— Вот что нам сейчас необходимо сделать в первую очередь. Нам следует успокоиться…
      — Хороший план.
      — Успокоиться, не делать ничего необычного, выходящего за рамки самой простой рутины, и полностью исключить все пугающие или, но крайней мере, неподобающие процедуры, которые могли бы привлечь излишнее внимание. По крайней мере, свести к минимуму их внешние проявления.
      — Доктор Шеннон, это действительно хороший план. Я только хотел бы знать, как этого добиться конкретно.
      — Полагаю, это понятно. Любая экстравагантность неуместна, когда через плечо вам заглядывают агенты ФБР.
      — Между прочим, доктор Ллойд лишился страховки.
      Узкие, яркие губы доктора Шеннон скривились от высокомерной досады.
      — Доктор Ллойд всех нас подставил. В такое удачное для нас и нашей деятельности время спровоцировать хотя бы толику подозрительности… Это беспрецедентно. А тут пахнет отнюдь не толикой. Но именно потому мы должны сделать все возможное, чтобы потери оказались минимальны. Наша деятельность должна быть только успешной. Только успешной.
      — Не хватало еще, чтобы они начали рыться…
      — Если они тщательно проверят наши записи… там не все так уж гладко.
      — Но мы же не обязаны объяснять, почему операция по пересадке груди вдруг, обошлась кому-то в четыре тысячи долларов.
      — Смотря как будет поставлен вопрос. Может, и придется.
      — Дело в том, что вы слишком жадный, доктор Элакуо. Мы ничего такого не делали. Нам не придется отчитываться ни в чем таком, и никто не возложит на нас вину.
      — Да?! — с улыбкой парировал чернобородый, смуглый доктор Элакуо.
      Молчание повисло над собравшимися не менее, чем на минуту.
      — Если доктору Ллойду можно верить хоть немного… — начал доктор Хансен. Доктор Шеннон перебила его:
      — Если доктору Ллойду поверят хоть немного, если его историю сочтут хотя бы на четверть правдоподобной, то нас всех сожгут на кострах. Я хочу, чтобы вы это как следует себе уяснили.
      Пожилой, вальяжный доктор Франклин чуть улыбнулся. Словно бы даже и не в связи со сказанным, а каким-то своим мыслям. Приятным, надо полагать. Улыбка у него была располагающая, но глаза прятались под мощными очками с мощной оправой.
      — Л как насчет вспомогательного персонала?
      — Сыщики уже говорили, насколько мне известно, с сестрой Уэйт ,— сказала доктор Шеннон. — Она оказалась вовлеченной во все эти события.
      Доктор Франклин сцепил длинные, изящные пальцы и сказал очень спокойно:
      — Она ничего не сможет им рассказать.
      — Почему же? темпераментно вскинулся доктор Элакуо.
      Доктор Франклин снова чуть улыбнулся. От улыбки веяло острым, режущим льдом.
      — Потому что она ничего не знает, — сказал он.
      Он ошибался.
      …Скалли вежливо постучалась. Она знала, что Малдер ждет ее — он позвонил четверть часа назад и оторвал ее от собственных изысканий, — но она ничего не могла с собой поделать.
      — Заходи! — раздалось из-за двери, и Скалли, берясь за ручку, вдруг подумала, что сильно бы растерялась и понятия не имела бы, что делать и как себя вести, если бы в ответ на ее стук с той стороны послышалось: «Нельзя!» Она вошла.
      — Ты хотел мне что-то показать?
      — Угу. Видеокассету, — Малдер, порывисто отбросив какие-то бумаги, уже вставлял кассету; чувствовалось, что он ждал Скалли с нетерпением. Посмотри. Я просмотрел видеозапись операции… если это можно назвать операцией. В общем, ты поняла. Видеозапись ведется автоматически всякий раз, как на стол поступает пациент и врач приступает к делу. Так что мы можем сейчас насладиться всей этой… вивисекцией сполна…
      — Это необходимо? сухо спросила Скалли.
