Потом Конан пиратствовал в южных морях, оттуда попал в землю Шем. Там, среди небольших пограничных городов-государств, его воинское умение высоко ценилось, и был он близок к королевской короне как спаситель принцессы Ясмелы из Корая. Но киммериец предпочел свободу и ринулся на поиски приключений в гиборийские державы. Вместе с другими безработными наемниками он основал Вольницу, которая тревожила границы королевства Кот, Заморы и Турана, потом подался на запад в степи и присоединился к мунганам, конным грабителям, жившим на казачий манер. И, наконец, спасаясь от разгневанных туранцев, он возглавил дворцовую гвардию королевы Тарамис в Кауране.

1

Тарамис, королева Каурана, пробудилась от тревожного сна. Окружающая ее могильная, звенящая в ушах тишина не походила на обычный покой ночного дворца – скорее на покой мрачных подземелий.

Она удивилась тому, что свечи в золотых подсвечниках гасли. Сквозь стекла в серебряных переплетах пробивался звездный свет, но он был слишком слаб, чтобы развеять мрак спальни.

В темноте Тарамис заметила светящуюся точку, и она приковала к себе все внимание королевы. Свет, исходивший из нее, становился все ярче и ярче и осветил обитые шелком стены. Тарамис приподнялась и увидела, что перед ней вырисовываются очертания человеческой головы. Пораженная королева хотела крикнуть людей, но ни одного звука не вырвалось из ее пересохшей гортани. Черты призрака становились все отчетливей: гордо запрокинутая голова, увенчанная копной черных волос. Королева замерла: перед ней было ее собственное лицо! Словно бы она гляделась в зеркало – правда, кривое. Таким жестоким и хищным было выражение этого лица.

– О Иштар! – прошептала Тарамис. – Я околдована!

К ее ужасу отражение ответило голосом, подобным сладкому яду:

Околдована? Нет, милая сестричка, это не колдовство!

– Сестричка? – сказала королева. – У меня нет сестры!

– И никогда не было? – поинтересовался голос. – Неужели у тебя никогда не было сестры-близняшки с таким же тонким телом, равно чувствительным и к пыткам, и к поцелуям?

– Да, когда-то у меня была сестра, – ответила Тарамис, все еще считая это кошмарным сном. – Но она умерла...

Прекрасное лицо во тьме исказилось гримасой столь ужасной, что королева отпрянула – ей показалось, что черные локоны со змеиным шипением поднимаются над мраморным челом призрака.

– Ты лжешь! – выдохнули алые искривленные губы. – Она не умерла! Ты дура! Но довольно маскарада – гляди на здоровье.

Свечи в золотых подсвечниках внезапно зажглись – словно светящаяся змейка проскользнула по стенам. Тарамис задрожала и съежилась в изголовье покрытого шелком ложа, глаза ее расширились и с ужасом глядели на фигуру, возникшую из мрака. Казалось, что стоит перед ней вторая Тарамис, сходная с королевой в каждой жилке тела, но как бы охваченная злым демоном. Ярость и мстительность горели в глазах дикой кошки, жестокость таилась в изгибе сочных пунцовых губ, каждое движение тела словно бы бросало вызов. И волосы были уложены так же, как у королевы, и на ногах такие же золоченные сандалии...

– Кто ты? – пересохшими губами прошептала Тарамис. – Объясни, как ты сюда попала, или я прикажу слугам позвать стражу!

– Кричи-кричи, пусть хоть стены рухнут, – отвечала незваная гостья. – Слуги твои не проснутся до утра, даже если весь дворец сгорит. И гвардейцы не услышат твоего визга – я отослала их из этого крыла дворца.

– Что ты сказала? – воскликнула оскорбленная Тарамис. – Кто кроме меня осмеливается приказывать моим гвардейцам?

– Я, милая сестричка! Как раз перед тем, как войти сюда. Они подумали, что это их любимая повелительница. Ха! Я удачно сыграла эту роль! С каким царственным величием, с какой неотразимой женственностью держалась я с этими бронированными болванами...

