Пролог

Тишина и покой царили на огромном военном корабле, что лениво покачивался на неторопливо бегущих водах бесконечного моря. Ярко блестела на солнце латунная и золоченая отделка палубы и бортов, бесполезные паруса слегка шелестели, обвиснув на мачтах. На высокой корме сидели трое; они потягивали доброе старое вино и вели неспешную беседу.

Саксонец Ателстейн был настоящим гигантом – его рост от сандалий из бычьей кожи до макушки с копной всклокоченных льняных волос составлял шесть с половиной футов. Вьющаяся борода отливала золотом, как и браслеты, которые он носил на запястьях. Могучий торс обтягивала чешуйчатая кольчуга, на поясе висел широкий двуручный меч в потертых ножнах – Ателстейн не расставался с ним ни днем, ни ночью.

Высокого худощавого воина звали дон Родриго дель Кортес. Глубокие темные глаза его почти всегда были мрачны; смуглое лицо украшали небольшие тонкие усики. Манеры дона Родриго отличались изяществом и холодным достоинством. Он носил простые доспехи, а единственным его оружием был длинный узкий меч – предшественник шпаги.

Турлоф Даб О'Брайен – крепкий черноволосый воин – не был так высок, как его спутники, хотя и его рост достигал шести футов. На смуглом, гладко выбритом лице кельта светились неистовым блеском яркие синие глаза, подобные быстрым огонькам на темной глади озерных вод. В каждом его движении ясно ощущались железная мощь и кошачья гибкость. Видимо, он обладал гораздо лучшими, чем его товарищи, боевыми качествами, ибо ему была присуща необыкновенная стремительность, которой недоставало саксонцу, и огромная сила, которой не было у испанца.

Одеяние Турлофа состояло из черной кольчуги, перехваченной зеленым поясом – на нем висел длинный кинжал. Неподалеку в оружейном отсеке хранилось остальное его снаряжение – простой шлем без забрала, круглый щит с острым шипом посредине и боевой топор с рукояткой на длинном древке. Топор составлял предмет особой гордости хозяина – тонкое острое лезвие и удобная дубовая рукоятка свидетельствовали о том, что это оружие мастера. Он был легче, чем большинство топоров той эпохи, а короткие острые шипы вверху и внизу лезвия добавляли ему поистине смертоносную силу.

– Дон Родриго, – обратился к испанцу Ателстейн, сделав большой глоток вина, – что вы можете сказать о тех азиатах, к которым мы плывем? Клянусь Тором, мне приходилось биться со всеми воинами западного мира, но этих я никогда не видел. Многие мои товарищи бывали в Милигаарде, а вот мне не довелось.

– Сарацины – храбрые и жестокие воины, добрый сэр, – отвечал дон Родриго. – Они дерутся копьями и кривыми саблями. И они ненавидят нашего господа Иисуса Христа, потому что верят в своего Магомета.

– Как я себе представляю, – продолжал Ателстейн, – те земли, куда мы направляемся, лежат вдоль пролива, отделяющего Европу от Африки. Нечестивые сарацины владеют и африканской землей, и значительной частью Испании. А дальше по одну сторону Средиземного моря лежат Италия и Греция, а по другую – восточная часть Африки и Святая земля, которую оскверняют арабские шакалы. Дальше находится Константинополь, или Милигаард, как называют его викинги. А еще дальше что?

Дон Родриго повертел в руках свой кубок.

– Иран, или Персия, и дикая земля, где рыскают полчища тюрков и татар. За ними – Индия и Китай. Там обитают злые духи, драконы и...

Турлоф внезапно прервал его коротким смешком.

– Там нет драконов, дон Родриго, хотя разных других опасностей для путешественника предостаточно – как от хищных зверей, так и от людей.

Спутники с любопытством взглянули на него – не так уж часто кельтский изгнанник открывал рот, чтобы рассказать о своих долгих странствиях и приключениях. Но теперь, по-видимому, у него появилось для этого настроение.