      — К счастью, как раз нет. Я покажу тебе лишь самое начало, когда человек на столе еще вполне цел… Вот! Вот, смотри! — Малдер ткнул в сторону экрана пальцем.
      — Угу… Доктор Ллойд взялся за скальпель. То есть едва не начал с того, с чего ему надлежало бы начать… — внимательно следя за происходящим, прокомментировала Скалли. — Взялся, и тут же отложил его, и взял пилу…
      — Нет, не туда смотришь. На пол. Скалли посмотрела на пол.
      — Эти непонятные отметины на полу уже были здесь, когда операция началась.
      Вижу. По это и так было ясно… Отметины и впрямь виднелись вполне отчетливо — камера снимала с высокой точки, из-под потолка операционной; ее специально установили так, чтобы в кадре было видно операционное поле. Но в данном случае агентов интересовало не поле, а пол.
      — Не совсем. Они могли возникнуть и процессе операции… после ее начала, но до того, как хлынула кровь… Теперь мы точно знаем, что нет. Ллойд еще за скальпель не взялся, только подошел к столу — а пять отметин, обозначающие пять лучей пентаграммы, тут как тут. Кроме этого, ничто тебя не удивляет? Не привлекает внимания?
      Скалли задумчиво покусала губу, но потом отвернулась от экрана — кровавое действо в операционной стремительно набирало обороты.
      — Нет. Мне все еще необходимо смотреть?
      Малдер остановил пленку; изображение смерзлось и перестало быть чудовищным. Пожалуй, оно стало просто непонятным. Было просто непонятно, что делает хирург и что он собирается делать дальше. Рассудок отказывался продолжать в будущее этот невинный стоп-кадр так, как продолжила его совсем недавно жизнь.
      — Посмотри. Врач стоит практически в центре пентаграммы. Эти отметки не просто были нанесены — они были нанесены с расчетом, и расчетом очень точным. Их наносил человек, знающий в операциях толк. Хирург, работающий с пациентом, волей-неволей обеими ногами заберется внутрь звезды. Понимаешь? Операционная довольно просторна, но пять меток украсили ее не просто так. Именно с тем, чтобы хирург попадал внутрь во время работы, — и Малдер удовлетворенно пустил плёнку дальше. Скалли не успела отвернуться.
      — Господи! Он же буквально зарезал человека во сне!
      Малдер выключил магнитофон.
      — Именно, — проговорил он. — Это лишь подчеркивает странность его поведения, не так ли? Здоровый человек, в ясном уме, никогда не смог бы такого совершить…
      Скалли тяжело вздохнула. Мозг ее лихорадочно работал, пытаясь придумать хоть какое-то рациональное, безобидное объяснение этой жуткой и кровавой нелепице.
      — Малдер, а вдруг это относится… — начала она, сама еще не ведая, как продолжит, — да и не продолжила, сдалась. — Ну, хорошо. Зачем тогда нанесли эту пентаграмму? Чтобы в хирургов вселялись злые духи? Малдер присел на подлокотник кресла рядом со Скалли и глубокомысленно втянул воздух носом.
      — Не знаю, Скалли, не знаю… Странно это. Вообще говоря, пентаграмма, тем более вот так вот ориентированная…
      — Как так?
      — Ну, Скалли, ну ты совсем… Ты же видела: ее одиночный, то есть верхний луч направлен непосредственно к операционному столу. Стало быть, ее ориентация совпадает с ориентацией хирурга во время работы. Значит, пентаграмма не перевернута и действует положительно, правильно. Так, как она предназначена действовать.
      — А как она предназначена действовать, Малдер? — немного устало спросила Скалли, решив не обижаться на неуважительные нотки в тоне напарника.
      — Пентаграмма символизирует положительную энергию, которая защищает Вселенную от злых сил.
      — Хорошенькое дело! — Скалли ядовито усмехнулась. — Вот и верь после этого в магию! Защитила, нечего сказать!
      — Скалли, не надо иронизировать. Не придет же тебе в голову смеяться над человеком, который не сумел одним огнетушителем победить большой пожар или из пистолета застрелить террориста, засевшего в танке. Все дело в балансе, в соотношении сил… это верно для магии, как и для любого иного дела.