Тарамис почувствовала, что какие-то грозные и загадочные события сжимают кольцо вокруг нее.

– Кто ты? – крикнула она в отчаянии. – Зачем ты пришла? Что это за бред?

– Кто я? – в ласковом голосе сквозило шипение кобры. Незнакомка наклонилась к ложу, крепко схватила королеву за плечи и заглянула ей в глаза. Взгляд этот парализовал Тарамис.

– Дура! – взвизгнула гостья. – И ты еще спрашиваешь? И ты еще гадаешь? Я же Саломея!

– Саломея! – воскликнула Тарамис и волосы зашевелились у нее на голове, когда это имя обрело смысл. – Я думала, что ты умерла сразу же после рождения...

– Многие так думали, – сказала та, что назвалась Саломеей. – Меня унесли умирать в пустыню – будьте вы все прокляты! Беспомощного плачущего ребенка, еле живого! А знаешь, почему меня обрекли на смерть?

– Я слышала... Мне рассказывали...

Саломея захохотала и разорвала тунику на груди. Как раз между двумя тугими полушариями виднелось странное родимое пятно в виде красного, как кровь, полумесяца.

– Ведьмин знак! – Тарамис отпрянула.

– Он самый! – Полный ненависти хохот был острым, как лезвие кинжала. – Проклятие царствующего дома Каурана! До сих пор на торговых площадях наивные глупцы рассказывают эти байки о том, как первая в нашем роду королева сошлась с повелителем тьмы и понесла от него дочь, имя которой помнят и по сей день. И с тех пор каждые сто лет появляется в аскаурийской династии девочка с алым полумесяцем. «Раз в столетие да рождается ведьма» – так звучит древнее проклятие. И оно сбывается! Некоторых из нас убивали при рождении – так хотели поступить и со мной. Другие оставались жить ведьмами – гордые дочери Каурана, меченные адским полумесяцем на мраморном теле, и каждая из них звалась Саломеей! Всегда была и всегда будет появляться ведьма Саломея. Даже если сойдут с полюсов вечные льды, чтобы обратить мир в прах, даже если заново возродятся царства земные – все равно будут ходить по свету царственной походкой Саломея, и будут чары ее порабощать мужчин, и будут по ее капризу отрубать головы мудрейшим!

– Но ты... Ты...

– Что я? – глаза ведьмы загорелись зеленым огнем. – Меня вывезли далеко за город и бросили в горячий песок, на солнцепек, и уехали, оставив плачущее дитя на растерзание стервятникам и шакалам. Но жизнь не покинула меня, ибо источник ее таится в таких безднах, которых и представить не может ум человеческий.

Шли часы, солнце палило нещадно – а я жила. И я помню, хоть и смутно, эти муки.

Потом появились верблюды и желтолицые люди, говорившие на странном наречии. Они сбились с караванной тропы. Их вожак увидел меня и знак на моей груди.

И он взял меня на руки и спас мне жизнь.

Это был чародей из далекого Кхитая, возвращавшийся из странствий по Стигии. Он взял меня с собой в город Пойкан, где пурпурные купола висят над зарослями бамбука. Там я выросла, постигая его науки. Годы не ослабили могущества моего наставника, и научил он меня многому...

Она прервалась, загадочно улыбнулась и продолжала:

– В конце концов он прогнал меня и сказал, что я заурядная колдунья, не способная управлять могучими силами. Он добавил, что собрался сделать меня владычицей мира, но я всего-навсего «проклятая вертихвостка». Ну и что? Мне вовсе не улыбалось сидеть одной в Золотой Башне, часами всматриваться в магический кристалл, бесконечно повторять заклинания, начертанные кровью девственницы на змеиной коже, а от замшелых книг меня просто тошнило. Учитель сказал, что я земная нежить и не сумею постичь космическую магию. Что ж – все, что я желаю, можно найти и на земле – власть, блеск, роскошь, красивых любовников и послушных рабынь. Заодно он рассказал мне и о моем детстве, и о проклятии. Вот я и вернулась, чтобы взять то, на что имею равное с тобой право.