– Я был лет на семь моложе, – начал он свой рассказ, – когда однажды поплыл из Эрина в поход. Клянусь своим топором, это был очень долгий поход, потому что прошло больше трех лет, прежде чем я снова ступил на ирландскую землю. Можете себе представить, тогда у меня был свой собственный корабль и своя команда.

– Я помню, – отозвался Ателстейн, – мои викинги совершали набеги на западное побережье Англии. Немало они там кораблей захватили! Но все же, как насчет тех восточных земель, куда мы плывем?

– Если сойти на берег на самом юго-восточном берегу Балтийского моря, – ответил Турлоф О'Брайен, – и двинуться дальше на юг и восток, то придешь к большому внутреннему морю, которое называется Каспийским. Между обоими морями лежит необжитая земля со множеством лесов, рек и диких холмистых равнин, поросших густой высокой травой, – пустынная, серая земля...

1

Над унылой однообразной степью в сером свинцовом небе летели болотные цапли. Повсюду, насколько можно было охватить взглядом, простиралось море чахлой, тускло-коричневой травы, по которой гнал волны резкий порывистый ветер. Однообразие пейзажа нарушали редкие деревья, низкорослые и высохшие, да сверкавшая вдали река, подобно змее извивавшаяся в траве. Над ее берегами, что поросли густым камышом, с печальными унылыми криками кружили болотные птицы.

Турлоф О'Брайен окинул взглядом эту пустынную землю, и его душу наполнила какая-то непонятная тоска. Он уже собирался повернуть коня и поскакать куда глаза глядят, как вдруг заметил возле реки четыре возникшие из камышовых зарослей фигуры всадников, помчавшихся по направлению к нему. Один из всадников ехал впереди, на некотором расстоянии от остальных.

Турлоф натянул поводья своего чалого жеребца и быстро поскакал к перелеску. Приглядевшись повнимательнее, он понял, что всадники не собирались нападать на него, – трое увлеченно преследовали четвертого, который скакал впереди. Затаившись, кельт стал наблюдать за дальнейшим развитием событий.

Они быстро приближались, и вскоре Турлоф увидел, что его предположения оказались правильными. Тот, что ехал впереди, опустив голову, раскачивался в седле; одна рука свисала вдоль туловища; сломанный меч он зажал в зубах. Он был молод и высок, светлые волосы развевались на ветру. Он мчался быстро, но преследователи скакали еще быстрее, и расстояние между ними неумолимо сокращалось. Они были ниже ростом, чем тот, за кем они охотились, и ехали на небольших, но очень проворных лошадях. Когда преследователи приблизились к убежищу Турлофа, он увидел их смуглые лица, сверкающие серебряные кольчуги и украшенные перьями тюрбаны, легкие круглые щиты и кривые восточные сабли.

Кельт размышлял совсем недолго. Азиаты не видели его, поэтому ему самому ничего не угрожало; но на его глазах трое вооруженных людей гнались за раненым воином, который по происхождению был явно ближе к Турлофу, чем трое преследователей. Скорее всего, это были турки. Так решил кельт, хотя, по его представлению, их земли должны лежать далеко к югу отсюда. Непроизвольная ярость заклокотала в его душе – слишком сильной была извечная смертельная вражда между арийцами и тюрками, настолько сильной, что заставляла отдаленных потомков диких древних воинов и сейчас вцепляться в горло друг другу.

Светловолосый юноша теперь поравнялся со скудными зарослями деревьев, где укрывался кельт. Один из его преследователей был уже совсем близко от него. Кривая сабля сверкнула в смуглой руке, и к небесам вознесся гортанный победный клич, – но через мгновение он сменился возгласом изумления, когда неожиданная тень метнулась из-за деревьев наперерез турку.

Словно пушечное ядро, огромный чалый жеребец налетел на низкорослого коня азиата, не успевшего отскочить в сторону. Ударив сбоку, он повалил его на землю и обрушил тяжелые копыта на голову выпавшего из седла седока.

