Но моя воля подхватила Грома, словно вихрь, и он пошел со мной. Мы выбрались из Долины Потрескавшихся Камней, пересекли хребет и углубились в джунгли, держа направление строго на юг. Это был долгий и трудный путь, но Гром в конце концов вывел меня к краю обширной болотистой низины. Ее целиком покрывал губчатый ил, в котором по щиколотки вязли наши ноги, из-под слоя гниющей растительности при каждом шаге брызгали вверх струйки теплой грязи. Гром сказал, что именно здесь время от времени появляется Сатха, великий змей.

Возблагодарите судьбу, что вам никогда не доведется встретиться с Сатхой. Никого, подобного ему, в наше время на Земле не осталось. Как плотоядные динозавры, как саблезубы, он был реликтом давно минувших эпох — еще более суровых и жестоких, чем последующие. Во времена Бронзового Века, однако, эти ужасные, покрытые прочнейшей чешуей первозмеи еще жили, хотя было их уже очень и очень мало. Каждая из них настолько же превосходила самого большого из современных питонов, насколько те превосходят дождевых червей. Из их клыков сочился яд, в тысячу раз более опасный, чем яд королевской кобры.

Сатха был воплощением и средоточием первобытного зла для всего живого на Земле. Легенды о нем навсегда вписаны в анналы демонологии. Именно он, прародитель змей, известен в мифологии стигийцев, а затем египтян, под именем Сета, для семитов Сатха был Левиафаном, а христиане нарекли его Искусителем или Сатаной. Он был ползучей смертью, настолько неумолимой, неотвратимой и ужасной, чтобы удостоиться обожествления.

Я несколько раз издалека наблюдал за тем, как, величаво извиваясь, его гигантское тело прокладывает путь сквозь густые джунгли, как он атакует очередную жертву. Могу лично засвидетельствовать, что огромный слон пал мертвым от одного-единственного его укуса. Но я никогда не охотился на Сатху. Я — Ньёрд! — не побоявшийся сразиться с саблезубом, раньше никогда не решался становиться на его пути.

Теперь же я искал встречи с ним, искал в одиночку. Даже те горячие дружеские чувства, которые питал ко мне Гром, не смогли заставить его пойти со мной дальше. Однако перед расставанием он посоветовал мне вымазать грязью лицо и спеть песню смерти. Я пропустил его слова мимо ушей.

Среди вековых деревьев я нашел нечто похожее на звериную тропу и поставил на ней западню. Прежде всего я выбрал огромное дерево с толстым и тяжелым стволом, но мягкой волокнистой древесиной. Затем, обливаясь потом, я подрубил его мечом у самых корней и свалил так, что его верхушка улеглась на крону дерева поменьше, росшего по другую сторону тропы. Затем я обрубил нижние ветви лесного гиганта, вытесал тонкий прочный кол и острием его подпер верхушку колосса. Когда я срубил дерево-опору, тяжеленный ствол глубоко вдавил кол в землю, но я знал, что стоит мне посильнее потянуть за длинную и толстую лиану, заранее привязанную к нему, ловушка сработает.

Затем я решительно углубился в полумрак джунглей, куда почти не проникал свет солнца. Вдруг удушливый, отвратительный смрад рептилии ударил мне в ноздри, и над деревьями появилась, гипнотически покачиваясь из стороны в сторону, кошмарная голова Сатхи. Раздвоенный язык высовывался и прятался, огромные желтые глаза равнодушно вглядывались в меня. В узких зрачках светилась зловещая мудрость того неведомого мрачного мира, в котором не было места людям. Я отшатнулся и побежал.

Страха во мне не было, лишь какой-то странный холодок в области позвоночника и та удивительная ясность рассудка, при которой мир сбрасывает с себя покров тайны. Сатха, извиваясь, следовал за мной. Его стофутовое тело желто-зелеными волнами перекатывалось через гниющие поваленные стволы в абсолютной гипнотической тишине. Клиновидная голова первозмея по размерам превосходила кабанью, толщина же туловища была в рост человека, чешуя переливалась тысячами цветов и оттенков. Я был для него такой же легкой добычей, как мышь для питона, но таких клыков, как у меня, не имела ни одна мышь на свете.

Я бежал быстро, прекрасно понимая, что от молниеносного выпада треугольной головы уйти не смогу. Сатху нельзя было подпускать близко. Я мчался по тропе, прислушиваясь к похожему на шелест травы под ветром шуршанию неумолимо нагоняющего меня гибкого тела.

