Сотворение мира. Файл №416-f

Через несколько минут оттуда выйдет четырнадцатилетний мальчик и побежит на автобусную остановку. В автобусе он встретится с другим мальчиком, младше его на восемь месяцев. По дороге в школу они встречались в автобусе и раньше, но сегодня познакомятся, и выяснится, что оба страстно любят музыку. Il n'y a que deux especes de musique, la bonne et la mauvaise . Зовут мальчика, который сейчас предстанет вашему взору, Джеймс Пол Маккартни. Если сломать ему пальцы, выбить зубы или, не приведи Господь, нанести повреждения, несовместимые с жизнью, мир вокруг этих стен чуть-чуть изменится. Когда вы выйдете отсюда, все будет выглядеть по-прежнему, только не будет музыки «Битлз» как понятия. Только вы будете помнить их песни — если знаете их сейчас, конечно. «When I find myself in times of trouble mother Mary comes to me speaking words of wisdom, let it be» . Есть среди вас желающие чуть-чуть изменить мир?
      Вопрос был отнюдь не риторическим — безымянный конферансье-лектор ждал ответа, глядя в зал с вежливой и чуть ироничной улыбкой. Вернее, как мгновенье спустя понял Молдер, этот странный человек ждал, что ответа не последует, — вопрос был с подвохом. Собравшимся ничтоже сумняшеся предложили изменить прошлое. Зачем? И у кого достанет дури принять предложение?
      Один нашелся. Воздвигся в третьем ряду и переступил с ноги на ногу. Его движения сопровождались немелодичным звоном — будто слон ворочался в посудной лавке. Воздвигшийся, похоже, был скандинавом — еудя по баскетбольному росту и нечесаной копне белобрысых волос. И еще он был металлистом. Вот это уже практически наверняка — а кто еще по местной-то жаре станет щеголять в кожаной куртке системы «косуха», обвешанный с головы до ног цепями и прочими причиндалами? Исходя из столь тщательно соблюдаемого имиджа, логично было бы предположить, что где-нибудь в кустах у подножия горы спрятан навороченный «Харлей», содержащийся в неизмеримо большей чистоте, чем его хозяин.
      — Извините, — произнес скандинав, и по всему было видно, что это слово не входит в его активный -лексикон. — А что будет, если его того… похитить? Притащить сюда?
      — Согласен, это наиболее гуманный вид изменения реальности, хотя и absurdum in adjecto — все с той же ироничной улыбкой пояснил конферансье. — Что ж, там, в девятьсот пятьдесят первом году посчитают, что ребенок пропал без вести, а из этого храма выйдет одаренный юноша. Только не факт, что в изменившихся для него обстоятельствах он сможет сочинить именно те мелодии, которые написал, находясь, так сказать, в родной среде обитания, Ach mein lieber Augustin, Alles ist weg! .
      — О'кей. Я иду, — решительно сказал металлюга и повел широкими плечами.
      — Поторопитесь, — посоветовал конферансье, — до выхода мальчика из дома осталось меньше трех минут. Adhuc sub judice lis est .
      — Тебе не кажется, — прошептал Заборин на ухо Молдеру, — что все это здорово смахивает на представление театра абсурда? Ионеско отдыхает…
      Белобрысый гигант, у которого лишь на больших пальцах не было нанизано перстней, решительно двинулся к тому месту, где раньше была стена, а теперь открывался проход в прошлое. Но путь ему преградил Вячеслав Заборин.
      — Нет, — категорично сказал русский, — ты не пройдешь.
      — Это еще почему? — удивился скандинав.
