Глава 9

Гименей с Медвежьей Речки

Я стал разворачивать коня, мордой к Бизоньему Хвосту и тут подумал, что, пожалуй, не стоит ехать той дорогой, по которой я уезжал из поселка. Я умудрился так сильно отклониться в сторону, что было бы гораздо ближе взят напрямик через горы по тропе в Тетон Галч, чем пылить по дороге от Явапайи до Бизоньего Хвоста. Так и сделал.

Я не собирался задерживаться в Тетон Галче, поскольку очень уж торопился попасть в Бизоний Хвост к моей Долли, но меня наконец замучила жажда, и я остановился промочить горло в лагере старателей. Это был самый обычный лагерь — один из тех, что вырастают внезапно за одну ночь, как грибы после дождя, и за считанные дни превращаются в поселок.

Так вот. Только я закончил вторую порцию виски в салуне отеля «Желтая собака», как бармен, предварительно прощупав меня взглядом, сказал:

— Вы должно быть, Брекенридж Элкинс с Медвежьей Речки?

Я ответил не сразу, а помолчав немного, подозрительно спросил:

— Откуда вы меня знаете? Я ведь никогда прежде не был в Тетон Галче.

— Просто я слышал, как о вас тут говорили, — ответил бармен, — а уж когда увидел, точно, думаю, — Элкинс, потому как другого такого громилы в округе не сыщешь. Кстати, у меня тут отдыхает ваш дружок из Бизоньего Хвоста — Блинк Уилтшоу. Он недавно хвастал, будто близко с вами знаком. Его комната на втором этаже, четвертая дверь налево от лестницы.

Так, значит, Блинк все-таки возвратился в Тетон? Ну что ж, замечательно!

И я решил, что поднимусь к нему, и мы проведем этот день вместе и, может быть, даже выпьем по маленькой, а он расскажет последние новости Бизоньего Хвоста, в котором я не был уже целую вечность, а точнее — неделю. В городке с такой напряженной жизнью за неделю может произойти очень многое.

Я поднялся по лестнице, отыскал дверь и постучал. В ответ раздался выстрел, и пуля — бам! — пробив дверную доску, отхватила мне кусочек мочки уха. Меня всегда возмущает, когда мишенью становятся мои уши, поэтому я выразил недовольство оглушительным ревом и, не дожидаясь прочих проявлений гостеприимства, ударом ноги опрокинул дверь внутрь комнаты.

В первый момент жилище показалось мне необитаемым. Потом откуда-то из-под моих ног донеслись хлюпающие звуки. Дверь подо мной мягко пружинила: похоже, здешний жилец решил взглянуть на меня в замочную скважину, за что и поплатился.

Я нагнулся, за шиворот извлек, человека из его убежища, поставил на ноги, встряхнул — и предо мной предстал немного сплющенный Блинк Уилтшоу. Ноги у парня подкашивались, глазки — в кучку, лицо — мучного цвета. Он все еще делал слабые попытки стрельнуть из кольта, так что пришлось осторожно отобрать у него игрушку.

— Ты что, парень, совсем сдурел? — строго спросил я его, держа за шкирку и встряхивая так, что только зубы клацали. — Разве Долли не заставила нас пожать друг другу руки? И что ты хотел мне доказать, пытаясь застрелить сквозь дверь отеля?

— Дай сяду, Брек, — ответил он, обретая наконец дар речи. — Я не тебя ждал. Думал, это Гремучий Гаррисон явился за моим золотом.

Я усадил его на стул, а он схватил со стола кувшин с бренди и присосался к горлышку — не оторвешь! Только вот руки у него сильно дрожали, и половина пролилась на грудь.

— Ну? — потребовал я объяснений. — Долго мне еще слушать твое бульканье, черт тебя раздери!

— Извини, Брекенридж, — он отлепил губы от кувшина. — Я столько натерпелся, что не всегда соображаю, что делаю. Видишь мешочки? — и он указал на кровать, где лежали две туго набитые кожаными мешочками седельные сумки. — В них до черта самородков. Я сделал заявку вверх по течению Галча, и с того самого дня, как вернулся из Бизоньего Хвоста, мне все время жутко везло. Только это не принесло мне счастья.

