Водружаешь тазик-котел поверх бочки, в которой поддерживаешь равномерный костерок. И ждешь.
      Вот оно, вот оно! Поплыло, поплыло. Не беспорядочная, разнокалиберная, многоцветная куча осколков — однородная густая тяжелая багровая масса. И помешиваешь, и помешиваешь. Еще немного, еще чуть-чуть, последний миг — он трудный самый! Тот миг, когда исходный материал доходит до кондиции, до нужной. И тогда подцепить текстолитовой трубочкой шмат «огненного киселя» и дуть-выдувать — хоть мышонка, хоть лягушку, хоть неведому зверушку, не снившуюся и кинокомпании Уолта Диснея!
      Ожидание последнего мига требует полной сосредоточенности. Нет никого и ничего, кроме увесисто булькающего стеклянного варева! Следить, следить! Язык от усердия высунут. Пересохшие губы. Взгляд горящий — в зрачках отсветы из тазика. А бледен юноша, наверное, потому, что питается плохо. Сувенирная лавка торгует его финтифлюшками по три доллара, но он-то их туда оптом сдает по полтора. Грабеж среди белого дня, если вдуматься! Завтра надо будет поставить условие: или — или! Или по два, или… Не отвлекайся, юноша! Завтра будет завтра. Сегодня — не белый день. Темная ночь.
      Темная ночь. Только брызги летят из котла, только жилка дрожит у виска, только жар опаляет. Нет никого и ничего…
      …а есть! Тень в плаще с капюшоном. Гражданин без определенного места жительства погреться зашел? На огонек?
      На огонек.
      Сильная ладонь в резиновой перчатке, легшая на тощий затылок юноши.
      Резкий толчок сверху вниз.
      Вынужденный кивок — под гнетом мощной руки — лицом в огнедышащий таз.
      — Не на… !!!
      Бу-л-ль…
      Телефон 911. Из сводки происшествий:
      «…Рэм Орбитмзн — 18лет, белый, холост, род занятий — безработный, прож. — без опред. м. жит. Обнаружен в заброшенном доме на снос у опрокинутой бочки с застывшей стекловидной массой. Травмы, несовместимые с жизнью, — выжжены оба глаза и язык, отрезаны гениталии. Доставлен патрульными полицейскими в госпиталь Св. Терезии. Жив…»
      Жив?!
      Н-ну… постольку поскольку. Разве это жизнь — без глаз, без языка, без гениталий!
      Но дышит?!
      Еле-еле…
 
      Исправительный комплекс (тюрьма) Лортон, штат Вирджиния
      Все свободные люди счастливы по-разному. Все лишенные свободы люди несчастны одинаково. Потому что лишены свободы.
      То есть там, внутри, за колючей проволокой, ограждающей заключенных от законопослушного населения, имеются, допустим, собственные местечковые градации — авторитет, мужик, обиженный… мало ли! Но счастья это им не прибавляет, просто упорядочивает степень несчастья.
      Казалось бы, парадокс — несчастны одинаково, а степеней все-таки несколько. Парадокс мнимый. Чтобы убедиться в его мнимости, достаточно очутиться за решеткой и на своей шкуре испытать, и задаться риторическим вопросом: «Есть в жизни счастье?», — и ответить, как на духу: «Нет в жизни счастья!» Пусть тебя выпускают на прогулку во дворик, где и тренажеры для накачки мышц, и мячики баскетбольные от гиподинамии, и орава сотоварищей в тюремных робах для незлобивых разговорчиков о том и о сем — а счастья нет как нет. И немногим ты отличаешься от бедолаги, которому даже в таких (см. выше) маленьких радостях отказано, — карцер-одиночка, четыре стены, привинченная койка, глухая дверь с одним изумрудным глазком.
      Джордж Магулия — в карцере-одиночке. Неадекватен, сказано. Буйный, сказано. Серийный убийца, сказано.
      К вам посетители, Джордж Магулия!
      Локальные сектора перекрыть, встречным прижаться лицом к стене!
      Молдер и Скалли идут по коридору!
      — О чем ты собираешься его спросить, Молдер?
      — Прежде всего я собираюсь посмотреть ему в глаза.
      — А потом?
      — Потом спросить.
      — О чем?
      — В зависимости от того, что увижу в его глазах.
