На клапане обложки написано: «Это, по общему мнению, — самая тщательная, добросовестная и уникальная документация об истреблении евреев в Третьем рейхе». Сей труд можно самым энергичным образом рекомендовать любому человеку, интересующемуся историей, поскольку Ланцман (французский еврей) собрал под свои знамена суперсвидетелей, сливки: Врбу (это он писал о глазке, в который смотрел Гиммлер), Мюллера (у него описаны младенцы, которые варятся в кипящем человеческом жире) и его святейшество Гильберга, главного жреца холокоста! Последний просто потрясает острым интеллектом, когда говорит, почему нацисты не скрывали движение составов смерти в Треблинку: «меня удивляет, отчего на документе о движении составов смерти — не только на нем, но и на остальных — нет слова „секретно“
[225].
Если бы оно имелось, то получатели, естественно, заинтересовались бы, у них возникли бы вопросы, обострилось бы внимание…
Особенно захватывающе звучит в «Шоа» диалог между Ланцманом и парикмахером Бомбой [226]:
Ланцман: «Сколько времени Вы провели в Треблинке?»
Бомба: «Около четырех недель… Вызвали рабочих-евреев и спросили, есть ли среди них парикмахер… Нашли меня, а я назвал других парикмахеров, известных мне… Мы ждали. Нам отдали приказ идти вместе с ними, с немцами. Они довел нас до газовой камеры, находившейся во второй зоне лагеря…»
Ланцман: «Сколько дней Вы непосредственно работали в газовой камере?»
Бомба: «Неделю или дней десять…»
Ланцман: «Ну и что это была за камера?»
Бомба: «Она была невелика, приблизительно четыре на четыре метра. Несмотря на это, немцы набили в помещение много женщин. Они лежали друг на друге. Как я уже сказал, мы не знали, что за работа нам предстоит. Вдруг появился капо: „Парикмахеры, вы должны вести себя так, чтобы входящие женщины думали, будто их только подстригут, затем душ, а потом они опять выйдут“. Но мы-то уже знали, что из этого места не выходят, что оно — последнее и живым выбраться из него нельзя… Мы старались, как могли…»
Ланцман: «Нет, нет…»
Бомба: «Старались быть людьми… Женщины были раздеты, совершенно голые, без ничего… Дети тоже, потому что они выходили из раздевалок в бараках, где должны были раздеваться, прежде чем попасть в газовую камеру… Я, следуя приказу, срезал волосы, как делал бы парикмахер при обычной стрижке, стремясь уложиться в определенное время… Мы делали мужскую стрижку, наголо не стригли. Должно было создаваться ощущение нормальной стрижки».
Ланцман: «А зеркало было?»
Бомба: «Нет, не было ни зеркала, ни скамеек, ни стульев, только скамейки и 16...17 парикмахеров. А людей было…»
Ланцман: « Сколько Вам нужно было обработать женщин за один заход?»
Бомба: «За раз? Около 60...70 женщин… Когда кончал с одной группой, следующая уже ждала: 140...150 женщин. И немцы уже все приготовили. Они приказывали нам выйти из газовой камеры через несколько минут, минут через пять. Потом пускали газ и всех душили… На другом конце стояла команда, вытаскивавшая трупы. Не все были мертвы. Все было убрано за две, а то и за одну минуту…»
Ланцман: «Что Вы ощутили, увидев впервые обнаженных женщин и детей, что почувствовали?»
Бомба: «Там невозможно было что-либо почувствовать или ощутить… Когда был парикмахером в газовой камере, прибыл транспорт с женщинами из мое родного Ченстохова… Некоторых я хорошо знал. Увидев, они стали меня обнимать: „Абе, что ты здесь делаешь? Что с нами будет?“ Что я должен был сказать им? Что Вы им могли бы сказать? Среди стригущих был один из моих друзей, который моем городе тоже был хорошим парикмахером. Когда его жена и его сестра вошли в газовую камеру…»
Ланцман: «Продолжайте, Абе, это нужно».
