- Ну-ка, покажи его, - попросил Костя. Они пошли между топчанами, освещая фонариком лица спящих. Вот огонек опустился на свернувшегося калачиком маленького мужичка с рыжей бородкой. Костя осторожно потолкал его рукой. Тот открыл глаза, зажмурился, попросил строго:
      - Ну, ну, не балуйте.
      Обитатели ночлежки засмеялись:
      - Вставай, батя... Это уголовка... Она тебе побалует.
      - Может, его в гостиницу, как директора, хотят перевести...
      Тогда мужичок сел, спросил:
      - Ай утро уже?
      - Не утро, - ответил Костя, - а вот где твой сосед Колька Болтай Ногами?
      Тогда Михей запустил судорожно руку под рубаху, вытащил с каким-то явно видимым облегчением ремень:
      - Это он, Колька, мне велел приберечь ремень, спрятать подальше, чтоб не сняли его ночью. А где он, я не знаю.
      Михей осмотрел место рядом с собой, пожал плечами.
      - Так куда мог уйти парень твой? - снова спросил Костя.
      - Откуда я знаю. Собирались утром на пути снег чистить вместе. Он меня и привел сюда. А сам вот пропал.
      - Кто-нибудь приходил за ним?
      - Приходил, - как сразу припомнив, проговорил торопливо Михей. Такой башкастый. А вот зовут как - рабыл.
      - Би Бо Бо, что ли? - вставил дежурный.
      - Вроде как Бо Бо...
      Костя оглянулся на дежурного, тот развел руками.
      - Когда и проскочил, ума не приложу... Юркий, как ящерица, хоть и с башкой такой неповоротливой.
      - А ты, гражданин, сам-то кто? - обратился Костя снова к Михею. Документ какой имеешь?
      - Из деревни, - ответил Михей, поспешно шаря в кармане удостоверение. - На заработок... На лошадь пришел зарабатывать... Сдохла кобыла, а без нее худо стало.
      - На лошадь? - удивился Костя, другие снова стали смеяться. Кто-то выкрикнул:
      - Да он, дядька этот, и сам как жеребец...
      И это прибавило смеха ночлежке. Гикали по-дурному отовсюду, а Костя, просматривая удостоверение Михея, все качал удивленно головой: никак не мог поверить, что Михей Макухин пришел из деревни, чтобы заработать на лошадь. Вернув документ, сказал строго:
      - На лошадь ты, гражданин Макухин, вряд ли заработаешь сейчас. В деревне надо жить, в деревне зарабатывать. Совхозы там открываются, колхозы организуют... Только работай. А город и сам без работы пока еще. Так, говоришь, башкастый?
      - Башкастый...
      Ночлежка уже гомонила, вспыхивали папиросы, кто-то дохтел задушенно. Кто-то побрел в коридор и оттуда вдруг закричал с какой-то радостью:
      - Муку увели. Будто "Хлебопродукт" при сторожах обрали...
      - Из какой ты деревни, гражданин Макухин? - нагнулся снова Костя к Михею.
      - Из Сватова. А что?
      - Может, пригодишься...
      - Так Коляй-то где? - словно только пришел в себя после дурманного сна крестьянин. - Мы, чать, с ним на пути собирались.
      - Поищем твоего Коляя, - сердито ответил Костя. - Проспал парня, а теперь - где Коляй? Один ищи дорогу на пути.
      28
      Обход занял всю ночь. Под утро отдохнули немного, прямо в "дознанщицкой", кто на стульях, кто на диване. На рассвете в небольшом магазинчике возле реки Костя заметил Кольку Болтай Ногами, стоявшего в очереди. Тот попытался было убежать, кричал громко:
      - Отпустите, не хочу я в "колонку".
      - Колония от тебя никуда не уйдет, - ведя его за собой, ответил Барабанов. - А вот лучше скажи, где ты был вчера вечером?
      - В подвале. С Би Бо Бо играли в карты...
      - Кто еще там был?
      - Ленька-Летчик, Жох, Нюшка Глухня... Можете спросить...
      - Спросим без твоего совета... А на путях не ты околачивался?
      Подросток не ответил. Не объяснил он и про деньги, найденные у него в кармане. Только пожал плечами, - мол, сам не пойму, откуда они.
