Глава двадцать пятая.

Черно-белое кино

Он долго выпрашивал у профессора разрешение на самостоятельную операцию и вот наконец-то услышал долгожданное:

— Ладно, сделайте аппендэктомию. Случай не запущенный.

Все было бы прекрасно, если б не странная повестка с приглашением явиться на Кузнецкий мост.

Вскоре раздался телефонный звонок:

— Будьте любезны товарища Рубинчика.

— Я вас слушаю.

— С вами говорит старший лейтенант Васюков из Комитета госбезопасности. Вы получили нашу повестку?

— Но у меня в девять операция.

— Оперируют вас?

— Нет. Я оперирую. Очень серьезный случай.

— Тогда приходите не в девять, а к двенадцати.

— А можно завтра?

— У нас тоже серьезный случай.

— Лады.

— Что? — В голосе Васюкова зазвучала нотка удивления.

— Лады, говорю, хорошо…

— Не опаздывайте. Пожалуйста, не забудьте взять с собой паспорт.

Марк положил трубку и долго сидел молча. Неужели снова всплыла старая хайфонская история? Казалось бы, последний разговор с капитаном два года тому назад подытожил все. Он был допущен в ординатуру, начал было забывать все, с чем так трудно расставался: море, товарищей по кораблю, стоянки в далеких портах, Фуонг и его… того типа… Жеку… И вот все начинается сначала.

К счастью, Марк был человеком, склонным к положительным эмоциям. Он включил транзистор, напал на след джазовой музыки — из Лондона передавали «Новые ритмы Орнета Коулмэна». Под музыку он перечитал конспект лекции профессора Синельникова «Гнойные аппендициты», плотно поужинал и лег спать.

Утром Марк сделал зарядку по системе йогов — это было его последнее увлечение, а к девяти часам он уже начал «мыться» в малой операционной.

Марк «мылся», как заправский хирург, долго и тщательно. Это ему нисколько не мешало заметить операционной сестре Ниночке, что она «полная прелесть», «мечта холостяка», «очаровательный пороховой погреб» и так далее.

Он угомонился только после того, как опустил руки в таз с дезраствором.

Но, склонившись над больным, он все же сообщил:

— Я тот редкий экземпляр, который в Арктике, глядя в зеркало, сам себе делал аппендэктомию. Дважды терял сознание, но, как видите, остался жив и теперь оперирую вас.

Марк прооперировал больного легко и уверенно. Быстро обнаружил и удалил червеобразный отросток, сделал шов и, приняв как должное восхищенный взгляд Нины, вышел, неся впереди себя, как вазу, свои драгоценные руки, чуть согнутые в локтях.

Старший лейтенант Васюков ждал его в вестибюле.

— Товарищ Рубинчик?

— Да, это я…

— Паспорт!

Он протянул паспорт Марка в высокое окно бюро пропусков, сказав сержанту:

— Ко мне! — предъявил часовому пропуск, свое удостоверение, и они вошли в лифт.

— Хорошая погода, — сказал Марк.

— Тепло, — сказал Васюков.

Больше они ни о чем не разговаривали.

В просторном кабинете висел портрет Дзержинского. Кремовые шторы высоких окон, выходящих на солнечную сторону, были полуприспущены.

— Сергей Николаевич, — представился старший лейтенант.

— Марк Владимирович! Очень приятно.

— Как прошла операция?

— Нормально. Обычный вариант, без гноя и перитонита. Я быстро нашел червеобразный отросток и удалил его.

— Давно работаете ординатором?

— Скоро год.

— Делаете сложные операции?

— Пока нет. Но готов к ним.

— Скажите, Марк Владимирович, вам вспоминается Хайфон? — Сергей Николаевич открыл папку, лежащую перед ним. — Ведь он тогда мог вас запросто убить. Пожалел, что ли?

— Не знаю.

— Какие у вас последние анализы крови? Есть ли в крови изменения?

— Все в норме.

— Вы могли бы опознать Чердынцева? — неожиданно в лоб спросил Сергей Николаевич.

— Конечно. У меня память, как у слона.

— А что, у слонов хорошая память?

— Особенно на обиды… Однажды после выступления в цирке обидели слона… Простите, я вас не задержу рассказом?

— Если можно, лучше в следующий раз, я, к сожалению, сегодня очень занят. Так что же насчет нашего общего знакомого?

— Я сказал, что смогу его опознать.

Рубинчика немного огорчила вежливая сдержанность собеседника.

