Максим Петрович так и сгинул.
      И, предчувствуя недоброе, Алена заломила руки, закричала в голос, не стыдясь ни хозяина, ни икон.
      Глава третья
      ГОЛЕНЬКИЙ - ОХ, А ЗА ГОЛЕНЬКИМ - БОГ!
      1
      Всесильный бог полиции обитает на поросших крапивой берегах речки Мьи, сиречь Мойки, возле мостика, выкрашенного ядовито-зеленой краской, который оттого прозывается Зеленым.
      Каждое утро, когда солнце еще сокрыто в туманной мгле, генерал-полицеймейстер Антон Мануйлович Девиер в легкой одноколке пересекает Зеленый мост и останавливается у вычурного фасада полицейского дома.
      Каждый раз, выбираясь из коляски, он не может не вспомнить одну и ту же сцену, как с покойным государем в такой же вот коляске они вдвоем подъезжают к этому дому. А мостик, как назло, оказался разломанным. И гневный Петр Алексеевич принялся хлестать вожжами сидящего рядом генерал-полицеймейстера, выбил его из коляски и довершил расправу тростью. А полицейские с трепетом смотрели, как царь за их же недосмотр наказывает их начальника. Затем Петр отбросил палку, взобрался в экипаж и говорит Девиеру: "Садись же, чего стоишь? Едем к тебе домой завтракать!"
      Улыбнувшись воспоминаниям, Девиер взошел на крыльцо. Он сам этот полицейский дом строил, сам проверял точность кладки, добротность раствора. Зато в городе и говорят теперь: "Все дома разваливаются, один полицейский дом стоит".
      Прежде чем войти в двери, услужливо распахнутые перед ним, Девиер обернулся на Большую Невскую переспективу, которая стрелой протянулась за Фонтанку. По обочине, поросшей одуванчиками, брели вереницами какие-то люди в рваных сермягах, разглядывали мрачно архитектурные красоты, позванивали кандалами.
      - Каторжников ведут, - установил Девиер и вошел в чинную тишину полицейского присутствия. В тишине сей, если прислушаться, слышны голоса из-под спуда - кто-то канючит хлебушка, кто-то упражняется в богохульствах.
      - Рыкунов! - крикнул помощника генерал-полицеймейстер, садясь за присутственный стол. Но вместо Рыкунова явился дежурный сотский с опухшей физиономией.
      - Изволили захворать давеча их высокоблагородие, - доложил он, прежестокая болезнь пароксизмус! Нонеча же они, господин майор Рыкунов, едва изволив поправиться, выехали из квартиры к Нарвской заставе, готовить дорогу к возвращению ея императорского величества в свой стольный град Санктпетерзбург! - пристукнул он каблуком.
      - Давеча-нонеча! - проворчал Девиер. - Знаю я вашу прежестокую болезнь пароксизмус. Отвечай, каторжников что? Переводят со строительства проспекта? Кто разрешил?
      - Ночью прибыл фельдъегерь от царицы, привез повеление, чтобы везде, где есть каторжные люди, подневольных сих людей слали бы предостаточно на завершение новых пала г для Кунсткамеры; что на Васильевском на острову, ибо сие для науки весьма потребно!
      - Для науки! проворчал Девиер. - Кикины палаты там кое-кому спать не дают, уж больно хорошо помещение для дворца!
      Он положил ладонь на стол, давая понять, что разговор окончен. Дежурный вышел, придерживаясь за притолоку.
      Генерал-полицеймейстер отлично понимает, что для новых принцев нужны новые дворцы. И не только для принцев - для новых князей, графов, баронов. Сам может вскоре графом заделаться Российской империи. Патент ему давно заготовлен, да застрял где-то в лабиринтах канцелярий, или просто государыня медлит с подписью. Всего-то она опасается, всюду она временит самодержица!
      Но, заботясь о принцах, надо и о пользе государственной думать. Сказать, почему царь покойный Девиера заметил и ввысь над прочими поднял? Потому что для него, Девиера, важнее всего государственный интерес. Петр Алексеевич, бывало, уезжая куда-нибудь из Санктнетербурга, семью, детей поручал именно Девиеру, не кому-нибудь.
