Запах крови.
      Этого не могло быть. Никак не могло!
      По мраморной лестнице, покрытой ковром, сбегал со второго этажа алый ручеек. Внизу натекла уже изрядная лужа.
      Волосы зашевелились на голове доктора Франклина.
      Но этого же не могло быть!
      Медленно, стараясь не поскользнуться в натеках, он пошел на второй этаж. Руки чуть тряслись. Он ничего не понимал.
      Кровью пахло из ванной.
      На огромном зеркале, занимавшем всю противоположную двери стену ванной, было чем-то красным написано по-латински: «Суета сует».
      Это уже не лезло ни в какие ворота.
      Кто-то, может, и принял бы это красное за загустевшую, свернувшуюся кровь… но не он. Не хирург со стажем бог весть в сколько лет!
      Вот именно. Бог.
      Ванна была до краев полна темно-красной густой жидкостью. Бред. Она пахла кровью, и к ней действительно была примешана какая-то толика крови… кажется, птичьей, куриной, похоже… но что за дешевый цирк!
      Чисто рефлекторно доктор Франклин сунулся рукой к гладкой, лаково отсверкивающей в электрическом свете поверхности багровой жижи — и в тот же миг на ней вздулся ему навстречу жидкий горб и лопнул, взорвавшись изнутри. Вся перемазанная дрянью, в которую ей зачем-то вздумалось окунуться, сестра Уэйт, хрипло хватая воздух ртом, с кинжалом в руке кинулась на доктора Франклина.
      Это оказалось очень глупо. Конечно, был какой-то элемент неожиданности в ее появлении, и она, похоже, только на него и рассчитывала — больше рассчитывать было не на что-то, как она решила дожидаться появления доктора Франклина, сделало ее теперь донельзя уязвимой, потому что ей было не до драки — она едва дышала, пробыв без воздуха не меньше минуты.
      Доктор Франклин в последний миг успел перехватить ее руку с летящим к его груди кинжалом.
      Женщина хрипло закричала — заклекотала, скорее, вопя от ярости и одновременно пытаясь отдышаться. Надо признать, она была опасна. Исступление придало ей какие-то нечеловеческие силы. Несколько мгновений острие кинжала сверкающим жалом трепетало и балансировало в каком-то дюйме от горла доктора Франклина.
      Потом хирург сумел оглушить дипломированную медсестру.
      На дрожащих ногах, хрипло дыша, поднялся. Поединок длился всего лишь минуты три — но сил съел, как хорошая операция. Вымазанная в жиже медсестра, уродливо рас-
      кинувшись, лежала на полу. Глупая женщина так ничего и не поняла, вероятно. Кинжал… подумать только, кинжал. Пусть даже заговоренный!
      Доктор Франклин перевел дух и поднял трубку телефона.
      Медсестра Уэйт шевельнулась. Со стоном согнула ногу.
      — Вы позвонили по номеру девять-один-один. Это линия срочных сообщений. Не вешайте, пожалуйста, трубку…
      — Я и не собираюсь, — несколько сварливо из-за пережитого потрясения сказал доктор Франклин. — На меня совершено нападение.
      …Через какую-то четверть часа все перед особняком маститого врача изменилось. Уютная тишина уединения превратилась в надсадное ритмичное подвывание полицейских сирен и сирен «скорой помощи». Площадку перед домом загромоздили стремглав подъехавшие машины. Пульсирующий алый свет мигалок, напоминавший кровь, то и дело взрывал ночь.
      Малдер и Скалли успели в последний момент.
      Выйдя из машины, они один за другим проскочили узостью между полицейским
      фургоном и передвижной амбулаторией, душераздирающе полыхавшими своими вспышками, и как раз теперь навстречу им двоедюжих ребят проволокли за руки жутко вымазанную чем-то бурым и липким, отчаянно Сопротивляющуюсясестру Уэйт. Она хрипло кричала:
      — Вы не понимаете, что творите! Пустите меня! Пустите, это не я!
      Сквозь слипшиеся на глазах волосы она все же узнала Малдера и Скалли. Рванулась к ним. Безуспешно. Ей оставалось только кричать.