      — Ты видел сводку о ночных происшествиях? 911? Несчастный, доставленный в госпиталь святой Терезии…
      — Да, Скалли, да.
      — Соображения?
      — Кто-то скопировал почерк нашего подопечного, чтобы отвести от него подозрения. Кто-то столь же безжалостный и кровожадный, сколь и Магулия. Что говорит в пользу версии о чечено-грузинских боевиках, которую ты вчера назвала бредом.
      — Я и сегодня назову ее так же.
      — Скалли, живой труп с повреждениями, аналогичными предыдущим, в госпитале святой Терезии налицо?
      — Да.
      — Подозреваемый Магу лия в ночь на происшествие находился в карцере-одиночке.
      — Да.
      — Вывод?
      — Я бы не торопилась с выводами.
      — Я не тороплюсь. Но дважды два — четыре.
      — Посмотрим. Сейчас придем и посмотрим.
      — Уже. Пришли… Открывайте, сержант, открывайте!
      Лязг ключа, скрежет открываемой двери. Яркий, бьющий луч света — в темном : царстве карцера-одиночки.
      — Уберите свет!!! Он режет мне глаза!!!
      — Ма-алчать, заключенный! Встать! Смир-рно! К тебе пришли!.. Агент Молдер, агент Скалли, прошу…
      — Уберите свет!!!
      — Ма-алчать!
      — Э-э, м-м, сержант. Закройте дверь, будьте добры. Нет, с другой стороны. Выйдите из камеры.
      — Не положено. Агент Скалли, этот субъект опасен.
      — Ничего-ничего. Со мной партнер Молдер, мы привыкли полагаться друг на друга. В случае чего вас позовут, сержант.
      — Агент Молдер?
      — Идите, сержант. Когда будет нужно, вас позовут.
      — Под вашу ответственность. Личную ответственность.
      — Само собой, сержант. Само собой. И дверь закройте, закройте.
      — Не положено.
      — Заприте и проследите, чтобы никто из посторонних нам не помешал.
      — Из посторонних в камере — вы, сэр, и ваша… ваш партнер.
      — Сержант! Выполнять!
      — Если вы настаиваете на том, что агентам ФБР самое место в тюремном карцере, то…
      — Сержант! Кругом!!!
      — Есть, сэр!
      Скрежет закрываемой двери. Лязг ключа.
      — Джордж Магулия? Я — агент Молдер. Это — агент Скалли.
      — Я не вижу. Я вас не вижу. Темно.
      — Мы тоже не видим вас. Но вы сами попросили убрать свет.
      — Не до такой же степени.
      — Если я включу фонарик, это вас не обеспокоит?
      — Сколько ватт?
      — Точно не знаю. Не более десяти. Две пальчиковые батарейки.
      — Не более десяти — потерплю. Вклю-найте.
      — Так вот вы какой, Джордж Магулия…
      — Нет! Не светите на меня! Светите в сторону! В стену!
      — Так?
      — Да. Пусть так.
      — У вас болят глаза?
      — У меня всё болит!
      — Всё?
      — Всё!
      — Волосы болят?
      — Болят!
      — Вы лжете, Магулия. У вас нет волос. Вы обриты наголо.
      — Начальник, ты тюремную крысу видишь? -Где?
      — Здесь!
      — Нет.
      — И я не вижу. А она есть.
      — Принято, Магулия. С логикой у вас в порядке. А с психикой?
      — Что тебя не устраивает в моей психике, начальник? Что?! Что?!! Я нормален!!! Нормален!!!
      — Успокойтесь, Магулия.
      — Молчи, женщина!!! Мужчины разговаривают — ты молчи!!! Я спокоен!!! Я совершенно спокоен!!!
      — Оно и видно, Магулия, оно и видно. Вы были так же спокойны, как сейчас, когда убивали ни в чем не повинных людей?
      — Начальник, скажи ей, чтобы она молчала! А вот с тобой я говорить буду, я готов.
      — Скалли, помолчи.
      — Молдер, я не понима…
      — Скалли, закрой рот! Ненадолго. Скалли?
      — Так-то лучше. Ну, Магулия? Она молчит. Я тебя слушаю. Почему ты сказал, что вот со мной говорить будешь?
