– Да, сегодня я рано приехала на работу. Вы, кажется, хотели встретиться со мной?

– Вам придется минуту подождать. У меня на связи Нью-Йорк. – Он прошел через салон к ряду одинаковых застекленных офисов, в которых заключались контракты на продажу машин. Кеннет сел в одно из вращающихся кресел, нажал на кнопку телефона и откинулся назад, время от времени поглядывая на меня. Через некоторое время на другом конце линии взяли трубку и он заговорил, оживленно жестикулируя. Даже на расстоянии было видно, как он напряжен.

– Не обращай на него внимания, – приказала я себе. – Это не твой клиент, а клиент Лонни, и ты не имеешь права с ним ссориться. – Я начала разгуливать по салону, пытаясь унять раздражение. Все-таки эти увольнения очень расшатывают нервы. Я осматривала автомобили, стараясь выглядеть непринужденно.

В салоне стоял восхитительный запах натуральной кожи. Я попыталась представить, как чувствует себя человек, способный купить машину за двести тысяч долларов. Вероятно, на такую покупку уходит не очень много времени. Если есть возможность купить "роллс-ройс", то зачем торговаться?

Мой взгляд остановился на модели "корниш-III", двухдверной, с откидывающимся верхом и обивкой красного цвета. В данный момент верх был опущен. Я оглянулась на Войта. Он полностью ушел в разговор. Я решилась, открыла дверцу и села в машину. Неплохо. До сих пор я видела их только в рекламных проспектах. Напоминает карту вин в роскошном ресторане. Из таблички на приборной доске я узнала, что машина весит 2430 кг, а объем багажника – 0,27 м3. Затем я осмотрела все приборы и переключатели на приборной доске из орехового дерева. На минуту я вообразила, что мчусь по горной дороге в Монте-Карло. Этакий Джеймс Бонд в юбке. Визг шин на поворотах я изображала губами. На одном из "поворотов" я обернулась и увидела рядом с машиной Войта. Почувствовала, что краснею на глазах. Чтобы скрыть смущение, я пробормотала: "Это великолепно". Ужасно не люблю это восклицание, но тут оно вырвалось у меня само собой.

Войт открыл дверцу с другой стороны и сел на сиденье. Он любовно оглядел панель приборов и погладил кожаную обивку.

– На обивку одного салона такой машины используется четырнадцать шкур первоклассно выделанной кожи. Иногда после закрытия салона я сажусь в эту машину и отдыхаю.

– Вы владеете роскошным салоном и не можете купить себе такую машину?

– Представьте себе, пока не могу. Я загадал, что, если выиграю процесс, то куплю себе "роллс-ройс". Чертовски приятно быть обладателем такой машины. – Выражение его лица в одно мгновение переменилось. – После разговора с Ре я понял, что вы разворошили настоящее осиное гнездо. Она собирается подать иск против вас и против Лонни.

– На каком основании?

– Не имею ни малейшего представления. В наши дни всегда можно найти повод для составления иска. Так вот, одному Богу известно, как это может отразиться на моем процессе. Насколько язнаю, вас нанимали для того, чтобы опросить свидетелей. Никто не просил вас расследовать дела, не имеющие отношения к предстоящему процессу.

– Я не могу давать юридическую оценку ситуации – это работа Лонни, а не моя...

– Но каким образом это произошло? Вот чего я не могу понять!

Я не собиралась оправдываться, а просто рассказала ему о разговоре с Барни и том, что за ним последовало. Довольно подробно я изложила историю наезда Типпи на старика-пенсионера, Войт даже не дал мне закончить рассказ.

– Чушь собачья. Абсурд! Морли работал над этим делом много месяцев и ни разу не докладывал ни о Типпи, ни об истории с наездом на пешехода!

– Это не совсем так. В последние дни перед смертью он тоже вышел на этот след. Опередив меня, он сделал снимки пикапа, который принадлежит отцу Типпи. Я показала эти фотографии свидетельнице происшествия, и она сразу опознала машину.

– О Боже! И что с того? – нахмурился Войт. – Спустя столько лет это опознание не может служить доказательством. Вы понимаете, что под угрозой миллионы долларов? А какой смысл в вашей ерунде?

– Смысл такой, что я разговаривала с Типпи, и она во всем призналась.