      — Малдер, если ты считаешь, что пентаграмма — это охранительный символ, все окончательно лишается смысла!
      — Наблюдаю положительные сдвиги, беззлобно улыбнулся Малдер. — То есть, если мы сочтем пентаграмму символом зла — произошедшее, с твоей точки зрения, уже не лишено смысла?
      Скалли смолчала.
      — То есть то, что в операционной современнейшей клиники свила себе гнездо черная магия, — тебе уже кажется осмысленным?
      — Малдер, не лови меня на слове.
      — Но это очень хорошая, очень верная оговорка, Скалли! И ведь действительно, для магии тут самое место. Люди, ослабленные недугом или предоперационной подготовкой, наркозом, анальгетиками, легче могут стать ее жертвами, чем те, кто находится на пике сил!
      — Но нет же никаких доказательств магического воздействия! — Скалли начала терять терпение. Метки на полу, подумаешь… Как можно на них делать такие выводы! Что-то горячее уронили на новый пластик…
      — Пять раз подряд, ага, — с готовностью согласился Малдер. — Так, что точно звездочка получилась…
      — Что ты можешь предъявить, кроме этих дурацких меток?
      Малдер усмехнулся и наставительно выставил палец. Скалли поняла, что у него в запасе еще какой-то козырь.
      — Помнишь, доктор Ллойд говорил, что принимает лекарство?
      — Снотворное? Так я тебе с самого начала об этом…
      Малдер отрицательно покачал головой и стал вдруг очень серьезен.
      — Нет. Желудочное. От повышенной кислотности, он сказал.
      — Ну, помню…
      Малдер подал ей одну из поспешно отброшенных при появлении Скалли бумаг.
      — Посмотри.
      Глаза Скалли побежали по строкам.
      — Антиспазматическое средство с активными ингредиентами, — без интонаций забормотала она вслух, — включает: экстракт белладонны…
      — Белладонны, Скалли!
      Скалли подняла на напарника непонимающий взгляд.
      — Известной также как ведьмина ягода.
      — Малдер, да половина лекарств включает экстракт белладонны!
      На лице Малдера расцвела почти детская гордость. Он даже встал, чтобы слова его звучали более весомо.
      — Нет, Скалли. Ты подзабыла фармакологию со времен колледжа. Только одно лекарство — и как раз то, которое принимал доктор Ллойд.
      Скалли помолчала.
      — Ну, тогда тебе остается объявить в розыск кого-то, кто летает на метле или носит высокий черный цилиндр.
      — Скалли, не время шутить. Ты издеваешься — но этот колдовской ритуал, или что там это было… Может, он не закончен. Может, он еще повторится. Понимаешь?
      …Show must go on; представление должно продолжаться.
      Или, если выразить ту же самую мысль попроще и пооткровенней, велосипедист должен крутить педали, иначе не собрать ему костей. Всякий, кто хоть мало-мальски дорожит авторитетом и благосостоянием, должен это помнить и днем, и ночью; и на любовном ложе, и в поездке, и в краткие минуты отдыха — и уж подавно на своем рабочем месте. Пусть рушится мир, пожалуйста, это его проблемы; специалист обязан подтверждать свое право называться этим гордым словом вне зависимости от изменений кругом, не то он сойдет с дистанции быстро и, почти наверняка, безнадежно. Как почему-то говорят в таких случаях у русских, без права переписки.
      Каждому человеку на земле, сколь бы он ни был талантлив, трудолюбив, богат, ласков, темпераментен, компетентен, прославлен — кто-то обязательно дышит в спину. За рулем и в постели, у станка и у компьютера, в чуме и в Белом Доме. Так устроена цивилизация, и это благое, правильное, животворное устройство. Благодаря ему каждый выкладывается до предела и может действительно показать все, на что способен. По максимуму. Расслабляться нельзя. «Ты жив?» — «Я О’кэй».