      — Потому, что я не пущу. Потому что я не хочу терять друзей, которых люблю, а если ты выполнишь задуманное, они станут другими. Потому что я не хочу терять детство, в котором песни «Битлз» были словно глоток свободы, — он вдруг разволновался, что было на него вовсе не похоже, и перешел на родной язык: — Твою мать! Чтобы ты использовал мои грезы в своих сраных целях! Чтобы со своими долбаными металлистами испохабил священные мелодии! Да знаешь ли ты, как мне дорога память о чудом доставшемся, плохо вырезанном развороте из «Сержанта Пеппера», который висел у меня над кроватью?! Да я мальчишкой экономил на завтраках, чтобы за рубль сраный купить «Кругозор» с портретом кумира и парой плохо записанных треков! Да еще бегать по всему городу приходилось, то один киоск закрыт, то в другой еще не привезли, то в третьем все распродано…
      Молдер, конечно, из этой прочувствованной речи ничего не понял, но эмоциональный накал передался и ему.
      — Че-о?! — чисто конкретно возмутился белобрысый, удивленно вылупившись на какого-то вшивого интеллигента в галстуке, осмелившегося встать на его пути к изменению мира.
      Любитель «металла» был чуть ли не на голову выше Заборина и значительно шире в плечах. Видать, рядом с русским чувствовал он себя этаким гигантом и ни на секунду не сомневался, что справится с неожиданным противником одной левой. Молдер имел насчет этого другое мнение — по тому, как грамотно и аккуратно, будто на мягких тигриных лапах, двигается Заборин, у него создалось впечатление, что в своей российской спецслужбе коллега занимался не только кабинетной работой. Поэтому Молдер не стал сломя голову нестись на помощь. Просто на всякий случай встал и шагнул ближе, — мало ли что.
      До «металлиста», хоть и не сразу, но все же дошло, что уступать ему дорогу никто не собирается. Поэтому молодой человек гнусно хмыкнул и размахнулся правой рукой, увесистым кулачищем метя в живот русскому. Это был грязный удар — но цели он не достиг. Заборин плавно и будто бы с ленцой сместился вправо и чуть назад, перехватил ощетинившийся перстнями кулак скандинава и отправил противника в затяжной кувырок, сопровождавшийся впечатляющим грохотом амуниции.
      Кувыркаться позарившийся на чужой талант металлист не умел. Поэтому приземление у него вышло жестким, и желание подняться на ноги возникло отнюдь не сразу.
      Заборин отшагнул в сторону и встал так, чтобы видеть и проход в прошлое, и слабо ворочающегося на полу противника. Из ливерпульского дома тем временем вышел полненький мальчишка, совсем не похожий на собственные многочисленные фотографии в более старшем возрасте, и не спеша, потопал в сторону автобусной остановки.
      Русский бдительно дождался, пока юный Пол Маккартни, совершенно не подозревающий о своей грядущей судьбе, не скроется с глаз. Ни у поверженного скандинава (тот встал на четвереньки и вполголоса ругался на родном наречии), ни у кого-либо другого из присутствующих не возникло желания повторить попытку.
      Стена храма беззвучно вернулась на место. Впрочем, она могла бы и рухнуть с оглушительным грохотом — никто бы этого не заметил, потому что все собравшиеся разразились аплодисментами, предназначенными герою невидимого фронта, простому русскому парню по имени Вячеслав Заборин.
      Молдер никогда не считал для себя «Битлз» кумирами, но сейчас, от избытка чувств, протянул Заборину руку. Тот кивнул и пожал.
      Наконец, в храме вновь воцарилась тишина, и человек в просторных одеждах опять завладел всеобщим вниманием
      — Что ж, не получилось отнюдь не по нашей вине, Absit verbo invidia , — сказал ведущий этого странного шоу. — Но мы продолжим наше представление.
      Вашингтон, округ Колумбия. Эдгар-Гувер-Билдинг. Штаб-квартира ФБР
      — Агент Скалли, вы напрасно так беспокоитесь, — повторил заместитель директора Скиннер. — Агент Молдер отправился на отдых и не обязан ни перед кем отчитываться.
