Дверь распахнулась резко, уверенно, и на пороге лаборатории появился высокий, широкоплечий молодой человек. Голова его немного не доставала до притолоки. Солнце сквозь подмороженные окна било ему прямо в глаза, заставляя прижмуриться: от этого крупные, грубоватые черты его бледного лица обозначились еще резче. Сунув руки в карманы брюк, заправленных в белые бурки, он внимательно и как бы торжественно осматривал лабораторию.
      Ветер ворвался за ним, взъерошив его светлые, закинутые назад волосы, помчался дальше, перебирая бумажки на столе у инженера Новикова, вырвав скользкую шумную кальку из рук Лени Морозова, вздувая белыми пузырями оконные занавеси.
      Морозов недовольно обернулся и крикнул:
      — Закройте дверь! Не лето.
      Оба его помощника тоже обернулись. Монтер Петя Зайцев, которого за малый рост все звали Пекой, — с любопытством, старший лаборант Саша Заславский — с досадой. Толстое добродушное лицо его сморщилось, он с силой заскреб свои жесткие курчавые волосы, стараясь восстановить сбитый ход мыслей.
      Второй час они испытывали присланный в срочный ремонт осциллограф, разыскивая причину повреждения. Вернее, это был не осциллограф, а сложная осциллографическая схема для специальных измерений. На молочном экране прибора вместо волнистой змейки упорно дрожало размытое зеленое пятно. Саша вздохнул. Разгадка каприза этой проклятой установки была вот-вот нащупана — и опять исчезла…
      Напротив стенда, где испытывалась установка, за письменным столом работал инженер Новиков. Вошедший не спеша притворил дверь и направился было к нему, но в это время из соседней комнаты появился пожилой сутуловатый мужчина.
      — Внимание! — тихо предупредил товарищей Пека Зайцев. — На нас надвигается Кривицкий.
      Старшего инженера Кривицкого из-за его острого, злого языка остерегался даже техник Леня Морозов, которого вся молодежь лаборатории считала отчаянным парнем.
      Придется разбирать всю установку, — деловито сказал Морозов, складывая кальку.
      — Опять на два дня мороки, — нахмурился Саша. — Неужели нельзя найти порчу, не разбирая?
      Им осточертел этот ремонт. Не успели кончить одно, хватайся за другое.
      Полная анархия производства. Следовало бы поставить этот вопрос перед Майей Константиновной.
      — Вопрос не прибор, — оборвал их разглагольствования Морозов. — Вопрос простоит долго.
      Между тем Кривицкий, задержавшийся возле стола Новикова, вопросительно смотрел на посетителя.
      — Могу я видеть товарища Устинову? — спросил тот.
      — Майя Константиновна на совещании в месткоме.
      — Вы по какому вопросу? — спросил Новиков, откладывая перо. — Из райкома?
      — Нет, я… по личному делу.
      Он произнес это с заминкой, но спокойно и почему-то весело; в его поведении таилось что-то непохожее на поведение случайного посетителя.
      — Разрешите ваш пропуск, — сказал Кривицкий.
      — «Лобанов Андрей Николаевич», — прочел он, шевеля тонкими бледными губами, потом показал пропуск Новикову. Нет, эта фамилия им ничего не говорила.
      — Вы подождите, — посоветовал Новиков. — Майя Константиновна, вероятно, скоро придет.
      Лобанов присел возле столика с надписью «Начальник лаборатории». Столик был стиснут с одной стороны шкафом, с другой — стендом.
      — Интересно, как там Майя Константиновна воюет, — сказал Новиков, следя за Лобановым. — На этот раз к нашим показателям не придерешься.
      — Показатели — это всего лишь арифметика, отозвался Кривицкий. На его сухом, вытянутом лице была прочно впаяна желчная усмешка, всегда несколько смущавшая Новикова.
      — Вы закоренелый скептик.
      — Правдивые слова не бывают приятны, приятные слова не бывают правдивыми, — сказал Кривицкий. — Вы собираетесь когда- нибудь испытывать предохранители?
