Странное противоречивое чувство овладело Джином, когда он разглядывал эту блестящую публику. В общем-то его жизнь каким-то краем соприкасалась с жизнью этих людей, с ранней юности эти люди были его идеалом, он старался жить как они, подражать им, но вот сейчас он не мог удержаться от ухмылки, иронии отдавая, впрочем, себе отчет, что эта ирония, должно быть, просто защитное чувство, ведь никогда он не сможет так уверенно притронуться к плечу Элизабет Сазерленд, как это только что сделал невысокий рыжий тип в галстуке «Атлетикс-клаба». «Что-то странное с тобой происходит, парень. Вчера подыхал в вонючей жиже под баржей, а сегодня сидишь в ложе ипподрома Лорел. Судьба начинает работать на полных оборотах. „О'кэй, пусть работает“.

Лот вдруг вскочил, одним махом перепрыгнул через барьер ложи и побежал навстречу высокому седому господину, деловито идущему по нижней галерее. Джин увидел, что они дружески поздоровались и остановились полуобнявшись.

— С кем это разговаривает Лот? — спросил он.

— Это Джордж Уайднер, председатель жокейского клуба, — ответил Хайли. — Самая почтенная личность в лошажьем мире. В этом году его Джайпур взял наконец приз Бельмонда, оторвал старику полторы сотни «грэндов». Должен вам сказать, Джин, что все были рады, даже самые черные жуки, ведь Джордж выставляет лошадей с 1918 года и ни разу не был первым.

Вернувшись, Лот сказал озадачено:

— Представьте себе, Джордж тоже считает только Рекорда. Он видел его в Челтонхэме, Стокгольме и даже в Москве. Правда, он и Келсо не сбрасывает со счетов.

— Чья это лошадь? — спросил Джин.

— «Рекорд (Советский Союз), гнедой жеребец от Весеннего Горизонта и Ботаники, победитель Международного приза в Москве (1961 г.), Золотого кубка Хенесси (1961 г.) и скачек в Стокгольме (май 1962 г.) Время в Стокгольме — 2.04.8. Жокей Анисим Проглотилин (СССР), камзол белый, рукава зеленые».

— Как видишь, Джин, рекорд тебе сродни. В тебе должны взыграть патриотические, чувства, — ухмыльнулся Лот.

— В каком это смысле? — спросил Хайли.

— Наш Джин — представитель великой социалистической нации Евгений Гринев, — сказал Лот.

Хайли повернулся к Джину и первый раз внимательно посмотрел на него. Затем дружески подмигнул и сказал по-русски:

— Привет, Маруся. Йелоу блу бас.[32] Порядок. Точка.

Джин захохотал.

— Два раз я Полтава, — сказал Хайли. — Секонд уорлд уор. Челночные рейсы. Ты ведь тоже, Лот, бывал в России, не так ли? Только ты гулял по другой стороне бульвара..

— О да, в свое время мы откусили там больше, чем смогли проглотить, — сказал Лот и вдруг снова вскочил. — Ларри!

По нижней галерее вышагивал, выкидывая по-солдатски руки, очень маленький крепыш, обтянутый тканью полосатого костюма. Простодушнейшая улыбка озаряла его ирландское лицо. Увидев Лота, он радостно подпрыгнул, подбежал к ложе. Перегнувшись через барьер, Лот начал шептаться с Ларри, поминутно перелистывая программку и делая отметки.

— Это Ларри О'Тул, букмекер, — объяснил Джину Хайли. — Один из главных жуков. Все знает.

Лот плюхнулся в кресло и хлопнул ладонью по колену.

— Все, решено! Я играю Рекорда. Говорят, что это новая советская ракета. Нашего Келсо он догонит и перегонит, без всякого сомнения. Ты будешь играть, Джин?

— Я поставил бы «сэнчури»[33], — сказал Джин, — да все забрали люди Красавчика.

— Я тебе одолжу, — махнул рукой Лот. — Видишь ли, Ларри считает, что на твоем соплеменнике можно неплохо заработать, играют только знатоки. Пока курс один к пяти, к старту будет максимум один к двум. Я собираюсь поставить десять «грэндов».

