- Мать рассказывала, что у них в деревне колокол сбросили, так он ушел в землю, как в воду, скрылся целиком. А ведь земля там убитая ногами... Давай руку!
      И вот тут Лидия почувствовала, что рука- то у него в самом деле теплая, но какая-то извивающаяся, как будто она пружинила и удлинялась.
      - Пусть хоть все оборвется, - не разожму, - подумал Женя, и у него захрустело в спине.
      Лидия первая отцепилась, разжав свои пальцы - длинные и смуглые, как у древнееврейской принцессы.
      Тут они заметили, что уже темно. Повсюду начала просачиваться какая-то лишняя ненужная темнота, уже неприятная. В городе такого не бывает.
      - А ты не боишься? - спросил Женя. - Тех, кто бродит...
      - Нет. У меня два ангела за спиной.
      - Я, пожалуй, тоже буду так думать.
      Лидия не знала, у всех ли должны быть ангелы и одного ли они вида: может, у евреев одни, а у прочих другие. Но вслух она сказала:
      - Киевская бабушка рассказала про ребе Шая: он про себя так выражался: "Ничего не боюсь, потому что у меня все время за плечам два ангела".
      Тогда Бояршинов заговорил о смерти - скороговоркой, стараясь и близость этим купить, и в то же время не желая длить в темноте неприятную тему:
      - Мне было пять лет, когда я спросил на ночь у матери: "А мы все умрем?" - "Спи давай!" - заорал отчим. И я понял, что все.
      В темноте вдруг оказалось множество кочек и камней, которые как будто выползли из леса на дорогу. Такое у Лидии и Жени было ощущение, что их при свете не было.
      Под высокой лампочкой стояли Надя Бахметьева и Витька Шиманов, они курили, причем Витька выпускал дым боковиной рта, стараясь не попасть на собеседницу. Надька говорила, окутываясь дешевым болгарским дымом:
      - Мы здесь стоим, а где-то в это время есть такая любовь, перед которой все наши чувства - просто пыль...
      Ей хотелось, чтобы ей возразили: нет, не пыль; хоть бы кто-то возразил: у нас тоже что-то есть-будет необыкновенное.
      Они зашли в свой жилой сарай, нашли "полбанки", и тут Бояршинов произнес:
      - Выпьем за виллы в Ницце, которые у нас еще будут!
      Лидия поддержала:
      - Да что там виллы, я верю, что у нас будет целый квартал свой в Ницце!
      Обида винтом прошла вдоль всего тела Жени: вон оно что - Лидия поняла, что для меня это серьезно, и решила вышутить. Это за то, что я не смог поднять ее с телеги на колокольню... Теперь так будет все время... Неужели им вокруг не ясно, что он, Евгений Бояршинов - единственный, и - конечно у него есть недостатки, но о них могут судить только люди того же разряда? А таких еще поискать.
      А Лидия поняла вдруг, что Ницца - не шутка. Цели-то у него все - мимо нее. Но желание выше понимания, и она с новой жадностью слушала Женю. Он говорил:
      - Жизнь-это болото, и мы идем по кочкам. Трясине доверять нельзя и кочкам доверять нельзя.
      Шиманов поинтересовался: как же каждую кочку можно допросить на предмет надежности?
      - Я к человеку отношусь так: жду плохого, пока он не докажет обратное...
      - Как кочка докажет, если ты не наступишь на нее?.. Так и человек: сначала поверим друг другу, - Шиманов не сдавался, - что мы друг другу опора. На пять лет хотя бы, университетских.
      Бояршинов уже второй раз за этот вечер с хрустом вывернул разговор:
      - Смотрите, а в Шиманове что-то есть такое помидорно-здоровое. Ха-ха-ха (красивым баритоном). Но помидор ведь тонкокожий овощ. Тонкокожее здоровье такое. Но помидор ведь может лопнуть, вот и все.
      Все время мигало электричество. И в этом вибрирующем свете Лидии показалось, что смоляные кудри Жени вьются, как реденькие облачка в жаркий день. Но шевелюра не виновата, что она похожа на крученые мысли и поступки хозяина. Не виновата, а отвечать придется все равно: через двадцать лет она вся уже сойдет. Но Лидии не важны волосы, ей хочется с ним быть...и через двадцать лет.