      — Скажите им! Они не понимают! Они ничего не понимают! Я хочу поговорить! Я пыталась остановить все это, но оно слишком могущественно! Я не смогла! Но это не я!
      И тут она захлебнулась криком.
      Ее скорчило. Глаза ее полезли из орбит. Она начала давиться кровью. Теперь это была настоящая кровь.
      Скалли с ужасом увидела, как в кровавом, нервно мигающем свете изо рта сестры Уэйт полез металл. Острый, тонкий металл… Булавка… еще одна… еще три… Сестра Уэйт, пытаясь сплюнуть и не в силах это сделать, ибо булавки словно плодились у нее в гортани, зашаталась и упала на колени, и полицейские, ожидавшие чего угодно, кроме этого, не сумели ее удержать вовремя.
      — Быстрее медиков сюда! — закричала Скалли.
      Откуда-то уже толкали гремящую колесами по асфальту медицинскую каталку.
      — Она наглоталась булавок! У нее внутреннее кровотечение! В операционную скорее!
      Скалли могла бы и не кричать. Все делалось само собой. Но сестра Уэйт, продолжая давиться, нечленораздельно завывая и хрипя, корчилась на мостовой.
      — Я поеду с ней, — едва слышно в царящем кругом безумии проговорила Скалли, тронув Малдера за локоть.
      — Поезжай, — ответил Малдер.
      Когда сестру Уэйт втащили в амбулаторную машину, и Скалли запрыгнула в ее ослепительно освещенную, стерильно сверкающую глубину, и двери захлопнулись, и машина, свирепо завизжав тормозами, рванула с места, — Малдер нагнулся. Вокруг суетились еще какие-то люди — полиция, наверное, — и продолжала рвать ночь на красные лоскутья полицейская мигалка… а он стоял неподвижно и смотрел на асфальт.
      Он насчитал сорок восемь окровавленных булавок.
      Это только на асфальте.
      Сколько же их было в дипломированной медсестре?
      …Доктор Франклин неловко лежал на диване на втором этаже своего особняка, и доктор Шеннон, чьи узкие яркие губы сейчас совсем не складывались в обычную высокомерную мину, лечила ему ссадину на лбу.
      — Спасибо, — проговорил доктор Франклин, когда доктор Шеннон закончила. Это… да. Собственно, ты же понимаешь, я мог бы и сам, но… у меня до сих пор немного трясутся руки.
      — Ты великолепно держишься, Джек, — с неподдельным восхищением сказала доктор Шеннон. — Если бы я была на твоем месте, я бы вообще до сих вся тряслась.
      — Ну что ты… — сказал доктор Франклин и дотронулся кончиками пальцев до тыльной стороны кисти доктора Шеннон.
      Они помолчали. Доктор Франклин закинул одну руку за голову и вытянулся, уставившись в потолок. Доктор Шеннон нерешительно сидела на стуле возле его ложа. Ей не хотелось уходить.
      — Самое главное, — произнес доктор Франклин задумчиво, — это то, что теперь все закончилось.
      — Слава богу… — пробормотала доктор Шеннон, и доктор Франклин чуть удивленно, чуть насмешливо покосился на нее. — Это был такой кошмар… Слава богу.
      Никогда не подозревал в тебе такой набожности.
      — Я и сама не подозревала. Ведь она могла тебя зарезать, Джек.
      — Н-ну… — неопределенно ответил доктор Франклин. В его голосе отчетливо звучало сомнение.
      В дверь осторожно постучали.
      — Да, войдите, — сказал доктор Франклин, недоумевая, кого еще могло принести. И тут же усмехнулся, завидев Малдера: «Ну, конечно».
      — Доктор Франклин?
      — Агент Малдер…
      — Лежите, лежите. Я просто зашел узнать, все ли с вами в порядке.
      — Я О’кэй.
      — Доктор Франклин всегда О’кэй, — сказала доктор Шеннон от души.
      Доктор Франклин улыбнулся.
      — Я очень рад, — проговорил Малдер и ободряюще улыбнулся хирургу. У меня такое впечатление, что вас здорово побили.