      В полдень в уголовный розыск возвратился Саша Карасев без пенсне. Улыбаясь виновато, рассказал, как в трамвае задержал он Би Бо Бо. Ехал беспризорник с каким-то незнакомым парнем в кожанке. Неподалеку от вокзала уже, на повороте, тот незнакомый парень вдруг отодвинул дверь, а Би Бо Бо выпрыгнул на ходу на мостовую. Саша за ним, но не удержался. Хорошо еще не под копыта бежавшей рядом с трамваем ломовой лошади, не под колеса. Ударился, разбив в кровь колени, локти, разбив пенсне.
      Губы у него дрожали от обиды и волнения, он пытался держать себя в руках, улыбался, но голос был тоже дрожащий и печальный:
      - Смотрите-ка. Сколько я с ним, с Чуркиным, говорил о жизни. Слушал всегда внимательно он меня, обещал исправиться. Просил в библиотеку записать под мое поручительство, просил книги интересные найти ему почитать. А все, оказывается, от испорченности. Все это он притворялся просто, чтобы поскорее улизнуть снова в свою уличную компанию... Но это, может, и хорошо, - тут же сказал он, потирая колени, с гримасой на лице, показал зато себя Би Бо Бо: боится он, значит, встречи с агентами. Видел я Жоха. Сказал, что были Колька Болтай Ногами и Би Бо Бо вчера вечером в подвале часов в одиннадцать.
      Теперь Кольку Болтай Ногами опрашивал сам Яров. Когда Костя вошел в "дознанщицкую", парнишка, опустив голову, смотрел себе под ноги, на ботинки, разбухшие от сырости, на грязные, мятые брюки.
      - Сказал же я, где был... И больше ничего не знаю.
      Яров, приглаживая то коротко стриженные волосы, то бородку, ходил стремительно и возбужденно по комнате, пригибаясь к лицу задержанного, спрашивал быстро:
      - Ты лгунишка, Коля. По всему видно. Говори живо, где был вчера вечером, когда ушел из ночлежки? Где? Ушел из ночлежки до регистрации, а в подвал попал к одиннадцати. Точно в ресторане бражничал... Так где же был ты?
      - Гулял. По улицам... По магазинам.
      - А может, у склада, у "Хлебопродукта"? Рабочий точно твои приметы дал.
      Мальчишка лишь вздохнул. Яров сердито щелкнул пальцами, обернулся к Косте:
      - Вот тебе, инспектор, хитрец. Двадцать четыре часа, положенных инструкцией судебной, помолчит, а там выпускайте его гулять на свободу, раз нет дела для судебного разбирательства. Все изучили, все знают... Но ты ошибаешься, - погрозил он тут пальцем подростку, - мы тебя подержим в гостях в розыске, а потом переведем в приемник... Будет время подумать. Пахомов, - устало уже сказал он, - придется нам держать его для опросов. А пока сведи-ка в столовую, со вчерашнего дня, говорит, не ел. Этому я верю, а остальному не верю. Сведи его... Если нет денег, я дам...
      - Найдутся деньги, - улыбнулся Костя, похлопал паренька по плечу:
      - Куда пойдем? В "Биржу" или в кооперативную столовую?
      Беспризорник шмыгнул носом - тихо протянул:
      - А все равно. Пошамать бы только...
      И по дороге в столовую, и в столовой Костя ни о чем не расспрашивал его. Сидел напротив, глядя, как торопливо и жадно глотает он эти горячие "купоросные" щи, курил папиросу и с грустью думал о судьбе вот таких беспризорников. Что его ждет, какой путь? И как вывести его на правильную дорогу, если он как волчонок, если он сжат в комок и не разожмешь, хоть на наковальню под молот клади.
      Ложка гулко стучала о края алюминиевой миски. Беспризорник сопел, давился, кашлял.
      - Да ты не торопись, - сказал Костя, оглядывая темное, в лишаях, лицо паренька. - Ешь как следует и спокойно.