— Как так? — спрашиваю.

— Разве не знаешь, — говорит он, — в горах вокруг Тетона полно бандитов. Они грабят и убивают всякого, кому повезло с золотишком. На дилижанс нападают так часто, что никто уже не решается отправлять с ним свой песочек. Кто намоет золотишка, так нагрузит мулов и ночью, крадучись, смывается отсюда через горы. Я хотел сделать то же прошлой ночью, но у бандитов повсюду в лагере шпионы, и они меня засекли. У них за главаря Гремучий Гаррисон — сущий дьявол! Вот и сижу на своем золоте с револьвером в руке, дрожу и жду, когда банда заявится ко мне в гости. Свихнуться можно!

И он содрогнулся и пробормотал сквозь всхлипывания неясные проклятия, и отхлебнул солидный глоток из кувшина, и взвел курок револьвера, и уселся на стул, дрожа мелкой дрожью, словно увидел привидение, даже два.

Потом вдруг его глаза приняли осмысленное выражение.

— Ты должен мне помочь, Брекенридж, — репьем вцепился он в меня. — Только ты можешь вывезти отсюда золото! Тебя бандиты не знают. А сразу за городом возьмешь по индейской тропе на юг до ущелья Чертов Ветер. Дилижанс из Жеваного Уха на Вапетон проезжает там на закате. Сдашь золото вознице, под расписку, и тот доставит его в банк Вапетона. Гаррисону никогда и в голову не придет останавливать дилижанс после того, как тот минует Чертов Ветер. Бандиты всегда нападают по эту сторону ущелья.

— С какой стати я должен ради тебя рисковать своей шкурой? — Передо мной возникла картина нашей последней встречи — Если у тебя не хватает силенок, самому управиться с золотом, так за каким чертом…

— Дело не только в золоте, Брек, — говорит он. — Видишь ли, я собираюсь жениться и…

— Жениться? — говорю. — Здесь? В Тетон Галче? И девчонку взять в Тетон Галче?

— Да, взять в жены девушку здесь, в Тетон Галче. — Он вздохнул. — Я хотел устроить свадьбу завтра, но в лагере нет ни священника, ни мирового судьи, чтобы нас соединить. Ее дядя, преподобный Рембрандт Броктон, сейчас объезжает округ и сегодня, по пути в Вапетон, должен проезжать ущельем Чертов Ветер. Я надеялся ускользнуть из лагеря, укрыться среди холмов, дождавшись дилижанса по ту сторону ущелья, отправить с ним золото, а сюда вернуться вместе с преподобным Рембрандтом. Но вчера меня предупредили, что шпионы Гаррисона следят за мной, и я испугался. Получается, теперь преподобный Рембрандт проедет дальше, в Вапетон, не подозревая, как он здесь нужен, и одному Богу известно, когда мне еще раз выпадет шанс его отловить.

— Помолчи-ка! — перебил я его и напряг мозги. Я вовсе не хотел, чтобы эта свадьба расстроилась. Ведь чем скорее Блинк женится на ком-нибудь в Тетоне, тем меньше вероятности, что его женой станет Долли Риксби. Итак, решено!

— Блинк, — говорю я ему, торжественно сжимая руку. — Никто никогда не сможет сказать, что кто-то из Элкинсов бросил друга в беде. Я отвезу твое золото к ущелью Чертов Ветер и вернусь с преподобным Рембрандтом!

Услышав эти слова, Блинк повис у меня шее и обильно прослезился.

— Я никогда не забуду этого, Брекенридж — воскликнул он. — Бьюсь об заклад — ты тоже! Моя лошадь и вьючный мул в конюшне за отелем.

— Мне не нужен мул, — говорю я ему. — Капитан Кидд выдержит любую ношу.

А конь мой тем, временем, подкреплялся в загоне. Я подошел к нему и освободил от седельных сумок, значительно больших, чем, они обычно бывают, потому что мне все приходится подгонять по своему размеру. Я сшил свои сумки из трех слоев сыромятной лосиной шкуры, и даже кугуару со всеми его клыками, когтями и хвостом, не выбраться из такой упаковки.