— Давайте попытаемся, Марк Владимирович, еще раз восстановить подробный портрет вашего рижского знакомца.

— Он высокий. Так примерно метр девяносто. Светло-русые волосы, зачесанные на пробор… Серо-голубые глаза. Широкоплечий.

Сергей Николаевич, слушая, достал из пухлой коричневой папки какой-то отпечатанный на машинке листок и пробежал его глазами.

— Очень сильный, — продолжал Марк. — Он сказал, что тренируется ежедневно по системе «Атлас». Меня это, кстати, сразу же удивило… На скуле шрам…

«Малозаметный после пластической операции шрам ранения в автомобильной катастрофе», — прочел про себя Сергей Николаевич.

— На руке у него с тыльной стороны, — продолжал Марк, — между большим и указательным пальцем родинка.

— Родинка? — заинтересовался Сергей Николаевич.

— Он, кстати, сказал, что она у них фамильная, у отца была и у деда.

— Странно. Какого она цвета?

— Темно-коричневого.

— Вы могли бы его узнать в толпе?

— Сразу же.

— Хорошо, товарищ Рубинчик. Пока что у меня все.. Прошу вас о нашем разговоре никому не говорить. Какие ваши ближайшие планы? В отпуск не собираетесь?

— Я его уже отгулял зимой.

— Тем лучше. Если вы нам понадобитесь, сообщим. Возражений нет? — Сергей Николаевич улыбнулся.

— Готов соответствовать, — напыжился Марк.

— До свидания!

Марк скис сразу же после того, как за ним закрылась дверь комитета. Возможно, сказалось нервное напряжение утра: первая операция, серьезный разговор в серьезном доме, перепады в настроении от зажатости к раскованности.

Он так до конца и не понял, кем был тот странный и страшный парень. Неужели шпион, диверсант? Тогда почему он его не убил?

Он мог бы пойти пообедать в «Арагви» — там и в июле всегда прохладно: подвал с мраморными стенами.

В «Арагви» шашлыки на ребрышках, цыплята табака, нежное сациви из кур или индейки в ореховом соусе, тонкий, лимонного цвета подогретый сыр сулгуни, розовая фасоль — лоби и множество восточных трав соусов, специй.

Он мог бы пойти обедать в кафе «Националь» стоило ему только показаться в дверях, и знакомый официант уже заказал бы для него отменную вырезку, поджарил бы из тонких ломтей хлеба тостики, а потом принес пахучий кофе с плотной светло-коричневой корочкой пенки.

Но он пошел обедать в «Берлин» — и не из-за карпов, плавающих до срока в бассейне, — укажи официанту любого, и он — твой, — не из-за зеркальных стен и зеркального потолка…

Он как-то был здесь с Тоней в шесть вечера. Это «ничейное» время, затишье перед вечерним приемом гостей. Тогда здесь было пусто, тихо.

Тоня отражалась во всех зеркалах, рядом в бассейне плескались карпы, официант дремал в углу. Даже длинный, просиженный, неудобный диван старомодно огороженной кабинки показался ему тогда воплощением уюта.

На этот раз в ресторане было много народу.

Едва он сел, как за его спиной послышался чей-то знакомый голос:

— «Ах, оставьте ненужные споры»… В горы нужно идти, в горы. Только там, на большой высоте…

Он сразу узнал, кому принадлежит эта фраза, и поэтому обернулся.

— Привет Рубинчику! — крикнул ему Вася.

— Привет Снежному Человеку. Здравствуйте, Инга.

Инга приветливо поздоровалась с ним.

— Вы одни? — спросила она.

— Как видите.

— Отставка? — с искренним сочувствием спросила Инга.

— Пока, слава богу, нет.

— Садись с нами, Марк! — пригласил его Вася. — Мы празднуем отпуск юного друга — гардемарина.

— Спасибо! Вы ведь уже пьете кофе.

— А может, все вместе махнем в Серебряный бор? — предложила Инга.

— Спасибо, я сегодня занят.

Она с сожалением развела руками и тут же «отключилась».

К нему подошел официант.

— К вам можно посадить человека?

— Пожалуйста.

— Что будем заказывать?

— Двести грамм «Юбилейной», натуральную селедочку, грибы есть?

— Маринованные.

— Не нужно…

— Огурцы, помидоры? — предложил официант.

— Натуральные.

— Заливную осетринку?

— Вареную с хреном. И карпа в сметане.