      Колька Болтай Ногами вскинул голову, услышав в голосе доброту, в глазах появилось недоумение и вдруг испуг, заставивший его низко склонить голову над чашкой. Точно испугали его посетители за соседними столиками, стучавшие тоже ложками о чашки, покрикивающие друг другу в лица, скрипящие низкими табуретками. А Косте вспомнился девятнадцатый год, трактир "Орел" и Семен Карпович Шаманов. Вот так же и он, приехавший из деревни Костя Пахомов, сидел за столом и давился щами, а его учитель по-отечески ласково приговаривал:
      - Ешь, Константин, не стесняйся. Хоть капуста да кипяток, а разогреют кровь...
      И с нахлынувшим в сердце волнением, не удержавшись, сказал негромко:
      - Ешь, Колька. Мало будет - еще возьмем чашку...
      И снова вскинул Колька Болтай Ногами косматую голову, и опять в глазах недоумение. Но вдруг отложил ложку, вздохнув, проговорил:
      - Да не надо, дядя Костя. Того и хватит...
      На обратном пути, подходя к площади, кивнув на въезжающие в ворота Мытного двора сани, Костя сказал как бы невзначай, приглядываясь к лицу паренька:
      - На лошади тебе не хочется покататься?
      - На какой лошади? - вырвалось у Кольки Болтай Ногами. Он тут же опустил голову, пробурчал: - Спать мне хочется, а не кататься. Вчерась в подвале ночевал, а какое спанье в подвале-то: ребята орут, то стук, то крысы возятся.
      - В ночлежке что же?
      Колька Болтай Ногами не ответил. Но, когда подходили снова к уголовному розыску, вдруг ухватился судорожно за рукав Кости.
      - Ты что, Коля? - спросил Костя, вглядываясь в побледневшее лицо беспризорника. - Или испугался?
      Колька Болтай Ногами молчал, но все держался за рукав, крепко, судорожно. Как будто боялся, что кто-то схватит его сейчас, поволочет прочь.
      - Би Бо Бо вспомнил, наверное? - спросил Костя. И тут беспризорник, кивнув головой, сказал виноватым голосом:
      - Был я у склада, дядя Костя. На стреме был... Кто брал муку, точно не знаю. Только лошадь видел, а парня, на лошади который ехал, не знаю тоже. Велел мне Би Бо Бо, я и пошел...
      - Деньги он тебе дал?
      - Он. И еще обещал. От какого-то "ягутки"...
      - От "ягутки", говоришь...
      А Колька Болтай Ногами вдруг вскинул голову - мольба таилась в этих черных глазах:
      - Спрятаться бы куда от него, уехать...
      Костя обнял его за плечи:
      - Что-нибудь придумаем мы, Коля... Не дадим тебя в обиду...
      В "дознанщицкой" он снова и снова повторял это слово "ягутка". Так о скупщиках краденого молодые воры и молодые налетчики уже не говорят. Скажут "барыга с Земляного вала". Но не ягутка. Слово это из давних времен, слово уже забытое... Оно жило в "блатной музыке" тех еще, кто ходили на "дела" в далекие годы, до революции...
      Значит, старики. Кто-то из старых. Кто? Их немало по городу. Все они на примете. Может, снова взялся за свое дело Горбун? Тихонький, богобоязненный, в церкви больше при старосте. И все же не Горбун ли... Вспомнилось крупное, с высоким лбом, меловое лицо, опущенный в землю взгляд, походка вприсед, тихий голос сквозь бронхитное покашливание. Не числился он давно в приеме краденого, но, может быть, снова взялся за старое ремесло?
      29
      Переулок, близкий к городской окраине, был узок, крив, тесно набит деревянными и каменными постройками. У круглой кирпичной лавки, торгующей керосином, стояли две пожилые женщины, о чем-то толкуя между собой. Агенты подошли к ним, спросили, не было ли в переулке вчера вечером лошади с санями.
      - Приезжала, - ответила, не задумываясь, первая из них. - Чуть мне по окну оглоблей не заехала. А к кому - не знаю и врать не буду...
      Вторая подтвердила, что вчера вечером в переулок заехали какие-то сани, - она ясно слышала скрип полозьев и хруст копыт. Но не выходила из квартиры. Потому что не ее дело смотреть за тем, кто едет, да куда, да на чем.
      - У нас тут заводь, - призналась она агентам едва не шепотом. - Такие ли окуни ходят. Страсть... Живо спичку тебе под крыльцо...