Вокруг загона уже стояла толпа и глазела на Капитана. Но я не удивился — где бы мы ни появлялись, Капитан всегда привлекал к себе повышенно внимание.

Так вот. Снимаю я, значит, сумки, и тут подходит к ограде долговязый парень с выгоревшими на солнце усами и спрашивает:

— Сэр, это ваш конь в загоне?

А я в ответ:

— Ну не твой же!

— Нет, уж больно он похож на жеребца, что увели у меня с ранчо полгода назад, — говорит парень, и вижу — к ограде протискиваются не меньше дюжины мрачного вида личностей. Я выпустил сумки и схватился за кольт, но вовремя сообразил, что если сейчас поднимется пальба, меня, чего доброго, арестуют и я не смогу вовремя привезти преподобного Рембрандта, чтобы обвенчать, наконец, ко всем чертям Блинка Уилтшоу. Я спрятал кольт и любезно так говорю этому ублюдку:

— Если конь ваш, вы наверняка сможете хотя бы вывести его из загона?

— Конечно, смогу! — с угрозой ответил он, — И не только вывести!

— Правильно, Джейк! — брякнул один из его приятелей. — Отстаивай свои права, а мы тебя поддержим.

— Валяйте! — говорю. — Докажите, что конь ваш!

Парень бросил на меня подозрительный взгляд, но все же взял веревку, перелез через ограду и нерешительно направился в центр загона к Капитану Кидду, который задумчиво пережевывал огромный клок сена. Заметив чужака, Капитан вскинул голову, прижал уши и показал ему зубы. Джейк словно ткнулся в невидимую преграду и побледнел.

— Кажется, это все-таки не мой конь, — проговорил он.

— Что же ты остановился? Скорей кидай лассо! — загремел я, положив правую руку на кольт. — По твоим словам выходит, хозяин — ты. А я говорю — конь мой. Значит, один из нас брехун и конокрад, и сейчас мы выясним, кто именно. Живо действуй, пока я не раскрасил тебя в свинцовый горошек!

Джейк посмотрел на меня, перевел взгляд на капитана Кидда и весь стал цвета молодой травы. Какое-то время они с моим кольтом молча смотрели друг на друга, но в моей пушке чувствовалось больше самообладания. Наконец парень обреченно двинулся к Капитану Кидду, пряча веревку за спиной и вытянув вперед свободную руку.

— Тпрр-ру-у, малыш, — голос его дрожал. — Тпр-ру, старина, славный добрый коняшка. О-о-ой! — Он испустил отчаянный вопль, ибо Капитан, клацнув зубами, зажевал солидный кусок его шкуры. Джейк показал коню спину и только наладился дать стрекача, как тот, презрительно отвернувшись, припечатал Джейку копытами пониже спины. Снова раздался душераздирающий вопль, который не утихал, пока Джейк не перелетел за ограду. Прервался он в лошадиной поилке. Потрясая жиденьким кулачком, парень поднялся в корыте, обильно источая воду, кровь и богохульства. Он заревел:

— Проклятый убийца! Ты мне за все заплатишь!

— Не имею привычки разговаривать с конокрадами, — небрежно парировал я, подобрал сумки и важно прошествовал сквозь безмолвную толпу. Дружки Джейка поспешно расступились, а кто не успел вовремя подобрать копыта, поостереглись высказывать претензии вслух.

Я отнес сумки Блинку в номер и, думая его развеселить, рассказал о случае с Джейком. Только Блинк еще пуще разволновался.

— Тот парень — из людей Гаррисона! — вымолвил он непослушными губами. — Джейк хотел отобрать у тебя коня — обычный их прием. Честные граждане не осмеливаются лезть на рожон, и теперь он тебя засек. Что думаешь делать?

— Действовать! Время, реки и Элкинсы не сидят на месте! — И я стал перекладывать мешочки с золотом в свои седельные сумки. — Если этот бледноусый койот нарывается на неприятности, он их получит охапками. За золото не беспокойся — в моих сумках оно в полной безопасности. Считай, что оно уже в дилижансе и катит прямиком к Вапетону. А к полуночи я вернусь вместе с преподобным Рембрандтом, и он соединит тебя со своей племянницей.