      Конечно, можно выбрать необременительную, медленную жизнь на отшибе. Жизнь растения. Застой. Твое право. Там незачем спешить, потому что там не дышат тебе в спину — ты там один. За спиной ничего. Впереди тоже ничего. Собственно, нет никакого позади и впереди.
      Несколько лет назад Малдеру довелось посетить Японию — он выкроил время для частной поездки на конгресс уфологов в Ха-мамацу. Переполненный до отказа колоссальный центральный зал нового вокзала напоминал лихорадочное переселение муравьев; люди, одинаково торопясь, шли по своим разнообразным важным делам одной сплошной склеенной массой, вплотную друг к другу, не в силах ни замедлить шаг, ни ускорить… Но что-то в центре зала заставляло их поджиматься, вклиниваясь и вдавливаясь друг в друга и с натугой обходя это что-то… Когда поток вынес к этому заговоренному месту Малдера и встретившего его японского единомышленника по летучей посуде, Малдер с изумлением увидел спокойно лежащего посреди прущей во все стороны толпы пожилого человека в рванье до колен, совершенно трезвого, подстелившего под свои худые телеса мятую газетку и подпершего голову рукою; он с интересом и какой-то мягкой укоризной смотрел снизу вверх на мучительно старающихся не раздавить и не затоптать его тысячи обремененных делами людей. «О! — сказал японский коллега, указывая на лежащего. — Свободныйчеловек…»
      Но вряд ли это была та свобода, которую имеют в виду американцы, гордо говоря о своей стране: «свободный мир».
      Свобода Америки — это вволю наступать на пятки тому, кто по каким-либо причинам оказался впереди. Свобода Америки — это любой ценой не дать себя обогнать тому, кто по каким-либо причинам оказался позади и наступает на пятки.
      Если уж ты решил не лежать, а идти, то раньше или позже ты поймешь, что иначе идти невозможно. Потому что, если идешь, всегда кто-то есть впереди и всегда кто-то есть позади.
      Расслабляться нельзя.
      В центре эстетической хирургии это знал каждый. И потому в залитой кровью операционной еще не кончилась уборка, а сестра Уэйт уже готовила следующего пациента — и доктор Шеннон уже мыла руки.
      — Сестра… сестра! — Да, миссис Трэвор. Я здесь. — Я не чувствую своих ног. Кожу чувствую, а ноги — нет.
      На широком, добром лице сестры Уэйт проступила успокаивающая улыбка — материнская почти, хотя пациентка была, верно, вдвое старше. Маленькая женщина с редкими седыми волосами на голове тоже хотела стать красивой. Show must go on. А что такое жизнь, как не одно сплошное и подчас исступленное шоу, задачей которого является каждодневное, непрестанное доказательство собственной состоятельности?
      Можно, конечно, сказать, как Малдер, что жизнь от самого момента зачатия есть не более, чем медленное умирание. Собственно, с этим трудно не согласиться. Но из этого нельзя понять, чем следует заниматься, покуда умирание еще не достигло точки завершения. Слово «шоу» дает ответ.
      — Все хорошо, миссис Трэвор, все О’кэй. Не бойтесь. Здесь ваши ноги, никуда они не делись. Вы еще танцевать будете.
      — Ох, сестра, я… — пребывающая в несколько сомнамбулическом состоянии старушка облизнула губы. Перевела дух. На долгую фразу ей не хватало дыхания. — Я просто боюсь, что меня усыпят. Кому нужна развалина? Говорят, такие случаи бывали. Молодежь предпочитает… самостоятельность. Племянник так уговаривал меня провести коррекцию, сама бы я не решилась… давно мечтала, но так и не решилась бы… Вдруг я не проснусь?
      — Не надо говорить глупости, миссис Трэвор. Ваш племянник — очень заботливый мужчина, если уговорил вас на операцию. Вы должны быть ему благодарны.
      «Хотя, собственно, откуда я знаю, что старуха не попала в точку? — думала тем временем сестра Уэйт. — Я и ее-то вижу в первый раз в жизни, а про племянника не знаю вообще ничего».