      — Не собираюсь, — с удовольствием ответил Новиков. — Мне поручено составить инструкцию. Это куда приятней, чем без конца испытывать одни и те же предохранители.
      — Вас, очевидно, прельщает не сама инструкция, а последняя строка: «Составил инженер Новиков».
      — А хотя бы и так, — засмеялся Новиков, сдувая пушинку с рукава своего тщательно отглаженного костюма. — Во всяком случае, это более творческая работа.
      Стройный, щеголеватый, он располагал к себе какой-то откровенной беззаботностью. Кривицкий улыбнулся одними губами:
      — Вы никогда не открыли бы своего призвания к составлению инструкций, если бы не ваше желание оправдать свое легкомыслие.
      Новиков пожал плечами, ему не хотелось продолжать этот рискованный спор в присутствии постороннего. И Новиков и Кривицкий снова посмотрели на Лобанова. Он сидел, закинув ногу на ногу, не проявляя никаких признаков нетерпения, с интересом прислушивался к перебранке Лени Морозова со своим помощником, к разговору Новикова с Кривицким и внимательно, с каким-то откровенным интересом изучал помещение лаборатории. Новиков тоже огляделся, пытаясь представить себе впечатление постороннего человека от лаборатории.
      В этот предвечерний час центральная комната лаборатории должна была показаться особенно красивой. Жаркими красками вспыхивали в закатных лучах зимнего солнца кусочки прозрачно-желтого янтаря, синие копья стрелок, монтажные панели, перевитые огненными жилками красной меди, серебристые столбики конденсаторов. На полках теснились высокие катушки проводов в пестрых шелковых нарядах изоляции. Над ними висели огромные выпрямительные лампы. Их зеркальная поверхность отражала синие квадраты окон с оранжевой лентой заката. Повсюду на приземистых столах лежали еще не ожившие, не связанные мыслью детали. Воздух был пропитан сложной застарелой смесью запахов канифоли, шеллачного спирта, озона, костяного масла. Неповторимый, свой запах для каждой лаборатории.
      Новиков мечтательно прищурился, пробуя увидеть и себя среди этой живописной, деловито-внушительной обстановки; молодой, красивый, скромный научный работник, разбросанные по столу бумаги, мучительное творческое раздумье…
      Кривицкий рылся в пыльной куче наваленных деталей. Он не видел в них ничего живописного. Просто старый хлам, в котором никогда не найти нужную вещь. И вся лаборатория тесная, неудобная: низкий закопченный потолок, громоздкие устарелые стенды, ветхие неудобные шкафы.
      Заметив брезгливую усмешку Кривицкого, Новиков озабоченно взглянул на часы, прошел к столу начальника лаборатории и, присев на край стола, начал звонить по телефону. В лаборатории было шумно. Гудели генераторы, из соседней комнаты доносился визгливый скрежет электродрели. Новиков повторял в трубку:
      — Олечка, вы меня слышите? Ровно в девять. Да нет, в девять.
      Прикрыв микрофон рукой, он крикнул чубатому пареньку:
      — Пека, скажи, чтобы там выключили этот душетерзатель! Кривицкий подошел к технику:
      — Ну, Морозов, как дела?
      Морозов задумчиво поправил золоченый зажим вечного пера в кармане кожаной куртки. Очевидно, пробился конденсатор. Придется менять.
      Его подручный, лаборант Саша Заславский, сказал:
      — Третий раз у них пробивается конденсатор… Может, надо чего-нибудь в схеме переделать?
      — «Чего-нибудь», — передразнил его Морозов, — тоже мне мыслитель.
      Они заспорили. Кривицкий молчал.
      — Прошу прощения, — вдруг обратился к ним Лобанов. Он встал. — Разрешите мне полюбопытствовать?
      Морозов нехотя покосился в его сторону:
      — Чего тут любопытного?
      Лобанов улыбнулся. Улыбка у него была широченная, во все лицо.
      — Да просто ручки повертеть.
      — Ну, повертите, — разрешил Морозов, взглянув на старшего инженера. — Все равно разбирать.