      - Вы уж меня-то не впутывайте тоже, - вдруг как встрепенулась первая. - Страдать придется да маяться за свой язык... Не знаю, и все тут...
      Но и того, что сказали они, было достаточно. Отойдя, Костя, Барабанов и Грахов быстро посовещались. Пришли они к одному выводу, что лошадь была с мукой и что мука эта или в доме у Горбуна или же в сарае.
      - Может быть, нам не заметить ворованное? - предложил Костя товарищам. - Усыпим Горбуна. Кому-то мука да предназначена.
      - Засада? - догадался Иван Грахов.
      - Да, засаду устроим. Она наведет на того, кому эта мука. Может, больше выясним. А так он упрется. Старик, что с него возьмешь.
      Подошли к домику Горбуна, спрятавшемуся за разрушенной часовней. До подоконника снежные сугробы, стекла тоже нагусто запорошены снегом.
      - Глядите-ка, - сказал вдруг Грахов. На снегу, куда он показал, четко выделялись следы полозьев, следы копыт. Вели они к маленькой сараюшке возле забора.
      - Вот тебе и доказательство, - сказал он. - К гадалке не ходи - тут мучка.
      - Давай, Иван, за понятыми, - приказал Костя. Сам же постучал в окно. Потом в дверь и снова в окно. Нелегок на подъем был старик. Наконец дверь отворилась - он стоял, подтягивая штаны ремнем, вглядываясь в лица агентов.
      - Давненько милиция не навещала, - проговорил, усмехаясь, а в глазах блеснул и погас нервный огонек. - Или опять на учет поставили?
      - Не на учет, - ответил Костя, проходя в сени. - Обход... А у тебя, есть сведения, собираются незнакомые люди. Имеем ордер на обыск.
      - Да пожалуйста, - развел руками Горбун. - Ройтесь, если так хочется.
      Ему не ответили, прошли в маленькую кухню. Здесь Костя спросил:
      - Краденого не хранишь?
      - Бог с вами, - ответил Горбун, пряча беспокойство в уголках губ, в этой уродливой усмешке. - Зачем мне на старости...
      Обыскали быстро и бегло - в обеих комнатах. Под койкой нашли свернутый парусиновый желтый дождевик. Костя переглянулся с Барабановым. Не Хрусталь ли носил его? Костя потряс плащом, точно выбивал пыль, присмотрелся к нему, как бы невзначай спросил:
      - Подошел бы на Хрусталя?
      Горбун не ответил, только засмеялся вдруг. Крупная голова еще плотнее вдавилась в плечи. Отступил, присел на койку.
      - Так я спрашиваю тебя, старик?
      Горбун помотал головой:
      - Не пойму, о чем вы, товарищ начальник, толкуете.
      - Хрусталь бывал здесь? - спросил Костя, вглядываясь в меловое лицо Горбуна. - Ну, отвечай, да побыстрее...
      - Бывал, - признался Горбун. - Месяц назад. С Ушковым. В карты играли. Выигрывал Хрусталь и откидывал вещи мне. Мол, за беспокойство. Потом в нож играть стали... Тут я, верите ли, заплакал. Ну, думаю, прирежут сейчас друг друга... Будет вам, говорю, ребятки... Хотя кто я им?
      - Как кто? Старый налетчик и скупщик.
      - Когда-то было, давно, - улыбнулся Горбун, но слова инспектора польстили ему. Почему-то оглянулся на понятых, двух женщин.
      - Брали, бывало, меня. Шаманов чаще, Семен Карпович, Бурав...
      - Что еще хранишь? Везде будем смотреть.
      - Пожалте, - раскинул руки Горбун. - Воля ваша. Вы хозяева тут.
      Во дворе осмотрели поленницу дров, потом вошли в темную сараюшку. В дальнем углу ее лежали навалом, как будто только что нарубленные, дрова. Целая гора мелко нарубленных березовых дров.
      - Что не сложил в поленницу? - спросил Костя, искоса наблюдая за выражением лица Горбуна. А у того не находили покоя руки с ключом, потирал их быстро и суетливо.
      - Так времени нет, да и силенок маловато.
