Хорошо! А вот кусты! Над кустами, многие из которых увенчаны зрелыми ананасами, порхают разноцветные, сверкающие в лучах тропического солнца бабочки, так и мелькающие между мохнатыми стволами финиковых пальм… бабочки… Финиковые пальмы… Коптин заметил, что изо рта его идет пар — было ниже двадцати градусов, потому что снег скрипел под ногами, уже несущими к его калитке…

Последняя попытка. Реальность: лес, еловый лес, глубокие сугробы. О-о, нет! В такой сугроб конь провалится по уши, в такой сугроб и нарк за дозу не полезет срать!

Коптин рассмеялся и услышал в ответ радостный девичий смех.

«Инструкция», вновь всплывшая в мозгу, вдруг вспыхнула, рассыпая искры, как бенгальский огонь, мгновенно превратилась в порошок, бесследно исчезнувший на фоне темно-синего вечернего неба.

Но тут же пропали и небо, и лес, и сам он: они бросились друг к другу, влекомые неясно чем.

Майор Горбунов, стоявший возле лошадей, с легкой грустью наблюдал эту на редкость щемящую сцену.

Поцелуй был долгим и жарким.

— Я буду помнить тебя всю жизнь! — сказала Лада Мелентьевна Коптину, совершенно не обращая внимания на майора Горбунова, стоящего в тридцати шагах от них и слышащего каждый вздох.

В глубине княжьего двора вдруг басом гавкнула собака, проснувшись, видно, и почуяв чужого. Ее поддержали другие собаки.

— Буду помнить всю жизнь! — повторила княжна и, быстро отступив от Коптина, не глядя уже на него, закрыла калитку.

Коптин, повернувшись, как автомат, двинулся назад, к лошадям, глядя себе под ноги…

Майор Горбунов собрался вскочить на коня и вдруг покачнулся так, что упал бы, не ухватись он за луку седла: он не мог оторвать левую ногу от земли и вставить ее в стремя… Почему? Ему чего-то недоставало.

Он начал лихорадочно соображать…

Коптин, уже сидевший на своем коне, вопросительно глянул в его сторону:

— Ну, что ты там застрял?

— Сергей… — хрипло сказал Горбунов. — У меня ноги нет…

— Как — нет ноги?

— Нет правой ноги.

— Шутишь?

— Слезь, посмотри.

Коптин, соскочив с коня, подошел к Горбунову.

— Правда… А что произошло?

— Когда вы поцеловались и она сказала тебе: «Буду помнить тебя всю жизнь», у меня зачесалась нога… Но не сильно. Я не стал чесать… — Горбунов рассказывал как-то обиженно-обстоятельно, еще не осознавая ужас случившегося. — Ну вот. А потом стал ногу левую в стремя вставлять и понял вдруг, что если левую ногу — в стремя, то на чем же стоять тогда буду?

— Не болит?

— Нет, не болит.

— Похоже, что старая культя у тебя. Вполне зажившая давно.

— Выходит, что твое прощание и моя правая нога состояли в какой-то причинно-следственной связи…

— Выходит, так, — согласился Коптин.

— Что ж делать-то? — горестно выдохнул майор. До него уже доходил масштаб происшедшего.

— Возвращаться быстрей. А там уж разберемся.

— А что «уж разберемся»-то? Нога ж не отрастет?

— Ну, думаю, разрешат нам вернуться, повторить задание. Ну, обойдемся без прощания. Ну, нога и появится!

— Ну что ты все «нукаешь»? Не запряг еще.

— Кого «запряг»? — Коптин не уловил иронии, восприняв реплику буквально. — Какой смысл мне тебя, одноногого, запрягать?

— М-м-м! — заскрипел зубами Горбунов от сознания безысходности ситуации.

— Давай я тебя подсажу!

Попробовали ехать плечо к плечу: правое стремя майора вместе с левым своим стременем Коптин приладил вместе к своей левой ноге. Не получилось: лошади не привыкли двигаться ноздря в ноздрю, тем более синхронно скакать. После того как оба выпали из седел в третий раз, было решено оставить это циркачество.