Нас разделяло уже не более дюжины футов, когда я пробежал под западней. Обернувшись, я обнаружил, что под деревом уже скользит длинное блестящее тело. Схватившись обеими руками за лиану, я напряг мышцы и отчаянно рванул ее на себя — второй попытки быть уже не могло. Огромное бревно с грохотом обрушилось на чешуйчатое тело Сатхи примерно в шести футах за его головой. Я надеялся, что такой удар перешибет ему позвоночник, но не думаю, что это в действительности произошло. Гигантский змей извивался и крутился, могучий хвост ломал толстенные деревья, словно сухие прутики. Когда древесный ствол рухнул на змея, его огромная голова мгновенно повернулась и стремительно атаковала нового врага. Мощные клыки вспороли кору, словно лезвия кинжалов.

Однако Сатха тут же понял, что сражается с неодушевленным противником, и снова повернул голову ко мне. Я стоял в безопасном отдалении. Исполинская рептилия выгнула покрытую чешуей шею и разинула пасть, обнажая полуторафутовой длины клыки. Яд, стекавший с них, способен был проесть насквозь даже камень.

Думаю, если бы не обломившийся здоровенный сук, пронзивший ему бок и пришпиливший Сатху к земле подобно гарпуну, гадина сумела бы выбраться из-под дерева. Ее шипение заглушало шум, поднятый обитателями джунглей, сразу же почувстовавшими падение владыки. Глаза змея, полные запредельной мудрости, вглядывались в меня с такой ненавистью, что у меня подкосились ноги. О да, он отлично знал, что это я поймал его. Я подошел настолько близко, насколько мне хватило отваги, тщательно прицелился и изо всех сил метнул свое тяжелое копье, целясь в точку сразу же за головой. Тяжелое древко пронзило тело змея насквозь и железное острие глубоко увязло в дереве. Я сильно рисковал: Сатхе далеко было до смерти, и я знал, что ему хватит мгновения, чтобы вырвать копье и освободиться, но этого мгновения у него уже не оказалось. Я подскочил вплотную, размахнулся и ударил изо всей силы мечом, перерубая ему глотку, а затем несколькими могучими ударами срубил напрочь его клыкастую голову.

Дерганья и рывки пойманного Сатхи были ничем в сравнении с конвульсиями бившегося в агонии обезглавленного тела. Я оттащил подальше свой омерзительный трофей и, убедившись, что устроился вне досягаемости для смертоносных ударов могучего хвоста, принялся за дело. Сам Нобель — изобретатель динамита, не работал с большей осторожностью, чем я тогда — малейшая ошибка грозила мгновенной смертью. Я вскрыл мешочки с ядом и погрузил в них наконечники своих стрел. Я тщательно следил за тем, чтобы только бронзовые острия имели контакт с этой страшной жидкостью, деревянные древки стрел этот фантастической силой яд обратил бы в труху в считанные секунды.

Тут из-за деревьев осторожно выглянул Гром — любопытство и страх за меня не дали ему усидеть в кустах, где я его оставил. Глаза и рот пикта широко раскрылись, когда он увидел голову Сатхи.

Несколько долгих часов вымачивались металлические острия в яде, пока не покрылись смертоносным зеленоватым налетом. Благородную бронзу сплошь испещряли мелкие черные точки — следы травления металла ядом. Затем, хотя ночь уже пала на джунгли и вокруг слышались порыкивания охотившихся хищников, мы с Громом при свете луны пустились в обратный путь и на рассвете добрались до скал, нависавших над Долиной Потрескавшихся Камней.

Перед тем, как спуститься в долину, я переломил свое копье и вознес молитвы Йомиру, в чертоги которого собирался. Затем я покрыл лицо и руки ритуальными узорами, как это принято у эсиров, отправляющихся на верную смерть. Утренний ветер развевал мою светлую гриву, когда я, обратив лик к восходящему над горным кряжем солнцу, пел свою песню смерти. Наконец, проверив лук, я направился вниз.

Гром не решился последовать за мной. Он упал лицом вниз на камни и завыл словно раненый пес.

Я прошел мимо озера, оставив в стороне тлеющие еще угли погребального костра и углубился в рощу. Между деревьев высились колонны — скособоченные, бесформенные, невероятно древние. Деревья росли густо — свет самого солнца, казалось, мерк, запутавшись в раскидистых кронах. В зеленоватом полумраке передо мной вырастали очертания полурассыпавшихся циклопических стен огромного строения. У их подножия валялись в пыли груды осыпавшейся штукатурки и цельные скальные блоки.

Примерно в шести сотнях ярдов от храма на краю прилегающей к нему большой поляны возвышалась одиночная колонна высотой в семьдесят или восемьдесят футов. Время и непогода изрядно потрудились над нею, так что теперь любой ребенок из моего племени без труда вскарабкался бы на самый ее верх. Увидев эту колонну, я изменил первоначальный план.