      — Думайте сейчас не о всяких нелепых ужасах, а о том, что у вас будет новое, во всех отношениях приятное лицо.
      — Я стараюсь… — миссис Трэвор перевела дух. — Но что-то сердце жмет. Неспокойно…
      — Вам сейчас сделают укольчик, и вы успокоитесь.
      На протяжении этого разговора, сколь бы он ни был краток и отрывист, аккуратная и блистательно профессиональная дипломированная сестра Уэйт успела собрать с обнаженного впалого живота миссис Трэвор пять сидевших там на протяжении последнего получаса пиявок; те ощутимо располнели за эти полчаса, но продолжали сосать с неукротимой энергией, как истые специалисты своего дела. Отрывать их приходилось аккуратно и решительно. Проведение сеанса разжижающего кровь лечения пиявками считалось очень полезным перед проведением некоторых косметических операций.
      На животе миссис Трэвор осталось пять круглых кровоточащих прикусов, окруженных синяками.
      Попадись они на глаза Малдеру, он, верно, опять увидел бы в их пентаграмму.
      …Доктор Шеннон надевала перчатки. Доктор Элакуо снимал халат.
      — Ты уже закончил на сегодня?
      Доктор Элакуо кивнул. Он был мрачен. Видимо, реплика доктора Франклина относительно его жадности задела его сильнее, чем он хотел бы показать.
      — У меня тоже… еще одна операция по лазерному корректированию, и достаточно для этого сумасшедшего дня.
      — Хорошо хоть, фэбээровцы отстали, — пробормотал доктор Элакуо. И суеверно оговорился, уточнив: — По крайней мере, пока. Не стоят над душой.
      — Нам сейчас совершенно необходимо провести побольше простых, с гарантированным успехом операций, — проговорила доктор Шеннон. Мы и сами успокоимся, и всех успокоим… в том числе и эту парочку.
      — Понятное дело, — несколько уныло проговорил доктор Элакуо.
      — Не теряй присутствия духа, — доктор Шеннон ободряюще улыбнулась ему своими яркими и узкими, словно рана, губами. Мы должны пройти через все это, Эрик. Главное — держать повыше голову.
      Дверь приоткрылась, и показалось лицо сестры Уэйт.
      — Пациентка готова, доктор Шеннон. Доктор Шеннон неприязненно оглянулась через плечо.
      — Буду через пять минут. Подождите. Доктор Элакуо вздохнул, прощально кивнул и мимо стоящей на пороге сестры Уэйт вышел из комнаты.
      Доктор Шеннон управилась через четыре минуты. Через пять она в сопровождении сестры Уэйт уже подходила к двери операционной.
      — И я повторяю вам, сестра, — говорила она раздраженно, — если я еще раз замечу, как вы, вместо того, чтобы добросовестно и вовремя выполнять свои обязанности, болтаете с посторонними, будь это агенты ФБР или безработные пуэрториканцы, мне все равно…
      Ее рука легла на ручку двери. Беспомощно екнула, пытаясь надавить на нее; ручка не пошла вниз. Рука доктора Шеннон сама собою повторила попытку — с тем же успехом.
      — Что такое? Разве пациентка в другой операционной?
      — Н-нет… в этой… — растерянно произнесла сестра Уэйт.
      Доктор Шеннон растерянно отступила на шаг. Глаза ее невольно уставились на выписанный на двери номер; потом прыгнули выше. На телеэкране над дверью была видна азартно согнутая над операционным столом спина доктора Элакуо.
      — Эрик! — еще не веря происходящему, крикнула доктор Шеннон. У нее перехватило горло. — Эрик!!! — изо всех сил крикнула она и обоими кулаками ударила в дверь. И крик, и удар должны были прекрасно быть слышны в операционной, но доктор Элакуо даже не вздрогнул на телеэкране.
      Сестра Уэйт молча кинулась к лестнице, за помощью.
      А доктор Шеннон, оставшисьв одиночестве, продолжала беспомощно, безнадежно стучать в дверь и кричать:
      — Эрик! Что вы делаете? Откройте! Откройте немедленно! Прекратите! Что вы делаете?