Выход был один: Коптин положил майора поперек седла и погнал, каждые четыре километра меняя лошадей.

Быстро темнело.

Естественно, Горбунов мерз, лежа неподвижно в совершенно непривычной позе. Горечь утраты все больше и больше охватывала его.

— Вот черт, прощаться им приспичило! — бубнил он, свесившись головой к накатанному насту дороги. — Конечно, как же! Попрощались… А я теперь ходить как буду? Ну как, скажи? На костылях? «Рупь-двадцать, рупь-двадцать»?! В метро, в коляске попрошайничать? Спиваться?.. Чмок-чмок-чмок?! Тьфу, сволочь! Им-то удовольствие, а мне — ногу… И ведь по самое по «не балуйся» оторвало! И это только за поцелуй! А если бы ты, лейтенант, отшкурил ее по полной программе? Я что, без рук, без ног тогда? Без головы, яиц, зарплаты и надежды?.. Хорошо вы мной распорядились! Ох хорошо! Просто здорово, замечательно! А сколько вы еще людей своим засосом инвалидами сделали? Вернемся вот, посмотрим, поглядим… И главное: я-то тут при чем? Вот кто целуется, пусть у того ноги и отваливаются — это справедливо! Раз в губы — и сразу без ноги. В щечку? Ага, без ушей! В шейку — сразу без глаз! Сразу! А если, скажем… Ну, тут — вообще!!! Ведь верно же?!! «Я буду помнить тебя всю жизнь!» Я тоже, пожалуй, теперь всю жизнь тебя помнить буду!

К челноку прибыли минута в минуту.

В настоящем времени никаких иных последствий прощания с княжной обнаружено не было.

Конечно, в Управлении вторичную командировку в 1584 год им не утвердили: кто знает, что там произойдет, когда одноногий Горбунов встретится с самим собой, но еще двуногим? Подобные так называемые дуплеты не то что не допускались, а были строжайше запрещены, на всех челноках была на сей счет трижды зарезервированная блокировка: теоретики не были единодушны в вопросе о возможных последствиях «дуплета».

Да и вообще к неудачникам начальство относилось крайне неприязненно, если не сказать, враждебно. В России же, известно, победителей не судят, а промахнувшихся вбивают по уши.

Коптин, допустивший нарушение, был лишен визы нa пять лет, а Горбунова списали.

Несмотря на все усилия непосредственного начальника и ближайших коллег, стараниями Центрального отдела кадров Горбунову не дали формулировку «инвалидность, полученная при выполнении служебного задания», а вкатили формулировку «инвалид детства», обвинив попутно в том, что он, умело скрывая отсутствие ноги на всех медкомиссиях, ухитрился втереться в кадровый состав, обманом дослужившись до майора. При этом пенсию ему назначили как капитану, вписав непонятное и неверное «вообще не служил» в графу «общеармейский стаж», чем повергли всех офицеров Управления в глубокое недоумение в совокупности с невеселыми мыслями о собственных перспективах.

Коптин стряхнул с себя пелену воспоминаний и посмотрел на Аверьянова ясным, твердым взглядом:

— Да, обязательно нужно знать, быть уверенным в том, что режим удвоения миров работает. Но тут есть тоже важная деталь. Если вы начинаете активно действовать в прошлом в режиме разветвления миров, то практически каждое ваше действие — каждое, я подчеркиваю! — рождает новую ветвь — новый мир. У вас, например, семь патронов в обойме… Семь выстрелов — семь новых миров. После седьмого выстрела вы окажетесь в седьмом параллельном мире. Или восьмом, если первым считать мир исходный, ну, тот, в котором вы находились, еще не начав стрелять.

— Вопрос: если я, отстреляв всю обойму, вернусь снова в исходный мир?..

— Обойма будет уже пуста. Вы же стреляли, рождая параллельные миры, ветвили мир? Первая пуля из вашей обоймы осталась в чьей-то голове в первой ветви, вторая улетела в молоко и застряла в заборе, родив второй параллельный мир, — ну и так далее…

— Так, хорошо. А если мне надо всю обойму выпустить в первом же параллельном мире, не порождая шесть остальных?

