- Есть такой... червяк, и вы его знаете! - дурашливым тоном воскликнул Алферов и опять рассмеялся. - Бонапарта не вышло, придется теперь переквалифицироваться... обратно в депутаты.
      - Чему ты радуешься-то? - хмуро взглянул на бывшего коллегу Василий Николаевич. - На твоем месте плакать надо, а не веселиться. От "Национального легиона" одно воспоминание осталось, Центр под ударом, в Генштабе черт-те что творится...
      - Мы все сейчас под ударом, - беспечно махнул рукой Алферов. - Только по-настоящему ударить у них кишка тонка!
      - Да? Это ты вон ему, спасителю Отечества, скажи! - Гущин махнул рукой в сторону круглого деревянного стола, вкопанного в землю под раскидистой яблоней, за которым сидели в плетеных креслах несколько мужчин. - Иди, утешай. Яблочек, яблочек ему собери, пусть пожует, диктатор х..в!
      Алферов успокаивающим жестом взял старого генерала под руку.
      - Да не волнуйтесь вы так, Василий Николаевич!
      В сущности ничего страшного не произошло. Пойдем, послушаем, что главный стратег поведает.
      Гущин тяжело вздохнул, покачал головой и направился к столу, пиная подворачивающиеся под ноги яблоки. Алферов, продолжая улыбаться, последовал за ним.
      На столе стоял давно уже остывший самовар, почти пустая литровая бутылка водки "Ursus", нарезанный крупными ломтями черный хлеб, большое блюдо с остатками копченого кижуча, муксуна, угря и семги. Довершала сервировку нераспечатанная огромная коробка шоколадных конфет германской фирмы "Maucxion" с красивым натюрмортом на крышке.
      Подойдя к столу, Гущин плеснул водки в рюмку, выпил, схватил пальцами янтарно-прозрачный жирный кусок копченого угря, отправил в рот и окинул злым взглядом своих невеселых гостей.
      - Вы бы, Василий Николаевич, хотя бы тост сказали для приличия, заметил один из участников застолья.
      - О покойнике или хорошо, или ничего, - ответил Гущин, справившись с угрем и кивая в сторону крупного мужчины, обликом своим напоминающим красивого неандертальца. - Я уж лучше - ничего.
      - Здесь покойников нет, - прогудел "неандерталец", барабаня пальцами по столешнице.
      - Да?! - вскинулся Василий Николаевич. - А мне, знаете ли, показалось... Ну тогда конфеток, конфеток не желаете?
      - Брось, Василий! - оборвал Гущина представительный генерал-полковник. - И так на душе тошно...
      - Еще бы не тошно, - согласился Гущин, остывая. - С тех пор, как стараниями вот этого вашего замечательного... выдвиженца на Фрунзенской угнездился академик, вы, любезный мой генерал, первый кандидат на выкиндас! А вслед за вами и еще сотня генералов и офицеров. Наших, прошу обратить внимание. Лучших! В спецслужбах мы теряем своих людей чуть ли не каждый день! МВД вообще полностью под контролем сырьевого лобби! Я уж не говорю про оборонную промышленность - КБ начисто обескровлены, денег нет, люди разбегаются как тараканы! Того и гляди сырьевики проглотят "Национальное оружие" с потрохами...
      - И в Минфине мы своих людей потеряли! - горестно воскликнул один из гостей.
      - Да, не выдержал Адамович! - кивнул Алферов.
      сооружая сэндвич с кижучем. - Столько лет благородного молчания и-на тебе. В самый неподходящий момент.
      - Книжка эта проклятая его сломала...
      - Да уж. Решил чистосердечным душу облегчить.
      Да по-современному, как сейчас водится - через прессу. Все каналы финансирования разом сдал. Боюсь, "Союз ветеранов" вообще прикрыть придется.
      - Херовые из генералов политики! - подвел грустное резюме генерал-полковник. - Не умеем под ковром воевать. Теперь остается молчать в тряпочку.
      И ждать.
      - Чего ждать?
      - А когда на пенсию пригласят. Варенье варить будешь. Яблочное...