      Скиннер вдруг снял очки и стал тщательно их протирать. Пока он предавался этому занятию, понять, что у него на уме, было даже труднее, чем обычно. Но Скалли почудилось в его взгляде что-то похожее на иронию. Нет, не может быть. Скорее небо свалится на землю, чем начальство обреет чувство юмора.
      — Возможно, ваша тревога объясняется мотивами личного плана? — продолжал «Железный Винни», не отрываясь от полировки окуляров.
      — Хотите сказать, что я ревную? — въедливо уточнила Скалли.
      Скиннер не отреагировал, продолжая свое занятие.
      — Сэр, — стараясь говорить как можно спокойнее, снова начала Скалли. — Если я правильно поняла, срок внеочередного отпуска моего напарника истек сегодня утром. То есть к девяти он должен был появиться на работе…
      — Позвольте вам напомнить, что за агентом Мол-дером и раньше были замечены нарушения служебного распорядка, — невозмутимо перебил Скиннер.
      — Но он не отвечает на телефонные звонки! — в отчаянии сказала Скалли. — Дежурный администратор в отеле сказал мне, что ключи от номера Молдер не брал. «Одинокие стрелки» последний раз видели его без малого сутки назад. Либо его по-прежнему держат израильские спецслужбы…
      — Они утверждают, что отпустили его в субботу, около семи часов вечера по времени Тель-Авива, — снова перебил ее Скиннер. — И что его дальнейшая судьба их не интересует. Моссад также выразил готовность еще раз принести извинения, хотя я и не вижу в этом особого смысла… К тому же Молдер официально числится в отпуске, а не на задании.
      — А с этим лейтенантом, который вел дело, вы не разговаривали?
      — Пытался. Только это не лейтенант, а лейте-нантша. Таня Проттер. Ее в управлении Моссада тоже никто не видел с вечера субботы. Сегодня на работу она не явилась. Но все это абсолютно ничего не значит. Позвоните Молдеру еще раз, возможно, его телефон просто был выключен.
      Скалли без особой надежды выполнила распоряжение. «Абонент временно недоступен», — вновь услышала она в трубке.
 
      Израиль.
      Где-то между Тель-Авивом и Иерусалимом…
      Странная стена слева снова плавно скользнула вверх, и находившимся в таинственном чертоге открылась неширокая, мощенная брусчаткой улочка. Ярдах в ста дальше по улице угадывалась площадь, на которой бурлила пестрая толпа. Судя по одежде и архитектуре, действие происходило в Южной Европе в конце девятнадцатого века или в начале двадцатого. Цепь жандармов, или как их там называли, сдерживала толпу на площади — по всей видимости, освобождая место для проезда некоей важной персоны.
      — Итак, продолжаем, — провозгласил ведущий тоном экскурсовода. — Revenons a nos moutons , так сказать. Перед вами Сараево тысяча девятьсот четырнадцатого года, пятнадцатое июня по юлианскому календарю, или двадцать восьмого июня по григорианскому календарю, — как вам будет угодно. Через два часа сюда подъедет наследник австро-венгерского престола эрцгерцог Франц Фердинанд — это его уже давно ожидает ликующая толпа… И, сами понимаете, прозвучат два роковых выстрела члена террористической организации «Молодая Босния», изменившие судьбу мира двадцатого века. «Молодая Босния» выступала за освобождение Боснии и Герцеговины от австро-венгерской оккупации. Своего они, конечно, добились, но вряд ли в том виде, о котором мечтали… Accessio cedit principali . Ведущий выдержал эффектную паузу и продолжил: — Так вот, член «Молодой Боснии» Гаврило Принцип пройдет через несколько минут по этой вот неширокой безлюдной улочке. Вам, здесь присутствующим, предоставляется уникальная возможность изменить сам ход истории. Et voila (justement) comme on ecrit I'histoire , как любил повторять один прославленный философ. Не будет злосчастных выстрелов, поразивших наследника престола и его супругу, не будет Первой мировой войны. Германия не потерпит сокрушительного поражения и не будет унизительного Версальского договора. Соответственно, у немцев не возникнет