      - Зло, в котором я подозреваю человека, оно ведь и во мне, - усложнил картину мира Женя.
      - Ты, как следователь НКВД, - те тоже говорили, что можно каждого посадить в лагерь, - громко заявила Надька.
      Лидия растерялась: начался не спор, а какая-то свара. Она стала лихорадочно думать: что бы тут Пушкин сделал? Или Чехов? Что бы сейчас сделал Хемингуэй? Ремарк бы, ясное дело, сейчас бы как плеснул всем кальвадоса.
      А Бояршинов сказал задумчиво и по-отечески Шиманову:
      - Старик, ты еще поймешь, что человек - загадка с несколькими отгадками...сложный узор красивее простого, понял? - и хитрая пьянца играла в его глазах.
      ...Засыпая, Надька решила: надо завтра посмотреть, какие тут местные механизаторы водятся.
      Лидия всю жизнь засыпала поздно, поэтому в час ночи она поставила перед собой зеркало, которое они купили в складчину в сельмаге. Оно было в грубой пластмассовой оправе под цвет красного дерева - с грубыми выпуклостями, под резьбу. Не выпуклости, а гребни. Эти гребни навевали Лидии мысли о червяках, змеях, драконах. И в этом обрамлении показались ее лицо... "Себе-то я нравлюсь. И почему я больше никому не нужна? Жить дальше так невозможно! Надо, чтоб срочно кто-то это понял, но не будешь же объяснять направо и налево, тут как раз понимание и закончится."
      Мышь в богатой почти черной шубке вывела бесшумно трех еще не сильно одетых розовых мышат. В углу валялись брошенные Бояршиновым медовые краски. Они были вымазаны почти до конца, зато кругом висели шаржи на однокурсников. Егор был чем-то вроде робота, вырезанного из дерева, а Лидия - со здоровыми, туго набитыми щеками и непривлекательными глубоководными глазами. Лидия возмущенно сказала в зеркало: "Ну и сколько у него ума, у этого Бояршинова! Откуда он взял эти щеки?" Мышь тоже заинтересовалась работой Жени: она волочила по полу желтый брусок. Получался такой грохот, что мышь иногда останавливалась в изумлении: неужели на этот момент жизнь удалась и никто не отберет медовые краски?!
      Лидия взяла химический карандаш, который на влажных местах бумаги давал фиолетовый рефлекс: "Аллочка, дорогая, сколько времени прошло, с тех пор, как я уехала в колхоз! Если б я жила в Киеве, он бы назывался "коллективнэ господарство". Все так накапливается у меня: в Киев я не съездила, родители не понимают меня совсем и никто здесь не обращает на меня внимания. На самом деле тут столько всего, что я только по пунктам намечу, о чем говорить нам с тобой.
      1. Про Фаю Фуфаеву знаешь? Она и здесь ходит во всем розовом! Бледно-розовые сапоги, брюки, кофта, алая косынка, плащ серый, но подкладка в розовых прожилках.
      2. Егор-маленький вчера был пьян, кричал: "Мой отец приедет - вас всех деньгами забросает!" Еще Егор носил ведро с картошкой, в первый же день вечером оказалось: вывихнул кисть руки! Я спросила: "Как рука?". "А мне это не интересно", - сухо, гордо ответил. А ночью меня будит: "Слушай, совершенно не могу спать от боли".
      3. Егор - умник. Он нас называет условными обозначениями: точки А, Б, С - то есть я, Фая, Надька. Ясно, насколько мы ему все интересны. Сухарь о, как я могла это все время не замечать! У него же черный юмор!
      4. Второй - Женя Бояршинов. Ты его не знаешь. Он говорит, что вырос в бараке. Но знает не меньше нас, даже где-то и больше. Рисует хорошо. Чуть ли не прямо говорит, что он гений. Я впервые встретила такого человека. Алла, я ему очень верю! В животе все вращается, как я на него посмотрю. И подкатывает... Ты меня поняла?