      ...Вялый и бесполезный этот разговор продолжался еще часа полтора. Потом участники "отставных поминок", как назвал эту встречу Гущин, стали потихоньку разъезжаться. Только Алферов решил задержаться в Черноголовке перебрал слегка, а приехал без шофера. Хозяин любезно согласился приютить на ночь бывшего сослуживца, и, проводив остальных гостей, генералы уединились в рабочем кабинете среди образцов продукции фирмы "Kettler".
      - Что, Василий Николаевич, - спросил Алферов, проведя ладонью по сиденью велотренажера и стряхнув с руки пыль, - забросил спорт-то, а?
      Гущин равнодушно махнул рукой, устало опустился в кресло, вытянул ноги.
      - Выпить хочешь? - спросил он.
      - Не... Не буду больше сегодня, - ответил Алферов. - Сердчишко что-то пошаливает последнее время.
      - Рановато, пожалуй. Пятый десяток недавно только разменял?
      - Заботы, Василий Николаевич, заботы. Весь в трудах...
      - Да... Труды! Все труды теперь - коту под хвост! - вернулся Гущин к болезненной теме. - Что же делать-то, а?
      - Стратег правильно сказал - ждать, - пожал плечами Алферов. - Что еще делать? Следующие выборы все расставят на свои места.
      - Чушь это! - взбеленился Гущин. - Чушь собачья! С чем к этим вашим следующим выборам придем? И так уже ничего не осталось! Заводы стоят, от НИИ и КБ одни названия сохранились. Все новые разработки заморожены, пробавляемся грошовыми модернизациями, зарубежные заказы теряем один за другим... Выборы! Демократами какими стали! Дерьмо... Всей демократии хватило только на то, чтобы остатки нефти отсасывать и кредиты копеечные по карманам рассовывать. В Чечне показали "несокрушимую и легендарную" в расцвете реформ, нечего сказать! O.-.....сь по самые уши.
      Алферов промолчал. Что толку обсуждать очевидные вещи?
      - Слушай, я все же выпью! - сказал Гущин, вытирая платком покрасневший лоб. - Ты как знаешь, а я глотну. Все как-то легче становится...
      Он встал и подошел к бару. Осмотрел бутылки.
      - Ишь ты! - удивился Василий Николаевич. - У всех - сердце, а коньяк сожрали! "Мяукофф" сожрали, а "Метаксу" оставили, губа не дура у сердечников! Черт, даже не "Метакса". А... Это Володька Елизаров в июне еще привозил. Будешь?
      Алферов отрицательно покачал головой.
      - Какие коньяки у нас раньше были! - мечтательно воскликнул Гущин, наливая в широкий стакан светлый "Aleksader". - Я больше всех грузинские уважал. "Энисели"! Сто очков вперед какомунибудь "Мартелю"!
      Он залпом махнул стакан, помахал ладонью у рта, пососал ломтик лимона.
      - Въехал грека раком в реку... - сморщившись, прокомментировал отставной генерал качество напитка, созданного в солнечной Элладе. Елизаров тогда насчет книжки этой приезжал. "Слуги Ареса".
      - Дела давно минувших дней...
      - Да? - Гущин цепко посмотрел на гостя. - Не совсем, Слава, не совсем.
      - Дело закрыто, - напомнил Алферов. - Да и об остальном тогда договорились.
      - Да хрен с ним, с делом. Появилась у меня одна мыслишка...
      - Слушаю вас, Василий Николаевич. Вы же знаете, я всегда вас слушаю с удовольствием.
      - Спасибо. Для начала скажем так - в политической игре мы облажались с ног до головы. Не потерял еще?
      - Что?
      - Удовольствия? Нет? Молодец! Тогда спрошу дальше. Возможен ли в настоящий момент силовой вариант?
      - Ну, в принципе не исключен...
      - Ошибка! Именно в принципе исключен. По двум причинам. Первая - сил мало, вторая - не дай Бог успех, тогда политическая и экономическая блокада и, следовательно, полностью отдаем мировой рынок оружия конкурентам. Так что "второй Кеннеди" здесь нужен только новым большевикам, но ни в коем случае не нам.
      - И так хорошо, и так - хорошо... - уныло протянул Алферов.