      — Похоже на то, — ответил тот.
      — Хорошо, что есть эстетическая хирургия. Наверное, нет ничего, чего не могла бы поправить маленькая пластическая операция.
      Доктор Франклин внимательно и с каким-то внутренним вопросом поглядел наМалдера. Словно пытался что-то понять, уяснить для себя о стоящем напротив него агенте. Хотел сказать что-то — но смолчал.
      — Эта сумасшедшая запросто могла его зарезать, — сказала доктор Шеннон.
      Малдер покивал, думая о чем-то своем.
      — Скажите, доктор Франклин… У вас нет каких-то соображений… вы не представляете, почему сестра Уэйт напала на вас?
      Хирург поразмыслил.
      — Ну, во-первых, я заявил о своих подозрениях относительно нее…
      Малдер, не дослушав окончания фразы, покачал головой.
      — Она не могла об этом знать. А как она попала к вам в дом, вы полагаете?
      — Ничего не полагаю, — несколько раздраженно ответил доктор Франклин. Он очень точно владел собой: по его интонации было видно, что он продолжает старательно сохранять приветливость, но это дается ему с большим трудом, и присутствие здесь и сейчас назойливого агентаФБР совершенно неуместно. Малдер все прекрасно понял.
      — Вы знали, что сестра Уэйт практикует черную магию? — как ни в чем не бывало спросил он.
      — Силы небесные, ну откуда мне об этом знать? Первый раз слышу… Стало быть, она давно уже сошла с ума, да?
      — Пока не знаю, — ответил Малдер.
      — То есть, вы хотите сказать, — подала голос доктор Шеннон, — что это именно она ответственна за все сегодняшние ужасы?
      Малдер молчал.
      — Да и не только сегодняшние, — спохватилась доктор Шеннон. — Если вспомнить о событиях десятилетней давности, о которых рассказал сегодня Джек… запнулась. — Вы серьезно так думаете?
      Малдер поглядел ей в глаза и тихо ответил:
      — Я думаю, что нам еще много надо выяснить.
      Возникла неловкая пауза. Доктор Шеннон принялась старательно смотреть в стену.
      — Простите меня, пожалуйста, — проговорил доктор Франклин совсем больным голосом, — но нынешний день, да еще с таким вечером — это для меня слишком. Мне нужно немного отдохнуть.
      — Да, конечно, простите, — сказал Малдер и двинулся к двери.
      — Я думаю, медленно проговорила доктор Шеннон, когда они остались с доктором Франклином одни, — все мы хотим немного отдохнуть. А потом вернуться к работе и забыть все это. Снова… снова — просто работать. Спокойной ночи, Джек.
      — Спокойной ночи, ответил доктор Франклин и улыбнулся ей на прощание.
      Когда она вышла, его улыбка стала еще шире.
 
       Региональное управление ФБР
       Чикаго, Иллинойс
 
      Время на стоящих возле раскинувшейся на столе толстенной «Энциклопедии колдовства и демонологии» часах неуловимым движением перелетело на 3.40 пополуночи. Малдер устало потер виски, зевнул. И в этот момент в дверь постучали. Потом прозвучало:
      — Малдер, это я.
      Как будто сейчас сюда мог прийти кто-то еще!
      — Заходи, Скалли, — зевая на редкость бестактно, но затем с каким-то странным чувством сопричастности, даже братства, сказал: — Господи, какой у тебя усталый вид.
      — Что, серьезно? с поразительным равнодушием произнесла Скалли. Ну… для меня отдых еще возможен… Я только что из больницы, Малдер. Наша подозреваемая непонятно в чем Ребекка Уэйт умерла двадцать минут назад.
      Малдер снова потер виски.
      — Причина смерти?
      — Большая потеря крови из-за множественных внутренних повреждений и кровотечений, вызванных проглоченными острыми предметами.
      — Сколько врачи насчитали… предметов?
      Скалли качнула головой.
      — Понятия не имею. Не уверена даже, что их считали. Там целый швейный набор.
      — А я посчитал то, что она успела срыгнуть и сплюнуть. Только на асфальте осталось почти что полсотни.