Бомба: «Слишком ужасно…»
Ланцман: « Прошу, продолжайте…»
Бомба. «Он попытался заговорить с ними, но ни им, ни другим он не мог сказать, что то были последние минуты в их жизни, так как за ним стояли нацисты, эсэсовцы, и он знал, что, сказав хоть слово, он разделит судьбу обеих женщин…»
Бомба * не упоминает, сколько человек могла вместить газовая камера, эту информацию дает Элиау Розенберг, другой уцелевший в Треблинке и свидетель на многих процессах. В своем свидетельстве, написанном в Вене в 1947 году, он констатирует [227]:
«Вскоре после того (т.е. после марта 1943 года) были построены новые газовые камеры, вмещавших до 12 000 человек».
Как работал механизм лагеря смерти, рассказывает Рахель Ауэрбах в книге «Поля Треблинки», вышедшей в 1947 году и помещенной на первом месте в сборнике Доната. Согласно Ауэрбах, в августе — сентябре 1942 года в Треблинку каждый день прибывало 6...10 тыс. евреев. Сошедших с поезда ожидало следующее [228]:
«Мужчины направо! Женщины налево! Женщинам и детям предстояло первым идти в огонь. Но сперва они шли раздеваться в бараки… Узники-мужчины раздевались у бараков… Затем их обнаженными вели дальше и они со своей одеждой в руках шли к бараку-накопителю… На другом конце помещения для раздевания открывались небольшие двери и толпа двигалась на пути, длиной около 300 метров, окруженным колючей проволокой. Он шел через группу сосен, знаменитую „рощу“, оставшуюся после вырубки под лагерь этой части леса.
Этот путь называли «кишкой». Немцы юмористически окрестили его «улицей на небеса». В конце улицы, где евреи должны были прямиком отправляться на тот свет, находились другие двери, ведшие в «баню»… В кабинки входили из коридора через двери, размеры которых были рассчитаны на прохождение одновременно только одного человека… На потолке камер виднелись настоящие душевые головки, но трубы к ним не было…
В первом здании сперва имелись три подобные кабины. Позже, когда процесс как будто был отлажен, дело было расширено. Была выстроена вторая «баня» того же типа, но больше и красивее, чем первая, и имевшая 10 кабинок. По обеим сторонам «дороги на небо» стояли эсэсовцы-немцы и украинцы с собаками. Среди собак вьделялся пес Барри, натасканный чтобы откусывать у узников половые органы. Избивая, эсэсовцы тоже очень любили бить свои жертвы по этим органам, потом по голове, груди, животу, т.е. по самым чувствительным местам…
В камеры набивали втрое больше людей, чем они вмещали. Не поместившиеся должны были ждать снаружи, пока до них не дойдет очередь Пол в газовых камерах был покатым и скользким. Входившие первыми подскальзывались, падали и больше не вставали… Некоторые свидетели рассказывают, что люди в камерах должны были держать руки поднятыми, а животы втянутыми, чтобы можно было втиснуть побольше народу. Поскольку они стояли очень плотно друг к другу, то маленьких детей бросали им на головы как тюки с одеждой. Газ был дорогим и расходовать его нужно было бережно… Теперь наступало время запускать мотор, стоявший в мастерской рядом с баней. Но сперва вытяжное устройство откачивало чистый воздух. Затем открывали трубы, подававшие в камеры отработанный газ».
Рюккерль в своей документации так описывает процесс газации [229]:
«После того как никого уже нельзя было вместить, двери камер закрывались и начальник-немец отдавал приказ украинцу — например, крича „Иван, Иван!“ — запустить мотор, выхлопные газы которого направлялись в камеры. Процесс умерщвления продолжался 30...40 минут. Затем мотор выключали и у дверей слушали, есть ли движение внутри».
Сколько эсэсовцев ежедневно занималось газацией 12 тысяч евреев? У Рюккерля и на это есть ответ [230]:
«Персонал Треблинки, ответственный за безостановочный ход массового уничтожения, насчитывал 35...40 немцев, все они носили серую форму СС и имели чин не ниже унтершарфюрера».
Евреи не слишком мешали работе 35...40 палачей-эсэсовцев, наоборот, весьма ей помогали. Согласно «Франкфуртер альгемайне цайтунг», на процессе в Дюссельдорфе в 1965 году заключенный Сухомель заявил, что «аллея на небеса» (по Ауэрбах — «улица на небеса») [231]:
«Была длиной в 80...100 метров, а в ширину была рассчитана на ряд из пяти голых евреев, шагавших по ней в газовую камеру».