      5. Есть еще добрый, но скучноватый Витька Шиманов. Самая высокая точка его юмора: "Я ж тебе говорил: больше ведра не пей!" (Это он Егору, который мается с похмелья). Алла, что-то я тебе уже, как старая дева, пишу злобно, а на самом деле буду рассказывать (когда встретимся), ты увидишь, как много у нас хорошего.
      Очень интересно, виделась ли ты с Вадиком? Когда его заберут в армию? Он - случайно - не уговорил Гальку выйти замуж до армии? У нас тут есть Надька, она из области, будет жить в общежитии. Очень похожа на Гальку, но гораздо начитаннее. А похожа прямотой.
      Как они меня - вся эта троица парней - раздражают своей однобокостью! Как они не понимают, что ум только должен быть виден на каком-то фоне. Хорошо, если ум добрый. И талант Бояршинова мог бы быть подобрее. Хотелось, чтобы добро Витьки тоже казалось поумнее. Вот так и мучаюсь с утра до вечера! Родителям об этом написать нельзя: ясно, что мама скажет - на сто лет вперед уже ясно - "Ты, как Агафья Тихоновна: "Если бы губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича, да взять сколько-нибудь развязности, какая у Балтазара Балтазарыча..."
      Ключевое слово напомни: Ницца!
      Да и совсем последнее, клянусь, Аллочка! Женя считает, что у меня в голосе есть некий фермент, который сбраживает общение в веселье. Так он сказал мне. Знаешь, хоть я и из профессорской семьи, Женя настолько выше меня, что нужно для компенсации мне еще где-то дачу собственную иметь - в Крыму или на Рижском взморье, что ли. Я прямо представляю, что ты смеешься, читая письмо. На лице у него какая-то недоданность написана, и мне хочется ему все возместить. Но пора и кончать! Я скоро приеду и все тебе расскажу. А ты все, что у тебя накопилось, мне! Оставайся здоровой, попадай во всякие веселые истории и побеждай. Неизменно твоя Лидия Шахецкая.
      P.S. Алла, оказывается: все пишут стихи, даже Егор-маленький. Только они у него, как у электронно-вычислительной машины, одни заумные термины (тезаурус, антиномия). Вчера он пьяный читал их:
      И звуки аонид звенят,
      и вопли резкие цикад...
      Ho что я об этом подумала, расскажу при встрече. Ну все, а теперь конец письма на самом деле! Твоя Л."
      Лидия рассеянно взглянула на пол и увидела, что красок медовых уже нет и семейство мышей исчезло.
      2
      Октябрь был весь в легких морозных намеках - вот среди них она и летала. Лидия выучила длинные списки древнегреческих и древнеримских богов, записалась на факультет общественных профессий, чая мимоходом посвятить себя журналистике, ворвалась в редколлегию стенгазеты "Горьковец", написала юмористический рифмованный отчет о колхозных трудобуднях в многотиражку "Пермский университет", втиснулась в творческий кружок "Струны" - пришлось, потому что туда записались Женя и Егор-маленький. Не говоря уже о том, что их всех подрядили ходить по графику вечерами в народную дружину (ДНД).
      В один из вечеров, где-то в самом конце октября шли пешком, разнежено плелись, точнее плыли, вычитая всякие ощущения длительности и расстояния. Были Надька, Егор, Женя, Витька Шиманов и Лидия. Неожиданно возле магазина Лидия сказала:
      - Зайдем на минутку к Гальке. Я спрошу, когда она Вадика в армию провожает.
      Магазин был - ничего особенного. Зато бюст у Гальки был очень особенный. Неведомая сила держала его на плаву. Сверхнаитием парни почувствовали, что этот эффект - навсегда! Через силу отводя глаза, Женя спросил:
      - У вас продают жеваную рыбу?
      - Ну, если ты любитель, - тебе пожуют и взвесят пару килограммчиков, Надька собралась, так что ее груди вообще чуть не взвились к потолку, и вот выдала почти гениально. Она не понимала, что никакой юмор здесь не поможет, что по сравнению с Галькиными - все остальные присутствующие пары грудей это просто плоскогорья.