      - Итак, существует два пути к власти. Через выборы или путем переворота с последующим разгибом, хе-хе... Но есть еще один путь. Третий путь! Причем возможен он только в этой стране. Как нас Тетчер называла-то? "Верхняя Вольта с ракетами"? Очень образно, не откажешь... Что ж, "третьей силы" у нас не получилось, зато появляется третий путь...
      ...Чем дальше слушал Алферов своего собеседника, тем более удивленное выражение принимало его лицо. Когда Гущин закончил наконец изложение своей нетривиальной идеи, Алферов воскликнул:
      - Но ведь это тоже своеобразный переворот!
      - Э, нет! Какой же это переворот? Ни одного выстрела, ни одного, не дай Бог, трупа! Все в рамках этой, как ее... да, конституции, хе-хе! Причем какова картина, каков имидж, черт возьми! Тот, кто проделает такую штуку, здесь, внутри страны, предстанет в светлом образе спасителя нации, а там, снаружи, спасителем рода человеческого. Каков расклад, а?
      - Слишком фантастично!
      - Нисколько, Слава, нисколько! Такой гиганский технологический потенциал, каким мы еще располагаем, просто необходимо использовать в политических целях. Практически напрямую!
      - Я не знаю ни одного человека ни в армии, ни в правительстве, кто бы всерьез прогнозировал возможность подобной ситуации после того, как при Горбачеве была достигнута договоренность с американцами об изменении целеуказаний для МБР.
      - Вот именно! Успокоились! Боевое дежурство на СПРН еле теплится, командные пункты ПРО на Кубинке и Софрино вообще практически законсервированы, чуть ли охрана не снята. Никто не верит, а?
      Сами делали и сами не верят!
      - Слушайте, Василий Николаевич! - произнес Алферов, с некоторым испугом глядя на отставного генерала. - Но это же чудовищная идея!
      - Это не идея, - ответил Гущин, твердо глядя своему гостю в глаза. Это судьба!
      III. ХОРОШО ОСОЗНАННАЯ НЕОБХОДИМОСТЬ
      "...Источник сообщает, что осужденный Монахов находится в состоянии глубокой депрессии и, возможно, замышляет самоубийство. В разговорах с другими осужденными постоянно придерживается темы несправедливости наказания и утверждает, что его все равно не выпустят из зоны, даже когда окончится срок. В последние дни в разговорах с осужденными Джамаловым и Зарубиным неоднократно утверждал, что является носителем особо важной информации государственного значения, которая может оказать существенное влияние на политическую обстановку в стране.
      В качестве доказательства ссылался на книгу "Слуги Ареса", поступившую в библиотеку НТК месяц назад.
      Среди осужденных Монахов пользуется репутацией полупомешанного, истеричного и вместе с тем опасного, с низким уровнем самоконтроля, человека...
      24.1J.J9... г.
      "Аслан ""
      Капитан Горбатов, начальник оперчасти ИТУ4563\...
      трижды перечитал пространный рапорт осведомителя с псевдонимом "Аслан". Это донесение, написанное круглым, похожим на детский, почерком на трех листах в клеточку из школьной тетради, было последним документом в деле заключенного Александра Александровича Монахова.
      "Парень оттрубил уже одиннадцать лет, - размышлял Горбатов, задумчиво перелистывая материалы дела. - Преступная халатность... Измена родине... Так-так. Поглощение меньшего срока большим.
      Три петра на шее - полная катушка, следовательно, остается ему еще четыре года. Конец столетия, стало быть, должен отмечать на зоне... Должен бы".
      За что конкретно Монахов был осужден на пятнадцать лет (из них пять лет тюремного режима), в деле не сообщалось - имелась ссылка на другой документ, проходящий по учету с грифом "Совершенно секретно". С 1991 года Монахов направил в различные инстанции свыше двадцати писем с требованиями пересмотра приговора. Никто из адресатов - от Генерального прокурора и Председателя Верховного суда до депутатов различных уровней и даже телевизионных ведущих - никак не отреагировал на мольбы несчастного зека. В этом молчании для капитана Горбатова не было ничего удивительного прегрешения Монахова перед советским государством были столь велики, что он удостоился чести попасть в "перечень I", то есть писать жалобы он мог куда угодно, хоть в "Вашингтон пост" или прямо в ООН - бумаги эти аккуратно подшивались в дело, им присваивались соответствующие номера, но за ворота зоны они, конечно, не выходили - глас вопиющего бесследно затихал в лесной пустыне Удмуртии.