Если бы евреям вдруг вздумалось шагать в газовую камеру не нагишом и не строем, то тогда бы 35...40 эсэсовцев вызывали на помощь расово неполноценных помощников. Среди них была группа украинцев. Одним из них был знакомый нам Иван Демянюк. Напомним, что он обслуживал мотор, вырабатывавший смертоносный газ. Иван не только издевался над своими жертвами вышеописанным способом, но и вел себя очень жестоко в отношении евреев-рабочих, находившихся под его началом. Как вспоминает еврей-рабочий Янкель Верник [232]:
«Он нередко набрасывался на нас во время работы. Он прибивал к стене наши уши гвоздями или приказывал нам лечь, а потом зверски избивал».
Поведение других украинцев тоже не было безупречным [233]:
«Украинцы были постоянно пьяны и продавали все, что могли украсть в лагере, чтобы иметь больше денег для покупки шнапса… Набив брюхо и напившись до одури, они искали развлечений. Часто они выбирали из проходивших мимо голых женщин самую красивую девушку-еврейку, тащили ее в барак, насиловали и потом отправляли в газовую камеру».
Так как украинцы постоянно были пьяны, эсэсовцы в серьезных случаях не очень-то могли на них рассчитывать. Но у них были и другие помощники — более надежные рабочие-евреи. По словам Рюккерля [234]:
«Рабочих-евреев, число которых в среднем колебалось от 500 до 1000 человек, размещали весьма примитивным образом».
Чтобы евреи могли действовать силой, им дали плетки [235]. Посылать день за днем на смерть до 10 000 своих соплеменников, помогая 35 эсэсовцам и толпе пьяных украинцев, было для 500...1 000 рабочих-евреев, несомненно, психологически довольно тяжело, тем более зная, что рано или поздно наступал и их черед. При такой мрачной перспективе они, по словам Абрахама Кжепицкого, уцелевшему в Треблинке, тешились, как могли [236]:
«Денег у каждого еврея-рабочего было навалом… Крестьяне в округе хорошо об этом знали и понимали, что нигде в мире они получат больше за свои продукты, чем в Треблинке… Поэтому каждый день в Треблинку привозились корзины с булками, жареными курами, сыром, маслом, сливками. Молодые люди (т.е. рабочие-евреи) давали одному из крестьян деньги и он приносил заказанную рабочими еду».
Для эсэсовцев повседневная жизнь в Треблинке тоже не была обременительной. Отдыхом для них была музыка. Ауэрбах пишет [237]:
«Чтобы скрасить однообразие смерти, немцы создали в Треблинке еврейский оркестр. У него была двойная цель: во-первых, звуки оркестра, елико возможно, заглушали крики и стоны гонимых в газовые камеры людей; во-вторых, оркестр развлекал лагерную обслугу, представленную немцами и украинцами, — двумя музыкальными народами».
Для немцев и украинцев, равнодушных к музыке, имелись другие развлечения, о которых сообщает Якоб Эйснер, тоже выживший в Треблинке [238]:
«Франц сказал одному из заключенных: „А не заняться ли нам боксом?“ Заключенный был в Кракове известным боксером-профессионалом. Боксеры надели перчатки, но Франц — только на правую руку, спрятав в ней небольшой пистолет. „Начали!“ скомандовал эсэсовец. Он подошел к молодому узнику и сделал вид, будто начинает боксировать, а сам выстрелил ему прямо в лицо. Бедный парень полетел, убитый наповал».
В феврале 1943 года, т.е. вскоре после посещения Освенцима Гиммлером, столь выразительно описанного Врбой, рейхсфюрер СС такую же честь оказал Треблинке. От Рахель Ауэрбах мы знаем, какой аттракцион придумали лагерные власти для высшего начальства [239]:
«Говорят, для визита Гиммлера в Треблинку в конце февраля 1943 года был подготовлен особый аттракцион. Группа молодых, специально отобранных женщин, голых, дабы рейхсфюрер СС эстетически мог насладиться их телами, была отправлена в „баню“ и вернулась из нее трупами».