      Взять крепость во имя Петра и Павла, там ни один бастион не достроен, в Адмиралтействе из семи доков пущены только четыре. При дворе отлично известно, какую паутину ткут послы некоторых держав, а за кромкой ближнего моря маячат паруса иностранных эскадр - то ли высматривают чего-то, то ли чего-то ждут...
      Многие ли теперь думают о пользе государственной? Тот же светлейший князь Александр Данилович, как был торгашом-хапугой, так им и остался, при всех чинах и имениях. Кстати, он свойственник ближайший Девиера генерал-полицеймейстер женат на его сестрице. Но Девиер относится к нему трезво - он, светлейший князь, ныне, после кончины царя, действительно первый столп империи, главная опора- Но он же и первый себялюбец: лишь только удалось вопреки боярству на престол посадить вдову, Екатерину Алексеевну, он, Меншиков, отправился в казначейство и там себе в карман нагло положил сто тысяч рублей. Да не медью какой-нибудь, чистейшим золотом! Скажите на милость, с кого теперь остальным-то пример брать?
      Или взять генерал-прокурора Пашку Ягужинского, который пуще всех рыдал на гробе государевом. Поглядишь - мудрый как ворон, а на самом деле...
      Течение мыслей генерал-полицеймейстера прервал аудитор Курицын, который явился с папкой к докладу.
      - Читай! - приказал Девиер.
      - Из Ижорской волости сообщают, - начал Курицын, преданно пуча глаза. - Тати совершенно обнаглели, среди дня разбойничают. На одну барыню напали с зажженными лучинами для острастки, барыня от них еле в конопле укрылась. А тати, захватив экипаж, нашли там две банки помады губной и съели, полагая это барским лакомством.
      - Команда послана? - спросил Девиер. Впрочем, что команда! При приближении воинских людей тати разбегаются по своим деревням. Сеют себе, пашут, до следующей татьбы.
      - А вот из Москвы реляция, - достал бумагу Курицын. - Разбойник князь Лихутьев там на площади казнен, голова взоткнута на кол. Он посылал губернатору дерзостные письма, требуя денег.
      - Что нам московские князья! усмехнулся Девиер. - От своих угомону не знаем. Про Соньку там есть что-нибудь новенькое?
      - Никак нет, - ответил аудитор. Может, к вечеру придет с рынков что-нибудь.
      Сколько себя помнит Антон Мануйлович, генерал-полицеймейстер, а ему уж порядочно за сорок, вечно он в делах, заботах непрестанных. В душевных болестях, как выражается его дражайшая супружница Анна Даниловна.
      Это-то и подметил в нем покойный царь Петр Алексеевич, который каждого на три аршина вглубь видел. Различил в нем эту способность вертеться юлой. А произошло это впервые еще в голландских штатах, в Амстердаме, где Антон Девиер, голодный юнга, забавлял шкиперов тем, что за полпфеннига проплывал под днищем корабля. Великий Петр его увидел, отличил среди других, взял в Россию и сделал тем, что он сейчас есть.
      Он усмехнулся в тонкий ус, сняв парик, пригладил седеющие курчавые волосы. Бывший юнга, сирота, из тех, которые бежали от португальской инквизиции, теперь одно из первых лиц империи!
      Он и силен тем, что среди множества полусонных и коснеющих в лени, он вечно бдит, вечно мыслит и действует.
      Пиши! - толкнул он аудитора. - Спишь на ходу, канцелярская крыса? Записывай. Каждому жителю противу своего двора чтоб мостить гладко и устраивать водостоки - таков указ. Еще пиши: на улицах чистота чтоб была. Никакого скаредства и мертвечины отнюдь чтоб не валялось. Далее пиши. Указано, чтоб все торгующие в белых были мундирах, а ночью чтоб повивальные бабки с фонарями ходили наготове, ежели кому нужно родить. Караульщикам теперь платить будем дороже, по пять алтын, но чтоб при крике "Караул!" вспоможение чтоб оказывалось неукоснительно. Поющие же и шумящие на улицах чтоб захватывались и наказывались батогами.
      Тут вошел дежурный сотский, желая что-то объявить.
      - Сказывай, - позволил Девиер.
