Глава девятая

КАТЯ

Во время летних каникул у Федора всегда находилась работа в деревне. То он ездил подручным на комбайне, то косил, то помогал у молотилки. В это лето он решил стать шофером полуторки. Если бы у него спросили, зачем он это делает, он, наверное, не ответил бы. Просто ему было хорошо у себя дома, он любил горячие знойные дни лета, когда жизнь из села перемещалась в поле, где до позднего вечера трещали моторы и звенели песни. Особенно он любил песни, которые пели девчата по ночам. Были эти песни какие-то особенные, тихие и протяжные, и Федору казалось, что нет на свете ничего прекраснее этих сельских летних ночей и до боли родной деревни.

Иногда над ним подшучивали:

— Тебе бы не на учителя, а на бригадира учиться.

Федор считал, что одно другому не мешает.

Ранним утром он был в колхозном гараже. Это было единственное кирпичное здание в деревне, рассчитанное на пять машин и небольшую мастерскую. Заведующий гаражом, первый тракторист в колхозе, Кирилл Григорьевич встретил Федора с усмешкой:

— Овладеваешь? Это похвально и, вместе с тем, знаешь, не совсем. Вот ты прыгаешь, как кузнечик, с одного на другое. А любовь у тебя к чему? Есть ли у тебя любовь к технике? Тут без любви никак... Вот, к примеру, посажу я тебя стажером к Николаю, а ты прокатаешься лето без толку... А мне шофера нужны. Купим новые машины, а людей нет...

Фёдор терпеливо слушал ворчливого завгара и почему-то вспомнил, как тот в первые дни колхозной пахоты пригнал из Могилева единственный трактор. Как они,мальчишки, бежали следом, с удовольствием вдыхая теплый запах машины, стремясь перекричать оглушительный стук мотора. А за рулем сидел с гордым видом бывший слесарь петроградских авторемонтных мастерских, их односельчанин Кирилл с развевающейся под весенним ветром седой шевелюрой и трепещущим красным знаменем, которое прикрепил он к тракторной трубе перед выездом в поле.

— Обещаю, что не прокатаюсь зря, — успокоил Кирилла Григорьевича Федор. — Мне самому права нужны будут до зарезу.

— Это зачем? — с любопытством спросил завгар.

— Так сразу и сказать? — улыбнулся Федор.

— Так сразу и скажи.

— Хочу собственную легковушку собрать. Буду жить в деревне, а если, например, в театр или еще куда захочу, — завел машину, и пожалуйста.

Кирилл Григорьевич громко расхохотался:

— Ты что, американец какой? Собственный автомобиль захотел? А еще будущий советский учитель. И чему вас там учат?

— Не смейтесь, дядька Кирилл, — серьезно сказал Федор. — Собственный мотоцикл можно купить? Можно. А придет время — и машины купим. Американцы ездят, а мы что — косые?

— Нет у тебя пролетарской косточки, — заметил завгар. — Поэтому так и рассуждаешь. Ну, ладно. Это со временем пройдет. Давай к Николаю. Скажи — по моему распоряжению стажером.

Николая Федор хорошо знал. Это был долговязый молодой парень с маленькой детской головкой. По этому поводу односельчане часто злословили. Один из них приехал как-то из Могилева, рассказывал, будто на его глазах с Николаем произошел такой казус.

Стояли они за прилавком магазина. Ждали своей очереди. Продавщица как-то подозрительно посмотрела на Николая раз, потом другой, а на третий не выдержала и приказала, возмущенная:

— Мальчик, слезь с прилавка!

Все удивленно обернулись. Никакого мальчика на прилавке не было, лишь над прилавком возвышалась маленькая ребячья голова Николая.

Федор нашел Николая в боксе, под машиной. Узнав, в чем дело, Николай высунул голову из ямы и улыбнулся:

— Слухай, это здорово! Давай-ка сразу за дело. Прошприцуй рулевые тяги.

Федор глянул на свою белую косоворотку:

— Я, пожалуй, переоденусь...

— Эх, ты, — упрекнул его Николай, — прежде всего за тряпочки трясешься? Ладно. Дам тебе спецовку. Я ею еще не пользовался.