Эти трупы надо было, конечно, тоже сжечь, чтобы союзники после войны ни о чем не догадались. Об удивительных пиротехнических способностях инженера смерти Флосса кое-что известно от г. Стейнера. Остальными пикантными деталями нас осчастливил Верник, достоверный очевидец холокоста [240]:
«Трупы обливали бензином. Это стоило довольно дорого и не давало хорошего результата — мужские трупы просто не хотели гореть. Едва в небе появлялся самолет, как все работы прекращались и трупы закрывались листвой, чтобы скрыть их от аэросъемки. То было страшное зрелище, самое ужасное из когда-либо увиденного человеческим глазом. При сжигании трупов беременных женщин, их животы лопались и можно было видеть эмбрион, горящий в материнской утробе… Бандиты стоят рядом с пеплом и корчатся от дьявольского смеха. Их лица сияют воистину сатанинской радостью. Они чокаются шнапсом и изысканными напитками, балагурят и устраиваются поудобнее, как будто греясь у огня».
По словам Ауэрбах, маленьких детей, в основном, газом не умерщвляли, а им разбивали об стену голову или живыми кидали в огонь, потому что [241]:
«Главным соображением была экономия газа и патронов. Кроме того считалось, что от пуль и газа дети умирают не так быстро, как взрослые. Проблемой занялись врачи, которые установили, что у детей лучше работает кровообращение, так как сосуды у них более эластичные».
Неудивительно, что, живя в таких опасных условиях, в Треблинке легко было заболеть, что означало смертный приговор, ибо, как пишет Верник [242]:
«Больных расстреливали или умерщвляли уколом…»
… кроме Верника [243]:
«За мной ухаживал врач-еврей, он ежедневно меня обследовал и утешал лекарствами и участием. Мой начальник-немец Леффлер приносил мне еду: белый хлеб, масло, сметану. Он всегда делился со мной едой, изъятой у проносивших ее».
Совершенно отвратительно вели себя в Треблинке собаки. Абрахам Гольдфарб, переживший холокост, не находит для них ни одного доброго слова [244]:
«На пути в газовые камеры с обеих сторон ограждения стояли немцы с собаками. Собаки были выдрессированы бросаться на людей, они кусали мужчин за гениталии, а женщин за грудь, вырывая куски мяса».
Особенно отличался Барри, сенбернар коменданта лагеря Курта Франца. По словам Рюккерля, суд в Дюссельдорфе даже затребовал развернутую психологическую характеристику этого пса [245]:
«В конце 1942 или начале 1943 года Барри привезли в лагерь уничтожения Треблинку. Это был величиной с теленка бастард черно-белой масти с явными признаками сенбернара. В Треблинке он пристал к обвиняемому Францу и видел в нем своего хозяина. Обходя нижний и верхний лагеря, Франц обычно брал с собой Барри. В зависимости от желания и настроения он натравливал словами „Парень, хватай собаку“ пса на узников, которые чем-то привлекли его внимание… и Барри кусал человека, где хотел. Поскольку, в отличие от небольших собак, ростом он был с теленка и широк в кости, то доставал до зада и низа живота довольно высокого человека и часто кусал за зад и живот, а мужчин — нередко даже за половые органы, иногда частично их откусывая. Когда Барри был без хозяина, то его нельзя было узнать. Он давал себя гладить и даже ласкать, никого не трогая…»
Эти данные основаны на показаниях обвиняемого, если им можно верить, на рассказах соучастников М. и Н., на судебно заверенных свидетельствах невропатолога и старшего медицинского советника в отставке д-ра Ш. из Шлезвига… и на основательной и убедительной экспертизе о «поведении пса Барри» проф. д-ра Л., директора Института им. М. Планка по исследованию поведения в Зеевизене, Верхняя Бавария.
«Обвиняемый Франц ставил псу Барри определенные задачи — это гнусная ложь, будто он неоднократно натравливал Барри на евреев… Наоборот, Барри ни одному еврею не причинил зла. Это был добрый игривый пес…»
По вопросу, был ли Барри хищным зверем или добродушно-игривым домашним животным, суд присяжных заслушал директора Института им. М. Планка в Зеевизене, Верхняя Бавария проф. д-ра Л., известного в мире исследователя. В убедительной экспертизе проф. Л. между прочим заявил следующее:
«По снимкам Барри, показанным ему судом, он видит, что Барри не был породистым сенбернаром, а бастардом, хотя и с преобладающими чертами сенбернара. Смешанные породы всегда эмоциональнее чистокровных. Если бастарды привязываются к хозяину и возникает т.н. связь „хозяин-собака“, то они буквально предугадывают желания хозяина, поскольку собака — это „зеркало подсознания своего хозяина“ что в особенной степени относится к смешанным породам… Когда возникает новая связь „хозяин-собака“, то характер собаки может полностью измениться. В том, что Барри не кусался у нового хозяина — свидетеля д-ра Шт., ничего удивительного нет. Опыты с собаками убедительно подтвердили данное наблюдение».