– Не вижу никакой связи. Вы имеете в виду показания Барни о том, что он видел ее той ночью? Но это же чепуха.

– Вы не видите связи, а жюри присяжных ее увидит. Как только Херб Фосс получит в руки этот козырь, он использует его на все сто.

– А если она встретила Барни раньше? Вы же не можете указать точное время.

– Нет, могу. У меня есть подтверждающие показания другого свидетеля, я совсем недавно говорила с ним.

Кеннет провел рукой по лицу.

– Боже, Лонни это совсем не понравится. Вы с ним уже беседовали?

– Он вернется сегодня вечером, тогда я с ним и поговорю.

– Вы даже не представляете, сколько я вложил в это дело. Речь идет о тысячах долларов, не говоря уже о моральных потерях. Вы разрушили все. И из-за чего? Из-за какого-то дорожного происшествия шестилетней давности?

– Минуточку. Между прочим, этот пешеход мертв, так же, как мертва Изабелла. Или вы думаете, что его жизнь не стоит ни гроша только потому, что ему было девяносто два года? Побеседуйте с его сыном, а потом говорите о моральных потерях.

На его лице появилось нетерпение.

– Вряд ли полиция станет раздувать это дело. Типпи тогда было шестнадцать, и с тех пор она вела себя образцово. Может быть, это несколько цинично, но что сделано, то сделано и забыто. А в случае с Изабеллой речь идет о хладнокровном убийстве.

– Я не собираюсь с вами спорить. Посмотрим, что скажет Лонни. Возможно, он думает совершенно по-другому. И не исключено, что выработает новый подход к делу.

– Да, остается надеяться только на это. В противном случае Дэвид Барни опять выйдет сухим из воды.

В одном из офисов зазвонил телефон. Мы, словно по команде, прервали разговор и уставились в сторону телефона, ожидая, когда аппарат переключится на автоответчик.

– О черт, я, наверное, отключил автоответчик, – пробормотал Кеннет и побежал к телефону. Когда стало ясно, что разговор затянется надолго, я выбралась из "ройса" и выскользнула из автосалона через боковую дверь.

Следующий час я провела в кафетерии Колгейта. Делала вид, что завтракаю, а сама пряталась. Мне так хотелось стать прежней Кинси, которой сам черт не брат. Для той Кинси неуверенность и сомнения казались уделом дураков.

Часовня Уиннингтон-Блейк, в которой проходили все отпевания в Колгейте, была приспособлена под все вероисповедания. При входе мне выдали программку церемонии. Я устроилась сзади и осмотрелась. Часовня как часовня, на окнах витражи. В середине стоял закрытый гроб с телом Морли, окруженный со всех сторон венками. Правда, никаких религиозных символов видно не было – ни ангелов, ни крестов, ни святых, ни Иисуса, ни Мухаммеда, ни Будды – никого. Вместо алтаря стоял обычный стол, на нем трибуна с микрофоном.

Скамейки были обычные, церковные, но органа не было. Его заменяло старенькое пианино. Но несмотря на светскую обстановку, публика была одета и вела себя, как на религиозном обряде. Все места были заняты, присутствующих я практически не знала. Интересно, какой тут порядок, как на свадьбе или нет? Родственники и друзья покойного по одну сторону, родственники и друзья выживших по другую? Дороти Шайн и ее сестры не было видно, скорее всего, они сидели в ложе с правой стороны, отделенной от зала затемненным стеклом.

Слева от меня раздалась какая-то возня, и, повернувшись, я увидела, что между скамей пробираются два джентльмена. Как только они уселись, меня тихонько толкнули в плечо, и я в полумраке разобрала, что это Генри и Уильям. Уильям был в своем обычном костюме, а Генри сменил спортивный на другой, более подобающий случаю. Только оставил зачем-то теннисные туфли.

– Уильям обязательно хотел, чтобы мы были с тобой и поддержали тебя в минуты скорби, – прошептал мне на ухо Генри.

Я наклонилась вперед, пытаясь разглядеть Уильяма.

– Чего это он вдруг? – так же тихо спросила я Генри.

– Он обожает похороны, – прошипел Генри. – Для него это просто праздник, почище Рождества. Он встает пораньше, не может дождаться...

Уильям наклонился к нам и приставил палец к губам.

