Ему снилось, что он ловит кролика. Вдруг возле калитки появился какой-то пес. Совершенно незнакомый. Заглянул во двор, потом спрятался за забором. Потом высунул морду из-за угла, снова нерешительно шагнул вперед.
      Порядочная собака, которая приходит в гости, никогда так себя не ведет.
      Незнакомец, крадучись как вор, наконец вошел. Шел он волчьей походкой - на самых кончиках когтей. Хвост у него был поджат. Он осмотрелся, увидел ведро с утиным кормом. Хлебнул оттуда раз, оглянулся, хлебнул еще раз. Потянул носом, долго принюхивался.
      И, крадучись, оглядываясь исподлобья, начал подбираться к собачьей миске, к самой маленькой. Надо же было случиться, чтобы оттуда пил молоко беленький котенок.
      Чужой пес оскалил зубы. Еще секунда - и он бросится на малыша!
      Одним прыжком Европа очутилась у него на загривке. Но пес был большой, сильный, голодный и потому готовый на все.
      Почувствовав когти Европы, ослепленный жестокими ударами по глазам, он подскочил и упал на спину. Притиснул кошку к земле. Перевернулся. Ухватил ее страшными зубами, Европа жалобно вскрикнула.
      Все собаки бросились ей на помощь. Чужак должен был отпустить кошку и защищаться, потому что Тупи уже сидел у него на голове, Куцый рвал ему брюхо, Чапа впился в бок, а Амур схватил за горло.
      Европа с трудом поднялась с земли. Душераздирающим голосом позвала детей.
      - Иисусе! Что там делается?!-кричала Катерина.
      Мы вбежали во двор.
      - Киска, кисонька, Ропонька! Что с тобой? - плакала тетка Катерина над Европой.
      Я принес котят. Европа укрыла их своим телом. Подняла голову тяжело, с трудом. Облизала детей. И голова ее упала...
      Но не думайте, что она заплатила жизнью за свою отвагу. Болела она очень долго. Но теперь снова, как прежде, спит на крыше сарая.
      ПИПУШ
      1
      История Пипуша начинается весьма загадочно. Однажды утром - было это в самом разгаре лета - возле наших ворот появился никому не известный мужчина. Он непременно желал повидаться со мной. Катерина сказала ему, что я ушел и вернусь никак не раньше чем через час.
      - Гм, гм, - пробормотал себе под нос таинственный незнакомец и покачал головой.
      Обратите внимание: только пробормотал что-то себе под нос и не произнес ни единого разумного слова. Не менее упорно молчал он, когда Катерина попыталась выведать, какое у него ко мне дело. Он делал вид, что не слышит ее вопросов. Сел на ступеньки, которые вели к террасе, поставил возле себя корзинку, самую обыкновенную плетеную корзину с крышкой, и стал ждать.
      Катерина потом рассказывала, что этот таинственный незнакомец ждал "нахально". Почему? Потому что не только не обращал на нее внимания, но якобы даже слегка насвистывал.
      Мне так и не удалось установить, правда ли все было так, как рассказывала Катерина. В известной мере сомневаюсь я также, можно ли вообще "нахально ждать". Впрочем, в нашей истории речь пойдет не о том. Самое важное то, что, когда я вернулся домой, неведомый гость с корзинкой не сказал и мне ни одного слова. Он только подал мне конверт, В нем было письмо. Значилось там следующее:
      "Вы как-то говорили мне, что хотели бы достать ворона. Прошу принять его от меня".
      Под этим было изображено несколько замысловатых завитков. И все.
      Повертел я этот листок и так и сяк... Ничего не понимаю. Понятия не имею, кто бы это мог прислать мне в подарок ворона. Да, а где же посланный? Его и след простыл. Исчез, растворился, улетучился! Осталась только корзинка, а в ней, в этой корзинке, - Пипуш.
      Ну, как по-вашему, разве это не таинственная история?
      Я, конечно, сразу же открыл корзинку. Из нее немедленно выскочил клюв и разинулся во всю ширь, до крайних пределов. Казалось, что, заглянув в эту алую пропасть, можно просмотреть всю птицу насквозь, от лба до конца хвоста. Клюв глухо орал: "Ррррааа!" Вот вам и весь Пипуш!