Подойдя ближе, я, задрав голову, внимательно оглядел стены, на которых чудом держался купол крыши. Он был настолько дыряв, что напоминал скорей поросший мхом остов некоего сказочного животного. Быть может, некогда эти стены украшали какие-то знаки или иероглифы, но даже если это было так, их давно уже стерло время. Вход в храм стерегли гигантские колонны, а сам он был настолько широк, что через него свободно прошел бы десяток слонов, двигаясь бок о бок. Гигантский внутренний зал также заполняли ряды колонн, сохранившихся несколько лучше наружных. Каждую из них венчал плоский пьедестал. Подсознание тут же нарисовало туманные образы отвратительных существ, восседавших на этих пьедесталах, верша неведомые обряды, в те необозримые времена, когда сама вселенная была юной.

Алтаря не было. Только зияющее отверстие в каменном полу, вокруг которого стояли омерзительные статуи совершенно чуждых человеческому глазу пропорций. Я выворачивал из многочисленных каменных куч куски побольше и, один за другим, отправлял их в разверстый зев колодца. Я слышал, как они ударялись о стенки колодца, но так и не дождался грохота, свидетельствовавшего о том, что обломки, наконец, достигли дна. Камень за камнем проваливался в колодец, и каждый из них я сопровождал проклятием. Но вот, наконец, я смог различить звук, который не был отголоском падения камней. Из колодца поплыли чарующие звуки. Я заглянул в него: внизу, где-то глубоко во тьме, кипели какие-то смутные бесформенные тени.

По мере того как музыка становилась громче, я медленно отступал назад. Пройдя под аркой, я вышел наружу и остановился. Послышался скрежет и хруст камней, и секундой позже из-за колонны выскочило, приплясывая, какое-то существо. Отдаленно напоминавшее человеческое тело адского флейтиста было целиком покрыто густой шевелящейся порослью тонких волосков. Если и были у него уши, нос и рот, я их не заметил. Лишь пара светящихся багровых глаз таращилась на меня исподлобья. Это существо держало в по-паучьи искривленных тонких руках странные флейты, неведомым мне образом извлекая из них демонические аккорды. Приплясывая и подпрыгивая, оно приближалось ко мне.

Я осторожно извлек стрелу из своего колчана, натянул тетиву и послал свою вестницу смерти прямо в грудь плясуну. Тот рухнул бесформенной кучей, но музыка, к моему удивлению, звучала по-прежнему, хотя флейты выпали из казавшихся бескостными пальцев. Я подбежал к колонне и, не оглядываясь, вскарабкался по ней вверх. Добравшись до плоской площадки, я глянул вниз и чуть не свалился от ужаса и неожиданности.

Из храма выползал его невероятный страж. Я был готов к встрече с неведомым чудовищем, пусть даже более злобным и свирепым, чем Сатха, но то, что я увидел, выходило за пределы человеческого восприятия, казалось воплощением ночного кошмара. Я не знаю, из каких глубин преисподней его вызвали тысячелетия назад и какая злая воля его породила; не могу даже сказать, что оно было животным в точном значении этого слова. Ни в одном из земных языков нет слова, которое могло бы послужить ему названием, и я, за неимением лучшего термина, буду называть его Червем. Могу лишь сказать, что древний демон, действительно, больше походил на червяка, чем на змею, на осьминога или на динозавра.

Сказать, что это проклятое чудовище было огромным — значило бы не сказать ничего. Рядом с ним мамонт показался бы карликом. Оно было белесым и слизисто-студенистым и, подобно червяку, волочило по земле свое бесформенное тело. Ужас Долины Потрескавшихся Камней имел широкие плоские щупальца и какие-то длинные мясистые выросты, назначение которых осталось для меня тайной. Был у него и длинный хобот, который сворачивался и разворачивался, подобно слоновьему. Несколько дюжин глаз, расположенных по кругу вокруг хобота, складывались из многих тысяч фасеток, переливавшихся яркими красками и постоянно изменявших цвет и оттенок. Я угадывал скрытый за ними могучий ум — не людской, не звериный, но рожденный во мраке демонический разум. Именно отзвук мыслей подобных созданий, мятущихся в черной бездне за границами нашей вселенной, заставляет нас просыпаться по ночам в холодном поту от собственного крика.

Я дрожал от страха, но оттянул тетиву до предела и выпустил в него стрелу. Чудовище наползало на меня, словно живая гора, подминая под себя кусты и мелкие деревья. Я слал, не целясь, стрелу за стрелой, благо промахнуться в столь гигантскую цель было невозможно. Стрелы вместе с оперением исчезали в трясущемся теле и каждая из них несла дозу яда, достаточную, чтобы убить стадо буйволов. Но чудовище, похоже, ни в малейшей степени не беспокоили ни мои стрелы, ни смертельный для всех иных существ яд. Оно даже не сбавило ход. И все это время в воздухе плыла сводящая с ума сладкая мелодия, лившаяся из валявшихся на земле флейт. Моя вера в удачное завершение моего предприятия таяла — даже яд Сатхи оказался бессильным против этого адского творения. Последнюю стрелу я послал в эту бледную, трясущуюся массу почти вертикально вниз — так близко подполз он к моему убежищу.