Турлоф натянул поводья, поворачивая жеребца в сторону остальных турок, завывших, как волки, от изумления и ярости, но тут же бросившихся на него в атаку с обеих сторон. Тот, который был ближе, уже занес свою кривую саблю над головой Турлофа, но кельт выставил вперед щит и ударил почти одновременно. Острое лезвие топора прошло сквозь тюрбан азиата, раскроив ему череп. Не успел он вывалиться из седла, как Турлоф уже отразил щитом удар другой занесенной над ним сабли. Светловолосый юноша, обернувшись, увидел схватку и немедленно повернул коня, чтобы прийти на помощь своему спасителю, но сражение закончилось еще до того, как он приблизился.

Последний оставшийся в живых турок попытался атаковать Турлофа слева, рыча и воя, как безумный, и надеясь, что враг не сможет достать его своим окровавленным топором прежде, чем развернет коня или переложит оружие в левую руку. Он замахнулся кривой саблей, и – в этот момент светловолосый юноша увидел такой трюк, о каком прежде никогда даже не слышал. Турлоф привстал на стременах, наклонился влево и отразил удар сабли топором, а затем резко выбросил вперед руку со щитом, подобно тому как кулачные бойцы разят противника прямым ударом кулака. Злорадно ухмылявшийся азиат взвыл от ужаса и смертельной боли, когда острый шип, что находился в самой середине щита, пронзил насквозь его яремную вену. Кровь потоком хлынула из шеи, и турок с диким ревом повалился на землю. Вырвав в агонии клок своей окровавленной бороды, через мгновение он скорчился и затих.

Турлоф повернулся, взглянул на юношу, остановившего своего коня рядом с его чалым жеребцом. Раненый воин заговорил с кельтом на языке, который тот мог понять:

– Благодарю тебя, брат, кто бы ты ни был. Эти псы собирались доставить мою голову Хогар-хану, и, если бы не ты, скорее всего, им бы это удалось.

Их было четверо, когда они набросились на меня в камышах, но одного мне удалось убить. Оставшиеся трое озверели и хотели разорвать меня на куски, но всего лишь перебили мне руку и сломали меч, так что я вынужден был спасаться бегством. Скажи мне свое имя – ведь мы действительно можем оказаться братьями.

– Меня зовут Турлоф Даб, что означает Черный Турлоф, – ответил кельт. – Я из рода О'Брайенов, из земли Эрин. Но сейчас я изгнанник. Я покинул родину и странствую по свету уже много лун.

– А меня зовут Сомакельд, – сказал юноша. – Мой народ – тургославы, что обитают в степях. Вон на той линии горизонта стоят сейчас временные жилища моих сородичей. Поедем со мной, тебя там радушно примут.

– Дай я сначала посмотрю твою руку, – сказал Турлоф, а юный славянин засмеялся, уверяя, что это всего лишь царапина.

Кельт, опытный и искусный в деле врачевания ран, вправил сломанную кость и крепко перевязал глубокую рану от сабельного удара корой и паутиной. Сомакельд не издал ни единого звука и даже не поморщился от боли, а когда Турлоф закончил, спокойно поблагодарил его. Затем они вместе поскакали в славянский лагерь.

– Где ты научился понимать мой язык? – спросил Сомакельд.

– Я повидал много разных племен, живущих в лесах, – ответил Турлоф. – Они родственны степным народам, и язык почти такой же. Но скажи мне, Сомакельд, откуда здесь взялись эти турки, которых мы убили? Я видел татар – временами они совершали набеги на лесные племена, – но империя турок, как я думал, лежит далеко к югу.

– Да, это так, – кивнул Сомакельд. – Но этих псов изгнали их же сородичи.