      Лидия почувствовала, что Гальке хочется их всех быстрее спровадить: у нее очередь. Но главное даже не в этом. Лидия еще может пять лет вести рассеянно-творческую жизнь, а ей, Гальке, нужно стоять за прилавком, каждый вечер долго смывать с себя запах рыбы, а потом еще делать контрольные. Пусть техникум, пусть торговый, но она закончит к приходу Вадика из армии. Мимо прошла завотделом в золотых сережках и с золотым кулоном в виде трилистника. "У меня это все будет, будет!" Перед Галькой встал образ кабинета с панелями под морской дуб, промелькнула цепочка событий, которая приводит к этому кабинету (продавец - завотделом - товаровед - директор магазина). И Лидия будет в кабинет к Гальке приходить - на равных. Галька всегда поможет с продуктами!
      Лидия в это время увидела, что вместо рыбных консервов за спиной Гальки зеленеет рощица из свежей весенне-чистой зелени.
      - Приходите послезавтра в шесть! - сказала Галька. - Сколько вам хека?
      - Третий раз уже говорю: два килограмма! - почти кричал покупатель.
      - Ладно, пошли! - миролюбиво всех сгреб Витька Шиманов.
      Надька сразу закурила и с вызовом, на "вы", обратилась к Бояршинову:
      - Женя, а почему вы спросили именно жеваную рыбу? Уж лучше было спросить про красную рыбу! Получился бы абсурдный юмор, но не унижающий!
      Женя вдруг протянул ей три рубля:
      - Это тебе! На развитие юмора.
      Надька сделала вид, что хочет потушить сигарету об эту зеленую купюру, Женя отдернул руку с трешкой. Он, впрочем, и не рассчитывал, что Надька возьмет деньги.
      - Мне хочется кинуть в тебя целой скамейкой, - Женя махнул рукой на скамейку, мимо которой они прошли. - Ты что думаешь: если надела брюки и взяла в рот эту соску (он кивнул на сигарету), то все?! Можешь всех судить?!
      Надька только улыбнулась, и Лидия заметила, что видит ее то в зеленом окружении, то в желтом, словно пустыня наступала время от времени за ее спиной...
      Витька Шиманов думал: сколько в Надьке такта! Не превратила в ссору этот опасный спор. Дело не в том, что Бояршинов подавляет собеседников, а в том, что он хочет подавлять. И не им его переделать!
      3
      На проводах Вадика Лидия читала собственную поэму "Рыцарь веселого образа". Голос ее был полон лицейско-дружественных интонаций.
      - Зае..ли совсем своими стихами, - пьяно комментировал дядя Вадика.-Давайте лучше выпьем за корочки - шоферские - Вадика! Шофер в армии - это король! Калыму некуда будет складывать - я тебе обещаю...
      Вадику вдруг стало очень хорошо. Искосившись, он наблюдал быстрые и растерянно-прозрачные движения Лидии. Поэма его растрогала, он толкнул в бок Гальку, та - Аллу Рибарбар. Толчок привел Аллу в действие, и она быстро и чинно предложила тост за родителей.
      Дядя Вадика начал было свой универсальный афоризм: "Зае..ли со своими родителями...", но его никто не слушал.
      Лидия подняла свой бокал:
      - За любовь Вадика и Галины!
      Дядя Вадика очень обрадовался: "зае...ли совсем со своей любовью", и с торжеством обвел всех красными глазами.
      Лидия резко выбрасывала вперед бокал, так что всем было страшновато за хрусталь, но она же все-таки была одаренная и в движениях - всегда тормозила, когда нужно. Так что слышался только тихий стеклянный щелчок. "Значит, это не настоящий хрусталь, а чешский", - думала Галька про бокалы. А вот Лидия такая настоящая, даже жутко. Этим и всех парней отпугивает.
      - Ты печалишься? - спросила Лидия.
      - С чего? В армии все вырастают, - в голосе Гальки сквозила святая убежденность, что ее Вадик подрастет и через три года приедет уже готовым мужем.
      - А как тебе Женя Бояршинов? - спросила Лидия.
      - Кислогубый он какой-то у тебя, - с простого народного сердца ответила Галька.
      - Люди творческие - они вообще странные, - с облегчением сказала Лидия, потому что Галька сказала не самое худшее, что от нее ожидалось.
