Пушка ударила, и работные люди потянулись из землянок и шалашей, зевая и потягиваясь, крестясь на причудливый голландский купол Исаакиевской церкви. Подневольные шли вереницей, стараясь локтями оборониться от докучливых надсмотрщиков.
      - Не туда смотришь, Константиныч! - смеялся с палубы бурмистр. Гляди, шляпу свою боярскую потеряешь.
      - Ты, что ли, это, Данилов? - спросил тот, и вправду теряя шляпу и подхватывая ее. - Ты-то что из канатчиков в адмиралтейцы залетел?
      - Вызвали за недопоставку, - развел руками Данилов. - Шпицрутены для нас заготовили - ивовые, свежие, да еще в уксусе вымочены.
      Тут раздался звук боцманской дудки и лихая команда. Прибыло адмиралтейское начальство. Бурмистр Данилов успел прокричать удаляющемуся приятелю:
      - Нартов! Андрей Константинович! Ты на обратном-то пути сюда загляни. Мне с тобой ой как надо покалякать!
      Вице-адмирал граф Головин с утра, видимо, куда-то к царице нацелился. Был одет не в форменный, а в придворный, расшитый пальметтами кафтан. Вице-адмирал восседал на стульчике, обмахиваясь голландской газеткой. Вокруг переминалась свита в великолепных и столь утомительных для лета париках. Порхал немецкий говорок с глубокими "О, я!" и поминутным "экселенц, экселенц!", что значит - ваше превосходительство. Вызванные подрядчики и поставщики стояли напротив, ждали.
      Мимо демонстрационно пронесли корыто с вымоченными розгами.
      - А нам на это наплевать, - сказал сквозь зубы подрядчик Чиркин бурмистру Данилову. - Нас царь Петр Алексеевич, случалось, и за уши драл, зато после виктории полтавской в губы целовал.
      Граф, не вставая, начал с того, что изъявил всем свой гнев.
      Указал на рею, где покачивались веревочные петли. Велел хорошенечко все это обдумать, а сам встал и спустился в кают-компанию. За ним направилась вся свита. Вызванные стояли на солнцепеке, ровно перед плахой. Конопатчики в люльках сверху смотрели - что будет.
      Вдруг подрядчик Чиркин, кожевенных заводов владелец, ударил картузом об пол и вышел из строя.
      - - Я полагал, по делу приглашали, - заявил он.--У нас времени нету, подвоз стоит... Нам государыня самолично тысячу рублев...
      И направился к наружному трапу.
      - Цурюк! закричал на него дежурный. - Куда лезешь, скотина?
      Низенький Чиркин даже не взглянул на верзилу. Поставил ногу на ступеньку веревочного трапа и стал спускаться. Трость дежурного так и повисла в воздухе. Купеческая челядь приняла хозяина с бережением, усадила в карету.
      Тогда сорвалась с места и вся масса поставщиков и подрядчиков. Кинулись к трапам, зло кричали на вахтенных, пытавшихся задержать. На крик, кудахтая по-иноземному, выбежала и свита, а палуба была уже пуста. Конопатчики в люльках, на верху мачт, смеялись не скрывая.
      - Вот так-то, Константиныч, - сказал бурмистр Данилов, отыскав в адмиралтейской роще своего знакомца. - И не знаем, что теперь с нами будет за ту ретираду. В железа посадят.
      - У! - ответил Нартов, раскуривая трубочку-носогрейку. - Бог не выдаст, свинья не съест.
      Они уселись на бревно в тенек, возле главной башни Адмиралтейства. Мимо катились тележки с гравием, шагал взвод матросов, торговки волокли жбаны со щами.
      - Ему и не до вас, Головину-то, - продолжал Нартов, посасывая трубочку. - У него все мозги в царицыной прихожей, где куется Россия иная, чем при Петре Алексеевиче.
      При упоминании покойного императора Нартов достал большой клетчатый платок и вытер им краешки глаз.
      - Ты-то зачем сюда приходил? - спросил после некоторого молчания бурмистр Данилов.