— Вы отключаете режим ветвления и с этого момента застреваете в первом параллельном мире.

— Ничем не рискуя?

— Ничем. Вы же сами пришли из основного мира. Мы его называем исходным. Или нулевым, чтобы не сбиваться со счета.

— Иными словами, моя главная задача — выпрыгнуть из нулевого мира, из мира, в котором я родился, так? И дальше я уже ничем не рискую?

— Совершенно верно! — Коптин задумчиво пожевал губами. — Если не считать того, что в любом из параллельных миров вас могут убить другие.

— Как так?

— Да очень просто! Вы там — гость. Вы из другого мира. Сами вы себя не убьете. Но вас могут застрелить местные, так сказать. Ну и как? Что скажете?

— Понятно в общих чертах. Но ведь запутаешься… Что делаешь? Зачем? В каком ты мире?

— Это как раз просто. Каждый возникающий параллельный мир автоматически учитывается, регистрируется, ему сразу присваивается индекс, штрих-код. У вас будет с собой небольшой прибор, нечто вроде дистанционки. Вот такой, смотрите.

Коптин извлек из кармана прибор, похожий на крутой пульт дистанционного управления, с массой кнопок и небольшим экраном, как сотовый телефон.

— Карманный компьютер какой-то…

— Вроде. Правда, цена у него просто умопомрачительная. Причем себестоимость! При штатной работе на дисплее высвечен номер мира, в котором вы находитесь. Вы можете перескакивать из одного параллельного мира в другой точно так же, как вы меняете каналы на телевизоре. Кнопка в центре возвращает вас мгновенно в исходный мир, в наш, в нулевой. Одно нажатие — и вы в нашем мире, и хронолет перед вами! А вот летать по разным временам и параллельным мирам — тут навигация. Целая наука. Вопросы есть?

— Есть. Вопрос языка, общения. Попав в прошлое, хорошо было бы…

— Понимать, что вокруг говорят, и свободно говорить самому? — подхватил Коптин. — Это тоже учтено. Под самым экраном первый ряд сенсоров управляют анализатором, логикой, структурным лингвистическим анализом, самообучающимся блоком сленга и арго, синтезатором биотоков. Словом, оказавшись в любой стране и в любом времени, вы за минуты овладеете языком — начнете понимать и говорить на нем свободно, как на русском. Здесь, кстати, более десяти тысяч языков, диалектов, наречий уже впечатано.

— И в том числе языков прошлого, мертвых языков?

— Ну да. Лингвисты и математики совершили сотни командировок, денег спалили без счета. А то откуда бы такая себестоимость прибора?

— Понятно…

Коптин осторожно убрал прибор в карман.

— Ну как, согласны?

— Согласен с чем? — удивился Аверьянов.

— Работать с нами, естественно, — хмыкнул Коптин. Аверьянов сдержанно рассмеялся.

— Что тут смешного, Николай Николаевич?

— Тут много смешного, Сергей Ильич. Смешно, что вы меня за дурака держите и приглашаете вместе с тем сотрудничать.

— С чего вы взяли?

— Ну как же? Все, о чем вы мне рассказали, — это инструмент. Если хотите, новый тип оружия. Прекрасного, очень мощного оружия, да. Но готов ли я с вами сотрудничать — это не только вопрос, какой лопатой копать и каким молотком колотить… Есть еще немаловажный вопрос — цель. С какой целью копать? Кого закапывать? И кого молотком колотить?

— Про цель я вам пока сказать не могу.

— Тогда я могу дать вам ответ: нет. Не зная цели, я с вами работать не буду.

— А мне казалось, что вы присягу принимали… — съязвил Коптин.

— Да, было такое! Но когда речь идет о присяге, тогда не спрашивают, согласен ли ты.

— Это правильно. Тогда договоримся так. Мы с вами просто знакомились. Провели предварительную беседу, ни к чему не обязывающую. Подумаем. И вы подумайте. Может, мы еще вернемся когда-нибудь к этой теме. Договорились?

— Так точно.

— Прекрасно. По рукам. Простите, что от отдыха отвлек.

— Разрешите идти?

— Идите, конечно! — по-дружески кивнул Коптин.