– Что это значит? – оскорбленная Тарамис вскочила. – Неужели ты полагаешь, что, заморочив головы слугам и стражникам, получила права на корону Каурана? Помни, что королева здесь я! Конечно, ты будешь иметь все, что положено принцессе крови, но...

Саломея злобно засмеялась.

– Как ты щедра, милая сестричка! Но прежде чем облагодетельствовать меня, будь любезна, объясни, что это за войско стоит лагерем за городской стеной?

– Это шемиты-наемники. Ими командует Констанций, вельможа из королевства Кот.

– А что их привело в наши пределы?

Тарамис почувствовала в тоне сестры издевку, но отвечала с королевским достоинством:

– Констанций обратился к нам с просьбой пропустить его солдат через нашу землю в Туран. Он поручился за войско своей головой, и, покуда солдаты находятся в границах королевства, будет оставаться моим заложником.

– Неужели нынче утром этот витязь не просил твоей руки?

Тарамис гневно глянула на сестру:

– Откуда ты знаешь?

Ведьма пожала плечами и спросила:

– Можно ли поверить, что ты отказала такому красавцу?

– Разумеется! – ответила Тарамис. – Неужели ты, принцесса крови, могла подумать, что королева Каурана даст иной ответ? Чтобы я вышла за бродягу с руками по локоть в крови, которого с позором изгнали с родной земли, за главаря банды наемных убийц и грабителей? Мне не следовало вообще впускать этих чернобородых мясников в пределы Каурана. Но ведь он заточен в Южной башне, и мои гвардейцы зорко его стерегут. Завтра я прикажу, чтобы его орда покинула королевство, а он будет в заложниках до тех пор, пока не уйдет последний солдат. Наши воины сейчас не патрулируют по городу, но я предупредила Констанция, что он головой поплатится за любой вред, причиненный землепашцам и пастухам!

– И Констанций вправду томится в Южной башне? – допытывалась Саломея.

– Я же сказала! Почему ты спрашиваешь?

Саломея хлопнула в ладоши и воскликнула голосом, полным жестокого торжества:

– Королева приглашает тебя на прием, Сокол!

Открылись раззолоченные двери, и в покой шагнул рослый воин. При виде его Тарамис воскликнула с гневом и удивлением:

– Констанций, как посмел ты войти сюда?

– Да, это я и есть, ваше величество! – пришелец опустил голову в глумливом поклоне. Черты его лица и вправду напоминали хищную птицу. И красота его была хищной. Лицо его было опалено солнцем, черные, как воронье крыло, волосы зачесаны назад. Он был одет в черный камзол и высокие сапоги – обычный походный наряд, местами даже носивший следы ржавчины от панциря.

Подкрутив усы, наемник оглядел вжавшуюся в угол кровати королеву с такой бесцеремонностью, что она содрогнулась.

– Клянусь Иштар, Тарамис, – сказал он ласково. – Ночная рубашка тебе больше к лицу, чем королевский наряд. Да, черт возьми, эта ночь начинается совсем неплохо!

Ужас мелькнул в глазах Тарамис: она сразу поняла, что Констанций не отважился бы на такое оскорбление ни с того ни с сего.

– Безумец! – сказала она. – Пусть в этой комнате я в твоей власти, но тебе не уйти от мести моих слуг – они на клочки разорвут тебя, если посмеешь меня коснуться! Попробуй, если жизнь тебе не дорога!

Констанций расхохотался, но Саломея остановила его:

– Довольно шутить, перейдем к делу. Послушай, милая сестрица. Это я послала Констанция в твою землю, потому что решила занять престол. А для своих целей выбрала Сокола, потому что он начисто лишен качества, именуемого у людей добродетелью.

– Дивлюсь твоей доброте, госпожа! – иронически усмехнулся Констанций и поклонился.

– Я послала его в Кауран. А когда его люди встали лагерем под стенами и сам он направился во дворец, прошла в город через Западные ворота – стерегущие их болваны решили, что это ты возвращаешься с вечерней прогулки.

Щеки Тарамис вспыхнули, гнев возобладал над королевским достоинством.

– Ты змея! – крикнула она.

Саломея усмехнулась и продолжала:

– Они, конечно, удивились, но впустили меня без слова. Точно так же я прошла во дворец и приказала стражникам, стерегущим Констанция, удалиться. Потом пришла сюда, а по дороге успокоила твою служанку...

Тарамис побледнела и спросила дрожащим голосом:

– Слушай! – Саломея гордо откинула голову и показала на окно. Сквозь толстые стекла все же доносилась поступь отрядов, лязг оружия и доспехов. Приглушенные голоса отдавали команды на чужом языке, сигналы тревоги мешались с испуганными криками.

– Люди проснулись и немало удивились, – ядовито сказал Констанций. – Неплохо бы, Саломея, пойти успокоить их.

– Отныне зови меня Тарамис, – ответила ведьма. – Нам нужно привыкать к этому...

– Что вы сделали? – закричала королева. – Что вы еще сделали?

– Ах, я совсем забыла тебе сказать, что приказала страже отпереть ворота. Они удивились, но не ослушались. И вот армия Сокола входит в город!

– Дьявольское отродье! – воскликнула Тарамис. – Ты воспользовалась нашим сходством и обманула людей! О Иштар! Мой народ сочтет меня предательницей! О, я выйду сейчас к ним...

С ледяным смехом Саломея схватила ее за руки и толкнула назад. Молодое и крепкое тело королевы оказалось беспомощным против тоненьких рук Саломеи, наполненных нелюдской силой.

– Констанций, тебе знакома дорога из дворца в подземелье? – спросила ведьма и, видя, что Констанций согласно кивнул, продолжала:

– Вот и хорошо. Возьми эту самозванку и запрячь в самую глубокую темницу. Стража там усыплена зельем – я позаботилась об этом. Пока они не очнулись, пошли кого-нибудь перерезать им глотки. Никто не должен знать, что произошло нынче ночью. Отныне я Тарамис, а она – безымянная, забытая богами и людьми узница подземелья.

Констанций улыбнулся, открыв ряд крупных белых зубов.

– Дела наши идут неплохо. Надеюсь, ты не откажешь мне в небольшом развлечении, прежде чем эта шалунья попадет в камеру?

– Я тебе не запрещаю. Вразуми эту злючку, если охота.

Саломея толкнула сестру в объятия Констанция и с торжествующей улыбкой покинула спальные покои.

Она еще раз улыбнулась, когда услышала, проходя длинным коридором, высокий отчаянный крик.

2

Одежда молодого воина была покрыта засохшей кровью, потом и пылью. Кровь продолжала сочиться из глубокой раны в бедре, из порезов на груди и руках. Капли пота выступили на его искаженном яростью лице, пальцы терзали покрывало постели.

– Она, верно спятила! – снова и снова повторял он. – Все это как дурной сон! Тарамис, любимица народа, продает нас этому дьяволу! О Иштар, лучше бы меня убили! Лучше пасть в бою, чем знать, что королева предала свой народ!

– Лежи спокойно, Валерий, – умоляла девушка, перевязывавшая ему раны. – Ну, дорогой, успокойся! Ты разбередишь раны, а я не успела еще сбегать за лекарем...

– Не делай этого! – сказал раненый юноша. – Чернобородые дьяволы Констанция будут обыскивать все дома в поисках раненых кауранцев и прикончат всех, кто пытался дать им отпор. О Тарамис, как могла ты предать людей, обожествлявших тебя!

Валерий откинулся на ложе, содрогаясь от гнева, а испуганная девушка обхватила его голову руками и прижала к груди, умоляя успокоиться.

– Лучше смерть, чем позор, ставший уделом Каурана, – стонал Валерий. – Неужели ты все это видела, Игва?

– Нет, милый, – ее нежные чуткие руки снова принялись обихаживать раны. – Я проснулась от шума битвы на улице. Выглянула в окно и увидела, что шемиты убивают наших, а потом ты постучал в дверь – еле слышно...

– Я был уже на пределе, – пробормотал Валерий. – Упал в переулке возле дома и не могу подняться, хоть и знаю, что тут меня быстро разыщут. Клянусь Иштар, я уложил троих! Они уже не осквернят своими лапами мостовых Каурана – их сердца пожирает нечисть в преисподней!

Я не был на стенах, когда шемиты вошли в город. Я спал в казарме вместе с другими свободными от службы ребятами. На рассвете вбежал наш командир, бледный, при мече и в доспехах. «Шемиты в городе, – сказал он. – Королева вышла к Южным воротам и приказала их впустить. Я этого не понимаю, да и никто не понимает, но приказ я слышал своими ушами и мы, как водится, подчинились. У меня новое распоряжение – собраться на площади перед дворцом. Построиться у казарм в колонны и без амуниции двигаться на площадь. Только Иштар ведает, что все это означает, но таков приказ королевы».

Когда мы вышли на площадь, шемиты уже были наготове. Они выстроились в каре – десять тысяч вооруженных бронированных дьяволов, а горожане выглядывали из окон и дверей. Улицы, ведущие к площади, заполнялись ошарашенными людьми. Тарамис стояла на ступенях дворца на пару с Констанцием, а тот крутил усы, словно толстый котяра, слопавший птичку. Перед ступенями стояли шеренгой полсотни шемитских лучников, хотя это место королевской гвардии. Но гвардейцы стояли среди нас и тоже ничего не понимали. Зато они, вопреки приказу, пришли во всеоружии.

Тарамис обратилась к нам и сказала, что повторно обдумала предложение Констанция – хотя еще вчера при всем дворе отказала ему – и порешила объявить его королевским супругом. И ни слова о предательском вторжении шемитов. Сказала только, что у Констанция достаточно умелых воинов, так что кауранская армия отныне не нужна и будет распущена.

И повелела нам разойтись по домам с миром.

Послушание королям у нас в крови. Но ее слова так потрясли нас, что мы онемели и сломали строй. А когда повелели сложить оружие и гвардейцам, вперед неожиданно вышел их капитан, Конан. Люди говорят, что этой ночью он службы не нес и крепко набрался. Но сейчас он был в полном уме: приказал гвардейцам не двигаться без его команды, и они подчинились ему, а не королеве.

Потом он взошел на ступени, поглядел на Тарамис и воскликнул: «Да это не королева, не Тарамис перед вами, а демон в ее обличье!».

И начался настоящий ад. Не знаю, что послужило сигналом – кажется, кто-то из шемитов замахнулся на Конана и мертвым пал на ступени. Сейчас же площадь стала полем сражения – шемиты схватились с гвардией, но и их копья и стрелы поразили также немало безоружных кауранцев. Некоторые из нас, схватив, что под руку попало, дали отпор, сами не зная, за кого сражаясь. Нет, не против Тарамис, клянусь – против Констанция и его чертей!

Народ не знал, чью сторону принять. Толпа моталась туда-сюда, словно перепуганный лошадиный табун. Но на победу нам рассчитывать не приходилось – без брони, с парадными побрякушками вместо боевого оружия... Гвардейцы построились в каре, но их было всего пять сотен. Кровавый урожай собрала гвардия, прежде чем погибнуть, но исход был предрешен.

Что же делала Тарамис? Она спокойно стояла на ступенях и Констанций приобнял ее за талию. Она заливалась смехом, словно злая колдунья! О боги! Это безумие, безумие...

Никогда я не видел человека, равного в бою Конану. Он встал у дворцовой стены и вскоре перед ним была куча порубленных тел в половину его роста. В конце концов они одолели его – сотня против одного. Увидел, что он упал – и мир перевернулся перед моими глазами. Констанций приказал взять его живым, покручивал усы и улыбка у него была самая подлая...

...Именно такая улыбка была у Констанция и сейчас.

Предводитель шемитов возвышался на коне, окруженный скопищем своих людей – коренастых, закованных в броню, с иссиня-черными бородами и крючковатыми носами. Заходящее солнце играло на их остроконечных шлемах и серебристой чешуе панцирей. Примерно в миле отсюда, среди буйно зеленеющих лугов, виднелись башни и стены Каурана.

На обочине караванной дороги был вкопан массивный крест. К кресту был прибит железными гвоздями человек.

Всю одежду его составляла набедренная повязка, а сложение было воистину богатырским. Капли смертного пота выступили на лбу и могучем торсе распятого, из пробитых ступней и ладоней лениво сочилась кровь, но глаза под черной гривой волос горели диким голубым огнем.

Констанций глумливо поклонился и сказал:

– Весьма сожалею, капитан, что не смогу присутствовать при твоем издыхании – у меня есть дела в городе. Оставлю тебя твоей собственной судьбе. Не могу же я заставить ждать нашу прелестную королеву. Тобой займутся вон те красавцы, – он указал на небо, где черные силуэты неустанно выписывали широкие круги.

– Если бы не они, то такой крепкий дикарь мог бы прожить на кресте и несколько дней. Так что пусть оставит тебя всякая надежда, хотя я даже не поставлю охрану. Глашатаи объявили по городу, что всякий, кто попытается снять твое живое или мертвое тело с креста, будет заживо сожжен со всей родней. А слово мое в Кауране нынче надежнее всякой стражи. К тому же при солдатах стервятники не слетятся...

Констанций подкрутил усы и, глядя Конану прямо в глаза ехидно улыбнулся:

– Ну, капитан, желаю удачи! Я вспомню о тебе в ту минуту, когда Тарамис окажется в моих объятиях.

Кровь снова брызнула из пробитых ладоней жертвы. Кулаки, огромные, как ковриги хлеба, сомкнулись на шляпках гвоздей, заиграли мышцы на могучих плечах и Конан, выгнувшись вперед, плюнул в лицо Констанцию. Тот рассмеялся, вытер плевок и поворотил коня.

– И ты вспомни обо мне, когда грифы начнут тебя терзать, – бросил он через плечо. – Стервятники в пустыне прожорливы. Случалось мне видеть, как человек висел на кресте часами – с выбитыми глазами, с оголенным черепом и без ушей, прежде чем кривые клювы обрывали нить его жизни.

И, не оглядываясь больше, погнал коня в сторону города – стройный, ловко сидящий в седле, в сверкающих доспехах. Рядом скакали его могучие бородачи, поднимая дорожную пыль.

Смеркалось. Вся округа, казалось, вымерла. На расстоянии, доступном взгляду, не было ни единой души. Для распятого капитана Кауран, что был всего лишь в миле, мог с таким же успехом находиться в далеком Кхитае или существовать в другом столетии.

Конан стряхнул пот со лба и обвел мутнеющим взором такие знакомые места. По обе стороны от города и за ним тянулись пышные луга, стояли виноградники, мирно паслись стада. На горизонте виднелись селения. Ближе, на юго-западе, серебристый блеск обозначал русло реки, за которой сразу же начиналась пустыня и тянулась до бесконечности.

Конан оглядывал раскинувшиеся вокруг просторы, как ястреб, попавший в силок, смотрит в небо. Загорелое тело киммерийца блестело в лучах заходящего солнца. Гневная дрожь охватывала варвара, когда он бросал взгляд на башни Каурана. Этот город предал его, запутал в интригах – и вот он висит на деревянном кресте, словно заяц, прибитый к стволу дуба метким копьем.

Неуемная жажда мести затмевала все другие мысли. Проклятия лились из Конана сплошным потоком. Вся вселенная сейчас для него заключалась в четырех железках, ограничивших его свободу и жизнь. Вновь, как стальные канаты, напряглись могучие мышцы, и пот выступил на посеревшем теле киммерийца, когда он, используя плечи как рычаги, попробовал вытянуть из креста длинные гвозди. Тщетно – они забиты как следует. Тогда он попытался содрать ладони сквозь шляпки, и не дикая боль остановила его, но безнадежность. Шляпки были слишком толстые и широкие.