      - Место новое ищу. Токарню мою надо переносить. Да разве здесь работа? Точат по шаблону балясины для корабельных перил ни уму ни сердцу. Я тебе как-нибудь покажу паникадило для Петропавловского собора, которое я сделал в память о государстве. Вот там выточка - у каждого усика по двенадцать перемен резца.
      - А зачем тебе токарню переносить? Тебе еще покойный император сарай пристроил у самого Летнего дворца.
      - В том-то и дело, брат, в том-то и дело! Шумно теперь от моих станков при дворце, хлопотно. Сама-то государыня ничего не говорит. Она со мной приветлива:
      "Как живешь, Нартов?" да "Не болеешь ли, Нартов?" А вот лифляндец треклятый, Левенвольд, красавчик, то и дело гонцов ко мне присылает: "Нельзя ли без скрипа, цесаревна книжку изволят читать..." Без скрипа, с ума сошли! А то раз его высочество, герцог голштинский...
      Он не договорил, шумно засосал свою трубку, похлопал по карману, ища кошель с табаком.
      - И вообще, скажу я тебе, - нагнулся он к уху бурмистра.^ Все кругом пошло в расстройство. Со стороны, все как и было при покойнике царе. АН нет, словно опустевший улей, пчелы-то гудят, да все без толку. Матка улетела, и каюк!
      - Ну, это ты перехватил, Константиныч! - сказал бурмистр, не любивший опасных разговоров.
      - А погляди сам! - Нартов указал на Адмиралтейство.
      Там, внутри огромного четырехугольника зданий, располагалась верфь. На каменных эллингах и в деревянных доках высились строящиеся корабли. Пузатые их бока и свисающие снасти, квадратные люки для пушек виднелись везде, куда хватал глаз. Множество людей сновали везде действительно как пчелы или, вернее, как муравьи. Казалось, корабли эти вот-вот покинут верфь и выйдут в море.
      - Ан нет! - заговорщически продолжал Нартов. - При Петре Алексеевиче стопушечный корабль строился полтора года, истинный крест! Сорокапушечный фрегат строился год. А все то, что ты сейчас видишь, было заложено еще при нем. И стоят те корабли уже по три, по четыре года, и конца этому никакого не видать!
      - Ого-го-o! - вдруг закричал над ними артельщик, вышедший с ватагой крючников. - Отцы, позвольте вас побеспокоить, бревно забрать. Поскольку это и не бревно, а салинг с корабля "Стремительный".
      Приятели поднялись, разминая ноги.
      - Дел, брат, у нас, я вижу, срочных нет, - сказал Нартов. - Пойдем-ка лучше ко мне домой, я рядом живу, а ты у меня еще не бывал.
      2
      Молоденькие клены просунули лапчатые листья в раскрытое окно. Зеленый полумрак царил в низенькой горнице.
      - Что ж ты, Константиныч, в мазанке такой тесной живешь? - сказал бурмистр, хрустя чесночком. - Тебе же покойный государь вон какую домину отгрохал, в три жилья!
      Действительно, перед окошком возвышался дом в три этажа, фасадом на малую улицу Морской слободки.
      - Один я, как перст, брат Данилов, - отвечал Нартов. - Судьбы своей не устроил. При Полтаве я при особе государя... Да и потом, все походы и походы... За грани
      И посуду вымоют, и снеду приготовят, и половики выбьют. Законная супруга так бы не управилась ретиво.
      - А как тебе ее дочка? - спросил бурмистр.
      - Аленка-то? - насторожился Мартов.
      - Да, Алена. Как она, на твое разуменье?
      - Девка кровь с молоком, на все спора, в любом деле за пояс заткнет. Да что она тебе?
      Замолкли, занявшись закусками и питьем. На улице солнце перевалило зенит, и в доме напротив загремели посудой.
      - Скажу тебе как на исповеди, Андрей Константинович, - признался бурмистр Данилов. - Хочу засватать ее, эту Аленку. Она, правда, кабальная, так я ее выкуплю, у меня кое-что есть.
      - Что? - поперхнулся Нартов и стал пить квас. - Что ты сказал?
      - Да вот, хотел просить тебя быть мне сватом. К тому же и протекцию ты бы мне оказал при выкупе. У тебя небось знакомство в любой коллегии есть.