Я толкнула Генри в бок.

– Да-да, правда, – не мог он успокоиться. – Я отговаривал его, но он ни в какую. Заставил меня нацепить этот наряд. Наверное, он рассчитывает увидеть трагические сцены – безутешная вдова бросается на могилу мужа.

Впереди что-то зашуршало. К трибуне вышел человек средних лет в белой рясе. Из-под рясы виднелся обычный костюм. Человек напоминал евангельского проповедника из телевизионных программ. Вероятно, перед началом церемонии ему понадобилось разобрать свои бумажки, микрофон был включен, и на весь зал разносилось их шуршание.

Генри скрестил руки на груди.

– У католиков обряд совсем другой. У них в этот момент по алтарю разгуливает какой-то малый и размахивает кадилом, которое держит, словно кошку за хвост.

Уильям знаком попросил Генри замолчать. Это подействовало и следующие двадцать минут, пока проповедник на трибуне распинался в дежурных сантиментах, Генри вел себя образцово. Нетрудно было догадаться, что его наняли на время и он не особенно старался. Два раза назвал Морли "Марлоном", а потом наплел про него такое, чего я про Морли не слыхивала. Но мы, надо сказать, вели себя примерно. Умер, так умер, и если про тебя на похоронах не наврут что-нибудь хорошее, то ты вроде как и не жил. Мы вставали, когда надо, и, когда надо – садились. Пели вместе со всеми псалмы и склоняли головы в нужных местах. Псалмы, кстати, читались по какому-то новому переводу Библии, на очень образном и доступном для понимания английском языке:

– Господь мой советчик. Меня ведет он в луга просторные. Меня ведет он к водам тихим. Он душу мою очищает и ведет по жизни путем праведным. Воистину, дате в темном царстве смерти не убоюсь я...

Генри послал мне взгляд, полный отчаяния.

Наконец с отпеванием было покончено, и Генри, придерживая за плечо, вывел меня из ряда. Уильям плелся за нами. В веренице других людей мы подошли к гробу и отдали последние почести. Я оглянулась и с удивлением обнаружила, что Уильям ввязался в оживленный разговор с проповедником. Мы покинули часовню через боковой выход. Выходя, люди закуривали сигареты, тихонько переговаривались. День был под стать церемонии – прохладный и серый.

Я посмотрела направо и заметила катафалк, отъезжающий от часовни.

– Симона? – окликнула я женщину, только что вышедшую из часовни.

Она повернулась и посмотрела на меня. Хоть я и полный профан во всем, что касается "высокой моды", но тут безошибочно определила, что на Симоне был "ансамбль" (так это называется) от одного известного модельера, который обожает наряжать дам так, чтобы они выглядели больными, несчастными идиотками. Симона, не ответив на приветствие, отвернулась и зашагала к своей машине.

Я тронула Генри за руку: "Сейчас я вернусь".

Симона почти бежала, было ясно, что она не имеет ни малейшего желания разговаривать со мной. Я также прибавила ходу.

– Симона, подождите, пожалуйста, – попросила я.

Она наконец остановилась и подождала меня.

– Вы очень торопитесь? – спросила я.

Она обернулась, бросив на меня гневный взгляд.

– Мне позвонила Ре Парсонс. Вот вы какая, оказывается! Хотите поломать жизнь ее дочери! После этого нам с вами не о чем разговаривать.

– Минуточку, дайте сказать. У меня для вас есть интересное сообщение. А что касается Типпи, то все это правда, я не занимаюсь подтасовкой фактов. Я занимаюсь расследованием. Мне за это платят...

Она оборвала меня на полуслове.

– Вот вы и сознались. Только не уточнили, кто именно вам платит. Случайно, не Дэвид Барни? Ведь он красавчик, да к тому же вдовец. Не сомневаюсь, что он с удовольствием использует вас, чтобы развалить это дело.

– При чем тут Дэвид? Какая муха вас укусила? Если Типпи совершила преступление...

– Типпи тогда было всего шестнадцать лет!

– Но она села за руль в пьяном виде, – уточнила я. – Не важно, сколько ей тогда было лет. Она должна отвечать...

– Не надо мне читать лекции, у меня нет на это времени, – бросила она и пошла к машине. Открыла дверцу и села за руль. Захлопнула ее у меня перед носом.