      - Силенок маловато, значит, - повторил Костя. - Ну ладно, - кивнул он стоявшим за его спиной агентам. - Кончаем осмотр...
      И опять глянул искоса на Горбуна, а тот как-то сразу обмяк, как будто выпала из него пружина, только что заставлявшая его тело двигаться нервно и напряженно. Повеселевшим тоном уже спросил, когда вернулись в дом:
      - Протокол будете составлять? Положено ведь. Что старое время, что новое, а протоколы на все времена одни.
      - Составим и протокол, - сказал Костя, внимательно разглядывая старика. Пожалуй, стоит оставить на свободе. Оставленный на свободе преступник приносит иногда больше пользы, чем под стражей. Там, в сарае под дровами наверняка мешки. За ними кто-то должен приехать. Для кого они?
      - Живу один, - забормотал плаксиво старик. - Подохнешь - через неделю разве придет кто, чтоб ногой пхнуть. Спасибо, что навестили...
      Крупные уши его под седыми висками казались с чужого лица, приклеенными. Под глазами - рой густо очерченных морщин, а щеки были белы, точно он осыпал себя той краденой мукой.
      - Ладно, - составим протокол, - наконец сказал Костя.
      Старик обрадовался. Он завалился на койку, укрылся ватником. Выставленные вперед широкие ступни в рваных носках задвигались. Покашливая, бормотал:
      - Мне покой нужен, товарищи агенты... Бывало время, заглядывали в дом золоторотцы всякие, шмары... Теперь - шалишь... Не хочу, чтобы меня надзиратели будили по утрам в камере. Одна молитва теперь - как бы без мук вознестись к господу поближе. Как парень по девке, так я по легкой смерти...
      - А Хрусталь с Ушковым?
      - Так один раз всего.
      Костя отложил карандаш, постукал ладонью по бумаге:
      - Распишись, что ничего не нашли. Плащ возьмем с собой. Коль не понадобится, вернем. В протоколе указано... Под подозрением плащ.
      - Это под каким же? - отозвался Горбун, старательно и с усилием неграмотного выводя буквы на бумаге.
      - Скажем потом, - ответил Костя. Он кивнул - Барабанов и Грахов пошли следом за ним.
      На улице остановились. Закуривая папиросу, Костя сказал:
      - Видали старика?.. По уши в уголовном деле, а не проймешь ничем. Под дровами мука - ясно это.
      - Значит, засада? - спросил Грахов.
      - Да, установим засаду... Посмотрим, кто придет. А Горбун от нас и так никуда не денется. Вот только надо будет определить место для засады.
      Он оглянулся на дом во дворе - старик смотрел на них, кутаясь в ватник. Не догадывался ли, о чем шел разговор у агентов?..
      ...Хрусталя с Ушковым взяли в другом городе, на квартире, находящейся под подозрением уголовного розыска. Обоих доставили назад. На вопрос Подсевкина, почему они уехали из города, Хрусталь ответил с невозмутимой ухмылкой:
      - Не люблю четыре стены, гражданин следователь. Я простор люблю. Чтобы куда хошь, хоть на все четыре стороны.
      - Для того надо так жить, как все люди живут, - заметил Подсевкин, записывая фамилию Хрусталя в протокол допроса. Налетчик окинул его насмешливым взглядом, оглянулся на Ушкова. Этот звероватый парень как будто проснулся сразу, хрипло выкрикнул:
      - По делу веди допрос. Нечего нам зубы заговаривать... За што только схватили? Жаловаться вот будем...
      - Жаловаться вы умеете, - ответил Подсевкин, продолжая записывать в протокол необходимые для ведения допроса данные. - Только прежде должны вы рассказать, при каких обстоятельствах была ограблена женщина в переулке и где ее кольца да перстни. И еще - кто послал брать на складе "Хлебопродукт" муку?
      Налетчики, как по уговору, рассмеялись. Непонятно почему. Может, для храбрости.
      - Ты нас, гражданин следователь, на мульку не бери, - попросил строго Хрусталь. - Кто-то снимает перстни, кто-то муку обирает на складе. А наше дело - сторона. Можем свидетелей выставить... В общем, - добавил он все так же строго и назидательно, - вероятие тут нужно...