      - От такусенький... - сотский наклонился, едва не упав, и показал два вершка от пола. - От малюсенький...
      - Что такусенький-малюсенький?
      - К вам желают-с... Уединенцию просят-с.
      - Зови.
      2
      Вбежав в присутствие, карлик Нулишка с рыданием повалился на половик. Он обиженно вытягивал губы, щечки были залиты слезами. Курицын и дежурный сотский хотели его поднять, но взглянули на грозного шефа и заторопились выйти вон.
      Генерал-полицеймейстер встал, не глядя на рыдающего карлика, достал черепаховую табакерочку, подарок государыни. Табачок был приятный - а ля виолетт, то есть с фиалками. Сделал понюшку, с наслаждением чихнул.
      В этом-то и был некий секрет! Чтобы угодить при столь дамском дворе, каким был двор Екатерины Первой, лучше было вообще не пахнуть ничем. Грубиян фельдмаршал князь Голицын- тот вечно припахивал трактиром. Генерал-прокурор Ягужинский, сын дьячка, хотя и граф, пованивал лампадой. Хитрец вице-канцлер Остерман, с его склонностью изображать из себя страдальца, смердил лекарствами.
      А красавчик Левенвольд как раз и брал верх при дворе тем, что не имел запахов. Не пил, не курил, табаку не нюхал, жасмином не душился и не пах ничем! Его же, Девиера, один проезжий француз научил - в нюхательный табачок прибавлять мелко тертые фиалки, что и называется - а ля виолетт. И тем самым Девиер самого Левенвольда переплюнул!
      - Ну, наревелся? - сказал он карлику строго. - Ты чего сюда пришел? Не помнишь запрета?
      - Нулишку обидели, Нулишку побили! - хныкал карлик, одним глазом поглядывая, не смилостивился ли всесильный полицейский.
      Через пень-колоду он сообщил, что кто-то с кем-то встречался давеча в Итальянском саду. Генерал-полицеймейстер его и за шиворот тряс, и квасом поливал из графина, но подробностей не добился. Вот имей такого клеврета!
      Утомившись, Девиер вернулся в свое кресло и вновь взялся за табачок а ля виолетт. Карлик продолжал расписывать свои ночные злоключения. Ах, какие там были кони, шестернею попарно!
      Генерал-полицеймейстер захлопнул черепаховую табакерочку. Вот это уже факт. Кто же в Санктпетербурге не знает, у кого такой аристократический выезд? Нулишка, шмыгая носом, сбивчиво поведал, что конфидентом в том Охотничьем домике был какой-то академик.
      - Морра фуэнтес! - в сердцах произнес Девиер, что в очень приблизительном смысле означало "клянусь мертвецами", и это было единственное выражение, которое он вынес из общества флибустьеров и каперов в той далекой его жизни. - Морра фуэнтес! За что я тебе, лоботрясу, полтину в месяц плачу!
      Карлик, утерев нос, поднялся на цыпочки, чтобы быть наравне с ухом генерал-полицеймейстера.
      - Дай мне сто пятьдесят рублей, и я тебе такое расскажу!
      - Нулишка, ты что? - вымолвил удивленный Девиер.
      - Без прозвищ, дядя, - заявил Нулишка. - Я крещен по православному чину.
      - М-да!.. - Девиер полез в кармашек за спасительной табакеркой. Правда, правда... Я же присутствовал при бракосочетании твоего батюшки, царского карлы Иакова. Как же, как же! Тридцать два карла и карлицы, даже поп был подобран карличок. Стало быть, ты Яковлич, а имя как твое?
      - А у нас в слободке, - распалялся карлик, -супостат один есть, издеватель. Евмолпий Холявин, гвардии сержант. Так он меня именует знаешь как? Никтон Ничтожевич Пустоместов, вот! Требую его немедленно исказнить!
      - Ладно, ладно,- успокаивал Девиер. Мы до него еще доберемся. Так как же тебя именуют? Вонифатий? Вот и чудненько, Вонифатий Яковлич, вот тебе моя рука.