      Минуту-другую они наблюдали, как посетитель, прочитывая предварительно надписи на панели, поворачивал рукоятки установки. Зеленое пятно на экране то вытягивалось, то сжималось в маленький яркий зайчик.
      — Кстати, это не телевизор, а осциллографическая установка, — ехидно бросил Пека.
      — Почему кстати? — сухо спросил Лобанов. — Кстати бывает только то, что остроумно. Я думаю, тут мало сменить конденсаторы. Важно выяснить, почему они пробиваются.
      Поймав ироническую усмешку Кривицкого, Морозов с преувеличенным уважением спросил:
      — Вы, случаем, не конструктор этого осциллографа?
      Ребята развеселились. Человек, судя по всему, впервые видит осциллограф и берется указывать тем, кто, можно сказать, зубы съел на этом деле!
      — Модест Петрович, — обратился Морозов к старшему инженеру, — так я начинаю разбирать?
      Кривицкий кивнул.
      — Вряд ли можно назвать такой метод научным, — глядя на Кривицкого, резко сказал Лобанов. Морщины сердитым фонтанчиком поднялись от переносицы по бугристому крутому лбу.
      — Видите ли, — медленно начал Кривицкий, поскребывая острый, плохо выбритый подбородок, — мы придерживаемся такого примитивного правила: когда начался пожар, то не время проверять план противопожарных мероприятий.
      Морозов громко засмеялся. Лобанов вернулся на свое место, сел и, облокотясь на широко расставленные колени, сцепил руки.
      Установку отключили и начали разбирать. Пека, пробегая то с паяльником, то с мотками проводов, не переставал следить за Лобановым.
      — Задумался! — с притворным почтением сообщил он приятелям. — Минимум академик.
      — Или максимум студент, — откликнулся Морозов.
      Люди солидные и занятые, они оценили шутку сдержанными улыбками.
      — Либо студент, либо корреспондент, — заключил Пека. — Эти всегда суются не в свое дело.
      В комнату быстрым шагом вошла молодая женщина. Чувствовалось, что и гладко зачесанные на пробор волосы, и строгий черный костюм, и эту быструю четкую походку — все по-молодому добросовестно и искренне вкладывала она в облик начальника, каким он ей представлялся. Но, несмотря на ее старания, этот заданный облик предательски разрушали девичьи припухлые губы и глаза — большие, серые, мягко освещающие ее неяркое, чистое лицо.
      — Товарищи, — громко сказала она, — поздравляю вас. Наша лаборатория завоевала первое место и переходящее знамя.
      Начав официально и торжественно, она не удержалась, улыбнулась и, улыбнувшись, засмеялась. И все кругом, глядя на нее, тоже засмеялись.
      Новиков поспешно закончил телефонный разговор и, повесив трубку, весело потер руки:
      — Ай да мы! Колоссально! Майя Константиновна, вы должны выделить энную сумму на банкет.
      Пека помчался в мастерскую сообщить новость. Из смежной комнаты, где верещала дрель, подошли еще двое сотрудников.
      — Майя Константиновна, тут к вам товарищ, — сказал Саша Заславский.
      Его перебили:
      — Как там было, расскажите.
      — Ну что, Кривицкий, — торжествовал Новиков. — Вот вам!
      — Слава, — философски вздохнул Кривицкий. — Слава — это не солнце, а всего лишь тень.
      Майя Константиновна строго обернулась к нему, но встретилась глазами с Лобановым и сказала:
      — Пожалуйста, простите. Я вас слушаю. — Она села за свой стол. — Там такие страсти разгорелись… Теплотехники заявили… Ах, да, простите, — спохватилась она и снова, улыбаясь, повернулась к сотрудникам: — Сейчас я все расскажу, только вот отпущу товарища.
      Все посмотрели на Лобанова нетерпеливо и раздосадованно.
      — Нет, вы пожалуйста, я подожду, — сказал он.
      — Ничего, ничего! Итак, что у вас?
      — У меня к вам направление из отдела кадров, — почему-то смущенно сказал Лобанов.