— Ради Бога, не ори так! — взмолился Блинк. — Лагерь напичкан шпионами. Что, если кто-нибудь сейчас нас подслушивает?

— Я и так говорю шепотом, — раздраженно ответил я.

— Ну да, этот бычий рев, может, и сойдет за шепот где-нибудь в горах у Медвежьей Речки, — он нервно вытер рукавом пот со лба, — но, бьюсь об заклад, его слышали и на окраине поселка.

У меня всегда вызывает жалость вид перепуганного насмерть мужчины. Мы пожали друг другу руки, и он, словно простой водой, принялся усердно гасить свои страхи виски, а я, перекинув сумки через плечо, спустился в салун.

Когда я проходил мимо бармена, тот сделал мне знак и, перегнувшись через стойку, зашептал:

— Берегись Джейка Роумэна! Он зашел минуту назад, и убрался как раз перед тобой. Похоже, снова ищет неприятностей на свою голову: никогда, говорит, не забудет, что сотворил с ним твой конь.

— Да уж конечно, — согласился я. — Будет вспоминать всякий раз, как захочет сесть. А сесть этому бандиту когда-нибудь придется!

Вышел я из салуна, а вокруг загона уже с полсотни зевак. Я невозмутимо направился прямо к Капитану, по-прежнему как ни в чем не бывало жевавшему свое сено. Один из парней увидел меня, да как завопит:

— Смотрите, парни, а вот и сам великан пожаловал. Сейчас будет седлать своего людоеда. Эй, Билл! Кликни ребят из салуна!

Тут из всех салунов повалил народ. Загон окружили плотным кольцом, и я слышу — в толпе уже делают ставки: удастся мне накинуть седло на Капитана Кидда, или он выкинет меня из загона, как давеча Джейка. Старатели, должно быть, подобрались все чокнутые — могли бы, сообразить, что уж своего-то коня я всяко оседлаю.

Так вот. Оседлал я Капитана Кидда, привязал сумки и взобрался, ему на спину. Ой попрыгал немного — обычная манера, когда я его седлаю, но все в рамках приличий. Только старатели при этом вопили ни хуже шайки индейцев.

Тут Капитан случайно задел копытом за ограду и повалил её от столба до столба вместе с дюжиной зрителей на верхней перекладине, а те орали, так, будто и вправду что-то случилось. Надо вам сказать, мы с Капитаном, не пользуемся воротами. Мы предпочитаем по возможности сокращать расстояния и потому преодолеваем препятствия в прыжке. Но старатели — народ слабосильный.

Выезжая из лагеря, я видел, как толпа несла упавших к поилкам и макала их в воду, чтобы привести в чувство, — опять Капитан не удержался и кое-кого потоптал походя.

Мы выехали из Тетон Галча на юг по ложбине между холмами. Очень скоро перед нами встал сумрачный лес с огромными деревьями. Там я без особого труда отыскал старую индейскую тропу, о которой мне говорил Блинк. Судя по всему, ею пользовались крайне редко: на всем пути так никого и не встретил.

Я предполагал попасть к ущелью Чертов Ветер, по крайней мере за час до заката, чтобы действовать наверняка — ведь Блинк говорил, что дилижанс проезжает ущелье на закате.

«Скорее всего, — рассуждал я, — преподобного Рембрандта тоже придется грузить на Капитана, но мой конь вывезет и двоих, да еще обставит при этом любого скакуна в Неваде. А значит, я вернусь в Тетон около полуночи или чуть позже».

Отмахав несколько миль, я выехал к долину Апачей — узкому ущелью, по дну которого, зажатая между крутых скалистых берегов, ревела, и пенилась буйная река. Стара тропа обрывалась у края, где ширина каньона едва достигала семидесяти футов. Кто-то подрубил огромную сосну, и та, упав над ущельем, образовала пешеходный мостик, по которому можно было переправиться на ту сторону. Много лет назад по этим местам прокатилась золотая лихорадка, и у каньона Апачей вырос большой лагерь. Только теперь здесь веял ветер запустения, и вокруг не было ни единой живой души.