      Нартов вскочил, бросил рушник на стол.
      - Ты что, обалдел, что ли? Повредился на старости лет?
      - Ну уж я не такой старый, - миролюбиво возразил бурмистр, чувствуя, что допустил какую-то оплошность. - Другие женятся старее меня. Вон канцлер, граф Головкин, тот совсем уж развалина...
      - Ты мне зубы канцлером не заговаривай! - вскричал Нартов.
      Тогда бурмистр Данилов понял, что его гостеприимный хозяин сам имеет виды на прачкину дочку. Бурмистр горестно нахлобучил свой капелюш и вышел, не попрощавшись.
      3
      Адмиралтейская пушка не слышна в Канатной слободке, там время меряют по пенью кочетов да по мычанью стада. Звонят еще часы на лютеранской кирке, но там время немецкое, не православное, черт его разберет.
      Поэтому граф Рафалович, щелкнув крышкой часов в виде луковицы и взглянув на пустые скамьи аудиториума, подумал, что эти студенты опять время перепутали и не явились.
      Но тут перед ним предстал похожий на взъерошенного воробья студент Миллер и объявил, что он явился слушать лекцию.
      - А где остальные?
      - Другой студент тотчас прибудет. А более никого нету.
      - Поразительно! - сказал граф. - Неужели я, признанный авторитет европейской науки, вынужден буду читать лекцию двоим?
      Миллер заученно разъяснил - видимо, приходилось разъяснять уже не в первый раз. Еще покойным государем было предложено иметь при вновь основанной Академии студентов, сиречь элевов. И каждый академикус обязывался читать сим элевам лекции в меру своего разумения. И некоторое число элевов уже были приписаны к Академии и получали денежное вознаграждение и приличный кошт. Однако за пьянство и предерзостное их поведение...
      - Позвольте, сударь, - остановил его Рафалович. - Мне недосуг выслушивать пространные выдержки из казенных реляций. Но вы-то, вы-то! Вы же европеец и должны понимать, что этому названья нет!
      - Как угодно, - поклонился Миллер и направился к скамьям.
      - А вы, сударь, каким образом студент? Ведь у вас же, я слыхал, есть уже диплом Тюбингенского университета?
      Миллер вновь казенным голосом разъяснил, что за неимением подготовленных элевов русского происхождения решено было нанять студентов за границей, как и профессоров для преподавания им. Однако было поручено это библиотекариусу Шумахеру...
      - Не говорите дурного о моем высокоученом друге! - воскликнул граф, хотя Миллер не успел сказать о нем вообще ничего.
      - Как угодно, - вновь повернулся, чтоб уйти, Миллер.
      - Стойте, стойте! - удержал его граф. - Каждый день здесь, в России, я узнаю о ней столько поразительного, о чем наша бедная Европа и не подозревает. Говорите!
      - Контракты с нами в Европе были заключены как со студентами, но дело тянулось многие годы, и мы успели закончить свои университеты. Прибыв в Санктпетербург, господа Эйлер, Гмелин, Гросс и некоторые другие, предъявив свои дипломы, были переведены в профессора...
      - А вы, вы, бедный мой Миллер?
      - А я маленький ростом, мне ведено подрасти.
      - Шутите! Скажите лучше, как ваше студенческое звание согласуется с понятием академической чести? Не могу вас, приехавших в Россию, понять, не могу!
      - Оклады даются приличные, - замялся Миллер. - К тому же здесь и выдвинуться можно быстрее, чем в Германии, где последний герцогский капрал значит больше, чем самый именитый академик. В России же, несмотря ни на что, уважают людей науки.
      - Значит, вы студент, господин Миллер?
      - Да, я студент.
      - Тогда чему вы учитесь, студент с дипломом магистра, в этой неграмотной, страшной России?
      - Я учусь России, - ответил Миллер.
      - М-да... - не нашелся что сказать граф Рафалович. Из прихожей послышался шум шагов. Вошел молодой человек, смуглый, с черными внимательными глазами, пластичностью манер напоминавший переодетую девушку в своем унтер-офицерском Преображенском мундире. Слуги несли за ним портфель, глобус и подушечку, чтобы класть на жесткую скамью.