— Целого?

— Если он небольшой… И бутылку холодного боржоми…

Официант поправил на столе бокал, рюмочку, передвинул с места на место прибор, помахал белоснежной салфеткой по крахмальной скатерти и удалился.

Высокий плечистый человек с бритым черепом, в безукоризненно сшитом серо-голубом «тропикале» подошел к столу и в полупоклоне, наклонив вперед голову, по-немецки спросил:

— Не побеспокою?

— Пожалуйста, — сказал он.

Бритоголовый сел, положил ногу на ногу и на чудовищном русском языке непринужденно сделал заказ — коньяк, лимон, кофе.

После этого он с приветливым любопытством посмотрел на своего соседа. Сосед, видимо, пришелся ему по душе: молодой сероглазый парень с медицинским значком на лацкане пиджака.

— О, доктор?! — уважительно сказал бритоголовый.

— Да.

— Вундербар! — воскликнул бритоголовый. — А куда пропал кельнер?

Официант принес водку и коньяк, наполнил рюмки.

— Мир-дружба, — осклабился бритоголовый.

— Фриден-фройндшафт, — отозвался сосед.

— О, вы говорить немецки? — обрадовался бритоголовый.

— Зер вениг.

— Вундербар! Я немножко русский, вы немножко немецкий. Мы будем поискать общий язык.

— Меня зовут Марк Рубинчик. А вы кто?

— Их бин Франк Рунке. Швейцария. Я есть очень богатый человек. Капиталист, — бритоголовый захохотал. — Прогрессивный капиталист. Вы богатый человек, герр Рубинчик?

— Нет. У нас нет богатых в вашем понимании.

— О, я! — сочувственно воскликнул Рунке и закручинился. — О, я, я, я… — Потом он вдруг встрепенулся и посмотрел своему соседу прямо в глаза. — Вы счастливый человек, герр Рубинчик.

— Почему вы так решили?

— Ваши дела идут зер гут.

— А ваши?

— О, мои дела — прима! Колоссаль! — Бритоголовый помахал рукой.

Он опорожнил рюмку, встал, поклонился «герру Рубинчику», мимикой и жестами сказал ему примерно следующее: «Не нужно быть таким мрачным, выше голову, выше, хох, хох!» — и зашагал к выходу.

«Герр Рубинчик» исподлобья посмотрел ему вслед.

— А вот и карпик наш, — пропел официант, — пальчики оближете, молодой человек.

Проносясь взад-вперед по залу, официант огорченно замечал, что клиент, сделавший такой толковый заказ, ест быстро, как у стойки автомата, не замечая вкуса божественного карпа. Впрочем, настроение его улучшилось, когда клиент, быстро разделавшись с обедом, встал и на ходу расплатился.

«Герр Рубинчик» вышел из ресторана, прошел метров двести вниз по Пушечной, завернул за угол большого универмага «Детский мир» и на стоянке такси увидел высоченную фигуру бритоголового.

Они вместе сели в свободную машину.

Когда они, расплатившись с шофером, вышли у Крымского моста, бритоголовый вынул из кармана маленький транзисторный приемник в кожаном футляре.

Внешне он ничем не отличался от других транзисторов типа «Хитачи» или «Сони», но на самом деле у него было совершенно другое назначение.

Бритоголовый включил его, поерзал по шкале рычажком настройки, прошел несколько шагов и выключил.

— Все в порядке, — сказал он. — Теперь можно разговаривать. Здравствуй, Джин.

— Здравствуй, Лот! И пошел ты к черту!

— Страшно рад тебя видеть, малыш.

Джин промолчал.

— А ты, я вижу, мне не очень-то рад. — Лот зорко взглянул на Джина.

— Что дома? — спросил Джин.

— О'кэй! Я сказал твоим, что увижу тебя в Европе. Приказали тебя поцеловать. Считай, что я это сделал.

— Спасибо.

— Неделю назад на приеме я, видел Ширли, представь себе, после вашей последней встречи в Гонолулу у нее уже год нет любовников.

— Ты даже о нашей встрече в Гонолулу знаешь, — мрачно сказал Джин.

— Дело в том, малыш, что один субчик из «Нью-Йорк дейли мейл» пронюхал о вашем свидании и решил ославить вас на весь свет. Пришлось наложить на него тяжелую лапу.

— Выходит, ты опять меня выручил, Ланселот! — усмехнулся Джин.