Я свернул на восток и, проехав с полмили по краю обрыва, набрел на старую, почти совсем заросшую дорогу. Через лощину она спускалась к мосту на дне каньона, построенному еще во времена золотой лихорадки. Большинство бревен унесло в половодье, но оставшихся вполне хватило, чтобы, перевести по ним лошадь. Так и сделал. После этого по другой лощине мы выехали наверх.

Не успел одолеть и трехсот ярдов, как услышал за своей спиной чей-то окрик. Я обернулся на голос с кольтами наготове. Из зарослей кустарника показался высокого роста джентльмен в длиннополой сутане и шляпе с широкими полями.

— Кто вы такой, черт побери, и не много ли себе позволяете, обращаясь ко мне на «эй»? — изысканно обратился я к джентльмену, не опуская кольтов. Вежливость — фамильная черта Элкинсов.

— Меня зовут преподобный Рембрандт Броктон, добрый человек, — смиренным тоном ответил тот. — Я направляюсь в Тетон Галч, чтобы связать узами священного брака свою племянницу и молодого старателя.

— Препо… Да ну! А почему пешком?

— Я сошел, с дилижанса у ущелья Черт… Чер… Черный Ветер, — отвечает он. — Случилось так, что несколько очень добропорядочных ковбоев ждали там сегодня дилижанс, вот они и предложили проводить меня в Тетон и дали лошадь.

— А откуда вы узнали, что ваша племянница намерена заарканить пария? — спрашиваю тогда.

— Так мне об этом сообщили те же ковбои.

— И куда же они подевались?

— Лошадь подо мной захромала, вот они и оставили меня здесь. А сами отправились на ближайшее ранчо нанять другую.

— Что-то я сильно сомневаюсь, чтобы здесь поблизости оказалось ранчо, — пробормотал я, — Похоже, у них в башках не густо мозгов, что оставили вас одного в незнакомой местности.

— Вы намекаете на возможную опасность? — спрашивает он, и глаза его слабо сверкнули.

— Эти горы кишат бандитами, которые за паршивый доллар перережут глотку и священнику, — пытался я прояснить ему обстановку. И тут вдруг меня осенило.

— Послушайте-ка, — говорю, — так ведь дилижанс не должен был проезжать ущельем раньше заката!

— Все верно, — говорит он, — но почему-то изменили расписание.

— А, будь оно… — не выдержал я. — У меня седельные сумки лопаются от золота, и я рассчитывал на этот дилижанс. А теперь выходит, придется везти его обратно в Тетон? Ну да ладно, отправлю с утренним дилижансом. Преподобный Рембрандт, я — Брекенридж Элкинс с Медвежьей Речки. Я приехал, чтобы встретить вас и проводить в Тетон Галч, где вы сможете повязать свою племянницу и Блинка Уилтшоу узами священного брака. Поторопимся. Садитесь впереди меня.

— Но как же… я ведь должен дождаться моих друзей-ковбоев, — елейным голосом возразил он. — Да вон они едут! — и он ткнул пальцем на восток. Я посмотрел в указанном направлении и увидел приближающуюся группу всадников человек в пятнадцать. За одним из них бежала в поводу лошадь без седла.

— О-о, мои добрые друзья! — просиял преподобный Рембрандт. — Они все-таки достали мне лошадь, как обещали!

Тут он вытащил из кустов седло и говорит:

— Вы не поможете мне приладить седло? А я с большим удовольствием подержу пока ваше ружье.

Но только протянул ему винчестер, как пуля взбила фонтанчик пыли под копытом Капитана. Я круто обернулся. Из лесной чащи на опушку, за сотню ярдов к югу, выехал человек с винчестером у плеча. Я сразу узнал его. Не будь у поселенцев с Медвежьей Речки ястребиных глаз, мужчина среди нас уже давно повывелись бы. Это был Джейк Роумэн!

Наши винчестеры выстрелили одновременно. Его пуля прожужжала у моего уха, а моя вышибла его из седла.

— Ковбои — держи карман! Это ж бандиты Гаррисона! Не бойтесь, преподобный, я спасу вас!