— Десять тысяч? — поразился Джин.

— А почему не удвоить эту сумму? Ларри — мой человек. Ты меня понимаешь? — многозначительно сказал Лот.

— Неужели на международных скачках может быть «темнота»?

— Да нет, игра честная. И есть, конечно, риск. Келсо — это Келсо. В данном случае и Ларри не «левачит», но вообще-то он мой человек, понимаешь? Дошло наконец? Ну так как, беби?

— О'кэй! — весело сказал Джин. — В крайнем случае мой капитал уменьшится на одну десятую, и я девальвирую доллар.

— Кстати, взгляни на нашего фаворита. Вон он проминается у третьего столба.

В бинокль Джин увидел гарцующего гнедого жеребца. Шелковистая его шерсть блестела на солнце. Приплясывали редкой красоты и стройности ноги. На мощной груди играли мускулы. Лот и Хайли тоже смотрел в бинокли на Рекорда.

— Лучше бы они занимались лошадьми, чем портить нам нервы, — пробурчал Хайли.

— А почему им не совмещать два этих дела? — захохотал Лот.

Жокей взял шенкеля и пустил Рекорда в короткий галоп. Жеребец стремительно прошел от столба метров сто. В бинокль отчетливо было видно скуластое лицо жокея.

— Итак, Джин? Fortes fortuna adjuvat.[34]

— О'кэй, — сказал Джин. — Fortuna favet fatuis![35] Я играю.

— Ларри! — крикнул Лот. — Эй!

Ларри, оказывается, стоял неподалеку и ждал. Лот поднял два пальца, начертил в воздухе букву «О» и показал на себя и Джина. Ларри кивнул и исчез.

Начались старты на второстепенные призы. Среди участников этих стартов были тоже первоклассные лошади, такие, как Блеф, Грик Мани, Губернаторская Тарелка… Лот и Джин играли по маленькой, выиграли раз пятьдесят долларов, но тут же их проиграли, когда Цикада споткнулась на последней прямой. Разумеется, это их не огорчило, а лишь позабавило. Собственно говоря, весь ипподром, во всяком случае, все ложи пока только забавлялись. Все ждали международной скачки на Главный приз.

— Эй, Мак! — вдруг услышал Джин женский голос, как будто бы обращенный к нему. — Эй, мистер Де-Сото!

Он обернулся. Да, именно ему махала рука в длинной белой перчатке, и именно к нему были обращены веселые синие глаза в лучах морщинок.

— Не узнаешь? — крикнула дама и подняла над головой пачку «Лакки страйк». — Хочешь закурить?

— Хэлло! — изумленно воскликнул Джин. — Это вы?!

Через две ложи от них стояла его мимолетная знакомая по Пятой авеню, та, что «оставила свою честь на обломках самолета».

— Салют! — на европейский манер приветствовала его дама. — Вот так встреча!

— Что вы здесь делаете? — глупо крикнул Джин.

— Да вот химичу своему старику на молочишко! — крикнула дама, употребив жуткий вест-сайдский жаргон.

В ближайших ложах передернулись «Рыцари-храмовники», позеленели «Королевские избранные мастера». Ложа джиновской знакомой, забитая шикарными подвыпившими молодчиками и прелестными молодыми женщинами (в их числе была и Лиз Сазерленд), грохнула от хохота.

— Ты знаешь, с кем ты сейчас так лихо перекрикивался? — рассматривая в бинокль трек, спросил Лот.

— Представь себе, вчера мы с ней болтали в пробке на Манхэттене, — улыбнулся Джин. — Такая свойская баба…

Капитан Хайли фыркнул в кулак и взглянул на Джина.

— Да она ведь мне карточку свою дала, — вспомнил Джин, достал из кармана неузнаваемо изменившийся от купанья в порту бумажник, смущенно фыркнув, сбросил прилепившуюся внутри лепешку засохшей зеленой слизи, вынул покоробленный кусочек картона и прочел: «Миссис Ширли М. Грант, издатель, 305, Пятая авеню, Нью-Йорк». Джин присвистнул.

— Ого! Вот это кто, оказывается!