      - Будет вам и вероятие, - так же строго и резко ответил ему на это Подсевкин. - Будет и суд.
      Хрусталь небрежно откинул длинные семинаристские волосы на вороте шинели, бросил, уже тише только:
      - Судья судит, а Хрусталя в тюрьме не будет...
      30
      В эти зимние дни в городе проходили встречи рабочих и крестьян, проводимые губернским комитетом партии. На одну из таких "смычек" губмилиции и делегатов губрозыск послал своими представителями Костю и Леонтия. Когда они пришли в клуб милиции, зал уже был полон. Места им достались в последнем ряду, по соседству с каким-то молодым мужчиной, широкоплечим и крепкого сложения, чем-то похожим на их Кулагина:
      - Садись, ребята, - сказал он им дружелюбно, протягивая руку для знакомства. - Я из деревни Ломтево. А вы откуда будете?
      - Из уголовного розыска, - ответил Костя, - не ждал таких соседей?
      Мужчина засмеялся раскатисто, шлепнул Костю по плечу:
      - Ну, парень, развеселил...
      Говорить им долго не пришлось - вскоре же появился докладчик за трибуной, заговорил торопливо, взмахивая рукой, а то указкой. Узнали собравшиеся в зале, как идут военные действия в Китае, как борется за права немецкого народа Эрнст Тельман, о фашистских скандалах какого-то Гитлера в Баварии, о том, что в Латвии ждут суда сто сорок пять коммунистов, о лорде Керзоне и его ультиматуме, о новостройках в стране, о переменах в деревне.
      Сосед сидел, не сводя глаз с докладчика, не шевелясь, как будто прибит был к стулу гвоздями. Один раз только оживился - это когда докладчик упомянул о том, что в деревне тоже надо развивать со временем социализм. Наклонил голову, зашептал:
      - Мы у себя в совхозе уже строим социализм. У нас пятьдесят коров. Построили двор для овец. Конюшня новая. Трактор есть, и еще собираемся купить... Пара молотилок... Разве не социализм это?..
      Потом начались вопросы. Докладчик склонился со сцены, высматривая спрашивающих, кричал глуховатым голосом, потрясая при этом пальцами левой руки, и казалось, что правая у него парализована и недвижима.
      - Как будет без Ленина? Об этом часто спрашивают и в деревне, и на фабриках. Отвечаю я всегда на это так: Ленин оставил завещание партии. Значит, был уверен в том, что и без него партия сумеет вести рабочий класс и крестьянство к победам в мирной жизни.
      В зале захлопали, докладчик тоже постучал в ладони.
      Какой-то парень, гладко бритый, под новобранца, в галстуке, спросил строго и требовательно, точно докладчик был в чем-то перед ним виноват:
      - А когда безработица кончится?
      - Должна скоро кончиться, - пообещал твердо докладчик. - Сами посмотрите, сколько у нас дел. Еще многие заводы стоят. Сколько надо ремонтировать мастерских, путей, паровозов. В городе грязь, канализация топит, фонарей на улицах мало, не хватает жилья... Начнется скоро строительство большого поселка на пожарище. Выстроим большие каменные дома в ряд. Кто их будет строить? Безработные. Новая смена готовится на махорочной фабрике, на торфяной электростанции тоже намечается приток рабочих. Кому дорога? Безработным.
      Кто-то спросил, не вставая с места, из глубины зала:
      - Верно ли, что английские капиталисты хотят выловить всю нашу рыбу в Балтийском море?
      Докладчик ответил на это рубанув правой рукой, точно и про боль забыл:
      - Наша рыба - нам, товарищи. И сами хорошо выловим. А мешать будут есть пушки Кронштадта.
      По соседству встал еще один делегат - старик уже с гладко бритой головой, одетый в синий френч, в галифе, точно бывший военный кавалерист.
      - А что же это с торговлей? - заговорил он. - В городе мало товара еще по дешевой цене. А иного и на прилавке нет. Приходится идти к частнику, а частник сколько дерет - всем известно. Когда же в государственных магазинах покупать будем по дешевой цене какую хошь мануфактуру, ботинки там, аль галоши, или кепки, аль чулки бабам?..