      Многоопытнейший генерал-полицеймейстер знал, что лишнее уважение ничего не стоит, зато сторицей окупается. Взять того же Нулишку, хоть он и числится за Кунсткамерой, но постоянно к царице бегает, подачки просит ведь он ее крестник.
      - А ну-ка, уважаемый Вонифатий Яковлич, сядем-ка рядком да поговорим ладком. Так на что тебе нужны те сто пятьдесят рублей?
      Через полчаса генерал-полицеймейстер обладал такими сведениями, что еле мог усидеть на месте. Но приходилось изображать из себя барина, разомлевшего от жары и скуки.
      - Куриозно ты говоришь, братец, - зевнул он, потягиваясь. - Заходи на будущей неделе, мы все это в тетрадочку запишем и государыне представим, развлечения ради. Что же касается ста пятидесяти рублей, кои ты просишь на выкуп невесты... Почему бы и нет? Я велю казначейскому писчику, чтобы он тебе выдал из сумм, отобранных у разбойников. Только ты впредь веди себя разумно, сюда открыто не суйся, а мне все своевременно передавай, как было у нас условлено. На, лови!
      И он, в виде задатка, кинул ему серебряную монету, блеснувшую, будто рыбка.
      - Ой, гривенник! - в восторге закричал Нулишка, ловя ее на лету.
      И как только он, пробуя монетку на зуб, выскочил за дверь, генерал-полицеймейстер стал скликать своих помощников. Кибитку, коляску, фуру? Нет, шлюпку, и обязательно под тентом! Аудитор Курицын, захватить епанчи и черные полумаски!
      Но тут генерал-полицеймейстер заметил, что дежурный сотский, еще покачиваясь от давешнего пароксизмуса, желает что-то доложить.
      - Говори, морра фуэнтес!
      - От красава... Коса досюда, ух!
      - Что красава, коса ух?
      - К нам желатот-с... Уединенции просят. Чутье сыщика подсказывало Девиеру, что и эта визитация неспроста. Веди!
      3
      Но это была посетительнииа совсем иного склада. Рослая, действительно с косою ниже пояса, она тщательно вытирала о половик босые ноги.
      В присутствие набилось множество чинов - земские старосты, угодные люди, тайные подсыльщики. Они подтрунивали над девушкой, спрашивали, из какой кожи у нее подошвы - из яловой или из сафьяна.
      Наконец генерал-полицеймейстер, на ходу решив самые срочные дела, велел всем выйти вон.
      - Сказывай-ка, красавица, - сказал он, когда дверь захлопнулась за последним из чинов, - ведь это ты невеста академического карлы, которую он хочет выкупить за сто пятьдесят рублей'?
      - Он все врет! - закричала Алена.
      - Вот как? - притворно удивился Девиер. - А я думал, что угадал.
      В крайнем возмущении, которое придало ясность ее доводам, она рассказала о внезапном исчезновении господина Тузова, корпорала градского баталиона.
      - Не так скоро, не так скоро... - удержал ее Девиер. - Сядь-ка на этот стульчик. Садись, не бойся, это еще не пыточный станок. Да зови меня просто - Антон Мануйлович...
      И под его умелым управлением она стала рассказывать обстоятельно - кто есть кто в Кунсткамере, о чем судачат на завалинке, какой-таков вольный дом, где царствует деревянный король Фарабуш.
      "А ведь надул меня паршивец карлик, - думал Девиер, поигрывая табакеркой. - Получается, что английского резидента к академику пригласил не кто иной, как сам этот Нулишка. Тот же карлик шпионил за Тузовым и за Аленой, а с какой целью? Только ли из ревности?"
      Особенно заинтересовал его рассказ Алены о вольном доме. Подлец карлик, и там он свой человек!
      Ниспровергай притоны! Таков был указ царя Петра генерал-полицеймейстеру, и Девиер исполнял его неукоснительно, и не было страшнее ниспровергателя в Санктпетербурге.
      Но при новом царствовании и веянии иные. И чуткое ухо Антона Мануйловича их уловило.
      Новая столица строилась по образцу и подобию таких мировых скопищ, как Амстердам, Лондон, Лиссабон. Там, где кораблям тесно и они ждут своей очереди швартоваться, там разноязыкие матросы ватагами шляются по улицам, и что для них главное? Трактиры, ночлежки, кофейни, вертепы разные, игорные дома... Как тут цыкнешь на человека, если он бренчит в кармане вест-индским золотом, которое он желает оставить здесь? И просто желает рассеяться, размягчить свои нервы, задубевшие в нечеловеческом переходе через океан.
      Здесь, однако, проявлялись, по крайней мере, три неясных момента, которые смазывали всю картину.
      Во-первых, почему Тузов не доложил сразу ему, генерал-полицеймейстеру, как он был обязан к этому присягой? Девиер знал Тузова как офицера точного и исполнительного.
      Во-вторых, кто же сей академикус, владелец злополучного камня, и зачем он тайно встречался с английским милордом? Девиер имел списки всех новоприбывших академиков, но кто из них именно утратил камень? И почему не заявил в полицию?
      В-третьих, что такое сам философский камень, предмет распри мудрецов? Девиеру по его нелегкой полицейской службе знакомы всяческие ворожеи с гаданьями, кликуши с пророчествами, колдуны с превращениями, но такой диковины он еще не знал.
      Тревожило обстоятельство, что академикус тот собирался его государыне преподносить. Ежели так, двор вскоре узнает о его существовании, подлинном или мнимом. И тогда Антон Девиер, сенатор и кавалер ордена Андрея Первозванного, должен знать о нем раньше и больше всех.
      А тут и Сонька Золотая Ручка!
      Об ней где только не судачат, но даже тайные подсыльщики плечами пожимают. И при дворе о ней заходит речь, а он, он всесильный бог полиции отделывается милым анекдотцем!
      Но сыщицкое чутье ему подсказывает: здесь не простая татьба, тут поднимай выше! Здесь в один узел может быть завязана и пропажа философского камня, и загадочный академикус, и даже такая, казалось бы, далекая вещь, как внезапное появление британско-датского союзного флота у берегов Эстляндии, о чем сообщали морские дозоры.
      Тут большая политика! И политику эту вершить теперь Антону Девиеру, больше некому. Государыня слаба, и век ее недолог. Ромодановский, старый кровосос, волею божьею помре, и Преображенский его приказ заплечных дел захирел совершенно. Ушаков, гениальный фискал, после кончины Петра сажает капусту у себя в огороде. Не могут ему простить вельможи его ретивости в искоренении казнокрадства.
      Кто же теперь? Только Антон Девиер.
      Правда, есть еще светлейший князь, генерал-фельдмаршал, санктпетербургский генерал-губернатор Александр Данилович, его, Девиера, свояк и первое лицо в империи. Но и он на чем-нибудь да споткнется: если не на курляндском герцогстве, то на ста тысячах ефимков, позаимствованных из казны; если не на жителях города Батурина, которых он раздел и по миру пустил, то на великом князе Петре Алексеевиче. Царевич этот - мальчик; мальчик, а на всеобщего благодетеля косенько так поглядывает!
      А что же делать с этой босоногой нимфой в крашенинном платке, повязанном на самые брови, которая только и талдычит свое: "Максим Петрович, Максим Петрович..." Кнутом, что ли, пройтись или так пугануть?
      Девиер заправился понюшкой а ля виолетт и, комически сдвинув брови, спросил:
      - А может быть, та Сонька полюбила его?
      - Кого?
      - Да Максима Петровича твоего! Алена вся обмерла. Эта простая мысль не приходила ей в голову.
      - Этого не может быть... Господин полицеймейстер, Антон Мануйлович!.. - еле промолвила она. Девиер усмехнулся и закивал головой.
      - Да, да, почему же нет? Сидит себе, наверное, Максим Петрович на своей квартире и пьет остуженный узвар.
      - Правда? - Алена с надеждой так и устремилась к генерал-полицеймейстеру.
      Эк она обрадовалась тому, что он, может быть, жив! Даже на Соньку рукой махнула. Никто никогда Антона Девиера не любил так, как любит эта русская девушка своего простого парня, который, может быть, и не заслуживает того... И Антону Мануйловичу захотелось улыбнуться ее доверчивому взгляду.
      - Ладно, ладно, ступай... Там он, в своей каморке, дома. Я, может быть, и не всесильный полицейский, но уж главный угадчик, это точно!
