Эд Горман
      Финал всего этого
      Порой завоевать женщину хуже,
      чем потерять женщину.
      Французская поговорка
      Обними свою судьбу
      Французская поговорка
      Пожалуй, в первую очередь мне надо рассказать вам про пластическую хирургию. То есть я не всегда выглядел настолько привлекательно, как сейчас. Собственно, если бы вы увидели меня на снимках в фотоальбоме моего курса в колледже, вы бы меня не узнали. Я был на тридцать фунтов тяжелее, а в моих волосах накапливалось столько сала, что его хватило бы на увлажнение нескольких акров пашни в засуху. А очки, которые я носил, вполне могли бы заменить телескопы Паломарской обсерватории. Свою девственность я мечтал потерять еще во втором классе, в тот день, когда в первый раз увидел Эми Тауэрс. Но потерял ее только в двадцать три года, и даже это оказалось нелегкой задачей. Она была проституткой, и в ту секунду, когда настал решительный момент, вдруг сказала: "Простите, наверное, у меня грипп начинается или еще что-то, только меня сейчас вывернет". И ее вывернуло.
      Вот так я жил до сорока двух лет - недотепа, которого жестокие люди высмеивают, а порядочные люди жалеют. Я был дядюшка, которого никто не хотел востребовать. Я был тот, с кем встречу "вслепую" женщины обсуждают годами. Я был покупатель в магазине дисков, при виде которого смазливая кассирша всегда выразительно закатывает глаза. Тем не менее мне каким-то чудом удалось жениться на привлекательной вдове, чей муж погиб во Вьетнаме, и я унаследовал пасынка, который всегда перешептывался со своими приятелями у меня за спиной. Оказываясь поблизости от меня, они таинственно хихикали. Брак этот продлился одиннадцать лет и кончился в дождливый вечер во вторник, несколько недель спустя после того, как мы переехали в наш новый элегантный особняк в самом престижном районе города. После обеда Дэвид поднялся к себе в комнату курить травку и слушать любимые диски, и Аннет сказала: "Ты не сочтешь за личность, если я скажу, что полюбила другого?" Вскоре после этого мы развелись, а затем я незамедлительно перебрался в Южную Калифорнию, где, мне казалось, было достаточно простора еще для одного неудачника, не вписывающегося в свою среду. По крайней мере больше простора, чем в огайском городке с населением в сто пятьдесят тысяч.
      По профессии я брокер, и в тот момент в Калифорнии было много возможностей для владельца собственной конторы. Беда заключалась в том, что я устал подталкивать восьмерых других брокеров к достижению месячных целей. А потому нашел старую престижную фирму в Беверли-Хиллз и поступил туда простым, никем не допекаемым брокером. Прошло несколько месяцев, прежде чем я перестал поражаться кинозвездам среди моих клиентов. Впрочем, почти все они оказывались прохиндеями, и это очень помогло.
      Я старался наладить свою сексуальную жизнь, посещая все бары для одиноких по рекомендации моих более благообразных приятелей и осмотрительно штудируя колонки личных объявлений в газетах, которыми изобилует Лос-Анджелес. Но ничего на свой вкус я не нашел. Ни одна из женщин, сообщавших, что у нее нормальные запросы и она в отличной форме, ни разу не воспользовалась словом, которое меня особенно влекло романтичность. Они упоминали пешеходные и велосипедные прогулки, а также серфинг, они упоминали симфонии и кинофильмы, и картинные галереи; они упоминали равенство и влияние, и освобождение. Но никогда - романтичность, а меня больше всего влекла романтичность. Разумеется, были и другие возможности. Однако хотя я жалел гомосексуалистов и бисексуалов и возмущался теми, кто их преследует, стать одним из них я не хотел. И как я ни старался относиться с пониманием к садомазохизму и переодеваниям, и транссексуализму, во всем этом было что-то - при всей печальности - что-то комичное и за гранью постижения. Страх заразиться заставлял меня избегать проституток. Женщины, с которыми я знакомился при обычных обстоятельствах - в конторе, в супермаркетах, в прачечной самообслуживания в моем дорогом многоквартирном доме, - относились ко мне с такой мне знакомой неутомимой сестринской добротой...
      Потом какие-то свихнутые подонки обстреляли шоссе на Сан-Диего, и моя жизнь кардинально изменилась.
      Была подернутая смогом пятница. Под вечер я возвращался домой, усталый после рабочего дня, а впереди меня ждал долгий одинокий уик-энд, как вдруг справа и слепа от меня появились две легковые машины. Они, видимо, вели перестрелку. Вследствие, конечно, обездоленного детства. Они продолжали палить друг в друга, словно не замечая, что я оказался под их перекрестным огнем. Мое ветровое стекло разлетелось. Две задние мои покрышки лопнули. Машину снесло с шоссе, она взлетела вверх по склону холма и врезалась в толстый комель могучей сосны. Это последнее, что мне запомнилось.
      Мое выздоровление заняло пять месяцев. Оно завершилось бы быстрее, но как-то в солнечный день ко мне в палату вошел специалист по пластической хирургии и объяснил, что он будет делать, чтобы вернуть моему лицу его прежний вид, а я сказал:
      - Я не хочу прежнего.
      - Извините?
      - Я не хочу прежнего лица. Я хочу быть красивым. Красивым, как киногерой.
      - А! - сказал он таким тоном, будто я заявил ему, что хочу летать. Наверное, нам следует поговорить с доктором Шлаттером.
      Доктор Шлаттер тоже сказал "а!", когда я объяснил ему, чего хочу, но это "а!" звучало по-иному, чем у первого доктора. "А!" доктора Шлаттера сулило пусть маленькую, пусть неясную, но надежду.
      Он обо всем рассказал заранее, то есть доктор Шлаттер, и было даже интересно: оказалось, что пластическая хирургия восходит к древним египтянам, а итальянцы еще в XV веке осуществляли впечатляющие преображения. Он принес мне рисунки того, каким, он надеялся, я стану, он показал мне некоторые инструменты, чтобы я не испугался, увидев их в первый раз перед операцией, - скальпель и ретрактор, и долото - и объяснил, как мне следует приготовиться к моему новому лицу.
      Шестнадцать дней спустя я поглядел на себя в зеркало и с радостью убедился, что более не существую. То есть прежний. Операция, диета, отсос жира и краска для волос создали кого-то, кто должен был нравиться самым разным женщинам - не то чтобы меня это прельщало, разумеется. Только одна женщина что-то значила для меня, и, лежа в клинике, я думал только о ней и строил планы, касавшиеся только ее. Я не собирался расходовать мою красоту на любовные интрижки. Я собирался с ее помощью завоевать руку и сердце Эми Тауэрс Карсон, женщины, которую любил со второго класса школы.
      Прошло пять недель, прежде чем я ее увидел. Это время я провел, осваиваясь в брокерской фирме, заключая некоторые контракты и привыкая пользоваться новой телефонной связью, снабжавшей меня непрерывным анализом биржевых курсов. Внушительно для небольшого городка в Огайо, где я вырос и где влюбился в Эми.
      Я извлекал немало удовольствия из встреч со старыми знакомыми. Они, за редким исключением, не верили, когда я говорил, что я Роджер Дэй. Некоторые даже смеялись, давая понять, что Роджер Дэй, что бы там с ним ни произошло, никоим образом не мог обрести такую внешность.
      Мои родители доживали свой век во Флориде, так что старый дом - белый в колониальном стиле - был в полном моем распоряжении, и я приглашал туда кое-каких дам, чтобы потренироваться. Поразительно, какую уверенность в себе мое новое "я" подарило моему старому "я". Я считал само собой разумеющимся, что мы кончим в постели, как и происходило буквально в каждом случае. Одна даже прошептала, что влюбилась в меня. Я хотел попросить ее записать это на пленку. Даже моя жена никогда не говорила, что любит меня, во всяком случае, пот так прямо.
      Эми вновь вошла в мою жизнь на танцах в загородном клубе за два вечера до Дня Благодарения.
      Я сидел за столиком и смотрел, как пары всех возрастов топчутся в кругу. Масса вечерних платьев. Масса смокингов. И масса саксофонной музыки оркестра из восьми человек на эстраде, единственном освещенном месте, а все танцующие - в интимной алкогольной полутьме. Она все еще была красива, то есть Эми, правда, не красотой юности, но той же царственной упрямой красотой, и с той же миниатюрной безупречной фигурой, которая вдохновила от десяти до двадцати тысяч моих юных меланхоличных эрекций. Я вновь ощутил тот головокружительный школьный восторг, в равных долях слагающийся из застенчивости, похоти и романтичной любви, который мог бы понять только Ф.Скотт Фицджеральд - кстати, мой любимый писатель. В ее объятиях я обрету смысл существования. Я ощущал это с тех пор, как начал провожать ее до дома в дымные осенние дни в третьем, четвертом и пятом классах. И я ощутил это теперь.