— Ты куда сейчас, в полк? — спросил Колю на выезде дежурный по КПП, знакомый офицер.

— Да нет, домой. Я в отпуске.

— Слушай, не в службу, а в дружбу: заверни по пути в полк, а то вот капраз тут командированный, уехать к вам в часть не может. Коробка передач у него полетела, автомат, а у нас все легковушки в разгоне, как на грех! Кто на рыбалку, кто к теще на блины. Пустой гараж, ну — воскресенье!

— Давай, ладно — все одно день пропал!

— Вот спасибо! Сюда, пожалуйста! — Дежурный махнул стоящему в отдалении капитану первого ранга. — Как раз по пути! Вот капитан вас с ветерком подвезет! Он тоже… Туда же…

Аверьянов саркастически хмыкнул, но промолчал.

— Астахов Максим Александрович, — протянул руку каперанг, усевшись.

— Николай, — ответил на пожатие Аверьянов, трогаясь. — Можно просто Коля… А вы, я смотрю, из флота… У нас все лужи мелкие…

— Я не из флота. Форма лишь для маскировки. Вы когда-нибудь слышали о телепортационной разведке?

— Не слышал, врать не буду! — соврал Николай на голубом глазу. — Я, товарищ каперанг, эту современную муру не читаю. Фантастику вообще на дух не переношу.

— Ну?

— Конечно! Выдумка. Брехня.

— Брехня бывает и занятная.

— Занятной брехней все каналы по телеку забиты. — Аверьянов фыркнул от отвращения, прикидываясь садовым шлангом. — Я Льва Толстого… Вот!.. Того.

— Чего «того»?

— «Того»? Ценю. За откровенность уважаю — вот чего! Мужик честный был. Севастополь защищал… Русский офицер! И книжки писал прямо, обстоятельно, не уходил от острых вопросов! Вот бросилась эта под паровоз? Есть! Мгновенно так и пишет, не фантазирует: холодная, «груз двести»!

— Почему «груз двести»? — удивился Астахов.

— А вы попробуйте под паровоз прыгнуть, товарищ каперанг… Только в цинке потом. Видок, прикиньте. Не заморозишь все фрагменты тела, верно? Ну, значит, задохнешься хоронить. По жаре, без холодильника! Как считаете, в последний путь провожать идти с цветами и в противогазе — так, что ли? «Груз двести», бесспорно. Хороший роман. Отличный, считаю!

— Хм… — усмехнулся Астахов. — А что вы меня все время «товарищ каперанг» называете? «Товарищ» — это уже в далеком прошлом…

— Кому как! Я живу по-старому. И служу по старинке. Верой и правдой. России-матушке. Царю и отечеству. Не за страх, а за совесть. Нашей советской родине.

Астахов повернулся к нему и насмешливо произнес:

— Вот удивили-то… — Выдержав минутную паузу, он добавил: — Вы на дорогу, капитан, хоть изредка смотрите. А то кирдыкнемся на самом интересном месте… А кстати, вы как к Америке относитесь, капитан?

— Да как и она ко мне. То есть никак. Гори она огнем!

— США, вы имеете в виду?

— В первую очередь. Очень фильмы их надоели. Драки показушные. Ведь если удар в голову нормально прошел, то это все, сливай воду, — свет погас. А у них там только отплюнется и пошел снова костями махать. Но я-то знаю, это — труп. Мне и смешно!

Николай снова резко крутанул руль влево, так что пассажира кинуло на дверцу, и прибавил газу, выйдя на встречную полосу. Начало разговора с этим скользким капразом крайне насторожило его. Теперь задача была больше слушать и меньше предоставлять информацию собеседнику, прикидываясь разговорчивым дурачком. Капраза же следует прессовать, чтобы он меньше себя контролировал.

В последний момент Коля едва уклонился от лобового столкновения с «магирусом», уйдя вправо, но тут же вновь устремился на встречную, встряхнув каперанга.

— Зачем вы едете по встречной полосе? Пустое шоссе ведь!

— Да я нарочно. Развлекаюсь. Пугаю встречных, ясно? Разъездились, козлы. На иномарках…

— Да вы же сами на «опеле»… — удивился Астахов.