      — Уму непостижимо…
      — Ты когда-нибудь видела что-то подобное?
      Скалли неторопливо прошлась по кабинету.
      — Как тебе сказать… Вообще-то, — задумчиво начала она, — когда я училась в медицинском колледже, я видела довольно много странного. Есть, например, психическое расстройство, которое как раз заключается в том, что больной испытывает непреодолимую тягу к глотанию непищевых объектов. Тут подойдет глина, камни… Похоже, правда?
      — Непохоже, Скалли, покачал головой Малдер. — Ты уж прости. Совсем непохоже. Сколько иголок человек может впихнуть в себя прежде, чем ему… расхочется пихать больше? И сколько он может после этого жить? А ведь она не просто жила — она дралась и, сколько я могу судить, неплохо отделала нашего патриарха эстетической хирургии… Если бы в ней каким-то образом оказалось столько железа еще до появления доктора Франклина в доме, она просто умерла бы прямо там же, давным-давно. А во время драки ей глотать иголки и булавки было уже некогда… Да и где бы она их взяла? Ты вот, попав в чужой дом, сможешь отыскать не одну, не две, а разом сотню-другую иголок, чтобы ими как следует закусить?
      — Малдер, я поняла. Ситуация и впрямь абсурдная. Но к чему ты клонишь?
      — Я думаю, — таинственно сообщил Малдер, — что это элеотриофигия.
      — Ч-что? — с невольной брезгливостью переспросила Скалли.
      — Самопроизвольное отрыгивание посторонних инородных предметов.
      «Откуда он только слов таких нахватался? — подумала Скалли. — Эле… элео… гадость какая».
      — И что это такое?
      — Подобные симптомы характерны для одержимых дьяволом.
      — А, ну конечно. Как я сразу не поняла. Малдер, мы сегодня очень устали и перенервничали, давай продолжим с утра. У меня может не хватить самообладания, если ты начнешь мне рассказывать про чертей и ведьм.
      — Ну ты же вместе со мной была в доме сестры Уэйт!
      — Я не собираюсь отрицать то, что эта женщина практиковала ведьминские ритуалы. Но между человеком, который верит в дьявола, и реальным существованием дьявола — огромная дистанция ,ты не находишь?
      — Понимаешь, Скалли, известна масса случаев, когда люди отрыгивали всякую мерзость, от бильярдных шаров до мясницких ножей, и этому не удавалось подобрать никакого разумного объяснения. Ни разу. Они не глотали этого. Им негде было это взять, или они были на глазах у других людей достаточно долго перед срыгиванием, чтобы свидетели могли с уверенностью заявлять: не было… все эти вещи попадали к ним внутрь сами. За секунду, за две, за три до срыгивания. Если кому-то удавалось срыгнуть… Представь только, каково приходится человеку, которого рвет мясницкими ножами?
      — Откуда ты все это взял? — смирившись в который раз, устало сказала Скалли и опустилась в кресло. Ее уже ноги не держали.
      Малдер любовно провел ладонью по распластавшемуся, словно туша, фолианту.
      — «Энциклопедия колдовства и демонологии», — проговорил он, словно похваляясь ребенком, сдавшим на «отлично» все экзамены, — самое полное издание.
      — И откуда у тебя это потрясающее, это замечательное и уникальное издание?
      Малдер поглядел на нее с уважительным изумлением.
      — А говоришь, ничего в этом не понимаешь… — пробормотал он. — ты все совершенно точно охарактеризовала. Эта книга была в доме Ребекки Уэйт. И судя по ее виду, она не стояла на полке мертвым грузом. А еще я взял у нее вот это… Малдер поднялся, сделал несколько шагов к стеллажам, громоздящимся у стен, и выдернул из кипы каких-то бумаг, буклетов, журналов большой календарь. Словно поднос с неслыханными яствами, он обеими руками понес его к Скалли. Он был открыт на апреле.
      — Очень интересно, — ровным голосом произнесла Скалли.
      — Но это действительно интересно! — Малдер ткнул пальцем в день 30 апреля. — Видишь, помечено? Это Рудмас, весенний шабаш.
