей матери, что не выдам нашу тайну – но теперь я вправе открыться тебе…

– Ты наш сын, мой и Мелани, – продолжил он уверенно. – И потому мои нобили не смогут не признать тебя. Ты станешь владыкой Пуантена, мой Валерий!

В душе Троцеро ожидал благодарности, возможно даже, слез признательности на глазах принца. Он не был готов к недоверию в его холодном взгляде.

– Ваши слова мне льстят, граф – насколько может польстить человеку известие, что он является не законным сыном своего отца, но лишь презренным бастардом! Однако для такого утверждения надобны доказательства. Боюсь, одного вашего слова мне недостаточно. В таком вопросе я едва ли поверил бы на слово и собственной матери!

Троцеро был поражен. Принц, вместо благодарности и гордости за отца, испытывал лишь стыд при мысли, что рождение его оказалось незаконным.

Как далеко это было от того, что воображал себе в мечтах пуантенец!

И все же перед ним был его сын. Его плоть и кровь! Графу казалось, в Валерии он видит отражение себя самого в юные годы, своего упрямства, горячности…

Возможно, на месте Валерия, он отреагировал бы так же!

Приглушив гнев, он произнес как мог спокойно.

– Быть сыном графа Пуантенского, пусть и незаконорожденным, не такой уж позор, Валерий. Или ты считаешь иначе?

Молодой человек вспыхнул.

– Я не знаю, что ответить вам на это, граф! И повторяю: мне нужны доказательства. Лишь тогда я смогу продолжить этот разговор.

Троцеро пристально взглянул на Валерия. Как может он сомневаться?

Неужто кровь не заговорила в нем, как заговорила в его отце?!

– По счастью, доказать это просто, – ответил граф с отеческой улыбкой. – Существует знак, фамильная черта, что передается всем мужчинам в нашем роду, из поколения в поколение. У меня есть такой. И есть у тебя. Ты, должно быть, видел его не раз – но лишь сейчас узнаешь, что означает эта метка. Под левой ключицей – родимое пятно в форме танцующего леопарда…

Во взгляде Валерия было искреннее недоумение, и тень облегчения примешивалась к нему.

– Прошу простить меня, граф, но у меня никогда не было такого родимого пятна.

– Что-о?!

Ярость и смятение Троцеро были так очевидны, что Валерий почувствовал себя неловко.

Что за мучительная сцена! И для чего, Митра помилуй, понадобилось графу затевать этот нелепый спектакль? Неужто у него в Пуантене не найдется кому предложить свой трон?!

Смущенный нелепостью положения, в котором он оказался, Валерий отогнул ворот рубахи, чтобы граф своими глазами мог убедиться в его правоте. Кожа под левой ключицей принца была девственно чиста.

На несчастного графа было жалко смотреть. Из деликатности Валерий отвернулся, давая тому время прийти в себя.

Наконец Троцеро взял себя в руки.

– Я прошу просить меня, Ваше Высочество, хотя допускаю, вы вправе потребовать, чтобы нанесенное оскорбление было смыто кровью, – произнес он натянуто.

Лицо его приобрело пепельный оттенок, в глазах застыла невыносимая мука. Больше всего Валерию хотелось бы утешить несчастного, обнять его… но это было невозможно, после всего, что произошло между ними.

– Забудьте об этом, граф, – вымолвил он сухо. – Я обязан вам жизнью – что может быть превыше этого?! И видит Митра, я почел бы за честь назвать вас отцом.

– Однако ты счастлив в душе, что не являешься моим сыном! – возразил тот с горечью.

Попытка примирения не удалась. Принц понял, что никакие его усилия не смогут вернуть того, что ушло безвозвратно.

– Моя благодарность, граф, не знает границ, – заметил он холодно. – Но я не вправе требовать от вас большего. На этом пути наши расходятся. Я не могу рисковать, чтобы вас заметили в обществе беглецов!

В душе он еще ожидал, что Троцеро станет протестовать, предлагать свою помощь. Он даже готов был принять ее, ибо не мог и представить себе, как выберется из города через кордоны стражников, да еще обремененный Орастом, который не способен передвигаться самостоятельно… Однако его ждало разочарование.

Троцеро взглянул на него с явным облегчением.

– Мне очень жаль, если Ваше Высочество не нуждается более в моих услугах. Однако я буду счастлив помочь еще хотя бы в малом…

Неловким жестом граф потянулся за пазуху, достал объемистый кошель, и, пряча глаза, протянул его принцу.