      Кривицкий посмотрел на него с особым вниманием.
      Лобанов порылся в карманах и, насупясь, явно недовольный тем, что кругом стоят люди, протянул направление Майе Константиновне.
      Эти несколько строчек Майя Константиновна читала долго. Постепенно улыбка уходила с ее лица, губы твердо сжимались.
      Ощущение какой-то тревоги охватило всех. Стало тихо, только из соседней комнаты доносился пронзительный вопль дрели.
      — Знакомьтесь, товарищи, — медленно, ровным, без всякого выражения голосом сказала Майя Константиновна. — Новый начальник лаборатории — товарищ Лобанов… — она заглянула в бумажку, — Андрей Николаевич.
      Кто-то удивленно и недоверчиво хмыкнул, кто-то протянул «н-н-да-а», кто- то торопливо закурил. Затем наступило долгое, неприятное молчание.
      — Пека, — сказала Майя Константиновна, — пойди скажи там, чтобы выключили дрель.
      — Майя Константиновна, как же так? А вы… — сбивчиво начал Новиков и покраснел, поняв свою бестактность.
      Майя Константиновна с трудом улыбнулась:
      — Вы же знаете, я временно исполняла обязанности.
      Да, они знали, что Устинова — молодой инженер и что на место начальника подыскивали солидного товарища, но эти разговоры шли так долго, что их перестали принимать всерьез. Устинова работала второй год, и никому в голову не приходило…
      — Когда разрешите сдать вам дела? — тем же ровным голосом спросила она вставая.
      Лобанов растерянно оглядел неподвижные лица.
      — Я полагал… за вами практически остается руководство. Я пока присмотрюсь…
      — Нет уж. — Устинова переложила бумаги на столе, отодвинула направление. — Нет уж, разрешите сдать вам дела завтра.
      По мере того как неприязненная решимость Устиновой возрастала, Лобанов словно избавлялся от смущения.
      Он медленно поднялся; от краски, недавно заливавшей лицо, только на скулах остался легкий румянец.
      — Ну что ж, завтра так завтра. — Секунду-другую они смотрели друг на друга в упор с гордостью несправедливо обиженных людей.
      — До свидания, товарищи, — сказал Лобанов.
      — До свидания, — ровно прозвучал одинокий голос Майи Константиновны.
      Покинув лабораторию, Лобанов поднялся на второй этаж и пошел по одному из длинных коридоров, тянувшихся вдоль огромного здания Управления энергосистемы.
      Отечественная война основательно разрушила энергохозяйство города.
      Никто, даже сами энергетики, не представляли себе, что за каких-нибудь три-четыре года удастся восстановить разбитые котлы, поднять мачты линий передач, исправить подъездные пути, поставить турбины. Подземная кабельная сеть была перебита в тысячах мест снарядами и авиабомбами. Подстанции стояли демонтированные — пустые кирпичные коробки.
      Крупнейшие заводы маялись на голодном пайке электроэнергии. В часы пик диспетчер отключал часть предприятий. На каждого жителя полагался свой лимит, энергию получали, как хлеб, по карточкам. Министр лично распределял каждый километр кабеля.
      Теперь все это отходило в прошлое. Наиболее мощные станции — Комсомольская, Октябрьская, Лесная, Приозерная — были восстановлены и приняли полную нагрузку. Энергию распределяли еще бережливо, но голод кончился.
      Лобанов проходил мимо бесчисленного строя дверей, воссоздавая по надписям масштаб этого огромного учреждения. Из царства теплосети, снабжающей город теплом в бережно изолированных трубах, по которым текли в дома горячая вода и пар, он попал в царство высоковольтных линий. Чтобы многомиллионный город-труженик мог жить, двигаться, работать, — днем и ночью, не умолкая, гудело пламя в топках, шли эшелоны с торфом, углем, по трубам котлов мчался раскаленный пар. На далеких реках билась вода в лопасти турбин. За сотни километров несли ее силу линии передач. Эта незримая сила текла в город со всех сторон, входила в каждый дом, вспыхивала ярким светом лампочек, звучала музыкой в репродукторах. Она оживала голубым лучом в темных залах кинотеатров, вертела станки, двигала трамваи. К ней привыкли, ее не замечали, как не замечает здоровый человек биения своего сердца.