И Сомакельд стал рассказывать их историю. Слушая его, Турлоф понял, что этот юноша куда более умен и проницателен, чем молчаливые мрачные жители лесов, с которыми кельту приходилось встречаться в своих последних путешествиях. Несмотря на молодость, юный славянин уже успел побывать во многих далеких землях – он рассказывал и о южных песках, где ходил с караванами в Бухару, и о далеком Аральском море, и о великих реках Волге и Днепре. Его народ не оставался подолгу на одном месте, но и он сам, благодаря своей любви к путешествиям, объездил немало стран.

Те турки были более дикими и более кровожадными родичами сельджуков, набеги которых один за другим разрушали арабские халифаты. Их племя находилось в состоянии бесконечных пограничных войн, как с персами, так и с другими турецкими кланами. Они бросили свои пастбища, издавна принадлежавшие их предкам, и двинулись кочевать далеко вперед, вторгаясь в чужие земли.

Они пришли в степи, где столкнулись с враждебным им народом, – с теми арийскими племенами, которые продвинулись дальше остальных на восток. И вот теперь турки; которые продвинулись дальше всех на запад, постоянно воевали со своими соседями.

С той и другой стороны попеременно совершались обычные военные действия – стычки, грабежи и набеги за женщинами и конями. Кочевники-татары, тоже появлявшиеся в степях, принимали то одну, то другую сторону, в зависимости от того, какие у них в данный момент были настроения и прихоти. Но впоследствии вражда между турками и арийцами перешла в новое русло. Новый хан появился среди турок, что владели пастбищами за рекой. Это был жестокий и коварный Хогар-хан, пришедший к власти посредством убийства предыдущего повелителя. Его честолюбие не знало границ, и одних пастбищ ему уже было мало, – он грезил о великой империи, которая простиралась бы до самого Каспийского моря. Он не был безумным, заметил Сомакельд, ибо старики рассказывали немало историй о подобных – возникавших едва ли не за одну ночь – империях. Великое множество их было известно темному, загадочному Востоку.

Но у Хогар-хана было одно препятствие на пути к цели, и именно его надо было устранить в первую очередь, – тургославы, издавна населяющие степи. Его первым и главным шагом должно было стать их уничтожение.

Турки, вдохновленные своим воинственным правителем, уже разбили наголову татарские племена, кочевавшие неподалеку, убив многих, а прочих взяв в плен и заставив подчиняться воле Хогар-хана. Теперь мусульмане собирали силы, готовясь к большому походу против своих арийских врагов, и тургославы тоже начали объединяться – день и ночь славянские всадники ездили по степям, созывая своих сородичей на борьбу со страшным врагом. "Мы разбросаны друг от друга порой довольно далеко, – пояснил Сомакельд, – и не строим городов, поэтому отражать нападения большой армии врагов мы можем, лишь объединившись".

Разведчики докладывали о том, что турки уже засылают за реку свои передовые отряды, и вот сегодня, возвращаясь домой из одного отдаленного славянского лагеря, Сомакельд столкнулся с четырьмя турками, подстерегавшими его в камышовых зарослях. "Мое племя не слишком большое, – продолжал рассказ юный тургослав, – но оно всегда побеждало своих врагов. Когда-то оно насчитывало много тысяч человек, но постоянные войны обескровили его, а отдельные ветви племени ушли дальше на запад, чтобы забыть о своей жизни на пастбищах и стать обычными земледельцами". Последние слова Сомакельд произнес с нескрываемым презрением.

– А теперь ты, брат мой, – воскликнул он вдруг, – расскажи мне, как получилось, что ты отправился странствовать в одиночку? Уверен, что ты был правителем на своей родине.

Турлоф мрачно усмехнулся:

– Да, когда-то я был правителем острова, который находится далеко к западу отсюда и называется Эрин. Мой король был старым и мудрым, его звали Брайан Бору. Но он пал в сражении с рыжебородыми морскими разбойниками, называемыми ютами, хотя его народ и выиграл эту битву. Затем последовало время интриг и распрей. Месть одной женщины и ревность ее родственника стали причиной того, что меня изгнали из моего клана и я был обречен на голодную смерть в безлюдной пустоши. Но, хотя я больше и не принадлежал к своему клану, мое сердце все еще было полно гнева и ненависти к ютам, которые разоряли мою землю веками, и тогда я привлек к себе таких же изгнанников, как и я сам, и нам удалось отбить у ютов галеру.