      Удивление, напротив, вызывал тот факт, что Монахов протянул в зоне целых одиннадцать лет - попавшим в "перечень" такое удавалось не часто. Несчастный случай на производстве, свирепствующий в лагерях туберкулез, заточка в воровской руке - да мало ли по какой причине может оборваться тоненький волосок, на котором подвешена жизнь давно исчезнувшего для цивилизованного мира человека?
      Как бы там ни было, но Александр Монахов оказался существом живучим, а вот теперь даже самоубийством ему покончить не удастся, во всяком случае, здесь не удастся, в зоне.
      Горбатов вызвал прапорщика-контролера:
      - Монахова из третьего ко мне! Быстро!
      Прапорщик взглянул недоуменно:
      - Так ведь отбой уже два часа как...
      - Исполнять! - Капитан хлопнул ладонью по столу. - Распустились, мать вашу...
      - Слушаюсь! - Прапорщик мухой вылетел из кабинета.
      Минут через двадцать доставили заспанного Монахова. Горбатов с любопытством рассматривал худое лицо со впалыми щеками, казавшееся серым и каким-то бескровным то ли от проступившей щетины, то ли от недоедания кормили в последнее время в лагере действительно плохо, капуста да перловка, изредка рыба.
      - Присаживайтесь. - Капитан кивнул на ободранный стул.
      Монахов сел. Руки он положил на колени и смотрел прямо перед собой тусклыми усталыми глазами. Кожа на руках была специфического красновато-коричневого оттенка - кирпичный заводик с допотопными печами был основным предприятием ИТК.
      Горбатов еще несколько минут пошелестел материалами дела, искоса поглядывая на зека. Тот сидел не меняя позы, как будто окаменел. Лицо его выражало полнейшее равнодушие.
      - Гражданин Монахов Александр Александрович! - сказал наконец капитан, постаравшись придать своему голосу торжественность. - Мне поручено сообщить вам, что решением Верховного Суда Российской федерации вы подлежите условно-досрочному освобождению...
      Тут капитан прервал свою речь и поспешил плеснуть в стакан воды из мутного, с трещиной, графина - Монахов, хватая широко раскрытым ртом воздух, медленно сползал со стула на пол.
      - Э, э! Черт! Ну-ка, сюда давай, доходяга, сюда... - Капитан подхватил легкое тело заключенного и оттащил к дивану. - Окочуришься здесь, хорош я буду...
      Горбатов влил в зека стакан воды, быстро перерыл ящики стола, нашел старую. Бог знает с какого времени завалявшуюся упаковку валидола, почти насильно впихнул крошащуюся таблетку в рот Монахова. Тот несколько раз вздохнул, протяжно, даже со свистом, потом хрумкнул таблеткой, сглотнул и замер, скрючившись на диване, прижав к сердцу ладонь.
      - Эк тебя... - посочувствовал капитан и сам хлебнул теплой застоявшейся воды прямо из графина. - Кони двинуть на радостях решил? Ну что, отпустило чуток?
      Монахов вздрогнул, поднял посеревшее лицо. Капитан отвел взгляд - из блестящих немигающих глаз заключенного текли слезы.
      - Я хотел... - глухо произнес Монахов и мучительно закашлялся. Кашель был сухой, резкий, с каким-то лающим оттенком. - Сегодня хотел, на рассвете...
      - Знаю! - перебил его капитан. - Доложили. Потому и вызвал. Чтобы не поторопился.
      - Почему? - Заключенный дрожащей рукой указал на документы на столе. Как? Когда?
      - Да мы сами ни черта не поймем! - развел руками Горбатов. - Пакет фельдпочта вечером из города доставила. А утром самолет рейсовый будет. Два сопровождающих. Старший - майор Ямпольский Виктор Викторович. Знаком?