      — Ты ведь Молдер, начальник? Фокс Молдер? Агент ФБР?
      — Знаешь меня?
      — В кино видел. Ты там, правда, моложе.
      — Я не снимался в кино.
      — Как не снимался, слушай! Я же видел! Еще в России — по видеомагнитофону! «Икс-файлы», да? Много серий! Ты — Молдер, она — Скалли.
      — Я не снимался в кино. Она — тоже.
      — Ва! Но я же видел! Ты всегда правильно думаешь, но все считают, что у тебя винтика в голове не хватает. А она тебе тоже никогда сначала не верит, но потом говорит, что тоже так думала с самого начала. Женщина, да!
      — Молдер, пошли отсюда! Ш-шизик! У него глюки! Дай ему один автограф и два раза по морде — и пошли отсюда!
      — Погоди, Скалли, погоди.
      — Да не буду я годить! «Икс-файлы» для него кино, понимаешь!
      — Начальник, ты мужчина или нет?! Она тебя что, не слушается?! Если бы у нас в Гори женщина без спросу рот открыла, я бы…
      — …язык ей вырвал?! Да, Магулия? Да?! И глаза выколол? И гениталии отрезал? Да?!
      — Начальник, зачем за слово ловишь? Разве я так сказал? Я так не сказал!
      — Не сказал, но сделал. Да, Магулия? Семь раз, да?
      — Почему — семь?
      — А сколько?
      — Начальник, зачем опять за слово ловишь? Ты сказал семь — значит, семь.
      — Семь. Мужчин. Они, что, без спросу рот открыли? Но они ведь мужчины, не женщины. Магулия, интимный вопрос можно?
      — Ты начальник, тебе все можно.
      — Магулия, ты разницу между мужчиной и женщиной хорошо знаешь? Не путаешь?
      — Не понял, начальник. Я по-английски немножко плохо понимаю. Разницу между кем?
      — Короче, гм-гм… Магулия, ты… как ты относишься к «голубым»?
      — К голубым кому?
      — К гомосексуалистам, короче.
      — Ва! Начальник! Это разве люди? Это не люди! Убивать их надо, чтобы не позорили звание мужчины!
      — Божья заповедь гласит: не убий. МагуЛИЯ?
      — Эщщи!
      — Не веришь в бога, Магулия?
      — Не верю богу, начальник. Он сам первый задницу показал и заставил человека на нее молиться!
      — Полегче, Магулия, полегче.
      — А что, не так, начальник?! Библию читал? Там что написано? Там написано: «И потом сказал он: лица моего не можно тебе увидеть, потому что человек не может увидеть меня и остаться в живых. Я поставлю тебя и покрою тебя рукою моею, доколе не пройду. И когда сниму руку мою, ты увидишь меня сзади, а лицо мое не будет видимо». Понял, начальник?! В лицо Бога никто не видел, а на его задницу все молятся тысячу и тысячу лет и думают: вот он какой, лик божий! А потом удивляются, откуда столько много пидарасов взялось!
      — И ты решил самолично сократить их количество хотя бы на семь?
      — Начальник? Я… э-э… плохо по-английски. ..
      — Молдер, не тяни пустышку. Я ведь тебе показывала их медицинские карты!
      — Скалли, помолчи!
      — Молдер, а я тебе повторяю…
      — Молчи, женщина!!!
      — Молодец, начальник! Мужчина!
      — Я мужчина, Магулия, ты мужчина. Поговорим как мужчина с мужчиной. Ты убил этих семерых потому, что они все были гомосексуалистами?
      — Кто?
      — Те, кого ты убил.
      — Почему семерых?
      — А сколько?
      — Э-э, начальник. Ты меня не путай опять. Сказал — семерых, значит — семерых. Вы сколько трупов нашли?
      — Семь.
      — Значит, семь.
      — Семь гомосексуалистов, так?
      — А они что, все пидарасы были?
      — Ты меня спрашиваешь, Магулия? Это я тебя спрашиваю, Магулия!
      — А я откуда знаю?! Я их не трахал!
      — Да, ты всего-навсего их убил! За то, что они гомосексуалисты, так?!
      — Ва! Если бы знал, что они пидарасы, убил бы!
      — Момент! Что еще за «если бы»?!
      — Но я же не убивал!