      С ней был Рэнди. Уже давно ходили слухи, что между ними не все ладно и их брак неминуемо распадется. Рэнди, бывший школьный кумир и футбольная звезда своего колледжа, был также звездой среди местных предпринимателей в восьмидесятые годы - специализировался он на постройке кооперативных домов, но к концу десятилетия перестал преуспевать и, по слухам, начал искать беспамятного утешения в виски и потаскухах.
      Они по-прежнему выглядели, как идеальная романтическая пара, и когда они вошли в круг, и Рэнди крутил Эми со всеми киноэффектами, многие вокруг расплылись в улыбках, и даже раздались аплодисменты. Эми и Рэнди будут королем и королевой всех школьных и иных вечеринок, которые почтят своим присутствием. Пусть их вставные челюсти прищелкивают, пусть простата заставляет Рэнди морщиться каждые тридцать секунд, но, черт побери, луч прожектора неотвратимо их найдет. И они, конечно, богаты - Рэнди происходил из семьи потомственных стальных магнатов и принадлежал к богатейшим людям штата.
      Когда Рэнди отправился в туалет - пойти направо означало бар, пойти налево означало туалеты, - я подошел к ней.
      Она сидела за столиком одна, кокетливая, ослепительная, занятая своими мыслями, и сначала меня не заметила, но когда ее взгляд встретился с моим, она улыбнулась.
      - Привет!
      - Привет, - сказал я.
      - Вы друг Рэнди?
      Я покачал головой.
      - Нет. Я ваш друг. Школьный.
      На секунду она казалась озадаченной, а потом сказала:
      - Бог мой! Бетти-Энн говорила, что видела тебя и...
      Бог мой!
      - Роджер Дэй.
      Она вскочила и подошла ко мне, и встала на цыпочки, и взяла мое теплое лицо в прохладные ладони, и поцеловала меня, и сказала:
      - До чего же ты красив!
      Я улыбнулся.
      - Заметно переменился, э?
      - Ну, ты ведь и не был настолько уж...
      - Был, был. Жирняга, очкарик...
      - Но не зануда.
      - Именно, зануда.
      - Ну, не совсем.
      - По меньшей мере на девяносто пять процентов, - сказал я.
      - Ну, может быть, на восемьдесят, но... - Она снова одарила меня восхищенным взглядом, и в полутьме ее обнаженные плечи над вырезом винно-красного вечернего платья выглядели блистательными и сексуальными. Мальчик, который провожал меня домой...
      - Всю дорогу, до тех пор, пока в десятом классе ты не познакомилась...
      - С Рэнди.
      - Верно. С Рэнди.
      - Он, правда, очень сожалеет, что тогда тебя избил. Рука у тебя хорошо срослась? Мы ведь как-то потеряли Друг друга из вида, правда?
      - Рука срослась нормально. Может быть, потанцуем?
      - Может быть? Обязательно!
      Мы танцевали. Я старался не думать о том, сколько раз я мечтал об этой минуте - Эми в моих объятиях, такая красивая и...
      - И ты в прекрасной форме! - сказала она.
      - Спасибо.
      - Поднимаешь тяжести?
      - И это. И бегаю. И плаваю.
      - Ну, просто чудесно! На следующей встрече одноклассников ты разобьешь все сердца.
      Я теснее прижал ее к себе. Ее груди касались моей груди. В брюках у меня стало тесно от могучей эрекции. Голова у меня шла кругом. Мне хотелось утащить ее в укромный уголок, не откладывая ни на секунду. От нее исходил чудесный запах чистой великолепной женской плоти, но еще чудеснее была ослепительно-белая улыбка на загорелом упругом лице.
      - Сучка!
      Я так погрузился в свои фантазии, что не был-уверен, правильно ли я расслышал.
      - Прости?
      - Да она. Вон там. Сучка.
      Сначала я увидел Рэнди, а уж потом его партнершу. Трудно забыть типа, который когда-то сломал тебе руку - он поднаторел в таких приемах - на глазах девочки, которую ты любишь.
      Затем я увидел его партнершу - и забыл про Рэнди.
      Я никак не думал, что Эми может показаться невзрачной по сравнению с кем-то, но партнерша Рэнди создавала именно это впечатление. От нее исходило сияние, что было даже важнее ее красоты - сочетание смелости и ума, которое покорило меня даже на таком расстоянии. В белом без бретелек платье она была настолько обворожительна, что мужчины просто застывали, и таращились на нее, словно на низко летящий НЛО или еще какой-либо необычайный феномен.
      Рэнди начал вертеть ее, как раньше Эми, но эта молодая женщина - ей нельзя было дать намного больше двадцати - танцевала куда лучше. Она была настолько грациозна, что, наверное, занималась балетом.
      Рэнди не выпускал ее из плена своих мускулистых объятий еще три танца.
      Девушка, несомненно, действовала Эми на нервы, а потому я старался не смотреть на нее - даже украдкой - хотя это было нелегко.
      - Сучка, - сказала Эми.
      И впервые в жизни мне стало ее жаль. Она всегда была моей богиней, а теперь ее терзало такое небожественное чувство, как ревность.
      - Мне надо выпить.
      - И мне.
      - Ты не будешь таким милым, не принесешь ли нам обоим?
      - Конечно.
      - "Блэк энд уайт", пожалуйста. Чистое.
      Когда я вернулся со стопками, она сидела за своим столиком и курила, выпуская длинные взлохмаченные струйки дыма.
      Рэнди и его принцесса все еще танцевали.
      - Воображает себя красавицей, черт бы ее побрал, - сказала Эми.
      - А кто она?
      Но прежде чем Эми успела ответить, Рэнди и его партнерша направились к нам.
      При виде меня Рэнди не слишком обрадовался. Он посмотрел на Эми, потом на меня и сказал:
      - Полагаю, имеется веская причина, почему вы сидите за нашим столиком?
      Сам без стеснения танцевал со своей последней подружкой на глазах у жены и озлился, что с ней сидит ее знакомый!
      Эми испустила ядовитый смешок.
      - Я его тоже не узнала.
      - Кого не узнала? - окрысился Рэнди.
      - Его. Красавца.
      Но я уже глядел не на них, а на девушку. Вблизи она была еще прелестней. Мы, старички, ее, казалось, забавляли.
      - Помнишь мальчика, которого звали Роджер Дэй? - сказала Эми.
      - Сахарную задницу, который провожал тебя домой?
      - Рэнди, познакомься с Роджером Дэем.
      - Ну, нет, - сказал Рэнди, - это не Роджер Дэй.
      - Сожалею, но это он.
      Я благоразумно не протянул руки. Он бы ее не пожал.
      - Где этот чертов официант? - сказал Рэнди, и я только теперь заметил, что он пьян.
      Его рев перекрыл даже царивший в зале шум.
      Он и девушка сели, и тут появился официант.
      - Давно пора, черт дери, - сказал Рэнди пожилому человеку с подносом.
      - Простите, сэр, сегодня у нас наплыв.
      - А мне какое дело?
      - Рэнди, пожалуйста, - сказала Эми.
      - Да, папочка, пожалуйста, - сказала ослепительная девушка.
      Сначала я подумал, что она шутит, намекая на возраст Рэнди. Но она не улыбнулась. Как и Рэнди. Как и Эми.
      Я сидел за их столиком и ошалело думал, почему Рэнди щеголяет своей дочерью, будто новой подружкой, и почему Эми так к ней ревнует.
      Спустя шесть виски и множество баек про Южную Калифорнию (жители Среднего Запада обожают байки про Южную Калифорнию, как когда-нибудь люди будут обожать байки про Юпитер и Плутон), Рэнди сказал:
      - Я же, кажется, как-то руку тебе сломал?
      Он был единственным человеком из всех, кого я знал, кто мог сидя пройтись бахвалящейся походкой.
      - Боюсь, что да.
      - И за дело. Нечего было обнюхивать Эми.
      - Рэнди, - сказала Эми.
      - Папочка, - сказала Кендра.
      - Так ведь это же правда, а, Роджер? Ты же только и думал, как залезть Эми под юбку. И сейчас, конечно не прочь.
      - Рэнди, - сказала Эми.
      - Папочка, - сказала Кендра.
      Но мне не хотелось, чтобы он замолчал. Он ревновал ко мне, и меня переполняла гордость. Рэнди Карсон, футбольная звезда, ревнует ко мне!
      - Мистер Дэй, вы танцуете?
      Я изо всех сил старался не обращать на нее внимания, так как знал, что тогда уже не остановлюсь. Не сумею оторвать от нее взгляда и сердца. Она была неотразима, эта юная девушка.
      - С величайшим удовольствием.
      Я встал из-за столика, но тут Эми посмотрела на Кендру и сказала:
      - Он уже пригласил меня на этот танец, дорогая.
      Я еще не успел опомниться, как Эми взяла меня за руку и вывела в круг.
      Долгое время мы молчали. Только, танцевали. Добрый старый бокс-степ. Совсем как в седьмом классе.