Драматические события в Треблинке можно почти полностью реконструировать благодаря «достойным» исследованиям Доната, Рюккерля, Ланцмана, Гросмана и Штейнера, а также сведениям, полученным на дюссельдорфском и иерусалимском судах.
Сооружая в промышленной зоне самый крупный лагерь, нацисты возводили в мрачной пустоши другой — второй по величине (Гросман). Составы в Треблинку, везшие обреченных на смерть, не были тайной для населения, хотя оно не очень-то всему верило. В газовые камеры ежедневно отправлялось до 10 тыс. (Ауэрбах), а то и 20 тыс. человек (Гросман). Работу палачей исполняли 35...40 эсэсовцев, которым пособляли украинцы и 500...1 000 рабочих-евреев. Хотя последние наверняка знали, что рано или поздно они сами попадут в газовую камеру, им никогда не приходило в голову напасть со своими плетками на 35...40 эсэсовцев; они им помогали в массовых убийствах своих единоверцев, которые строем голыми маршировали в газовые камеры (Сухомель), точнее не маршировали, а бежали по «кишке».
Эсэсовцы били их по голове и животу (Ауэрбах), а Демянюк отрезал уши (суд в Иерусалиме). По обеим сторонам «аллеи вознесения» или «дороги на небеса» стояли эсэсовские псы под командой сенбернара Барри и откусывали из тел бегущих куски мяса (Гольдфарб); Барри кусал за половые органы, отражая подсознание хозяина и предугадывая его желания (проф. Л. из Института им. Планка). Дополнительные неприятности несчастным причиняли такие человекообразные существа, как Цепф, который время от времени выхватывал из толпы ребенка и разрывал его над собой (Гросман). Все это сопровождалось звуками еврейского оркестра (Ауэрбах). Потом евреев заталкивали в газовую камеру. Мужчины ждали снаружи, а первыми шли женщины и дети, причем детей живыми в огонь не бросали, потому что их неокрепшие сосуды не поддавались газу и пулям (Ауэрбах).
При виде всего описанного у загоняемых в газовую камеру евреек, казалось бы, должно было развиться сомнение, тем более, что Демянюк только что своим мечом отсек им груди? Ничуть не бывало: они вели себя тупо-покорно и спрашивали дежурящего в камере Бомбу, что с ними будет. Бомба не мог сказать правду, иначе бы сам отправился в камеру. По этой причине он стриг их обычным манером, а не наголо — обман должен был держаться как можно дольше.
По словам Бомбы, в газовой камере размером 4 на 4 метра находились 17 парикмахеров, скамьи и 70 голых женщин. Было довольно тесновато, тем более — что в здании, которое могло вместить до 12 тысяч (Э. Розенберг), ждало еще 11 913 человек. По команде: «Иван, воду!» Демянюк включал мотор русского танка. Через 30...40 минут все были мертвы (Рюккерль). Затем трупы сжигались, т.е. сперва их захоронили, но потом их вырыл Фиосс, веривший, что старые трупы толстых женщин горят особенно хорошо (Стейнер).
При сожжении животы у беременных женщин лопались и поэтому можно было видеть, как в материнской утробе горят эмбрионы (Верник). В это время немцы чокались изысканными напитками и пели отвратительные песни о вечной Германии (Стейнер). Менее приятно чувствовали себя рабочие-евреи, которые сердились на Демянюка за то, что он прибивал им уши к стене (Верник). Вспоминая эту несправедливость, они утешались, лакомясь жареными цыплятами, булочками, сыром, маслом и сметаной — эти лакомства евреи могли доставать без труда, потому что денег у них куры не клевали (Кжешщкий).
И наконец у рабочих-евреев терпение лопнуло. Рюккерль рассказывает [246]:
«После полудня, 2 августа 1943 года, около 400 заключенным евреям удалось захватить врасплох охрану из немцев и украинцев и бежать… Во время восстания беглецы-евреи подожгли при помощи бензина многие лагерные постройки и огонь их уничтожил».