И Турлоф живописал юному славянину свои странствия, приключения и опасности, с коими он столкнулся за это время.

Корабль, ранее носящий название "Ворон", он переименовал в "Ненависть Крома", в честь древнего языческого бога. Кельты захватили этот корабль сложным путем обмана и ожесточенной борьбы, и командой его стала грязная пена морей – отбросы общества, не ценившие ни свои, ни чужие жизни. К Турлофу со всех сторон стекались разного рода бродяги, воры и убийцы, единственной добродетелью которых была бесшабашная удаль отчаявшихся людей.

Ирландские изгнанники, шотландские преступники, беглые саксонские рабы, валлийские пираты, британские висельники – именно они сидели на веслах и руле "Ненависти Крома", сражались и грабили, повинуясь приказам своего командира. Среди них попадались люди с отрезанными ушами и рваными ноздрями, с клеймом на лице или плече, с рубцами от оков на руках и ногах. Они жили без любви и надежды и сражались, как изголодавшиеся по крови дьяволы.

Единственным законом для них стало слово Турлофа О'Брайена, и закон этот был железным и непреложным. Между командиром и его подчиненными не было никаких теплых чувств; они рычали на него, как волки, а он проклинал их за дикость. Но они боялись и уважали его за жестокость и храбрость, а он признавал их неукротимую ярость. Он не делал никаких попыток навязать им свою волю теми способами, какими это делают командиры и правители, действующие в согласии с остальным миром. Он лишь требовал от своих людей, чтобы они шли за ним и сражались, как демоны, если он приказывал. Он также никогда не повторял приказ дважды. В тех поистине адских условиях в кельте проснулась необузданная свирепость тигра, и из всей его кровавой команды он был самым ужасным и жестоким.

Когда он отдавал приказ, ему немедленно подчинялись, или столь же немедленно он пускал в ход оружие. Поэтому наказание за неповиновение или медлительность было всегда одинаковым – топор командира молниеносно обрушивался на голову смутьяна, и мозги его разлетались во все стороны. Люди, которые следовали за Турлофом О'Брайеном в прежние дни, немало изумились бы, увидев его сейчас стоящим на залитой кровью палубе "Ненависти Крома", с дико горящими глазами и окровавленным топором, рычащим приказы своей разношерстной команде голосом, что звучал, как дикий вопль разъяренной пантеры.

Он был пиратом, который охотился на пиратов, и, только когда команде требовалось пополнить запасы еды и денег, командир приказывал сойти на берег, дабы грабить цветущие берега Англии, Уэльса или Франции. Доходящая до безумия ненависть к викингам, сжигавшая его душу, заставляла О'Брайена вновь и вновь совершать жестокие набеги на их крепости, при этом часто проникая в глубь материка. Когда зимние штормы господствовали в западных морях, Турлоф и его головорезы налетали на врагов на суше яростнее самого свирепого урагана, оставляя за собой кровавый и выжженный след.

Тяжелую службу предложил кельт людям, которые пришли к нему, сбежав от своих оков и цепей. Он обещал им только полную опасностей и лишений жизнь, бесконечную войну и кровавую смерть, но все же он дал им возможность отомстить миру за свою исковерканную жизнь и насладиться свободой вершить над этим миром собственный суд – и люди пошли за ним.

Пока суровые норвежцы, затащив свои корабли на берег, пережидали зиму, потягивая эль и слушая песни скальдов, Турлоф и его разбойники рыскали повсюду, нападали на охрану кораблей, безжалостно уничтожая ее, а от кораблей оставляя тлеющие угольки. Затем та же участь постигала и самих викингов, спящих безмятежным сном после обильной выпивки – в живых не оставляли никого.