      - Я знаю, тебе хотелось танцевать с ней.
      - Она очень привлекательна.
      - О Господи! Только этого мне не хватало.
      - Я сказал что-то не то?
      - Нет... просто меня больше никто не замечает. Я знаю, сказать такое про собственную дочь - дерьмово. Но это правда.
      - Ты очень красивая женщина.
      - Для моего возраста.
      - Ну, послушай!
      - Но не полная очарования юности и свежести, как Кендра.
      - Чудесное имя - Кендра.
      - Его выбрала я.
      - И очень удачно.
      - Жаль, что я не назвала ее Джуди или Джейком.
      - Джейком?
      Она засмеялась.
      - Я ужасна, правда? Говорю так о собственной дочери? Об этой сучке. Последние два слова она еле выговорила. Она, не переставая, пила свое "блэк энд уайт" чистое, и теперь это начинало сказываться.
      Мы продолжали танцевать. Раза два она наступила мне на ногу. А я ловил себя на том, что ищу взглядом Кендру. Всю жизнь я ждал, чтобы вот так танцевать с Эми Тауэрс. А теперь это ничего не значило.
      - Я была галкой девочкой, Роджер.
      - А?
      - Нет, правда. По отношению к Кендре.
      - Наверное, небольшое соперничество между матерью и дочерью не такая уж неслыханная вещь.
      - Не в том дело. Я спала с ее мальчиком в прошлом году.
      - Ах, так.
      - Видел бы ты свое лицо. Свое поразительно красивое лицо. Ты смутился.
      - А она знает?
      - Про своего мальчика?
      - Угу.
      - Конечно. Я подстроила так, что она нас застукала. Я просто хотела показать ей... ну, что некоторые из ее друзей могут найти меня привлекательной.
      - И, полагаю, тебе было очень скверно?
      - Ну, нет! Мне было очень хорошо. Естественно, она наябедничала Рэнди, и он устроил бучу - ломал мебель, несколько раз ударил меня по лицу - и это было замечательно. Я снова почувствовала себя молодой и желанной. Понимаешь?
      - Не очень.
      - Но они со мной поквитались.
      - А?
      - Ну, как же! Разве ты не видел, как они сегодня танцевали?
      - Вполне нормально. Она же его дочь, хочу сказан.
      - Ну, значит, ты последнее время не разговаривал но душам со стариной Рэнди.
      - А?
      - Он прочитал статеечку в "Пентхаусе" о том, что инцест - вполне нормальная потребность, и нет ничего плохого в том, чтобы трахать членов своей семьи, при условии, что это по взаимному согласию, и вы принимаете предосторожности.
      - Господи!
      - Ну, и теперь она расхаживает по дому практически голая, а он гладит ее, похлопывает и прижимает, крепко и долго.
      - И она соглашается?
      - В том-то и соль. Они стакнулись, чтобы отплатить мне за то, что я спала с Бобби.
      - Бобби это...
      - Ее дружок. То есть бывший, я думаю.
      Кендра и Рэнди вошли в круг для следующего танца. Если мы с Эми и привлекали внимание, оно сразу переключилось на Кендру с Рэнди. Но теперь они танцевали не на публику, а интимно обнявшись. Я все ждал, когда Рэнди начнет тереться бедрами о Кендру, как школьники, когда свет пригашен.
      - Господи, они омерзительны, - сказала Эми.
      И я с ней согласился.
      - Знаешь, она постарается тебя соблазнить, - сказала Эми.
      - Ну, послушай!
      - Господи, ты что - шутишь? Она захочет присоединить тебя к своей коллекции, если сумеет.
      - Сколько ей лет? Двадцать? Двадцать один?
      - Двадцать два. Но это не существенно. Подожди и увидишь.
      Снова за столиком. Я выпил еще две стопки. Все происходило не так, как планировалось. Красавец Роджер вернется в родной город и заманит королеву школьных провожаний в свои объятия. Киногрезы. Но тут все было по-другому - сумеречно и комично, и потливо, и, в немалой степени, зловеще. Я словно видел, как Рэнди трогает и там, и там, и там почти обнаженное, чудесное тело своей дочери, и я словно видел, как Эми - довольно жалкое зрелище бросается на атлетического студента, специализирующегося по гормонам половых желез.
      Господи, я хотел всего лишь чуть-чуть по-старомодному разрушить семейный очаг... и поглядите, во что я вляпался!
      Кендра и Рэнди вернулись к столику. Рэнди обругал еще двух официантов, а потом сказал мне:
      - Вся эта пластическая хирургия... не понимаю, почему ты заодно не потребовал, чтобы тебя изменили в бабу. Ты же всегда слегка смахивал на бабу. Я по-дружески, ты понимаешь.
      - Рэнди, - сказала Эми.
      - Папочка, - сказала Кендра.
      Но для меня это был высочайший комплимент: Рэнди, идол школы, опять взревновал ко мне.
      Я не совсем понял, зачем Кендра вышла из-за столика, но она тут же оказалась около меня и сказала:
      - Почему бы нам не потанцевать?
      - Но Роджер устал, дорогая, - сказала Эми.
      Кендра улыбнулась.
      - А по-моему, у него еще осталась чуточка энергии, правда, мистер Дэй?
      Танцуя в моих объятиях, соблазнительная, нежная, ласковая, кроткая, хитрая Кендра сказала:
      - Знаете, она постарается вас соблазнить.
      - Кто?
      - Эми. Моя мать.
      - Возможно, вы не замечали, но она замужем.
      - Как будто это что-то меняет.
      - Мы старинные друзья, только и всего.
      - Я читала некоторые ваши любовные письма.
      - Господи, она их сохранила?
      - Все до единого. От всех мальчиков, которые были в нее влюблены. Они сложены на чердаке в картонках. Разложены по алфавиту. Едва она почувствует, что стареет, как вытаскивает их и перечитывает. Когда я была маленькой, она читала их мне вслух.
      - Наверное, мои были очень непристойными.
      - Очень милыми. Вот какими были ваши письма.
      Наши взгляды встретились, как пишут в дамских романах. Но встретились не только они. Каким-то образом тыльная сторона ее ладони скользнула по моим брюкам в паху, и вздыбилась эрекция, которой позавидовал бы самый похотливый пятнадцатилетний козлик. Затем ее рука вернулась на положенное в танцах место.
      - Вы действительно потрясающе красивы.
      - Спасибо. Но вам доводилось видеть мою фотографию "До"?
      Она улыбнулась.
      - Если вы думаете о школьном альбоме, то да. Но фото "После" нравится мне гораздо больше.
      - А вы искусны в дипломатии.
      - Искусна я не только в ней, мистер Дэй.
      - Почему бы не называть меня Роджером?
      - Буду рада.
      Мне хотелось провести остаток вечера в клубе особенно весело, но ничего не вышло. К тому времени когда мы с Кендрой вернулись к столику, Эми и Рэнди уже были сокрушительно пьяны, и у них заплетались языки. Я извинился, что отойду на минутку, а когда возвращался, увидел, что Эми на веранде разговаривает с субъектом, очень смахивающим на преуспевающего жиголо типа сверхмужчины. Позднее я узнал, что его имя Вик. За столиком милый старина Рэнди успел оскорбить еще нескольких официантов и пригрозил измордовать меня, если я не перестану лапать его жену и дочь, но язык у него так заплетался, что эффекта не получилось, особенно когда он начал расплескивать виски, и стопка выскользнула из его пальцев, а осколки разлетелись по всему столу.
      - Пожалуй, пора и домой, - сказала Кендра и приступила к сложной процедуре упаковки своих родителей и погрузки их в новехонький "мерседес", который, к счастью, вела она.
      Перед тем как сесть за руль, Кендра сказала:
      - Возможно, увидимся попозже.
      И я остался гадать, что именно означало это "попозже".
      После душа, одной стопочки перед сном, значительной части программы Дэвида Леттермена и медленного проваливания в сон я узнал, что означало "попозже".
      Предшествуемая резким стуком, в ветреную ночь, она оказалась за дверью, облаченная в макинтош, которым, как я вскоре узнал, исчерпывалась вся ее одежда.
      Она ничего не сказала, а просто встала на цыпочки, сложив дивные губы трубочкой в ожидании поцелуя. Я одолжил ее, обнял за плечи, увлек внутрь, несколько смущаясь своей пижамы и халата.
      До спальни мы не добрались. Она легонько толкнула меня в огромное кожаное кресло перед угасающим камином и осторожно села мне на колени. Вот тут-то я и обнаружил, что под макинтошем на ней нет ничего. Ее мудрые и прелестные пальцы быстро привели меня в состояние готовности, и я оказался в ней, но к экстазу в моем вздохе примешивался страх.
      Наверное, будущие наркоманы ощущают то же самое, впервые испробовав героина - наслаждение от его упоительного воздействия и в то же время страх стать безвольным рабом чего-то, над чем они уже никогда не будут властны.