Лот повернулся к капитану Хайли.

— Видишь, Бенджамен, что значит молодое поколение? Что бы с тобой было, если бы Ширли М. Грант дала тебе свою карточку? Небось потер бы свою лысину, а? А Джину все до лампочки. Ничего не скажешь, новая волна.

— Да, беби, это Ширли Грант, а там и сам старик рядом сидит, — кивнул Лот Джину.

Джин посмотрел и снова столкнулся со смеющимися глазами Ширли. Похоже было, она не отрывала от него взгляда и поняла, что Джин догадался наконец, кто она такая.

Старика Грата называли ни больше ни меньше как самым или почти самым богатым человеком Америки[36], техасским Мидасом, нефтяным Крезом, а Ширли была ни больше ни меньше как женой этого человека. От нечего делать эта дама завела себе в Нью-Йорке шикарное издательство и таким образом получила возможность называться «паблишер». Справедливости ради следует сказать, что ее издательство в последние годы завоевало солидную репутацию в интеллектуальных кругах, ибо Ширли сумела набрать в свой штат целую команду «яйцеголовых» умников.

Однако светская хроника подавала Ширли главным образом как предводительницу шайки международных бездельников и прощелыг, что, впрочем, тоже соответствовало действительности.

— Идите сюда! — махнула рукой Ширли. — Берите своих друзей, здесь весело! Хайли! — она засмеялась. — Ну что вы дуетесь? Сто лет уже дуется — как не надоело?

— Пойдем? — спросил Джин Лота. — Она славная баба, ручаюсь.

Лот захохотал.

— Пошли, везунок! Может быть, эта славная баба купит тебе Багамские острова? Хайли, а ты? Ты ведь вроде знаком с ее величеством?

— Я предпочитаю остаться здесь, — пробормотал Хайли.

— Мое имя вам известно, — без обиняков сказала Ширли, пожимая руку Джина. — А вас как?

— Мое имя Джин Грин, миссис Грант.

— Отставить «миссис»! Неужели я так уж стара? Я Ширли и только Ширли, спросите у всей этой банды, — она улыбнулась задорно и вызывающе, но в глазах у нее мелькнуло снова то прежнее робкое выражение.

— Это мой друг Лот, Ширли! — сказал, усмехнувшись, Джин.

Лот щелкнул каблуками.

— Вы военный? — подняла брови Ширли.

— В прошлом, мадам, — сказал Лот.

— По-моему, вам не хватает монокля, — усмехнулась «королева».

Лот был уязвлен: он явно не понравился Ширли.

— А что, Джин, с тобой стряслось? Все лицо в йоде и меркурохроме. Попал в автомобильную катастрофу?

— Да, мэм, — пробормотал Джин. От Ширли пахло дорогими духами «Essence Imperial Russe».

— Чарльз, познакомься с мальчиками, — сказала через плечо Ширли.

В углу ложи сидел, напевая себе под нос какую-то ковбойскую песенку, всемогущий нефтяной магнат Чарльз Борегард Грант, Си-Би Грант, как его называла вся Америка. На вид ему было лет сто — сто пятьдесят, но пальцы, крутящие солнечные очки, выдавали недюжинную силу и ловкость.

С удивительным детским добродушием смотрели на мир выцветшие голубые глазки. Под цвет глаз были протертые добела джинсы. Старенький свитер дополнял туалет миллиардера, но в зубах его, между прочим, торчала трубка «Данхилл» с двумя пятнышками из слоновой кости.[37]

Си-Би Грант ласково покивал Джину и Лоту, как бы говоря: «будет вам и белка, будет и свисток», отвернулся к треку, потеряв к новым знакомым всяческий интерес.

Джин и Лот уселись в кресла рядом с Ширли Грант. В ложе было тесновато. Ежеминутно входили и выходили безупречные, но тем не менее подозрительные хлыщи, пожилые и юные леди. Два боя под руководством старшего стюарда обносили общество шампанским «Вдова Клико» 1891 года. Краем уха Джин слышал гудящий вокруг разговор, напоминающий диалог из ультрасовременной пьесы абсурда.