Это был один из дней суровой зимы. В Балтийском море бушевал яростный шторм, с неба валил мокрый снег, засыпавший уже всю палубу и гребцов. Корабль нещадно заливали волны, врывавшиеся на палубу через низкие борта. Пираты были мокрыми с головы до ног, их бороды стали белыми от снега и льда. Даже они, равнодушные к любым трудностям и лишениям, жившие как волки, были на грани полного отчаяния. Турлоф О'Брайен, стоя на носу корабля, одной рукой опирался о выступ с головой дракона, а другой вытирал лицо, которое залеплял мокрый снег. Кольчуга Турлофа обледенела, в лед превратилась и кровь, запекшаяся на его башмаках, льдом зловеще поблескивал его топор. Но он не обращал на все это никакого внимания – когда-то его, новорожденного, бросили в сугроб, чтобы удостовериться в его праве на жизнь. Он был крепче и неприхотливее, чем волк. А теперь его сердце жгла такая испепеляющая ненависть, что никакой внешний холод не мог остудить ее.

В этом набеге они продвинулись достаточно далеко, оставив после себя на побережье Ютландии и берегах, окружающих пролив Скагеррак, тлеющие руины, обагренные кровью. И все же Турлоф не был вполне доволен. Он велел отправиться в Балтийское море и теперь считал, что находится в заливе, который называется Финским.

Внезапно он увидел возникшую из пелены снега и тумана тень и яростно вскрикнул. Корабль викингов! Несомненно, они отправились за Турлофом и его разбойниками, узнав о резне, учиненной над их соседями. Они не хотели, чтобы их так же застигли врасплох ночью, во сне, как тех, чьи головы теперь украшали изгороди.

Турлоф, пристально вглядываясь в колеблющуюся тень, выкрикнул приказ рулевому: повернуть в сторону вражеского корабля. Но тут его помощник, угрюмый одноглазый шотландец, внезапно осмелился возразить своему командиру.

– Нас гонит ветер; если мы попробуем развернуться хотя бы наполовину, волны переломят корабль надвое. Это же настоящее безумие – мчаться по такому бушующему морю на корабле, который...

– Дьявол позаботится, чтобы корабль не переломился! – резко оборвал его Турлоф. – Делай, как я сказал, исчадие ада! Викинги сейчас пропадут в тумане – я уже почти их не вижу...

В это мгновение огромная ледяная волна швырнула длинный приземистый корабль, как щепку. Шотландец был прав – только безумец мог отправиться в плавание по бушующему зимнему морю. Но в недрах души кельта и в самом деле таилось безумие, порой прорывавшееся наружу.

Внезапно прямо перед ними из тумана вынырнул нос корабля викингов, похожий на клюв хищной птицы. Пираты с "Ненависти Крома" увидели рогатые шлемы и свирепые бледные лица норвежцев, которые дико орали и бряцали оружием.

– Идти прямо на них и взять их на абордаж! – крикнул Турлоф, и в это мгновение град стрел, вылетевших из тумана, обрушился на его разбойников. "Ненависть Крома" рванула вперед, как пришпоренная лошадь, но тут же самый сильный человек в команде – гигант-саксонец с клеймом беглого раба на лице – рухнул на палубу со стрелой в сердце, и корабль остался без управления – никто не сумел подхватить руль. Турлоф в ярости завопил, и тогда к рулю снова бросились несколько человек, но мощный натиск разбушевавшихся волн уже начал разворачивать судно, а затем и неистово швырять во все стороны. Половину команды смыло с борта в воду, и наконец корабль викингов протаранил галеру.

Железный птичий нос врезался в середину корабля Турлофа под углом, прорубив огромную дыру до самого носа и переломав с одной стороны все весла; затем судно викингов встало боком вплотную к "Ненависти Крома", палубу которого через несколько мгновений заполнила дикая разъяренная толпа рычащих людей, что с неистовой жестокостью принялись рубить направо и налево оставшихся в живых разбойников Турлофа.

Люди погибали один за другим; топоры раскалывали их черепа, а мечи, прорубая кольчуги, вонзались в тело. Помощник-шотландец увидел командира, который размахивал топором и рубился, словно алчущий крови демон, и закричал ему:

– Воды уже по колено! "Ненависть Крома" может затонуть в любой момент!

– Если мы и утонем, то только с ними вместе! – крикнул в ответ Турлоф, дико сверкая глазами. Теперь он и в самом деле обезумел, и на губах его закипела пена. – Цепляйся за их борт крюками! Мы потащим этих поганых псов за собой в ад! Мы будем их убивать, пока погружаемся на дно!

Он первым бросил крюк, зацепившись им за борт корабля с птичьим носом. Викинги поняли его намерения и попытались отцепиться, но было уже слишком поздно. В их борт одновременно полетело еще несколько крюков, и оба корабля оказались сцепленными вместе – ни тот, ни другой не могли уже самостоятельно отойти. Теперь они целиком были во власти ветра и волн, которые яростно швыряли их из стороны в сторону, в то время как люди на палубе тесно сцепились друг с другом в последней отчаянной схватке. Безостановочно рубя топором, уже почти вслепую в этом кромешном кровавом аду, Турлоф едва смог различить, как сквозь дикий шум и грохот прорвался страшный треск – оба корабля налетели на подводные рифы. Но безумный кельт и его оставшиеся в живых разбойники, в которых вселилось такое же безумие, ни на миг не прекращали рубиться своими кровавыми топорами, а искореженные корабли тем временем уже стремительно погружались в темную бушующую пучину.

2

– И из всех только ты один остался в живых? – затаив дыхание, спросил Сомакельд.

– Да, – мрачно подтвердил Турлоф. – И даже сам не знаю почему. В какое-то мгновение битвы меня вдруг окутала кромешная тьма, а потом я очнулся уже в хижине, окруженный какими-то людьми. Очевидно, волны выбросили меня на берег, когда все погибли. Но я не один оказался на берегу – море выбросило и многих других, и наших, и норвежцев, но жизнь теплилась лишь во мне. Остальные умерли от ран, утонули или замерзли. Люди, которые нашли меня, сказали, что я тоже почти замерз, – но мой топор и щит были крепко зажаты в моих руках! Так крепко, что они не смогли отнять их, и я продолжал сжимать их железной хваткой, пока не пришел в сознание.

Я узнал, что эти люди – финны, очень дружелюбный народ; они хорошо заботились обо мне и довольно быстро меня вылечили. Благодаря им я встал на ноги и, может быть, остался бы с ними на некоторое время, но их земля была слишком холодной, покрытой толстым слоем снега и льда, и, когда я узнал, что в южных странах уже начинается ранняя весна, я ушел от них. Они дали мне коня, и я отправился на юг через дремучие леса, полные волков, медведей и еще каких-то ужасных зверей, с которыми мне, к счастью, не пришлось столкнуться, – я видел лишь их следы.

В этих лесах я столкнулся с какими-то дикими племенами; от одних я убегал, а у других ненадолго останавливался. Некоторые из этих народов являлись потомками Рюрика, и тогда я не упускал возможности еще раз отомстить норвежцам. Так я путешествовал много лун, сначала на коне финнов, затем на скакунах, которых я украл или купил, и под конец вот на этом сером жеребце – мне дал его один вождь иноверцев. Когда я покинул хижины финнов, там была поздняя зима. Теперь снова приближается зима, а я все еще далеко от южных земель, куда влечет меня мое сердце.

– Поедем со мной! Ты поживешь у нас, о мой брат! – с искренним дружелюбием воскликнул Сомакельд. – Мы храбрый народ и любим отважных воинов. Ты можешь быть нашим вождем! А знаешь, какие девушки у тургославов? Останься с нами!