      — Та-а-ак! Один, два, три, четыре, пять, шесть…
      — Начальник, не убивал я!
      — … семь, восемь, девять десять…
      — Не я, начальник!!!
      — …одиннадцать, двенадцать… Уф-ф… А кто? Кто?!
      — Он! Вот он!!!
      — Где?
      — Там!
      — Там? За стеной? Что ты пальцем в стену тычешь, Магулия? Где? В соседней камере? Кто там?
      — Да позволит мне мой повелитель Молдер разомкнуть уста?
      — Скалли, не выпендривайся! Говори.
      — Можно, да?
      — Скалли!
      — Слушаю и повинуюсь, мой повелитель.
      — Скалли И!
      — Там, куда тычет этот… с позволения сказать, мужчина, за стеной не соседняя камера, а тюремный коридор, откуда мы сюда и попали. Лучше посвети на стену. Видишь?
      — О! Ничего себе, образина! Кш-ш-шмар!.. Магулия! Это ты?!
      — Это не я! Это Оно!
      — Нарисовал ты?!
      — Я.
      — Зачем?
      — Чтобы отогнать! Если Его нарисовать правильно, то есть похоже, — можно отогнать! Не всегда, не всякий раз! Но — можно!
      — Ты нарисовал Его правильно? Как Брежнева? Тогда, в России?
      — Что — Брежнев, эщщи! Брежнев тогда уже мертвый был! Чучело! А Оно — не чучело! Оно — живой. Вечно живой!
      — И ты его нарисовал. Он у тебя на картине — как живой? Похож? Магулия!
      — Не знаю! Я не знаю! Я ТАК вижу! Не знаю.
      — Ты же талантливый художник, Магулия, не так ли?
      — Я талант! Не я сказал! Оно!
      — Оно сказало, что ты — талант?
      — Оно не сказало! Оно выбрало! Оно не вселяется в ничтожеств!
      — Почему?
      — Когда большая идея попадает в маленькую голову, то может там вырасти только до размеров этой головы!
      — Это Оно тебе сказало?
      — Это Достоевский сказал.
      — Кто такой Достоевский? Поляк? Тоже эмигрант? Нелегал?
      — Достоевский — это Достоевский.
      — Молдер, Достоевский — это их русский писатель, их икона.
      — Скалли, мне их Достоевский не икона. И… помолчи — когда мужчины разговаривают.
      — Молчу.
      — Магулия! Итак, вы — талант,
      — Ты сказал.
      — И что, разве ты не в состоянии скопировать оригинал, воплотить его на картине?
      — Я не видел Его! Но я ТАК вижу Его! Это Оно! Оно убило всех этих людей!
      — Семерых?
      — Ты говоришь — семерых. Значит — семерых.
      — Ну-ну. И Оно выкололо им глаза?
      — Да! Потому что видеть Его не должно!
      — И Оно же вырвало им язык?
      — Да! Потому что прекословить Ему не должно!
      — И Оно же вырезало им гениталии?
      — Да! Потому что трясти перед Ним членом не должно! Это Его привилегия — всем показывать член!
      — А уши? Почему Оно не оборвало им уши?
      — Потому что внимать Ему должно! Оно нашептывает и нашептывает — круглосуточно! Днями и ночами… чами… чами… чами…
      — Магулия!!! -Я!
      — Джордж ты Магулия!.. Значит, виноват не ты, а Оно!
      — Оно, начальник, Оно!
      — А у этого Оно есть имя? С этой образиной, которую ты накалякал на стене, связано какое-нибудь конкретное имя? Чисто конкретно?
      — Все люди знают это имя. Но не поминают всуе!
      — Сатана? Дьявол?
      — Начальник! Я верил в тебя, начальник!!! Когда ты сказал, что ты Фокс Молдер, я сразу подумал: мне наконец повезло! Только Фокс Молдер способен меня понять и мне поверить! Я же смотрел в кино, много серий! Про «икс-файлы»! Ты никогда не говоришь: «Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда!» И тогда это никогда бывает всегда! Начальник, ты только ее не слушай! Она, ты наверное не знаешь, как будто вместе с тобой работает, как будто напарник, — а на самом деле крупные шишки к тебе ее подставили, чтобы она им на тебя стучала и материалы собирала, что ты сумасшедший! Ты меня послушай, начальник! Мы с тобой близнецы-братья! Я один тебе правду скажу! Правду, одну только правду и ничего, кроме правды! Я знаю, я тоже в дурдоме сидел! В России! Там всех нормальных в дурдом сажают! А здесь за тобой, за нормальным, стукачку заставляют след… ить! Ить! Ить!..
      — Скалли!
      — А что я сделала?!
      — Ты дала ему под дых!
      — Неужели?! И что? Когда женщина отвечала за свои поступки?! Тем более, за поступки, которые должны быть присущи мужчине, в присутствии которого оскорбляют женщину?!
      — Я как-то не заметил, что он тебя оскорбил. По-моему, он сказал правду.
      — Ага! Одну только правду! И ничего… Особенно про Молдера — героя экрана! А ты уши развесил!.. Ну-ка, отодвинься! Пусти меня к нему! Сейчас проикается и… он у меня по-другому заговорит!.. Ну-ка! Ты! Магулия! В глаза смотреть, сукин сын! Имя?! Имя сообщника, быстро!!!
      — Ка… какого сообщника?!
      — То есть ты был один?! Ты один убил всех семерых?! Или не семерых?! Их было больше?! Сколько?! Десять?! Двадцать?! Где трупы?! Отвечать!!!
      — По… почему десять?! Почему двадцать?! Ты что, женщина!
      — Потому что ты каждый раз запинался, когда мой напарник называл цифру семь! Их не меньше семи! Но ты запинался! Их больше, так?! Лайонел Локридж! Мейсон Кепвелл! Круз Кастильо! Керк Крэнстон! Кейт Тиммонс! Крис Картер! Адонис Каст-ракис!.. Еще?! Кто еще?! Рэм Орбитмэн — знаешь такого?!
      — Не знаю я никакого Орбитмэна!!! Первый раз слышу!!! И знать не хочу!!! Может, я останусь собой?! Начальник, убери ее от меня! Бешеная!..
      — Скалли, кончай!
      — Еще не начинала толком!
      — Скалли, прошу!
      — А! Делай, как знаешь! Н-напарник, тоже мне!
      — Так-то лучше… Магулия?
      — Я знаю, конечно… В кино видел… Добрый следователь — злой следователь… Но все равно… Тебе я верю, Молдер. А ей нет. А ты?
      — Кабы партнер при моей работе не нужен был, слова бы с ней не сказал. Языком метет, как помелом, сукина дочь!
      — Верю! Тебе я верю, Молдер. Как в кино!
      — И я — тебе, Магулия! Верю. Я тебе верю, верю. Я верю, что ты на пути к новой жизни. И скоро этот отрезок жизни ты будешь вспоминать, как ужасный сон…
      — Это не сон, начальник! Не сон!
      — То есть ты был в полном сознании и добром здравии, когда убивал?
      — Оно убило! Сколько раз повторять!
      — Но отпечатки этого Оно на месте преступления не обнаружены. А твоих, Джордж, — полно. И судить будут не Его, а тебя. И на электрический стул посадят тебя, не Его.
      — Его невозможно ни судить, ни посадить на электрический стул! Он Князь Тьмы! Он доктор Зло! Только простаки с вашего прогнившего Запада еще думают, что Зло можно спеленать! Простаки, думающие, что Зло можно поставить раком, как дешевую шлюху рода человеческого!
      — Молдер! Он назвал меня шлюхой!
      — Погоди, напарник! Он не о тебе, он обобщенно. Продолжай, Джордж!
      — Почему не о ней?.. Всё-всё! Не трогай меня, начальник! Я не о ней! Не о ней! Остальные — да, она — нет!
      — Продолжай!
      — Ты не тронешь меня, начальник?
      — Пока нет. Продолжай!
      — На чем я остановился?
      — На простаках.
      — Не на шлюхах?
      — На простаках, Магулия!
      — Ага!.. Только простаки с вашего прогнившего Запада еще думают, что, заточив Зло в стенах карцера, они победили Его! В России вы не жили!
      — Все Зло из России?
      — Зло везде! И одним мановением пальца Оно заставляет лизать человечество сальные сковороды Ада, лишь бы увидеть отражение Его.
      — И что же, так случилось и вчера ночью?
      — А что случилось вчера ночью?