      — Что?
      — Весенний шабаш ведьм. Всего их четыре… это весенний. Называется, как видишь, Рудмас. Я прежде не знал этого слова.
      — Ты сильно обогатился знаниями…
      — И, между прочим, тридцатое апреляэто день рождения бедняги, которого доктор Ллойд недавно распилил пополам.
      Скалли помолчала. Усталость ее стремительно отступала.
      — Ты уверен?
      — Да. Я заново просмотрел медицинские карты после того, как обнаружил этот календарь. Пока ты была в больнице…
      — Ты возвращался в Гринвудский центр?
      — Еще бы!
      — Ну, тогда я слушаю! Давай дальше. Я же чувствую, у тебя еще немало в запасе…
      — Это правда, Скалли. Вот смотри июль. Тридцать первое. Видишь отметку? Это Ламмас, летний шабаш. День рождения миссис Трэвор.
      — Невероятно… ты думаешь, она выбирала свои жертвы по дням рождения?
      — Нет, — Малдер внезапно погас. Отложил календарь. — Она… — повторил он вслед за Скалли. — Она… Все совсем не так. Ты же видела, Скалли. Дни шабашей, дни рождений жертв… помечены звездочками.
      — Я думала, так и полагается…
      — Ты действительно очень устала;
      Он снопа пододвинул к ней календарь. И тогда Скалли увидела: звездочки были нарисованы на днях шабашей от руки.
      — Это она рисовала? — почему-то понизив голос, почти шепотом произнесла она. — Зачем?
      — Я же говорил: пентаграмма — это охранительный символ. Средство защиты. Помнишь, что она кричала там, у машин? Я думаю, Скалли, что умершая только что медсестра Уэйт пыталась спасти этих своих пациентов. Я думаю, она знала, что им грозит какая-то опасность.
      — И потому напала на доктора Франклина? Не вяжется, Малдер.
      Он внимательно посмотрел на напарницу.
      — Ты думаешь? Скалли задохнулась.
      — Неужели ты хочешь сказать…
      — Я хочу сказать, что она знала про него кое-что. Я хочу сказать, нам пора наконец выяснить, что именно она про него знала. По крайней мере, прежде чем он вернется к работе.
 
       Отделение эстетической хирургии
       Гринвудский мемориальный госпиталь
       Чикаго, Иллинойс
 
      Была когда-то песенка годах, наверное, еще впятидесятых, и сумеречные временамаккартизма: «Утро начинается с рассвета…»
      Только у бездельников и у бездомных утро начинается с рассвета. У нормальных людей утро начинается с прикидок относительно рабочего графика на текущий день.
      Но порой возникают в жизни полосы, когда попробуй-ка, прикинь. Вторгаются все, кому не лень. И хоть бы польза какая-то была от их вторжений!
      Доктор Хансен, досадливо хмурясь, вошел в ординаторскую. Там уже был один человек — и, пожалуй, памятуя о вчерашнем, как раз этого человека доктор Хансен менее всего рассчитывал увидеть здесь в столь ранний час. Но именно доктор Франклин, так пострадавший вчера, заступил на свой пост раньше всех. Это было поразительно. Доктор Хансен был уверен, что, пользуясь случаем, коллега на законном основании, по совершенно уважительной причине проспит дома не менее, чем до полудня.
      — Привет.
      — Привет. Ты в порядке? Я О’кэй.
      — Собираешься работать спозаранку? Доктор Франклин, чуть улыбнувшись, посмотрел на коллегу через плечо.
      — Нам надлежит вести себя как ни в чем не бывало. Именно такое указание дала вчера доктор Шеннон, и я с ней полностью согласен.
      — У тебя железные нервы… О! Легка на помине.
      Вошла доктор Шеннон. Глаза ее метали молнии.
      — Только что поступил очень неприятный звонок.
      — Что еще? — с кислой миной спросил доктор Хансен.
      — Опять из ФБР. Они задавали вопросы о днях рождения наших сегодняшних пациентов… и не только сегодняшних. Обещали перезвонить через десять минут. И с утра пораньше уже едут сюда.
      — А при чем тут дни рождения пациентов?