      - Курицын! - крикнул он как можно более зверским тоном, чтобы сбить лирическое настроение. - Чтоб тебя паралик!
      Старый служака явился немедленно.
      - Кто такая маркиза Лена-Зофия Кастеллафранка да Сервейра?
      - Не могу знать, ваше превосходительство!
      - Ой ли? - прищурился Девиер. - К вечеру приготовишь о ней выписку из реестра проживающих. А сейчас свистать всех наверх - едем!
      4
      В полдень трое в черных масках постучались в домик Нартова. Царский токарь встретил их в галстуке, собрался куда-то ехать.
      - Андрей Константинович, - вкрадчиво начал Девиер, когда гости сняли плащи и расселись вокруг подноса с камчужной настойкой. - Кому ты сдаешь свой каменный дом в три жилья?
      - Как кому? - удивился Нартов. - Чужестранка одна... Но она сказывала, что полиция... Вот и господин аудитор Курицын...
      Девиер мрачно обернулся на Курицына, и у того сделалось лицо шафранового цвета.
      - Да я не об этом, - сказал Девиер. - Куриозно знать, почему та маркиза не спешит представиться ко двору? Или кто ей разрешил противу указа вино в своем доме продавать? Тебе твоя квартирантка не сказывала?
      Нартов окончательно растерялся. Прижав руки к кружевной груди, стал говорить о новом поручении государыни. У Шумахера вот никак не клеится с обучением российского юношества. По указу блаженныя и вечнодостойныя памяти государя Петра Алексеевича...
      При упоминании покойного императора чины полиции встали и благоговейно перекрестились.
      - Но я же другое... - вежливо перебил хозяина Девиер.
      Нартов продолжал твердить, что с квартиранткой своей он и не видится, что и сдавал-то дом не он сам - при этом он с недоумением смотрел на аудитора Курицына,- что станок новый они с академикусом Бильфингером придумали.
      Генерал-полицеймейстер отпустил Нартова, тем более что его коляска стояла уже готовой во дворе. А сам испросил позволения остаться в его домике с одной чрезвычайно важной целью.
      - Понаблюдаем, - сказал он своим спутникам, подходя к окну. После вчерашних событий сегодня что-нибудь да стрясется.
      За его спиной аудитор Курицын встал на колени, гулко ударил себя в грудь.
      - Ваше превосходительство, смилуйтесь!
      - Морра фуэнтес! - прорычал Девиер, не оборачиваясь от окна.- Вот этого я не прощаю... Сколько от Соньки берешь интересу?
      А во дворе и вправду начали разворачиваться новые события. Пугая разомлевших от жары кур, въехали весьма расхлябанные дроги.
      - Цо-о! Цом-цобара! - покрикивал на лошадей возница, похожий на цыгана.
      - Ба! - удивился генерал-полицеймейстер. - Весь фамильный выезд князей Кантемиров прибыл в Морскую слободку. А это кто с ними в белой рубахе, зубастый?
      - Евмолпий Холявин, - ответил из-за его спины аудитор Курицын. Преображенского полка сержант.
      - Персона! - усмехнулся Девиер. В народе говорят преображенца и в рогоже узнаешь.
      - А еще говорят, - доложил Курицын, - самохвалы и железные носы.
      - Курицын! - строго сказал Девиер. - Не подлизывайся, прощения тебе не будет!
      - Да ваше превосходительство! - оправдывался Курицын. - Это же такие крохи! Даже стыдно было вам докладывать... Тут все вольные дома на откупе у светлейшего князя, владельцы суть подставные лица.
      - Ладно на светлейшего ссылаться, - остановил его Девиер. - Знаете, что мне он не по плечу. Преображенцы, а за ними слуги, вскочили на крыльцо, стали стучать в дверь. В доме - ни движения, занавеска не дрогнула на окне.
      - Э, брат Сербан! - сказал Холявин. - Что искать в полдень потерянное в полночь!
      - Но это же долг чести! - с отчаянием в голосе ответил тот.
      - Долг чести? - усмехнулся Евмолп. - Долг чести может быть по отношению к человеку благородного происхождения. К тому же он сам во всем виноват. Небось и камень-то себе присвоил!