      — Не знаешь, Магулия?
      — Откуда?! Я тут сидел! Картинку рисовал! Его отгонял!
      — Плохо рисовал, Джордж. Плохо отгонял.
      — Начальник?!
      — Зло, Джордж, вчера щелкнуло пальцами. Снова щелкнуло.
      — Начальник?!
      — Пострадал юноша. Рэм Орбитмэн.
      — Что, правда, такая фамилия бывает?
      — Бывает. Еще и не такая.
      — И человек такой есть?
      — Да, Джордж.
      — Я думал, твоя бешеная меня на пушку брала…
      — Нет, Джордж.
      — Щ-щени дэда!..
      — Джордж?
      — Щ-щени дэда!..
      — Не понял!
      — И не надо. Это по-грузински.
      — Переведи.
      — Не могу. Женщина здесь. Сам догадайся.
      — Понял!
      — Начальник! Ты хочешь сказать, что Оно вчера опять на кого-то напало?!
      — И лишило глаз, Джордж. И языка. И фаллоса… Что скажешь, Джордж?
      — Щ-щени дэда!!!
      — А поподробней?
      — Оно нашло кого-то другого!!! Нового! Точно так же, как нашло меня!.. Ня! Ня! Ня-ня-ня-ня-ня!!!
      — Молдер, у него припадок!
      — Скалли, у него припадок! Лязг ключа. Скрежет двери. Свет! Яркий, режущий свет!
      — Сержант! Я сказал, без стука не входить!
      — Агент Молдер? Какой я вам сержант?!
      — Патерсон?
      — Полковник Патерсон!
      — Слава богу! Никто вас за язык не тянул! Буду знать, в каком вы звании, Патерсон А то вы все в штатском, в штатском…
      — Молдер, не юродствуйте! Могу ли я с вами переговорить?
      — Могу ли я… Хочу ли я…
      — Агент Молдер! Будьте добры соответствовать!
      — Чему? Кому?

* * *

      Весь мир — театр, все люди — актеры в нем. Сказал Шекспир. А он классик. Следовательно, прав. И его утверждение верно.
      Однако другой классик сказал: подвергай всё сомнению.
      Итак, почему для Шекспира весь мир театр? Потому что он всю сознательную жизнь только и делал, что писал всяческие трагедии-комедии для сцены. Отними у него это занятие — и чем ему тогда заняться в дремучем средневековье? В лавке торговать? Горшки обжигать? Репу сажать? Занятия не хуже любого другого. Но кто бы тогда знал о Шекспире? Никто. Вот и сказал он: весь мир — театр. Абсолютно верное утверждение. Но! Лично для него. И люди лично для него, само собой, только актеры. Как для полководца все люди — солдаты. Как для врача все люди — пациенты. Как для мошенника все люди — лохи.
      Таким образом, неопровержимо доказывается, что не весь мир — театр, не все люди — актеры в нем. Как частный случай — пожалуй, но — избегайте обобщений. Подумаешь, классик! Да и некоторые иные классики вовсе отказывают Шекспиру в праве называться классиком, тот же Лео Толстой, к примеру. Да и некоторые скрупулезные литературоведы вовсе отказывают Шекспиру в праве авторства всяческих трагедий-комедий, не он, дескать, написал, другой кто-то, почерк не совпадает. Да и некоторые дотошные гробокопатели вовсе сомневаются: а был ли Шекспир? может, никакого Шекспира и не было?
      И правильно! Это ж надо ляпнуть: «Весь мир — театр, все люди — актеры в нем»!
      Не так!
      Потому что мир, конечно, не свободен от условностей, но не до такой же степени, как на театре. А на театре в первом действии спектакля пол моют, во втором же действии как бы десять лет прошло — и пол еще мокрый.