Турлоф задумчиво пожал плечами:

– Хорошо, я поеду с тобой, Сомакельд, потому что мой конь устал, а я голоден. Я останусь с вами на какое-то время, потому что чувствую в воздухе запах войны, – видишь, вороны уже слетаются сюда со всех сторон! Я не уйду от вас, когда в этом поле скрестятся клинки, я буду сражаться за вас.

Когда Турлоф и Сомакельд подъехали к лагерю тургославов, ночь уже опустилась на землю. Кельту приходилось видеть лагеря татар, и славянский мало чем отличался от них. Такие же высокие неуклюжие повозки – рядом с ними, сложенные в аккуратные кучки, лежали конские седла; те же кольца вокруг костров, где женщины готовили пищу и наполняли роги молоком и медом. И арийцы, и тюрки развивались во многом одинаково. Турлоф понял, что сейчас он видит уже уходящую стадию жизни арийцев – они постепенно расставались с кочевой жизнью и переходили к оседлой, начиная заниматься земледелием; или сливались и поглощались татарскими кочевниками.

Кельт увидел все признаки этого смешения среди арийских и монгольских степных народов. У многих тургославов были широкие скулы и черные волосы, свидетельствующие о наличии в них тюркской крови; попадались и чистокровные татары, хотя все же основная масса соплеменников Сомакельда имела арийскую внешность – высокий рост, крепкое сложение, светлые глаза и льняные волосы. Следы смешения с татарами, пожалуй, заметнее всего были среди казаков.

Лошади арийских кочевников отличались ростом и мощью, а их мечи были длинными, прямыми и обоюдоострыми. Кроме того, их вооружение состояло из тяжелых топоров, пик и кинжалов, а также луков, более легких и менее действенных, чем луки их турецких противников.

Доспехи они носили довольно примитивные – железные пластины, прикрепленные к рубахам из грубой кожи, железные шлемы, круглые деревянные, обтянутые кожей и обитые железом щиты. Поверх одежды они надевали плащи из овечьих шкур. Мужчины были выносливыми, храбрыми в бою и добродушными в дружеском застолье, а женщин отличали приветливость, мягкость и красота.

К ним навстречу помчались часовые, что разъезжали по степи, но Сомакельд крикнул им несколько слов, и они тотчас повернули обратно. На небе уже появилась луна, когда Турлоф и его новый товарищ рысью поднялись на склон, с которого открывался вид на славянский лагерь. Окинув острым взглядом равнины, кельт увидел темные, похожие на тени фигуры, приближавшиеся со всех сторон к лагерю.

– Мой народ собирается вместе, чтобы дать бой туркам, – пояснил Сомакельд, и Турлоф кивнул, вглядываясь в темную колышущуюся массу. Его глаза вспыхнули в темноте, когда смутная память предков шевельнулась где-то в глубинах его души. Да, славянские кланы собирались, как когда-то арийские – в далекие смутные времена, – и среди них предки самого Турлофа приезжали в эти же степи, трясясь в неуклюжих громыхающих повозках или крепко держась за гривы полудиких коней.

Турлоф и Сомакельд спустились со склона и приблизились к кострам, откуда тотчас раздались возгласы приветствия. Турлоф сразу определил вождя племени – его звали, как сказал Сомакельд, Грогар Скел. Он был уже стар, но в его льняного цвета бороде все еще не было седых волос, и, когда он поднялся, чтобы приветствовать вновь прибывших, кельт увидел, что вождь обладал могучим телосложением и годы не затуманили орлиного взора его острых глаз, не ослабили его железных мускулов.

– Твое лицо незнакомо мне, – произнес Грогар Скел глубоким спокойным голосом. – Ты не славянин, не турок и не татарин. Но, кто бы ты ни был, слезай с коня и дай ему отдохнуть. Поешь и выпей с нами сегодня ночью.

– Это очень храбрый и опытный воин, атаман, – поспешно заговорил Сомакельд. – Богатырь, герой! Он пришел помочь нам в борьбе против турок! Клянусь честью моего племени, нынче он отправил троих турецких псов выть у ворот ада!