      Тысячи и тысячи людей участвовали в создании этой силы, распределяли ее, учитывали, следили за ее расходованием и бесперебойным действием.
      Здесь, в Управлении, находился мозг всех станций, сетей, строительств, ремонтных заводов — всего сложного, гигантского хозяйства системы.
      Сюда приезжали директора предприятий договориться о подключении нового цеха, нового дома. Домашние хозяйки хлопотали о своих счетчиках. Управхозы приходили с жалобами на плохое напряжение.
      Из полураскрытых дверей доносился ровный, неумолчный шум сотен голосов, стук пишущих машинок, трезвон телефонов. Впереди по коридору шли две девушки, до Андрея долетел обрывок их разговора:
      — …В антракте он меня спрашивает, не помогу ли я им с трансформаторным маслом.
      — Вот жук, ради этого пригласил?
      — Конечно. Я повернулась и ушла.
      — Совсем?
      — Как бы не так. Забралась на галерку и досмотрела.
      — И куда им столько масла?
      — Шутишь — тысяча трансформаторов.
      Андрей вдруг представил себе, сколько цистерн масла поглощают аппараты станции. Но тотчас его внимание отвлек очкастый мужчина с толстым портфелем под мышкой. Он громко кричал своему собеседнику:
      — В этом районе ни одного магазина! Мы оборудовали его холодильниками. У нас вентиляция!
      — Товарищ абонент, в этом районе еще мощности нет, — уныло повторял его собеседник. — Подождите год.
      — Смешно. Год! Смешно.
      Разговор происходил у двери с надписью «Отдел приключений». Андрей понимал истинный смысл этих слов, но, посмотрев на унылого сотрудника этого отдела, улыбнулся. А жаль, что действительно не существует на свете такой отдел увлекательных, волнующих приключений!
      И вдруг эта смешная надпись как-то по-новому осветила и его приход в лабораторию, и путешествие по зданию Управления. Да, и в его жизни началась пора неожиданных, удивительных событий. Начиналась, впрочем, не очень-то удачно, встретили его неприветливо… Того ли он ждал?.. А впрочем, ничего страшного не произошло. Посмотрим, как они будут выглядеть, когда дойдет до дела. Толком в осциллографе разобраться не умеют…
      Он шел по высоким сводчатым коридорам, поднимался по лестницам, минуя какие-то залы и застекленные галереи, чувствуя себя уже не гуляющим наблюдателем, а разведчиком. Каждый шаг открывал новое, каждый встречный мог оказаться соратником или противником.
      …Вот наконец и технический отдел. Ну что ж, зайдем представиться.

      Сумерки затянули углы опустевшей комнаты. Утих шум в коридорах, смолкли телефоны, а они все еще сидели и никак не могли наговориться, наглядеться друг на друга.
      — Так вот какой ты стал, Витька!
      — Какой?
      — Растолстел, солидный.
      — А ты все растешь, вымахал с высоковольтную мачту. И чего тебя вверх тянет, Андрюха?
      Они не виделись после окончания института. В студенческие годы были друзьями, хотя часто ссорились, а под конец, на пятом курсе, и вовсе разошлись. Тогда им казалось, что навсегда. Андрей Лобанов собирался остаться в аспирантуре. Виктор Потапенко ушел на производство.
      Никто не понимал, почему профессор Одинцов предложил остаться в аспирантуре Андрею Лобанову. Лучшим студентом в группе считался Виктор. На защите главный инженер одной из электростанций сказал:
      — Дипломный проект Потапенко — не ученическая работа. Наша станция получила инженерное решение одного из насущных вопросов.