      В зале засмеялись. Докладчик поднял руку, как бы спрашивая у делегатов разрешения говорить.
      - Мы, товарищи, сами переплачиваем, - признался под тихий смешок из зала. - Тоже вот идем, бывает, в магазин частный и платим лишние деньги. И ничего пока поделать не можем. Но пока. Недалеко то время, когда на прилавках в советских магазинах вы купите по дешевой цене и сапоги, и пальто, и чулки, и фуражки. Недалеко то время. Политика партии сейчас состоит в том, чтобы развивалась наша социалистическая торговля. Чтобы не было места в наших городах и кооперациях спекуляции и наживе.
      Костя и Леонтий переглянулись разом. О них вел речь докладчик, об их работе...
      После доклада сразу же начался концерт. Играла на пианино сотрудница из уездной милиции, моложавая седая женщина, плясали "барыню" два парня постовые милиционеры, читал басни Крылова какой-то новичок-следователь.
      Потом вышли два агента уголовного розыска Куличов и Зыбин, недавно пришедшие в розыск. Зыбин играл на гитаре, а Куличов пел старинные романсы.
      Держались они как заправские артисты эстрады.
      Зыбин, щупленький и черненький паренек, похожий на жучка, сидя на стуле, дребезжал струнами ненастроенной гитары. При этом подсчитывал такты подошвой подшитого валенка. И слышался в зале не столько звон струн, сколько это вот пошлепыванье. Второй же, здоровила, похожий на крючника, заложив руку за руку, томно, как барышня, закатывал глаза:
      Дышала ночь
      восторгом сладострастья...
      Агенты потихоньку посмеивались, но и крестьянам, и сотрудникам милиции, их семьям - нравилось. Все хлопали дружно и долго. За певцами вышел на сцену Нил Кулагин и принялся кидать к потолку двухпудовик. Зал ахал и подсчитывал. Где-то на пятнадцатом махе Кулагин выронил гирю - она гулко бухнула и смутила гиревика. Раскланявшись, покраснев, он убежал за кулисы. В конце выступил Саша Карасев, стал читать стихи. И его приняли по-доброму - тоже хлопали и улыбались.
      После концерта всех пригласили в буфет пить чай с баранками, пиво. Не утерпели и Костя с Леонтием - повели с собой и соседа. Тот от чая отказался, а пиво ему приглянулось. Осушив вторую бутылку, захмелел и стал рассказывать о том, как он попал сюда.
      - Совхоз послал. Надо, мол, тебе побывать на таком съезде, ты секретарь партячейки. Узнаешь, что там думают относительно деревни, как ей жить дальше. Послушал доклад, стал понимать что к чему, спасибо ему, этому лектору... Но мы-то, совхозные, идем в одну ногу с рабочим классом, мы тот же рабочий класс, только сельский.
      Негромко выругался сидящий напротив за столом крестьянин, стал жаловаться своему соседу - рабочему с автозавода:
      - Приеду домой я, за нашего секретаря ячейки возьмусь. А то, вишь, в городе как - и собрания, и паровозы показывали, в кино водили, агитация тут тебе и лекции. Потом товарищеский чай. А ён собрания провести не хочет. Третеднясь приехал к нам на собрание председатель из уезда, а ён навоз таскает по грядам. Я, грит, не беспокоюсь оченно-то, потому как все равно быстро не соберутся сельские коммунисты. Так, чтоб не терять времени, таскаю это добро... Вот уж шалишь, поговорю я ему теперь на собрании... Допеку его.
      Стукнул кулаком по столу - зазвенели стаканы и как разбудили соседа-рабочего. Косая сажень в плечах у детины, косоворотка сдавила до красноты мощную шею. Спокойно положил темный кулак на стол, сказал:
      - У нас в сборке на автозаводе тоже есть такие деляги: только о своем. Один вот должен был перед собранием выступить о своей работе. Чуть не сто человек рабочих ждали от него слова. Только - за трибуну, а в дверях жена вся в слезах. Что такое? Вышел в коридор, вернулся чернее тучи. Извините, товарищи, говорит, у меня куда-то сбег откормленный поросюк. Я не капиталист и прошу отпустить меня, поискать чертову скотину. Ругались крепко рабочие и решили: дать час на поиски, а потом пусть вернется и отчитается. И что ты скажешь - не вернулся ведь. Ну, на следующем собрании мы ему свинью подложим. Пропесочим как следует... Узнает, что дороже - рабочий коллектив или своя свинья.