      — Понятия не имею.
      Доктор Франклин молча, неторопливонатягивал на голову тугую белую шапочку, прикрывавшую волосы во время операций.
      — Честно говоря, после вчерашнего я думал, что все кончилось, — вздохнул доктор Хансен.
      — Как видишь, нет, бросила доктор Шеннон и вышла.
      — Ну, что за жизнь, — философски заметил доктор Хансен, без спешки переодеваясь. — Стоит только начать какое-то хорошее дело — и тут же обязательно находится кто-то, кто принимается изо всех сил ставить тебе палки в колеса.
      — Бедные всегда ненавидели богатых, — пожал плечами доктор Франклин. Больные всегда ненавидели здоровых. Дураки всегда ненавидели умных. Уроды всегда ненавидели красивых и сильных… так создан мир. Надо принимать его таким, каков он есть — и делать выводы. И действовать соответственно.
      — Я не понимаю, почему человек стал таким консервативным. Как будто нам есть, что хранить.
      — Кому-то, наверное, и впрямь есть.
      Доктор Хансен подошел к коллеге, положил ему руку на плечо и внимательно пригляделся к его лицу, к его ссадинам и синякам.
      — Джек, мне не нравится твой голос. И твоя физиономия мне тоже не нравится. Что с тобой?
      Доктор Франклин спокойно выдержал его взгляд.
      — Просто не выспался.
      Доктор Хансен убрал руку с плеча док-гора Франклина.
      — Ну, еще бы… пробормотал он. Как ты мог вчера выспаться.
      — А так со мной все в порядке. Доктор Хансен поджал губы в нерешительности. Потом твердо сказал:
      — Я буду делать твою операцию, Джек. Свою отложу на полчаса… Ничего не случится. А ты сейчас пойдешь домой и как следует отдохнешь. Да?
      — Я же сказал — все в порядке.
      — А ты посмотри на себя в зеркало. Ты выглядишь, будто только что из преисподней.
      Доктор Франклин чуть вздрогнул. И сразу же улыбнулся. Доктору Хансену его улыбка показалась несколько принужденной.
      — Спасибо за заботу.
      — О! Не пойми меня превратно .Я не собираюсь заниматься благотворительностью .Просто нам сейчас непозволительно совершать новые ошибки, понимаешь? Эти едут сюда… а на тебе действительно лица нет. Дрогнет рука… что тогда?
      Доктор Франклин помедлил, потом улыбнулся еще раз и снял шапочку с головы.
      …Малдер вел машину так быстро, как только позволяла утренняя насыщенность трассы. Зеленая зона Гринвудского центра — сейчас, по осени, скорее рыжая и бурая уже курчавилась за рядами частных одноэтажных домиков окраины.
      Скалли спрятала телефон.
      — Они сказали, что доктор Франклин уже ушел с работы. А еще… она запнулась.
      — Что?
      — Один из первых пациентов сегодня… он уже чуть ли не на столе… Его день рождения приходится на одну из помеченных дат.
      Скалли не смогла выговорить «шабашей» — все в ней протестовало. Язык не повернулся. Это по-прежнему казалось ей такой невыносимой, претенциозной и дремучей чушью…
      — Худо, — сказал Малдер. Корпуса центра стремительно приближались.
      …— Скажите… а с доктором Франклином что, что-то стряслось?
      Доктор Хансен неприязненно обернулся на лежащую на операционном столе женщину и вновь повернулся к своему столику, выбирая инструменты. «Почему всем кажется, что у этого зазнайки и сноба все получается лучше, чем у остальных? — подумал он. — Непонятно…»
      — Просто доктору Франклину немного нездоровится, — сказал он. Вдруг у него затряслись руки, холодная дрожь россыпью твердых снежинок окатила спину. «Что это со мной?» — скорее недоуменно, чем встревожено, подумал доктор Хансен. Все утро он, отлично выспавшись, несмотря на вчерашние волнения, чувствовал себя превосходно и вообще на здоровье не жаловался.
      — Я так понимаю, не унималась настырная пациентка, — что это одна из таких процедур, которую могут проводить все доктора, правильно?