      Монахов отрицательно покачал головой.
      - Куда меня?
      - Не знаю. У меня приказ - передать вас майору Ямпольскому. Утром. А до утра оформить на вас документы согласно постановлению об условно-досрочном освобождении. Может, в Сочи повезут, а может - в Магадан, здоровье, хе-хе, поправить...
      Шутка вышла неудачная, Монахов опять дернулся, спрятал лицо в ладони.
      - Ну ладно! - В грубоватом голосе Горбатова снова мелькнула сочувственная нотка. - Ночевать здесь будешь. Прямо здесь, понял? Ты мне к утру живой нужен, без повреждений. Сейчас распоряжусь, пожрать принесут. Подкормим тебя на дорожку. Водочки, пожалуй, можно... Любишь водочку, а, Монахов?
      Заключенный с силой провел ладонями по лицу и устремил на капитана взгляд странно заблестевших глаз.
      - Слушай, капитан! - полушепотом сказал зека и оглянулся на запертую дверь. - Я не знаю, кто и почему меня выдергивает отсюда, я не знаю, что со мной будет через несколько часов, и поэтому я хочу тебе кое-что рассказать. Надо, чтобы хоть одна живая душа знала... Надо!
      "Да он спятил! - в ужасе подумал Горбатов. - Ну точно, он псих! Прав Аслан, прав! Что делать-то, а?
      Может, напоить его? С голодухи-то спирт сразу с катушек собьет. А утром - с рук долой!"
      - Хорошо, хорошо! - сказал капитан. - Сейчас похаваешь, выпьешь чуток, отдохнешь и расскажешь... Отдохнуть тебе не мешает, верно. Монахов?
      Заключенный откинулся на спинку дивана, скрестил руки на груди, прикрыл глаза.
      - Я не Монахов, - спокойно сказал он. - "Александр Александрович Монахов" - это мой агентурный псевдоним. Моя фамилия - Чернецов. Марат Георгиевич Чернецов. С 1977 по 1986 год я был сотрудником второго главного управления КГБ СССР, капитан контрразведки...
      ... - Благодарю! - Виктор Ямпольский, расписавшись за документы, энергично пожал руку Горбатова. - Ну, нам пора в дорогу!
      - Может быть, все же позавтракаете? - предложил подполковник Пилипенко, начальник ИТУ.
      - Увы, времени совсем нет! К часу в Ижевск надо поспеть обязательно.
      - Московский рейс? - спросил Горбатов.
      - Московский, - кивнул Ямпольский. - И в Москве уже... заждались.
      - Ну что же! Не смеем задерживать. Привет столице - не забывает о нас, грешных!
      - Я передам - вы сработали быстро и четко! - правильно среагировал на угодливую интонацию подполковника Ямпольский...
      ... - Что такое свобода? - неожиданно спросил Пилипенко Горбатова, глядя вслед "уазику", выкатывающемуся за ворота зоны.
      - Осознанная необходимость, - механически ответил капитан, твердо усвоивший в свое время курс диалектического материализма.
      - Кем осознанная? - спросил Пилипенко.
      - А черт его знает! - вздохнул капитан и философски добавил: - Меньше знаешь - крепче спишь!
      - Это точно! - согласился Пилипенко. - Ну пойдем, пожуем трошки.
      Из-за угла барака показался шнырь с метлой. При виде начальства он замахал инструментом с таким усердием, что пыль столбом поднялась над дорожкой. Проходя мимо зека, Горбатов не удержался и угостил шныря сильным пинком в задницу.
      - Тюльку гонишь, гниль! - бросил капитан. - С душой работать надо, с душой! Распустились, мать вашу...
      ...Рейс "Ижевск-Москва" благополучно приземлился в Домодедово в два часа ночи. Марина Волконская встретила Чернецова и Ямпольского у зоны выдачи багажа и сразу повела на парковку, где рядом с ее "саабом" стоял белоснежный "мерседес-500" с затемненными стеклами.
      - Вам сюда! - сказала Марина, распахивая перед Чернецовым дверцу лимузина.