— …Генрих VII на полкорпуса… Джонни Ротц — подонок… Чаша Цветов сломала ногу на тренировке… Кэрри Бэк принес в общей сложности Джему Прайсу миллион сто семьдесят… девять «грэндов» за покрытие кобылы… позавидуешь… На дерби в этом году «завал».. Кто-нибудь из наших играл Ларкспура?.. Селвуда знаете?.. Семь лошадей и Хэттерсэт — в кучу… ой, боюсь, Селвуду не сносить головы. Мадам Хенесси закатила проводы Мандарину… подумать только, выйти в отставку на двенадцатом году!.. Слышали, продается ипподром в Манчестере… Вот до чего доводят нас эти федеральные социалисты своей налоговой политикой…

— Да что вы так на меня смотрите в упор? — спросил Джин Ширли.

— Ты мне напоминаешь мальчика, с которым в детстве во Фриско я дралась из-за мяча, — тихо смеясь, ответила она.

— О! Так вы девушка с золотого Запада, где мужчины настоящие мужчины, где женщинам это нравится?!

Оркестр морской пехоты грянул марш «Поднять якоря!» На трек выходили лошади международных скачек. Здесь был великий Келсо и Боуперил, итальянец Салтыков и русский Рекорд, французский конь Матч II и англичанин Мистер Уот, победитель дерби ирландец Ларкспур и конь из княжества Лихтенштейн с загадочным именем Воспоминание о Мариенбаде…

Пегие, вороные, гнедые красавцы с лоснящимися крупами, с мальчишескими фигурами жокеев в седлах медленно прогарцевали мимо трибун. Началась последняя разминка. Ипподром возбужденно загудел.

— Что же это был за гадкий мальчик? — тихо спросил Джин.

Ширли продолжала смеяться.

— Позже он покушался на мою честь. Ну-ну, я шучу. Кого вы играете, Джин?

— Рекорда. Мы с Лотом поставили на десять «грэндов».

Она округлила глаза.

— Ого! Может быть, вы внебрачный сын моего мужа?

— Нет, просто собираюсь пойти по его стопам. Это первый шаг. Надоела нищета.

В это время Лот притронулся к плечу Джина и протянул ему сложенную вчетверо газету.

— Взгляни-ка, малыш!

«Три трупа на дне карьера. Убийство или несчастный случай?

— Слушай, может быть, нужно заявить в полицию? — шепнул Джин Лоту.

— Браво! — шепнул Лот. — Состояние твоей головы начинает мне внушать опасение.

— Папочка! — крикнула Ширли своему мужу. — Кого ты играешь?

— Я играю французского лошадку, — прошамкал Си-Би Грант. — Она очень милая.

— О! — удивилась Ширли. — Ведь ты всегда играешь только своих лошадей.

— А кто тебе сказал, детка, что это не моя лошадка? — миллиардер взглянул на жену чистыми, как техасское небо, глазами.

— Это для меня новость, — Ширли засмеялась. — Вот скрытный старик!

— Похоже, что мы с тобой горим, — заволновался Лот. — Старый прохиндей доллара не выбросит на ветер.

Внизу, на галерее, творилась какая-то сумятица. Возникали и мгновенно рассыпались группки мужчин, пробегали возбужденные люди с зажатыми в кулак пачками серо-зеленых банкнотов.

— А вот мальчики играют русскую лошадь, — сказала Ширли.

— Смело, смело, — пробормотал безучастно старик. Вставший в своей ложе капитан Хайли что-то семафорил Джину и Лоту, делал какие-то предостерегающие жесты.

Пулей промчался мимо лож букмекер Ларри с окаменевшей на лице улыбкой.

— Мальчики, боюсь, что вы погорели, — взволнованно сказала Ширли. — Вряд ли Рекорду дадут взять приз, если Си-Би играет против. Может быть, еще можно…

Лошади уже шли к старту.

— Да ведь это же честные скачки! — воскликнул Джин.

— Конечно, — тихо, себе под нос сказал Си-Би. — Просто Матч, я думаю, сильнее.

— Все были убеждены, сэр, что вы играете Рекорда, — сказал Лот непринужденно, хотя Джин видел, что он взбешен.