      Доктор Элакуо прожигал голову спящей миссис Трэвор. К тому времени, когда прибежавшие служители вышибли дверь, он успел прожечь ее насквозь.
      В операционной отвратительно воняло горелым мясом, и людоедский чад стоял в воздухе — но крови на сей раз было совсем мало. Сущая ерунда.
      …День клонился к вечеру, и лучи садящегося солнца настильно простреливали кабинет. Малдер задвинул правую штору, потому что солнце попадало на экран, и вернулся к видеомагнитофону. В этот момент в дверь постучали.
      — Заходи, — громко сказал Малдер. Вошла Скалли. У нее было осунувшееся, усталое лицо — и мертвые глаза.
      Малдер молча смотрел на нее. Но Скалли тоже молчала. Села в кресло у двери, искоса глянула на Малдера и поджала губы. Ну? — спросил Малдер.
      — Он ничего непомнит, — нехотя произнесла Скалли.
      — Вообще ничего?
      — Помнит, что простился с доктором Шеннон и пошел домой. У него уже кончился рабочий день, он отработал все, что было запланировано на сегодня, и спешил домой…
      Пет даже всех этих выспренних слов насчет «тело не повинуется», «внутри и одновременно вовне»…
      — Нет. Ничего не помнит. Простился с доктором Шеннон, потом смена кадра и он уже стоит весь в поту над мертвой миссис Трэвор. Ничего между.
      — Хорошенькое дело…
      Скалли хотела еще рассказать ему о том, что случайно заметила в кармане доктора Элакуо, но Малдер успел раньше;
      — А я опять изучаю видеозапись и… опять рекомендую тебе присмотреться. Сядь сюда, — он поднялся, уступая Скалли свое место перед экраном, и та послушно пересела поближе к видеомагнитофону. Малдер пустил запись.
      — Очень полезная выдумка — видеоконтроль, проговорила Скалли, чтобы что-то сказать.
      — Вот, и Малдер остановил изображение. — Смотри…
      Скалли уже сама заметила.
      — Что это у нее на животе?.. — пробормотала она, хотя уже сама прекрасно могла ответить за Малдера. То есть она не могла бы сама ответить на этот вопрос, но прекрасно представляла себе, как на него ответит Малдер. Можно было не спрашивать, не сотрясать попусту воздух.
      — Пентаграмма— сказал Малдер.
      — Это какие-то синяки… или шрамы…
      — Это мы выясним. Важно то, что здесь опять мы видим тот же знак.
      — И что это значит?
      — Понятия не имею.
      Это был довольно неожиданный ответ. Малдер, который признается, что чего-то не знает и не понимает, — это достойный собеседник. И тогда Скалли вынула из кармана аптечную упаковку.
      — А еще мы опять видим то же лекарство, — сказала она и бросила упаковку на стол перед Малдером. Та резко стукнула, протарахтев, как погремушка, таблетками внутри.
      — Что это? — Желудочное лекарство, которое принимал доктор Элакуо.
      — То же?
      — То же.
      — С белладонной?!
      — Не иначе.
      Они помолчали, глядя друг другу в глаза.
      — Тебе не кажется, Малдер, что это просто совпадение? — безнадежно спросила Скалли. Малдер не ответил, и она ответила за него: — Нет? Вот и мне не кажется.
      …Второе совещание за один день — это многовато. Два сошедших с ума хирурга из семи, которым полагалось бы сидеть за этим столом, — это более чем многовато. Одно за другим два убийства в соседствующих операционных — это совсем много.
      Неудивительно, что голоса порой срывались на крик или визг.
      — Любые перемены в расписании без достаточных на то оснований, — резко говорила, словно диктовала, доктор Шеннон, переводя взгляд с одного лица на другое, — сразу вызовут подозрение. Любому покажется, что мы заметаем следы. Мы не можем рисковать подобным образом, ставя под вопрос само существование отделения эстетической хирургии…
      Дверь открылась, и один за другим вошли Скалли и Малдер.