      Чернецов молча пожал Ямпольскому руку и сел в машину. Марина, придерживая дверь, заглянула в салон.
      - Надеюсь, все условия контракта выполнены? - спросила она.
      - Да! - последовал короткий ответ из машины.
      - Оставшуюся часть суммы вы должны перечислить не позднее среды! сочла возможным напомнить Волконская.
      - Получите завтра. Наличными. Вы хорошо поработали, благодарю.
      - Надеюсь, я еще буду иметь удовольствие работать с вами, - заметила Марина потеплевшим голосом.
      - Весьма вероятно.
      Дверца "мерседеса" захлопнулась, мягко, почти бесшумно заработал мощный дизель.
      - А нам, Витя, сюда! - Марина подмигнула Ямпольскому и открыла дверь своей машины.
      - Ну что, Марина, теперь мы в расчете? - спросил Ямпольский, с удовольствием устраиваясь в удобном кресле, обшитом светло-серой, теплой на ощупь, кожей.
      - Вполне! - кивнула Волконская, запуская двигатель.
      - Старик-то много порогов в департаменте обил! - напомнил майор. Целых два месяца упражнялся!
      - Кассета больше стоит.
      - Ой ли? Небось кругленькую сумму седок из "мерса" отвалил?
      - Хочешь узнать - сколько? Переходи ко мне! А что? Люди нужны. Толковые. Двадцать пять в год для начала положу, а?
      - Заманчиво, конечно... - протянул Ямпольский. - Да жаль бросать-то! Закончим это дело, тогда поговорим. Если не передумаешь, конечно.
      - Я-то не передумаю. А вот вы с Елизаровым с огнем играете, это точно!
      - Поглядим, поглядим...
      - Смотри, Витька! Обожжетесь вы сильно, чует мое сердце...
      ...Пассажир белого "мерседеса", сидящий справа от Чернецова, нажал кнопку на подлокотнике, и поднялось звуконепроницаемое стекло, отделяющее салон от водителя.
      - Я рад вас видеть, капитан. Живым и, надеюсь, здоровым?
      Чернецов промолчал.
      - Несмотря на ваш утомленный и безразличный вид, я полагаю, вас все же интересует ваша дальнейшая судьба?
      - Безусловно.
      - Прекрасно. Интерес к жизни составляет смысл ее самой. Так вот. Сейчас мы приедем в Москву, и у вас будет четыре часа на отдых. Затем вы получите инструкции и документы и отправитесь в Варшаву.
      Поездом. Оттуда вас доставят в Париж. На подготовку всех мероприятий, включая пресс-конференцию, уйдет примерно неделя. А потом - вы свободный и независимый человек.
      - Сколько я получу?
      - Около четырехсот тысяч долларов. И какойнибудь не слишком дорогой паспорт, скажем, венесуэльский.
      - Не много. За одиннадцать-то лет! А если я откажусь выступать?
      - Других вариантов предложить не могу. Четыреста тысяч - это четыреста тысяч, подумайте!
      - А что мне делать потом?
      - Можете вступить во французский иностранный легион или стать международным шулером - меня это не интересует. Единственное, что я вам категорически не рекомендую, так это возвращаться обратно в Россию сядете еще лет на пятнадцать.
      - А если я захочу предложить свои услуги еще раз?
      - Кому?
      - Вам.
      - Боюсь, это вам не удастся.
      - Почему?
      - Потому что меня не существует. И вам, кстати, это известно лучше, чем кому-либо другому.
      IV. ПРИМИТЕ МОИ ПОЗДРАВЛЕНИЯ...
      Белый халат оказался маловат, и Степанов не стал натягивать его на мундир, просто набросил на плечи.
      - Прошу за мной, - сказал дежурный врач и неторопливо зашагал вдоль длинного коридора с высокими сводчатыми потолками.
      В этом отделении госпиталя Бурденко раненых оставалось уже немного чеченская война миновала свой пик. Тех, кого удалось подлатать, старались размещать в подмосковных санаториях и пансионатах. Многие не избежали голубоватого здания без окон на набережной Яузы - от госпитального морга траурные кортежи отъезжали регулярно, и спецроте городской комендатуры скучать этим летом не пришлось, много сотен холостых патронов сгорело в траурных залпах. Но кое-кто еще не определился между пансионатом и моргом. Валентин Кислицин как раз относился к группе колеблющихся.