— Все всегда все за меня знают, — проворчал Си-Би.

Ударил гонг. Лошади взяли со старта и сплошной грохочущей копытами лавиной промчались мимо трибун.

За первым столбом обозначилась группа лидеров. По кромке шел Рекорд, голова в голову несся могучий Келсо, к ушам которого припал лучший американский жокей Билл Хартак. По внешней стороне выходил вперед Матч II с Ивом Сен-Мартеном. В этой же группе были Уилли Шумейкер на Пурпурной Красотке и сэр Гордон Ричардс на Мистере Уоте.

Ипподром, как всегда это бывает, трагически затаивший дыхание на старте, теперь, после виража, заревел:

— Рекорд, вперед!

— Келсо!.. Келсо!.. Келсо!

— Уилли, сделай их, милый!

— А-а-а!

На дальней прямой лидеров достали Ларкспур и Воспоминание. У виража образовалось что-то напоминающее толкучку, а «милая лошадка Матч II» спокойно по внешней стороне уходила вперед. Разрыв был уже не менее восьми корпусов, когда Рекорд наконец вырвался из кучи и начал доставать Матча.

Джин сжал кулаки. У него перехватило дыхание. Весь ипподром встал. Может быть, один лишь Си-Би Грант остался сидеть.

— Будьте любезны, немного левее, — смиренно попросил он Лота. — Мне не видно.

Бешеный сплошной рев висел над ипподромом. Облака остановились. Казалось, небесные ангелы в ужасе смотрели на землю, пораженные еще одной дикой странностью внуков Адама.

Семьдесят тысяч игроков! Общая сумма ставок — почти пять миллионов долларов!

Рекорд упорно доставал Матча. Разрыв уже составлял четыре корпуса, три, два… На голову сзади шел Келсо.

Рука Ширли опустилась, на руку Джина. Пальцы нервно сжались.

Матч II первым закончил дистанцию. Полкорпуса ему отдали Рекорд и Келсо.

— Ну вот и все, — сказал Лот и выбросил программку. — Было у моей мамы три сына: двое умных, а третий играл на скачках… Кого вы видите перед собой, леди и джентльмены? Мистера Лота минус двадцать «грэндов».

— Почему же двадцать? Десять с меня, — сказал Джин.

— Брось, я тебя втравил в эту историю, — сказал Лот.

— Ну-ну, дружище, не плыви, — Джин ободряюще взял Лота за плечо. — Каждый носящий штаны платит за себя.[38]

— Не вешайте носы, мальчики, — сказала Ширли. — Хотите, через неделю мотнем на Кентукки-дерби? И папочка поедет. Сорвете там куш.

Она легонько стукнула Джина по плечу, да как раз прямо по ране. Он еле сдержался, чтобы не скрипнуть зубами. Его разбирала злость.

— В мире, мадам, есть еще кое-что другое, кроме Кентукки-дерби, Закатных ставок и Золотого кубка Аскота…

Она сделала вид, что не заметила его раздражения.

— Си-Би, ты в выигрыше. Ужин с тебя! — крикнула она мужу.

— Договорились, — подмигнул ей Грант и встал. Словно по команде, вся компания стала очищать помещение.

— Я вас не отпускаю, — шепнула Ширли Джину. В дверях ложи Джин увидел вросшую в массивные плечи голову дяди Тео Костецкого. Замороченно-остекленелыми глазами дядя Тео взглянул на Джина, торопливо поклонился ему и подошел к Гранту, что-то зашептал. Грант на ходу что-то буркнул, и дядя Тео боком-боком, с автоматическими извинениями затесался в толпу.

— Кто это? — резко спросил Лот Джина, провожая глазами лысину, покрытую нежным пушком. — Откуда ты его знаешь?

— Кто это, Ширли? — спросил Джин.

— Си-Би, с кем ты сейчас говорил? — спросила Ширли.

— Точно не знаю, кто-то из моих служащих, — кротко улыбнулся старик. — Всех не упомнишь, детка.

