Из-под искореженных вагонов были извлечены последние жертвы — двое тяжелораненых мужчин и женщина, насмерть раздавленная в мощных тисках буферов. Санитары из местной больницы положили окровавленные тела на носилки и понесли их в зал ожидания, временно превращенный в перевязочный пункт. Оттуда уже доносились стоны, пронзительные крики боли, долгие судорожные всхлипы. От первой стрелки можно было в открытое окно разглядеть халаты хирурга и ассистентов, снующих по залу среди составленных на пол носилок. Кровавая жатва была богатой: пятьдесят жертв…
      Бытомский отвел глаза от перрона и снова принялся следить за работой железнодорожников — под присмотром его коллеги, начальника станции Рудавского, они убирали с путей обломки разбитого поезда.
      Разразившаяся катастрофа ужасала своими размерами: из пятнадцати вагонов состава уцелело только два, остальные были порушены начисто. Паровоз с тендером, врезавшийся в хвост товарняка, вошел в его последний вагон словно выдвижной ящик, да так и не смог вырваться из зажима. Несколько средних вагонов, с выбитыми стеклами, без пола, без колес, вздыбились и уперлись друг в друга, подобно разогнавшимся осатанелым коням, на скаку остановленным руками безрассудных наездников. Один вагон размозжило вдребезги, осталась лишь бесформенная груда мелко искромсанных стен, превращенных в щепу перегородок, скрутившихся в рулоны каркасов; посреди этого дикого крошева дерева и металла торчали тут и там обломки труб, щербатые, причудливо выгнутые железки, грозно щетинились оголенные прутья, шесты, сорванные с петель двери со следами засохлой сукровицы, вывернутые из купе скамейки, диванчики, кресла, облепленные клочьями человеческих тел…
      Почти весь персонал станции Бежава трудился над приведением полотна в порядок. Прибыл из депо аварийный локомотив — направленный на злополучный путь, он усердно волочил за собой останки разбитого поезда. Там, где свернувшиеся с рельсов вагоны накренились или упали вниз на насыпь, работа предстояла долгая и тяжелая: ничего иного не оставалось, как с помощью рычагов спихивать их вниз по откосу, чтобы они не загромождали путь. В других местах лихорадочно взлетали лопаты, забрасывая на тачки оставшиеся от вагонов железки, деревяшки и рассыпанный по рельсам мелкий мусор. Слышался отовсюду лязг цепей, то и дело раздавались свистки, подающие сигнал к отправке, и пронзительный ответ паровоза, увозящего прочь собранные обломки.
      Бытомский, опершись о столб водокачки, попыхивая сигарой, следил в угрюмой задумчивости за суетой путейцев. Время от времени он отрывал руку от столба, посильней затягивался дымом и, сокрушенно покачивая головой, бросал косой взгляд на своего товарища.
      Но тот, поглощенный спасательными работами, казалось, вовсе его не замечал, и Бытомский, усмехаясь полуязвительно-полупечально, отворачивался от него. Раз только, когда из перевязочной долетел особенно пронзительный стон, начальник бежавской станции тревожно вздрогнул и невольно оглянулся на коллегу из Тренчина.
      — Я же предупреждал, — отозвался Бытомский с укоризной, склоняясь к уху Рудавского, — ведь сколько раз остерегал вас перед катастрофой, коллега, но вы только смеялись. Не послушались старого волка из Тренчина и вот теперь пожинаете плоды собственного легкомыслия.
      — Вот еще, — нетерпеливо отмахнулся от него Рудавский. — Опять вы со своими глупостями. Случайное совпадение, и баста! Не верю я в ваши вычисления.
      — Тем хуже для вас, упрямого ничем не излечишь. Подумать только, даже теперь, после случившегося, не признавать моей теории фальшивых сигналов!
      — Не признаю. Фальшивые сигналы бывают, согласен даже, что случаются они слишком часто, но все это результат усталости служащих, нервного перенапряжения, заставляющего отзываться на каждый бумажный шорох. Своего рода избыток служебного рвения, и ничего больше. Понятно? — спросил Рудавский и повторил с нажимом: — Ничего больше.
      Бытомский спорить не стал.
      — Что ж, — произнес он с печальным вздохом, — я хотел уберечь вас от этой страшной истории, но, видимо, суждено иначе. Рок головы ищет.
      Начальник бежавской станции пропустил мимо ушей эту фаталистическую сентенцию, переключив свое внимание на одного из путейцев, который подошел к нему за инструкциями.
      Время близилось к семи вечера. Бытомский, затенив ладонью глаза, какое-то время вглядывался в мягкое сентябрьское солнце — еще не ушедшее за горизонт, оно багровым диском висело над вокзалом. Пора было возвращаться, станция в Тренчине, с утра оставленная на помощника, слишком долго оставалась без руководства. Поджидавший на боковой ветке паровоз, которым он приехал в Бежаву, выказывал явные признаки нетерпения — постреливал паром, словно торопя к отъезду.
      Не прощаясь с подавленным несчастьем коллегой, расстроенный бесплодностью своей поездки, Бытомский залез на платформу и дал машинисту знак к отъезду. Отозвался короткий свисток, и паровоз тронулся.
      Усевшись на железной скамейке в тендере, Бытомский нервно закурил. Он был ужасно обижен и даже зол на своего бежавского коллегу. Еще вчера вечером, узнав о ложной тревоге на станции Вышкув, он понял, чего следует опасаться.
      Депеша, предупреждавшая о возможной катастрофе, поступила на станцию в четверг утром, а через несколько часов, когда были предприняты все возможные предохранительные меры, оказалось, что тревога ложная, не имеющая под собой никакой почвы. Начальник вышкувской станции, растревоженный понапрасну, клял на чем свет стоит фальшивые сигналы, но Бытомский смотрел на его злоключение с иной точки зрения. Если бы тревога была обоснованной и принятые меры предосторожности сработали, он бы успокоился сразу, радуясь, что с опасностью удалось благополучно разминуться. Но как только дело касалось фальшивых сигналов, он весь внутренне напрягался, стараясь в точности разузнать, откуда они пришли и куда.
      Начальник тренчинской станции давно уже следил за ними бдительным оком. И посему, узнав в семь вечера в четверг, что тревога оказалась ложной, он с ходу сориентировался в ситуации. Коллега из Вышкува пожаловался ему по телефону, что его обеспокоили без причины, что несколько часов он провел в страшном напряжении, короче говоря, на станцию Вышкув поступил фальшивый сигнал, но ведь Вышкув — это от Бежавы третья станция справа… Значит?… Значит, это был предостерегающий сигнал для Бежавы! Там, не позднее чем завтра, а может, еще сегодня грянет катастрофа, о которой предупреждали Вышкув. Вещь ясная и очевидная, как солнце на небе! Не в первый и не в последний раз такое случается. Бытомский уже собаку съел на этих «финтах». Надо было немедленно предупредить Рудавского!
      В четверг, в семь часов пятьдесят минут вечера, то есть через пятьдесят минут после того, как выяснилась ложность поступившего в Вышкув предостережения, он связался с Бежавой по телефону, дословно повторив содержание предупредительного сигнала, полученного в Вышкуве. Представив ситуацию в истинном свете, он всеми святыми умолял коллегу быть настороже и на всякий случай освободить второй путь, если он занят каким-то составом. Рудавский язвительно поблагодарил его за «умный совет», заявив, что он еще не до такой степени свихнулся, чтобы страховаться от опасности, о которой предупрежден другой, да к тому же совершенно напрасно.
      Бытомский был в отчаянии. Убеждал, заклинал, даже грозил — никакого толку. Свободный от «предрассудков» Рудавский уперся в свое здравомыслие и закончил разговор ехидными пожеланиями спокойной ночи и приятных сновидений.
      Положив трубку, Бытомский, удрученный недоверием коллеги и охваченный зловещим предчувствием, принялся нервно расхаживать по перрону. Всю ночь не мог глаз сомкнуть, а утром, не в силах одолеть мучительное беспокойство, оставил Тренчин на помощника и на свободном паровозе вихрем помчал в Бежаву. Прибыл туда около одиннадцати утра и с облегчением вздохнул, застав станцию в полном порядке.
      Рудавский принял его вроде бы любезно, но не без скрытой насмешки. Об освобождении второго пути не хотел и слышать. А там со вчерашнего дня, как назло, расположился на длительную стоянку товарный поезд. Напрасно Бытомский расписывал ему опасность ситуации, напрасно растолковывал, что товарняк без особого труда можно перевести в тупик. Рудавский как скала стоял на своем, не имея ни малейшей охоты поддаваться «химерам чокнутого из Тренчина».
      В спорах и ругани прошло несколько часов. Тем временем станцию счастливо миновал пассажирский из Н., молнией проскочил экспресс из Т., тяжелым медлительным ходом прошел товарный из Г.
      После каждого поезда Рудавский потирал руки и весело поглядывал в сторону нахмуренного товарища.
      А в пять часов десять минут пополудни примчался скорый из Оравы и с силой поспешающего великана врезался в товарняк со второго пути. По какой-то фатальной оплошности диспетчер перевел стрелку на занятый путь и отправил разогнавшийся скорый на верную гибель.
      Бытомский одержал печальную победу…
      Неподвижно уставив глаза в какую-то точку на мутнеющем в закатном сумраке горизонте, он вновь погрузился в невеселые мысли. Его удивляло и злило ничем не одолимое упорство Рудавского: даже когда зловещее предсказание сбылось, он не желал признать его правоту, объясняя катастрофу несчастной случайностью.
      — Бестолочь! — процедил он сквозь зубы, давая выход скопившемуся гневу. — Строптивый козел!
      Как можно было столь легкомысленно отнестись к его предостережению? Как можно было лишь насмешливым пожатием плеч встретить доброжелательный совет старого путевого волка, не с сегодняшнего и даже не со вчерашнего дня занимающегося психологией так называемых фальшивых сигналов и сумевшего постичь механизм их действия хотя бы на этом участке железных дорог?
      Бытомский заинтересовался этой проблемой более двадцати лет назад, разбираясь в причинах железнодорожных катастроф. Одаренный умом проницательным и находчивым, он с жаром принялся за исследование катаклизмов движения, изучая предпосылки и стараясь не упустить ничего.
      Через некоторое время он пришел к интересному выводу: если принять в соображение несовершенство человеческих органов чувств, тем более переутомленных напряженной работой, если учесть всевозможные неполадки в железнодорожных правилах и расписаниях, то все равно ощутим некий осадок — не поддающееся выяснению «нечто», не подводимое ни под какую категорию причин, вызывающих катастрофу.
      Тут начиналась территория его величества случая, слепого удара, непредвиденного стечения обстоятельств, что называется, зыбкая почва. После десяти лет кропотливых упорных разысканий Бытомский вынужден был признать, что в сфере железнодорожных катастроф действует трудноуловимый, загадочный фактор, по сути своей выходящий за пределы измеримых величин. Не оставалось сомнений, что при каждом почти крушении глубоко под поверхностью так называемых «причин» крылась замаскированная тайна. Некий злобный дух таился по трещинам железнодорожной жизни — укрытый во мраке, но не дремлющий, поджидающий удобной минуты для коварного удара…
      Именно тогда он начал обращать особенное внимание на фальшивые сигналы.
      Первый подозрительный случай произошел в 1880 году, то есть почти одиннадцать лет назад, перед нашумевшей в свое время катастрофой под Иглицей, когда погибло более ста человек. Крушение бурно обсуждалось на страницах газет, к ответственности привлекли кое-кого из чиновников, уволили со службы машиниста и одного из дорожных рабочих, напоследок, как водится, приступили к анализу «поводов» и «причин».
      И никто не обратил внимание на деталь вроде бы второстепенную, но весьма любопытную. А именно: за несколько часов до трагедии фальшивый сигнал, предупреждающий о катастрофе, получил Збоншин, третья станция слева от Иглицы. Разумеется, меры предосторожности, принятые в Збоншине, не смогли предотвратить столкновение поездов под Иглицей.
      Подобный же случай повторился спустя четыре месяца на подгорной станции в Двожанах. И тут несчастье предварялось сигналом, к сожалению, предупреждавшим третью станцию справа от пункта подлинной катастрофы.
      Если поначалу Бытомский склонен был считать эти случаи диковинным стечением обстоятельств, то позднее, когда подобные сигналы стали множиться, а вслед за ними шли слегка сдвинутые в пространстве катастрофы, он выработал иную точку зрения на сей предмет.
      Никому из начальников окрестных станций в голову не приходило заподозрить какую-либо связь между катастрофой, разразившейся на его территории, и сигналом, остерегающим третьего коллегу справа или слева, только Бытомский углядел тут хитрый маневр для отвода глаз и отвлечения внимания в другую сторону.
      С тех пор, стоило ему услышать о каком-либо крушении, он проводил тщательные опросы начальников движения, чтобы выяснить все предшествовавшие несчастью события. И непременно рано или поздно выходил на след фальшивого сигнала, полученного третьей станцией по ту или по другую сторону от фатального места. Во всяком случае, именно такие результаты давали дознания, проведенные им в том районе, к которому сам он принадлежал служебно. Этот участок сети железных дорог, густо заплетенной на северо-востоке, образовывал довольно изолированную и замкнутую в себе целостность, что облегчало наблюдение и контроль.
      Так ли обстояло дело с фальшивыми сигналами в иных районах, Бытомский не знал и не старался узнать — слишком трудно было проводить розыск в отдаленных районах среди незнакомых людей. Там все могло обстоять иначе, но не исключалась и сходная ситуация.
      — Беда подстерегает всюду, — говаривал он в минуты откровенности своему помощнику, — и разные каверзы измышляет: того ущипнет, другому даст щелчка в нос, третьему ножку подставит. А результат одинаковый. Ясно одно: некто нам угрожает, враг коварный и злобный, ждет случая. Стоит чуть зазеваться, отвлечься в сторону — беда тут как тут.
      Обнаружив этот демонический фактор в железнодорожной жизни, Бытомский объявил ему войну без пощады. А поскольку супостат предполагался могучий, к схватке надлежало изготовиться как следует. Теперь, после многих лет наблюдений, он знал уже, как обставить и обойти врага, научился парировать его внезапные удары.
      Сопоставив на железнодорожной карте своего района пункты случившихся за последние одиннадцать лет катастроф, он заметил, что все они расположены на геометрической кривой, называемой парабола, вершина которой, как ни странно, приходится на Тренчин, ту самую станцию, что уже пять лет пребывает под его управлением. Координаты каждого из этих фатальных пунктов легко входили в уравнение х2=2-py, поддающееся решению. После проведения тщательных расчетов и замеров оказалось, что пункты, получившие сигнал, тоже образуют параболу, обе линии — парабола катастроф и парабола фальшивых сигналов — без труда совмещались наподобие конгруэнтных (совмещающихся при наложении) фигур.
      Начиная с года 1880-го и по сей день Бытомский насчитал пятнадцать таких пунктов, располагающихся двумя ветвями: один ряд, состоящий из семи пунктов, шел в направлении с востока на юго-запад, другой, состоящий из восьми пунктов, шел с востока на северо-запад. Обе ветви неотвратимо двигались в сторону Тренчина.
      Хотя линии еще не сомкнулись и между ними оставался значительный пространственный промежуток в несколько десятков миль, Бытомский не колеблясь соединил ветви красной скобой в полную, вытянутую на запад кривую. Для него параболическая тенденция линий была столь выразительна, что он уже сегодня под присягой мог обозначить направление, в каком пойдут фальшивые сигналы, а следом — сопутствующие им катастрофы.
      Слишком много данных скопилось в его руках, слишком солидными выглядели предпосылки, чтобы еще раздумывать и сомневаться. Обе составляющие фатальной параболы, верхняя, «положительная», и нижняя, «отрицательная», устремлялись с неумолимой, поистине геометрической последовательностью к вершине, которой могла быть только станция Тренчин…