      Между тем Егор крепко ударил по выпивке. Он уплыл сначала куда-то к мужской части компании, потерявшись среди винегрета и дымных волокон. А потом подсел к Лидии и гаркнул ей в ухо:
      - Из этого можно - нет извлечь каплю истины?.. Ты сочинила поэму, а они... - он в указательном жесте сбил со стола стакан с морсом. - Я разочаро-о-ван в русском народе!
      Тут самогон дошел до его голосовых связок и отключил их. Егор замолк, выразительно глядя на всех.
      - Это загадочная русская душа смотрит из него, - сказала вдруг Фая Фуфаева.
      Алла подержала Егора за запястье, никакого пульса не нащупала, но все же всем своим видом показала, что опасности для существования нет. Ровным голосом она произнесла диагноз:
      - Он успевает создать максимум проблем вокруг собственной особы на минимальном отрезке времени.
      - Я увезу его на тачке, - надежно завершила ситуацию Фая. - Он буквально за меня написал вступительное сочинение, а я что - брошу его, что ли...
      Егор охотно подчинялся приказам Фаи: поднялся, просунул руки в рукава пальто, бормоча: "Какая женщина...о-пер-деленно - одна на полконтинента". Уже нельзя было понять: юмор у него такой с "о-пер-деленно", или от выпитого подводит артикуляция...
      Фая с Егором ушли, и в наступившей на какое-то время тишине все услышали благозвучный храп. Дядя Вадика лежал, хорошо утвердившись на хозяйской кровати, и на лице его как бы глубоким резцом было высечено: "Зае..ли вы меня со всем вашим миром!"
      На следующий день Лидия проснулась, когда из репродуктора со слабоумным оптимизмом неслось: "Руки за голову, ноги на ширине плеч...". Лидия лежала в постели и хотела заплакать: никогда не будет по радио такой трансляции, нет таких движений, чтоб она, Лидия, стала заметной для Жени Бояршинова. Не будет и не может быть. Репродуктор заголосил: "Переходим к водным процедурам". Сколько раз говорила брату Аркаше: не включай рано репродуктор или выключай хотя бы, когда уйдешь в школу. Он учится с утра, а Лидия - во вторую смену. Она встала и выключила радио. Наступившая тишина походила на удар об стенку. Лидия с шумом обрушилась в ванну, зашептав: "У Гальки Вадик, у Егора - Фая, за Надькой бродит Шиманов". Включенная вода подстраховывала ее от всякого подслушивания: "Только мы с Аллой, как два саксаула... или аксакала...".
      Вчера Женя сказал с огромной искренностью: "Того, кто меня ругал, для меня больше не существует". Как это бывает: никто не понял, все стали резки с ним. А ведь он хотел... хотел сказать... что внутри-то он гораздо лучше, у него только... выражения хромают. Надо с ним еще плотнее общаться, обхватнее. Хотелось отношений тесных, плечом к плечу.
      Лидия закончила мыть голову и протянула, как сеть, волосы поверх грудей: так красиво, а куда все это, кому? Одиночество настолько изглодало Лидию изнутри, что она все бы отдала, чтоб стать как все. В юности ведь мечешься между двумя ужасными мыслями: "А вдруг я - не как все?" и "А вдруг я - как все?"
      Лидия смотрела на свое отражение в зеркале ванной и с горечью думала: вот-вот старость наступит, а ничего не меняется, никто меня не полюбит, не поцелует! Никогда! Морщины уже скоро появятся вот в этом месте. Тут она со страхом отошла от зеркала, чтобы не указать случайно, конкретно, где этим морщинам появиться. Какие глупые эти...мужской пол! Почему Женя не ходит в библиотеку, где мог бы со мной увидеться! Но сегодня мы все будем на творческом кружке! А скоро у Аллы день рождения, там можно познакомиться с медиком и даже выйти за него замуж, за постылого. Лидия сушила волосы полотенцем и жалела себя. Потом она вспомнила, что еще никакого медика и в округе нет, можно идти на кухню и спокойно завтракать. Родители уже заканчивали пить чай. Заметив красные глаза дочери, Анна Лукьяновна сразу начала:
      - И у Аллы никого нет! А у Аллы есть кто-нибудь? Видишь, и у Аллы нет пары. Первый же курс только...