— Мне можно, — с улыбкой идиота ответил Николай. — А вам что, поговорить не о чем?

— Поговорить как раз есть о чем, — решился Астахов. — Я смотрю, вы уравновешенный офицер. Задача наша будет такая — подломить Америку, понимаете?

— Нет, не совсем.

— Ну, вы не замечаете, что США беспредельно обнаглели? Читали Бжезинского?

— Да я ж сказал, я читаю Льва Толстого!

— А вот напрасно! Напрасно, что вы при этом еще Бжезинского не читаете! А этот господин пишет, что Россию надо побыстрей расчленить на три отдельных государства — с центром в Петербурге, с центром в Москве. Сибирь отделить в качестве третьего государства.

— И в каком мы государстве окажемся? Ну, вы-то — московском, это понятно. А мы — в московском или в питерском?

— Это совершенно неважно, потому что дальше нас размолотят еще мельче — примерно на пятнадцать княжеств.

— Не выйдет! Разве Кремль согласится владеть одной Красной площадью?

— Вы шутите?

— Не знаю, — пожал плечами Аверьянов. — Вот если нефть найдут под Мавзолеем и алмазы под Лобным местом — тогда, глядишь… А потом, вы забыли: как они нам могут такую козью морду устроить: мы же дружим со Штатами!

— Это вам только кажется. Бжезинский пишет — и он прав, по-моему, — что американского партнерства с Россией не существует и существовать не может. Используя выражение «партнерство», имеют в виду равенство. Россия же, побежденная в холодной войне, может существовать теперь только как страна, подвластная США, считает Бжезинский.

— Да ну, ерунда!

— Вовсе не ерунда! США стремятся к мировому господству. Стать суперимперией. Подмять под себя весь мир. Ну, Ближний Восток и Персидский залив уже превратились в область, лежащую под башмаком американского морского пехотинца. А это район основного мирового запаса нефти! Как ваше патриотическое чувство, по-прежнему спит?

— Ага, — кивнул Аверьянов. — Я эту муть не принимаю близко к сердцу. Собака лает, ветер носит.

— А если все так будут рассуждать, то США действительно станут единственным государством, правящим миром. Что захотят, то и сделают…

— Нас не спросясь?

— Вот именно. Я вижу, вы не патриот.

— Ну да. Я капитан.

— Вы не валяйте дурака. Это все очень серьезно.

— Серьезно? А что вам нужно-то? Плохо, что Штаты рулят, никого не спросясь, а нужно, чтоб мы, Россия, никого не спросясь, всем миром вертели?

— ООН чтоб решала, ООН! Организация Объединенных Наций. Но можно, чтоб и мы, россияне, вертели. На паритетных началах со Штатами. Как было, помните? Вот лично мне — хотелось бы. А вам что, нет?

— Вертеть — это не моя специальность, — уклонился Аверьянов от прямого ответа. — Моя специальность — уворачиваться, думать и стрелять в ответ на выстрелы.

— Вот именно это нам и нужно. Мыслящие патриоты! Такие, как вы!

— Большое спасибо! И как вы мыслите Америку подломить с моей помощью?

— Ну, не «Тополем-М» же в них палить! Мы вас закинем в прошлое, а вы им историю слегка «подправите».

— То есть?

— То есть… Вот Колумба возьмем. Открыл, чудак, Америку на наши европейские головы. Он открыл? А теперь не откроет! Это я к примеру.

— Мочить будем испанского мореплавателя?

— Португальского, скорее. В морском сражении у мыса Святого Винсента он принимал участие на стороне португальцев против Генуи. Ему было тогда четырнадцать лет. Так что скорее всего он был португальцем. Впоследствии на службе у испанской короны. Но не в этом суть. А суть-то в том, что Америку еще задолго до него открыли викинги. Но их местные жители того, кирдыкнули… А мы вас, Аверьянов, откомандируем в одиннадцатый век, вы там обеспечите успешный десант викингов. Плацдарм. Пусть ребята-скандинавы зацепятся. А Колумб через пятьсот лет притрюхает… А викинги ему — в торец… В рюхало!