      Потому что люди, конечно, повседневно играют различные роли, в том числе, и несвойственные им. Но поведенческая убедительность даже у самого никудышного лицедея в жизни много выше, нежели у актеров на театре. А на театре выходят, допустим, крампе два персонажа и начинают оживленный диалог — как бы друг с другом, но лицом к залу: «Помнишь ли ты, как десять лет назад впервые пришел ко мне желторотым птенцом-неучем, который не мог сказать, сколько будет дважды два? Помнишь ли ты, сколько нам пришлось совместно помучиться днями и ночами, прежде чем ты наконец усвоил, что дважды два — четыре? Помнишь ли ты, как не выдерживали твои нервы и ты готов был разорвать со мной деловые и личные отношения и даже однажды не разговаривал целую неделю? Помнишь ли ты, как потом по размышлении здравом мирился, признавая за собой излишнюю горячность, столь свойственную молодости, в противовес моей хладнокровной мудрости? Помнишь ли ты? — Да, я помню! Я все, конечно, помню! Как на протяжении этих незабываемых десяти лет взволнованно ходил я по комнате и что-то гневное в лицо бросал тебе. Но помнишь ли ты, как, научив меня всему, что знал сам, наотрез отказывался перенимать то прогрессивное и здравое, что предлагалось с моей стороны? Помнишь ли ты, как мне однажды и не однажды удалось поставить тебя перед фактом, что дважды два — не всегда четыре, но иногда и пять, а то и все шесть? Помнишь ли ты, как после нашей с тобой особо бурной дискуссии ты кричал: „Карету мне, карету… скорой помощи!“ — а когда она так-таки приехала по вызову, ты пытался запихнуть в нее меня? Помнишь ли ты?»
      Главное, завзятые театралы, упрямо и ошибочно полагающие, что весь мир — все-таки театр, а все люди — все-таки актеры в нем, готовы в лепешку расшибиться ради того, чтобы урвать лишний билетик! А потом сидят в душном зале на откидных дискомфортных стульчаках и, затаив дыхание, зрят, как парочка паяцев на мокром полу обменивается информацией, навязшей в зубах и того, и другого — до изжоги.
      Ну не идиотизм ли? В реальной жизни разве так бывает?
      Бывает изредка, бывает. Но и называется подобная идиотская манера общения театральной (вот-вот!). И бывает она, подобная манера, когда люди встретились и не столько обмениваются новостями, сколько выражают свое отношение к визави, демонстрируя окружающим: век бы его не видеть, но раз уж пришлось, то пусть послушает, и вы все послушайте и намотайте на ус, чтобы потом не говорили, мол, нас не предупредили! При этом окружающие на безусловном рефлексе подхватывают идиотскую манеру, пытаясь как-то смягчить ситуацию, примирить старинных приятелей-неприятелей или, минимум, удержаться в рамках должного приличия. Театр, да и только!
      Театр и есть.
      Место действия — тюремный коридор Исправительного комплекса в Лортоне. На заднем плане — закрытая дверь карцера-одиночки. Время от времени мимо действующих лиц проходят туда-сюда надзиратели в форменной одежде с репликой: «Извините, господа, здесь не положено!»
      Действующие лица:
      Вильям Патерсон — глава орготдела поддержки следствию, полковник в штатском, дороден, лысоват, в летах, но еще крепок.
      Цинци Хачулия — помощник Патерсона, лейтенант в штатском, атлетически сложен, блондин, молод, ладонь перевязана бинтом.
      Фокс Молдер — спецагент ФБР… ну все знают.
      Дэйна Скалли — спецагент ФБР… ну про нее тоже все знают.
      Патерсон:
      — Цинци! Позволь представить тебе спецагента ФБР Фокса Молдера. Этот молодой человек когда-то учился у меня и подавал большие надежды. Но впоследствии пренебрег моими советами и занялся откровенной чушью, используя полученные знания не по прямому назначению. Специализируется на поиске маленьких зеленых человечков в летающей посуде, а также на всякого рода выползнях, свежих костях, пустынях цвета крови. Как это ни прискорбно, однако нам теперь придется работать вместе с ним.
      Молдер (сверкает глазами):
      — Скалли! Позволь представить тебе полковника Вильяма Патерсона, главу орготдела поддержки следствию. Этот пожилой… очень пожилой человек когда-то был незаурядным мастером нашего общего дела, имел светлую голову. Но впоследствии, как это обычно и бывает со стариками, выходящими в тираж, зациклился на единственной идее бихевиоризма, эксплуатируя ее где надо и где не надо. Назвать его сегодня светлой головой можно с большой натяжкой и то лишь в смысле… м-м… прически. Как это ни прискорбно, однако нам теперь придется работать вместе с ним.