      - Зато у Гальки и Вадика что-то невозможное, сказочное, - жуя, бормотала Лидия.
      - А сказки нужны, чтоб люди не пали духом, - заметил Лев Ароныч.
      4
      "Дорогая Юля, сейчас два часа ночи - только что меня проводил Женя Бояршинов. У меня к нему такое чувство, только не смейся, словно мы уже двадцать лет женаты, и у нас восемь детей! Правда, Галька сказала, что Женя - "кислогубый"! А он как раз болеет за народ, но я все по порядку начну. Да, Юля, я надеюсь, что ты тоже испытываешь такие полновесные переживания (знаю из письма) и поймешь! Может, тебе покажется смешно на твой столичный пошиб, но у нас есть творческий кружок "Струны" - туда все ходят избавиться от своих творческих напряжений. Его ведет Солодкевич. Леонид Григорьевич. Он такую привычку имеет - плавно дирижировать руками. Впрочем, у него тик. И он так - дирижируя - рваные движения превращает в плавные. Солодкевич на себе тянет весь юмор университета, а иногда кажется, что и весь город спасается его умным весельем, Есть еще такой театр студенческих миниатюр, им тоже Солодкевич руководит. "Шип". "Што изволите показать" - так Леонид Григорьевич расшифровывает "ШИП". Мы сейчас переделываем для студенческой самодеятельности пьесу Горького "На дне". В разоблачительном духе. Еще "Мертвые души".
      Но это впереди. А сегодня второй частью повестки был разбор рассказа Жени Бояршинова "На рыбалке". Taкое название, да, словно простой рабочий парень написал. Надька-змея слушала-слушала, а потом сказала: "Что-то я не дождалась коровы, которую кто-то рядом доит". А рассказ вот о чем: там мужик на рыбалке намазывает дождевых червей на кусок хлеба и ест такой бутерброд. Конечно, углубленно описаны все переживания героя. Этот герой не сам автор. Женя не стал бы есть червей, конечно, что ты! Этот рассказ протест против того, что в Перми нет мяса. Сочувствие к маленькому человеку, понимаешь? Вообще, Женя - мастер, играет всеми средствами. Солодкевич Женю не понял и еще во время чтения мне два раза подмигнул, и я не смогла слушать рассказ, как нужно бы! Но я думаю: может, эти подмигивания у Солодкевича - продолжение тика? Опросить бы всех девушек, подмигивает ли он им!
      Ну, там, конечно, был наш Егор Крутывус. Как я могла его раньше ценить, сама не понимаю. По сравнению с Женей это как Азовское и Черное моря! Глубина, она у Жени, конечно, хотя Егор тоже не дурак, он много знает. Мол, черви не заменяют мяса: в них нет гемоглобина, один белок! Гемоглобин лишь в хордовых. "А мы все тут хордовые", - радостно заметил Солодкевич и снова мне подмигнул: "Правда, Шахецкая?". А я вижу: все к Жене несправедливо настроены. И тут меня осенило: в "Евгении Онегине" - во вступлении, к Плетневу, что читаем? "Хотел бы я тебе представить" то-то и то-то, а вышло "собранье пестрых глав... небрежный плод моих забав". В общем, что вышло, то и осталось. Мало ли чего художник хочет создать образец поэзии , "живой и ясной", но "так и быть рукой пристрастной прими". Даже у Пушкина! И читатель должен это понимать. И критик. А Солодкевич ходит, дирижирует и посмеивается: "Молодец, Шахецкая, хорошо выступила".
      Сам Женя тоже выступал: дескать - эстетика безобразного - она всюду, у Толстого "Смерть Ивана Ильича"... Знаешь, Юля, что это с мужским полом творится? То Егор спрашивал у духов, когда умрет, то Женя о смерти рассуждает, словно они боятся, что смерть мимо пройдет. Такие хлопоты, что ты! Но если снисходительно на все смотреть, то можно протерпеть их всю жизнь, правда? То есть - одного Женю. Солодкевич слушал, усмехаясь, нашу ползунковую критику и на прощанье промолвил:
      Пошел Гаврила на рыбалку,
      Он хлеб с червями уминал...