Я подхватил его одной рукой, всадил шпоры в бока Капитана Кидд, и тот рванул так, словно ему под хвост плеснули кипятка. Бандиты с дикими воплями кинулись в погоню. Вообще-то я не имею привычки удирать, но тогда очень уж переволновался за преподобного Рембрандта: ведь если дело дойдет до ближнего боя, и — не дай Бог! — Его преподобие нашпигуют свинцом, то Блинк не сможет завтра жениться на его племяннице, чего доброго, плюнет на свою затею и улизнет в Бизоний Хвост обхаживать Долли Риксби.

Я правил к каньону, чтобы занять оборону в лощине, а бандиты готовы были запалить лошадей, но доскакать до поворота тропы раньше меня и отрезать нас от каньона. Капитан Кидд под двойной ношей до того прогнулся, что брюхом почти стлался по земле. Перекинутому через седло преподобному Рембрандту тоже приходилось несладко: руки и ноги его болтались в воздухе а один раз, когда он особенно лихо подпрыгнул и ткнулся животом в седельную луку, я услышал такое, чего никак не ожидал услышать от служителя Господа. Затрещали выстрелы, засвистели пули, и его преподобие, задрав голову, пронзительно завопил:

— Прекратите эту… пальбу, вы!.. Вы ж меня пристрелите!!!

Я подумал, что с его стороны было довольно эгоистично не упомянуть о своем спасителе, но все равно заметил:

— Ваше преподобие, этих скунсов увещевать мало толку — у них нет почтения даже к сану священника.

Но, как ни странно, стрельба прекратилась — вот что значит слово Божие! — хотя вопли и крепость ругательств усилились. К этому времени уже стало ясно, что негодяям все-таки удалось отрезать нас от переправы, поэтому я свернул на старую индийскую тропу и погнал Капитана Кидда прямо к краю каньона, пытаясь выжать из него все, что только можно. Кусты цеплялись за стремена, хлестали по лицу преподобного Рембрандта и по моим ногам. Бандиты что-то закричали и стали сдерживать коней, но Капитан с каждым прыжком наращивал скорость, и впереди уже замаячил край пропасти.

— Придержи коня, вислоухий шакал! Оборвемся! — заорал преподобный.

— Расслабьтесь, Ваше преподобие, — попытался я его приободрить. — Сейчас по мостику поскачем.

— Боже! Прими мою грешную душу! — услышал я прерывистый всхлип, и, вцепившись в стремя обеими руками, он закрыл глаза.

Капитан ступил на бревно, и, казалось, воздух разорвали трубы Судного дня!

Я сильно сомневаюсь, чтобы на свете нашелся другой такой конь, который, смог бы под двойной ношей проскакать по одному единственному бревну, перекинутому над бездной глубиной, в сто пятьдесят футов. Но Капитану Кидду на все было глубоко наплевать, за исключением меня, конечно. Он даже не сбавил скорость, а помчался по бревну, как по укатанной, дороге. Из-под копыт брызнули кора и щепки. Оступись, конь хоть на дюйм, нам всем была бы крышка. Но он не оступился, и не успели мы перевести дыхание, как очутились на той стороне каньона.

— Можно открыть глаза, преподобный Рембрандт, — мягко сказал я, но ничего не услышал в ответ — Его преподобие висел в обмороке. Я слегка потряс его, чтобы пробудить от спячки. На щеках выступил румянец, глаза приоткрылись, и тут же с диким воплем он вцепился мне в ногу! Должно быть он думал, что мы все еще мчимся по бревну. Я попытался разжать его пальцы, но тут Капитан, улучив момент, выбрал дуб с низко нависшим суком и решил, что не худо бы под ним проехаться, да порезвей — одна из излюбленных его шуточек. Как видите, с чувством юмора у моего коня все в порядке.

Я глянул вверх как раз вовремя, чтобы заметить приближающуюся опасность, но слишком поздно, чтобы избежать ее. Толщиной ветка была с оглоблю и врезалась мне прямо в грудь. Раздался треск — лопнули подпруги. Обе враз.