      Присев на пустующую койку, Степанов взглянул на закованного в гипсовый корсет друга и с трудом подавил тяжелый вздох.
      - Здорово, Миша! - прошептал Кислицин, скосив на капитана глаза, головы он не мог повернуть. - Что, поздравить пришел?
      Степанов кивнул. Слова поздравления прозвучали бы нелепо в такой ситуации, и он молча пожал холодную неподвижную руку Валентина, бессильно лежавшую поверх серого казенного одеяла.
      - Быстро делаю карьеру, - так же шепотом произнес Кислицин. - Алферов вчера приезжал...
      Он улыбнулся и подмигнул Степанову. Лицевыми мышцами он еще мог управлять.
      - Я знаю, - сказал Степанов. - Я вместе с ним хотел, да опоздал.
      - Не страшно, - опять улыбнулся Кислицин. - Я не тороплюсь теперь... Хочешь взглянуть? В тумбочке лежит.
      Степанов выдвинул ящик. Орден "За личное мужество" лежал поверх новеньких погон со звездами подполковника.
      - Поздравляю! - все же счел возможным сказать Степанов и задвинул ящик. - Третий у тебя?
      - Угу. Две "красные звездочки" и этот. И подполковника - досрочно. Хорошо заработал, верно, Миша?...
      - Да... Работенка была горячая...
      ...Общежитие, в котором размещалась группа офицеров антитеррористического Центра ФСБ, оказалось полностью блокировано боевиками часов через восемь после начала штурма Грозного. Еще через пару часов стало ясно, что в здании не продержаться - колонна бронетехники 205-й бригады была почти полностью сожжена и прорвать блокаду не смогла. С наступлением темноты осажденные решили пробиваться к зданию УФСБ. Разделились на две группы, первой командовал Кислицин, Степанов - второй. Группа Степанова, более малочисленная, смогла покинуть здание незаметно для "чехов", а вот Кислицину не повезло. Его людей, сосредоточившихся возле пролома в бетонной стене, заметили изза вспышки светительной ракеты и стали расстреливать почти в упор - метров с тридцати. Раненный в самом начале боя, Кислицин остался на месте и минут двадцать прикрывал огнем РПК отход своих людей - в результате группа понесла минимальные в такой ситуации потери - только два человека были убиты. Степанов вернулся к общежитию перед рассветом, один, и обнаружил едва живого Кислицина, у которого было четыре огнестрельных ранения и одно колотое, очевидно, боевики добивали его и бросили, посчитав убитым. Позже выяснилось, что одна пуля задела позвоночник...
      - Кстати, знаешь, кто нас так удачно сделал в ту ночь? - спросил Степанов.
      - Кто?
      - Ахмед Нурали. Вспоминаешь?
      - А... Понятно теперь. Я все думал, откуда они такие грамотные. Ливия, кажется?
      - Точно. Ливия, восемьдесят пятый год, лагерь под Триполи.
      - Твоя школа!
      - И моя, и твоя. Советская школа.
      - Ну что ж. Хорошо мы их учили...
      - Вот и научили.
      - Откуда знаешь?
      - Данные радиоперехвата. Они не стесняются теперь, все идет открытым текстом. Имена, страны...
      - Он как, Нурали-то? За идею или за деньги?
      - Одно другому не мешает. И денег, и идей у них хватает.
      - Орденов зато нет.
      - Орденов нет.
      - Слушай, Мишка! Ты выпить принес? Наверняка ведь принес!
      - А можно тебе?
      - Давай, пока экскулапа нет. Вон стаканчик пластмассовый, ты уж поднеси боевому товарищу!
      Степанов наполнил до краев водкой стаканчик, остро пахнувший каким-то лекарством, поднес к губам Кислицина и влил горькую в рот новоиспеченного подполковника. Тот шумно глотнул и сморщился.
      - Закусишь?
      - Ага. Дай виноградинку. И сам глотни.