      — Правильно, — хрипло ответил доктор Хансен. — Это простая операция.
      Стены операционной закружились вокруг него.
      — Доктор Франклин мне говорил, бубнила, лежа с закрытыми глазами, полусонная пациентка, — что химическая очистка кожи — это практически безопасная, совершенно не рискованная операция.
      — Именно так, — сказал доктор Хансен.
      Он открыл стеклянную дверцу одного из шкафов, неторопливо вынул большую банку с фенолом, открутил с нее крышку и, подойдя к операционному столу, хладнокровно, без спешки, вылил все содержимое на голову и плечи пациентки.
      Малдер и Скалли вбежали в отделение эстетической хирургии как раз вовремя, чтобы услышать исступленный визг доктора Шеннон.
      Ставшая на какой-то момент совершенно некрасивой волшебница колотила воздух кулачками и визжала, заглядывая в открытую дверь второй операционной. Там, внутри, весь мокрый от пота доктор Хансен, постепенно приходя в себя, стоял, пригнувшись, над операционным столом с пустой банкой в руке, а прямо под его рукой, как не проданный вовремя кусок несвежего мяса на витрине заштатного магазинчика, неаппетитно алел пятнистый огрызок полупереваренной жгучим зельем мертвой головы.
      — …Я связана с Гринвудом уже много лет, — медленно говорила доктор Шеннон. Руки у нее еще чуть дрожали, а сорванный голос шелестел, в нем проскакивали бумажные тона. При мне все начиналось… Теперь отделение эстетической хирургииодно приносит около половины всей прибыли госпиталя. Вы понимаете, что это значит?
      — Наверное, понимаю, — ответила Скалли. Она сидела напротив доктора Шеннон в ее кабинете; молчаливый Малдер подпирал спиной стену чуть поодаль. — Это значит, что пока остальные доктора живут все хуже и заработки их год от году падают из-за длительного кризиса здравоохранения, вы ухитряетесь оставаться на плаву. У вас бум. У вас процветание.
      — Именно. Но ваш сарказм неуместен. Мы просто удовлетворяем потребности людей. Мы не создаем спрос на себя. Ведь все хотят быть красивыми, правда?
      — Правда, — признала Скалли.
      — Не ко всем природа так щедра, как, например, к вам, агент Скалли… Но даже
      вы, как я погляжу, не пренебрегаете косметикой.
      Скалли вздохнула.
      — В последние годы все как с ума посходили, признала доктор Шеннон. Но в этом желании людей… желании выглядеть эстетично, привлекательно, молодо… нет ничего зазорного .Сначала была просто чистота, мыло, зубной порошок, притирания… потом — хорошая одежда… бижутерия… потом — здоровье. Прогресс медицины. Какой смысл, какая радость быть одетым в парчу и драгоценности больным? Потом — не просто здоровье, но красивое здоровье… Так заведено. С каждым шагом науки вперед… — она запнулась. — Я много говорю не о том, — признала она. — Простите.
      — Ничего, — мягко ответила Скалли. — Я понимаю, это, вероятно, нервное.
      — Вероятно, — согласилась доктор Шеннон.
      Они помолчали.
      — Наш успех сделал нас… надменными, — вдруг сказала доктор Шеннон. — Самодовольными. Нам стало казаться, что мир крутится вокруг нас и наших операций… Наверное, мне надо было бы принять ответственность за некоторые наши ошибки…
      — Ошибки? — подал голос Малдер. Всего лишь ошибки? Такие, например ,как смерть пациентов десяток лет назад?
      Доктор Шеннон с неудовольствием покосилась на него и нехотя произнесла:
      — То, что любой из нас раньше или позже может сделать что-то не так, — отрицать бессмысленно.
      — Значит, — уточнила Скалли, — вы все это тогда прикрыли?
      Доктор Шеннон горько усмехнулась.