      - Князь Антиох Кантемир, - представил его Миллер. - Это студент добровольный, по милостивому соизволению государыни.
      Рафалович тотчас залебезил перед князем, заохал. Неужели сын того великого Кантемира, который был господарем молдавским в несчастные дни Прутского похода?
      - Господа! - восклицал он, ударяя в ладоши. - Господа! Это поразительно! Два студента - один магистр, другой - принц византийского происхождения. Действительно, такое может случиться только в России! Но читать лекцию - почту за честь!
      Но тут выяснилось присутствие в аудиториуме еще третьего слушателя, и граф спрыгнул с дубовой кафедры, куда он успел уже взгромоздиться со своими конспектами.
      Третий слушатель был также военный, но в васильковом мундире полицейского ведомства и, судя по галунам, унтер-офицер.
      - Максим Тузов! - вскочил он перед подходящим к нему графом. Корпорал градского баталиона. В академическом уставе вечнодостойныя памяти императора Петра Великого указано, что лекции волен слушать всякий желающий. Я свободен от службы и прошу позволения присутствовать.
      Рафалович выслушал его чистую немецкую речь и заволновался.
      - О, нет, нет, ни в коем случае. Я буду читать по латыни. К тому же студенты приравниваются к офицерам, а вы всего лишь нижний чин. Прошу вас выйти вон.
      - Кто это такой, кто это такой? - спрашивал Кантемир у Миллера. - Этот из полиции, он шпион?
      - Да нет, - болезненно морщился Миллер. - Он хороший, он наш. Это я сдуру предложил ему па лекции ходить... Он тогда мне ничего не ответил, а теперь пришел...
      Тогда Кантемир крикнул графу:
      - Оставьте его в покое! Пусть слушает. Действительно, по уставу все лекции общедоступны!
      А Миллер обещал сесть с ним рядом и все переводить, что будет непонятно
      Но Рафалович молчал, сопя длинным носом и укладывая конспекты за обшлаг своего кафтана.
      Максюта спустился меж рядами пустых скамей и вышел не обернувшись.
      Рафалович вновь взобрался на кафедру и услышал, что Миллер что-то вполголоса сказал Кантемиру, а тот засмеялся. Рассерженный граф потребовал повторить вслух.
      - Скажи ему, скажи, - подбодрил Кантемир коллегу. - Пора перестать быть трусом.
      - Вот вам и ответ, - сказал звонко Миллер и уронил очки. - Вот и ответ, почему среди нас нет русских студентов.
      - О! - махнул рукою граф. - Вы его не знаете! Он вор, присвоил мой увы! - философский камень.
      - Читайте лекцию, - потребовал Кантемир. Рафалович на это ничуть не обиделся, раскрыл потрепанные конспекты и уткнул в них свой аристократический нос.
      - Антиквитас рутениорум индестината эст, - начал он высокопарно и гнусаво. - Ин скрипторум сциенцие нон конклюзис... Древность России непостижима, в ученых трудах не описана, источников достоверных не имеет...
      Далее граф распространялся о диких скифах, о разбойных роксоланах, о свирепых грабителях гуннах и иных таинственных народах, кои были предками нынешнего российского племени, кои передали ему по наследству все свои черты. Граф усиленно доказывал, что и истории-то, по существу, у этого скопища нет, а есть нагромождение злодейства. Он тыкал пальцем вниз, как бы пригвождая варваров-русских.
      - Не кажется ли тебе, - спросил Кантемир, наклонясь к уху коллеги, что он так и чешет по той гнусной статейке из "Гамбургских курантов", помнишь, в позапрошлом году?
      - Так и чешет, так и чешет! - сокрушенно ответил Миллер.
      - Встань и скажи ему, - посоветовал Кантемир.
      - Ой, что ты! Он же граф... А моя бедная матушка...
      - Ну, тогда гляди, как я этого ретивого скакуна укорочу.
      Юный Кантемир встал без позволения и стал поправлять кружевные брыжи под обшлагами форменного кафтана.
      - Что такое? - остановил чтение Рафалович.