      Темпераментный Сербан даже застонал от несогласия.
      - А все карты... - сказал младший Кантемир, который в дверь дубасить с ними не пошел, остался в дрогах, раскрыв от солнца зонтик. - Хотите, лучше я вирши прочту, сочинил по сему поводу. "Вся в картах состоит его крайняя радость, в тех все жития своего время теряет. Ниже о ином иногда лучшем помышляет, нежли как бы и ночи сделать днем, играя..."
      - Молчи, пиита несчастный! - погрозил ему Евмолп. - Не язви наши раны!
      - Боярышня под зонтиком! - рассердился Сербан и вырвал у него зонтик. - А я простить себе не могу, как я мог забыть об этом Тузове!
      Он задергал дверь так, что петли ходуном заходили. Эхо разнеслось в полуденной дреме слободки.
      Геперал-полицеймейстер в окне нартовского домика, скрытый резной листвой клена, при этом сказал:
      - Дело становится интересным, и устроился поудобнее.
      - Они принимают нас за татей, предположил Холявин.
      Сербан приложил ладони ко рту и объявил раздельно:
      - Мы ищем здесь слугу! Кто видел со вчерашнего вечера человека в ливрее Кантемиров?
      Вольный дом продолжал безмолвствовать. Окрестные жители, которые сначала вышли на шум, поспешили схорониться, чтоб в свидетели не попасть. Преображенцы сели на ступеньки, задумались.
      - Что ж ты, Камараш, - сказал Антиох кучеру, - не берег господина Тузова, как тебе приказали?
      Тот вместо ответа покаянно постучал себя кнутовищем по лбу. Сербан снял треуголку, взъерошил мокрые от пота волосы.
      - А все проклятый граф Рафалович! - воскликнул он. - Глядь, у него туз пик неизвестно откуда взялся! Я бы ему показал, я бы сорвал у него куш, сотни три! Цесарец окаянный!
      - Это вдвойне становится интересным, - сказал себе Девиер.
      - Эхма, была не была! - вскричал Холявин, засучивая рукава. - А ну, ребята, Преображенцы не отступают!
      Они нашли слегу, валявшуюся в лопухах, и, подтащив к двери, стали орудовать ею как рычагом.
      - Не пора ли вмешаться? - предложил за спиной генерал-полицеймейстера Курицын.
      - За Соньку свою боишься? - усмехнулся Девиер. - Погоди!
      Не сумев вывернуть дубовую дверь из петель, Холявин и Сербан перехватили слегу как таран. "Ать-два-три!" - ударили.
      Тогда дверь распахнулась сама. Там стоял вооруженный шпагой Весельчак, за его спиной теснились слуги.
      - Барыня почивать изволят, - объявил Весельчак и даже перевел на неведомый язык: - Дормире, грандире, волонтире. Вечером, судари, приходите и без дреколья-с!
      - Прочь с дороги! - заявил распалившийся Холявин.
      - Потише, господин, - миролюбиво ответил Весельчак, выдвигая ладонь, огромную, как печная заслонка.
      - Не смей прикасаться! - закричал Холявин. - Ты знаешь, кто я?
      - Да, да, ты знаешь, кто он? - поддержал его Антиох, который успел забраться вновь на дроги и раскрыть свой зонтик.
      И поскольку ладонь Весельчака, словно некий пограничный столб, была отодвинута продвигавшимся Холявиным, лязгнула сталь клинков. Рядом с Холявиным встал Сербан. Антиох, как только дело дошло до драки, оставил свой зонтик и кинулся к товарищам, на ходу обнажая шпагу.
      - Сейчас станут звать полицию, - сказал встревоженный Курицын. - А что сделаем мы?
      - Эти не станут звать полицию, - ответил Девиер, смеясь. - А полиция у них кто? Купленный-перекупленный Курицын?
      В сенях полнощного вертепа вовсю звенела сталь.
      - Сии противники нам ведомы! - вскричал Холявин, отражая выпад. - Не давеча ли у канала?..
      - Оп-па! - Сербан серией ловких маневров загнал в глубь дома громадину гайдука.