      — Если бы мы все это и впрямьприкрыли, это было бы просто благодеянием для госпиталя. Просто благодеянием… Но ведь следствие проводилось. Нас дергали на протяжении нескольких недель, срывали операции, нервировали, не давали работать, в сущности… мы понесли громадные убытки тогда. И все равно это ни к чему не привело. Смерти были признаны тем, чем они и были и чем их надлежало признать сразу, с самого начала: несчастными случаями, в которых никто не виноват… Все только потеряли время. Мы стали слишком ценными… главным активом процветающей огромной больницы. Мы стали тем, что надлежит защищать. Даже ценой жизни пяти человек.
      — Пяти? — удивленно спросил Малдер после короткой заминки.
      — Вы это еще не успели выяснить? Да, пяти. Четверо пациентов и один врач ,Наш пожилой коллега, который то ли загнал себя, взяв непосильную ношу и не выдержав нагрузки, то ли… то ли был слишком потрясен произошедшим и понял, чтовпредьне сможет работать с той интенсивностью, какая только и может обеспечить процветание. Он умер… формально — от передозировки снотворного.
      — Как его звали?
      — Доктор Кокс, — без запинки ответила доктор Шеннон, и Малдер отметил, что, несмотря на прошедшие годы, имя умершего врача у нее на кончике языка. Возможно, это что-то значило. Возможно, ничего. — Доктор Клиффорд Кокс.
      — У вас есть по нему досье?
      — Скорее всего, есть соответствующий файл, не больше. У нас уже тогда компьютерный учет вытеснял бумажки, нам это было вполне по средствам…
      — Нам нужно его посмотреть, — решительно сказал Малдер. — И личные дела пациентов, умерших десять лет назад.
      — Прямо сейчас? — устало спросила доктор Шеннон .
      — Да, — ответил Малдер. Голос его звучал немного виновато, по твердо.
      — Малдер, что ты задумал? — спросила Скалли, пока удрученная доктор Шеннон с видом полной покорности судьбе пересаживалась к своему компьютеру.
      — Погоди минутку, — ответил Малдер. «Опять, — подумала Скалли с привычной обидой. — Опять у него озарение… Горе луковое».
      Она демонстративно поднялась и отошла к окну. Уж она-то знала, что с Малдером лучше не разговаривать в такие моменты. Она злилась на него и не могла не злиться — а в то же время опыт показывал, что он слишком часто оказывается прав и она своей недоверчивостью, скепсисом, требованиями сразу рационально объяснять каждый шаг только мешает ему и отнимает время.
      Осень…
      За окном была осень. Моросил дождь. Клубилось небо.
      Когда Скалли вернулась к действительности, на дисплей как раз шустро выпрыгнуло из электронных глубин стандартное
      «Заявление о назначении в штат медицинского персонала». Адрес: 2050, Нельсон-стрит, Чикаго, Иллинойс.
      Никаких ассоциаций. Адрес как адрес.
      Дата рождения: 7 июля 1939 года.
      Дата как дата. «Десять лет назад, — прикинула Скалли, — ему было сорок пять. Интересно, что доктор Шеннон назвала его пожилым. Ей самой было, вероятно, меньше тридцати… сильно меньше. Сегодня на вид ей не дашь и сорок. Я бы поставила на тридцать пять или чуть меньше. Впрочем, они тут волшебники по этим делам…»
      Фотография.
      Доктор Кокс выглядел старше своих лет. Широкое, некрасивое лицо — не какими-то деталями, а в принципе, в некоей неуловимой основной идее своей непривлекательное, невзрачное, неинтересное… нерасполагающее. «Сапожник без сапог, — подумала Скалли. — Не зря он надорвался. Горечь каждый день. Печь красавцев и красавиц и оставаться самому вот таким… Тут, вероятно, не помогли бы никакие локальные изменения, иначе он уж не оставил бы себя прежним… настоящим». Она испугалась этой мысли. «Настоящий… что это вообще такое — настоящий? Душа, мысли, воспоминания — вот человек. А в какую оболочку это заключено… Или все же есть некая связь, некое не поддающееся логическому осмыслению соответствие? В человек все должно быть прекрасно… Кто это сказал такое? Не помню… Что-то из литературы. Некрасивый — значит, плохой? А стоит только спрямить нос, подтянуть к черепу уши — и все, проблема самосовершенствования решена? »