Да он попросту хотел теперь откупиться от него! Валерий едва не взорвался. Однако благоразумие взяло верх, и, собрав остатки королевского достоинства, он коротко поклонился пуантенцу, принимая золото.

– Что же, граф, я благодарен вам за помощь. Можете поверить, я не забуду всего, что вы сделали для меня, – проговорил он таким тоном, словно давал аудиенцию в тронном зале, а не стоял в узком переулке, зажатом с обеих сторон закопченными домами с двускатными черепичными крышами.

Троцеро Пуантенский поклонился.

– Тогда и я не осмелюсь более навязывать вам свое общество, принц. В вашем распоряжении останутся двое моих слуг. Они доставят вас, куда пожелаете.

С почти неприличной поспешностью Троцеро Пуантенский кликнул двух других латников. Не прошло и нескольких мгновений, как Валерий остался один, рядом с чудовищным экипажем своего кузена.

Когда граф Троцеро пытался представить, какие чувства владеют бывшей его возлюбленной, то ошибался лишь в одном. Ярость и отчаяние Марны были в тысячи раз сильнее всего, что он мог бы представить.

Но и без того – кто измерит злобу и решимость, с какой волчица бросается на защиту единственного детеныша?

Проще вычерпать океан.

Встать в одиночку на пути лесного пожара… Вот и те несчастные, что осмеливались недостаточно быстро уступить дорогу митрианке, бесцеремонно проталкивавшейся к судейскому помосту, отлетали прочь, несмотря на давку, точно отброшенные гигантской дланью, лишь наткнувшись на полный ненависти взгляд из-под желтого капюшона.

А тем временем церемония началась.

Ритуал суда был разработан Вилером, – до него никогда в Аквилонии не случалось публичных судилищ. Все разногласия решались местным сеньором единолично и тайно, с привлечением лишь необходимых свидетелей, а иногда и вовсе без помощи оных.

В некоторых провинциях, например, в Тауране, до недавнего времени царил забавный древний обычай, согласно которому выигрывал судилище тот, кто мог привести больше поручителей.

Король изменил все это. Он заявил, что подданные его вправе видеть, как наместник Митры на земле воплощает в жизнь божественную справедливость…

И ритуал носил на себе отпечаток своего создателя.

Покойному королю явно недоставало воображения. Процедура суда не отличалась ни изысканностью церемоний, ни особой пышностью. Все было по-военному четко и строго.

А потому достаточно коротко.

Не дожидаясь, пока приведут подсудимого, старший королевский советник поднялся, чтобы зачитать обвинительный лист.

Здесь было все.

И сношение с силами Тьмы, и всевозможные святотатства.

И убийства, столь многочисленные, что даже счет им был утрачен, однако убиение венценосца стояло в списке отдельно.

И лжесвидетельство.

И разбойное нападение на дом барона Тиберия.

И совращение девицы благородного рода.

И Митра ведает что еще…

Свиток в руках советника казался бесконечным. Он бубнил монотонно, так что слова слипались у него во рту, превращаясь в неразборчивое бормотание, заунывную молитву, которой не пожелало бы слушать ни одно божество… и зал, сперва жадно внимавший каждому слову, понемногу отвлекся.

Вельможи, не стесняясь, переговаривались между собой. Дамы обмахивались веерами и прикладывали к носу надушенные платочки. Иные неприкрыто строили глазки будущему королю, недвижимо, точно восточное изваяние, восседавшему в огромном кресле на отдельном возвышении в центре помоста.

Простолюдины же, до которых и без того не долетало почти ни единого слова и которым, в сущности, было глубоко наплевать на судьбу какого-то Валерия, о котором большинство и слыхом не слыхивали, пока он год назад не объявился из Хаурана, озирались с любопытством по сторонам и шушукались, восторгаясь роскошью королевских покоев.

А поглазеть и впрямь было на что.

Парадный зал королевского дворца, видевший величие сильных мира сего и их падение, был убран позднецветом и можжевеловыми гирляндами, окропленными медом и воском в честь Великого Митры. Мозаичные панно на стенах, искусно выложенные из искрящихся шаронских самоцветов сноровистыми руками безвестных мастеров, живописали бесчисленные картины пиров, охот, сражений, коронаций и венчаний.