      Леонтий улыбнулся, потянулся было за бутылкой, но неожиданно сказал:
      - Глянь, Костя!
      В дверях, в толкотне входящих и выходящих делегатов, стоял столбом агент Семенов. Вот он наконец протолкался к ним, дыша быстро:
      - Я до тебя, инспектор. Канарин послал - велел прибыть тебе и Николину в розыск... По срочному делу...
      - Ну! - напряженно вглядываясь в лицо агенту, закричал нетерпеливо Костя. - Что там стряслось?
      - Бежали...
      Семенов добавил уже спокойно:
      - Хрусталь и Ушков... Сегодня к вечеру. Разобрали печной дымоход и бежали в сторону Туговой горы.
      31
      Во время вечернего обхода, в котором принял участие почти весь состав розыска, были задержаны в шалмане у бабы Марфы двое молодых мужчин без документов, а с ними женщины из категории "без определенных занятий", в ресторане "Бристоль" - известный угрозыску ширмач Сибриков, по кличке Поклёванный. Сибриков, мужчина к сорока, с витым седеющим коком волос на лбу, лихо отплясывал фокстрот с какой-то важной дамой.
      Когда его попросили выйти на предмет проверки документов, он начал ерепениться, задираться и даже требовал позвать директора ресторана.
      Был взят военный, не имеющий документа из воинской части, да несколько парней с разбитыми лицами.
      Весь этот народ забил дежурку, оглушая ее выкриками и топотом, руганью и храпом. А вот о бежавших сведений не поступило. Не было сведений и еще два дня, а на третий - пошла информация в журнал происшествий.
      В полночь на середине дороги через Волгу был остановлен парень, возвращавшийся домой из кинотеатра "Арс" с последнего сеанса. Остановивший его был невысок, в матросском бушлате, шапке-ушанке. Пригрозив револьвером, он снял с парня короткое полупальто. Толкнув его кулаком в спину, приказал:
      - Молчок, а то стрелять тебя буду!
      Через день в переулке на набережной, в своем дворе, был остановлен двоими служащий Кожсиндиката. У обоих в руках - револьверы. Оба с накинутыми на лицо шарфами. С него сняли пальто на хорьковом меху с воротником - каракулевая шаль. Один был высокий, волосы длинные под кепкой, как у попа, раскиданные на воротнике шинели, а другой - низкий, плечистый, в бушлате.
      На зимнюю николу на Подзеленье в квартиру гражданина Журганова ворвались двое с замотанными шарфами на лицах. Они обошли убогое жилище портового рабочего. Вид кособокого стола, кроватей, закрытых лоскутными одеялами, обескуражил их настолько, что один из них - в шинели и кепке сказал, обращаясь к своему подручному:
      - Да здесь только вшей можно взять... Ну, зараза-баба.
      Видимо, эта "баба" была "наводчица". Кто-то из них перепутал с адресом - то ли она, то ли эти - в морозной безлунной и метельной ночи.
      Налетчики ушли, не тронув ничего. Только на крыльце уже один из них коренастый, в коротком бушлате, на котором были нашиты медные пуговицы, осветил фонариком перепуганных, в нижнем белье, хозяев:
      - Молчок, граждане, а то стрелять вас буду!
      Ушли они в сторону белеющих стен монастыря, вверх по косогору, и последним шел этот, в бушлате, пригибаясь. И хлястик с пуговицами особенно запомнился потерпевшему Журганову.
      Наступил еще день, и был ограблен магазин Единого потребительского общества прямо в центре города. Вошли грабители с намотанными на лица шарфами перед закрытием магазина. Один встал с наганом у дверей, в шинели и шапке, высокий, светловолосый; второй, в бушлате, подошел к кассе с наганом в руке.
      - Он молчал, - рассказывала кассирша агентам, приехавшим к магазину на "фиате". - Молчал, но так зыркал, что я была ни жива ни мертва. Да он застрелил бы меня, только шелохнись... Он и брал деньги из кассы.