      Без стука.
      — Простите, что вторглись, — сухо начала Скалли, — и прервали ваше собрание, но это чрезвычайно срочное дело.
      — Мы понимаем, — проговорил доктор Франклин. Пожалуй, он единственный здесь сохранял спокойствие — во всяком случае, с виду. Возможно, потому, что явно был тут самым старшим. Годы отучают от привычки суетиться и кудахтать по пустякам. Годы приучают, что все — пустяки. — Пожалуйста, присаживайтесь.
      — Благодарю, — ответила Скалли, садясь в свободное кресло. Малдер уселся молча.
      Доктор Франклин взял инициативу прочно.
      — Собрание… — сказал он. — Это не просто собрание. Надеюсь, вы понимаете, — он обращался непосредственно к агентам, игнорируя коллег, — как наша группа озабочена происходящим и как важно нам самим понять, что происходит. Как мы жаждем покончить с кровавым действом и наконец призвать виновника к правосудию.
      У него явственно был опыт публичных выступлений.
      — Наконец? — после паузы переспросила Скалли. — То есть…
      Это действительно была довольно многозначительная оговорка. Доктор Франклин, судя по всему, на что-то прозрачно намекал.
      Доктор Франклин вопросительно обвел взглядом остальных хирургов. Те ответили ему недоуменными взглядами; лишь доктор Шеннон отчетливо, но как-то нерешительно кивнула, словно бы предоставляя старшему коллеге говорить все, что он сочтет нужным, — но понятия не имея, о чем именно тот собрался поведать.
      Доктор Франклин сцепил пальцы.
      — Я не знаю и не могу знать, сколько вам уже известно, — начал он неторопливо, — но, видите ли, в нашей больнице лет десять назад произошло несколько смертей. Непонятных смертей. И именно в отделе пластических операций — непосредственном предшественнике нынешнего нашего отделения эстетической хирургии. Все эти случаи были признаны случайными и не имели последствий.
      — Так, — сказала Скалли.
      — Кто-либо из вас уже работал здесь в то время? — цепко спросил Малдер.
      Доктор Франклин вновь обвел коллег взглядом.
      — Некоторые ~ да, некоторые — нет, но дело, на мой взгляд, не в этом, — проговорил он размереннои веско. — Более существенным представляется вот что. Есть медсестра Ребекка Уэйт. Вы с ней, кажется, уже беседовали.
      — Очень коротко, — осторожно согласилась Скалли.
      — Очень жаль, — в тон ей ответил доктор Франклин. — В свое время она находилась в непосредственном контакте со всеми погибшими пациентами. Готовила к операции, ассистировала при ее проведении… Уже тогда оказалось, что именно и только она контактировала в роковой момент со всеми погибшими. Операции проводили разные врачи. Но так получилось, что те или иные вспомогательные мероприятия проводила во всех случаях именно сестра Ребекка Уэйт.
      — У вас есть какие-то причины подозревать ее?
      Доктор Франклин качнул головой.
      — Ни малейших, иначе я еще по свежим следам поделился бы своими подозрениями с полицией. Однако вскоре после этих происшествий сестра Уэйт уволилась из Гринвудского центра… бог знает, по каким заведениям ее носило эти годы. Но шесть недель назад она вновь перевелась сюда откуда-то, если не ошибаюсь, из Миннесоты… Шесть недель назад. И, обратите внимание, обоих погибших сегодня готовила к операции тоже она.
      Скалли пружинисто поднялась. Малдер не тронулся с места.
      — Скажите, — осторожно подбирая слова, спросил он, а что такого могла сделать сестра, — он подчеркнул голосом слово «сестра», — чтобы во время операции с ума сошел врач? — и он подчеркнул голосом слово «врач».
      Но доктор Франклин остался невозмутим.
      — Откуда мне знать, — проговорил он. — Я просто изложил вам факты.
      — Спасибо, — проговорил Малдер и тоже поднялся.