Охрана Гранта тем временем расчищала дорогу своему патрону, дюжими плечами оттирала газетчиков, фоторепортеров и любопытных. Все же несколько блицев сверкнуло над головами, когда Си-Би, Ширли, Джин, Лот, Лиз Сазерленд и вся компания шли по проходу к автомобилям. О наша великая цивилизация!

Си-Би Грант — это «черное золото», концессии в Кувейте, бензоколонки в Южной Америке, радиокомпании и телестудии. Си-Би Грант — это дворцы в Техасе, Майами, Швейцарии и на Лазурном берегу, яхта водоизмещением в семьсот тонн, два вертолета и трансатлантический лайнер. Си-Би Грант — это поместье на берегу Чесапикского залива, сто пятнадцать комнат и сотня слуг, парк и угодья площадью в три тысячи пятьсот акров, необозримая площадка для игры в гольф. Си-Би Грант — это почти миллиард долларов.

Си-Би Грант сидел в огромном вольтеровском кресле, свесив через кожаный подлокотник свои длинные вялые ноги. Под ногами его лежал, внимательно глядя на присутствующих, дог по кличке Лайон. Он и впрямь напоминал льва, этот темно-желтый гигант с длинными бурыми полосами вдоль позвоночника. Глаза же, па редкость умные и сообразительные, делали его вполне полноправным участником маленького импровизированного совещания, происходившего на вилле «Желтый крест», восточной резиденции Гранта в пятидесяти милях от Уимингтона.

Несколько почтенных людей расположились в разных местах обширного, мягко освещенного кабинета, обставленного дорогой антикварной мебелью периода Революции. Кто сидел на софе, кто на кожаном пуфе, один так просто на ковре возле камина. Позы были непринужденны. В руках джентльмены держали стаканы толстого стекла. Один лишь Тео Костецкий, всей своей жизнью приученный к аккуратности и собранности, совершенно в душе не одобряющий все эти американские вольные позы, похлопывание по плечам, «Боб», «Дик» и так далее, сидел за длинным полированным столом, деловито вылупив на Гранта свои неподвижные глазки.

Из-за плотно прикрытых окон с лужайки слабо доносились голоса молодых гостей, музыка. Разговор в кабинете велся в излюбленной Грантом вяловатой, непринужденной манере, между тем как каждое слово всемогущего Си-Би наматывалось на ус собеседниками.

— …а кстати, вот это дело с личными атомными убежищами, — говорил Грант. — Помогут они нам, если у мистера Кея разгуляются нервы? Как вы считаете, Монти?

— Господи, вы еще спрашиваете, Чарльз! — воскликнул человек, сидящий у камина, и коротко хохотнул. — Ровно так же, как яйцу в кастрюле помогает скорлупа.

— Шутки шутками, а дело это серьезное и важное, — сказал человек с софы. — Нельзя забывать о психологической важности убежищ. Нация размягчена этим идиотским сосуществованием. В один прекрасный момент…

— А почем они идут, Дик? — перебил Грант.

— От пяти до пятидесяти тысяч, Чарльз, — сказал человек, сидящий на пуфе.

— Так нам надо тоже не зевать, — проговорил Грант и тут как раз зевнул, смущенно покрутил головой на дружески-подхалимский смех. — Чего же мы зеваем, если дело это такое, — он хихикнул, — патриотическое…

Костецкий сделал быструю пометку в своем блокноте.

— Есть дело поважнее, Чарльз, — сказал человек с ковра. — Сукарно подбирается к нашим заводам на Борнео.

— А кстати, как там с пивом у наших ребят на Борнео? — неожиданно остро мелькнув голубыми глазками, спросил Грант.

— Простите, сэр? — наклонился вперед Костецкий.

— Вот что, братцы, — сурово и твердо сказал Грант, — я сам в тропиках протрубил не один год и знаю, каково там без пива. У наших ребят на Борнео всегда должно быть свежее пиво, — жестким пальцем он постучал по краю стакана.

— Записано, сэр, — сказал Костецкий.

— Ну вот, — Си-Би сразу ослабел и протянул умирающим голосом: — А насчет этого дела прямо уж не знаю, что вам посоветовать. С историей, ребята, — он снова хихикнул, — шутки плохи. Вот разве что переговорить с Джоном, чтобы он позвонил Фреду, а?.. Наверняка где-нибудь там болтается пара наших эсминцев… Почему бы им не прогуляться вблизи Борнео?