      Весь факультет тогда гордился Виктором. Недаром преподаватели единодушно отмечали его способности. Учеба давалась ему легко, не в пример Андрею. У Андрея было несколько любимых предметов, но и в них его интересовало только противоречивое, неясное. Когда лектор говорил: «Тут, товарищи, существует несколько мнений, явление это мало исследовано», Андрей усаживался за книги или оставался по вечерам в лаборатории. Неизвестное вызывало в нем бурный протест и нестерпимое любопытство. Большей частью его постигали неудачи. Неясное окончательно запутывалось, и, даже получив какие-нибудь результаты, он не мог объяснить их.
      — А помнишь твое открытие с дугой? — спросил Виктор, и они захохотали.
      Это случилось после того, как профессор Одинцов бросил неосторожную фразу: «Электрическая дуга — самый яркий источник света и самое темное до сих пор место в теории газового разряда».
      Андрей счел своим долгом немедленно заняться дугой. Слепящее электрическое пламя гудело в его руках. Он растягивал его, дул на него, помещал в магнитном поле. Через несколько дней у него начали слезиться глаза, но он продолжал опыты. Однажды, устроив дугу между ртутью и углем, он обнаружил, что ртуть в ванночке забурлила и поднялась фиолетовым конусом навстречу углю. Он переменил полюса — под острием угля на ртути возникла воронка. Что бы это значило? Он пошел в библиотеку, перелистал капитальный труд по электрической дуге. О подобном явлении не говорилось ни слова. Тогда он понял, что открыл нечто новое и важное. Почему важное, он еще не знал.
      Может быть, на этом принципе можно построить двигатель? Или насос? Ему некогда было сейчас раздумывать о таких мелочах. Он снова помчался в лабораторию, включил рубильник. Он видел то, чего никто никогда еще не видел. Ух, какое это было восхитительное чувство!
      Необходимо было немедленно, сейчас же с кем-нибудь поделиться, иначе бы он взорвался от восторга. Он поехал в общежитие.
      — Одевайтесь! — закричал он с порога. — Витька, Костя, — открытие!
      Поехали в лабораторию.
      И Виктор и Костя привыкли к восторгам Андрея, поднять их с кровати было нелегко.
      — Жалкие личности… Открытие, понимаете вы? — Андрей, захлебываясь, рассказал о своем опыте. — Конечно, это произошло случайно. Так ведь все великое находилось случайно.
      — Какая скромность, — сказал Костя.
      Назавтра они втроем пригласили в лабораторию Одинцова. Фиолетовое солнце забегало по тусклой поверхности ртути.
      — Видите бугорок? — замирающим голосом осведомился Андрей.
      — Вижу, ну и что из этого? — черство спросил Одинцов. Не замечая его тона, Андрей объяснил:
      — Я обнаружил это вчера случайно.
      — Это явление было открыто Александром Ильичом Шпаковским в тысяча восемьсот пятьдесят шестом году, — сухо сказал Одинцов. Он оглядел поникшего Андрея и без всякой жалости добавил: — Случай идет навстречу тому, кто ищет его не вслепую.
      — Удар в челюсть, — объявил Виктор после ухода Одинцова. — Тысяча восемьсот пятьдесят шестой год, чуть-чуть опоздал.
      — Иди к черту! — неуверенно сказал Андрей.
      — Оп еще ругается. Осрамил нас только… Эх ты, Архимед!
      — Ничего страшного. Подумаешь. Факт, что у тебя есть наблюдательность, — утешал Костя Исаев. — Держи нос выше. Глаза вот ты испортил, это хуже.
      И он повел притихшего, упавшего духом Андрея в амбулаторию.
      Такого рода «открытий» было немало. Неудачи огорчали Андрея, но быстро забывались. Ему нравился самый процесс исследования. Он сомневался, проверял, выдумывал всевозможные опыты.
      Он прибавлял к электромагниту виток за витком, менял толщину проводов, менял все, что можно было менять, и своими руками выводил формулу. Она возникала в точности такая, как в книжке, — длинная, многоэтажная. Каждая ее цифра, каждая буква были запечатлены не только на бумаге, по и на руках — ожогами и ссадинами, оживали в бегущей по шкале стрелке, запоминались навсегда.