      Я бесповоротно влюблялся в Кендру и понял это с той первой секунды в кресле, когда почувствовал душистую легкость ее дыхания и ощутил теплое шелковистое великолепие ее женственности. Когда мы в первый раз оторвались друг от друга, я снова растопил камин, достал вино и сыр, и мы лежали под ее макинтошем, глядя на языки пламени, пляшущие за стеклом.
      - Господи, просто поверить не могу, - сказала она.
      - Чему поверить?
      - Тому, до чего мне с тобой хорошо. Правда.
      Я долгое время молчал.
      - Кендра...
      - Я знаю, о чем ты хочешь спросить.
      - О твоей матери.
      - Вот именно.
      - Если ты пришла ко мне только потому...
      - ...потому, что она переспала с Бобби Лейном?
      - Да. Потому, что она переспала с Бобби Лейном.
      - Хочешь, чтобы я ответила честно?
      Собственно, я этого не хотел, но что я мог сказать? "Нет, я хочу, чтобы ты ответила нечестно"?
      - Да, конечно.
      - Наверное, это послужило первым толчком. То есть чтобы прийти сюда и переспать с тобой. - Она засмеялась. - Моя мамочка крепко за тебя зацепилась. Я весь вечер следила за ее лицом. У-у-у! Как бы то ни было, я подумала, что это хороший способ поквитаться с ней. Переспать с тобой, хочу я сказать. Но еще до конца вечера... Господи, Роджер, это чистейшее безумие, но я влюбилась в тебя до невероятия.
      Мне хотелось сказать, что и я тоже. Но я не мог. Пусть внешне я стал новым Роджером, но внутри был старой моделью во всех отношениях стеснительным, нервничающим и изнывающим от ужаса, что мое сердце будет растерзано.
      На заре мы в третий раз занялись любовью в моей широкой кровати, и с подоконника снаружи за нами следили сойка и алый кардинал, а утренний ветерок вздыхал, запутавшись в сосновых ветвях.
      После третьего раза мы минут двадцать молча лежали, обнявшись, пока она не сказала:
      - Мне придется быть неромантичной.
      - Сколько угодно.
      - Гусиная кожа.
      - Гусиная кожа?
      - И мочевой пузырь.
      - И мочевой пузырь?
      - И утреннее дыхание.
      - Ты меня совсем запутала.
      - А. Я замерзаю. Б. Мне абсолютно необходимо посикать. И В. Можно мне воспользоваться твоей зубной щеткой?
      В следующие три недели она провела у меня по крайней мере дюжину ночей, а в те ночи, когда по той или иной причине нам не удавалось встретиться, мы вели нескончаемые телефонные разговоры, как и все недавние влюбленные. Неважно, что говорить, лишь бы слышать ее голос, лишь бы она слышала твой.
      Только изредка я немного трезвел, и меня тут же захлестывала волна страха. Я потеряю ее и останусь вовеки неутешен. Мой слух, обоняние, вкус, осязание были насыщены ею - но придет день, и ничего не останется, и я буду вовеки один, сокрушенный невыразимой тоской. Но что, черт дери, мне было делать? Уйти самому? Невозможно. Она была спасением и источником жизни, и мне оставалось только цепляться, пока не отвалятся пальцы, и я не останусь один в безграничном темном океане.
      В том году восьмое декабря обернулось нелепо солнечным днем, из тех, которые внушают нам, будто весна уже близка. Два часа я потратил на колку дров за домом и переноску их в дом. Топливо для новых свиданий. И вот, когда я в очередной раз оказался внутри, в дверь позвонили. Посмотрев наружу, я увидел Эми. Она выглядела замечательно - даже лучше, чем тогда в клубе - если бы не синяк под глазом.
      Я впустил ее, спросил, не хочет ли она кофе, но она отказалась и села в кожаное кресло, которым мы с Кендрой все еще иногда пользовались.
      - Мне необходимо поговорить с тобой, Роджер. - Под пальто из верблюжьей шерсти на ней оказался белый свитер с высоким воротом и сшитые на заказ джинсы. В белокурых волосах голубая лента - вид у нее был очень сексуальный на провинциальный манер.
      - Я слушаю.
      - И мне необходимо, чтобы ты был со мной честным.
      - Если ты будешь честной со мной.
      - Синяк?
      - Синяк.
      - Кто еще, кроме Рэнди. В прошлый вечер вернулся домой пьяный, я отказалась спать с ним, и он меня ударил. Он спит с кем попало, и я боюсь, он что-нибудь подхватит. - Она покачала головой с глубокой серьезностью, на какую я не считал ее способной.
      - И часто он?
      - Спит с кем попало?
      - Бьет тебя.
      Она пожала плечами.
      - Часто. И то, и другое, хочу я сказать.
      - Почему ты не уйдешь от него?
      - Потому что он меня убьет.
      - Господи, Эми, это смешно. Ты можешь прибегнуть к защите закона.
      - По-твоему, закон остановит Рэнди? Особенно когда он пьян? - Она вздохнула. - Просто не знаю, что мне делать.
      Я вернулся, чтобы украсть эту женщину у мужа. Но теперь я не хотел ее красть. Даже позаимствовать ее не хотел. Мне было только жаль ее, и я несколько растерялся.
      - Ну, а теперь расскажи мне про Кендру.
      - Я люблю ее.
      - До чего же, мать твою, чудесно, Роджер. Просто чудесно, мать твою.
      - Я знаю, что много старше ее, но...
      - А, Бога ради, Роджер! Не в этом дело.
      - Разве?
      - Разумеется. Подойди и сядь.
      - Рядом с тобой?
      - Вот именно.
      Я подошел и сел. Рядом с ней. От нее пахло изумительно. Тем же одеколоном, которым пользовалась Кендра.
      Она взяла меня за руку.
      - Роджер, я хочу спать с тобой.
      - По-моему, это не такая уж удачная мысль.
      - Все эти годы ты был влюблен в меня. Это нечестно.
      - Что нечестно?
      - Ты должен был и дальше любить меня. Так ведь положено.
      - Что положено?
      - Ну, ты знаешь. Романтическая любовь до конца жизни. Мы же с тобой романтики, Роджер. Ты и я. Кендра больше похожа на отца. Секс и ничего больше.
      - Ты спала с ее мальчиком.
      - Только потому, что мне было страшно и одиноко. Рэнди как раз избил меня сильнее обычного. Я чувствовала себя такой беспомощной! Мне необходимо было хоть на что-то опереться. Ну, ты понимаешь. Почувствовать, что я женщина. Что кто-то меня хочет. - Она взяла обе мои руки, поднесла их к губам и нежно поцеловала. Я ничего не мог с собой поделать. Она начинала воздействовать на меня именно так, как рассчитывала. - Я хочу, чтобы ты снова был влюблен в меня. Я помогу тебе забыть Кендру. Я, правда, сумею.
      - Я не хочу забывать Кендру.
      - Если копнуть, она такая же, как Рэнди. Потаскушка. Она разобьет тебе сердце. Нет, правда.
      Она вложила в рот два моих пальца и начала их посасывать.
      В постели она была очень хороша, возможно, в техническом смысле лучше Кендры. Но она не была Кендрой, и этим все исчерпывалось.
      Мы лежали в последних отблесках серого дня. И поднялся ветер - внезапно резкий зимний ветер, а она попыталась возбудить меня во второй раз, но без толку. Я хотел Кендру. И она знала, что я хочу Кендру.
      Во всем этом было нечто невыразимо печальное. Она была права. Романтичной любви - тому кинороману в цвете, о котором я грезил - следует, вопреки всякому вероятию, длиться вечно, как в рассказах Ф.Скотта Фицджеральда. Но нет. И Эми теперь была для меня просто еще одной женщиной с несколько большим числом морщинок, чем я подозревал, с животиком, одновременно и милым, и комичным, с венами, точно выцветшие голубые змейки на бледной плоти ее ног.
      И тогда она заплакала, а я мог всего лишь обнять ее, и она напрасно снова пыталась возбудить меня, и поняла, что дело не во мне, а в ней.
      - Не понимаю, как я оказалась тут, - наконец сказала она сумеркам, сгущавшимся над холодной серостью Среднего Запада.
      - У меня в доме?
      - Нет. Тут. Сорока двух, будь они прокляты, лет. С дочерью, которая крадет единственного мужчину, по-настоящему меня любившего. - А потом она сказала, а глаза у нее были ледяными, как зимняя луна. - Но, может, все не получится тютю блядски утю, как она рассчитывает.
      Позднее мне пришлось вспомнить про это - про тютю блядски утю, имею я в виду.
      Кендра пришла в тот же вечер в девять. И первые полчаса я занимался с ней любовью, а вторые пытался решить, рассказать ей про то, что ее мать приходила ко мне, или нет.