— Где-то там и «Энтерпрайз» валандается, — сказал человек, сидящий на ковре.

— Ну вот, не мне вас учить, — махнул рукой Грант.

— Эйч-Эл[39] мы подключаем к этому делу? — спросил человек от камина.

— А почему же нет? Пусть и Эйч-Эл почешется.

Си-Би Грант посмотрел на зеленеющее небо за окнами кабинета и тихонько засвистел мечтательную ковбойскую песенку.

— Вы сегодня здорово сыграли на ипподроме, Чарльз, — сказал человек у камина.

— Особенно этому обрадуется Эдвин, — проговорил Грант.

— Это верно? — нервно воскликнул человек с софы.

Грант в ответ только присвистнул.

Человек с софы вскочил и пробежался по кабинету. Тени и свет промелькнули но его аскетическому лицу, по упавшим на лоб жиденьким черным прядям, по загоревшимся глазам.

Лайон поднял уши. Он понял, что среди присутствующих находится один скрытый сумасшедший.

— А вот за это добрые люди еще раз скажут вам спасибо, Чарльз! — воскликнул человек с софы. — Люди, ведущие нелегкую борьбу за честь нашей страны. Опасность гораздо глубже, господа, чем кажется. Если бы только коммунисты, тайные или открытые, с которыми мы имели дело во времена сенатора Маккарти! Тлетворное влияние марксизма ползет на нас, как смог! Крушение идеалов, декадентство подтачивают наше общество! Все эти студентики и жалкие модерняги, считающие, что поэзию изобрел Т. С. Эллиот! Мы должны предупредить их, что не позволим влить их вонючую жижу в кровь нации! Я преклоняюсь перед Медфордом Эвансом, вот стойкий борец, и всегда бьет по главному направлению! Последняя его статья в «Форуме фактов» «Почему я антиинтеллектуал?» вызвала сенсацию…

— Кстати, статья написана на самом высоком интеллектуальном уровне, — усмехнулся человек от камина.

— Медфорд Эванс — великий человек! — продолжал выкрикивать человек с софы. — В свое время в Комиссии по атомной энергии он здорово растряс предателя Оппенгеймера и всех прочих. Не кажется ли вам, джентльмены, — он зловеще понизил голос, — что эти «новые рубежи» ведут нас прямиком к социализму, что эти братья-разбойники Кеннеди…

— Вы кончили, Эдвин? — вежливо спросил Си-Би Грант. — Задорный вы паренек, хе-хе-хе, — он постучал пальцем по краю стакана так же, как сделал это, говоря о пиве. — В политику правительства, ребята, нам нечего вмешиваться.

— Браво! — восхищенно шепнул Костецкий. Си-Би Грант быстро и одобрительно взглянул на него и вдруг легко поднялся с кресла, откуда его, казалось, краном не вытащишь.

— А я сегодня на ипподроме чуть не помер со смеху, джентльмены, — сказал он. — Представьте, Ширли приносит новую шутку: еж женился на змее, получилось полтора ярда колючей проволоки…

Похохотав, все стали прощаться. Си-Би на минуту уже в дверях задержал Костецкого.

— Джек, извините меня, ради бога, как ваша фамилия?

— Брудерак, сэр. Брудерак.

— Вот спасибо, вот спасибо. А то спросили у меня сегодня, а я не помню. Знаете, память-то стала как решето.

— Разрешите полюбопытствовать, сэр, кто интересовался мной? — Костецкий стоял навытяжку, преданно вылупив на Гранта стеклянные глазки.

— Какие-то парни, новые друзья мадам, — сказал Грант. — Проигрались там в пух и в прах.

— Один из них русский, сэр, — сказал Костецкий.

— А второй, кажись немец, — вздохнул Грант. — Великая страна, кого только в ней нет.

Лот вынул из стены пунктирующую иглу, извлек из уха миниатюрный наушник направленного микрофона, разломал аппаратуру на мелкие кусочки, бросил все в унитаз и спустил воду.