      С этой минуты и за все долгое детство Пипуша мы только и видели что этот разинутый клюв. И слышали неустанное, сдавленное, хриплое "рррааа, рррааа!", что в переводе на человеческий язык означало "жрать!"
      Вы знакомы со щенятами, правда? Вы знаете, что бывает у них порой аппетит, который действительно невозможно утолить. Я сам знал такого песика - вы, вероятно, догадываетесь, что речь идет о Душеке,-который единым махом съедал целый коврик, а закусывал его половой щеткой. Так-то оно так, но этот щенок в свободные от обжорства минуты все-таки жил: спал, играл, бегал, безобразничал. Наш Пипуш существовал только для того, чтобы жрать. Ни на один миг не закрывал он клюва, ни на секунду не переставал орать душераздирающим своим голосом:
      "Рррааа! Рррааа! Жрать! Жрать!" Кроме еды, его ничто не интересовало. Он старался проглотить все, что только можно было захватить вечно разинутым клювом. Кто-то, например, сидел на скамейке в саду и на минуту свесил руку. Пипуш уже хватал его за палец и делал все, что мог, чтобы этот палец проглотить. Свисал со стола угол скатерти - Пипуш глотал скатерть. Кто-то держал в руке тросточку так, что конец ее ^йе касался земли. Пипуш запихивал себе в горло кончик тросточки и глотал!
      Целый день, с утра до вечера, бегал за мной, за Катериной, заКрисей и орал без передышки:
      "Рррааа! Рррааа!" - И клюв его всегда был разинут и поднят кверху.
      Выглядел он как какой-то диковинный, бегающий, Орущий, озверевший цветок. Ибо, надо отметить, горло Пипуша было превосходного, чистого, ярко-алого цвета. Как коралл! И человеку делалось как-то не по себе, когда из такой прелести вырывался этот ужасный крик: "Рррааа! Рррааа!", которым Пипуш раздирал наши уши с утра до ночи.
      Ворон приставал не только к нам, людям. Он бегал за Тупи, за Чапой, за кошкой, за курами, за утками, за гусями. Никто из наших солидных, благоразумных животных не мог избавиться от приставаний назойливого крикуна. Пипуш заглатывал хвост Тупи, уши Чапы, лапы Имки, кошки, добирался даже и до клюва Малгоси. И не переставал вопить.
      С того времени, когда на нашем дворе появился Пипуш, и речи быть не могло о том, чтобы после обеда сладко подремать на солнышке. Все наши мохнатые и пернатые друзья, привыкшие считать себя полными хозяевами на дворе, теперь всячески старались убежать от этого прожорливого надоеды.
      Это и развратило Пипуша. Когда попытались умерить наглость вороненка, было уже поздно. Ибо Пипуш рос и мужал не по дням, а по часам. Вскоре он уже умел в случае необходимости вскочить на высокий забор или на крышу сарая. И ищи ветра в поле!..
      Однажды Имка, кошка, попробовала разделаться с вороном всерьез. Она прыгнула вслед за ним на забор и двинулась к Пипушу с таким выражением, что я подумал: конец нашему ворону! Куда там! Пипуш вскочил кошке на спину и так отколотил ее своим клювом, что бедняжка с плачем убежала от него.
      Да, Пипуш, потеряв красивые желтые усы и научившись есть с земли, почувствовал свою силу и уже никого не боялся. Что я говорю - не боялся! После битвы с Имкой началось самодержавное правление Пипуша на нашем дворе.
      До того как в нашем доме появился ворон, животные строго соблюдали кодекс дворового права и жили между собой в примерном согласии. Куры не таскали корм из собачьих мисок, утки не обижали кур, собаки тоже уважали чужую собственность; Имка жила с собаками в ладу и спала с ними в одной конуре, а гусыня Малгося ухаживала за котятами, как родная мать. Никто никого не угнетал, и все жили в дружбе и согласии.
      Конечно, и в дворовом мире бывали иногда мелкие недоразумения, а порой даже и довольно крупные разговоры. Не раз приходилось прибегать к помощи шланга с водой или даже выбивалки, чтобы привести в себя распетушившихся жителей. Однако я должен подчеркнуть, что виновником всех недоразумений почти всегда была мелкота: какие-нибудь сопливые щенята или котята, у которых в голове ветер и которые еще не успели изучить законов нашего двора.
      Неприятности с Пипушем начались, наоборот, как только он вырос. Он, повзрослев, пришел к убеждению, что на дворе творятся одни безобразия и дальше так продолжаться не может. Решил навести на дворе настоящий порядок. И не мешкая принялся за работу.
      2
      Должен вам сказать, что я в жизни знал многих животных. Были среди них умные, очень умные, но такой мудрой бестии, как Пипуш, я никогда не встречал.
      Пипуш умел целыми часами просиживать где-нибудь на возвышении и размышлять. Жмурил то один, то дру гой глаз, кивал головой. Смотрел на все вокруг так равнодушно, словно его ничто не интересует. Лишь всесто ронне обдумав свой замысел, он начинал действовать. И выполнял он свои планы с таким упорством, что сопротивление было невозможно. Что решено - то решено!
      Удивляться ли тому, что Пипуш зажал в кулак весь двор? Ведь он и в доме делал все, что хотел. На меня, на Катерину, на Крисю смотрел свысока и ни капельки с нами не считался.
      Впрочем, меня он никогда не наказывал. Не клевал. А почему? Да потому, что он - единственный из всех животных! - догадался, что главное лицо в доме не Катерина, а все-таки я, и решил со мной не ссориться. Но Крисе и даже Катерине от него доставалось на орехи, если они осмеливались противоречить. Причем возмездие наступало не сразу. Пипуш брал провинность на заметку и ожидал подходящего случая. Решив, что время настало, клевал преступницу в ногу или в руку. И смотрел ей в глаза: "Говорил я тебе, чтобы ты со мной не спорила?" А потом старался побыстрее удрать, чтобы не получить по голове скалкой или тряпкой.
      Ну конечно, и ему попадало за такие выходки. Но это не действовало. Он удирал на забор или на крышу, чистил перья, вытирал клюв, и по глазам было видно, что он презирает людскую злобу...
      "Ну и что ж, попало так попало, - бормотал он. - Но уж я тебе дал так дал! Долго, дорогая, будешь помнить, как со мной связываться!"
      И меня Пипуш, конечно, тоже воспитывал. Еще как! Я курил трубку. Такую, знаете, короткую английскую трубку. Покурив, клал ее всегда в пепельницу. Пипуш пришел к убеждению, что это никуда не годится. Моя трубка должна лежать на печке в гостиной - кончено!
      Стоило только мне оставить трубку в пепельнице, Пипуш мгновенно хватал ее клювом и тащил на печку. Он клал трубку всегда в одно и то же место, на карниз. Возвращался. Усаживался передо мной и смотрел на меня с укором:
      "Когда я только приучу тебя к порядку? Неужели не будешь класть свою трубку, куда следует? Ай-ай-ай!"
      Как-то Пипуш сидел на столе, дожидаясь того счастливого момента, когда можно будет стащить у меня трубку. Смотрю я на него и думаю, что неплохо бы над ним подшутить. Беру трубку в руку, встаю. Пипуш следит за мной одним глазом. Я иду к печке. Пипуш уже там. Я положил трубку туда, куда ее клал ворон, и вернулся. Пипуш ошалел от радости! Он пищал, махал крыльями, переступал с ноги на ногу, что у него было признаком величайшего ликования. Потом спорхнул с печки, уселся мне на плечо и своим твердым носиком начал осторожно врыться в моих волосах. Это была у него самая большая ласка.
      "Умница! Наконец-то ты понял! Молодец! Всегда меня слушайся!"-ворковал он мне на ухо.
      Ну, и с тех пор я всегда клал трубку на печь. Что же мне было делать?
      Или вспомнить, как Пипуш добился возможности подпадать в прачечную, в которой он соизволил поселиться, непременно через окно! Он бил стекла. Одно за другим. Пока я наконец не устроил там форточку. Так и на этот раз он настоял на своем!
      Словом, в нашем доме Пипуш делал все, что хотел. Недаром, недаром его прозвали "ангелом-хранителем"!
      А на дворе он был поистине неограниченным властелином. Собаки, кошка, домашняя птица - все боялись его как огня. Пипуш всегда, бывало, сидел где-нибудь на вышке и видел все, что происходит вокруг. Пусть бы только кто-нибудь вышел из его воли! Ворон молнией обрушивался на непослушного и клевал его куда попало. И прежде чем избитый успевал прийти в себя, Пипуш уже снова сидел где-то под небесами и кричал во всю глотку: "Так! Так! Так, как я велю! Да!"
      3
      Некогда, в доброе старое время, когда "ангел-хранитель" еще не царствовал, Имка, кошка, знала все, что происходит на свете. Ей для этого не нужно было даже выходить за ворота. По нескольку раз в день посещал ее некий рыжий кот. Это была солидная, серьезная личность. Наши собаки уважали Рыжего и никогда не позволяли себе его задевать. Имкин гость-это Имкин гость. Никому до него нет дела!'
      Порой Рыжий приводил с собой еще нескольких приятелей. Имка принимала тогда своих гостей на крыше сарая, где было достаточно места, чтобы спокойно побеседовать и повеселиться в дружеском кругу.
      Пипуш решил, что так не годится. И постановил: кошачьих вечеринок на нашем дворе не будет!
      Как раз на крыше сарая происходило какое-то оживленное кошачье собрание. Имка пела грустное танго, Рыжий ей вторил. Остальные коты развлекались как умели. Было весело, уютно и мило. И вдруг на развеселившееся общество с небес падает что-то черное. И начинает долбить клювом по головам.
      "Караул!"-завопили коты и шарахнулись с сарая, словно их кипятком ошпарили.
      Пипуш прошелся по полю битвы взад и вперед, крикнул: "Рррааа! Рррааа!" Это прозвучало, как победная фанфара. Так началась война с кошками.
      Прочие коты больше уже не появлялись на крыше, Рыжий был, однако, упорен. Пипуш прогонял его без всякого милосердия. Но кот был тертый калач. Он приходил только тогда, когда Пипуша не было. Пел Имке свое танго и исчезал, прежде чем ворон успевал на него наброситься. Наконец Пипушу эта игра в кошки-мышки надоела. Он решил показать Рыжему, что хитрости не помогут. Чужие коты не будут ходить к Имке - и кончено!
      Одна стена сарая вся заросла густым виноградом. Пипуш несколько дней подряд просидел в чаще. И даже носа на свет божий не показывал. На дворе могло происходить все что угодно - Пипуш не обращал на это ни малейшего внимания.
      Он караулил. Он позволял Рыжему даже входить на крышу и начинать свои вокализы. Только тогда, когда кот, чувствуя себя в полной безопасности, брал высокую ноту, Пипуш молнией налетал на него. Клевал его, лупил клювом, вырывал шерсть целыми клоками. И прежде чем Рыжий успевал понять, что происходит, Пипуш уже сидел, укрывшись в глубине виноградной чащи.
      Так-то Пипуш одолел и Рыжего. И добился-таки своего. Ни один чужой кот больше уже никогда не показывался на нашем дворе. Бедной Имке пришлось с тех пор ежедневно ходить на крышу некоего дома, где сооиралось светское кошачье общество. Там она отводила душу в жалобах на Пипуша.
      "Ах, как я несчастна!-говорила она своим плаксивым голосом. - Это черное чудовище погубило мою жизнь... Нет у меня никого близкого!"
      Рыжий поддакивал ей. Вносили свою лепту и другие коты, бывавшие прежде на приемах у Имки. Каждый мог кое-что рассказать о Пипуше. И, таким образом, Пипуш стал пугалом кошачьего народа во всем местечке. Надо ли удивляться, что даже самые отважные коты обходили наш дом и двор на почтительном расстоянии.
      Ворон был весьма систематичен. Он никогда не брался за два дела сразу. А потому лишь тогда, когда покончил с котами, принялся за собак.
      Надо вам знать, что наш двор был популярным собачьим салоном. Нас часто посещали псы, и не только те, что жили по соседству. Я уже не говорю, понятно, о Лорде - добермане, который жил напротив, на другой стороне улицы, и был у нас постоянным гостем. Часто гостил у нас другой Лорд - бульдог, личность в высшей степени надутая, сопящая и слюнявая, но премированная на многих выставках не только в Польше, но и за границей. Однако самым почетным нашим гостем был Куцый. Куцый, благородный потомок всех известных и некоторых неизвестных пород, мохнач на кривых ногах, с обрубленным хвостом, всегда свернутым в неполную баранку. Но кого могла интересовать его внешность? Каждый знал, что в мохнатой, цвета кофе с молоком груди Куцего бьется благородное сердце. И это было для нас во сто крат дороже, чем слюнявая, сопящая, дипломированная важность Лорда-бульдога.
      Где бы ни появлялся Куцый, там немедленно начиналась веселая игра, оживление, жизнь била ключом. Куцый был душой собачьих собраний на помойке около казарм. Он, и никто другой, обучал всех наших щенят изысканным собачьим манерам. Указывал, как и что следует за собой закапывать. Учил, где и при каких обстоятельствах надо оставлять визитные карточки. О, Куцый, это был Куцый!
      И кончился Куцый.
      Пипуш потратил несколько долгих недель на борьбу с собаками. Не хочу ее описывать. Изгнание собак - это было единственное серьезное огорчение, которое вороненок мне доставил. Но я ничего не мог поделать. Пипуш был сильнее меня. И в конце концов он добился того, что ни один чужой пес не смел даже заглянуть в наш садик. А Лорд-доберман отваживался только ругать Пипуша с той стороны улицы. Зато - целыми часами!
      4
      Пипуш разделался с собаками. И немедленно принялся за самых нахальных гостей на нашем дворе - за воробьев.
      Войну с воробьями он начал, будучи еще желторотым птенцом. Бегал с разинутым клювом по кухонному крыльцу, не подпуская воробьев к собачьим мискам. Миски эти, по правде говоря, были всегда пусты. Самое большее оставалась там какая-нибудь вареная морковь или петрушка.
      Пипушу овощи вовсе не были нужны, он их не любил. Если он неутомимо бегал от миски к миске, отгонял воробьев от утиного корыта, не позволял им подходить к курятнику, то только потому, что считал совершенно недопустимым, чтобы кто-то смел разгуливать по двору и совать куда-то свой нос без его, Пипуша, позволения.
      Пипуш гонял и гонял воробьев, пугал их и пугал. Но на опыте убедился в том, что толку от этого мало. Он начал размышлять. Долго что-то обмозговывал. Тем временем воробьи так обнаглели, что чуть ли не садились ему на голову. Но Пипуш об этом не печалился.
      Наконец план созрел.
      Вы знаете о том, что воробьи ежевечерне проводили совещания на высокой липе, которая росла в углу нашего двора. И вот Пипуш узнал об этих воробьиных сборищах. Как это вышло-неизвестно. Ведь Пипуш был отчаянный соня. Едва начинало смеркаться-он уже клевал носом и ложился спать раньше кур. Как бы то ни было, не раз и не два кто-то из нас видел Пипуша в саду, когда уже смеркалось.
      Во мраке, исподтишка, прячась за кустами, он наблюдал за воробьями на липе.
      "Ого! Что-то готовится! Будет дело! "Ангел-хранитель" замышляет кого-то осчастливить по-своему!" - сказали мы и стали ожидать дальнейших действий Пипуша.
      И дело закипело. Однажды днем Пипуш, этот лентяй, которому трудно было лишний раз взмахнуть крыльями, неожиданно вспорхнул. Полетел на крышу. Вприпрыжку обошел ее из конца в конец. Заглянул в трубу с одной стороны, потом ,с другой. Взлетел на трубу. Осмотрелся. Слетел на землю. Снова поднялся в воздух и тяжело взлетел на ясень. Прыгая с ветки на ветку, забрался на самую верхушку. Посидел там минутку и снова опустился на землю. Пока он этим ограничился.
      Но уже на другой день все стало ясно. Сразу же после обеда Пипуш вспорхнул на крышу, притаился за трубой так, что с липы его совершенно не было видно, и стал ждать. Каждую минуту осторожно выглядывал он из-за трубы и посматривал на дерево, на котором происходили воробьиные сборища.
      Воробьи собрались в обычное время. В ушах так и звенит от их чириканья. А Пипуш не шевелится. Ждет. Вдруг как заорет: "Крисяаааа!" - единственное человеческое слово, которому он научился неизвестно где. Да как кинется на липу!
      Что там началось! В воздухе загудело - так улепетывали воробьи. И, видимо, Пипуш как следует всыпал .нескольким зазевавшимся воробьишкам, потому что не раз доносился оттуда очень жалобный писк.
      Пипуш посидел на липе, время от времени грозно возглашая: "Крисяаааа! Крисяаааа!"
      Наконец слетел вниз и спокойно, с достоинством пошел по лужайке. Через каждые несколько шагов он останавливался, оглядывался на липу и кричал:
      "Крисяааа! Крисяаааа!" - что, несомненно, означало: "Покончил я с вами! Хватит вам, безобразники, собираться в моем саду! Прекратить вечеринки! Убью!"
      И несколько вечеров подряд сторожил липу. Теперь он уже не прятался. Сидел на верхушке трубы и наблюдал за всем садом.
      Воробьи попробовали созвать на ясене совещание - Пипуш его разогнал. Спугнул воробьев и с другого ясеня. С липы на другой стороне улицы.
      "Ну, я покончил со сборищами! Навел порядок! Больше в нашем доме нет воробьев", - решил он и снова, как обычно, стал укладываться спать раньше кур.
      И этим все испортил. Потому что воробьи переждали день, переждали другой, а на третий уже несколько десятков их разгуливало по двору. Через неделю они уже гарцевали как ни в чем не бывало по забору. Пипуш их выгонял, а воробьи возвращались. Так без конца. Нелегкое это дело - война с воробьями!
      5
      Пипуш уже давно пришел к убеждению, что мы, люди, далеко не так умны, как о нас говорят. Ну почему мы, например, разрешаем разгуливать по нашему дому, по двору, по саду разным темным личностям?
      Кому, скажем, нужно, чтобы приходила прачка? Лезет такая баба прямо в прачечную, в ту самую прачечную, которая, как известно всем и каждому, целиком принадлежит Пипушу! И хоть бы она себя прилично вела при этом. Как не так! Едва войдет, сразу начинает безобразничать. Летят мыльные брызги, пар стоит столбом... Невыносимо! Хоть и не заходи туда! И это называется порядок?
      "Крисяаааа! Крисяаааа!"-кричал Пипуш при виде прачки и кидался на нее яростно.
      Получал за это по лбу и мокрым бельем и щепками. Все это не помогало. Если он не мог забраться в прачечную, то подкарауливал прачку, прячась где-нибудь на заборе. С криком налетал на несчастную женщину и клевал куда попало.
      Приходилось его на все время стирки запирать и зорко следить, чтобы он не вырвался на волю.
      Ненавидел Пипуш и печника, который перекладывал в прачечной печку. Не мог простить ему, что тот хозяйничал в его владениях, не спрашивая разрешения. И как только мог старался проучить печника. Но почему Пипуш измывался над маленькой Гертрудой, посыльной из лавочки, этого я никогда не мог понять. Она боялась ворона, как чумы. Не входила в наш двор иначе как с зонтиком над головой. А Пипуш, бывало, на нее и не глядит. Повидимому, Пипуш презирал людей, которые его боялись, не любил трусов.
      Зато он от всего сердца любил пана Лампарчика, нашего почтальона. Пан Лампарчик был великим знатоком животных. Он часами мог рассказывать о своей белке. Правда, в то время, когда мы с ним познакомились, белка пана Лампарчика давно уже находилась на том свете. Однако для пана Лампарчика его Лодзя была вечно жива и навсегда осталась умнейшим существом на свете.
      Когда письмоносцу рассказывали о проказах Пипуша или еще какого-нибудь обитателя нашего дома, он всегда слушал с огромным интересом, забавно наклонив голову набок - пан Лампарчик неважно слышал одним ухом, - и вдруг разражался негромким, пискливым смехом.
      - Ну и безобразник! - радовался он. - До чего же хитер! - И сразу же начинал: -А моя Лодзя...
      И мы, неведомо в который раз, слушали рассказы о белке пана Лампарчика, о ее уме, привязанности к хозяину. И всегда с одинаковым интересом. Не много я встречал людей, которые бы так знали и понимали животных, как этот старый, высохший, маленький и вечно улыбающийся почтальон.
      Пан Лампарчик всегда умел шепнуть на ухо Тупи, Ча-пе или Имке ласковое словцо. И животные прекрасно его понимали. Ворону он осторожно почесывал голову. Пипуш извивался от удовольствия, жмурил глаза, подставлял крылья и сам отвечал ему лаской. И поскольку Пипуш, ласкаясь, любил перебирать людям волосы, а голова пана Лампарчика была лысая, как колено, Пипуш перебирал его щетинистые усики.
      - Хочет, бесстыдник, со мной поцеловаться, - посмеивался польщенный пан Лампарчик. Ведь он знал, как скуп Пипуш на ласку.
      И к нашим гостям Пипуш относился по-разному. Одних явно любил, следил за ними, ходил вокруг них, садился рядом на скамейке. Трогал клювом, - но осторожно, вежливо. Только для того, чтобы напомнить им, что он тут и что печенье он очень любит. Никогда не делал им ни малейших неприятностей. Самое большее - развязывал шнурки от ботинок или обрывал пуговицы.
      А за обрывание пуговиц на Пипуша нельзя было сердиться. Пуговицы всегда были ему нужны. У него было несколько складов, где он их прятал. Вы, может быть, подумали, что в этих хранилищах пуговицы лежали вперемешку? Ничего подобного! Под террасой лежали одни большие пуговицы, а в баке хранились самые драгоценные сокровища Пипуша - перламутровые пуговицы. Пипуш крал пуговицы, как профессиональный воришка. Крал их на ходу, на глазах у хозяев. Откручивал клювом с пальто, с тужурок. И никогда не удавалось его поймать на месте преступления. Но так как мы отлично знали, где Пипуш прячет свои сокровища, то и ходили за пуговицами в его тайные хранилища, как в магазин.
      Итак, одних наших знакомых Пипуш любил, зато других ненавидел. Почему? Неизвестно. Бывал у нас, например, один молодой офицер. Казалось бы, Пипуш должен быть от него в восторге. Масса блестящих пуговиц! Да еще шпоры! Роскошь! Между тем Пипуш не хотел ничего знать ни о серебряных пуговицах, ни о шпорах. Он прятался в куст бузины, возле стола, где гости пили чай. Не спускал шельмовских глаз с офицера. Улучив удобную минуту, выскакивал из кустов, клевал своего врага куда попало - и наутек!
      Или ходил за своей жертвой по пятам. И так ловко увертывался, что нам не удавалось его поймать и запереть в прачечную. Он провожал офицера до ворот, взлетал на ясень и ждал. Как только калитка хлопала, закрываясь за его врагом, ворон махал крыльями и орал во все горло:
      "Крисяааа! Крисяааа!" - что на этот раз должно было означать страшное проклятие.
      Очень не любил Пипуш и хозяйку Лорда-добермана - того, что жил напротив.
      Была это дама веселая, живая и немного чудаковатая. Частенько ни с того ни с сего принималась распевать цыганские романсы. И думается мне, что именно за цыганские романсы и возненавидел Пипуш эту музыкальную даму.
      Внешне он был с ней чрезвычайно учтив. Держался от нее поодаль, смотрел на нее без злобы. Брал даже крошки печенья у нее из рук, позволял себя гладить. И вдруг, совершенно неожиданно, певица подскакивала на стуле, отчаянно крича:
      - Ах, проклятый ворон!
      И на свежий синяк на ноге нам приходилось прикладывать компресс. И просить за Пипуша извинения. А этот прохвост ходил себе по клумбе и делал вид, будто ищет что-то очень нужное в рододендронах.
      Вот так-то пытался Пипуш упорядочить наши отношения с друзьями. Если ему не удалось целиком поставить на своем, то только потому, что салфетка и выбивалка, особенно выбивалка, были все же сильнее его.
      6
      Нелюбовь Пипуша к цыганским романсам, к пению, к музыке вообще была вызвана серьезными причинами. В ту пору Пипуш был еще сущим недорослем только-только лишился желтых усов вокруг клюва. Его тогда все интересовало. Он заглядывал в каждый угол, в каждый горшок, в каждый ящичек. И, понятно, не мог обойти своим вниманием и патефон. Его ужасно заинтересовал этот ящик, из которого вырывались незнакомые звуки. Еще больше занимало ворона то, что порой из волшебной шкатулки доносились голоса, словно бы очень знакомые и близкие, а все-таки совсем не такие. Кто-то пел. Ну совсем как будто Крися или Катерина. Но явно не они!
      Стоило поставить пластинку и завести пружину, Пипуш был тут как тут. Он прислушивался, наклоняя голову то к правому, то к левому крылу. И вдруг молниеносно всовывал клюв в рупор. Но, к его великому удивлению, там никого не было.
      Тогда он снова прислушивался, снова вертел головой, подкарауливал. Опять залезал как можно глубже во внутренность патефона, и оттуда доносилось сдавленное "рррааа!" (Кричать "Крися" он научился значительно позднее.) Так продолжалось с месяц.
      Однажды, когда я читал газету, вдруг слышу, Крися кричит мне из столовой:
      - Дядя! Скорей! Ты только посмотри, что Пипуш вытворяет!
      Вбегаю и вижу незабываемую сцену: ошалелый ворон выделывает фантастические пируэты, словно медведь на раскаленной сковороде!
      Пипуш, видимо, дорвался до открытого патефона. И стал его исследовать. Стоя на середине диска, он тронул клювом рычажок и пустил пружину в ход. Диск завертелся. А на нем завертелся ошалевший от страха вороненок.
      Широко разинув клюв, вытаращив глаза, растопырив крылья, ворон кричал необычайно глухо и хрипло: "Рррааа! Рррааа! Рррааа!"
      При этом он уморительно топтался на месте и дергался. Уверяю вас было на что посмотреть!
      Наконец завод кончился, диск остановился. Пипуш покружился вправо, потом влево и вдруг упал. Упал навзничь!
      Очевидно, у него закружилась голова. Крися схватила его на руки. Пипуш спрятал голову ей под мышку и принялся жаловаться. Очень тихо и очень грустно. Еще никогда его "рррааа!" не звучало так печально и жалобно.
      И с этой поры Пипуш возненавидел патефон. Всегда обходил его стороной. Смотрел на все черные ящики с явным недоверием. Возненавидел он и музыку и пение. Убегал в прачечную и не показывался в доме, если только слышал, что там поют или играют. Не раз, когда Пипуш становился слишком надоедливым, мы избавлялись от него благодаря тому, что кто-нибудь начинал громко напевать. Ворон останавливался, настороженно смотрел на нас, вертел головой и кричал свое "рррааа!" с явной укоризной.
      "Что же вы? Опять за свое! Вы разве не знаете, что я этого не люблю?"
      Скок, скок - он живехонько направлялся к двери. На пороге оглядывался, кричал еще раз "рррааа!", что означало: "Не играю с вами!" - и исчезал. Но со временем он поумнел. И уже не удавалось его так легко, как прежде, любым мурлыканьем выставить за дверь. Он понял, что наше пение и граммофонная пластинка - вещи совершенно разные. Но, сделав это открытие, он не полюбил музыку и не перестал ненавидеть играющий ящик.
      Услышав пение Криси или мою игру на пианино, старался немилосердным карканьем заглушить ненавистные звуки. А патефон продолжал обходить сторонкой и смотрел на него с откровенным отвращением. Не мог он простить этой проклятой штуковине пережитого ужаса и невольной пляски.
      Как-то летом у Криси были гости, школьные подруги. Пипуш не любил шума, а потому и не показывался в обществе. Тем более что под липой играл патефон.
      Появился Пипуш только в ту минуту, когда все стихло. И за столом никого не было. Он всегда любил проверить, не осталось ли после гостей чего-нибудь вкусненького. Пипуш важно ковылял по лужайке к липе и вдруг увидел патефон с открытой крышкой, стоявший на скамейке.