— Что с тобой? — резко спросил Лот. — Что это за тон? Ширли…

— Хватит о Ширли! — перебил его Джин.

— Опять влюбился? — усмехнулся Лот.

— Довольно об этом, перейдем к делу.

— Серьезно влюбился? — не унимался Лот. Джин остановился, закурил. Лот расхохотался.

— Влюбился в Москве! Вот потеха! Ты неисправим! Любовь по всем законам греческой трагедии с кульминацией и «катарсисом»?

— Какое тебе дело до этого, Лот?

— Очень большое, — жестко проговорил Лот. — Вспомни Транни.

Несколько секунд они молча смотрели друг другу в глаза. Потом двинулись дальше.

— Что ж, давай о делах, — сухо сказал Лот.

— Где сейчас танкер «Тамбов»? — спросил Джин.

— В центре Атлантики. Идет на Кубу.

— Итак, я — Марк Рубинчик, судовой врач танкера «Тамбов». Нахожусь в Москве в отпуску.

— Версия для кого?

— Для семейства академика Николаева, его дочери, ее подруги Тони и их друзей.

— Где ты с ними познакомился?

— На пляже.

— В кого ты влюблен — в Тоню или в Ингу?

— В Тоню, конечно, — машинально ответил Джин. Лот снова расхохотался.

— Жаль, что не в Ингу.

— «Фирма» хочет, чтобы в Ингу? — мрачно спросил Джин.

— Нет, нет, ни в коем случае. Наоборот, Инга — табу. А кто она, эта Тоня?

— Не имеет значения.

— А все же?

— Важно другое: я свой человек в доме Николаева.

— О Тоне потом. Ты видел самого?

— Да. Он недавно вернулся из командировки на Алтай. Очень любит дочь.

— Каков он?

— Обаятелен, неразговорчив. Как говорят русские, «с небольшим приветом».

— Что это значит?

— Немного спятил на своей науке, но когда «отключается» — вполне нормален.

— Я вижу, он тебе нравится.

Лот снова включил транзистор.

— Если говорить правду — в какой-то мере да.

— А ты ему?

— И он мне симпатизирует.

— У него есть хобби?

— Камешки. Он коллекционирует камешки, в основном коктебельские — это курортный город в Крыму. Собирает сердолики, агаты.

— Достань у ювелиров несколько редких камней, поговори с ними. — Лот с огорчением вздохнул. — Как бы нам сейчас пригодились японские суисеки! Я в прошлом году был на выставке камней из ручьев и рек Японии. Представляла их фирма «Мицукоен» в Токио…

Они вошли в ворота Парка культуры и некоторое время продолжали двигаться молча.

— Ты, по-моему, всерьез чем-то озабочен, — первым нарушил молчание Лот. — Может быть, у тебя нервы сдают или ты слишком прижился на родине предков?

— Не понимаю, к чему этот разговор, — в голосе Джина Лот опять почувствовал холод. — Мы здесь на работе. Здесь нет «Клуба рэйнджеров» и отеля «Уиллард».

— Молодец, малыш, — одобрительно сказал Лот. — Я вижу, ты понимаешь, что мы вышли на финишную прямую и наши майки одного цвета. Это главное.

— Зашибу! — где-то высоко в небе раздался крик. Джин и Лот невольно подняли головы — это забавлялись мальчишки, катающиеся на воздушных лодках. Лодки крепились на стальных тросах и, раскачиваясь, угрожающе скрипели на несмазанных крюках верхней планки.

Мальчишки, взлетая в небо так высоко, что захватывало дух, кричали все, что вертелось на языке, лишь бы выдохнуть из себя восторг или вызов.

— Хорошо им, — сказал Джин.

— Пойдем выпьем, — сказал Лот. — Нам нужно тщательно продумать послезавтрашнее воскресенье. Я хочу быть гостем академика Николаева на воскресном обеде в узком кругу.

В квартире на Малом Гнездниковском зазвонил телефон.

— Вам кого? — Будьте любезны Тоню, скажите — Рубинчик.

— Одну минуту.

— Здравствуй, Тоня. Я тут встретил приятеля из ГДР. Нас пригласили на воскресный обед к Николаевым.

— Мне Инга говорила.

— Хотелось бы, мисс, чтобы вы снизошли…

— Да я по уши в грязи, у меня уборка.

— Провинциал, обездоленный судовой врач, вдвоем со своим иностранным гостем — защитником мира просят…

— Хватит трепаться, Марк!