      Когда агенты вышли из комнаты заседаний, за столом несколько секунд царило молчание, а потом доктор Шеннон тепло и благодарно улыбнулась доктору Франклину и тоже сказала:
      — Спасибо, Джек…
 
       Бернсайд-драйв, 375-б
       Гленвью, Иллинойс
 
      Сумерки уже сменялись тьмой раннего осеннего вечера, когда Малдер и Скалли подъехали к скромному, утлому домику па забытой богом улочке одного из далеких от озера, небогатых районов Чикаго. Малдер резко остановил машину.
      — За эти десять лет она сменила много мест работы, — закончил Малдер. — По всей стране. У меня создалось такое впечатление, что…
      — Что?
      — Что она искала что-то, — он открыл дверцу, одной ногой встал на асфальт, готовясь выйти, и замер на миг. Добавил: — Или кого-то.
      — Малдер, — предостерегающе ответила Скалли, открывая дверцу со своей стороны. — Малдер, не заводись… Впечатление — знаешь, тот еще довод.
      — Знаю, — вздохнул Малдер. — Еще бы мне не знать.
      Они поднялись по трем аккуратно подметенным от палых листьев ступеням, подошли к двери. У двери, прислоненная к стене, стояла метла. Оба заметили ее одновременно и переглянулись; Малдер чуть усмехнулся.
      — Вот, возможно, и основание для возбуждения дела, — сказал он.
      Вспомнив их обмен репликами несколько часов назад, Скалли лишь кивнула и проговорила:
      — Теперь осталось найти того, кто носит высокий черный цилиндр…
      Потом они заметили нечто более странное.
      Прямо над дверью, на притолоке слева, красовалась вписанная в круг звезда.
      Агенты переглянулись снова и, не сговариваясь, достали оружие.
      — Мисс Уэйт? — громко спросил Малдер.
      В доме царила мертвая тишина.
      — Мисс Уэйт! Нет ответа.
      Они переглянулись в третий раз. Понимающе. В такие моменты они понимали друг друга лучше всего. Тут была не правовая теория, не магия и не летающая посуда — всего лишь простая жизнь и повседневная работа.
      Ордер, конечно, вещь хорошая… Полезная. Нужная. С ним всегда спокойнее на душе.
      Малдер одним ударом плеча выбил входную дверь.
      В доме пахло жженым волосом и какими-то душными, явно" не косметическими благовониями. От смеси, густо настоявшейся в спертом воздухе, запершило в горле. В прихожей было темно, но из гостиной сочился странный, дерганый свет.
      То были свечи. Десятки трепещущих свечей на странном, причудливом, каком-то варварском алтаре, над которым висела… икона?
      Да, наверное, икона.
      Только на ней был изображен не человек.
      Прошло, наверное, минуты две, прежде чем Малдер нарушил молчание.
      — Совсем недавно…— хрипло сказал он. — Совсем недавно она тут о чем-то хорошо помолилась.
 
       Гарднер-стрит, 9
       Виннетка, Иллинойс
 
      То был совсем иной район.
      Он тихо, с величавым достоинством стыл почти на самом берегу озера Мичиган, одного — и по мнению многих, прекраснейшего — из Великих озер, укутанный плотным покровом золотых каштанов и лип.
      Двух— и даже трехэтажные особняки стояли поодаль один от другого, и никто тут никому не мешал.
      Двери здешних обиталищ вряд ли удалось бы вышибить одним ударом плеча.
      Доктор Франклин загнал машину в подземный гараж и через улицу вернулся к переднему входу в дом. Ему нравилось перед вечерним погружением в мягкие, бархатные и плюшевые глубины своего особняка сделать после салона машины несколько последних глотков сухого, прохладного осеннего воздуха, терпко и прощально пахнущего увядающей листвой. Постояв с минуту на пороге и оглядев темное небо над каштанами, подсвеченное огнями далекого, суетного даунтауна, он открыл входную дверь и вошел.
      В доме пахло не так.
      Не так, как надо. Не так, как обычно. То был не просто запах чуждого существа — то был запах опасности.