Вскоре после этого мятежа Треблинка была закрыта.
Если вы поедете — как это сделал я 4 октября 1992 года — на место, где разыгрывались все эти достопамятные события, то ничего не увидите кроме поля, так как по словам Когона-Лангбейна-Рюккерля [247]:
«Территория бывшего лагеря уничтожения была перепахана, на ней были высажены деревья и устроены мирного вида крестьянские хутора В них поселилось несколько украинцев из лагерной команды. Стремились уничтожить все следы и свидетельства о преступлениях, совершенных в Белзеце, Собиборе и Треблинке, где по осторожным оценкам погибло полтора миллиона человек».
Стейнер присоединяется к этому рассказу [248]:
«Вскоре после восстания лагерь Треблинка был сравнен с землею, а земля перепахана. Все документы были уничтожены».
Работами руководил инженер смерти Флосс: он ликвидировал 800 тысяч трупов, не оставив даже кучки пепла. В статистической сводке из Арользена, где упомянут, например, даже лагерь Нойенгамме с точным числом погибших в 5780 человек, о Треблинке нет ни слова. Как тут не вспомнить слова Полякова в его «классическом» труде о холокосте [249]:
«Благодаря своей технической гениальности немцы за несколько месяцев создали рациональную и эффективную индустрию смерти».
Остановимся немного на «технической гениальности». В Треблинке орудием смерти был мотор русского танка. Большинство советских танков времен второй мировой войны имело дизельные моторы. И действительно, Гильберг [250] и Рюккерль [251] пишут, что массовые убийства совершались с помощью газов из дизеля. Так было и в Белзеце — в докладе Герштейна везде фигурирует дизельный мотор. Согласно Полякову, в Собиборе тоже использовался дизель [252]; Гильберг однако указывает, что в этом лагере нацисты предпочли «8-цилиндровый бензиновый мотор мощностью в 200 л.с.» [253]. При помощи дизельных выхлопных газов, утверждают экстерминисты, было умерщвлено от 1,4 до 1,75 мил. евреев (800 тыс. в Треблинке, 600 — в Белзеце, 250 — в Собиборе).
В 1983 году Фритц Берг, американец немецкого происхождения сделал доклад о «дизельных камерах» [254] на международной конференции ревизионистов, происходившей в Энахейме, Калифорния. Его выводы были однозначны: вся эта история — полная чушь.
Человека можно, конечно, убить с помощью выхлопных газов от дизеля, однако это — трудный и малоэффективный способ, поскольку газы плохо умерщвляют из-за очень низкого содержания углекислого газа. Если с помощью бензинового мотора легко создать в кубометре воздуха насыщение в 7 % и более углекислого газа, то дизель дает всего один процент, даже при специальном неправильном режиме, увеличивающем выход углекислоты. Смерть в дизельной камере наступает не в результате отравления углекислотой, а от недостатка кислорода, содержание которого в воздухе падает при постоянном поступлении выхлопных газов. В камере люди погибали через 32 (Герштейн), 30...40 (Рюккерль) и 5 минут (Бомба). Отбросив время Бомбы как фантастическое, Берг рассчитал, что смерть может наступить только через полчаса. Для нее необходима концентрация углекислого газа не менее 0,4 % на кубометр воздуха, достичь которую дизель может, работая на 80 % мощности, но при таком режиме он несколько раз в день выходил бы из строя. Следовательно, дизель пришлось бы постоянно перебирать, и очереди из обреченных в входа в газовую камеру делались бы длиннее и длиннее.
Гораздо лучше дизеля с убийством справлялся бы бензиновый мотор. Если нацисты действительно хотели бы травить жертвы не ядовитыми газами, во множестве производимыми их промышленностью (они первые изобрели нервно-паралитический газ зарин), а выхлопными, то они взяли бы на вооружение т.н. «газогенераторные машины».
Эти машины не надо путать с мифическими «душегубками», в которых немцы — согласно творцам легенд о холокосте — умерщвляли людей с помощью выхлопных газов. Тысячи газогенераторных машин работали в Европе как при немцах, так и при союзниках. В качестве горючего они использовали в основном дрова, реже уголь. В генераторе горючий материал превращался в газовую смесь, содержавшую 18...35 % углекислоты. Следовательно, если бы при «окончательном решении» для истребления людей хотели использовать выхлопные газы, то выбор, несомненно, пал бы на газогенераторные автомобили, которые вполне подходят в качестве орудия убийства.