— Занято!

— Что вы сказали? — не уловил Астахов.

— Да как в сортире, говорю: Колумбу с мачты — стук: «Земля!!!» А с земли в это время: «Занято!!!» Хорошо! Мне нравится!

— Верно: кому ни расскажешь, всех захватывает. Вот мы и глянем, к чему это приведет. У испанцев возникнут проблемы — варяги, викинги, норвеги, шведы, — это вам не эти, не Чингачгуки с перьями на голове… Варяги — братва серьезная. За бусы-зеркальца Флориду не сдадут.

— Будем надеяться.

— Ну что, вам все понятно?

— Почти. Непонятно, при чем тут разведка. Вы ж ведь говорите о диверсии.

— Да, капитан. Диверсия — это тоже разведка. Разведка боем. Работа. Грязная, ежедневная рутина. Очень грязная. Грязнее грязи. Вы с нами поработаете, поймете, когда изваляетесь по уши. Это вам не прыжки через пропасть, не стрельба с двойного сальто при падении с крыла самолета, не красивые удары в дых, рюх и пах. Не-е-ет! Это сухие правила, постоянно всеми и на любом уровне нарушаемые, это ходы и выходы, это отработанные еще в мрачном Средневековье беспощадные методы, это скрупулезная ложь, ложь везде и во всем — и в мыслях, и в документации! Но ложь подвластная нам, контролируемая. Я всегда знаю, кому, зачем и что я вру. И вы так научитесь. Потому что настоящий сотрудник темпоральной разведки — это холодная голова, чистые руки…

— И полные штаны? — предположил Николай.

— Чужие штаны, подчеркну. Чужие — полные!

— А свои? Пустые? — догадался Коля.

— Абсолютно пустые! — подтвердил капраз Астахов.

— Понятно, — кивнул Аверьянов. — Ну, к пустым карманам нам не привыкать… И в штанах пусто, и в кителе не густо… Это я не про себя… Это я вообще…

— То, что вы категорией «вообще» оперируете, это просто замечательно! Разведчик не должен иметь ничего личного. Ни-че-го! Вот вы очень хорошо сказали, что не испытываете к Америке никаких негативных чувств. Значит, когда вы станете фактически вколачивать эту страну по уши в грязь, вы не будете вымещать на ней что-то свое, личное. Вы будете действовать с холодной головой, зная, что ваши действия приведут, возможно, к обнищанию множества миллионов ни в чем не повинных людей, рядовых американцев, а то и к их смерти. Нет, вы не станете испытывать злорадства, мстительных чувств! Вам будет все равно, кто там и отчего сдохнет. Вы не получаете от этого удовольствия, предвкушая неисчислимые беды, непоправимые катастрофы, которые произойдут в сотнях тысяч обычных семей! Вы просто делаете свою работу. Причем опять же не потому, что «так надо», как говорится, а просто, просто — вообще безо всяких причин. Это такая игра. Диверсионно-разведывательная. Обычное вредительство, умноженное на современнейшую научно-техническую базу. Игра, словом. Разведка — это сложная партия блестящих игроков-автоматов. Роботов. Мы — роботы, бездушные игроки, живых людей нет для нас. Вокруг? Да это шахматные фигуры! И только! Да нет! Что я говорю! Фигуры — это крупные личности — президенты, короли, начальники Генштаба, министр обороны… Они — фигуры, деревянные шахматные фигуры! А офицеры — вроде нас с вами, полковник да капитан, — это для разведки не фигуры, не тузы, не козыри. Это просто дрова. Их берут и колют. На допросах. И в печь потом. Или в дерьмо. И ничего личного. Вот это-то и есть — разведка!

— Ну до чего ж заманчиво! — расхохотался Аверьянов. — Расколют — и в печь! Или в дерьмо. И не во имя великой цели, спасения или идеи, а «просто — вообще безо всяких причин»! Одуреть.

— Я так специально строю разговор, чтоб вы не обольщались. Когда в дерьмо сознательно лезешь, в голове сквозняк свищет.

— Н-да? — Коля подозрительно глянул на полковника. — А по вас сразу и не скажешь…

— Ага!

— Да нет, что вы с дерьмецом — это сразу заметно, конечно.

— Хамишь, капитан?

— Да нет пока вроде, — пожал плечами Аверьянов. — Я думал всегда, что разведчики — это несгибаемые борцы за идею. Работающие в самом сердце неприятеля, чтобы родная страна спала спокойно!

— Ну, будет, будет! Начитались муры.

— С практикой у меня не густо. Не могу спорить.

— Это дело поправимое, — улыбнулся Астахов. — Раз вы теперь с нами.

— А я теперь с вами? — искренне удивился Коля.

— Нет? — удивился, в свою очередь, полковник.

— Я должен подумать. Задача поставлена, техника, средства — понятны… Надо подумать.

— Не надо думать, капитан, — сухо сказал Астахов. — Вы уже слишком много узнали. Я ясно говорю?

— Вы хотите дать мне понять, что у меня уже нет выбора?

— Да нет, выбор есть. Только между чем и чем — вот в чем вопрос. Знаете, как товарищ Христос сказал: «Кто не с нами — тот против нас». Против! А против — это… Ну, вы сами понимаете…

— Догадываюсь. Вы намекаете на физическое устранение. Носитель государственной тайны особой важности. Либо я работаю на вас, либо меня — в распыл.

— А ты догадлив, капитан, — улыбнулся Астахов. — Только я ведь этого не говорил, заметь. Это ты сам сказал, верно?

— Верно. А я смотрю, мы уж на «ты» перешли? А что тогда «капитан»? Если люди — дрова, то отдельный человек — полено? Или чурка?

— А вот ерепениться, капитан, не надо. Не к лицу.

— Но это вы серьезно, что люди — дрова?

— Обычные люди? Конечно!

— И мы вот? И вы? И я?

— Да уж сказал же!

— Здорово! А можно я остановлюсь отлить, товарищ полковник?

— Ну зачем? Зачем такой тон, капитан? Ведь мы сработаемся, я ж чувствую. Вон, тормози, я тоже с тобой — за компанию…

Выйдя из машины, Аверьянов погрозил Астахову пальцем:

— На этой стороне нельзя писать, товарищ полковник.

— Это почему?

— Запрещено! Идемте на ту сторону.

Перейдя встречную полосу пустынной трассы, офицеры встали лицом к лесу, слегка сойдя с дороги.

— А какая разница? — не унимался Астахов. — Тут лес, и там лес. На той стороне мочиться, на этой ли…

— Разница есть. Немалая, — уверенно кивнул Аверьянов. — Чуть погодя поймете.

Справив нужду, они снова пересекли шоссе, подойдя к автомобилю слева.

Аверьянов сел за руль и, ожесточенно хлопнув дверью, нетерпеливо забарабанил пальцами по рулю, ожидая, пока полковник дойдет до правой передней двери.

Обойдя автомобиль и дернув ручку, Астахов обнаружил, что дверь заперта.

— Эй! — Астахов постучал по стеклу костяшками пальцев. — Чего ты запер-то?

Николай показал ему молча — обойди, дескать, подойди ко мне, к окну, поближе, — что скажу-то…

Обойдя вновь капот «опеля» — теперь уже в обратную сторону, справа налево, — капраз склонился к окну водителя:

— Очумел, что ли?

Аверьянов опустил немного стекло — пальца на три:

— Вот вам и разница — между правой и левой обочиной шоссе. От левого кювета до машины ближе мне. Поэтому я внутри, а вы — снаружи. Поняли теперь?

— Я не понял, чего ты добиваешься!

— У меня легковушка, каперанг. Я дрова не вожу. Только людей. С вещами. Там сзади грузовик наш идет порожняком, минут через сорок здесь будет. Он как раз дрова-чурки, дерьмо всякое возит, он и тебя подберет. Ну, целоваться мы на прощание не станем… — вздохнул Николай, поднимая стекло.

— Да я тебя, капитан, из-под земли за это достану! — рассвирепел Астахов.

— Из-под земли доставать будешь, верно, — кивнул Николай, вновь приспуская стекло. — Ведь я тебя зарою по уши.