— Кстати, посоветуй, что принести к воскресному обеду в дом академика.

— Ингина слабость — тюльпаны.

— Их продают на всех перекрестках?

— В основном на Центральном рынке.

— Вас понял. Какие будут указания?

— В два у Центрального телеграфа.

Джин повесил трубку и мысленно исписал телефонную будку набором самых страшных проклятий. Он был отвратителен самому себе. Тянет девушку на этот страшноватый обед, будет знакомить ее с Лотом, опять выдавать себя за другого…

В дверях метро он заметил чей-то знакомый профиль.

Человек торопился куда-то. Он прошел, не оборачиваясь, несколько шагов и сел в машину.

Последнее время Джин стал придирчивей присматриваться к окружающим. Ему казалось, что некоторые лица, мелькающие вокруг, назойливо повторялись.

— Я становлюсь подозрительным, — сказал он, встретившись у телеграфа с Лотом.

— Заметил «хвост»? — быстро спросил тот.

— Да нет, просто нервы.

— Это последний рывок, Джин, и я тебе выбью отпуск. Катанешь с Ширли на Бермуды..

Ровно в два подошла Тоня. В отличие от большинства своих сверстниц она не любила опаздывать на свидания.

Джин представил Тоню Лоту.

— О! — воскликнул Лот. — Мой товарищ имеет вундершонсте… как это… превосходный вкус!

Тоня обрадовалась встрече с «Марком».

— Пойдемте, — сказала она. — Нас уже ждут. Это совсем рядом, — два квартала…

— Ого, какие тюльпаны! — воскликнула Инга, приглашая гостей в дом.

— Привет, Инга! Это Франк Рунке, мой приятель из ГДР, — представил Джин Лота. — Приехал к нам с миссией дружбы.

— Рунке! — поклонился Лот. — Франк Рунке. Говорю по-русски «зеер вениг».

— Проходите в столовую.. Папа! Гости пришли.

Инга с Тоней ушли на кухню заканчивать приготовление к обеду. Из кабинета вышел Николай Николаевич.

Он был одет по-домашнему, в белой рубахе, без галстука, рукава закатаны до локтей.

Лот сразу же отметил мускулистые руки и сильную фигуру уже довольно немолодого человека. Заметил и главное — родинку под левым ухом, похожую на пятипалый кленовый лист. И тот же рост, что у младшего брата, те же серо-голубые глаза, те же светло-русые волосы. Эн-Эн-Эн даже больше похож на старика Гринева.

Бронзовый загар подчеркивал сухое, продолговатое лицо Николая Николаевича с двумя резкими продольными морщинами вдоль щек.

Он приветливо улыбнулся, встретившись глазами с Джином.

— Присаживайтесь… Старый друг? — мягко спросил он.

— Не старый, но друг. Франк встречал в Ростоке наш танкер от имени Комитета защиты мира. Был моим гидом, а стал товарищем.

— Я о нем много думаль, когда ездиль сюда. Чужой город — не твой проспект без товарища.

— Можете говорить по-немецки. Я знаю этот язык.

— Гут! — Лоту сразу же стало легко. Он теперь мог точно выразить свою мысль, он получил свободу маневра, возможность тоньше плести словесную паутину, хотя были в связи с этим и свои потери из-за необходимости разговаривать на равных. Теперь уже не отмолчишься, не спрячешься за частокол чужих и непонятных слов. Лот, конечно, знал, что Эн-Эн-Эн говорит по-немецки.

— У вас курят? — поинтересовался Лот.

— Пожалуйста, — Николай Николаевич придвинул пепельницу.

Лот прикурил, зажигалкой сфотографировав его и Джина.

— Простите, вы воевали? — неожиданно спросил Николай Николаевич.

— Я почти всю войну просидел в Заксенхаузене… Вы не слыхали про студенческие волнения в сорок первом?

— В Мюнхене, если не ошибаюсь?

— Совершенно верно. Вот тогда, по сути дела, я должен был сделать выбор. Мой отец — друг Тельмана. Я не мог поступить иначе.

— Это естественно, — задумчиво произнес Николай Николаевич. — Помните у Гейне: «Ранние зимние дороги отцов — они нас выбирают».

— Я люблю прозу Гейне, — сказал Лот. — Особенно «La Grande». Печальное обращение «madame» долго преследовало меня. Мы ведь нация контрастов. Маркс и Гитлер, Бетховен и Шварцкопф, Гейне и Карл Мей с прародителями типа Освальда Шпенглера.

— Я читал его «Закат Европы».

— Это наш позор… — вздохнул Лот.

— А Эрнста Буша вы любите? Я помню его песни. Особенно «Болотные солдаты»…

Лот не спеша подошел к роялю, поднял крышку, прочел вслух:

— «Беккер»!.. Можно?

— Бога ради.

Лот придвинул стул, толкнул клавиши и негромко запел:

Джин открыл рот от изумления.

— Вы молодец!

Николай Николаевич подошел к роялю.

— Видимо, есть у нас всех что-то такое, что не истребить и не унизить.

Джин прикурил и сфотографировал теперь Лота с Николаевым.

— Куда же оно денется, наше прошлое! — Лот встал. — Мой отец был спартаковцем. Его замучили в гестапо. Мне и самому порядком досталось. Я мог бы составить реестр пыток и зверств, учиненных надо мной.

— Чем вы теперь занимаетесь, товарищ Рунке? — поинтересовался Николай Николаевич.

— Я по профессии переводчик, а по призванию — петрограф.

— Ваше призвание — моя любимая наука. Я ведь коллекционирую камни. Не будь я математиком и не приговори меня к ней создатель, я бы…

Лот порылся в карманах и достал оттуда два удивительных агата. Прежде чем протянуть их Николаю Николаевичу, он, как истый камневед, потер их рукавом пиджака.

— Они точь-в-точь коктебельские!

Николай Николаевич вначале положил камни на ладонь, а потом каждый из них поочередно поднес поближе к глазам.

— Обработаны по первому классу, — сказал он. — Что ж, раз так — пойдемте. — И он увлек Лота и Джина за собой в кабинет.

— Обед готов! — послышался из столовой голос Инги.

Николай Николаевич торжественно достал с полки свои сокровища: коробки, в которых, как птенцы в гнездах, лежали агаты, сердолики, фернанпиксы самых разнообразных форм и расцветок.

Лот обшарил глазами кабинет.

Три стены снизу доверху были обшиты полками. Здесь в основном были книги по математике, физике и биологии. Одна полка отдана русской классике. Много словарей — немецких, французских, английских. У окна стоял огромный стол из красного дерева; казалось, он состоял из сплошных ящиков, не только впереди и сзади, но и с боков. Над столом возвышалась старинная лампа с куполообразным абажуром. На стене висел портрет молодого Эйнштейна, играющего на скрипке.

— У вас, по-видимому, в кабинете не курят? — предупредительно спросил Лот, разглядывая у окна продолговатый и прозрачный как слезинка сердолик.

— Я не курю, — как бы извиняясь, сказал Николай Николаевич, — и у меня в кабинете друзья стараются тоже не курить.

— Я, я, натюрлих!..

— Вы знаете, что меня в свободное время больше всего занимает? — после небольшой паузы спросил Николай Николаевич. — Обтачивание камней… Как это интересно, пытаться каждому камню найти свойственную только его сущности форму! Эта работа близка к искусству… Не так ли?

— Все сущее ждет формы своего выражения. Только человек мечется и враждует с себе подобным. У меня был друг детства, почти двойник. — Лот отошел от окна. — Но нас развела судьба. Я стал антифашистом, он — гитлеровским офицером-десантником. Я живу и работаю в ГДР, он участвовал в корейской войне на стороне американцев, а сейчас, кажется, работает у них в разведке, — Лот повернулся к Джину. — Я тебе рассказывал, Марк, про этого человека…

Джин кивнул. Свобода Лота удивляла и раздражала его, а Лот, казалось, был на вершине, он легко передвигался по комнате, вел, вроде бы непринужденный, но тонко нацеленный разговор.

— Я расфилософствовался, и чуть не забыл показать вам главное чудо!

Лот протянул Николаеву японский камень.

— Это из породы красных камней, которые добывают на острове Садо в Японском море, — пояснил он. — Поглядите. — Лот вынул зажигалку и, взяв у Николая Николаевича камень, начал коптить его. — Теперь он заиграет! — воскликнул Лот и принялся энергично тереть камень о рукав пиджака.

— Что вы делаете! Инга! — крикнул Николай Николаевич. — Инга, принеси, пожалуйста, суконку или кусочек шерсти. У вас будут пятна на рукаве пиджака.

— Чепуха!

Николай Николаевич, не дожидаясь дочери, сам вышел за суконкой.