Вначале шприц не слушался Федора. Он неплотно прижимал его к масленкам, и нагнетаемый солидол кусками стекал со шприца. В яме было тесно и грязно, над головой висел замасленный двигатель, а Николай сидел наверху, на старой покрышке, курил и инструктировал:

— Слухай, ты шприц нажимай на масленку до щелчка. Когда щелкнет, значит, можно гнать солидол. Бывает, что масленка забита грязью. Надо взять ключ, повернуть масленку или заменить ее. Понял?. Потом возили с железнодорожной станции минеральные удобрения.

В кабине было душно, пахло бензином и гарью, а рядом сидел Николай и ворчал:

— Это твой батька только может, месяца два как отсеялись, а он заготовкой занимается на будущую весну. Ну и пробивной, беда.

В первый день на полуторке Федору не понравилось. В поле под свежим ветром было куда приятнее, но отступать не хотелось — острый на язык Кирилл разнесет на всю деревню, а притом Федор действительно хотел овладеть машиной — не боги ведь горшки лепят. Вон в прошлом году он сдал на права мотоциклиста и даже принял участие в первомайской демонстрации. Сзади к багажнику приделали подставку, на которую поднялась заядлая гимнастка института, и он проехал мимо трибуны возле драматического театра под аплодисменты. Он не видел, какую там за его спиной гимнастка делала фигуру, но рассказывают, что это было красиво, а его похвалили за отличное управление мотоциклом.

Было еще несколько поездок с Николаем, и чаще всего Федору приходилось или загружать или разгружать машину. Наконец Федор не выдержал:

— Я у тебя грузчик или стажер?

— Слухай, Федя, — пытался его успокоить Николай. — Вот перед уборкой станем на профилактику, тогда и начнем.

— После уборки в институт надо будет.

— Ну, ладно, семь бед, один ответ...

Они выехали на проселочную дорогу и стали в стороне.

— Ну, видишь вот эту педаль? Это педаль сцепления. Вот это педаль тормоза, а это вот акселератор — это значит педаль газа.

— Это я давно знаю.

— А если знаешь, садись за баранку. Ты ж мотоцикл водишь, а принцип у этих машин один. Ну, давай.

Федор сел за руль, осмотрелся.

Мотор работал. Федор выжал педаль сцепления, включил первую передачу и плавно отпустил педаль сцепления. Мотор застонал, и машина тронулась с места,

Федор вырулил на дорогу и поехал.

— Давай вторую! — крикнул Николай,

Федор выжал педаль сцепления и включил вторую передачу. Машина пошла быстрей. — Давай третью! — крикнул Николай.

Федор включил и третью, и четвертую. Машина бежала по проселку, поднимая столбы пыли. Николай смотрел вперед и весело смеялся.

— Слухай, Федя! — орал он ему в ухо. — Ты ж здорово водишь! Ну просто здорово. Я все боялся дать тебе баранку. Вон там остановись, дадим задний ход, развернемся и обратно...

Федор и сам был удивлен тому, что поехал сразу, без всякого. Сказалась езда на мотоцикле и то, что он внимательно следил за длинными ногами и руками Николая. От него не ускользало малейшее его движение, и он был готов к тому, чтобы вести машину самостоятельно.

В уборочную страду работали на равных. Николай был доволен своим стажером и успехи его каждый раз старался взять на свой счет.

— Видели, какого шофера я дал колхозу, а вы говорите — мальчик с прилавка... Будь здоров!

Элеватор находился на железнодорожной станции. Дорогу к нему Федор знал назубок — изучил, где какая рытвина, где какой подъем. Пока стоял под разгрузкой — смотрел на проходящие поезда. Они проносились с грохотом, как незнакомые миры, и Федору всегда хотелось узнать, какая жизнь течет за вагонными окнами, куда и зачем мчатся беспокойные поезда, когда совсем неплохо можно жить и работать на одном месте.

Был конец августа. Близилась к концу его работа в колхозе. Схлынул с полей поток машин, и очередь на элеватор сразу уменьшилась.

Федор выгрузил зерно и решил заскочить на станцию за куревом. Он оставил на стоянке свою полуторку и вышел на перрон. Издали раздался гудок паровоза — приближался пассажирский. Федор по привычке решил проводить и этот поезд. Он купил пачку «Беломора», закурил и неторопливо пошел по перрону.