Проделав все это, он вымыл руки, причесался и вышел из туалета.

Китаец, разумеется, по-прежнему торчал в коридоре. Этого бесшумного и, казалось бы, глухонемого слугу Лот заприметил сразу же, как они приехали на виллу «Желтый крест». Заметил он также и быстрые взгляды, которыми китаец изредка обменивался с охраной и официантами во время ужина. Сейчас Лот нагловато улыбнулся прямо в неподвижное и плоское, как гонг, лицо китайца, потрепал его по плечу — «все в порядке, папаша» — и сквозь стеклянные двери вышел на лужайку.

По нежной зелени лауна яркими пятнами передвигались гости Ширли. Большинство толпилось возле импровизированного бара и бар-би-кью, где жарились «стэйки». Две-три старлетки, по-русалочьи хохоча, плескались в бассейне вокруг мохнатого голливудского продюсера, ежеминутно подтягивающего отвисающий живот. Кто-то бешеным баттерфляем пересекал бассейн. Несколько пар танцевало под ритм «Танцев в темноте». Среди танцующих была и хозяйка. Она положила голову на плечо Джину Грину и смотрела на него совершенно влюбленными глазами. Издали не был заметен тот урон, который ей нанесло время, и она казалась просто юной девушкой, нечто вроде звезды военных лет Риты Хейвортс. Джин что-то, смеясь, говорил ей.

«Молодец, малыш», — усмехнулся Лот и решительными шагами на своих длинных ногах пошел к окруженной молодыми людьми Лиз Сазерленд. Потеснив какого-то аполлона («Атлетикс-клаб») и ласково за талию отодвинув другого адониса («Клуб ракетки»), он поклонился сверкающей красавице (именно сверкающей, все у нее сверкало: платье, шея, золотые волосы, зубы) и пригласил ее на танец.

— Вам надо сниматься в Европе, Лиз. Здесь вас до конца не поймут, — сказал он, плотно, по-солдатски прижав к себе гибкое тело, застрахованное на миллион долларов.

— О! Вы так считаете? — удивилась красавица.

— Видите ли, все американские мальчики думают, что вы лишь кукла, идол, символ, что-то вроде статуи Свободы. Вот я европеец, и я вижу в вас то, о чем вы и сами не догадываетесь.

— Что же вы видите во мне?

— Прежде всего женщину. Беззащитную женщину, — усмехнулся он.

— Да вы с ума сошли! — испуганно и тихо воскликнула она.

Он наклонил голову и заглянул ей в глаза вполне откровенным взглядом.

Танец кончился, и Лиз, освободившись, пошла прочь от Лота, оглянулась, недоуменно пожала плечами, еще раз оглянулась…

Лот сбросил оцепенение, которое овладело им, когда он смотрел вслед уходящей актрисе, подошел к оживленному, веселому Джину и отвел его в сторону. Они сели в шезлонги.

— Ты знаешь, дружище, мне страшно нравится мадам, — проговорил Джин.

— На здоровье, — пробормотал Лот.

Подошел китаец с подносом, на котором были стаканы с пузырящимся джин-эн-тоник, янтарным бурбоном, рюмки с темным бургундским вином, высокие бокалы с пайпэпл-джус. Джин и Лот взяли виски.

— Отчаливай подальше, папаша, — сказал Лот китайцу. — Соблюдай приличия. Все равно у тебя слух как у гончей.

Китаец ответил непонимающей улыбкой и, слабо шипя в знак вежливости, с поклоном удалился.

— Си-Би мог бы себе завести более утонченную секьюрити сервис, — заметил Лот, провожая его взглядом, и повернулся к Джину. — Во всяком случае, малыш, держи здесь ухо востро. Тут мне не все ясно. Скажи, откуда ты знаешь того толстяка, с которым мы столкнулись в ложе?

— Я все забываю тебе рассказать, где я был до приезда в «Манки-бар», — сказал Джин и заметил, как крепко сжались вдруг челюсти Лота, как впился в него сосредоточенный стальной взгляд.

— Быстро говори, пока нам не помешали, — сказал Лот.