Астахов защелкал клювом, яростно озираясь в поисках достойного ответа. Почуяв, что переборщил, Николай опустил стекло и кивнул на место пассажира:

— Ну, не серчай так. Садись. Поехали.

Едва не чеканя шаг, капраз обошел передок машины, слева направо, обуреваемый страстью растерзать наглого капитана. Дернув правую дверь так, что «опель» покачнулся, Астахов убедился, что она по-прежнему заперта.

— Назад садись. Я тебя рядом боюсь теперь сажать. Задняя дверь тоже оказалась запертой.

— И надо же — в разведку! Ну каких доверчивых козлов берут?! — признался Аверьянов, приоткрыв окно пассажира. — Вот сроду не подумал бы!

— Ты ж… Я ж… — прошипел Астахов.

— Ну просто детский сад! — покачал головой Аверьянов и, врубив сразу вторую, рванул с места.

На развилке, вместо того чтобы повернуть домой, Николай, хмыкнув, завернул в город, в родной райцентр.

Ему было ясно как день, что дело нечисто. По своему опыту Николай знал, что, когда начинаются проникновенные речи на тему патриотизма, взывание к совести, к разуму, тут уж смотри в оба. Тебя дурят. Тебя разводят. А потом тебя подставят или зачистят, уберут. Но уж в любом случае ты на них попашешь — задарма и от души.

Это известная мышеловка: «Если не ты, то кто ж?» Купить на слабо. Но эта мышеловка для полных дураков. Очевидно, если в мозгу у тебя, кроме вмятины от околыша фуражки, есть еще хотя бы одна извилина, то ты срубишь сразу: приказа письменного нет? Нет! А непосредственное твое начальство — командир полка, Михалыч, — в курсе? Нет, не в курсе! Ну, значит, все! Не надо нам этого, отодвинься…

Те же вопросы возникнут, случись что, у следователя военной прокуратуры, а потом уже под трибуналом, — не так ли?

Так чего бы ради ему сотрудничать с этими скользкими полканами? Они ведь даже не поставили задачу. Четкой, ясной вводной не прозвучало.

Люди для них дрова.

Работа их, с их точки зрения, — грязнее грязи, ныряние в дерьме.

Их цель проста: втянуть дурака в игру, не беря на самих себя ни обязательств, ни ответственности.

Задачи они поставят потом. Начнут управлять, вертеть тобой вправо-влево, как только ты сядешь на их крючок. Так уже было со многими: допустил промах, пытаешься исправить, исправляя, совершаешь два новых промаха, это надо уже не просто исправлять, а искупить! И вот, пожалуйста: не успел оглянуться, как тебе уже светит лет двадцать строгого режима, лагерей…

Да нет! Таких друзей — за ухо да в музей. Одним словом, вывод простой: не иметь с этой публикой ничего общего, косить под дурака, уклоняться, в переговоры больше не вступать. Хотя, конечно, Коптин или Астахов обязательно снова накатят на него.

Без сомнения. Они в какой-то мере засветились. Засветились и обломились. А им надо бы добиться своего, лучше было бы. Ведь не обломиться была их цель, так ведь? Они-то хотели его использовать. Это безусловно. Не просто ж они выступали перед ним в качестве мастеров разговорного жанра, выпендриваясь тут, как муха на фате, как червяк на мотыге?

На худой конец, если им не удастся все же склонить его к сотрудничеству, они постараются обернуть разговор шуткой, проверкой какой-нибудь там. Спустить на тормозах. Замазать и закрасить. Затереть локтями.

Они обязательно нарисуются на горизонте вновь. Проявятся. Чтобы либо добиться, либо отмазаться.

И ему нужно быть готовым. Срезать на атаке, сразу осадить их на задние ноги.

Что нужно для этого, кроме спокойной внутренней готовности?

Неплохо иметь некую «домашнюю заготовку»… На что они будут заточены при следующем контакте с ним? На то, что он, Аверьянов, продолжит упираться, не желая сотрудничать, или начнет торговаться, или, что совсем уже дико, вдруг с радостью согласится. Они сейчас размышляют о том, как его «продавить» при следующей встрече, за что зацепить, чем привлечь…