и желания реванша, не придут к власти нацисты, и, сами понимаете, Вторая мировая война тоже окажется под вопросом. С другой стороны, если не случится злополучных выстрелов в Сараево и Россия не вступит в войну, то Российская империя будет развиваться экономически — у русских, как я понимаю, благополучный тринадцатый год стал притчей во языцех, — не наберут силы революционные настроения, и никаких грандиозных катаклизмов, что вы имели счастье наблюдать, не произойдет. Кто-нибудь остановит бойца «Молодой Боснии», и мир станет другим. Совсем другим. Когда вы выйдете отсюда, вы почти наверняка обнаружите, что никого из ваших друзей и родных попросту не существует в измененной реальности. Да и сами вы всерьез рискуете оказаться в новом мире на птичьих правах ходячих аномалий — пришельцев из другой истории, без роду, без племени в самом буквальном смысле этого слова, ведь и семейная жизнь ваших предков сложится иначе. Зато история двадцатого века не будет такой мрачной и кровопролитной. Есть желающие повернуть вспять колесо истории? Это вам не похитить маленького мальчика небогатых родителей, который впоследствии прославился всего лишь тем, что писал песенки. Здесь цель другая — предотвратить миллионы жертв, остановить потоки крови, которая еще не пролилась… Si vis pacem, para bellum .
      Воцарившаяся тишина давила на уши. Молдер понимал, что все происходящее тщательно спланировано, но не понимал конечной цели этого странного представления. К чему эти наглядные уроки? И зачем сидят вдали сцены девять старцев — изучают реакцию зрителей, что ли?
      Почти одновременно с мест поднялись двое, но первый был Вячеслав Заборин, и все взгляды устремились на него.
      — Я прекрасно понимаю, для чего устроена вся эта демонстрация, — начал Заборин. — Я сознаю, что у меня — или у любого, кто попытается что-либо сделать, — вряд ли что-нибудь получится. Возможно, вы просто остановите меня в последний момент, как я остановил молодого человека, — он кивнул на все еще не рискующего подняться с четверенек скандинава. — Но скорее всего, в мире просто не произойдет никаких изменений. Как ничего не менялось целые полтора месяца после смерти несчастного Франца Фердинанда, или как не изменилось после расстрела мексиканцами его дядюшки, эрцгерцога Максимилиана. В самом деле, парадокс; конфликт произошел между Австией и Сербией, войну объявила Германия Франции, а первой под раздачу попала Бельгия… Впрочем, — Заборин выдержал паузу, кивнул на окно в прошлое, — мне действительно интересно было бы посмотреть, изменится история двадцатого века, или же нет. В конце концов, это стало бы хорошей проверкой некоторых историософских теорий… Словом, наверное, я буду корить себя, если не воспользуюсь вашим любезным предложением.
      — Очень похвальные слова, юный друг! Dum vivimus, vivamus , — произнес человек в просторных одеяниях, и непонятно было, одобряет он поступок или насмехается. — Ну, а вас что подвигло предотвратить убийство эрцгерцога Франца Фердинанда? — повернулся он ко второму поднявшемуся добровольцу.
      Все посмотрели на мужчину лет тридцати с удивительно незапоминающимся, невыразительным лицом. Из таких получаются отличные шпионы, но чаще — страховые агенты, коммивояжеры и клерки.
      — Я никогда не кичился своими предками, в отличие от некоторых своих родственников… — начал невзрачный доброволец.
      — Правильно, — кивнул конферансье и добавил, словно желая вновь продемонстрировать свою образованность. — «Affecter le mepris de la naissance est un ridicule dans le parvenu et une lachete dans gentilhomme» .
      — …но по закону Австрийской Республики от тысяча девятьсот двадцатого года, — продолжал невзрачный, — я не имею права появляться на ее территории. Потому, что во мне течет одна шестнадцатая крови Габсбургов. И предотвратить убийство одного из членов семьи, хочу я этого или не хочу, — мой прямой долг чести, от которого я не имею права уклониться.