Поезд с грохотом ворвался на станцию. Ветер и пыль обдали Федора, и вместе с ветром пришел запах нагретого под солнцем металла. Скрипнули тормоза, раздался свисток главного кондуктора, и вагоны тронулись. Поезд стоял тут всего одну минуту.

Федор остановился. Мимо проплывали вагонные окна, Кого он только не видел за те две-три минуты, которые поезд шел мимо перрона. И старика в очках, читающего за столиком газету, и серьезного, даже чем-то недовольного мужчину, который, высунувшись в окно, курил и возмущенно сплевывал, и девушку с парнем, занятых своим разговором, и малыша, прильнувшего к стеклу так, что носик его сплюснулся.

Федор улыбнулся и только хотел завернуть в калитку, как увидел на перроне знакомую фигуру. Женщина только что сошла с поезда, потому что у ног ее стоял довольно большой чемодан. На руках она держала ребенка и маленькую дамскую сумочку.

Федора бросило в жар. Он не мог не узнать эту молодую женщину, он заметил бы ее среди тысячи тысяч. Это была Катя.

Федор хотел немедленно уйти, уехать, не видеть ее с малышом на руках. Потом передумал. «Ну и что же, — спокойно сказал он самому себе. — Это жизнь, и от этого никуда не денешься. Она молодая мать, она, наверное, счастлива. Не будь хамом, раздели с ней это человеческое счастье или хотя бы отвези Катю домой. Странно, что никто не встретил ее у этого поезда».

Федор пошел навстречу Кате. Она тоже сразу узнала его. Глаза ее на мгновение зажглись, в углах губ промелькнула слабая улыбка и тут же пропала.

— Здравствуй, Катя, — сдерживая бешеный стук сердца, глухо сказал Федор. — С приездом.

— Спасибо, Федя. Так получилось, что я даже телеграмму не послала. Мама бы, конечно, встретила.

— Ладно. Давай твой чемодан и поедем. Я здесь на машине.

— Спасибо, Федя, — без особой радости произнесла Катя и пошла вслед за Федором. Заплакал ребенок. Катя остановилась, развернула одеяльце, поправила простынку, покачала ребенка на руках, и тот успокоился.

Федор ждал. Он поставил чемодан на землю и смотрел на Катю. Кажется, она совершенно не изменилась. Такая же, как была в школе. Может быть, только прическа иная. Волосы гладко зачесаны, собраны на затылке в узелок. И глаза стали другими. Нет в них веселых чертиков, грустные у Кати глаза. И как будто недовольно она тем, что приехала в родные места. Нет, что-то изменилось в Кате. Федор еще не мог сказать, что именно, но перед ним была какая-то другая, серьезная и чем-то встревоженная Катя.

Подошли к машине. Федор стал на подножку, положил чемодан в кузов, открыл кабину:

— Садись.

Катя снова как-то равнодушно поблагодарила, села в кабину, осторожно положила на колени ребенка и захлопнула дверцу. Она даже не удивилась, что машину поведет Федор, как будто знала давным-давно, что так вот произойдет их встреча после долгой разлуки.

Федор вел машину осторожно. Он боялся потревожить малыша и, если признаться откровенно, хотел показать свое мастерство. Но Катю и это не трогало. Она безучастно смотрела на дорогу, совершенно не замечая своего давнего школьного друга.

— Надолго? — не выдержал молчания Федор.

— Не знаю, — ответила Катя. — Может быть, насовсем.

Федора снова обдало жаром. Что-то случилось очень важное, если Катя так говорит. Просто так Катя бы не говорила.

— Случилось что-нибудь? — чуть не задохнувшись, спросил Федор.

Вместо ответа Катя вдруг тихонько всхлипнула. Крупные слезы потекли по ее щекам.

— Живете здесь, как на другой планете, — с обидой заговорила она. — Там, на Дальнем Востоке, идет настоящая война. Люди кровь свою проливают, а вас это как будто не касается... — Катя замолчала. Только изредка всхлипывала и, чтобы Федор не видел ее слез, отвернулась и смотрела в окно кабины.

— Ты имеешь в виду Халхин-Гол? — спросил Федор. Катя не ответила. Она по-прежнему смотрела в окно.