      - И дерутся по-воровски! - вторил ему Холявин, гоня шпагой сразу двух слуг.
      - Сражение переместилось внутрь, - сказал генерал-полицеймейстер, опуская отогнутую ветку клена. - Но мы подождем.
      Там, за распахнутыми дверями вольного дома, убыстрялся топот ног. Звякал металл о металл, время от времени кто-нибудь охал. Вдруг заскрипела старая древесина, завизжала, заскрежетала. Это обломились перила внутренней лестницы под тяжестью дерущихся, рухнули вниз. Послышался взрыв грубой брани, нарастающий визг.
      5
      - Остановитесь! - раздался повелительный женский голос.
      Евмолп Холявин опомнился. Он был уже на верхней ступеньке, острие шпаги наставив в грудь музыканта Кики. Рубашка на груди самого Евмолпа была порвана и замарана кровью.
      Внизу на обрушившихся перилах лежал, охая, толстый буфетчик. Гайдук Весельчак, бросив свой мажордомский жезл, прятался от воинственных Кантемиров. Растрепанная чернокожая женщина металась и отчаянно визжала.
      - Положите оружие! - требовал женский голос. Холявин поднял глаза и увидел хозяйку дома. В восточном наряде - шаровары и тюрбан с перышком она целилась сразу из двух отличных пистолетов марки "Ферингер". Курки были взведены, и не было ни малейшего сомнения, что она выстрелит.
      - Мы хотели только узнать, - сказал запыхавшийся Антиох, - мы хотели только спросить...
      - Прежде всего положите шпагу, - возразила хозяйка.
      И Антиох Кантемир, положив на ступеньку свой клинок, раскланялся и стал объяснять, что они ищут слугу, вернее, товарища...
      - И для этого нужно врываться в дом! - негодующе воскликнула она и перевела дула своих ферингеров на черноусого Сербана. - Клинок в ножны, князь!
      И тогда Евмолп ощутил, что слепая сила в нем вдруг поднимается изнутри, мускулы напряглись, и он уж не управляет собой.
      - Он бешеный! - закричал, заметив это, Антиох. - Берегитесь!
      Отбросив шпагу, Холявин одним прыжком очутился на площадке и схватил восточную красавицу за запястья. Не выдержав, она упала, увлекая его за собой.
      Ударил двойной выстрел, задребезжали цветные стекла. Когда рассеялся дым, стало ясно, что обе пули ушли в короля Фарабуша, в его потемневшее от старости дубовое тело.
      В нартовском домике полицейские чины насторожились.
      - Стреляют! - сказал аудитор Курицын.
      - Терпение! - ответил генерал-полицеймейстер. - И все же терпение! Терпение есть главная добродетель сыщика.
      А в вертограде полнощном Холявин крепко прижал к полу раскинутые руки маркизы Кастеллафранка, ожидая, когда смирится ее порыв. Тюрбан ее развязался, волосы черной волной рассыпались по груди. "А глаза-то, глаза какие! - думал Евмолп почти что с ужасом. - Душу выворачивают!"
      Отпусти! - сказала она низким голосом, словно какая-нибудь нюшка на скотном дворе. Он отпустил ее запястья, она села и ткнула его кулаком. И правда, что бешеный!
      Она поднялась, опираясь на плечо Евмолпа. Подошли братья Кантемиры, галантно извиняясь.
      В нартовском домике Девиер и его помощники сначала были озадачены наступившей тишиной. Потом увидели, как гайдук Весельчак, с синяком на лбу, вынес изрядно порванный кафтан, тот самый, на спине которого был золотой лев, и развесил его на солнцепеке. Затем он вывел шатающегося буфетчика и стал лить ему воду на голову. Слуга принес из сарая инструмент, и в доме резво застучали молотки, ликвидируя следы побоища.
      А в верхних покоях раскрылись настежь окошки, и слышался звон фарфора и серебра - приготовлялся кофе.
      - Эй, Камараш, чертяка, ты где? - закричал Сербан, напившись кофе и выходя на крыльцо. - Ты и господ своих проспишь!
      Оба Кантемира и с ними Холявин взобрались на дроги. Камараш хлестнул, и застоявшиеся лошадки покатили через пыль.