      Такой смех на нас почему-то напал тут, но мы его отразили. Хохотала только я одна, еще Женя хохотнул, чтоб показать, что не обижен. Но всем хотелось посмеяться - по завистливым взглядам я это поняла.
      Дорогой мы шли сначала впятером: я, Женя, Егор с Фаей и еще одно студенческое существо, такой женственный мальчик Миша, он со второго курса. Егор завлекал, конечно, Фаю, своим умом "ее стращая": "Червь кишечно-полостное, в нем гемоглобина нет". И тут Женя ответил ему на языке врага: "A ты, Егор, напиши крупными буквами "ГЕМОГЛОБИН" и оклей всю свою комнату вместо обоев, и у тебя будет, на что равняться в жизни". Он вообще говорил что-то не то. Даже когда мы остались вдвоем на пустой улице Ленина. Ты помнишь улицу Ленина? Идет от университета к Центру. И Женя говорил не то, и погода была не та какая-то. С неба мерзкий студень посыпался. Женя все: троп, синекдоха. А тут шел какой-то дежурный полуночный пьяница и говорит: "3а эту синекдоху тебя надо отмудохать!" (Извини за точность цитирования!) Конечно, мне дорога любая мелочь: все, что относится к Жене, становится нашей общей биографией? Так ведь? Прости, ради тропа!.. Через двадцать лет, когда мы с Женей будем праздновать юбилей знакомства, этого мужика грубого, может быть, будем вспоминать, как ангела с небес. Мы еще долго с Женей хохотали над его словами. И тут Женя даже взял меня под руку и перевел через полузамерзшую лужу. Мы еще долго говорили в подъезде и возле лифта, потом - возле нашей двери, а потом он повернулся и ушел. А пока мы говорили, мы часто приближались лицами друг к другу, потом снова откидывались. У меня началась антиперистальтика. Это уж как водится. Рифма: антиперистальтика - перестаньте-ка! Надо бы написать на эту тему. Но не могла же я первая его поцеловать? Какие у вас в столице веяния в этой области? Напиши! Просто голова не на месте. Он повернулся и ушел. Но все-таки он бродил со мною три часа, правда? Не зря же? А Солодкевич, кстати, разводится с женой, поэтому ему сейчас подмигивать как бы разрешено, что ему после развода - монашествовать что ли? Он - молодой кандидат, ему всего тридцать лет..."
      На следующий день Женя и Егор не пошли на лекцию по истории партии. Они разговаривали как ни в чем ни бывало:
      - Егор, ты что - уже выпил сегодня?
      - Нет. Я просто... недоспал.
      Казалось: будущее прекрасно в любом случае - пьешь ты или нет. Будущее казалось уже забронированным. Поэтому Женя сегодня разговаривал с Егором, хотя вчера они перебросились парой обижающих реплик. Да и не обижающих: все были так близки друг другу, что могли говорить все, что угодно. И вообще в свете нависающего прекрасного будущего невозможно было сердиться друг на друга. Тем более, что в настоящем многое не нравилось...
      - Эта история КПСС никому ведь не интересна, правда, Егор!
      - Почему... Если б всю правду о Троцком. О Сталине. О лагерях. Это было, было бы всем интересно!
      - Ну, кто ж тебе ее даст - всю правду! Они о себе никогда этого не расскажут... А Шахецкая-то! Помнишь, как вчера встала на защиту моего рассказа? Так трогательно-неудачно - как из детсада...
      Егор сразу:
      - Так из нее вообще выйдет хорошая жена, кроткая.
      В глазах Жени добродушие сменилось агрессией, как будто свет в светофоре переключили.
      - Ты что! Мне не нужна кроткая жена! Я не хочу потерять форму!
      Егор пошел еще раз навстречу: значит, Надька подойдет, она резкая.
      Но Женя и тут возмутился: как можно - он, Бояршинов, никогда не женится на общежитской!
      "Пижон", - подумал Егор. Но в чем-то Бояршинов и прав. Лидия, она, как сестра... на всю жизнь.
      Женя открыл папку и достал свой новый коллаж. Одна из купальщиц Дейнеки вырезана и любовно приклеена к ватманскому листу. А на причинном месте у девушки точно приклеена дверца с никелированной ручкой. Судя по суховатой графике - дверца вырезана из какого-то руководства по механизмам.