      Приходила сессия, и Андрей многие предметы сдавал кое-как, еле увертываясь от грозящих двоек. Нет, Андрей не был примерным студентом.
      Виктор тоже не отличался усидчивостью, но он схватывал, как говорится, на лету, у него все получалось как-то легко, красиво и весело. Он не кичился своими способностями, все любили его и удивлялись, почему Одинцов предпочел Лобанова.
      Темой дипломного проекта Одинцов дал Андрею расчет одного прибора, работа была в основном теоретическая. И получалось так, что Виктор возвращался со станции перемазанный, усталый и заставал Андрея в кровати с книжкой.
      — Бездельник ты, брат, — раздраженно говорил он. С этого и началось их взаимное охлаждение.
      Виктора обидел выбор Одинцова. Собственно, Виктор не собирался оставаться в аспирантуре, но его задело предпочтение, оказанное Лобанову.
      Они ухаживали за подругами-студентками педагогического института: Виктор — за Лизой, Андрей — за Ритой. Однажды в присутствии девушек Виктор принялся высмеивать Андрея.
      — Разумеется, носить за Одинцовым портфель да указку не тяжело, и пальчики не испачкаешь, — язвил он. — Инженер — это для тебя низковато. А мы, брат, славы не ищем. Мы идем работать.
      Они поссорились.
      На выпускном вечере, когда собрались в общежитии всей группой, Виктор, задиристо поглядывая на Андрея, предложил:
      — Ребята, выпьем за то, что мы наконец начинаем работать. За то, чтобы станции, куда мы попадем, стали самыми лучшими!
      Андрею было стыдно перед товарищами: они шли работать, они горячо обсуждали и сравнивали свои путевки, гадали, как примут их на новом месте, один он оставался опять учиться. И, презирая себя за этот ложный стыд, он поднялся и, зажав в кулаке стакан, вызывающе произнес что-то малопонятное и скучное о науке и о тех самоуверенных невеждах, которые считают, что учеба кончается, как только получен диплом.
      Откровенно говоря, большинству порядком надоело учиться. Андрея даже жалели. Но его неуклюжий тост в честь науки подхватили так же дружно, как и первый.
      Только Костя Исаев бросил тогда памятную фразу:
      — Хватит вам, хлопцы, цапаться; земля круглая, и все равно встретимся — была бы дорога прямая.
      Костя прав. Земля оказалась круглой. Судьба вновь свела Виктора и Андрея.
      Виктор за эти годы быстро выдвинулся. В журналах и газетах все чаще появлялись его статьи. Он выступал на конференциях, пользовался известностью как крупный инженер. Год назад он был назначен начальником технического отдела Энергосистемы. Андрей же после войны вернулся в аспирантуру и лишь недавно защитил диссертацию.
      Они не ожидали, что встреча их выйдет такой теплой и радостной.
      Помнилось только хорошее. Оба возмужали, изменились и с любопытством приглядывались друг к другу. Никто не вспоминал о старой размолвке. В конце концов они все же любили друг друга. Несколько лучших лет своей молодости они — Виктор, Андрей и Костя- прожили в маленькой комнатке общежития, пропахшей дешевыми папиросами, колбасой и гуталином. Летом в комнате стояла духота, зимой они по очереди спали на той кровати, которая была ближе к батарее.
      Можно позабыть, чему тебя учили, позабыть своих учителей, но разве забудешь того, с кем учился, кому рассказывал о первой любви, с кем делился последним рублем и мечтами о будущем!
      Вот и пришло то будущее, о котором они мечтали. И все равно кажется, что самое главное еще впереди.
      — Да, старина, молоды мы были, глупы и симпатичны, как телята, — сказал Виктор. Он посмотрел на часы, спохватился. — Ого, опаздываю к ужину.
      Поехали ко мне, — предложил он. — Не пожалеешь!
      Андрей согласился. После приема, оказанного в лаборатории, встреча с Виктором казалась подарком судьбы. Больше Андрей не чувствовал себя одиноким в этом новом для него мире. Рядом был старый хороший товарищ, друг, с которым ничего не страшно.