      - Как подданный и слуга ея величества императрицы российской, я не могу здесь слушать такое... Венерабилис доциссиме, экстракта коммуниците, то есть ученейший преподаватель, сообщите нам источники всего, что вы тут наговорили.
      Рафалович на дубовой кафедре пришел в настоящее неистовство, стукнул кулаком, отчего его модный парик сполз на сторону. Как! Он имеет дипломы двадцати семи ученых корпораций Европы, и нигде еще у него не смели требовать источников!
      - Вы затронули честь России! - сказал Кантемир.
      - И русского народа! - выкрикнул Миллер, захлебнувшись от собственной храбрости. - Который пока не в состоянии ответить вам достойно на языке науки!
      - Да вам то что, - вдруг совершенно спокойно сказал Рафалович, собирая свои конспекты. - Что вам эта Россия, что вам ее народ? Вы же оба для нее чужеземцы!
      Он сердито хлопал бумажками, а из-за окна доносились звуки слободского лета - бабы галдели у пруда, били вальками, полоскали белье.
      - Мы поможем этому великому народу,- сказал князь Кантемир, сверкнув угольными глазами. - Поможем вырваться из мрака невежества. У него великое сердце; освободившись, он поможет нам.
      4
      Солнце еще светило, а царский токарь Нартов, перебравший камчужной настойки, спал сном праведным. Тихо отомкнулась дверь, и в его мазанку вошла Алена Грачева. Прислушавшись к хозяйскому храпу в опочивальне, перекрестилась на огонек лампадки.
      Повернулась и позвала кого-то из сеней:
      - Заходите, не сомневайтесь. Его теперь и пушкой не разбудишь.
      В горницу вступил Максим Тузов, одетый, однако, не в форму, а в какой-то кургузый кафтанчик с чужого плеча. Не желаете ли откушать? предложила Алена. Лучше приступим безотлагательно, - ответил Максим.
      Но Алена никак не могла угомониться-- да отпейте кваску, да присядьте, передохните.
      - К делу! - повторил Максюта. - Мне, милая, семь дней жизни только отпущено, из них, считай, два уже позади.
      Тогда Алена подвела его к раскрытому окошку, откуда из-за резной листвы клена был хорошо виден полнощный вертоград.
      - Значит, хозяйка его и есть та самая Сонька? - недоверчиво спросил Максюта.
      - Не сомневайтесь! Весь Сытный рынок так говорит. А какие у нее на службе монстры! Что ваша Кунсткамера! Максюта усмехнулся.
      - А почему ты думаешь, что философский камень взяла именно она?
      - Я уж вам сказывала, что знакома кое с кем из Сонькиных монстров. Они меня все расспрашивали про Кикины палаты. Какая там стража да что там есть...
      Максим приподнял треуголку и почесал в затылке.
      - Максим Петрович! - Алена засматривала в лицо Максюты. - Послушайте меня! Может быть, мне переговорить для начала с Сонькииой оравой? Там один есть, по прозвищу Весельчак, в гайдуках стоит. Он, конечно, тать татем...
      Максюта сделал движение, будто хотел ее остановить, а она схватила его за руку.
      - Только вы не сомневайтесь во мне, Максим Петрович! Только не сомневайтесь!
      В это мгновение что-то тяжелое упало и покатилось.
      - Хозяин! - встрепенулся Максюта.
      Алена тоже вздрогнула, но, заглянув к хозяину, убедилась, что тот по-прежнему во власти сна. Тогда она распахнула дверь в сени. Там повалился и заскулил карлик Нулишка.
      - Ах ты, чертенок! - вскричала Алена, хватая его за ухо. - Так это ты роняешь кадушки?
      - Отпусти, Аленушка! - выворачивался карлик.
      - Поглядите, Максим Петрович! - подтолкнула его Алена. - Ведь он мой жених. Суженый-ряженый! Так и ходит везде за мной, да еще твердит, что он-де не из простого рода, отец его был царем шутов!
      - Истинный крест! - божился карлик. - О-ой, больно! Отпусти же!
      - Говори, будешь еще за мной таскаться?
      - Не буду! - заверил Нулишка.
      - Врешь, конечно! Ну, иди!
      Почувствовав свободу, карлик исчез. Алена же, поднявшись на цыпочках к самому уху Максима Петровича, принялась ему толковать, как поступить с Сонькиными молодцами.
      А Нулишка, таясь за кустами, пересек двор и проник в вертоград, где полным ходом шла подготовка к вечернему действу.
      - Ой, Весельчак, беда! - охнул карлик, утыкаясь в живот ливрейному гайдуку огромного роста, который заправлял фонари у подъезда. На спине гайдука был вышит огромный геральдический лев в короне с бубенчиками.
      - Что за беда?
      - Он здесь, он здесь! - нервничал карлик. - Он идет сюда! Сей минут он будет здесь!
      - Да кто он-то? - спросил Весельчак.
      Тут начали подъезжать кареты, высаживая господ посетителей. Гости оглядывались на плаксивый писк Нулишки. Весельчак сперва пытался зажать ему рот, потом отпустил подзатыльник и велел спуститься в Ад, там подождать.
      На жаргоне вертограда полнощного самое верхнее помещение называлось Рай. Туда допускали самых счастливцев. Среднее жилье занимала столовая палата с камином и буфетом резного дуба. Это называлось Чистилище.
      Но уж нижний этаж был Ад - сводчатые закоулки и тупички, где пировали те, кто желал уединения.
      Там Нулишка и поведал свои страхи собравшимся вокруг него слугам.
      - О! Так это тот самый копорале! - сказал с итальянским акцентом слуга по имени Кика. - Тот полицейский унтер-офицер? Отлично, ты его покажешь. Он не уйдет от нас.
      Кика играл здесь на клавесине. Это был старый заморыш с непомерно длинными руками и пальцами, похожий на птенца летучей мыши. Настоящее имя его было Ламармора, что в Санктпетербурге превратилось в Кикимору, откуда уж и Кика.
      - Чего рассуждать? - заявил слоноподобный Весельчак. - В петлю его да в воду.
      - Пьяно, пьяниссимо! - Кика показал ему нос. - Потише, дорогой! Синьора наказывала тебе, чтоб ты не портил дела пер суо темпераменте... Умерил бы свой пыл!
      Слуги заспорили, а карлик повизгивал, предвкушая развлеченье. Вдруг из Чистилища прибежал буфетчик.
      - Цыцурин идет, Цыцурин!
      Спустился господин суровый, будто невыспавшийся навек. Одет он был модно - в кафтанец с завернутыми назад фалдочками, с бриллиантовой брошью. Цыцурин был банкомет, и вся роскошь вертограда зависела от его искусства возбуждать иллюзии игроков.
      - По местам! - объявил он.
      Все стали расходиться, потому что знали: если Цыцурин сложил рот в куриную гузку, шутить с ним нельзя. Весельчак мял в руках треуголку, докладывая ему о сообщении Нулишки.
      - И что? - раздраженно спросил Цыцурин. - Полицейский чин к нам жалует на ужин? Так накормите его посытнее, платы не берите, а кланяйтесь пониже.
      - Он шпион! - убежденно сказали слуги.
      - Э, бросьте! Мне иное нынче спать не дает.
      Он поманил пальцем, и слуги стеснились вокруг него.
      - Помните, кто был у нас атаманом с самого первоначалу?
      - Нетопырь! - вскричали все, переглядываясь.
      - Да, да. Нетопырь.
      - Разве он жив?
      - Жив еще! И вспомнить страшно! - воскликнул Цыцурин, - Сколько я во время оно сребра-злата перевел, чтобы ноздрички бы его пощадили, вырвали самую малость!
      Он даже всхлипнул от прилива чувств.
      - Ну и что же Нетопырь? - спросили слуги.
      - Был он на каторге в Рогервике, теперь же со всею той каторгой сюда переведен, на Васильевский остров. Кунсткамеру какую-то строят для царицы.
      Сверху послушались голоса гостей, требовались услуги.
      - По местам! - вновь скомандовал Цыцурин.
      - Опять пойдут сборы да поборы, - уходя сказал Весельчак буфетчику. Ради передач любезному атаману опять последнюю копейку выкладывай!
      - Да уж она у тебя последняя! - ответил буфетчик. - С каждого дела львиную долю получаешь!