      - Дашь перефоткать? - спросил Егор.
      Бояршинов сказал резко: дескать, хитрый - хочешь разбогатеть на мне, ведь через двадцать лет это сколько будет стоить - такой коллаж, роскошь! Здесь цветение форм просто, монтаж выявляет скрытые сущности, как от столкновения двух элементарных частиц рождаются миры-при огромных скоростях.
      Сказал и огорчился: Егор подумает, что я жадный, а ведь это все во имя прекрасного будущего, чтоб оно было еще прекраснее, не распыляясь в настоящем.
      На самом деле Егор совсем не обиделся. Его-то будущее было еще прекраснее - даже без всяких коллажей.
      5
      На фольклорную практику их повез Солодкевич. Из вагона в Соликамске пересели в автобус и запели: "В первые минуты Бог создал институты, и Адам студентом первым был"... Они хотели сильнее обозначить свое присутствие здесь, в этом месте, и вообще - в эпохе. Казалось, что от слов песни, от выкриков Надьки и дирижирования Леонида Григорьевича они становятся еще студентистее. Потом пересели в тракторный прицеп, уже подверженный колхозной коррозии, и замолчали. Только хватались друг за друга во время резких бросков прицепа, скачущего по рытвинам. Лидии показалось, что Леонид Григорьевич слишком сильно прижался к ней, но тут их бросило в другую сторону, и она сама ударилась о Женю. Но в этом возрасте юноши не возражают, когда на них сваливаются фигуристые девушки.
      На колхозной конторе висела цветная потрескавшаяся фанера: хохочущая женщина откинула голову под натиском чугунно прорисованных букв: "ЗДЕСЬ ШЬЮТ ИЗ КОЖИ". Ее немой смех словно означал: какое там шьют, но если уж шьют, то бегите отсюда ради всего святого! Мимо шел мужчина, слегка обглоданный местной жизнью: на закорках он нес старушку, глаза ее были закрыты. Лидия сразу спросила у проходящей мимо женщины: "Что-плохо ей?" "Нет, хорошо, - откликнулась собеседница. - Сын со свадьбы несет... гуляли два дня. Петровна вам потом попоет знаете как - вы ей только выпить поднесите".
      Побросав рюкзаки и сумки в клубе, в комнате для кружковой работы, они бросились к речке. Вода в Вишере бежала так быстро, что это казалось неестественным. Бояршинов подумал, что, как в коллаже, река методом наложения втиснута в общий простодушный пейзаж. В воздухе чувствовалась вибрация силы и угроза от движения водяных мускулов.
      К берегу неподалеку причалил плот, какие-то люди стали выгружать с него рюкзаки и походное снаряжение.
      - До самого Ледовитого океана уже поселений нет, - сказал Солодкевич. - Откуда же эти приплыли, если в верховьях нет никого.
      - Пойду выясню, - отозвался Егор.
      Видимо, выяснение было настолько захватывающим, что он погрузился вместе с туристами на плот и исчез.
      Ночевать отправились в клуб, а Солодкевич, отвечавший за жизнь и здоровье студентов, пошел на поиски Егора. Все уже улеглись вповалку на постеленное на полу сено, а комары вылетели на еженощный промысел, когда с берега Вишеры вернулся Леонид Григорьевич. Он был один и - судя по дыханию - опечален. Но печаль не могла до конца вытеснить его живость. Он чуть ли не с размаху упал рядом с Лидией, то есть с самого краю. И сначала затих. Только она начала всплывать к какой-то сияющей поверхности - привалился! И как-то всё молча, как бы нечаянно. Лидия очумела от перепада реальностей и тоже как бы нечаянно выставила локоть: "Надька, ну что ты - душно!" Солодкевич, несмотря на локоть, прижался еще плотнее. Тогда Лидия увесистой ручкой резко отмахнулась.
      Утром Солодкевич встал свежий, первозданный. Губа, правда, у него была сильно разбита и распухла. Но он весело объяснял всем: Шахецкая как-то беспокойно очень спит, зовет Надьку, вот на губе и отразилась ее бурная внутренняя жизнь.