      Скалли:
      — Молдер! Я хорошо знаю мистера Патерсона по его научным трудам. Он ведь автор монографии по бихевиоризму, очень полезной и своевременной книги для нашего общего дела. Ведь бихевиоризм — ведущее направление американской психологии первой половины XX века. Суть его в том, что предмет психологии — не сознание, а поведение как совокупность двигательных и словесных реакций на воздействие внешней среды. Бихевиоризм перенесен в антропологию, социологию, педагогику и продолжает развиваться с приставкой «нео-„. Необихевиоризм преодолел ограниченность схемы „стимул — реакция“ введением опосредствующего звена «промежуточные переменные“, то есть различные познавательные и побудительные факторы… Для нас с напарником большая честь работать сообща с вами и вашим, как я понимаю, учеником. Это ведь ваш ученик — который рядом с вами?
      Патерсон:
      — Спецагент Скалли! Я польщен вашей столь высокой, но и объективной оценкой моих скромных способностей. Но позвольте вам представить моего помощника, которого я действительно считаю наиболее перспективным из моих последователей. Лейтенант Цинциннат Хачулия. Выпускник юридического факультета Университета в Цинциннати штата Огайо. Оперативного опыта ему пока не хватает, но задатки у него отменные, полностью соответствующие имени, данному при рождении. Я полагаю, всем мало-мальски знакомым с древней историей известно, что Цинциннат — римс-кий патриций, образец скромности, доблести, верности гражданскому долгу. Я также полагаю, что под вашей чуткой опекой, спецагент Скалли, лейтенант Хачулия очень скоро достигнет высот нашей профессии, которые так и остались непокоренными вашим напарником, который рядом с вами. Молдер (сверкает глазами):
      — Патерсон! Мой партнер Дэйна Скалли уже успела познакомиться с вашим помощником. И, сдается мне, довольно близко. Не знаю, кто кого из них возьмет или уже взял под опеку, но все вчерашнее утро и половину дня они потратили на посещение Арт-галереи, где рассматривали картины и обменивались… впечатлениями. Я ничего не имею против изобразительного искусства и даже не хватаюсь за пистолет при слове «культура». Я хватаюсь за пистолет в крайнем случае, когда мне противостоит вооруженный преступник, но не уверен, что преступника нужно часами искать в Арт-галерее. Причем безуспешно.
      Хачулия:
      — Спецагент Молдер! Я чувствую, что вы почему-то пристрастны ко мне, хотя еще толком со мной не знакомы. Должен сказать, что со своей стороны я испытываю к вам искреннее и глубокое уважение, как бы ни складывались ваши отношения с мистером Патерсоном, к которому я также испытываю искреннее и глубокое уважение. Хочу уверить, что со спецагентом Скалли у нас, кажется, действительно складываются тесные отношения, но исключительно на деловой основе. Ничего личного. Кстати, пока мы были в Арт-галерее, спецагент Скалли не единожды поминала вас, спецагент Молдер, и неизменно в превосходных степенях, весьма и весьма разнящихся от оценки, данной вам моим старшим товарищем, полковником Патерсоном, которого я, безусловно, чту, но мнение о людях всегда вырабатываю сам и только сам. И поверьте, если бы не мое… ранение, я бы с удовольствием пожал вашу крепкую и, надеюсь, дружескую руку.
      Молдер (сверкает глазами):
      — Лейтенант Хачулия! Я готов обменяться с вами рукопожатием сразу, как только вы снимете повязку, излечившись от ранения, полученного вами, несомненно, при выполнении оперативного задания только из-за нехватки опыта. Что же касается ваших неделикатных намеков на то, что нас с агентом Скал л и связывает нечто иное, нежели совместная многолетняя и плодотворная работа, то аналогичное допущение ведь можно сделать по отношению к вам и вашему старшему начальнику, полковнику Патерсону. Если вам угоден совет, лейтенант Хачулия, никогда не путайте понятия «напарник» и «партнер». Спецагент Скалли — мой давний напарник, лейтенант Хачулия.
      Хачулия — сверкает глазами.
      (Ремарка: Право слово, мужики есть мужики — в присутствии дамы! Скалли, тебе какие больше нравятся, темненькие или светленькие? Скалли больше нравятся умные. Но вам обоим это не грозит…) Скалли: