Этот метод был непрост для конструкторов, которые оказывались связанными "по рукам и ногам" не только схемами механизмов и агрегатов, но и конструктивными габаритами. Однако трудности удалось преодолеть, первый успех открывал широкие перспективы. Унификация - средство значительного сокращения времени на проектирование, изготовление, отладку и испытания опытного образца, на освоение его в валовом производстве. Кроме того, сокращается время на изучение в армии такого орудия и упрощается его эксплуатация.
      Через несколько дней поступило первое сообщение от Розанова: пушки и техническая документация прибыли, комиссия уже на полигоне, идет формирование воинской части для обслуживания пушек и для изучения материальной части наших УСВ и орудий Кировского завода.
      Сообщение это усилило нервное напряжение в КБ. В своем ответе Розанову я еще раз предупредил, чтобы особое внимание обратили на обучение расчета заряжанию нашей УСВ и чтобы все важные решения принимались только на совещании бригады.
      На следующий день поступило второе сообщение. Розанов писал, что прибыл инспектор артиллерии Воронов, который будет присутствовать до конца испытаний. Второе известие было неприятным: наших конструкторов и слесарей к пушкам УСВ не подпускают ни на позиции, ни в парке.
      Сообщения Розанова поступали ежедневно, тон их был спокоен, все шло пока хорошо. Однажды он известил, что на следующий день намечена стрельба, а днем позже от него пришло сообщение: орудийная прислуга не справляется с заряжанием наших УСВ, патроны, досылаемые броском, отскакивают и т. д. Розанов настоятельно просил разрешения снять отжимы с затворов пушек, мотивируя тем, что иначе орудия забракуют из-за сложности обслуживания.
      В трудное положение мы попали. Разрешить снять отжимы я не мог - это значило наверняка проиграть в главном: гильзы будет заклинивать в каморе. Но и не разрешить не мог: вдруг действительно пушку из-за этого снимут с испытаний?
      Время идет, нужно отвечать, а что? Наконец решил: отжимы не снимать. Так и сообщил Розанову. Прибавил: категорически рекомендую провести обучение заряжающих, на помощь командирую конструкторов Семина и Белова.
      Отправляя Семина на войсковые испытания, я дал ему указание информировать меня обо всем происходящем независимо от Розанова. Иван Кузьмич Семин и Яков Афанасьевич Белов (с ним читатель уже знаком) были вдумчивыми и грамотными инженерами. Я был уверен, что они сумеют выбрать правильное решение в любой сложной обстановке и настоять на нем.
      Между тем от Розанова поступило еще одно сообщение в том же духе: красноармейцы не могут освоить заряжание УСВ, нужно снять отжимы немедленно. В приписке он информировал, что предстоят испытания возкой на длительном марше с решением тактической задачи. И вновь я запретил снимать отжимы, вновь потребовал обучить прислугу.
      Шли дни. Приходили сообщения от Розанова и Семина. Частенько они расходились, но в таких случаях я уже доверял информации Семина. Однажды Розанов пишет: предстоят большие испытания возкой, а на другое утро артподготовка в объеме 600 выстрелов за четыре часа из каждого орудия. Это завершающий и определяющий этап испытаний. И вновь Розанов настаивает на том, чтобы снять отжимы, иначе пушки испытания по режиму огня не выдержат и будут забракованы.
      От Семина по этому поводу - ни слова. Что делать? Запрашивать поздно. Категорическое требование Розанова меня сильно озадачило. Снимать отжимы я по-прежнему считал совершенно недопустимым, поэтому сообщил: отжимы снимать не разрешаю, требую обсудить этот вопрос на совещании бригады. Если большинство выскажется за снятие отжимов, можно снять только с двух пушек и ни в коем случае не больше. Но лучше и с двух не снимать, в этом наше спасение. Решение бригады телеграфируйте.
      Отправил распоряжение, жду ответ, а нервы напряжены до крайности. Утром следующего дня получаю сразу два сообщения. Розанов пишет: бригада решила не снимать отжимов ни с одной пушки. Семин сообщает. Розанов требовал снять отжимы со всех четырех пушек, но бригада воспротивилась этому самым решительным образом.
      Решение бригады меня успокоило. Снова потянулись часы. И вдруг к вечеру еще одно сообщение от Розанова: во время возки одну нашу пушку на ходу перевернуло, и в таком положении ее проволокли несколько метров, повреждения очень большие. Пушка вышла из строя, председатель комиссии требует срочно ее заменить. Мигунов попросил у председателя комиссии разрешения отремонтировать пушку силами бригады слесарей, обещал закончить ремонт к утру. Председатель выразил сомнение, но разрешил и приказал воинской части оказать Мигунову помощь. Розанов добавлял: Мигунов не успеет произвести ремонт, что делать?
      Я ответил: верю Мигунову, от души желаю успеха. Утром жду "молнию".
      Это послание отправил "молнией". Домой решил не идти, остался на заводе до утра. На людях, думаю, ожидание будет легче, в работе и в разговорах быстрее время пройдет. Со мной остались К. К. Ренне и Д. И. Шеффер. Но не до работы и не до разговоров нам было. Кто бы о чем ни пытался заговорить, тут же умолкал, потому что мысли у всех были заняты только одним. Наступила полночь. Ожидание по-прежнему было невыносимо утомительным. Чтобы хоть как-нибудь отвлечься, я предложил Константину Константиновичу и Дмитрию Ивановичу пройти по цехам. Молча поднялись, молча пошли. Кое-как дотянули до рассвета. Ночная смена уже собралась уходить, когда мы вернулись в КБ. Через час начался новый рабочий день. Конструкторы ничего не знали о происшествии с пушкой. Мы решили, что не нужно их волновать. Мы тоже, как обычно, приступили к работе. Боюсь, что производительность труда в это утро была у нас не слишком высокой.
      Десять утра. Наконец-то "молния". Всего два слова: "Мигунов сделал".
      Мигунов сделал!
      Тут же я поспешил показать телеграмму Ренне и Шефферу. Радости нашей не было конца. Наше поведение было настолько необычным, что конструкторы попросили поделиться и с ними причинами ликования. Я рассказал о происшествии и прочитал телеграмму, а затем отправил на полигон "молнию", в которой поблагодарил Мигунова и его товарищей от имени всего коллектива КБ.
      Остается последний экзамен - артподготовка. Она уже идет. Как? Успешно? Или опять что-нибудь непредвиденное, вроде ЧП с перевернутой пушкой? С нетерпением ждал я телеграммы от Розанова или Семина. И не только я. После конца рабочего дня не разошлись по домам многие сотрудники КБ - тоже ждали. Только поздно вечером пришла "молния". В ней было всего три слова: "УСВ выдержала рекомендуют".
      Это был настоящий праздник. Кричали "ура", поздравляли друг друга, целовались. Я доложил директору завода о результатах войсковых испытаний. Он поздравил коллектив конструкторов и поинтересовался, как у нас с подготовкой рабочих чертежей.
      - Все готово,- ответил я.
      - Как, по-вашему, стоит ждать решения правительства и приказа наркома о запуске УСВ в производство или уже сейчас начинать работу?
      - Нужно торопиться,- сказал я директору.- Теперь уже решение правительства и приказ наркома - вопрос времени. А нам и несколько дней потерять нельзя...
      3
      Весть о том, что наша пушка УСВ успешно выдержала войсковые испытания и превзошла по своим качествам пушку кировцев, мгновенно разнеслась по всему заводу. Заводскую бригаду, особенно слесарей во главе с Мигуновым, встречали как победителей. На импровизированном митинге в опытном цехе я от имени всего коллектива еще раз сердечно поблагодарил Мигунова, Саратовцева и Лаврова, умение и самоотверженность которых, проявленные при ремонте пушки, во многом предопределили исход испытаний.
      А случилось вот что. Закончив дневную программу испытаний возкой, батарея возвращалась в парк. Ехали по Псковскому тракту, пушки буксировались гусеничными тягачами "Комсомолец". Водитель тягача не заметил препятствия, одна из наших пушек наехала колесом на огромный валун и перевернулась повалилась на бок. В таком положении ее и проволокли по каменистой дороге несколько метров. Повреждения были очень серьезные. Понятно, почему председатель комиссии поначалу не давал разрешения на ремонт пушки, считая это напрасной тратой времени: такой ремонт возможно осуществить лишь в заводских условиях, и то за несколько дней, а не за одну ночь. К утру, однако, пушка была готова. Сказалось мастерство наших людей, сыграла свою роль и взаимозаменяемость многих деталей УСВ и Ф-22. Так, прицел Мигунов одолжил в артиллерийской части, его сняли с Ф-22 и поставили на УСВ.
      В тот же день, сразу после митинга в опытном цехе, на расширенном техническом совещании КБ во всех подробностях был проанализирован ход войсковых испытаний. Докладывал Белов.
      На войсковой полигон подали две батареи - батарею УСВ и батарею кировских пушек. Первый этап наша батарея выдержала блестяще. Правда, были единичные случаи заклинивания стреляной гильзы в каморе. Как я и предполагал, испытания велись с французскими патронами времен первой мировой войны. И эти патроны с гильзами низкого качества сразу вызвали у военных испытателей полигона сомнения в надежности боевых качеств пушек наших соперников процент отказов кировской пушки на первом этапе испытаний доходил до сорока, прислуге то и дело приходилось разряжать после выстрела пушки с дула с помощью длинного шеста - разрядника.
      Разница между стрельбой УСВ и кировских пушек оказалась настолько разительной, что Маханов, главный конструктор КБ Кировского завода, выразил председателю комиссии недовольство тем, что, как он был убежден, на его батарею подали плохие патроны, а на батарею УСВ хорошие. По приказанию маршала Кулика и инспектора артиллерии Воронова батареи взаимно переместили, боеприпасы же остались на прежних местах. Но и на втором этапе артподготовки наблюдалось то же самое наши пушки работали безотказно, а орудия кировцев едва ли не через выстрел приходилось разряжать с дула.
      В своем сообщении Белов подчеркнул, что решающую роль сыграли отжимы в затворах наших пушек. После обучения прислуга не испытывала затруднений с заряжанием.
      Техсовет высоко оценил работу на испытаниях Мигунова, Семина, Тарасова, Белова, Саратовцева и Лаврова. Розанову предложено было самому дать оценку собственному поведению. Вскоре после этого техсовета Розанов попросил освободить его от занимаемой должности и уволился с завода. После его ухода заместителем начальника КБ был назначен Дмитрий Иванович Шеффер, а на место Шеффера руководителем группы по обслуживанию валового производства - Яков Афанасьевич Белов.
      Еще через несколько дней меня вызвали в Москву для участия в заседании Государственного Совета Труда и Обороны.
       
      После успеха
      Решение СТО: мы, выиграли соревнование с кировцами. - Конструкторы и военные: отношения в перспективе времени. - Глазами Н. Н. Воронова. - Маршал Кулик в чрезвычайных обстоятельствах. - С мандатом замнаркома. - Зальцман "Возвращайтесь на наш завод". - Трудный и долгий путь к пониманию.
      1
      На предстоящем заседании СТО должны были рассматриваться итоги испытаний нашей Ф-22 УСВ и дивизионной пушки кировцев. Едва участники заседания расположились в зале, ко мне подошел Сталин и негромко, с обычным своим акцентом сказал:
      - Ну вот, теперь это прежний Грабин, а то чуть было в могилу не сошел человек Как вы себя чувствуете?
      Я воспользовался случаем и поблагодарил его за заботу о моём здоровье.
      На этом заседании председательствовал Молотов Он объявил повестку дня: итоги испытания новых 76-миллиметровых пушек Ф-22 УСВ и Кировского завода и принятие одной из них на вооружение РККА.
      Доклад делал представитель Главного артиллерийского управления. На этот раз говорилось не только о достоинствах пушек, но и обо всех выявленных дефектах. О ЧП с нашей УСВ, когда ее опрокинули и проволокли по камням, сказано не было, вероятно, потому, что этот случай был отнесен к разряду непредвиденных обстоятельств. А вообще-то следовало сказать, случай этот хорошо характеризовал пушку.
      Во время доклада, когда представитель ГАУ сообщил, что крутизна нарезов ствола у пушек УСВ 32 калибра, а у пушки Кировского завода - 28, Ворошилов прервал докладчика вопросом:
      - Почему у двух одинаковых пушек разная крутизна нарезов?
      Представитель ГАУ промолчал. Очевидно, не готов был к такому вопросу.
      Заседание продолжалось. Доклад был составлен настолько дельно и обстоятельно, что после его окончания ни у кого не возникло ни одного вопроса. Совет Труда и Обороны решил: 76-миллиметровую дивизионную пушку Ф-22 УСВ принять на вооружение РККА взамен 76-миллиметровой пушки Ф-22 образца 1936 года и поставить ее на валовое производство.
      Это была победа. Победа нелегкая и оттого особенно приятная для коллектива нашего молодого КБ, нашего молодого завода. В соревновании, итог которого был только что подведен, участвовал прославленный Кировский завод, его конструкторский коллектив, с огромным опытом, богатыми традициями. Разумеется, по большому счету мы не могли еще равняться с кировцами, они выполняли задания гораздо большего объема, загрузка их многократно превышала возможности нашего КБ и производственных цехов. И наверное, не главные свои силы они бросили на создание новой дивизионной пушки.
      Но все же я знал, что известие о постановлении СТО добавит нашему коллективу уверенности в своих силах, будет воспринято с гордостью, вполне законной: все же мы делом доказали свою дееспособность и прогрессивность методов работы.
      Повестка дня была исчерпана. Ворошилов сказал:
      - Молодец, Грабин!
      Сталин возразил ему:
      - Это не исчерпывающая оценка работы товарища Грабина. Можно было бы назвать это чудом, но чудес в природе не бывает. Так что же это? Обратите внимание,- продолжал он, обращаясь к участникам заседания,- что Грабин вступает в соревнование с Махановым, когда у Маханова опытный образец уже испытали и он нуждался лишь в доработке. А Грабин в это время только получает разрешение на создание пушки. Сегодня мы являемся свидетелями того, что пушку Грабина приняли на вооружение. Случайностью это назвать нельзя. Следовательно, товарищ Грабин изменил процессы создания пушки. А как он их изменил? Вот это интересно узнать. И не любопытства ради, а для распространения опыта. Расскажите нам, товарищ Грабин, что нового вы внесли в процессы создания пушки.
      - Товарищ Сталин, это займет довольно много времени,- предупредил я.
      - Ничего, дело стоящее,- ответил Сталин.
      Стараясь быть по возможности более кратким и точным в формулировках, я рассказал о методах, которыми мы пользовались при создании УСВ (читателю они известны). Умолчал лишь о сотрудничестве конструкторов, технологов и производственников, рано было говорить об этом на таком представительном совещании.
      Мое упоминание о том, что при проектировании и испытании опытного образца УСВ мы пользовались консультацией врача-физиолога, вызвало оживление в зале.
      - Чем мог помочь врач?- спросил Сталин.
      Мне пришлось дать подробные объяснения. Пушка, в сущности, это машина, процесс обслуживания которой аналогичен обслуживанию рабочим коллективом (бригадой) станка или другого механизма. Орудийный расчет - это и есть производственный коллектив, работающий с пушкой. При этом, в отличие от любого производства, орудийный расчет находится в сложнейших условиях - в разное время года, днем и ночью, под огнем врага. Каковы бы ни были условия, "производительность труда" расчета должна быть неизменно высокой. Наводчик, замковый, заряжающий, правильный и другие члены рабочей бригады, обслуживающей орудие, должны четко, точно и быстро выполнять все команды, выдерживать установленный режим огня. У прислуги очень много обязанностей при максимальном нервно-психическом напряжении. Поэтому удобство обслуживания - фактор чрезвычайно важный. Конструкция должна быть такова, чтобы приготовления к стрельбе и первые выстрелы не измотали людей, чтобы расчет мог сохранить высокую работоспособность на всем протяжении артподготовки, которая длится иногда по нескольку часов. Проверку конструкции орудия с этой точки зрения и производит врач-физиолог. Помощью опытного врача Льва Николаевича Александрова наше КБ пользуется уже много лет. Однажды, например, был случай, когда он забраковал нашу новую пушку и мы ее переделали. Это заставило нас привлекать врача к работе над пушкой как можно раньше - в начальных стадиях проектирования. Изготавливается специальный макет орудия, врач проводит на нем свои исследования и дает предварительные заключения и предложения, которые учитываются конструкторами. Так велась работа и над УСВ. Выносливость орудийного расчета специально проверялась при заводских испытаниях опытного образца, при этом нагрузку стрельбой увеличили сравнительно с требованиями ГАУ. Помощь врача-физиолога Александрова во многом способствовала тому, что наше орудие успешно выдержало напряженные испытания и скорострельность пушки не снижалась даже при длительной артподготовке.
      Рассказывая о наиболее характерных особенностях работы над УСВ, я следил за реакцией аудитории. Слушали внимательно.
      Когда я закончил, Кулик попросил у Молотова разрешения высказаться по поводу моего сообщения. Главным в его выступлении было то, что в пушке УСВ, по его убеждению, использовано всего 30, а не 50 процентов деталей от пушки Ф-22.
      - Правительство следует информировать точно,- заключил Кулик.
      Получив разрешение Молотова дать справку, я показал всем папку с документами и сказал:
      - Могу назвать буквально все детали, которые использованы в новой пушке. Их ровно 50 процентов - ни больше ни меньше. Мне не известно, откуда маршал Кулик взял цифру 30 процентов. Эту цифру я категорически опровергаю.
      К моему удивлению, Кулика поддержали еще несколько человек из ГАУ. Они настаивали на цифре 30 процентов. Я возражал.
      Долго шла никчемная перепалка между мной и военными. Ее прекратил Сталин. Он сказал:
      - Дело не в том, 30 или 50 процентов деталей использовал Грабин в новой пушке, а в том, что он на базе существующего образца создал новое, более совершенное орудие.
      На этом заседание СТО закончилось.
      2
      С десятками и даже, пожалуй, с сотнями людей пришлось мне довольно близко познакомиться за годы работы руководителем КБ. Люди эти были самые разные - и по знаниям, и по должности, по-разному складывались мои отношения с ними. Решающими для меня были интересы дела, разумеется, так, как их понимало наше КБ. И потому я порой не мог относиться к человеку дружелюбно и доброжелательно, если считал взгляды этого человека ошибочными, не соответствующими современным требованиям к артиллерийским системам и перспективам развития нашей отечественной артиллерии. В вышестоящих учреждениях я отстаивал не просто личное мнение, а позицию большого квалифицированного конструкторского коллектива, и нашими оппонентами, как мог заметить читатель, чаще всего выступали заказчики пушек, в их числе заместитель наркома обороны, начальник Главного артиллерийского управления Наркомата обороны маршал Кулик и инспектор артиллерии Красной Армии комкор Воронов.
      И с Григорием Ивановичем Куликом, и с Николаем Николаевичем Вороновым наши отношения складывались неоднозначно и отнюдь не безоблачно. Вероятно, это естественно, если люди занимаются одним, в сущности, делом, а придерживаются разных взглядов.
      Несмотря на то, что Николай Николаевич Воронов возглавлял в предвоенные годы всю артиллерию РККА, а я был главным конструктором одного из многих КБ на рядовом оборонном заводе, обстоятельства иногда сталкивали нас, и не только по пушкам, создаваемым нашим КБ.
      Как-то меня включили в правительственную комиссию по приему пушек, которые были закуплены у чехов. В составе этой комиссии был и Воронов. Однажды утром чуть ли не в первый день работы комиссии мы встретились с ним за завтраком. Он поинтересовался моим мнением о пушках.
      - Мне трудно сейчас дать им оценку,- ответил я.- Прежде мне нужно ознакомиться с чертежами, но их почему-то не показывают.
      - Зачем вам чертежи, когда имеется пушка в натуре? - удивился Николай Николаевич.
      Мне пришлось объяснить ему, что "пушка в натуре" - это, как говорится, картинка, а мне нужно знать, что делается внутри. Для этого необходимо видеть чертежи.
      - Хорошо,- согласился Воронов.- Завтра вы получите чертежи. Сколько времени на ознакомление вам потребуется?
      - Постараюсь уложиться в один день,- ответил я. На другой день мне выделили комнату, принесли туда чертежи, и я приступил к ознакомлению с конструкцией. Просидел весь день и вечер. Мнение, сложившееся у меня, было не в пользу пушки. Когда мы с Вороновым встретились вновь, с ним был комиссар ГАУ Савченко. Как я понял, Воронов специально пригласил его, чтобы и он выслушал мои соображения о пушке.
      - Ну, можете вы теперь дать оценку пушке?- спросил Воронов. - Какую оценку вы хотели бы услышать - подробно по агрегатам или общую?
      - Лучше коротко,- ответил Воронов.
      Скрывать свое мнение о пушке у меня не было ни причин, ни желания, потому свою мысль я сформулировал довольно резко.
      - Если бы столь сложную пушку спроектировали у нас,- сказал я,- то конструктору этой пушки наверняка не поздоровилось бы.
      Судя по всему, Воронов не ожидал такой оценки. Он посмотрел на Савченко, который стал белым как полотно.
      Позже я узнал, что Савченко вместе с комиссией ездил к чехам для приемки этих пушек и именно он нес ответственность за то, что была закуплена партия таких, а не каких-либо иных орудий. Этим и было вызвано замешательство в разговоре.
      - Как уже упоминалось, до назначения на пост инспектора артиллерии Красной Армии Воронов находился в Испании, под именем француза Вольтера помогал республиканским артиллеристам. В своих воспоминаниях{5} он отмечает, что назначение начальником артиллерии РККА, последовавшее тотчас по возвращении из Испании, было для него неожиданным, вызвало сомнения и тревогу:
      "Хватит ли у меня данных, чтобы руководить всей советской артиллерией?.. Я еще не знал ни объема своей новой работы, ни обстановки в наркомате. Все казалось загадочным и сложным. Как вести новые дела, за что прежде всего взяться? Об этом думалось непрерывно".
      В 1940 году, вскоре после окончания войны с белофиннами, когда должность начальника артиллерии Красной Армии была упразднена, Воронов исполнял обязанности первого заместителя начальника ГАУ Кулика, а весной 1941 года был назначен начальником Главного управления противовоздушной обороны страны. Позже, во время Великой Отечественной войны, Николай Николаевич вновь стал начальником артиллерии Красной Армии, одновременно руководил ПВО, выезжал представителем Ставки Верховного главнокомандования на многие фронты. Однако в те годы, о которых сейчас идет речь, в требованиях инспектора артиллерии РККА Воронова к новым орудиям слишком уж вседовлеюще, на мой взгляд, сказывался подход боевого командира-практика. Многочисленные боевые эпизоды, о которых он рассказывает в своей книге "На службе военной", позволяют легко отыскать истоки его требований. И даже в свое время удивившее меня замечание Воронова о том, что "пушка должна быть короткой, иначе с ней в лесу не развернешься", находит объяснение в личном боевом опыте инспектора артиллерии.
      "Вдруг впереди ночную тишину нарушили пулеметные очереди и взрывы ручных гранат,- описывает Николай Николаевич один из случаев во время войны с белополяками.- Движение сразу остановилось. Ко мне пробился разведчик с приказанием от командира полка: "Батарее развернуться и быть готовой к стрельбе вдоль гати". На узкой гати не развернуться. Пришлось выпрячь лошадей, а орудия, передки, повозки и двуколки поворачивать вручную..."
      Опыт работы на посту начальника артиллерии, и особенно опыт Великой Отечественной войны, откорректировал взгляды Николая Николаевича. Но старые пристрастия иногда еще давали о себе знать. В частности, рассказывая о разгроме фашистов в январе 1943 года под Сталинградом, Воронов пишет:
      "30 января вечером меня вызвал к телефону директор артиллерийского завода А. С. Елян и сказал, что сейчас у него в кабинете собрались руководящие работники завода, они горячо поздравляют войска Донского фронта с большими боевыми успехами. По просьбе присутствующих он спросил меня:
      - Сколько времени потребуется еще для окончательного разгрома окруженных немцев?
      - Два-три дня,- ответил я.
      Это вызвало бурю радости. Я отметил также, что продукция завода ведет себя хорошо, пожелал создателям орудий новых успехов на трудовом фронте.
      Легкая 76-миллиметровая пушка, производившаяся на этом заводе, была любимицей наших артиллеристов и грозой для гитлеровских танков. От огня этой пушки враг нес большие потери, и пленные немецкие офицеры и солдаты говорили, что гитлеровцы боятся ее как огня"{6}.
      Речь здесь идет о дивизионной пушке ЗИС-3 (о создании ее я позже расскажу подробно), о которой все же правильнее сказать: мощная и легкая.
      В предыдущих главах я подробно рассказал о нелегком пути наших дивизионных пушек Ф-22 и Ф-22 УСВ в войска. Объективности ради приведу еще одну цитату из книги Николая Николаевича Воронова. Полагаю, точка зрения инспектора артиллерии поможет читателю получить более полное представление о сложности и остроте обстановки, присущей предвоенным годам, и о внимании, которое уделялось всем вопросам, касающимся вооружения армии:
      "Еще в 1936 году была испытана и принята на вооружение 76-миллиметровая пушка Ф-22 известного конструктора В. Г. Грабина вместо модернизированной пушки такого же калибра образца 1902/30 гг. Новая пушка имела раздвижной лафет, большие углы горизонтального и вертикального обстрела, раздельную наводку для ускорения стрельбы с закрытых позиций. Однако она страдала рядом конструктивных недостатков. Начались дополнительные испытания в зимних условиях. Комиссия под моим председательством записала в акте испытаний, что новое орудие нуждается в дальнейшем совершенствовании и пока не может быть принято на вооружение Красной Армии.
      Это заключение вызвало в Москве недоброжелательную реакцию. Дело разбиралось в высших инстанциях с участием руководящих работников Наркомата обороны, промышленности и конструкторов. После моего краткого доклада нарком оборонной промышленности пытался взять под сомнение наши выводы и всячески старался восхвалять свое детище. Военные молчали. Нарком обороны был раздражен моим докладом: на него, видимо, подействовали выступления представителей промышленности...
      Дело оборачивалось круто. Я было уже решил, что на этом и закончится моя работа в центральном аппарате Наркомата обороны. Но поддержали представители ЦК партии.
      - Производство пушек - не производство мыла! - сказали они.- Нужно прислушиваться к критике, нужно устранить у пушки все обнаруженные недостатки..
      Была создана комиссия, в состав которой включили и меня. Ей поручалось еще раз все взвесить и подготовить соответствующее решение. Я облегченно вздохнул: одержана трудная победа в борьбе за качество военной продукции.
      Для выбора лучшего образца провели длительные параллельные испытания четырех пушек: штатной образца 1902/30 гг., Ф-22, Л-10 и еще одной. Испытания проводились по большой программе: с пробегами, длительным ведением огня, стрельбами на кучность боя и на предельные дальности, проверкой скорострельности по подвижным целям. После этого на одном из подмосковных полигонов пушку Ф-22 показали в стрельбе К Е. Ворошилову. Он воочию убедился в ее недостатках, и только тогда было принято решение о доработке этого образца. Одновременно ГАУ заказало промышленности проектирование новой дивизионной пушки со значительно меньшим весом. Тому же В. Г. Грабину позже удалось создать орудие, получившее название "УСВ", которое после испытаний приняли на вооружение"{7}.
      Комментировать и уточнять эту цитату сегодня, пожалуй, излишне.
      Отношения мои с маршалом Куликом были гораздо продолжительнее и складывались остро, с конфликтами, в определенный момент достигшими своего "пика".
      Решения Кулика часто давали веские основания для критики. Дважды Герой Советского Союза, Маршал Советского Союза А. М. Василевский в своих воспоминаниях "Дело всей жизни" отмечает:
      "Генеральный штаб и лица, непосредственно руководившие в Наркомате обороны снабжением и обеспечением жизни и боевой деятельности войск, считали наиболее целесообразным иметь к началу войны основные запасы подальше от государственной границы, примерно на линии реки Волги. Некоторые же лица из руководства наркомата (особенно Г. И. Кулик, Л. З Мехлис и Е. А. Щаденко) категорически возражали против этого. Они считали, что агрессия будет быстро отражена и война во всех случаях будет перенесена на территорию противника. Видимо, они находились в плену неправильного представления о ходе предполагавшейся войны. Такая иллюзия, к сожалению, имела место"{8}.
      Моя оценка деятельности маршала Кулика в те годы не могла, естественно, выходить за рамки конкретного дела - создания новых пушек. И мне было, в частности, очевидно, что параметры, выдаваемые конструкторам, нередко произвольны, научно не обоснованы и приносят вред. Недооценка некоторыми руководителями ГАУ мощности пушек (как дивизионных, так и танковых и некоторых других) расходилась со взглядами нашего КБ.
      Коль скоро об этом зашла речь, расскажу, к чему привели наши разногласия с маршалом Куликом. Нужно отдать ему справедливость, властность и нетерпимость не исчерпывали характера Кулика. В отличие от некоторых своих подчиненных он не боялся ответственности и порой, исходя из своего собственного понимания интересов дела и задач повышения обороноспособности страны, принимал решения более чем рискованные.
      Один из таких случаев произошел некоторое время спустя после заседания Государственного Совета Труда и Обороны, на котором пушку УСВ приняли на вооружение. К тому времени Борис Львович Ванников стал наркомом оборонной промышленности, а я приехал из Приволжья в Москву, чтобы решить в наркомате ряд вопросов по новым работам КБ. Я уже закончил дела и собирался уходить из кабинета Ванникова, как раздался телефонный звонок. Борис Львович взял трубку:
      - Ванников слушает! - Затем последовало: - Здравствуйте, Григорий Иванович... Грабин? Да, здесь, у меня...- Борис Львович обратился ко мне: Кулик просит, чтобы вы сейчас зашли к нему. Сможете?- Я ответил утвердительно.- Грабин сейчас выезжает...
      Нарком положил трубку, сказал мне: