Соломон Кейн (№4) - Клинки братства

Джек вспомнил о корабле, который он видел накануне вечером, и понял, что рокот якорной цепи отнюдь ему не померещился. Ему на память пришел странный давешний собеседник — Кейн, — и юноша уловил в словах пуританина новый зловещий смысл.

Судя по всему, Кейн знал, что это пиратское судно. Интересно, что связывало этого человека с морскими разбойниками? Могло ли быть так, что его пуританская суровость была лишь маской, предназначенной скрыть зловещую сущность?

Раздумья Джека прервал человек, резавшийся в кости с сэром Джорджем. Мужчина внезапно повернулся к пленнику и устремил на него пронзительный взгляд. Высокий, поджарый, широкоплечий... Сердце молодого человека чуть не выскочило из груди — на какое-то страшное мгновение ему показалось, что это и есть человек, о котором он только что думал. Но нет, это был не Соломон Кейн. Когда первое изумление улеглось, Джек разглядел, что пират, хотя и сложенный подобно пуританину, во всех остальных отношениях являл собой полную противоположность девонширцу.

Его дорогая одежда смотрелась вызывающе безвкусно и была аляповато-яркой. Шелковый кушак, серебряные пряжки, золотая оторочка и тому подобные детали совершенно не гармонировали друг с другом. Торчавшие из-за широкого пояса рукояти кинжалов и пистолетов были усеяны драгоценными камнями, переливающимися всеми цветами радуги. Длинная рапира, тоже вся в золоте и самоцветах, крепилась в роскошной парчовой перевязи с многочисленными брошами. Особенно нелепо выглядели в расплющенных, обожженных солнцем ушах изящные золотые серьги, украшенные крупными рубинами, отбрасывавшими кроваво-красные блики на смуглое лицо пирата.

Глубоко на лоб — почти по самые густые черные брови — была надвинута щегольски заломленная шляпа, из-под которой выбивался цветастый головной платок. На худом угрюмом лице этого человека выделялся тонкий и острый, как лезвие ножа, нос, более походивший на ястребиный клюв. Глубоко посаженные серые глаза брезгливо взирали на мир. Игра света и тени придавала этим бесстрашным и беспощадным глазам убийцы странное выражение. Практически лишенный губ рот пирата кривился в злобной циничной усмешке, а его верхнюю губу украшали длинные вислые усы, столь любимые мадьярскими драгунами.

— Эй, Джордж, ты посмотри, наш гость очухался! — заорал пират. В его резком голосе слышалось злобное веселье. — Клянусь бородой Зевса, Сэм, я, грешным делом, подумал, что ты его вообще прихлопнул. Однако и крепкая же голова у этого парня!

Пираты оторвались от игры и уставились на Джека — кто насмешливо, кто с любопытством. Лицо сэра Джорджа побагровело от злости, и он театральным жестом сунул под нос своему партнеру левую руку, на которой из-под помятого шелкового рукава виднелась повязка.

— В этом виноват проклятый мальчишка, — сказал он пирату, а потом повернулся к пленнику. — Ты даже не представляешь, Холлинстер, насколько оказался прав, когда сказал, что мы еще встретимся. Только вот встреча наша происходит несколько не так, как тебе хотелось бы, да? Это твою никчемную душонку теперь не спасет никакой мировой судья. Так что, приятель, опять ты оказался кругом в дураках... — Бануэй рассмеялся лающим смехом.

И тут раздался до боли знакомый голос, полный ужаса и муки:

— Джек!

Отчаяние охватило молодого человека, причиняя куда более страшные муки, нежели все издевки сэра Джорджа. Джек забился на полу, выворачивая шею и силясь подняться.

От представшего его глазам зрелища у бедняги чуть не остановилось сердце. На заплеванном полу, присыпанном гнилой соломой, на коленях стояла девушка, привязанная за шею к тяжелому железному кольцу, ввинченному в дубовую сваю. Несчастное создание протягивало к нему руки; лицо девушки было совсем белое, глаза — круглые от страха, а прекрасные золотые волосы растрепались.

— Мэри!.. О Господи!.. — вырвалось у Джека. Пираты отозвались на этот крик души взрывом глумливого хохота.

— Давайте-ка, парни, пропустим по стаканчику за влюбленную парочку! — проревел рослый пират, судя по всему их капитан, поднимая пенившуюся кружку. — За любовный успех! А также за то, чтобы парнишка не жадничал... А то как же это получается, парни, нам, что ли, любви не надобно? Вздумал, значит, потешиться с малышкой, а нас и не пригласил... Нехорошо, сам Бог велел делиться!

— Ты, мерзкий ублюдок! — взревел Джек, нечеловеческим усилием сумев подняться на колени. — Трус! Презренный жалкий бычий пузырь! Я бы такое устроил вам, трюмная сволочь, если бы у меня руки были свободны!.. Ну-ка развяжите меня, если в вашей своре хотя бы у одного мужика окажутся яйца! Снимите с меня веревки, и я вас разорву на части голыми руками! Да мой дед-инвалид смог бы раздавить подобных говнюков своей тощей задницей...

— Клянусь Иудой! — восхитился один из пиратов. — А малый не робкого десятка! Можете вздернуть меня на нок-рее, если мужик не умеет выражаться как подобает! Ядро мне в требуху, капитан, но я считаю...

— Молчать! — брызжа слюной, закричал сэр Джордж, испытывавший ненависть к пленнику. — И ты заткнись, Холлинстер! Зря стараешься! Хочешь, чтобы я сошелся с тобой один на один? Даже и не мечтай! Я уже один раз оказал тебе честь, встретившись в поединке. Второго шанса я никому не даю. Теперь тебя ожидает смерть, более подходящая твоему низкому происхождению и положению.

Знаешь, — продолжил он с издевкой, — никто не знает, куда и зачем ты с такой поспешностью отбыл посреди ночи. И, поверь мне, никогда не узнает. У тебя ведь папаша был капитаном, да? Ну так море станет тебе самой подходящей могилой. Оно всегда помогало мне надежно прятать трупы. И будет помогать снова и снова, когда твои кости, мой деревенский дурачок, рассыплются в прах, разложившись на дне.

Что же касается тебя, сладкая моя... — Бануэй повернулся к насмерть перепуганной девушке, все еще протягивавшей руки к возлюбленному, — ты ведь не откажешься пожить со мной, в моем доме? Быть может, прямо в этом уютном погребе? Ну а потом, когда ты мне надоешь, мы с тобой попросту распрощаемся, не правда ли? — Он гнусно осклабился, а его деревенские прихвостни заржали.

— Надеюсь, это произойдет как раз через пару месяцев, когда мы снова тебя навестим, Джорджи, — внес свою лепту пиратский капитан. Все происходящее явно доставляло ему поистине дьявольское удовольствие. — В этот раз твоей милостью мне придется увозить труп — клянусь рогами Сатаны, препоганый груз! — так вот, чтобы в следующем рейсе у меня был пассажир посимпатичнее!

Сэр Джордж с кривой ухмылкой пригрозил ему пальцем:

— Ты никогда не упустишь своей выгоды!.. Стало быть, через два месяца она твоя, если к тому времени, конечно, не надумает помереть... Считай, договорились. Ты уходишь в море нынче перед рассветом, увозя в холстине кровавый кусок мяса, который я собираюсь сделать из него, — он встал и ударом ноги сбил Холлинстера на пол, — и выкинешь на глубине его за борт, так чтобы прибой никогда не вынес его на сушу. А через два месяца можешь забирать себе девку.

Лежа на полу, Джек ничего не мог поделать, кроме как слушать, как негодяи строят свои дьявольские планы, и сердце его обливалось кровью.

— Мэри, любовь моя, — тихо окликнул он девушку. — Как же вышло, что ты здесь очутилась?

— Один из деревенских принес мне записку, — прошептала она. Девушка так ослабла от страха и лишений, что говорить громко просто не могла, — и сказал, что это от тебя. Почерк был очень похож на твой... И стояла твоя подпись... Там было написано, что ты ранен и просишь меня прийти к Скалам. Я прибежала к морю, и там эти страшные люди схватили меня и затащили в пещеру, откуда по длинному туннелю приволокли сюда...

— Ну а что я говорил, твоя милость! — в восторге захлопал себя по ляжкам предатель Сэм. — Я же тебе говорил: коли доверишься мне, то не прогадаешь! Старина Сэм кого хошь обведет вокруг пальца. Дело — верняк! Малый поскакал за мной, что твой ягненочек, разве что не заблеял. Ну здорово я словчил, ничего не скажешь. Нет, ну надо же быть таким дураком!..

— Заканчивай треп, — осадил Сэма еще один пират, худой и мрачный. — Не нравится мне все это. Дело говорю, кончать девку надо. Мы и так здорово рискуем, из раза в раз швартуясь в здешних местах и сталкивая награбленное. А ну как обнаружат ее? Она же им напоет, как птичка! Ты уверен, кэп, что по эту сторону Ла-Манша мы сможем найти еще один такой укромный уголок для сбыта нашей добычи?

Сэр Джордж и капитан пиратов разом расхохотались.

— Брось, Аллардайн, не кипятись! Чего ты переживаешь? Кто ее станет разыскивать? Все подумают, что она просто сбежала со своим дружком. Джордж вот говорит, ее папаша далеко не в восторге от дочкиного ухажера. В деревне через месяц вообще забудут про них обоих. А уж сюда заглянуть и вовсе никто не надумает. У тебя просто плохое настроение! Это оттого, что мы так далеко зашли на север. Будто мы первый раз в Ла-Манш заходим. Что, мы раньше не щекотали северян прямо под носом лордов Адмиралтейства? Не бери в голову, парень!

— Может, ты и прав, кэп, — буркнул Аллардайн, — а только мне все одно будет спокойней, когда мы уберемся отсюда подальше. Нет в этих краях Братству жизни, попомните мое слово! Чем скорее мы подадимся на Карибы, тем лучше! Нутром чую — беда нас здесь ждет. Смерть над нами парит черным облаком, а мы здесь как на ладони — ни укрыться, ни улизнуть.

Пираты встревожено загудели, кто-то бросил:

— Пускай тебя черти поберут, Аллардайн! Болтай поменьше, чтобы не сглазить.

Первый помощник хмуро отозвался:

— Как окажемся на дне морском, все болтать перестанем! Я слышал, нет там нашему брату успокоения...

— Выше голову, парни! Причал Казней — скверное место для швартовки, но мы покамест держим курс прочь! — заржал капитан и дружески ткнул Аллардайна кулаком в плечо. — Пора выпить за невесту! За невесту Джорджа и мою... да и вашу тоже, сто чертей мне в клотик! Х-ха, да вы гляньте! Малышка просто сомлела от радости...

Первый помощник вдруг вскинул голову.

— Тихо вы! Что это там наверху? Никак вскрикнул кто?

Пираты примолкли. Руки привычно потянулись к оружию, а глаза устремились к массивной двери, преграждавшей путь в погреб.

Капитан передернул могучими плечами и раздраженно бросил:

— Я ни черта не слышал. Аллардайн, сказано же тебе, кончай воду мутить.

— Точно я слышал крик! А потом шум падающего тела! Парни, вы меня знаете, говорю вам, нынче ночью сама смерть вышла на охоту и бродит рядом в тумане!

— Слушай, — с холодным презрением сказал капитан, сбивая кинжалом горлышко винной бутылки, — в последнее время ты совсем превратился в мнительную бабу. Да в тебе скоро от мужика одни сапоги останутся. Вот я, например! Когда я чего боялся? Или о чем-то беспокоился?

— Нашел чем хвастаться, — не сдавался первый помощник. — Мало того, что ты сам всякий раз на рожон прешь, так еще за тобой по пятам тот двуногий волк день за днем мчится... Или ты уже забыл, что случилось два года тому назад?

Капитан надолго приложился к бутылке.

— Подумаешь! — фыркнул он наконец. — Мой след слишком долог и запутан даже для...

Тут на стол пала чья-то черная тень, и бутылка выскользнула из вмиг ослабевших пальцев пирата, разлетевшись на тысячи осколков. Видимо, уже зная, что он увидит, побледневший капитан медленно обернулся в полной тишине. Глаза всех присутствующих устремились к лестнице, что спускалась в погреб.

Никто не слышал ни скрипа петель, ни звуков открывающейся или закрывающейся двери. Но тем не менее на каменных ступенях стоял высокий мужчина, подобно смерти облаченный во все черное. Единственным ярким пятном на его одеянии был ярко-зеленый шелковый кушак. Из-под нахмуренных черных бровей в тени низко надвинутой фетровой шляпы, словно два осколка прозрачного хрусталя, льдисто блестели безжалостные зоркие глаза. В каждой руке человек в черном держал по тяжелому пистолету со взведенными курками.

Это был Соломон Кейн.

4

— Джонас Хардрейкер, даже и не думай пошевелиться. Сиди, где сидел, Бен Аллардайн! А вы, Джордж Бануэй, Джон Харкер, Черный Майк, Том-Бристолец, — руки на стол! Тот, кто не хочет отправиться прямиком в ад, где вас ждут не дождутся, пусть лучше оставит в покое сабли и пистолеты. — Голос Соломона Кейна был лишен всякого выражения, но даже этим отъявленным негодяям и головорезам не пришло в голову усомниться в его словах. Так могла бы говорить сама смерть.

Из полутора дюжин человек, находившихся в погребе, никто не двинулся с места — два черных пистолета Кейна означали мгновенную смерть, по крайней мере двоим из них. Никто не хотел умирать. И лишь первый помощник Аллардайн, звериное чутье которого не подвело пирата и на этот раз, побелев от страха, выдохнул:

— Кейн! Я оказался прав! Когда ты близко, я ощущаю присутствие смерти в каждом дуновении воздуха. Вот что я имел в виду, Джонас. Ты меня не услышал тогда, два года назад, когда я тебе передал его слова; ты посмеялся надо мной и сейчас! А я тебя предупреждал, что он появляется, как тень, и убивает, как ангел смерти! В умении подкрадываться с ним не могут сравниться даже краснокожие дьяволы Нового Света. Ох, Джонас, Джонас, говорил я тебе: надо уходить...

Ледяной пламень глаз Кейна заставил его умолкнуть на полуслове.

— Да, Бен Аллардайн, — согласился пуританин. — Мы сталкивались с тобой в прежние времена, когда Береговое Братство еще не превратилось в свору насильников и вымогателей. И ты должен помнить мои разногласия с твоим прежним капитаном — на Тортуге и, позже, у мыса Горн. И помнишь, к чему это привело. Это был законченный негодяй, и душе его, вне всякого сомнения, воздается по заслугам в аду, куда препроводила его моя мушкетная пуля.

Прав ты и насчет моего умения подкрадываться. Что же, мне действительно некоторое время довелось пожить в Дариенне и в определенной степени приобщиться к науке скрытного передвижения. Но вынужден тебя разочаровать: к вашему брату пирату не сумеет подкрасться незамеченным лишь младенец. Те, что караулили снаружи, попросту не заметили меня в тумане, а тот морской волк, что с взведенным мушкетом и саблей наголо сторожил дверь в это логово, не замечал меня до тех пор, пока я не перерезал ему горло. Впрочем, его кончина была быстрой и относительно безболезненной. Он только разок взвизгнул...

Капитан Хардрейкер разразился потоком отборного сквернословия, а потом спросил:

— Чего тебе здесь надо, будь ты проклят?!

Соломон Кейн устремил на него взгляд, от которого в жилах стыла кровь. Взгляд этот не оставлял ни малейшего сомнения в судьбе пирата.

— Как мы только что выяснили, кое-кто из твоего экипажа, Джонас Хардрейкер, известный также под кличкой Скопа, помнит меня по прежним временам. — Пуританин по-прежнему сохранял невозмутимость, но тем не менее в голосе его слышалась подлинная страсть. — Да и тебе прекрасно известно, зачем я последовал за тобой с Гривы в Португалию, а оттуда — в Англию.

Два года назад в Карибском море ты взял на абордаж клипер под названием “Летучее Сердце”, шедший из Дувра... На его борту была некая юная леди, дочь... впрочем, это уже неважно. Я уверен, что ты хорошо помнишь ее. Случилось так, что ее пожилой отец был моим близким другом, и я знал эту леди еще очаровательным ребенком... Этому прекрасному созданию было суждено вырасти красавицей и погибнуть во цвете лет в твоих грязных лапах, похотливое животное!

После того как ты перебил весь экипаж и пассажиров несчастного судна, девушка стала твоей добычей и вскорости умерла. Смерть проявила к ней больше милосердия, чем ты. Узнав о ее судьбе, мой добрый друг повредился рассудком и через несколько месяцев присоединился к ней на небесах. Братьев у нее не было — только немощный отец. Некому было отомстить за нее...

— За исключением тебя, конечно, сэр Галахад? — язвительно поинтересовался Скопа.

— За исключением меня, кровавый изверг! — неожиданно взорвался Кейн, и такова оказалась мощь его голоса, что у всех заложило уши, а прозвучавшая в нем угроза заставила этих законченных негодяев подскочить и затрястись от страха.

Что могло напугать пиратов больше, чем вид человека, исполненного стального самообладания и непоколебимой воли, на миг давшего волю обуревавшей его безудержной ярости? Именно сейчас в полной мере проявилась подлинная сущность Соломона Кейна — неумолимого паладина давно минувших времен. Буря страстей пуританина улеглась так же внезапно, как и разразилась, и вот уже перед пиратами вновь стоял твердый как сталь и такой же смертоносный человек с ледяными глазами. Черный раструб одного пистолета был нацелен капитану Хардрейкеру прямо в сердце, другой пистолет, точно гипнотизирующий глаз змеи, переходил с одного пирата на другого. И тот, кто оказывался под прицелом Кейна, белел как полотно.

— Помолись напоследок, пират, — прежним бесцветным голосом проговорил Кейн. — Ибо твоя грешная жизнь подошла к концу...

И в первый раз лицо Скопы исказила гримаса страха.

— Господи Боже! — выдохнул он, и капли пота выступили у него на лбу. — Ты что, просто пристрелишь меня, как шакала, не предоставив мне шанса...

— Ни единого, Джонас Хардрейкер, — равнодушно ответил Соломон Кейн, и ни рука, ни голос его при этом не дрогнули. — Причем сделаю это с радостным сердцем. Есть ли под солнцем преступление, которое ты не совершил бы? Доколе тебе испытывать терпение Господне, ты — черная клякса в Книге деяний людских! Давал ли ты пощаду слабым, миловал ли беспомощных? Так что прояви хотя бы напоследок храбрость и прими достойно уготовленную тебе участь.

Пирату потребовалось страшное усилие, но он таки сумел взять себя в руки.

— Я всю жизнь проявлял храбрость, чего не скажешь о тебе, пуританин! Здесь только один трус — и это ты!

Ледяные глаза Кейна лишь на мгновение подернулись пеленой гнева. Этот человек поистине подавил в себе эмоции.

— Это ты трус, — продолжал капитан пиратов: ему терять уже было нечего.

Никто не мог назвать Скопу глупцом, и, поняв, что ему удалось нащупать в неприступной духовной броне Соломона Кейна единственное уязвимое место — гордыню, он во что бы то ни стало решил добраться до пуританина. Тот, конечно, никогда не хвастался своими подвигами, которые предпочитал называть деяниями, но очень гордился тем, что никто и никогда не мог упрекнуть его в трусости.

— Может, я и заслуживаю смерти, Господь нас рассудит, — говорил между тем капитан Хардрейкер, внимательно наблюдая за пуританином. — Но что скажут о тебе люди, узнав, что ты даже не предоставил мне возможности постоять за себя? Да тебя все сочтут отъявленным трусом!

— Людской приговор есть суета сует. — Тень набежала на лицо Кейна. — К тому же люди знают, трус я или нет.

— А я — нет! Застрели меня, и я отправлюсь на тот свет с мыслью о том, что ты трусливый пес, какие бы сказки ты сам про себя ни рассказывал! — торжествующе выкрикнул в лицо Кейну пират.

При всем своем мужестве и благородстве, Соломон Кейн оставался человеком и обладал слабостями, присущими роду людскому. Тщетно пытался он сам себя убедить, что негодяй пытается лишь получить шанс спасти свою шкуру. Сердцем он понимал — нажми он сейчас на курок, и омерзительные насмешки Скопы-Хардрейкера будут преследовать его до конца жизни. Он угрюмо кивнул:

— Да будет так. Ты получишь свой шанс, хотя Господу всеблагому известно, что ты его не заслуживаешь! Выбирай оружие!

Глаза Скопы сузились... О фехтовальном искусстве Кейна среди членов Берегового Братства и прочих “джентльменов удачи” ходили легенды. С другой стороны, если остановиться на пистолетах, у него, Джонаса Хардрейкера, не будет ни малейшей возможности пустить в ход свою не менее известные ловкость и силу...

— Ножи! — объявил он наконец, оскалившись в свирепой гримасе.

Кейн, не опуская пистолета, некоторое время мрачно смотрел на пирата. Затем его бледное лицо тронула едва заметная зловещая усмешка.

— Ты объявил свой выбор, — кивнул он. — Нож едва ли можно назвать оружием джентльменов... Тем не менее, он может принести смерть, которую никто не назовет ни быстрой, ни милосердной...

Пуританин повелительно махнул вторым пистолетом в сторону флибустьеров:

— Оружие на пол! — Тем ничего не оставалось, кроме как повиноваться. — Освободить юношу и девушку!

Когда его приказание было в точности исполнено, Джек растер затекшие члены, ощупал рану на голове — волосы слиплись в кровавый колтун, а затем обнял всхлипывающую девушку.

— Пусть она уйдет, — прошептал он, но Соломон Кейн отрицательно покачал головой:

— В таком состоянии ей никак не миновать стражу, стоящую возле дома. Боюсь, я не могу на это пойти.

Девонширец кивком головы указал Джеку на ступеньку за своей спиной и велел вместе с девушкой занять там место. Хардрейкер под бдительным взглядом Кейна выложил свой богатый арсенал на стол и, раздевшись до пояса, вышел на середину подвала. Вручив юноше свои пистолеты, Кейн быстрым движением освободился от пояса с рапирой и камзола, сложив их у ног, сверху аккуратно положив шляпу.

— Приглядывай за этим отребьем, пока я не управлюсь с их заводилой, — велел он юноше. — Если кто-то потянется за оружием, просто жми на курок. Если увидишь, что я упал, хватай девушку и беги отсюда. Но Господь не допустит, чтобы я проиграл: меня ведет синее пламя мести...

Двое высоких мужчин замерли друг против друга. Кейн — с непокрытой головой и в одной рубашке, Скопа — обнаженный по пояс, но в шелковом головном платке, рубины кровавыми каплями покачивались в его ушах. Пират был вооружен длинным кривым турецким кинжалом, который он держал острием вверх, Кейн же сжимал прямой, узкий, обоюдоострый кинжал, который выставил вперед наподобие рапиры. Оба мужчины прошли суровую школу боя на ножах, и ни один из противников не опускал оружия книзу, как это предписывается кодексом благородных дуэлей. То, что требуют напыщенные манеры светских хлыщей, редко бывает полезным в настоящем бою.

Коптящий масляный фонарь освещал жуткую сцену, достойную готического романа. Бледный юноша с окровавленной головой, стоящий на выщербленных каменных ступенях, сжимает два смертоносных пистолета. Рядом, отчаянно вцепившись в любимого, всхлипывает златокудрая красавица. А в трех-четырех ярдах от них, у стены, кровожадно скалятся гнусные демонические рожи. Дикарский беспощадный блеск глаз. И стальные блики на острых лезвиях между воинами. Две гибкие фигуры, по-кошачьи мягко переступая, кружат около друг друга, а изломанные тени, словно танцующие духи, повторяют каждое движение бойцов...

— Давай покажи, на что ты способен, пуританин! — Пират оскорблениями старался вывести противника из равновесия. — Вспомни свою девку, Фетровая Шляпа!

— Я о ней никогда не забывал, ты, порождение Зла, — соизволил ответить Кейн. — Знай, мразь, твоей душе скоро предстоит угодить в адское пекло, но есть огонь и Огонь... — По смертоносным клинкам пробегали дрожащие сиреневые отсветы. — Так вот, лишь пламень преисподней не может быть погашен кровью! — С этими словами Кейн нанес противнику неожиданный удар.

Капитан Хардрейкер отвел в сторону выпад пуританина и, в свою очередь, прыгнул вперед, попытавшись провести атаку снизу вверх. Кейн без особого труда провернул кинжал в руке и отбил кривой клинок противника. Пират, распрямившийся, как стальная пружина, отскочил — ему едва удалось увернуться от контрвыпада.

Кейн, как чудовищная молотилка, обрушивал на Скопу удар за ударом, вынуждая того отступать к стене. С кем бы пуританину ни приходилось драться, он признавал лишь одну стратегию — наступление. Его кинжал, точно змеиное жало, то устремлялся в лицо пирату, то мелькал у его живота, то грозил горлу. Скопа уже не помышлял об атаке, все его силы уходили на то, чтобы уберечься от ран. Было ясно, что подобное состязание не сможет продлиться долго — слишком неравны были силы. Впрочем, любой поединок на ножах жесток и, как правило, скоротечен. Нож — страшное оружие, использование которого не подразумевает ни длительной искусной интриги, ни ничейного результата. Мгновенная схватка заканчивается кровавой гибелью слабейшего.

Близость смерти придала Скопе сил, и, в безумии обреченного, он железной хваткой вцепился в правую кисть Кейна и нанес тому страшный удар в живот. Вернее, попытался нанести. Невероятная реакция пуританина позволила ему перехватить руку пирата, пусть и ценой глубокого пореза на предплечье. Кейн остановил острое лезвие буквально в дюйме от своего живота. Так соперники и застыли, словно два изваяния, впившись взглядами друг другу в глаза. Лишь вздувшиеся мускулы да хриплое дыхание выдавали безумное напряжение.

Подобное единоборство было отнюдь не в духе пуританина. Кейну импонировал иной стиль боя, позволявший максимально быстро отправить врага в ад: прыжки, отскоки, стремительные нападения и контратака, при которых все дело решают сила и проворность рук и ног да верность глаза. Но если его сопернику захотелось продлить себе жизнь, померившись с ним физической силой, — да будет так.

Похоже, Джонас Хардрейкер уже усомнился в правильности выбранного им пути, но было поздно. Никогда прежде пират, не раз отстаивавший свое право быть капитаном в смертельных поединках, не встречал человека, превосходившего его крепостью мускулов. Проклятый пуританин словно был выкован из железа! Скопа вложил все свои силы в хватку рук и опору широко расставленных ног.

Соломон Кейн, без труда раскусивший замысел противника, ловким движением пальцев перевернул клинок. Когда Хардрейкер вцепился в занесенную руку пуританина, кинжал смотрел вверх, теперь же Соломон нацелился острием прямо пирату в грудь. Ему оставалось лишь преодолеть сопротивление Скопы, удерживающего его запястье, и вогнать острую сталь прямо в черное сердце. Однако приходилось следить и за кинжалом Хардрейкера, который находился в опасной близости от его живота. Если пират сумеет превозмочь хватку пуританина, его кривой нож легко вспорет живот Кейна.

Противники обливались потом от нечеловеческого напряжения. Их лица превратились в маски, мускулы взбугрились узлами на руках и ногах, на висках набухли жилы. Кольцо зрителей выдавало себя лишь дыханием, в волнении вырывавшимся сквозь зубы.

Какое-то время казалось, что ни тому ни другому не удастся нарушить установившегося равновесия, но постепенно Соломон Кейн начал теснить капитана Хардрейкера. И вот пират начал прогибаться назад, заваливаясь навзничь. Его тонкие губы задергались в нелепой гримасе, только это была не улыбка, а оскал, вызванный судорогами напряженных до пределов возможного мышц. Глаза Скопы полезли из орбит, а побелевшее смуглое лицо приобрело жутковатое сходство с Веселым Роджером...

Невероятная сила Кейна превосходила любое сопротивление, которое могло быть ему оказано. Капитан Хардрейкер медленно заваливался на спину, словно дерево, чьи корни, подмытые водой, мало-помалу вырываются из земли, теряя опору. Он судорожно дышал, в груди его клокотало, флибустьер прикладывал отчаянные усилия, пытаясь хотя бы отвоевать утраченное. Но тщетно! Дюйм за дюймом он уступал Кейну, пока наконец (Холлинстер, до боли сжимавший пистолеты, мог поклясться, что миновали часы) его спина не оказалась плотно прижатой к липкой от пролитого вина и пива дубовой столешнице. Неумолимый Кейн нависал над ним, подобно Немезиде.

Правая рука Джонаса Хардрейкера по-прежнему сжимала кинжал, левая намертво вцепилась в правое запястье Кейна. Но вот Соломон, не ослабляя хватки на руке Скопы, державшей кинжал, начал опускать правую руку. От этого усилия он лишь чаще задышал. Так же медленно, как только что он клонил пирата на стол, Кейн начал опускать к его груди свой клинок. На подгибающейся левой руке пирата, точно натянутые канаты, подергивались перенапряженные мышцы, но самое большее, чего он смог добиться, это на пару секунд замедлить движение руки пуританина. Обернуть же вспять ход этого неумолимого поршня было невозможно! Скопа попытался правой рукой достать Кейна своим кривым кинжалом, но левая рука пуританина, несмотря на заливавшую ее кровь, удерживала негодяя надежнее стального капкана.

Вот уже острие зависло в каком-то дюйме от конвульсивно вздымающейся груди пирата, и блеск стальных глаз Кейна ничем не уступал зловещему блеску его оружия. Еще немного — и нож пронзит сердце злодея, отправив прямиком в преисподнюю. Последним отчаянным усилием Скопа остановил кинжал... Кто мог сказать, что сейчас видели его побелевшие безумные глаза? Они еще были устремлены на смертоносное острие, в котором для капитана Хардрейкера сосредоточился в этот миг весь мир, но уже смотрели в вечность. Остекленевший взор пирата был обращен внутрь себя. Говорят, перед умирающим проходит вся его жизнь.

Что открылось Джонасу Хардрейкеру в эти предсмертные мгновения? Горящие корабли, над которыми жадно смыкаются ненасытные морские пучины?.. Дымное зарево над прибрежными селениями, крики людей, в ужасе мечущихся по улицам, и черные вестники смерти в алых бликах огня, со смехом и богохульствами на устах услаждающие безжалостные лезвия человеческой кровью?.. Может быть, вздыбленный, исхлестанный ветрами океан в синем зареве молний, посылаемых разгневанными небесами?.. И пламя, пламя, пламя... жирный черный дым, стелющийся над руинами... человеческие фигурки, нелепо дергающиеся на нок-рее... и другие, пытающиеся дышать водой, протаскиваемые под килем?.. Или же белое девичье лицо, чьи истерзанные губы пытались произнести слова молитвы?..

На губах Хардрейкера выступила кровавая пена, и он испустил ужасающий вопль. Кейн выиграл еще полдюйма, и его кинжал вошел в грудь пирата. Мэри Гарвин, стоявшая за спиной Джека Холлинстера, отвернулась и, зажмурив глаза, заткнула уши пальцами, чтобы ничего не видеть и не слышать.

Еще живой, капитан Хардрейкер отбросил бесполезное оружие и вцепился в кисть пуританина обеими руками, пытаясь остановить убивающий его клинок. Однако Соломон словно бы и не заметил этого. Корчившийся и извивающийся пират никак не желал сдаваться и принять неизбежный конец. Он до последнего момента продолжал на что-то надеяться, и клинок Соломона Кейна, преодолевая одну за другой доли дюйма, погружался в человеческую плоть, пока не достиг сердца.

Все, кто присутствовал при этом событии, обливались потом и шептали молитвы, и только ледяные глаза пуританина не изменили своего выражения. Он в этот момент видел лишь залитую кровью корабельную палубу, на которой хрупкая юная девушка, еще почти ребенок, тщетно молила о милосердии...