Только плакать, кажется, перестала.

— Про Халхин-Гол мы знаем, — продолжал Федор. — Типичный конфликт со стороны японцев. Они ведь все время задираются с нами. То на нашей границе, то на границе с нашими друзьями.

— Конфликт... — словно про себя сказала Катя. — И слово-то какое придумали... А ты знаешь, что там умирают наши люди, чтобы вы тут... на машинах спокойно ездили... — зло сказала Катя, и Федор почувствовал, что она бросила камешек в его огород. — Надо будет, и мы не побоимся смерти, — твердо сказал Федор и замолчал.

Молча доехали они до деревни. Федор подрулил прямо к дому Кати. Пока он снимал чемодан, Катя сидела с ребенком в кабине. Потом вышла и направилась вслед за Федором, который понес чемодан во двор,

Дома никого не было.

— Возьми ключ под поветью, — попросила Федора Катя. — Вон там...

Федор открыл дверь, пропустил Катю с ребенком и поставил у порога чемодан.

— Проходи, садись, — равнодушно, только для приличия, пригласила Катя.

— Не могу, некогда, — отказался Федор и добавил; — Вот уж радости будет матери.

— Будет... — нехотя согласилась Катя, и в это время снова заплакал ребенок. Заплакал громко, с надрывом. Федор закрыл за собой дверь и направился к машине. Его провожал громкий детский плач.

Федор сел в кабину, обескураженный встречей с Катей. Нет, не так представлял он себе эту встречу. Ему всегда казалось, что Катя чем-то виновата перед ним и наступит час, когда она горько раскается за то, что так скоропалительно уехала с Владимиром на Дальний Восток. Раскается и скажет, что всегда думала только о нем, мечтала о времени, когда они снова будут рядом, и встреча эта будет очень радостной и счастливой. Но Федор, оказывается, ошибался. Ошибался, как наивный школьник, который с трудом постигает простые азбучные истины. Совсем она не думала о нем. Никогда. Совсем она не мечтала о том времени, когда будут рядом, Никогда. Ехали вот в кабине и даже не удостоила взглядом. Ребенок, конечно. Куда ж от него денешься... И вообще, с Катей что-то произошло...

Федор ехал на ток мимо медицинского пункта. Решил зайти и сказать Катиной матери, что привез долгожданную гостью. На пороге вспомнил, что зовут ее Ксения Кондратьевна.

Она встретила его в прихожей немым вопросом,

— Я Катю привез со станции, — как можно бодрее произнес Федор, но это его сообщение не только не обрадовало Ксению Кондратьевну, а, наоборот, вызвало страх.

— Боже мой! — всплеснула руками Ксения Кондратьевна. — Боже мой! Она мне писала, что Володя уехал в Монголию. Ой, что-то случилось!... — Она схватила платок с вешалки и, как была, в халате, бросилась на улицу мимо удивленного Федора.

Вечером вся деревня знала, что сын Концевого и зять Ксении Кондратьевны лейтенант Володя убит на Халхин-Голе. Пока еще далекая от них война вырвала первую жертву, и все вдруг поняли, что она не так уж далека, что колеса войны, надетые на ось Рим — Берлин — Токио, гремят уже возле границ Польши, а это — рукой подать.

Сентябрь в институте начался тревожно. Были мобилизованы в армию запасники из состава преподавателей и студентов старших возрастов. Иван, Эдик и Сергей собирались у Федора в комитете, и тут Иван садился на своего излюбленного конька и доказывал всем, что не сегодня-завтра начнутся такие события, которые переменят всю расстановку сил в пользу нашей страны, и надо готовиться к революциям на Западе.

Прежде всего, по утверждению Ивана, это должно случиться в самой Германии, потому что раздувшаяся империя фашистов должна неизбежно лопнуть, как лопались до этого империи татарских ханов, и прочих, и прочих. С Иваном спорили до хрипоты, но как бы там ни было, а война действительно стояла у порога, и хлопцы, сгорающие от нетерпения и тревоги, не знали, что делать.

Между тем Федор старался каждый выходной съездить в свою деревню.

— Мало ли что может случиться, — предупреждал его Иван, — а ты к мамочке на печку...