Капитан Кидд вылетел из-под седла, а прочее — я, преподобный Рембрандт и седло общей кучей шлепнулось на землю. Я сразу вскочил на ноги, но преподобный Рембрандт остался лежать, и до меня донеслось только «Ва-ва-ва…», словно остатки виски по капле вытекали из пустого кувшина. И тут я увидел, что проклятые бандиты слезают с лошадей и с винчестерами в руках один за другим лезут на пешеходный мостик.

Я не стал убивать время на то, чтобы перещелкивать их по одному, а сразу кинулся к бревну. Эти идиоты схватились за ружья, но их положение было слишком шатким, прицелиться толком они не могли, и их стрельба производила самое жалкое впечатление: я получил лишь пулю в ногу да несколько царапин — сущие пустяки.

Я присел на корточки, обхватил конец ствола и привстал с ним. Негодяи дико завопили и кеглями повалились на ствол. Они выронили винчестеры и всеми своими руками что было сил вцепились в дерево. Я встряхнул бревно пару раз, и некоторые попадали, как с веток падают гнилые яблоки. Потом подтащил край моста к обрыву и спихнул вниз. Огромное бревно с грохотом обрушилось в каньон, а десяток людей, все еще отчаянно цеплявшихся за него, оглашали в полете окрестности леденящим кровь воем.

Подняв водяной столб, бревно скрылось из виду. Последнее, что я видел, — это барахтающийся клубок из рук, голов и ног, все дальше относимый стремительным течением.

Тут я вспомнил о преподобном Рембрандте и помчался к месту нашего падения. Но он уже очухался и мог стоять на ногах. Его лицо было бледнее полотна, глаза широко раскрыты, ноги в коленках дрожали, но, ухватившись за седельные сумки, Его преподобие из последних силенок пытался оттащить их в густые заросли, бормоча под нос что-то невразумительное. Должно быть, от потрясения у преподобного бедолаги крыша поехала.

— Все в порядке, преподобный, — успокоил я его. — Как говорят французы, бандиты отправились купаться. Золото Блинка спасено.

— А-а! — говорит на это преподобный Рембрандт и вытаскивает из-под сутаны два длинноствольных кольта, так что не сгреби я его в охапку, он непременно открыл бы пальбу. Я осторожно покатал его по земле, а после говорю:

— Придите в себя, преподобный! Я не бандит. Я Брекенридж Элкинс, ваш друг, помните?

А он в ответ прорычал, что сожрет мое сердце даже без перца и соли, сомкнул челюсти на моем правом ухе и принялся его отгрызать, в то же время пальцами подбираясь к глазам и пребольно лягаясь ногами. Я понял, что от страха Его преподобие совсем тронулся, а тут еще это падение, и с сожалением так ему говорю:

— Послушайте, преподобный, мне будет больно это сделать, я понимаю, это гораздо хуже, чем неприятности с ногой или даже с ухом, но мы больше не можем транжирить время по мелочам — Блинк весь горит желанием обвенчаться. — И со вздохом сожаления опустил ему на голову рукоять своего шестизарядного. Он упал, несколько раз дернулся и затих.

— Бедный преподобный Рембрандт, — я снова грустно вздохнул. — Надеюсь все-таки удар не перетряхнул ваши мозги набекрень, и вы не забыли обряда бракосочетания.

Чтобы избежать возни на случай, если он вновь очнется, я связал руки и ноги проповедника кусками лассо, а заодно осмотрел его арсенал, который никак не сочетался с внешним обликом Его преподобия. Судите сами: оба кольта со взведенными курками и зарубками на каждой рукоятке — на одном три, а на другом четыре, кривой нож, спрятанный за голенищем, да вдобавок колода крапленых карт и пара хитрые кубиков со свинцовой начинкой для игры в кости.

Но его привычки меня не касались.

Только покончил с осмотром, как глядь — явился Капитан Кидд. Ему, видно, не терпелось узнать, расшибся я насмерть или, только покалечился на всю жизнь. Чтобы показать, что мне также не чуждо чувство юмора, я хорошенько пнул его в брюхо, а когда он разогнулся и снова задышал, накинул на спину седло. Я связал подпруги остатками лассо, перекинул преподобного Рембрандта через седло, устроился сам, и мы отправились в Тетон Галч.