      «Надо же, в какое великосветское общество я попал», — подумал Молдер. Впрочем, с ним бывало и не такое.
      — Что ж, мне нечего вам возразить, — сказал конферансье потомку прославленного рода. — Caput atro carbone notatum . Можете попытаться сделать это вдвоем. Надеюсь, вы сработаетесь.
      — Я тоже пойду, — неожиданно встал еще один человек. — Объяснять причину своего решения не буду, но смею вас заверить, что она достаточно весома.
      Молдер пригляделся к третьему добровольцу и сразу узнал его — тот самой гипотетический террорист, явившийся иод ручку с замаскированной сотрудницей Моссада. Кстати, розового платья в зале что-то не было видно.
      Террорист присоединился к Заборину и его случайному товарищу.
      — У вас есть оружие? — спросил ведущий этого диковинного действа.
      — Я справлюсь и без него, — скупо процедил За-борин. — Но как это все будет выглядеть технически? Я имею в виду переход во времени? А также наше возвращение назад?
      В голосе русского прозвучали странные нотки. Молдер так и не понял, была ли это насмешка, и если была, то над кем — над собой, над организаторами странного действа или над общим пафосом ситуации?
      — Технически все будет выглядеть до безобразия просто, — охотно ответствовал ведущий. — Aequat causa affectum . Вы просто проходите через невидимую линию, отделяющую наш храм от прошлого. Когда пересечете — обернетесь и увидите нас, взирающих на ваш беспримерный подвиг. Но увидите только вы — никому из лсителей тогдашнего Сараево это будет недоступно. А затем точно так же вы вернетесь, со щитом или на щите.
      Потомок австрийских эрцгерцогов, выходец из уральской глубинки и человек, не пожелавший ни представиться, ни объяснить свои мотивы, подошли друг к другу и пожали руки. Пусть даже цели у них и были разные, но задача оставалась одна.
      — И как мы его узнаем, этого Гаврилу Принципа? — спросил австриец по происхождению, никогда не видевший своей родины.
      — Сердце подскажет. Alea jacta est . Он пройдет здесь ровно через одну минуту пятьдесят три секунды.
      Забории, не оглядываясь назад, решительно переступил черту, его случайные напарники двинулись следом. По залу пробежал шепоток — все-таки не каждый день у тебя на глазах совершаются путешествия во времени, многие просто считали это неосуществимым, фантазиями досужих писак. Хотя, в отличие от большинства, Молдер стопроцентно знал, что хронопутешествия вполне возможны.
      Вот странники во времени (точнее было бы назвать их посланцами, поскольку они имели вполне конкретную цель) вышли на середину улицы. Здесь все трое почти сразу же обернулись, чтобы убедиться в словах странного человека, пообещавшего, что они увидят храм и людей, внимательно за ними наблюдающих. Затем они перешли к дому напротив и встали там в ожидании. Потомок древнего рода достал пачку сигарет и зажигалку, Заборин что-то сказал ему, тот кивнул и убрал курево в карман пиджака.
      К ним тут же подошел уличный торговец каким-то мелким товаром с лотком на груди, но все трое так решительно покачали головами, что коробейник поспешил ретироваться.
      И в это мгновение последний из присоединившихся неожиданно развязал свой галстук, переложил что-то из пиджака в карман брюк, снял пиджак и бросил его вместе с галстуком под ноги. Затем, ни слова не; говоря, он резко развернулся и быстрым шагом пошел в сторону площади, где огромная толпа поджидала проезда эрцгерцога. Заборин что-то крикнул ему в спину, но человек не отреагировал. Потомок Габсбургов бросился за ним, догнал и положил руку на плечо. Тот сбросил руку и бегом пустился к площади. Австриец остался беспомощно стоять на месте, растерянно переводя взгляд с беглеца на Заборина, который так и не двинулся с места, и на выход в современность, видимый только ему и двум его спутникам.
