Мигнул, как сквозь сон, морской маяк в Вандре, первом крупном порту по ту сторону Пиренеев. Адский поезд не замедлил свой бег. Отойдя от Барселоны без малого пятьдесят минут назад, он с головокружительной скоростью одолевал по 300 километров в час, приближаясь к следующей остановке, которая будет лишь в Марселе.
      Стальная лента вагонов, напрягаясь, как змея напрягает мускулистые свои кольца, стрелой неслась вдоль побережья, огибая широкую излучину Лионского залива. В окнах, глядящих на сушу, в ореоле заката висело огромное августовское солнце, с противоположной же стороны медленно перетекал в гранатовый цвет ультрамарин морских просторов.
      Было около семи часов вечера.
      «Infernal Me,diterrane, № 2» Адский Средиземноморский (франц.).начинал с обычным размахом бравурное свое турне вокруг Средиземного моря. Приводимый в движение электромагнитной энергией колоссальной мощности, экспресс объезжал средиземноморскую котловину примерно за трое суток. Отправным пунктом была Барселона. Перевалив через один из пиренейских кряжей, «Infernal» несся по южнофранцузской равнине вплоть до самого Марселя, чтобы оттуда — после короткой, в несколько минут, стоянки — через Тулон и Ниццу молнией пересечь под альпийскими склонами франко-итальянскую Ривьеру и задержаться лишь в Генуе. Дальше он на три часа покидал побережье и, промчавшись долиной По, заворачивал на четверть часа в Венецию. Затем следовала безумная гонка вдоль далматинского берега с остановкой в Рагузе, ураганный, без роздыху и задержек, рывок наперерез через Балканы — и длительная передышка в Константинополе. Здесь, над заливом Золотой Рог, на пограничье двух миров, адский поезд задерживался на целый час, переводя дух перед дальнейшим путешествием. А когда турецкие мечети уже начинали простирать вдаль свои тени, и протяжные свистки возглашали сигналы отбытия, с железных блоков спадал разводной мост и огромным крюком на минуту-другую скреплял Европу с Азией. Поезд, стремительный как мысль, въезжал на движущийся помост и, промелькнув за считанные секунды над Босфором, нырял в крутой лабиринт малоазийских просторов. Путь из Смирны в Бейрут, Яффу, Синай и мостом через Суэцкий канал был сплошь прекрасным, как восточная греза, сном. От Александрии железнодорожная колея шла уже плавно, без виражей, как брошенный в даль морского берега серп. С юга дышала жаром пустыня, с севера крыльями влажного ветра овевали ласковые волны. Перед глазами путешественников молниеносно рассыпались в калейдоскопах зеленые купы пальм, золотые песчаные дюны, ослепительные миражи белых городов. Опьяненный скоростью поезд миновал Триполи, Алжир и дерзновенно одолевал зигзаги скалистых раздорожий Марокко. А поскольку этот конечный отрезок пути обычно приходился на предвечерние часы, то казалось, что поездом движет великая страсть к солнцу, золотисто-алым парусом летящему впереди, в сторону Атлантики. Но не раз бывало так, что, когда он подъезжал к Сеуте, светило в полном апофеозе своего блеска уже погружалось в океанскую пучину. И тогда, распростившись с ним, «Адский» задерживался на несколько минут в Пунта-Леоне, давая себе передышку перед очередным стремительным броском. По команде портовой сирены спускались с платформ по обеим сторонам Гибралтара стальные пролеты Геркулесова моста, технического чуда XXIV века, и, протянув над тесниной навстречу друг другу гигантские культи, железными узлами связывали Африку с Европой.
      В исступлении поезд взлетал на эстакаду, прошивал дуги мостовых арок и спустя несколько минут уже скользил по рельсам испанской суши. А когда из волн Венецианского залива всплывала серебристая Аврора и утренний клин почтовых голубей, летящих от Балеаров, возвещал миру рождение нового дня, «Infernal» триумфально въезжал под своды Барселонского вокзала. Здесь его приветствовали восторженные крики встречающих и изумление собравшихся зевак:
      — Bravo toro! Tren diabolico! Viva bestia de infierno!
      На этом блистательный трехдневный пробег завершался.
      Так «Адский» объезжал средиземноморское побережье уже пять лет, то есть с той самой поры, как один лондонский globetrotter подал идею пустить по этому маршруту такого рода поезд. Проект, предложенный как бы мимоходом в одной из редакционных статей «The International Sportsman», встретил горячую поддержку среди туристов и путешественников. Тотчас же было основано международное общество «The International Mediterranean Railway Association», в которое вошли акционерами несколько мультимиллиардеров, представляющих четыре державы — Англию, Францию, Италию и Испанию, теснейшим образом связанные со Средиземноморьем. Общество, заполучив крупный оборотный капитал и заручившись серьезной поддержкой соответствующих правительств, немедля приступило к строительству средиземноморской трассы.
      Задачи стояли колоссальные: учитывая, что поезд будет небывало скоростным, его колея нигде не должна была пересекаться с уже существующими, и новой железнодорожной линии требовалось сохранить полную независимость от сети обычных путей. Одновременно под руководством профессионалов разрабатывался новый вагонный «комплект» и создавались тягачи.
      Поскольку предстояло использовать электродинамические двигатели, позволявшие развивать скорость свыше 300 километров в час, пришлось отказаться от прежних конструкций и приложить немало усилий для разработки всего проекта в целом.
      Через год колея была готова, и в присутствии международных депутаций состоялось торжественное открытие новой линии. Под неумолчные виваты многоязыкой толпы «Адский Средиземноморский», украшенный англо-романскими стягами, вышел из-под перронных сводов барселонского вокзала и с дьявольской скоростью устремился в сторону снежных вершин Сьерра-дель-Кади. Восторгу зрителей не было предела. Торжественное открытие переросло в международное празднество и звучным эхом прокатилось по страницам прессы. Многочисленные статьи на эту тему исполнены были триумфа и гордости: журналисты писали о творческом гении Европы, о гигантском техническом скачке XXIV века, излагали всевозможные прогнозы на будущее.
      А между тем «Infernal» с поразительной пунктуальностью совершал свои головоломные рейсы. Со временем было запущено по кольцевому маршруту семь таких поездов, то есть по одному на каждый день недели. Вскоре выяснилось, что новым средством передвижения пользуются не только заядлые любители спорта, туризма и путешествий, но и предприниматели, государственные мужи и жаждущие впечатлений люди искусства.
      Таким образом, назначение новой железной дороги оказалось гораздо шире запланированного, она вошла в обиход жизненных потребностей, перспективы у нее были самые богатые и радужные. Для каждого культурного европейца стало уже делом чести хотя бы раз в жизни вкусить путешествия на «Infernal».
      Сегодняшний рейс — с отправлением во вторник 23 августа 2345 года — предвещал весьма приятное путешествие, на этот раз среди пассажиров «Mе, diterranе,» были члены научной экспедиции, намеревавшиеся провести в некоторых пунктах маршрута астрофизические замеры и эксперименты; именно в это время ожидалось предсказанное уже десять лет назад появление кометы и связанных с нею феноменов. Кроме того, в Марселе к пассажирам присоединилось несколько англичан и французов, спешивших на международный конгресс в Константинополе.
      Миновали Тулон, далеко позади осталась волшебная Ницца, поезд с дьявольской скоростью приближался к Монако — городу рулетки, азарта и его величества везения.
      В вагоне-ресторане, размещенном в середине состава, царил неописуемый гвалт. Пора была поздняя, наступил вечер, время ужина. Капелла испанских цыган, рассевшихся в углу вагона на подмостках, устланных красным сукном, наигрывала какие-то danze appassionate, томительно-пылкие болеро и головокружительные танцы опаленной солнцем Перуджи; заливались страстные скрипки, тихо рыдала печальная флейта. У потолка сверкали бутоны электрических ламп, гидрообразные пучки стеклянных люстр, букеты актиний, рассеивая снопы света на собеседников. Кто-то в углу напевал арию из «Пикадора»…
      За одним из столиков шел необычайно оживленный разговор. Общество подобралось изысканное: группа ученых, несколько человек из мира искусств, два журналиста и один дипломат. Говорили об эволюции культуры на Земле, о ее темпах в последнем столетии и предположительных ее целях. Как раз держал речь сэр Реджиналд Пембертон, известный английский астроном.
      — Господа! — говорил он тихо, слегка картавя. — Господа! Учитывая колоссальное развитие земной цивилизации за несколько последних веков, учитывая аномальное ускорение ее темпов сравнительно с черепашьим продвижением в прежние эпохи, мы приходим к неоспоримому выводу, что человечество вскоре окажется в стадии какого-то чрезвычайного перенапряжения.
      — Так ли? — засомневался его vis-а. — vis Шарль Жерар, журналист из Бордо. — Так ли, господин Пембертон? По-моему, эволюция может носить характер неравномерно-ускоренного движения, и это еще не основание для боязни катаклизмов.
      Астроном снисходительно усмехнулся.
      — Видите ли, господин Жерар, везде во Вселенной царит закон пульсации энергии и связанный с ним второй закон энтропии. В микрокосме, так же как и в макрокосме, после периода концентрации энергии наступает период постепенного ее рассеивания до нуля. Как бы мощный вдох и выдох, повторяемый бесконечно, в неумолимом ритме. Сдается мне, что после нынешнего нарастания вскоре, возможно в ближайшем будущем, наступит со столь же безумной скоростью спад вселенской энергии.
      Жерар задумался.
      — Получается, — заметил он после паузы, — вы безоговорочно относите к макрокосму закон пульсации, открытый в радиологии мира атомов?
      — Разумеется, ведь мир един.
      — Позволю себе небольшую поправку, — вмешался в разговор молчавший до сих пор физик Лещиц, профессор Варшавского университета. — Я разделяю мнение коллеги Пембертона, но с некоторыми оговорками. Я тоже в принципе допускаю возможность близкой энтропии, но лишь частичной. Вряд ли полное исчезновение охватит целиком Вселенную или хотя бы нашу почтенную старушку Землю. Скорей всего, с лица Земли исчезнут те или иные категории явлений, людей, предметов, возможно, даже целые народы.
      — Как это? — ужаснулся шведский географ Свен Варборг, известный путешественник. — Это что же, бесследное исчезновение? Своего рода абсолютная смерть? Гм, странно. Вы, спиритуалист, — и верите в абсолютное небытие?
      — Да, в случае безусловной материализации духа. В некоторых категориях жизненных явлений и у некоторых личностей физическая, феноменальная сторона иногда настолько перевешивает, что духовное начало полностью исчезает — иными словами, попросту улетучивается из негостеприимной оболочки.
      — А ведь в самом деле, — поддержал его поэт «Молодой Италии» Луиджи Ровелли, — в самом деле, наша эпоха отличается безудержным развитием практического материализма. Наш «стремительный прогресс», к сожалению, чересчур односторонен. Вслед за коротким всплеском метафизики, который мы наблюдали после европейской войны 1914—1918 годов, наступил постыднейший откат в совершенно противоположную сторону.
      — Хм, частичная энтропия, — недоверчиво поморщился англичанин. — Мне ваша теория кажется неубедительной.
      — Я мог бы привести в доказательство множество примеров. Сколько раз мы слышали о таинственном исчезновении людей и предметов: пропадают бесследно, безвозвратно. Попросту исчезают со вселенских подмостков, бесповоротно рассеиваются в мировом пространстве. Это даже нельзя назвать смертью, все же смерть есть переход к новой форме бытийствования. Это что-то хуже — полное исчезновение, переход в абсолютное ничто.
      Пембертон раздосадовано поправил пенсне.
      — Я не разделяю, — сухо сказал он, — вашего, господа, пренебрежения к современной культуре и не понимаю, почему надо различать две цивилизации — в духе материализма и спиритуализма. Эволюция ведь одна, и она такова, на какую способно человечество, переходя из века в век. И я поднимаю бокал за ныне существующую цивилизацию! Да здравствует двадцать четвертое столетие!
      Несколько человек подхватило здравицу, несколько рук подняло бокалы.
      Лещиц не поддержал тоста. Рассеянно отодвинул он рюмку с рубиновым напитком и выглянул в окно…
      Поезд мчался мимо пляжа, залитого лунным светом. Совсем рядом с железнодорожной насыпью зыбились посеребренные месяцем морские волны. Где-то вдали, на горизонте, прорезали бездонную тьму красные фонари судна, ночным дозором обследовали побережье огромные зрачки сторожевых прожекторов. Затерявшийся в поднебесье самолет рассекал воздушные пространства параллельно бегу поезда, пронзая безмятежную августовскую ночь очередями сигнальных огней…
      Лещиц отвел взгляд от окошка, встал и, молча раскланявшись с компанией, перешел на правую сторону вагона.
      Здесь было чуть потише. Притененные абажурами лампы цедили темно-розовый, затаенно-жаркий свет.
      С утомленным видом прошелся он в поисках уголка потемнее и тяжело опустился на один из диванчиков. Дремота и какая-то неясная раздражительность навалились на него.
      Поблизости, за откидным столиком под окном, сидела молодая красивая пара — скорей всего, молодожены, совершавшие свадебное путешествие. До его слуха долетали обрывки приглушенной беседы, отдельные фразы, слова. Они разговаривали на языке благородной Кастилии. Лещиц знал этот язык, он ему очень нравился. Его ухо то и дело ловило выразительные, эмоционально окрашенные звуки, звонкие, как далматинская сталь, и в то же время сладостные, бархатистые, как бутон розы под ласкающей рукой.
      — Elegida de mi corazо, n! — страстно нашептывал мужчина. — Dulснsima Dolores mia!
      — Querido amigo mio! Mi noble, mi carнsimo esposo! — шелестело в ответ из уст женщины, склонившей темноволосую, прелестную свою головку на плечо спутника.
      Затем наступило молчание, молодые люди безмолвно упивались вином любви, до беспамятства опьяненные друг другом. В какой-то миг она судорожно ухватила его за руку и, показывая на серебрившуюся за окном морскую ширь, сказала дрогнувшим голосом:
      — Дорогой мой! Как было бы чудесно вот сейчас, в этот блаженный миг, который никогда больше не повторится, погибнуть вместе там, в этих водах, блистающих так заманчиво!
      Мужчина вздрогнул и в раздумье поглядел на нее.
      — Ты права, — помолчав, отозвался он глухо, как сквозь сон. — На этом мягком серебристом ложе… В самом деле, разве мы сейчас не наверху блаженства? Чего еще нам ждать от жизни?
      И они снова умолкли, очарованно засмотревшись в море света.
      Затем он, не отрывая глаз от завораживающего зрелища, заговорил уже спокойно, уравновешенно, даже безучастно:
      — А ведь не такое уж большое расстояние… Хватило бы совсем незначительного зигзага колеи, всего лишь в несколько метров, одного броска, одного пружинистого прыжка — и великолепной параболической дугой поезд рухнул бы в пучину… Ты дрожишь, Долорес? Ну пОлно! Успокойся!
      И, прижавшись щекой к ее щеке, он стал нашептывать ей ласковые слова утешения.
      Лещиц разлепил отяжелевшие веки и встретился взглядом с чьими-то темными, неистово сверкающими в полумраке глазами. Он стряхнул с себя остатки сонливости и вгляделся повнимательней. Ему ответил мягкой, рассеянно-задумчивой улыбкой один из его собратьев по путешествию — незнакомец в причудливом костюме индийского махатмы.
      — Аменти Ришивирада, — представился философ с берегов Ганга, — адепт сокровенного знания, последователь Будды из Мадраса.
      И он высвободил для пожатия руку из ниспадающего одеяния восточных йогов.
      Знакомство состоялось.
      — Эти молодожены из Кастилии, — завел разговор индиец, — сказали о себе великую правду. Поистине благоволение к ним судьбы достигло своего пика, большего блаженства в будущем им ожидать не приходится. Ибо жизнь они собой уже никак не обогатят и выше не вознесутся. В своей любви они растратились целиком, без остатка. А посему должны погибнуть, устраниться с подмостков мирового действа, поскольку ничего более не жаждут…
      За окнами, как всполохи молнии, замелькали ярко освещенные строения крупной станции; на секунду в глубь вагона ворвался зеленый сноп света, отбрасываемый прожектором какой-то башни, хлынул поток огоньков от мигающих вокзальных фонарей. Поезд миновал Монако.
      Махатма с пренебрежительной усмешкой махнул в сторону исчезающего во тьме города.
      — Вот он, расцвет европейской цивилизации и прогресса.
      — Не слишком ли одностороннее обобщение? — попытался возразить Лещиц. — Европа не лишена прекрасного и возвышенного, возросшего из духовности и для духовности.
      — Знаю, — коротко согласился Ришивирада, — но перевешивает то, что удовлетворяет плоть и плотские потребности. А коли перевешивает, следовательно, определяет и суть, не так ли, любезный друг из Полонистана?
      — Согласен.
      Индиец погладил свою длинную, почти до пояса, молочной белизны бороду и, пересев напротив, продолжал:
      — Господа за тем вон столом, ваши ученые друзья-европейцы, вполне довольны нашей Землей и состоянием человечества. Я слышал ваш недавний разговор.
      — Ну… не все, — счел нужным уточнить Лещиц, — не все мы так уж гордимся современной цивилизацией.
      — Знаю. Например, вы и тот молодой итальянец.
      — Не только мы.
      — Может быть. Прискорбно было бы убедиться в обратном. Странное дело: сколь часто европейская наука приближается к нам, сынам Великой Тайны, и сколь она все же далека от нас. Профессор Пембертон прозорливо предвидит возможность скорой катастрофы. И мы прорицаем ее, но нам она не видится в таких устрашающе мрачных красках, как сторонникам его взглядов. Ибо, пусть даже Земля бы погибла, бессмертный ее дух не погибнет, но спустя века возродится и снова облечется плотью.
      — А индивидуальность ее обитателей?
      — И она сохранится в неприкосновенности. Ибо Вселенная вечна и от Духа проистекает, однако же зримо явленной бывает лишь периодически. Через определенные временные периоды волна жизни наплывает на нашу Землю, прокатывается по ней в течение примерно 300 миллионов лет и, исполнив свое дело, переходит на другую планету. Во время наплыва жизнетворной волны, называемой «манвантара», возникают и погибают расы человеческие, число коих семь. А когда волна схлынет и Земля с ее обитателями завершит свой цикл развития, наступит цикл покоя и отдохновения, так называемая ночь Земли, «пралайя», период которой равен периоду манвантары.