Если холокост действительно имел место, то преступники-бюрократы и инженеры смерти были гениями организации и техники. Им удалось незаметно доставить в центры по уничтожению миллионы людей, истребить их за рекордный срок (800 тыс. за 13 месяцев в Треблинке, 600 тыс. за 10 месяцев в Белзеце, 400 тыс. всего за 52 дня в Биркенау!) и бесследно ликвидировать миллионы трупов. И эти гении организации и техники использовали для убийства в двух или трех лагерях выхлопные газы от дизеля, т.е. применяли самый нелепый способ, какой вообще можно вообразить! В Освенциме они использовали дорогой, дефицитный и опасный в обращении циклон Б, вместо того чтобы проложить из Моновица в Биркенау трубу, по которой можно было бы гнать в газовые камеры промышленный углекислый газ, дешевый и для палачей безвредный!
Будучи профаном в технической области, автор для верности проконсультировался с двумя специалистами, которые подтвердили информацию, взятую из книг, о токсичности отработанных дизельных газов и о мощности крематориев. 5 февраля 1993 года в Техническом университете Цюриха он встретился с экспертом по дизельным моторам. Уже через несколько минут, еще не зная, что собеседник занимается холокостом, эксперт ответил: «До чего же глупы были нацисты, совершая массовые убийства при помощи дизеля! Понятно, отчего они вскоре перешли на циклон Б». Университетский эксперт не знал, что, согласно официальной историографии, циклон Б применялся только в Освенциме и Майданеке, тогда как в других лагерях смерти использовался дизель.
10 февраля автор побывал в базельском крематории, который считается одним из самых современных в мире; он работает 24 часа в сутки и труп в нем сжигается в среднем за час. Когда автор назвал цифры, упоминаемые в литературе по холокосту (по Гёссу и Врбе — 20 минут на три трупа), директор крематория заявил, что сообщавшие их явно были не в своем уме. Если бы крематории Биркенау обладали такой же производительностью, что и базельский, и работали все время безаварийно, то через 52 дня после начала операции по сожжению венгерских евреев, несожженными в Биркенау лежали бы еще 345 000 трупов, а газация и кремация, хотя и в более медленном темпе, продолжались до ноября 1944 года. Двух кратких разговоров со специалистами, число коих тысячи, было достаточно, чтобы разоблачить страшную ложь, духовно почти полвека отравляющую человечество в интересах крошечной клики.
Немецкий инженер Арнульф Ноймейер занялся вопросом, что нужно было сделать для того, чтобы сжечь в Треблинке на открытом воздухе 800 тыс. трупов. Его статья вышла в конце 1994 года в сборнике Эрнста Гаусса.
Нужно было бы иметь 160 000 тонн сухих дров, заготовить которые за короткое время было невозможно. Сырые дрова не дали бы достаточно жара и потому их пошло бы неизмеримо больше. В литературе о холокосте нигде не говорится о таком огромном количестве дров. Пепел от 800 тыс. трупов и зола от их сожжения весили бы 2372 тонны И даже если бы зола была тщательно перемешана с землей, то Красной армии нетрудно было бы найти миллионы зубов и костных останков. В этом случае у нас бы имелись конкретные доказательства о холокосте в Треблинке, а не рассказы гг. Гросмана, Стейнера, Верника, Розенберга, Бомбы, Гольдфарба и др. (Один перечень имен показывает, что ложь о Треблинке, как и об Освенциме, имеет чисто еврейское происхождение: ни один другой народ в мире не способен выдумать подобные ужасы).
Если бы во время обоих треблинкских или иерусалимского процессов против украинца Демянюка была назначена экспертиза орудия убийств — как это обычно делается при любом связанном с насилием преступлении — то процессы сразу бы лопнули. Для некоторых людей отказ от подобной экспертизы является роковым. Курт Франц, арестованный в 1959 году и приговоренный затем к пожизненному заключению, писал в январе 1976 года д-ру Герлаху [255]:
«На Ваш запрос относительно Треблинки я готов дать точную иформацию в любой форме.