Впервые в жизни гигант почувствовал себя беспомощным. Голова его упала на грудь...

Когда раздалось хлопанье крыльев, он едва смог приподнять голову, чтобы увидеть падающую с неба тень. Он инстинктивно зажмурился и отвернулся, так что острый клюв, нацеленный в глаз, только разодрал щеку. Изо рта Конана вырвался хриплый отчаянный крик, и напуганные стервятники разлетелись. Впрочем недалеко.

Он облизнулся и, почувствовав соленый привкус, сплюнул. Жестокая жажда мучила его: минувшей ночью он как следует выпил, а вот воды ни глотка не сделал с самого утра перед боем на площади. Он смотрел на дальнюю речную гладь словно грешник, выглянувший на миг из адской печи. Он вспоминал упругие речные потоки, которые ему приходилось преодолевать, роги, наполненные пенистым пивом, кубки искристого вина, которые ему случалось по небрежности или с перепою выливать на полы трактиров. И крепко стиснул челюсти, чтобы не завыть от необоримого отчаяния.

Солнце спускалось за горизонт – мрачный бледный шар погружался в огненно-красное море. На алом поле неба, словно во сне, четко вырисовывались городские башни. Конан взглянул вверх – и небосвод отливал красным. Это усталость застила ему глаза багровой пеленой. Он облизнул почерневшие губы и снова глянул на реку. И река была алой.

Шум крыльев вновь коснулся слуха. Он поднял голову и горящими глазами смотрел на силуэты, кружившие вверху. Криком их уже не испугаешь. Одна из громадных птиц начала снижать круги. Конан изо всех сил запрокинул голову назад и ожидал с поразительным хладнокровием.

Гриф упал на него, оглушительно хлопая крыльями. Удар клюва разорвал кожу на щеке. Вдруг, прежде чем птица успела отскочить, голова Конана метнулась вперед, подчиняясь могучим мышцам шеи, а зубы его с треском сомкнулись на зобе стервятника. Гриф заметался, словно яростный вихрь из перьев. Бьющиеся крылья ослепляли человека, длинные когти бороздили его грудь. Но Конан держался так, что мышцы челюстей задрожали – и голая шея грифа не выдержала. Птица трепыхнулась разок – и бессильно обвисла. Конан разжал челюсти, тело шлепнулось к подножию креста, он выплюнул кровь. Другие стервятники, потрясенные участью своего сородича, поспешно убрались в сторону отдаленного дерева и уселись на его ветвях, подобные черным демонам.

Торжество победы оживило Конана, кровь быстрей побежала в жилах. Он все еще мог убивать – следовательно, он жил. Весь его организм противился смерти.

– Клянусь Митрой!

Человеческий голос или галлюцинация?

– Никогда в жизни ничего подобного не видел!

Отряхнув с глаз пот и кровь, Конан увидел в полумраке четырех всадников, глядевших на него снизу.

Трое из них, тонкие, в белых одеждах, были, несомненно, зуагирами – кочевниками из-за реки. Четвертый был одет так же, но принадлежал к другому народу – Конан сумел разглядеть это в густеющих сумерках.

Ростом он, пожалуй, не уступал Конану, да и шириной плеч, хоть и не был так массивен. Короткая черная борода, волевая нижняя челюсть, серые глаза, холодные и проницательные, как лезвие.

Всадник уверенной рукой осадил коня и сказал:

– Митра свидетель, этот человек мне знаком.

– Да, господин, – отозвался голос с гортанным выговором зуагиров. – Это киммериец, который был капитаном королевской гвардии!

– Вот, значит, как избавляются от фаворитов, – проворчал всадник. – Кто бы мог помыслить такое о королеве Тарамис. Я бы предпочел долгую кровавую войну – тогда бы и мы, люди пустыни, могли поживиться. А сейчас подошли к самым стенам города и нашли только эту клячу, – он кивнул на коня в поводу у одного зуагира, – да еще этого издыхающего пса!