      - Не велит Цыцурин полицейского брать, - с досадой покривился Весельчак. - А с того корпорала хорошенький бы выкуп получился!
      Уходивший Цыцурин не расслышал, о чем перешептывались два его клеврета. Однако у него было безошибочное чутье вожака, и он поманил Весельчака в сторону.
      - Ты любишь разные самовольства. Так вот, предупреждаю тебя насчет того полицианта. Забыл что ли, как барыня тебя за самоуправство велела в колодец на веревке на всю ночь опустить?
      Весельчак состроил обиженную мину, взял жезл мажордома и отправился на свой пост.
      5
      Там они увидели предмет своих переживаний. Максюта был одет в узенький академический кафтанчик, который одолжил ему Миллер. Руки торчали из обшлагов. Все ему здесь было непривычно, и сидел он на краешке стула, озираясь по сторонам.
      В пасти огромного камина пылало целое бревно. Поваренок в колпаке поворачивал висящую на цепях тушку барана. На буфетной стойке позванивал хрусталь. Шум голосов создавал ощущение приятной тревоги.
      Над буфетом высилась грубая деревянная фигура в зубчатой короне. Это был король Фарабуш, покровитель мореходов. Фигура эта некогда украшала бугшприт португальского купеческого барка. Лет пять тому назад, в одну из осенних ночей, португалец, везя груз соболей и Мамонтова зуба, в Финском заливе налетел на песчаную банку. Пока собирались его снимать, груз оказался растащенным, а судно развалилось под ударами балтийской волны. Так король Фарабуш переселился в буфетный угол Чистилища.
      Максюта с изумлением смотрел на желтые бока, отполированные морем и ветрами.
      - Сударь! - раздался над его ухом вежливый голос буфетчика. - У нашего подъезда застряла карета. Не поможете ли ее вытащить?
      С воспитанной в армии готовностью исполнить приказание или просьбу Максюта вышел на крыльцо. Неправдоподобный свет небес без теней равномерно освещал все в природе. И застрявшая карета возле крыльца смотрелась так, будто ее вырезали из бумаги.
      Он наклонился, чтобы плечом приподнять облучок кареты, как чьи-то вонючие ладони грубо закрыли его рот. Шею захлестнула петля, и вот уж он понял, что ни дышать, ни кричать больше не может.
      Но это с ним уже случалось в урочищах старой Москвы в его далекой юности. Он сжался в пружину, готовую развернуться, стараясь, однако, показаться размякшим, покорившимся. И вдруг выпрямился, отбросив врагов, скинув проклятую петлю. Но тут же десяток рук с удвоенной яростью вцепились в его тело.
      Вертоград полнощный сиял огнями в три жилья. Из верхних окон слышалось неторопливое: "Пас!", "Прикупаю!", "Козыри трефы!" Двигались тени, звучала странная музыка, а у крыльца ожесточенно дрались люди, сыпались удары кулаков, слышались ругательства, всхлипы.
      Максюте удалось раскидать нападающих - сколько их было? Он побежал огородами, между грядок с укропом стремился к Мойке.
      Река Мья, или в просторечии Мойка, в те годы не была проточной. Начинаясь средь болот Царицына луга, она лениво петляла, образуя заводи. Царь Петр повелел прорыть каналы, спустить ржавую воду, а берега укрепить бревнами. Всюду валялись эти бревна.
      Максюта бежал по тропинке и слышал за собой настигающий топот: видимо, враги решили с ним покончить. Раненая нога не давала ему бежать скорее. Соображал на бегу, что попадает меж канав и ничего ему не остается, как броситься в вонючую воду.
      У берега он круто повернул и побежал вдоль речки, распугивая диких уток, которые там гнездились. Добежав до старой ивы, склонившейся к воде, он увидел совсем невдалеке мостик, и по этому мостику шли, разговаривая, какие-то прохожие.
      Но поворачивать было поздно. Он схватился за корявый ствол ивы, а преследователи вцепились в него. Академический кафтанчик затрещал. "Бедный Миллер!" - подумал Максюта.
      Между тем люди, проходившие по мостику, услышали шум схватки.
      - Глядите! - крикнул шедший впереди. - Тут кого-то избивают!
      - Брось, Антиох, - отвечали ему товарищи. - В Санктпетербурге вечно кого-нибудь избивают. Лучше досказывай про Остермана!
      - Ой, братцы, - не унимался тот. - Здесь пятеро нападают на одного!
      - Экий ты рыцарь! - засмеялся один из его спутников, самый высокий, и крикнул нападавшим на Максюту: - Остановитесь! Всем немедленно подойти сюда!
      - Ишь командир! - с досадой сказали держащие Максюту. - Ты что, тоже из полиции?
      - А вы что, ослепли! Не так темно, чтобы мундиров не видать. Мы преображенцы!
      - А нам наплевать! - нагло отвечали ему. - Преображенцы, так и ступайте своей дорогой!
      Накинув петлю, они спешили покончить с Максютой.
      - Ах, наплевать? - в один голос вскричали на мостике. - А ну, преображенцы, затронута наша честь!
      Вжикнули шпаги, выдираемые из ножен, раздался топот ног. Максюта почувствовал освобождение, жадно глотал воздух.
      - Евмолп, не кипятись! - кричали где-то за спиной. У них ножи!
      Но преследователи Максюты боя не приняли, ринулись наутек.
      - О-го-го! - смеялись преображенцы. От тебя, Евмолп, от одного все пятеро разбежались.
      Да это лакеи, презрительно отвечал тот. - Нет ли лучше кусочка тряпки, руку перевязать?
      - Ты ранен?
      - Пустяки, царапина. Я вырвал нож у одного татя, который хотел его в жертву свою засадить.
      Преображенцы подозвали слуг, следовавших в почтительном отдалении. У них в сумках были все лекарства, необходимые на случай дуэли или потасовки.
      - Вас ограбили? - участливо спрашивали освободители.
      Максюта все еще обнимал ствол ивы, уткнувшись в шершавую кору. Дрожь его била, хоть он и в боях бывал, и видывал всякое.
      - Дайте ему в себя прийти, - говорил самый высокий из преображенцев, горбоносый и с турецкими усами. Он рассматривал кривой нож, вырванный у противника. - А ты, Евмолп, герой настоящий. Прямо Дон Кихот гишпанский, хотя в своей сельской простоте, наверное, ты и не знаешь, кто он есть.
      - Лекарство ему! - указал тот на Максюту. - Да побыстрее. Лакрицу или что-нибудь мятное. А насчет Дон Кихота мы тоже кое-что знаем, как он с ветряными мельницами сражался. И все же, господа Кантемиры, скажу по-прежнему: плевал я на все ваши книжки! Не будь я мценский дворянин Евмолп Холявин!
      Услышав это имя, Максюта поднял лицо. Перед ним действительно стоял его сосед по домику вдовы Грачевой.
      6
      - Ба, что за встреча! - вскричал Холявин, тоже разглядев, кого он выручил. - Это же не кто иной, как бравый корпорал градского баталиона, предмет воздыханий моей служанки!
      - Господин Тузов! - воскликнул и Антиох Кантемир, узнав унтер-офицера, которого накануне граф Рафалович выставил с лекции.
      Третий преображенец, черноусый как янычар, подумал, что его товарищи встретили доброго приятеля, и поспешил представиться:
      - Сербан Кантемир, бездарный старший брат гениального младшего. - Он толкнул Антиоха локтем и захохотал.
      - Вот бы знал, кого спасаю, - сказал Евмолп, - вовек бы клинка не вынимал.
      - И одет как-то странно... - размышлял Антиох, глядя на порванный миллеровский кафтан. - Неужели правда он шпион и его за это били?
      - Хо-хо! - сказал Холявин. - Скорее всего, он с девицей здесь гуляет, оттого чуть вилы в бок и не заработал!
      - Оставьте! - провозгласил Сербан, который вдруг почувствовал симпатию к удрученному Максюте. - Шпион! Девицы! Этого не может быть, потому что... потому что... Как это по-русски? Рожа у него честная.
      - Так не желаете? - предложил Антиох. - Мы дадим вам своих людей, и они проводят вас домой.