      И тут случилось нечто совершенно непредсказуемое. На голову быстро двигавшегося к площади спутника Тани Проттер внезапно рухнул балкон третьего этажа. Небольшой, но добротный балкончик, с мраморными или гипсовыми перильцами. Впрочем, жертве это было уже без разницы — первым же увесистым обломком беглеца ударило по затылку, он упал ничком и затих.
      — Как вы видите, прошлое сопротивляется инородному телу, — бесстрастно прокомментировал происходящее человек в просторных одеждах. — Alia tempora, alia mores .
      Захлопали ставни окон, на шум поспешно подтянулись несколько человек с площади — зеваки одинаковы во все времена и во всех странах, так что среди собравшихся по случаю приезда эрцгерцога нашлись и такие, кто рискнул пропустить приезд именитой особы из любопытства посмотреть, кого это там придавило за углом?
      Потомок Габсбургов бросился было помогать вытаскивать пострадавшего из-под обломков (хотя тому вряд ли уже требовалась помощь), но спохватился и повернулся к оставшемуся спутнику, А Забо-рин уже спешил навстречу троим молодым людям, решительно шагающим к площади. Все трое были одеты в одинаковую одежду — по всей видимости, гимназическую или студенческую форму.
      Молдер подался вперед. Трое! Не один! А вдруг это совсем не те? Как выяснить, кто из них кто? Он вспомнил, что Гаврило Принцип был сербом, но на каком же языке собирается с ними говорить Заборин?
      Но Заборин уже что-то говорил: сперва на английском, потом на довольно сносном немецком. Австриец, видимо, решил, что рискует опоздать к участию в ломке историй, и бестолковой, женской трусцой подбежал к русскому.
      Это он сделал зря. Студиозусы и без того нервничали. Неизвестно, за кого они приняли Заборина в его, мягко говоря, не соответствующем тогдашней моде костюме, но увидев, что на помощь странному типу спешит еще один такой же, юнцы откровенно запаниковали. А тут еще австриец в простодушном желании помочь что-то брякнул, Заборин машинально обернулся на голос — и в этот момент один из студентов сделал резкое движение правой рукой.
      Видно было все прекрасно, различались далее мельчайшие детали. Молдер сперва увидел, как побледнел русский, и только потом, когда Забории, покачнулся и привалился к стене, разглядел у него в боку светлую костяную рукоять ножа.
      Между тем юнцы в форме побледнели не меньше своей жертвы, но быстро пришли в себя. Теперь они действовали скоро и решительно — людям, все равно оказавшимся вне закона, отступать уже было некуда. Потомок Габсбургов и рта не успел открыть, как второй студент выхватил из-за пазухи допотопный пистолет и выстрелил ему прямо в лицо.
      Откуда-то от площади раздалась резкая трель свистка. Трое террористов быстро развернулись и бросились наутек. Потомок Габсбургов распростерся на мостовой, жизнь однозначно покинула его. Рядом с ним, привалившись спиной к стене, стоял Заборин.
      Молдер не стал дожидаться, пока на место происшествия подоспеют жандармы. Перешагнуть границу между настоящим и прошлым оказалось просто — он даже ничего не почувствовал. Он спешил. Оттолкнув какого-то прохожего в мышастом сюртуке, Молдер подбежал к Заборину, подставил плечо, чтобы тот мог на него опереться, как давеча Фазнер, и, почти взвалив раненого на спину, поковылял с ним обратно, в полутьму святилища.
      Хорошо, что улочка была действительно узкая и Молдер подоспел как раз вовремя — жандармы и десятки любопытных спешили к месту нового происшествия. И никто поначалу не обратил внимания, что человек в странных одеяниях… — позвольте, но он уже одет по моде начала двадцатого столетия: фрак, цилиндр, тросточка — подобрал пиджак и галстук первого погибшего и, зацепив тросточкой безжизненное тело потомка Габсбургов, волочет его в храм, причем без видимых физических усилий.
      Стена закрылась, едва Молдер и Заборин переступили невидимую черту. Тем не менее, странный хозяин вечера уже успел затащить внутрь тело с вещественными доказательствами того, что в Сараево побывали гости из будущего. Молдер вдруг представил себе лица жандармов и зевак, которые видели, как он с Забориным входил прямо в. стену, и не смог сдержать нервной ухмылки.
      Он помог Заборину добраться до— тумбы, усадил и попытался отдышаться.
      — Как ты? — спросил Молдер, немного восстановив дыхание. — Серьезно зацепило?
      Заборин, все еще бледный до синевы, хотел ответить, но тут что-то со стуком упало рядом с ним на каменные плиты пола. Молдер нагнулся и подобрал нож — должно быть, самодельный, с широким лезвием и кровостоком. Только тут он заметил, что от стены святилища за ними не тянется кровавого следа.
      — Как рана? — снова спросил он и крикнул на весь храм: — Эй! Врачи есть?
      — Погоди, — негромко перебил его Заборин. — Врача пока можно не звать.
      — Что?!
      — Странно, рана словно затянулась. Болит заметно, но терпеть можно, — пояснил Заборин, осторожно ощупывая пострадавший бок. — Можно сказать, легко отделался.
      Пришлось согласиться, что — да, легко. Должно быть, полученные в прошлом раны заживают ускоренно — иначе вокруг тумбйт Заборина уже растеклась бы кровавая лужа, а сам бы он потерял сознание от потери крови. У Молдера отлегло от сердца.
      — Вот, держи, сувенир из прошлого на память, — он протянул русскому нож. Думаю, нас отсюда не выпустят, пока все не закончится…
      — Я тоже так считаю, потерплю. Но зачем ты… Их оборвал голос хозяина вечера:
      — Самое обидное, — громко произнес ведущий чудного действа, который не счел нужным сменить одежду и теперь красовался в щегольском фраке начала века, — что эти трое студентов были всего-навсего группой прикрытия. А Гаврило Принцип беспрепятственно прошел к месту своего будущего подвига.
      Animus meminisse hortet . Есть желающие повторить попытку его устранить? Нет желающих. Хотя вы можете сказать нам — и по просьбе любого из присутствующих мы откроем выход в любую точку времени и пространства за последние восемьсот лет. Увы, наши силы не безграничны. Если хотите, можете попробовать задушить в колыбели Наполеона. Или Гитлера. Или даже Чингисхана — только намекните. Но вы все уже поняли, что прошлое изменить нельзя. Оно уже состоялось, и нам остается принимать его таким, какое оно есть. Ad impossibilia nemo tenetur .
      Да, в зале все это понимали — пример был более чем красноречивый.
      — Но отнюдь не для того, чтобы сообщить вам столь банальную истину, мы с таким трудом собрали вас всех здесь. Прошлое изменить нельзя, это даже не теорема, а аксиома. А вот будущее — можно. И оно в ваших руках, как бы пошло это ни прозвучало. Ceterum censeo, Carthaginem esse delendam .
 
      Тель-Авив.
      Израиль.
      Отель «Моонлав»
      Дайана Фоули ходила по гостиничному номеру, время от времени сердито поглядывая на телефон.
      Человек, сидевший в кресле в углу, достал пачку «Morley», сорвал упаковку и вынул сигарету,
      — Я думаю, что никто не позвонит, — сказал он. — Миссия провалилась. Это была чья-то шутка.
      — Но почему тогда на съезде оказался Молдер? — нервно спросила Дайана. — И куда он пропал? Между прочим, сегодня вечером в отель не явилось еще десятка два участников съезда. И нет их до сих пор,
      — Ты переписала их имена?
      — И имена, и места жительства… Но если оправдаются ваши худшие подозрения — большая часть из них наверняка окажутся фальшивыми.
      — Ложная информация — тоже информация, — философски ответил человек в кресле, поднося зажигалку к сигарете.
 
      Израиль.
      Между Тель-Авивом и Иерусалимом,..
      Хозяин вечера прошелся по ярко освещенной сцене, на заднем плане которой, словно декорации, так и сидели девять неподвижных старцев. Затем он взмахнул рукой:
      — Смотрите!
      Правая стена поднялась так же, как до этого поднималась левая. Все присутствующие развернулись на своих тумбах в ту сторону.
      Перед ними оказалось звездное небо. Не то, которое можно увидеть ясной ночью, а то, которое видно лишь из космоса.
      — Увы, это один из вариантов будущего нашей планеты. Ее просто нет, сверхмощный взрыв разнес Землю на пояс астероидов, вроде того, что кружится между Марсом и Юпитером. Chaque defaut a sa qualite et chaque qualite a son defaut . По этому сценарию через двести пятьдесят два года Земля исчезнет как небесное тело. Но это, как вы сами понимаете, самый крайний случай. Могу показать вам и другие возможные варианты будущего.
      Он выдержал театральную паузу, предоставив гостям время осмыслить сказанное и полюбоваться пустым космическим пространством на месте некогда цветущей планеты.
      — Для наглядности, мы вам покажем разные варианты из разных точек земного шара. Но время будет одно — двести пятьдесят два года спустя, то есть в семь тысяч сорок шестом году от сотворения мира, в пять тысяч двести четвертом от всемирного потопа, в четыре тысячи двести шестьдесят втором от рождения Авраама, в три тысячи семьсот пятьдесят седьмом от исхода израильтян из Египта, в три тысячи семьсот пятьдесят седьмом году от коронования царя Давида, в две тысячи девятьсот девяносто девятом от основания города Рима, в две тысячи двести сорок седьмом году от Рождества Христова, в тысяча шестьсот двадцать седьмом году по мусульманскому летоисчислению и четыреста пятьдесят четвертом по Революционному календарю. Надеюсь, я достаточно точно определил дату грядущих событий?
      Стена опустилась, лишив их зрелища, впечатляющего не столько своим видом, сколько содержанием. Через несколько мгновений она поднялась снова.
      — Чтобы сгладить ваше мрачное впечатление, сначала я покажу полную противоположность только что увиденой картине — индустриальный, высокотехнологичный мир, где земляне вышли в большой космос и где царит относительное социальное благополучие. Правда, это тоже не далось без войн и потрясений, но это лучший вариант из всех возможных. Concordia discors , так сказать.
      Через мгновение зрителям открылась панорама грандиозного города, увиденного с высоты птичьего полета. Город нельзя было не узнать по огромной статуе Свободы, однако даже для коренного ньюйоркца он выглядел странно, коренным образом изменившись за два с половиной века. В частности, Молдер не заметил нынешней гордости нации — двух небоскребов Международного Торгового Центра. Видимо, их таки снесли за старостью, хотя, казалось бы, строили на века. Над городом сновали необычного вида летательные приспособления — появись такие в наше время, вот обрадовались бы рядовые участники всемирного съезда уфологов! И как завершающий штрих к этой поистине воодушевляющей картине — ярко-голубое небо и пролетающая над Гудзоном стая журавлей…
      Честно говоря, Молдеру, стало чуть грустно, когда стена опустилась.
      Опустилась, чтобы почти сразу подняться вновь.
      Есть такой старый и широко распространенный в силовых ведомствах прием — добрый и злой следователь. Работа на контрастах иногда дает крайне неожиданные результаты. И, похоже, таинственные режиссеры удивительного представления прекрасно это понимали: теперь над бескрайним океанским простором стянулись грозовые тучи, а из воды торчала легко узнаваемая рука статуи с зажатым факелом, которая в предыдущем видении осеняла процветающий город. Комментарии были, как говорится, излишни. Ведущий вечера ни слова и не произнес.