      Позднее, перед топящимся камином с замечательным старым "черным" фильмом "Шансы против наступления завтра", мы во второй раз занялись любовью, и вот тогда, лежа в милой прохладе ее рук, когда наши запахи и выделения слились воедино, я сказал:
      - Сегодня сюда приходила Эми.
      Она напряглась. Вся.
      - Зачем?
      - Это непросто объяснить.
      - Стерва! Я так и знала.
      - Что она придет сюда?
      - Что придет и повиснет на тебе. Что и было, так?
      - Так.
      - Но ты не...
      Мне ни разу не приходилось лгать ей прежде, и это оказалось гораздо труднее, чем я предполагал.
      - Иногда все вырывается из-под контроля...
      - Блядство!
      - Я хочу сказать, без всякого намерения, случается...
      - Блядство, - повторила она. - Ты ее трахнул, так?
      - Из самых лучших побуждений, ты...
      - Перестань вякать. Просто скажи это. Скажи, что ты ее трахнул.
      - Я ее трахнул.
      - Как ты мог?
      - Я не хотел.
      - Конечно.
      - И я смог только раз. Второго не было.
      - Как благородно.
      - И я сразу же об этом пожалел.
      - Эми говорила мне, что ты, когда выглядел урод уродом, был одним из самых прелестных людей, каких она когда-либо знала.
      Она встала, воплощение красоты, бесстыдно нагая, и направилась в спальню.
      - Лучше бы ты оставил свое лицо безобразным, Роджер. Тогда бы твоя душа осталась прекрасной.
      Несколько секунд я пролежал, раздумывая над ее словами, а потом ринулся в спальню.
      Она одевалась с бешеной торопливостью. Но еще не успела застегнуть бюстгальтер. Только одна грудь скрылась в чашечке. Вторая выглядела одинокой и необыкновенно милой. Мне нестерпимо захотелось расцеловать ее и потетешить, как младенца.
      Но тут я вспомнил, зачем оказался здесь.
      - Полная чушь, и ты это знаешь.
      - Что - чушь? - сказала она, убирая в чашечку вторую грудь. На ней уже были колготки, но юбку она еще не надела.
      - Да все это дерьмо, будто мне следовало оставить свое лицо безобразным, чтобы моя душа осталась прекрасной. Не подвергнись я пластической хирургии, ни ты, ни твоя мать даже не поглядели бы на меня.
      - Неправда!
      Я улыбнулся.
      - Черт! Не отрицай, Кендра. Ты красавица. И не стала бы связываться с уродом.
      - Послушать тебя, так я полная пустышка.
      - Кендра, это же глупо. Спать с Эми мне не следовало, и я сожалею.
      - Меня удивляет только одно: как это она еще мне ничего не сказала. Наверное, выжидает момента поэффектнее. И в ее версии, не сомневаюсь, ты бросишь ее на кровать и изнасилуешь. Вот что сказал ей мой отец в тот вечер, когда она застукала нас вместе. Что это я хотела...
      - Господи! Так ты...
      - Не до конца. Очередной вечер в клубе мы с Рэнди перебрали и каким-то образом кончили борьбой в кровати, а тут входит она и... Ну, возможно, я изо всех сил постаралась создать у нее впечатление, будто мы как раз приступили, когда она вошла, и...
      - Да, чудесные в вашей семье отношения!
      - Все это гнусно, и, поверь, я понимаю.
      Я стоял в спальне, полной теней, освещенной только месяцем над косматыми соснами, и на меня навалилась усталость.
      - Кендра...
      - Не могли бы мы просто полежать рядом? - В ее голосе тоже звучала усталость.
      - Ну конечно.
      - Без чего-либо, хочу я сказать.
      - Я знаю, что ты хочешь сказать. И, по-моему, это чудесная мысль.
      Мы тихо пролежали, наверное, шесть-семь минут, прежде чем занялись любовью - и еще никогда мы такие неистовствовали. Она набросилась на меня, даря наслаждение и боль в равной мере. Это было очищение, в котором я отчаянно нуждался.
      - Она всегда была такой.
      - Твоя мать?
      - Угу.
      - Соперницей?
      - Угу. Даже когда я была маленькой, если, кто-нибудь хвалил меня, она злилась и говорила: "Ну, девочкам ничего не стоит выглядеть красивыми. Другое дело сохранять красоту, когда становишься старше".
      - И твой отец ничего не замечал?
      Она горько усмехнулась.
      - Мой отец? Ты шутишь? Он обычно заявлялся домой поздно вечером, окончательно напивался, а потом забирался ко мне в постель и щупал меня.
      - Господи!
      Горький вздох.
      - Мне наплевать. Теперь. Да пошли они на ...! Через шесть месяцев я получу свое наследство - от деда по отцу, - а тогда перееду, и пусть они играют в свои дурацкие блядские игры.
      - Сейчас подходящий момент, чтобы сказать, что я тебя люблю?
      - А знаешь, что самое сумасшедшее во всем этом, Роджер?
      - Так что?
      - Я тоже тебя люблю. В первый раз в жизни я кого-то люблю по-настоящему.
      В ночь на 20 января, полтора месяца спустя, я лег рано с новым романом Сью Графтон в руках. Кендра отзвонилась из-за насморка. Я достаточно ипохондрик и не огорчился, что мы не увиделись, как условились.
      Звонок раздался перед двумя часами ночи, когда я крепко спал - и именно тогда, когда проснуться особенно трудно.
      Но я все-таки встал и долго слушал стенания Эми. Мне потребовалось много времени, прежде чем я понял, чем, собственно, вызваны ее рыдания.
      Похороны происходили в темное снежное утро. Пронизывающий ледяной ветер чуть не сбил с ног тех, кто нес поблескивающий серебряный гроб от катафалка к могиле. Все вокруг было унылее тундры.
      Позже в загородном клубе, где был сервирован поминальный завтрак, ко мне подошел мой старый школьный товарищ и сказал:
      - Держу пари, когда они его изловят, это будет черномазый.
      - Я не удивлюсь.
      - Ну, да. Бедняга спит в своей постели, и тут какая-то черная образина расстреливает его, а потом идет по коридору и стреляет в бедняжку Кендру. Говорят, она никогда уже не сможет ни ходить, ни говорить. Сидеть в чертовом инвалидном кресле с утра до ночи! Я в шестидесятых и семидесятых был либералом, но теперь я по горло сыт их дерьмом. По самый подбородок сыт.
      Эми запоздала. В былые дни ее могли обвинить в том, что она сделала это нарочно, чтобы оказаться в фокусе всеобщего внимания. Но теперь у нее имелась веская причина. Она вошла медленно, опираясь на палку. Грабитель, который поднял стрельбу в ту ночь и украл драгоценностей больше чем на 75 тысяч долларов, ранил ее в плечо и ногу и бросил так, видимо, сочтя убитой... Как Кендру.
      В черном платье и черной вуали Эми выглядела чертовски эффектной. Черный цвет придавал ей траурную сексуальность.
      Выстроилась очередь. Следующий час Эми принимала соболезнования стоявших в очереди, как и накануне в морге. Были слезы и смех со слезами, и ругательства со слезами. Старики выглядели ошарашенными - мир стал абсолютно непостижимым: вы богаты, а к вам в дом все равно вламываются и убивают вас в вашей собственной постели. Пожилые кипели гневом (т.е. проклятые черномазые!), а у молодых был скучающий вид (Рэнди же был алкоголиком, который еле держался на ногах и шипал всех молоденьких девушек за ягодицы - ну и что, если он издох, извращенец?).
      Я был последним в очереди, и, увидев меня, Эми затрясла головой и зарыдала.
      - Бедняжка Кендра, - сказала она. - Бедняжка! Я знаю, как много она значила для тебя, Роджер.
      - Мне бы хотелось навестить ее сегодня вечером, если можно. В больнице.
      Эми еще раз всхлипнула под вуалью.
      - Не думаю, что стоит. Доктор говорит, ей необходим покой. А Вик сказал, что утром у нее был очень утомленный вид.
      Пуля вошла ей в голову чуть ниже левого виска. По всем законам ей следовало бы мгновенно умереть, но боги были в игривом настроении и позволили ей жить - парализованной.
      - Вик? Какой Вик?
      - Наш медбрат. Ах, я забыла! Ты же его не видел, верно? Он у нас только с воскресенья. Очень милый. Его рекомендовал один из хирургов. Ты с ним еще познакомишься.
      Я познакомился с ним спустя четыре вечера. У кровати Кендры.
      Очень атлетический и надменный, наш белокурый Вик, с рождения получивший тело и лицо, которые никакая пластическая хирургия не могла бы создать. Прирожденный Тарзан для моей обездоленной. Казалось, он вот-вот сорвет с себя темный дорогой костюм и устремится назад в джунгли убить парочку-другую львов. Кроме того, он был гордым владельцем презрительной усмешки, столь же впечатляющей, как и его тело.
      - Роджер, это Вик.
      Он постарался раздавить мне пальцы, я постарался не поморщиться.
      Потом мы все трое посмотрели на Кендру в кровати. Эми наклонилась и нежно поцеловала Кендру в лоб.
      - Моя бедная деточка. Если бы я только могла ее спасти...
      Я в первый раз увидел, как Вик прикоснулся к ней, и мгновенно понял по его собственническому виду, что все - далеко не такое, каким кажется. Возможно, он был медбратом, но для Эми еще и кем-то особым, интимно близким.
      Вероятно, они почувствовали, как я насторожился - во всяком случае Вик. Вик снял руку с ее плеча и в благопристойной позе мальчика в церковном хоре уставился на Кендру сверху вниз.
      Эми одарила меня быстрой улыбкой, явно стараясь прочитать мои мысли.
      Но мой интерес тут же угас. Я пришел к Кендре. Нагнувшись над кроватью, я взял ее руку и поднес к губам. Сначала я ощущал неловкость под взглядами Эми и Вика, а затем мне стало абсолютно все равно. Я любил ее, а остальное меня совершенно не трогало. Она была очень бледной, глаза у нее были закрыты, а ее-лоб покрывала тонкая пленка пота. Голова у нее была вся в белых бинтах, вроде тех, которые всегда фигурировали в богартовских фильмах, а также тех, которыми воспользовался Борис Карлофф в "Мумии". Я поцеловал ее в губы и окаменел от чудовищности всего этого. Женщина, которую я люблю, лежит почти мертвая - причем такая рана должна была ее убить - а у меня за спиной, только изображая горе, стоит мать Кендры.
      Вошел доктор и сообщил Эми результаты нескольких тестов, проведенных утром. Несмотря на кому, она, видимо, начала реагировать на определенное стимулирование, которое еще неделю назад никак на нее не действовало.
      Эми заплакала, предположительно в знак благодарности, а затем доктор попросил, чтобы его оставили наедине с Кендрой, и мы вышли в холл подождать.
      - Вик переезжает к нам, - сказала Эми, - и уже будет там, когда Кендра вернется домой. Круглые сутки рядом с ней будет незамедлительная помощь. Чудесно, правда?
      Вик внимательно наблюдал за мной. Презрительная усмешка не сходила с его лица. Вид у него был такой, будто он только сейчас обнаружил на каблуке кусочек собачьего экскремента. Не так-то просто быть могучим белокурым богом. Очень трудно не выпячиваться.
      - Так значит, вы знакомы с хирургом Кендры, - сказал я Вику.
      - Что?
      - Эми упомянула, что он рекомендовал вас ей.
      Они переглянулись, и Вик сказал:
      - Ну, да, хирург, ага.
      Он бормотал, будто кандидатка на звание мисс Америки, отвечающая на вопрос о патриотизме.
      - И вы переезжаете туда?
      Он кивнул со скорбным видом, как он, вероятно, полагал. Если бы он только мог как-то убрать эту усмешку!
      - Я хочу помочь, насколько в моих силах.
      - Как мило.
      Если он уловил мой сарказм, то ничем этого не выдал.
      Вышел доктор и заговорил округлыми шепотными фразами, уснащенными научным жаргоном. Эми пролила еще несколько слез благодарности.
      - Ну, что же, - сказал я, - мне, пожалуй, пора. Тебе ведь надо побыть с Кендрой без помех.
      Я поцеловал Эми в щеку и пожал протянутую руку Вика, который поставил свою хватку с максимальной на среднюю. Ведь и у кусков мяса бывают сентиментальные минуты. Он, даже попытался немножко сыграть роль, наш Вик.
      - Трудность в том, чтобы заставить ее уйти до полуночи.
      - Значит, она задерживается допоздна, а? - сказал я.
      Эми потупила глаза, как пристало святой, которую восхваляют в ее присутствии.
      - Допоздна? Она бы всю ночь просидела тут, если бы ей разрешили. Ее отсюда не вытащить.
      - Да, у нее с Кендрой были особые отношения.
      Эми сарказм уловила. В ее глазах мелькнул гнев, но тут же угас.
      - Я хочу вернуться к ней, - сказала она. И мать Тереза не сумела бы произнести это убедительнее.
      Я спустился на лифте на первый этаж, потом по запасной лестнице поднялся на четвертый. Мне была видна дверь в палату Кендры, но ни Эми, ни Вик заметить меня не могли.
      Они ушли через десять минут после меня. Невозможно оторвать Эми от постели ее дочери, а?
      На протяжении следующих полутора месяцев Кендра пришла в сознание, научилась правой рукой справляться с карандашом, и ее глаза наполнялись слезами всякий раз, когда я входил в дверь. Она все еще не могла говорить, не могла ни шевелиться ниже пояса, ни двигать левой рукой, но меня это не отталкивало. Я любил ее даже еще сильнее и тем доказал себе, что я не такой поверхностный человек, как мне порой представлялось. Так хорошо узнать в сорок четыре года, что хотя бы потенциально ты можешь стать взрослым.
      Она вернулась домой в мае после трех напряженных месяцев физической реабилитации и глубочайшей депрессии из-за ее несчастья - в мае бабочек и цветущих вишен, и запахов бифштексов на рашпере в садах величественного особняка в тюдоровском стиле. Сады занимали четыре акра прекраснейшей земли, а три этажа дома включали восемь спален, пять ванных комнат со всеми принадлежностями, три не со всеми, библиотеку и солярий. Имелась еще длинная прямая лестница, начинавшаяся почти от самой входной двери. Эми позаботилась снабдить лестницу приспособлением, позволявшим Кендре подниматься и спускаться по ней в инвалидном кресле. Мы образовали неплохой квартет - Кендра и я, Эми и Вик. Четыре-пять вечеров в неделю мы ужинали в саду, а потом возвращались в дом и смотрели фильм в гостиной по телевизору с большим экраном. Три сиделки дежурили по восемь часов, и когда Кендре - безмолвно сидевшей в кресле в том или другом из своих стеганых халатов пастельных тонов - что-нибудь требовалось, тут же делалось все необходимое. Эми по меньшей мере дважды за вечер окружала Кендру нежными заботами, а Вик отправлялся принести что-нибудь не слишком нужное, видимо, пытаясь убедить меня, что он и правда усердный медбрат.
      Я все чаще уходил из конторы пораньше и проводил остаток дня с Кендрой в ее комнате. С дневной сиделкой она занималась разными лечебными упражнениями, но никогда не забывала нарисовать для меня что-нибудь и вручить мне рисунок с гордостью маленькой девочки, радующей своего папочку. Меня каждый раз он очень трогал, этот ее подарок, и, вопреки первоначальным сомнениям, сумею ли я быть ей мужем - не сбегу ли и не найду ли себе сильную и здоровую подругу, ведь не зря же я вытерпел всю эту пластическую хирургию, верно? - я понял, что люблю ее даже сильнее, чем раньше. Она вызывала у меня нежность, которая мне нравилась. Вновь я почувствовал, что для меня есть, пусть слабая, надежда когда-нибудь стать взрослым. Мы смотрели телевизор или я читал ей интересные газетные сообщения (ей нравились ностальгические статьи, которые иногда печатают газеты), или я просто говорил ей, как я ее люблю. "Плохо для тебя", как-то написала она на своей табличке и указала на свои парализованные ноги. И заплакала. Я час простоял перед ней на коленях, пока тени не вытянулись и не полиловели, и думал, как нелепо все обернулось. Прежде я боялся, что она бросит меня - такая молодая, такая красивая, такая волевая, использующая меня только чтобы свести счеты с матерью, - а теперь те же поводы для тревоги были у нее. Всеми способами в моем распоряжении я старался внушить ей, что никогда ее не покину, что моя любовь к ней придает моей жизни смысл и благородство, о каких я прежде понятия не имел.
      Наступило жаркое лето, трава пожухла, в темных холмах позади дома по ночам полыхали пожары, будто следствие бомбового налета. И в одну из этих ночей, когда Вик отправился куда-то, а легко утомляющуюся Кендру уложили в постель, меня в моей машине поджидала Эми.
      На ней были слепяще-белые очень короткие шорты и топик, в котором еле умещались ее упругие груди. Она сидела справа, держа в одной руке мартини, а в другой сигарету.
      - Помнишь меня, морячок?
      - А где красавчик?
      - Он тебе не нравится, верно?
      - Не очень.
      - Он думает, что ты его боишься.
      - Я и гремучих змей боюсь.
      - Как поэтично! - она затянулась и выпустила струйку голубизны на фоне лунного неба. Машину я поставил в дальнем конце двора у трехместного гаража. Это был тупичок, укрытый соснами от посторонних глаз. - Я тебе больше не нравлюсь, верно?
      - Нет.
      - Почему?
      - Я не хочу об этом говорить, Эми.
      - Знаешь, чем я занималась сегодня днем?
      - Чем?
      - Мастурбировала.
      - Рад за тебя.
      - И знаешь, о ком я думала?
      Я промолчал.
      - Я думала о тебе. О той ночи, которую мы провели у тебя дома.
      - Я люблю твою дочь, Эми.
      - Я знаю, ты считаешь, что как мать я куска дерьма не стою.
      - Хм! Откуда у тебя такие мысли?
      - Я люблю ее по-своему. Я хочу сказать, что, возможно, я не безупречная мать, но я ее люблю.
      - Вот, значит, почему ты даже губ ей не подкрашиваешь? Она в чертовом инвалидном кресле, а ты все боишься, что она оттеснит тебя в сторону.
      Тут Эми меня удивила. Вместо того чтобы отрицать, она засмеялась.
      - А ты проницательный, сукин сын.
      - Иногда я об этом жалею.
      Она откинула голову и посмотрела в открытое окно.
      - И зачем они высаживались на Луну!
      Я ничего не сказал.
      - Испортили всю блядскую романтику. Луна была такой таинственной. Столько про нее есть мифов, и так увлекательно было думать о ней! А теперь это просто еще одна дерьмовая каменная глыба. - Она допила мартини. - Я изнываю от одиночества, Роджер. От одиночества без тебя.
      - Полагаю, Вику не хотелось бы это услышать.
      - У Вика есть другие женщины.
      Я посмотрел на нее. Я еще никогда не видел, чтобы она действительно страдала. И меня это злобно обрадовало.
      - После того что вы с Виком сделали, вы заслуживаете друг друга.
      Она была быстра как молния. Выплеснула мне в лицо остатки коктейля, выскочила из машины и хлопнула дверцей.
      - Подонок! Ты думаешь, я не понимаю, на что ты намекаешь? Ты думаешь, я убила Рэнди, так?
      - Рэнди... и пыталась убить Кендру. Но она не умерла, как ей полагалось, когда Вик ей выстрелил в голову.
      - Подонок!
      - Когда-нибудь ты за это заплатишь, Эми. Обещаю тебе.
      Она все еще держала бокал. И разбила его о мое ветровое стекло. По стеклу разбежалась паутина трещинок. Эми злобным шагом прошла между соснами в невидимость.
      Не я коснулся этой темы. Ее коснулась Кендра. Я надеялся, что она не сообразит, кто в ту ночь проник в дом. У нее хватало трудностей, чтобы хоть как-то жить. А это только добавило бы новых трудностей.
      Но она сообразила. Как-то в прохладный августовский день, когда в воздухе впервые повеяло осенью, она дала мне листок, и я подумал, что это ее ежедневная любовная записочка.
      ВИК. ЧЕК. ССОРА. $
      Я поглядел на записку, потом на нее.
      - Я что-то не понимаю. Ты хочешь, чтобы я за что-то заплатил Вику?
      Ее мечущиеся голубые глаза ответили "нет".
      Я задумался. Вик. Чек. И тут до меня дошло.
      - Вик получил от кого-то чек?
      Мечущиеся голубые глаза сказали "да".
      - Вик с кем-то ссорился из-за чека?
      Да.
      - С твоей матерью?
      Да.
      - Из-за суммы, указанной в чеке?
      Да.
      Тут она заплакала. И я понял, что она знает. Кто убил ее отца. И кто пытался убить ее.
      В этот день я долго сидел с ней. Из-за сосен неожиданно вышел олененок. Увидев его, Кендра испустила воркующий звук. Нежный и восторженный.
      Наступил звездный вечер, и в открытое окно донесся крик сипухи, а потом лай собаки или, может быть, даже койота. Она обычно засыпала, а иногда я просто рассказывал ей сказки, которые она любила слушать - про Златовласку и трех медведей или про Золушку, - сказки, как она однажды призналась мне, ни мать, ни отец никогда ей не рассказывали. Но в этот вечер я был расстроен, и, по-моему, она почувствовала это. Я хотел, чтобы она поняла, как сильно я ее люблю. Я хотел, чтобы она поняла: пусть во вселенной вообще нет справедливости, но в нашем крохотном ее уголочке справедливость есть.
      В сентябре как-то в дождливый вечер пятницы в квартиру, которую Вик сохранил, чтобы ему было где встречаться с молодыми женщинами, упомянутыми Эми, вломился высокий дюжий мужчина - черный, по описанию двух соседей, мельком его видевших, - и застрелил ее хозяина. Три пули - две в мозг. Затем грабитель забрал более пяти тысяч долларов наличными и аккредитивы (через четыре дня Вик собирался отправиться провести отпуск в Европе).
      Полиция, разумеется, осведомилась у Эми, как Вик последние дни вел себя. Но они не были полностью убеждены, что это простое ограбление. Полиция подозрительна, но, увы, недостаточно. И как в конце концов причиной смерти Рэнди они признали убийство ради грабежа, так в конце концов смерть Вика они тоже списали на грабеж.
      В тот день, когда Эми вернулась с похорон, я приготовил для нее небольшой сюрприз - просто, чтобы показать ей, что с этих пор все будет иначе.
      Утром я привез с собой парикмахершу и косметолога. Они провели с Кендрой три часа, а когда завершили свой труд, она стала такой же красивой, какой была прежде.
      Мы встретили Эми у сводчатой входной двери - одетую в черное, как стало для нее привычным. Увидев Кендру, она посмотрела на меня и сказала:
      - У нее жалкий вид, надеюсь, ты понимаешь? - И прошла прямо в библиотеку, где провела оставшуюся половину дня, хлеща виски и крича на слуг.
      Кендра час проплакала у себя в комнате. Несколько раз она написала на своей табличке слово "жалкий". Я держал ее за руку и пытался убедить, что она все та же красавица, какой была.
      Вечером, когда я отправился домой - ужинали мы в комнате Кендры, так как предпочли не встречаться с Эми, - она опять ждала меня в машине, еще более пьяная, чем в прошлый раз. И, конечно, в руке она держала бокал. На ней был черный свитер с высоким воротником и белые джинсы с кожаным поясом, широким, как кушак. Выглядела она куда лучше, чем мне хотелось бы.
      - Думаешь, подонок, я не знаю, что ты сделал?
      - Добро пожаловать в наш клуб.
      - Я же, дерьмо, любила его.
      - Эми, я устал и хочу уехать домой.
      В пахнущей соснами ночи серебряная октябрьская луна выглядела такой же древней и свирепой, как ацтекское божество.
      - Ты убил Вика, - сказала она.
      - Конечно. И еще я застрелил президента Кеннеди.
      - Ты убил Вика, подонок.
      - Вик стрелял в Кендру.
      - Ты не можешь этого доказать.
      - Ну, а ты не можешь доказать, что я застрелил Вика. Так что будь добра, извлеки свою задницу из моей машины.
      - Вот уж не думала, что у тебя хватит духа. Ты мне всегда казался слюнтяем-гомиком.
      - Вылезай, Эми.
      - Ты думаешь, что выиграл, Роджер? А вот нет! Тут ты допустил промашку.
      - Спокойной ночи, Эми.
      Она выбралась из машины и всунула голову в окно.
      - Ну, по крайней мере есть женщина, которую ты способен удовлетворить. Уж конечно, Кендра считает тебя замечательным любовником. То есть теперь, когда она парализована.
      Я не сдержался. Вышел из машины и пошел на нее по росистой траве. Вырвал бокал из ее руки и сказал:
      - Оставь Кендру и меня в покое, поняла?
      - Сильный, мужественный мужчина, - сказала она. - Сильный, мужественный мужчина.
      Я швырнул ее бокал в кусты и пошел назад к машине.
      Утром меня осенила мысль, тут же сложившаяся в план действий.
      Я позвонил в контору и предупредил, что не приду, а затем в течение трех часов звонил разным врачам и медицинским фирмам, чтобы выяснить точно, что мне потребуется, и как я должен поступать. Я даже предварительно договорился о сиделках. Мне предстояло порастрясти мой капитал, но оно, бесспорно, того стоило. Потом я поехал в город в ювелирный магазин, а на обратном пути заглянул в турагентство.
      Звонить я не стал. Мне хотелось сделать ей сюрприз.
      Когда я приехал туда, садовник-австралиец накрывал пленкой клумбу с тюльпанами. Ожидались заморозки на почве.
      День добрый, - сказал он, улыбаясь. Не будь он лет шестидесяти с лишним, кособрюхим и совсем седым, я заподозрил бы, что Эми использует его для личных услуг.
      Мне открыла горничная. Я прошел на заднюю террасу, где, она сказала, была Кендра.
      На цыпочках я подкрался к ней сзади, открыл коробочку с кольцом и поднес к ее глазам. Она испустила тот же воркующий восторженный горловой звук, а я зашел спереди, наклонился и нежно, бережно поцеловал ее.
      - Я люблю тебя, - сказал я. - И хочу сейчас же жениться на тебе и перевезти тебя ко мне.
      Она заплакала. Но и я тоже. Я опустился рядом с ней на колени и положил голову на прохладную полу стеганого халата. И долгое время оставался в этой позе, следя, как темная птица парит на воздушных потоках вверху, грациозно кружа в солнечном блеске осеннего дня. Я даже задремал немного.
      Перед обедом я привез Кендру в гостиную, где Эми сидела с одним из тех кукольных красавчиков, которых начала теперь культивировать. У нее уже заплетался язык.
      - Мы хотим сообщить тебе, что решили пожениться.
      Кукольный красавчик, не посвященный во внутреннюю политику этого дома, произнес в голливудской манере:
      - Поздравляю вас обоих. Это чудесно! - он даже отсалютовал нам бокалом мартини.
      Эми объяснила:
      - Собственно, он влюблен в меня.
      Кукольный красавчик посмотрел на меня, потом снова на Эми, потом опустил взгляд на Кендру.
      Я быстро развернул кресло и покатил его по паркету к двери.
      - Он был влюблен в меня со второго класса и жен шея на ней только потому, что знает - меня ему не получить!
      И она швырнула свой бокал об стену, разбив вдребезги. В наступившей тишине я услышал, как кукольный красавчик неловко кашлянул и сказал:
      - Пожалуй, я лучше пойду, Эми. Как-нибудь в другой раз, может быть.
      - Сиди, где сидишь, дерьмо, - сказала Эми, - и не рыпайся, мать твою.
      Дверь Кендры я за нами запер - на маловероятный случай, что Эми придет извиниться.
      Около десяти она начала тихонько посапывать. Сиделка осторожно постучала в дверь.
      - Это я, сэр. Хозяйка наверху. Спит.
      Я наклонился и нежно поцеловал Кендру в губы.
      Свадьбу мы назначили через две недели. Никакой помощи я у Эми не просил. Правду сказать, я старательно ее избегал. Впрочем, как и она меня. В дом меня впускала и дверь за мной запирала прислуга.
      Кенара с каждым днем приходила во все большее волнение. Поженить нас должен был в моей гостиной священник, мой шапочный знакомый по клубу. Я послал Эми приглашение, написанное от руки, но она не откликнулась.
      Полагаю, я не подходил под понятие "близкий родственник". Полагаю, вот почему я узнал об этом из радионовостей, когда ехал в контору в то пасмурное утро.
      Одну из самых видных семей города вновь посетила трагедия - сначала, год назад, погиб отец, жертва грабителя, а теперь прикованная к инвалидному креслу дочь упала с длинной лестницы в семейном особняке. Видимо, она оказалась слишком близко к краю площадки и не справилась с управлением. Она сломала шею. Мать, по их сведениям, держат на больших дозах транквилизаторов.
      Думаю, в тот день я звонил Эми раз двадцать, но она ни разу не ответила на мой звонок. Трубку чаще всего брал садовник-австралиец.
      - Очень печально тут, приятель. Такая чудесная была девушка. Примите мои соболезнования.
      Я плакал, пока у меня больше не осталось слез, а потом взял бутылку виски "Блэк энд уайт", принялся мало-помалу осушать ее в сером сумраке моего кабинета.
      Алкоголь обернулся вагнеровской оперой смены настроений - тоски, грусти, сентиментальности, ярости, а в завершение мне пришлось крепко обнять мой холодный твердый унитаз - меня рвало. Я не принадлежу к чемпионам по поглощению спиртных напитков.
      Она позвонила перед самой полуночью, когда я тупо смотрел на диктора кабельного телевидения. Ни единое его слово не доходило до моего сознания.
      - Теперь ты знаешь, что чувствовала я, когда ты убил Вика.
      - Она была твоей родной дочерью.
      - Какая жизнь предстояла ей в этом кресле?
      - Ее в него усадила ты! - Я вскочил и закружил на месте, как обезумевший зверь, ругая ее последними словами.
      - Завтра я иду в полицию, - сказал я.
      - Иди-иди. А я тоже пойду туда и расскажу им про Вика.
      - Ты ничего не можешь доказать.
      - Предположим. Но могу пробудить у них подозрения. На твоем месте я об этом не забывала бы.
      Она повесила трубку.
      Был уже ноябрь, и радио полнилось жестяными циничными напоминаниями о приближающемся Рождестве. Каждый день я ходил на кладбище и разговаривал с ней, а потом возвращался домой и усыплял себя "Блэк энд уайт" и валлиумом. Я знал, что это русская рулетка - такое сочетание, - но надеялся, что мне повезет, и я проиграю.
      Утром после Дня Благодарения она позвонила еще раз. Со дня похорон она не подавала признаков жизни.
      - Я уезжаю.
      - Да?
      - Да. Я просто подумала, что предупрежу тебя на случай, если тебе надо будет связаться со мной.
      - С какой стати?
      - А с той, что мы сращены бедрами, милый, фигурально выражаясь. Ты можешь посадить меня на электрический стул, а я тебя.
      - Возможно, мне наплевать.
      - Как драматично! Если бы тебе правда было наплевать, ты пошел бы в полицию два месяца назад.
      - Стерва.
      - Я собираюсь устроить тебе маленький сюрприз, когда вернусь. Так сказать, подарок к Рождеству.
      Я пытался работать, но не мог сосредоточиться и взял длительный отпуск. Выпивка превращалась в проблему. Алкоголизм был в семьях обоих моих родителей, так что часы черного беспамятства, полагаю, не явились такой уж неожиданностью. Я перестал выходить из дома. Я узнал, что все, что вам требуется - от кукурузных хлопьев до виски, - вам будет доставлено домой, были бы деньги. Раз в неделю приходила уборщица и бульдозером разгребала беспорядок. Я смотрел старые фильмы по кабелю, пытаясь забыться в беззаботности мюзиклов. Как они нравились бы Кендре! Утро за утром я просыпался на полу кабинета, видимо, попытавшись добраться до двери и не преуспев. Как-то утром я обнаружил, что обмочился. Собственно говоря, меня это оставило равнодушным. Я пытался не думать о Кендре, и все же думать я хотел только о ней. Плакал я, наверное, пять-шесть раз в день. За две недели я похудел на двадцать фунтов.
      Мысль о Сочельнике пробудила во мне сентиментальное настроение, и я решил остаться относительно трезвым и почиститься. Я сказал себе, что должен это сделать ради Кендры. Это был бы наш первый Сочельник вместе.
      Уборщица, кроме того, была прекрасной кухаркой и оставила в холодильнике отличное жаркое с гарниром из овощей и картофеля. Мне было достаточно разогреть его в микроволновке.
      Я как раз поставил для себя прибор на обеденном столе - и такой же для Кендры справа от себя, когда в дверь позвонили.
      Я пошел открыть и выглянул в темноту кружащих снежных хлопьев.
      Я знаю, у меня вырвался громкий хриплый звук, но не уверен, был ли то вопль.
      Я попятился от двери и позволил ей войти. Она даже походку изменила под походку своей дочери. И одежда - длинное двубортное пальто из верблюжьей шерсти и бордовый берет - больше соответствовала стилю Кендры, чем ее собственному. А под пальто было платье "ампир" с четырьмя пуговицами, того же цвета, что и берет - точно такое же платье часто носила Кендра.
      Но одежда была лишь бутафорией.
      Меня ошеломило лицо.
      Хирург отлично поработал, кем бы он (или она) ни был, отлично поработал. Нос стал меньше, подбородок теперь имел форму сердечка, а скулы стали чуть заметнее и, может быть, на полдюйма выше. С голубыми контактными линзами...
      Кендра. Она была Кендра.
      - Ты потрясен, как и следовало, Роджер, и я благодарна за это, сказала она, проходя мимо меня к бару. - То есть это ведь было болезненно, поверь мне. Ну, да ты же по собственному опыту знаешь, что такое пластическая хирургия.
      Она бросила пальто на кресло и налила себе стопку.
      - Стерва, - сказал я, выбивая стопку из ее руки, слыша звон хрусталя, разбившегося о камень камина. - Чертова осквернительница могил!
      - А может быть, я реинкарнация Кендры? - улыбнулась она. - Об этом ты не подумал?
      - Убирайся вон!
      Она встала на цыпочки, как когда-то Кендра, и коснулась моих губ своими.
      - Я знала, что ты разозлишься, когда увидишь меня. Но потом не выдержишь. Захочешь узнать, ощущаюсь ли я по-другому. Не Кендра ли я.
      Я пошел к двери, схватив на ходу ее пальто, потом стиснул ее запястье и вытолкнул в снежную холодную ночь, выбросив следом ее пальто. И захлопнул дверь.
      Двадцать минут спустя раздался стук. Я открыл дверь, зная, кого увижу. Было виски. Несколько часов виски, а потом, прежде, чем я сообразил, что происходит и вопреки всему, что было для меня свято и дорого, мы, каким-то образом, очутились в постели, и, обняв меня в темноте, она сказала:
      - Ты ведь всегда знал, что когда-нибудь я тебя полюблю, правда, Роджер?