– Признайтесь, вас сообщение вывело из равновесия только по одной причине – с Дэвида Барни в этом случае снимается обвинение.

Симона опустила стекло.

– Меня это вывело из равновесия только по одной причине: Дэвид Барни – страшный человек. Омерзительный тип. Самое ужасное в том, что такие люди гуляют на свободе, а нормальные люди должны страдать.

– По-вашему, если вам не нравится человек, то он должен ни за что ни про что садиться в тюрьму?

– Этот человек ненавидел Изу лютой ненавистью. – Она включила зажигание и убрала тормоза.

– Ненавидеть – еще не значит решиться на убийство. А разве у вас не было мотива для убийства?

– У меня?

– Да. Вы разве забыли про тот эпизод с машиной? Изабелла, будучи пьяной, поставила машину на холме и забыла про тормоз. Из-за нее вы лишились возможности иметь детей. Вы всю жизнь подтирали за ней грязь и вот что получили! Вряд ли вы ей простили...

– Просто смешно. Из-за таких вещей люди друг друга не убивают.

– Ошибаетесь, убивают. Почитайте колонку происшествий в любой газете.

– Этот Барни – дерьмо собачье. Он способен на все, лишь бы с него сняли обвинение.

– Эта информация поступила не от него. О дорожном происшествии мне сообщил совсем другой человек.

– Кто?

– Мне бы не хотелось сейчас уточнять...

– А вы и уши развесили, поверили.

– Я не сказала, что поверила, но есть во всем этом одна очень важная вещь.

– Какая?

– Мотивы для убийства Изабеллы Барни были у многих людей. Все были увлечены версией, что убийца – Дэвид Барни, и совершенно забыли о других людях.

Симона, казалось, была ошарашена такой мыслью и посмотрела на меня без прежнего презрения.

– В самом деле. Почему бы вам не обратить внимание на человека, который действительно внушает подозрение?

– Кого вы имеете в виду?

– Иоланду Вейдман. Изабелла практически уничтожила фирму Питера, когда ушла из нее и увела всех заказчиков. А он так помог ей в начале карьеры. Питер потратил уйму времени и денег на никому еще не известную художницу. Я все это говорю, чтобы вы поняли, насколько взбалмошной особой была моя сестра. Сплошное сумасбродство, наплевательское отношение к самой себе, бесконечные пьянки, наркотики... У нее не было никакого диплома. До того момента, пока ею не занялся Питер, о ней никто не знал. И что он получил вместо благодарности? Она вообразила о себе невесть что и ушла, оставив его ни с чем. Тогда-то он и слег с инфарктом. Это было для него последней каплей. Он никогда себя не жалел, работал как вол. Фактически Изабелла виновна в том, что он подорвал свое здоровье. Вот такая история.

– Но я бы не сказала, что он выглядел оскорбленным, когда я разговаривала с ним.

– Я не говорила, что ОН был оскорблен до глубины души. Оскорблена была Иоланда. Это не женщина, это настоящий паук, я не советую никому оказаться у нее во врагах.

– Я вас слушаю, продолжайте.

– Вы же с ней встречались. Сами видели все.

– Да, она мне не понравилась как личность. За те полчаса, пока я была у них в доме, я не слышала от нее ничего, кроме насмешек над мужем. Мне показалось, что он полностью у нее под каблуком. Но, по крайней мере, она этого ни от кого не скрывает. Мне она показалась... не знаю, как сказать... коварной, что ли.

– Вот именно, – усмехнулась Симона. – Она очень коварная женщина. Иоланда горло перегрызет, если речь зайдет о ее интересах. Присмотритесь к ней повнимательней. Я думаю, ей место в числе подозреваемых.

– Да, но ей лет шестьдесят пять, не меньше! С трудом верится, что она способна на убийство.

– Вы плохо знаете Иоланду. Удивляюсь, как она не убила Изу раньше. А что касается возраста, то она держится будь здоров, лучше меня, пожалуй. – Симона отвернулась и сделала нетерпеливый жест рукой. – Мне надо ехать. Извините, я, кажется, была с вами не очень вежлива. – Она дала задний ход и выехала со стоянки. Я посмотрела ей вслед: у меня появилась новая пища для размышлений.