      Андрей встал, потянулся, впервые внимательно оглядел комнату. Шеренги письменных столов стояли от стены к стене. Желтый столик Виктора отличался от других лишь количеством телефонов.
      — Как же ты, начальник отдела, — и без кабинета?
      — Во-первых, нет свободной комнаты, — улыбнулся Виктор, одеваясь, — во- вторых, люблю быть все время с людьми, всегда в курсе их дел — получается как-то оперативнее.
      — Черт его знает, я бы так не сумел, — простодушно позавидовал Андрей, — привык к тишине, не могу думать в сутолоке. Впрочем, тебе тут думать некогда, — кивнул он на кипу бумаг, которую Виктор прятал в ящик.
      Виктор усмехнулся, рывком задвинул ящик:
      — Ничего, поработаешь у нас- привыкнешь и к бумагам и к сутолоке.
      Дверь им открыла Лиза. Андрей не поверил своим глазам. Лиза? Толстушка Лиза? Он узнал ее сразу, хотя не видал с той выпускной вечеринки, когда они поссорились с Виктором. Воистину сегодня — вечер встреч. Виктор всхлипывал от смеха.
      Андрей оглянулся на него, потом опять уставился на Лизу, ничего не понимая:
      — Какими судьбами занесло тебя сюда, Лиза?
      — Совершенно случайно, — сквозь смех выговорил Виктор. — Я сам удивлен.
      Лиза схватила Андрея за руку, потащила к вешалке.
      — Не все юноши так робки, — шепнула она на ходу, намекая на нечто близкое и памятное им обоим.
      Он вертел ее, разглядывая со всех сторон:
      — Ты совсем не изменилась, Лизок.
      — Это тебе кажется. Просто мы стареем все вместе и поэтому не замечаем…
      — Как ты теперь?
      — Как видишь, — супруга. Где вы встретились? Кем ты работаешь? Ты женат?
      — Нет, бобыль. — Он пытливо глянул на Лизу, собираясь что-то спросить, но в это время Виктор окликнул их из столовой.
      Пока Лиза накрывала на стол, Виктор показывал Андрею квартиру. Дом был новый, еще пахло краской, и вещи не нашли своих бесспорно единственных мест.
      Широким жестом Виктор распахивал бесшумные застекленные двери. Вот его кабинет. Книжные полки вдоль стен. Телевизор последнего выпуска. Настольная лампа дневного света, чудесная штука, немножко верещит, но от этого даже уютно. А стенные шкафы, ванная, душ, спальня! Да, квартира была прекрасная.
      В детской спала девочка лет трех, домработница укладывала мальчугана, удивительно похожего на Виктора — то же круглое лицо, плутоватые, смешливые черные глаза. Увидев Андрея, он насупился, молча протянул сложенную лодочкой руку.
      — Меня звать Андрей.
      — А меня Вова.
      — Учишься?
      — Во втором классе.
      Обычно взрослые после этого спрашивали про отметки, но этот длинный дядя вдруг убежденно сказал:
      — Во втором классе самое скверное — пение.
      — Русский тоже.
      — Это верно, — согласился Андрей, — с переносами у меня до сих пор чепуха получается.
      — А у нас самое скверное «и» краткое. Я вчера его на Зину поставил.
      Виктор потащил Андрея в кухню.
      Он заставлял Андрея поворачивать краники, щупать гардины, включать холодильник. Андрею скоро все это надоело, ему стало казаться, что от него ждут не только похвал, но и зависти. Он упрекнул себя за подозрительность и участливо осведомился насчет акустики.
      — С акустикой конфуз, — признался Виктор. — Сверху и снизу прослушивается на два этажа.
      Он был так огорчен, как будто звукопроницаемость чем-то порочила его самого.
      Единственное, чему Андрей позавидовал, это библиотеке Виктора. Он вернулся в кабинет и прилип к полкам, перебирая корешки аккуратно расставленных книг. Здесь имелись все новинки по электротехнике. Несколько удивляла система расстановки — по росту. При таком порядке трудно найти нужную книгу.