— Пойми ты, надо мне, надо... — пытался убедить его Федор, но это было бесполезно.

— Ты видел, как по лесам горят костры, куда собираются мобилизованные. Люди получают обмундирование, оружие, а мы...

— Да погоди ты, — отмахивался от него Федор. — В горкоме сказали, что это нас не касается и не надо будоражить ребят...

Федор мчался домой на любом попутном транспорте — то поездом, то машиной, — ему хотелось встретиться с Катей. А встретиться было не просто. Катя почти не выходила из дома, а Ксения Кондратьевна почему-то оберегала ее от друзей и знакомых. Федор считал, что Ксения Кондратьевна допускает серьезную ошибку — со школьными друзьями Кате было бы легче переносить свое горе. Напрасно ходил Федор возле дома Кати, а вот сегодня, увидев его на улице, Катя сама позвала:

— Что вы все как сговорились? Никто носа не кажет...

— Да некогда... — радостно оправдывался Федор. — Сама знаешь — учеба.

— Вот поэтому я тебя и позвала. Мы тут с мамой советовались, как мне дальше быть. Я ведь там заочно курс пединститута закончила. Вот... — Катя подошла к этажерке с книгами, взяла общую тетрадь в потертой обложке, достала зачетную книжку и подала Федору.

— Ого, круглая отличница! — воскликнул Федор. — Так что ж ты сидишь? Пиши заявление, давай мне, а я все оформлю...

— Сделаешь, Федя? — живо спросила Катя, и глаза ее на мгновение весело сверкнули.

— Ну, конечно же, сделаю, чудачка ты... — Федор был счастлив, что она училась, что ему доверила такое серьезное дело, и он, безусловно, в «блин разобьется», чтобы Катю приняли в их институт.

— А почему на заочное? — спросил вдруг Федор и кивнул па детскую кроватку: — Сколько твоему казаку?

— Это казачка, — улыбнулась Катя. — Через две недели годик.

— Вот и оставь дома в яслях. Ксения Кондратьевна, наверное, не откажется присмотреть за ней после работы.

— Федя, ты гений! — оживилась Катя. — Ты знаешь, мне и в голову не приходило такое. Конечно, будет трудно, я каждый выходной буду приезжать. Ты ведь приезжаешь?...

— Пиши заявление. Сейчас же. Сию минуту.

Катя вырвала из общей тетради лист бумаги, положила на стол. Сняла с этажерки чернильницу и ручку. Федор наблюдал за Катей, и тихая радость теплилась в его груди. Да, совсем немножко изменилась Катя. Но это почти незаметно.

Она по-прежнему красивая, ловкая, живая, лучшая девушка их школы.

Федор встал, подошел к окну. Рядом в рамочке висели семейные фотографии. С любительского снимка строго смотрел Володя. Был парень — и нету парня. А кажется,

совсем недавно под патефон танцевал он в этой комнате с Катей.

Федор не заметил, как Катя подошла к нему:

— Не верится?

— Угадала, — смущенно сказал Федор. — Ты прости, как же это случилось?

— Они захватили его раненого и изрубили на куски... — губы Кати дрогнули, но она сдержалась.

— Звери... — словно про себя сказал Федор и заторопился: — Заявление готово?

— Вот, пожалуйста. И возьми зачетку. Ты хотя бы узнай, как там и что. А может, не получится? А остальные документы потом. Хорошо?

— Почему же не получится? — уже у порога улыбнулся Федор. — Кто хочет, тот добьется. Помнишь?

— Да... — вздохнула Катя. — Кто ищет, тот всегда найдет...

Первым Федора встретил в институте Иван.

— Ты слыхал? — почти закричал он в коридоре. — Наши войска перешли границу и освобождают Западную Белоруссию!

— Поздравляю, — весело сказал Федор и крепко пожал Ивану руку. — От Виктора есть что-нибудь?

Иван вынул из нагрудного кармана пиджака газету и протянул Федору. На первой странице была помещена большая фотография — митинг трудящихся города Слонима. На импровизированной трибуне стоял немолодой уже человек с поднятой рукой. Видно, он о чем-то взволнованно говорил.

— Это Виктор, — ткнув пальцем в снимок, сказал Иван. — Выжил-таки.