И вдруг я увидел, что цвет тела чудовища начал меняться. По горе студенистой плоти пробежала волна жуткой синевы, и подземная тварь забилась в конвульсиях, от которых земля содрогнулась. Червь обрушился на нижнюю часть предоставившей мне убежище колонны, превращая ее в щебень. Но прежде чем это произошло, я изо всех сил оттолкнулся ногами и прыгнул вперед, старясь приземлиться на спину чудовища.

Губчатая масса спружинила под моими ногами. Я поднял меч обеими руками и по крестовину вбил его в податливое тело и тут же вытащил. Из ужасного, длиной в ярд, разреза извергся фонтан зеленой слизи. Секундой позже удар исполинского щупальца смахнул меня со спины колосса как козявку и подбросил на три сотни футов вверх. Я, подобно смятому ветром листу, рухнул на кроны деревьев.

Этот удар переломал половину моих костей, а падение — вторую. Я не смог пошевелить ни рукой, ни ногой, когда инстинктивно попытался схватить меч и продолжить сражение. Что можно сделать с перебитым позвоночником и сломанным основанием черепа? Я не мог даже повернуть глаза. Но я увидел тварь, и вдруг отчетливо осознал, что, несмотря ни на что, победа осталась на моей стороне. Гигантское тело извивалось и выгибалось, щупальца бешено взбивали воздух, хобот гигантским хлыстом обрушивался на камни, превращая их в пыль. Тошнотворный белесый цвет Червя сменился бледной трупной зеленью. Бестия неуклюже развернулась и поползла назад к храму, поминутно останавливаясь и рыская из стороны в сторону, словно корабль в бушующем море. Деревья трещали и ломались, когда она обрушивалась на них всей массой своего тела.

Я рыдал от бешенства, ибо не мог схватить свой меч и погибнуть с честью, утолив в сражении пылавшую в моей душе ярость. Но бога-червя уже коснулось крыло куда более сильного бога — бога смерти, и мой меч едва ли ускорил бы ее приход. Дьявольские флейты все еще исторгали из себя свою демоническую мелодию, песню смерти для чудовища.

Я видел, как монстр оплел щупальцами тело своего мертвого раба. Оно на секунду повисло воздетое в воздух, затем чудовище ударило им о стену храма с такой силой, что от мохнатого музыканта кроме кровавого пятна ничего не осталось. Лишь после этого флейты, извергнув из своего нутра финальный аккорд, умолкли навсегда.

Червь, судорожно подергиваясь, дополз до края колодца. Тут его снова охватила волна изменений, сути которых я не смогу описать. Даже сейчас, когда пытаюсь обдумать это спокойно, я лишь смутно улавливаю краешком сознания метафизический смысл тех сверхъестественных кощунственных трансформаций, которые пережила сама первооснова материи, ее форма. Монстр втянулся в колодец и растворился в кромешной тьме, из которой появился, и я знал уже, что он мертв. В то же мгновение, когда тело чудовища исчезло в колодце, стены храма завибрировали, колонны выгнулись вовнутрь и лопнули с оглушительным треском, свод с грохотом обрушился вниз. Некоторое время в воздухе висела сплошная завеса пыли, деревья вокруг качались и шумели листвой, словно под ударами бури, затем все стихло. Сквозь павшую на меня кровавую пелену я увидел, что там, где прежде стоял храм, теперь возвышалась гора бесформенных каменных обломков. Все колонны в долине рухнули, превратившись в груды камней.

Воцарившуюся тишину нарушил горестный голос Грома, затянувшего песню скорби над моим телом. Я глазами попросил его вложить меч в мою руку. Этот человек понял меня и, сделав это, наклонился ко мне, чтобы выслушать то, что я хотел ему сказать, ибо отпущенный мне Йомиром срок подходил к концу.

— Пусть люди помнят, — удалось вымолвить мне. — Пусть весть о том, что здесь случилось, летит из деревни в деревню, из клана в клан, от племени к племени. Положите меня с луком и мечом в руках здесь, на этом самом месте, и насыпьте надо мной курган. Если дух поверженного мною божества вернется из бездны, мой дух всегда будет готов принять бой.

Гром стонал и бил себя кулаками в грудь, когда смерть, наконец настигнув меня в Долине Ужаса, смежила мне веки.