      - Ну, за тебя, Валька! За то, чтоб стал здоров! - Степанов крутанул бутылку и плеснул в глотку теплую противную водку.
      - Спасибо... Да только вряд ли. Нейрохирургическая операция нужна. Сложная. Здесь не делают.
      - А где делают?
      - Говорят, в Германиии... Дорого!
      - Сколько?
      - Тысяч двадцать пять, может, тридцать.
      - В марках или долларах?
      - Да какая, на х.., разница? Все равно нет ни того, ни другого. В долларах. Я уж думал. Даже если комнату свою продам, все одно - и на половину не наскребу.
      - Алферов в курсе?
      - В курсе. Да что толку-то? Таких, как я - тысячи сейчас, а денег на зарплату здоровым не хватает...
      - А точно, что операцию можно сделать?
      - Говорят... Здесь работала группа Красного Креста, был там один парень из Германии, у него папаша - известный нейрохирург. Частная клиника под Бонном. Там можно было бы попытаться.
      - Я достану деньги.
      - Не шути, Миша. - Голос Кислицина предательски дрогнул. - Не нужно так шутить.
      - Сказал - достану. Ты меня знаешь.
      - Банк, что ли, ломанешь?
      - Попроще есть способ. Лежи, поправляйся. И жди. Все будет хорошо. Отправим тебя к немцам!
      Степанов пожал неподвижную руку Валентина и быстро вышел из палаты. Оставаться здесь больше не было никаких сил.
      Мотор "шестерки" запустился только с пятого раза и, пока не прогрелся, заметно "троил". Переключая передачи, Степанов увидел в зеркальце заднего обзора, как за машиной тянется шлейф сизого дыма.
      "Все, от колец, наверное, одни ошметки остались, - огорченно подумал капитан. - Долго не протянет старушка. Менять надо бы... Да, деньги, деньги... Проклятая страна, идиотская война! С нами они делиться не хотят, нам предлагают только воевать, причем бесплатно. Я профессионал и я не хочу - бесплатно. Все, хватит! Нужно сматываться отсюда. Из крылатого нашего вождя получился всего лишь анекдот - вышвырнули, как щенка позорного, и не пискнул... Нет, мне здесь больше делать нечего, абсолютно нечего! Я свободно владею английским и испанским, могу общаться и с арабом, и с французом. И я умею делать из людей оружие, настоящее оружие. Мне наплевать, кого учить. Буду учить арабов, если заплатят арабы, буду учить евреев, если заплатят евреи. А в этой стране... Да черт с ней, с этой страной! Открою школу где-нибудь в Эмиратах или в Аргентине. Помогут, есть кому помочь... Кроме Нурали еще остались... бывшие мои ученички. Я хороший профессионал и я смогу получить рекомендации. Вот только деньги... Двухсот пятидесятитрехсот тысяч хватило бы с лихвой... И Вальку надо поднять на ноги, если бы не Валька, то сейчас в госпитале лежал бы я сам. Очень большая вероятность, что лежал бы... Почти наверняка! Куда ж я еду-то?
      Так, это Владимирка... Ну правильно, я еду в Кратово. Больше и ехать-то мне некуда".
      Подъехав к знакомому особняку, капитан смог убедиться, что за те несколько месяцев, что он провел в Чечне, во владениях Питона произошли разительные перемены. От строительного бардака не осталось и следа. Широкая дорожка, посыпанная тускло мерцающей мраморной крошкой, протянулась от изящных ажурных кованых ворот к коттеджу, мрачноватые формы которого скрывались за великолепными голубыми елями, высаженными перед фасадом в шахматном порядке. Вдоль дорожки шел ряд низких круглых фонарей, излучавших молочно-голубоватый неяркий свет. Недалеко от ворот капитан заметил небольшой изящный кирпичный домик - очевидно, обиталище охраны.
      На воротах Степанов обнаружил что-то вроде переговорного устройства и несколько раз нажал на светящуюся зеленую кнопку. Минуту спустя дверь домика охраны распахнулась и на пороге показался дюжий хлопец в неизменном камуфляже. Он лениво подошел к воротам и вопросительно уставился на капитана.